Помоги проекту - поделись книгой:
ИСТОРИЯ ВАРВАРСКИХ ГОСУДАРСТВ
ВВЕДЕНИЕ
Время перехода от античности к Средневековью имеет огромное значение в истории человечества, и особенно Европы и Средиземноморского бассейна. Это была эпоха кризиса, в ходе которого разрушалась старая, античная, цивилизация и одновременно появлялись элементы, из которых выросла новая цивилизация, европейская. В последние десятилетия сформировалось понятие «поздняя древность». Это понятие и соответствует той эпохе, о которой идет речь. Хотя до сих пор свои «претензии» на эту эпоху предъявляют и античники, и медиевисты, все более становится ясно, что перед нами скорее завершение античного, точнее римского, мира, чем начало европейского. Но и отрицать появление собственно европейских элементов тоже невозможно. Думается, что совместная работа античников и медиевистов в большей мере, чем их соперничество, приведет к более или менее адекватному пониманию сущности поздней древности. Пока можно говорить, что в эту эпоху целостность римского мира сначала постепенно, а затем все быстрее распадается на отдельные элементы. В рамках Римской империи они соединяются в новую систему, а на территориях варварских королевств сочетаются с теми, которые были принесены завоевателями. При этом романские и германские элементы сначала противостоят друг другу, а затем сочетаются, но таким образом, что романские оказываются преобладающими. Происходит не германизация местных римлян (итало-римлян, галло-римлян, испано-римлян. афро-римлян), а романизация германцев. Самым наглядным показателем этого является принятие германцами языка окружающего населения, той вульгарной латыни, на которой говорили их римские, может быть, точнее романские, подданные.
Как и каждая эпоха в истории человечества, поздняя древность — сложное, комплексное явление. Огромную роль играли экономические, социальные, этнические моменты. Трудно переоценить значение религиозного фактора в истории поздней древности. Если в предшествующие периоды античной истории религия была очень важным, но все же одним из аспектов цивилизации, то в эпоху поздней древности она становится в значительной степени стержнем этой цивилизации. И в дальнейшем, в средневековом обществе, она не только сохраняет, но, пожалуй, и увеличивает свою значимость. В мире поздней древности этой религией является христианство. Прежнее античное деление мира на греков и римлян, с одной стороны, и варваров, с другой, все более уступает делению на христиан и остальных — язычников, манихеев, иудеев, а внутри христианства — на ортодоксов и еретиков[1], к каковым относятся в первую очередь ариане. Без исследования религиозного фактора понять позднюю древность невозможно. Однако, с другой стороны, каждый из аспектов поздней древности столь значителен, что темой конкретной работы лучше всего избрать один из них. В данной книге таковым является политический аспект. Политическая история любой страны и любой эпохи является тем скелетом, на который можно «натянуть» остальные элементы, составившие все вместе плоть истории. Именно через политическую сферу в большей степени, чем через какую-либо другую, проявляется конкретная история, в которой действуют конкретные люди. Без политической истории рассмотрение других аспектов рискует превратиться в схоластику.
С политической точки зрения история поздней древности делится на два очень разных периода, хотя на какое-то время эти периоды перекрывают друг друга. Первый — политическая история Поздней Римской империи, второй — так называемых варварских королевств. В это время политическое единство европейско-средиземноморского мира фактически перестает существовать. Вместо единой Римской империи (хотя и управляемой двумя августами) появляется сеть нескольких государств. Однако Империя не только продолжает существовать, но и всеми признается высшей политической сущностью. Варварский rех не равен римскому imperator, он в политической иерархии занимает более низкое место, хотя некоторые короли и претендуют не только на полную независимость от императора, но и на свое равное с ним положение. Сосуществование Империи и ряда варварских королевств, занимающих в политической ментальности эпохи разное место, является характерной чертой этого периода.
Первый период был темой предыдущей книги, которая в то же время являлась вторым томом политической истории Римской империи вообще. Содержание данной монографии — политическая история королевств, возникших и развивавшихся на территории бывшей Западной Римской империи. Это определяет и структуру книги. Она состоит из трех частей. В первой части речь идет о событиях, не связанных непосредственно с образованием варварских королевств на территории Империи или этому образованию предшествующих. Вторая часть посвящена тем королевствам, которые были созданы тогда, когда западной частью Римской империи еще правил свой император. Наконец, в третьей части говорится о государствах, возникших уже после падения Западной империи.
В связи с этим надо отметить один терминологический аспект дальнейшего изложения. Это — термины «Византия» и «византийцы». Как известно, эти термины появились уже после падения самого государства, которое они обозначают. При всей их условности их содержание вполне определенное: Византия — это Восточная Римская империя, но уже не античная (или позднеантичная), а средневековая. В этом согласны все, но рубеж между двумя состояниями одного и того же государства определяют по-разному. В этой книге принят следующий принцип. Ее первые две части, как это видно, соответствуют времени, когда сосуществовали две части единой Римской империи, управляемые каждая своим императором. И в этих частях по возможности речь будет идти только об Империи и ее двух частях. Когда же будут происходить события, о которых повествует третья часть, останется только один император — тот, столицей которого являлся Константинополь. И в этой части кажется правомерным говорить о Византии и византийцах. Разумеется, это все — условность, но ее надо иметь в виду.
Хронологические рамки данной работы определяются политическими условиями европейско-средиземноморского мира. 375 г. — условная дата начала Великого переселения народов. В этом году на готов обрушились гунны, и племенной мир пришел в движение. Одним из аспектов этого движения, а для нашей темы самым важным, явилось усиление натиска варваров на Римскую империю. В конечном итоге они прорвали имперские границы, а через сравнительно немного десятилетий стали образовывать на ее территории собственные государства. Эти события и стали нижней гранью нашего изложения. Однако сами они стали продолжением предшествующей истории варваров. Поэтому пришлось в соответствующих главах удревнить изложение. Верхней гранью избрано событие, сыгравшее колоссальную роль в истории Европы: наряду с Римской империей со столицей в Константинополе образовалась вторая Империя, в огромной степени противопоставившая себя первой. Эго стало не восстановлением единой Римской империи, управляемой двумя императорами, а созданием двух отдельных Империй. Франкский, т. е. по своему происхождению варварский, король уже не только фактически, но и теоретически и ментально становится равным римскому (византийскому) императору. Поэтому верхней гранью стала коронация императором Карла Великого в 800 г. Между этими событиями и уместилась история варварских королевств[2].
Эта эпоха всегда привлекала большое внимание ученых. В последнее время это внимание еще более усилилось. Крушение одного мира и возникновение другого определили в большой мере пути развития нового мира. Стало необходимым на новом уровне науки понять, в каких условиях и каким образом происходили и крушение, и становление тех цивилизаций, о которых идет речь. Надо учесть, что для многих стран Западной Европы все это являлось частью национальных историй, что, естественно, повышало внимание соответствующих национальных историографий. В конце XX в. в рамках Европейского союза была даже создана специальная группа историков, в течение нескольких лет работавшая над темой падения Римской империи и возникновения варварских королевств. Результатом этой работы стали интересные и очень важные монографии и статьи, международные конференции и сборники докладов, сделанных на этих конференциях. Отечественная наука также стала активно заниматься этими темами. Поскольку Российское государство образовалось вне границ бывшей Римской империи, эти темы были для нашей историографии не очень актуальными. Германский мир привлекал внимание наших историков главным образом либо в качестве борющегося с римлянами (и это было по существу частью римской истории), либо как предыстория средневекового общества (и это рассматривалось как необходимый пролог истории Средневековья)[3]. И только, пожалуй, в 80-90-х гг. прошлого столетия в работах В. П. Будановой и М. Б. Щукина собственно история германских народов в различных ее аспектах становится предметом специального изучения. С этого времени интерес к истории варваров не исчезает и в российской историографии. Темами исследований являются теперь не только история германцев и других варваров накануне и во время Великого переселения народов, но и история варварских королевств. Но, как кажется, общей работы по истории, в том числе политической, этих королевств в их совокупности в нашей историографии пока не было. Данная работа, однако, ни в коем случае не претендует на новое слово ни в отечественной, ни, тем более, в мировой науке. Ее цель гораздо более скромная. Опираясь на уже сделанные исследования и наших соотечественников (в том числе опять же В. П. Будановой и ее прямых или косвенных учеников), и зарубежных коллег, мы попытались дать русскоязычному читателю связную политическую историю варварских государств на территории Западной Римской империи. Книга не является исследованием как таковым, а потому лишена научного аппарата, хотя в работе над ней автор попытался учесть все имеющиеся источники и существующие исследования, какие оказались доступны.
В то же время мы считаем необходимым отметить два пункта принципиальных несогласий с распространенными в настоящее время теориями, связанными с темой варваров, в том числе германцев. Еще в XIX в. в связи с господствующей тогда гиперкритикой подвергали всяческому сомнению сведения о ранней истории германцев, сохранившиеся в дошедших до нас произведениях позднеантичных и раннесредневековых писателей, в том числе Иордана и Павла Диакона. Хотя в настоящее время гиперкритическое направление в антиковедении в целом преодолено. отношение к ранней германской истории осталось почти неизменным: эту историю считают лишь мифологией, причем мифологией не народной, а созданной искусственно в интересах тех или иных аристократических групп или королевских родов. Со времени выхода фундаментальной работы Р. Венскуса широко распространилось представление об этногенезе и ранней истории германских народов, абсолютно противоположное тому, которое существовало ранее. Ранее германцы, вторгнувшиеся в Империю и затем создавшие там свои государства, считались теми же этносами, что и до этого существовали почти в том же виде, а засвидетельствованные позже отдельные группы, как, например, остготы и вестготы, результатом раскола прежнего этнического массива. Теперь же, наоборот, полагают, что известные нам варварские этносы появились в ходе объединения разнородных небольших этнических групп вокруг аристократического ядра, которое и было носителем традиций, затем воспринятых всем окружением. При этом естественно принимается, что традиция данного этноса является чистой фальсификацией и недостойна учета в качестве подлинного исторического источника, она лишь свидетельствует об идеологических представлениях времени и круга создателей этих произведений. Возможно, данное положение не всегда декларируется столь откровенно, но почти всегда подразумевается. В известной степени широкое распространение этой точки зрения явилось реакцией на германский национализм, явившийся питательной почвой нацизма, рассматривавшего вторжения германцев и создание ими новых государств как победу свежей и неиспорченной германской (арийской) крови над загнившим и ставшим расово неполноценным римским миром. Хотя эта точка зрения в настоящее время господствует, все же не все ученые придерживаются ее безоговорочно.
Представляется, что реальная этническая история ранних германцев, как и других варварских народов, была более сложной. В процессе многовековой эволюции происходил и распад, и синтез различных этнических групп. Можно с несомненностью говорить, что в III в. на базе ряда западногерманских племен возникли новые племенные союзы аламанов (или алеманов) и франков. Но характерно, что и франки распались на две группы — салических и рипуарских. По-видимому, то же произошло с готами, распавшимися на остготов (остроготов) и вестготов (визиготов), и с вандалами, из общей массы которых выделились асдинги и силинги. Нет никакого сомнения в том, что в ходе Великого переселения народов целые племена или их отдельные части примыкали к более успешным и сильным родственным этносам, растворяясь в их среде. Однако представляется, что сама этническая основа оставалась прежней. Сохранялись и традиции, свойственные данному этносу. Отсюда и доверие, требующее, разумеется, критического анализа, к исторической традиции, в которой можно выделить мифологическую предысторию и собственно историю, являющуюся вполне достоверной если не в деталях, то в описании общего хода событий[4]. Также можно считать вполне достоверной самый ранний этап этногенеза этих групп, связанный с их уходом из Скандинавии. Все германцы, рассказы которых в том или ином виде до нас дошли, выводили себя оттуда. Уже одно только распространение этого мотива у различных этнических групп говорит о том, что он не мог быть чистым вымыслом. Современные лингвистические исследования показали, что прародиной германцев, действительно, могла быть именно южная часть Скандинавского полуострова, к которой, может быть, надо присоединить Ютландию и примыкающую к ней часть нынешней Германии. Таким образом, прежняя точка зрения о существовании этнических массивов, вторгнувшихся в Империю и создавших там свои государства, представляется предпочтительной, а их историческая традиция заслуживающей исторического анализа в качестве в основе своей достоверного источника. Это, разумеется, не означает согласия с прежней точкой зрения на «омоложение» мира, произведенного германцами. Действительность и в этом аспекте оказалась гораздо более сложной, чем это представлялось в XIX и в первые десятилетия XX в. Об этой сложности в политическом аспекте эпохи и пойдет речь в книге.
Второй пункт несогласия касается проблемы варварских завоеваний. В настоящее время во все большей степени преобладает отрицание этих завоеваний, и речь идет о более или менее постепенной инфильтрации варварских племен в пределы Римской империи и поселении их там на основе hospitium. В некоторых современных работах вовсе отрицается противопоставление римлян и варваров, и превалирует взгляд, что речь идет не об этнических, а о чисто социальных или политических группах. Франки, лангобарды и т. д. — это имущие и военнообязанные, а римляне, соответственно, неимущие и невоеннообязанные. То, что во многих случаях поселение варваров на территории Империи происходило на основе «права гостеприимства», несомненно. Между варварами и Империей заключались договоры, на основании которых поселившиеся на имперской территории германцы признавались федератами. Однако и в этих случаях и поселению, и договорам предшествовали варварские вторжения. И это совершенно ясно вытекает из сообщений источников. Уже первое поселение вестготов (и примкнувших к ним некоторых групп остготов и, может быть, гуннов и аланов) в римской Фракии не могло произойти без разгрома римской армии при Адрианополе и последующих войн Грациана и Феодосия. То же самое можно сказать и о других поселениях варваров на имперской территории, как бы они официально ни оформлялись. Да и в дальнейшем, как об этом пойдет речь в соответствующих главах, различие между завоевателями и завоеванными хотя постепенно и стиралось, но все же сохранялось до самого конца существования варварских королевств.
Период существования варварских королевств был временем одновременно и завершения старой античной эпохи, и началом новой, средневековой. Темпы упадка и распада старых структур и вызревания новых средневековых в разных странах были различны. Это относилось и к политическим структурам. Проследить, как и в каких условиях все это происходило в конкретных странах. — цель данной книги.
ЧАСТЬ I
I. «ОСВОБОДИВШИЕСЯ ТЕРРИТОРИИ»
Под этим названием мы объединяем те части Западной Римской империи, власть над которыми императоры утратили еще до их захвата варварами. Это были Северо-Западная Галлия (Tractus Armoricanus) и Британия.
Галлия принадлежала к наиболее романизованным странам, входившим в Римскую империю, но ее романизация была очень неравномерной. Во второй половине I в. Плиний писал, что Нарбоннская Галлия по имени провинция, но совершенно подобна Италии. Однако через сто лет Иреней, епископ Лугдуна (Лион), одного из самых значительных городов западной части Империи и почти пограничного с Нарбоннской Галлией, писал о кельтах и варварском языке, на котором они говорят. Во многих местах еще сохранились общины, восходившие к доримскому времени. И социальный, и культурный кельтский субстрат был еще очень значителен в римской Галлии. Романизация Галлии была неравномерна, и этот субстрат в разных ее частях имел различное значение и силу. Наименее романизованной была северо-западная часть страны. В Арморике еще сохранялись родо-племенные отношения.
Кризис Ранней империи и последовавшая за ним «военная анархия» тяжело отразились на Галлии. Варвары не только усилили давление на рейнскую границу, но и не раз прорывались через нее, разрушая и грабя внутренние районы страны. Пираты, в основном саксы, разоряли галльское побережье, иногда проникая по рекам в более глубинные районы. Одно время Галлия вовсе отделилась от Римской империи, и в ней возникло сепаратное государство о главе со своими императорами. Императоры Клавдий и Аврелиан ликвидировали эту Галльскую империю, воссоединив ее снова со всей Империей. Это, однако, не принесло спокойствия. Внутренняя борьба в Галлии продолжалась еще несколько лет. Была даже сделана попытка восстановить Галльскую империю, но император Проб сумел разбить претендентов. Все эти внешние и гражданские войны привели к разорениям, к резкому ухудшению положения населения. В этих условиях наблюдается то, что в науке порой называют «кельтским возрождением». Его хорошо видно в керамике: сосуды римского типа заменяются иными, воспроизводящими формы и украшения доримского времени. Другое проявление этого «возрождения»: возобновление почитания местных божеств и соответствующих ритуалов. Неслучайно снова появляются сведения о, казалось бы. давно исчезнувших друидах. В менее романизованной части Галлии города, которых и так там было сравнительно немного, приходят в упадок. На первое место выдвигается сельская округа. Это подтверждается интересным явлением. Здесь исчезают из употребления старые названия городов. Теперь чаще стали говорить не о городе, а о civitas, центром которой этот город был, а сам город как бы смешивается с округой. Так. Лютецию стали называть Цивитас паризиев (Париж), Дурокортор — Цивитас ремов (Реймс), Августорит — Цивитас лемовиков (Лимож) и т. д. А позже и слово civitas выхолит из употребления и города называют просто — Паризии, Треверы, Ремы и т. д. Поэтому совсем неудивительно, что повстанцы, выступившие в 80-е гг. III в., стали называть себя кельтским словом «багауды»[5].
Неизвестно, когда точно и в каких обстоятельствах вспыхнуло восстание бага-удов. Скорее всего, это было связано с ситуацией, сложившейся в Галлии в 80-е гг. После гибели императора Проба в 282 г. варвары (вероятнее всего, это были аламаны и франки) начали снова вторгаться в Галлию. Для борьбы с ними новый император Кар направил своего сына Карина, дав ему титул цезаря. Эта новая война не могла не сопровождаться грабежами и убийствами. В такой обстановке вполне могло начаться восстание. Основной его силой явилось крестьянство.
К нему присоединились дезертиры, разбойники и другие деклассированные элементы. Центром восстания стал укрепленный форт близ впадения реки Матерны (Марны) в Секвану (Сена) — Castrum Bagaudorum[6]. Карину удалось если не подавить восстание, то, по крайней мере, ослабить его остроту. Однако смерть на Востоке сначала его отца, а затем брата Нумериана и провозглашение императором Диоклециана в 284 г. заставили Карина со всеми своими войсками двинуться против нового претендента на власть. В этих условиях восстание явно приняло новый размах.
Во главе восстания встали Элиан и Аманд. Аманд даже объявил себя императорам и даже стал выпускать свои монеты с полной императорской титулатурой[7]. Выпуск монет ясно говорит, что в распоряжении повстанцев оказались довольно значительные ресурсы, позволившие начать чеканку. Из своих сторонников Элиан и Аманд создали настоящую армию, сделав земледельцев пехотинцами, а пастухов— кавалеристами. В своей тактике багауды в большой мере копировали вторгавшихся в Галлию варваров, считая, по-видимому. эту тактику наиболее успешной в борьбе с императорской армией. Избрание восставшими старинного кельтского слова в качестве самоназвания говорит о том, что они мечтали о восстановлении доримских порядков, представлявшихся им «золотым веком» свободы. Однако вопрос о целях самих предводителей вызывает споры. Монеты Аманда по своим типам не отличаются от обычных римских, и ничего специфически местного, тем более старинного кельтского, в них нет. Изображения и легенды их реверсов — типично римские. Из божеств здесь представлены только Венера и Юпитер. Конечно, не исключено, что под видом этих римских божеств здесь изображены кельтские боги. Однако сами изображения — совершенно римские. Вполне возможно, что Элиан и Аманд просто использовали растущее недовольство широких масс галльского населения для захвата власти ими самими, что в условиях общей смуты казалось вполне достижимым[8]. Именно эти их претензии на власть то ли во всей Империи, то ли хотя бы в Галлии могли испугать Диоклециана и заставить его принять строчные меры. Однако сам он был занят казавшимся более грозным вторжением квадов и маркоманов в Паннонию и, следуя примеру Кара, направил в Галлию своего друга Максимиана, тоже дав ему титул цезаря.
Кампания Максимиана против багаудов оказалась короткой. Максимиан не стал вступать с повстанцами в открытое сражение, но различными маневрами отрезал их от всех баз продовольствия, обрекая их на голод. К голоду присоединилась эпидемия чумы. Голод и болезнь сделали свое дело. Багауды были осаждены в своем укреплении. На помощь Максимиану пришлось призвать командира британского флота Караузия, который своими кораблями дополнил сухопутную блокаду. В результате в скором времени багауды вынуждены сдаться. Неожиданно Максимиан проявил некоторое милосердие. Конечно, репрессии были довольно жестокими, но размах их оказался не таким масштабным, как ожидалось. Видимо, в сложившейся ситуации Максимиан решил не особенно ожесточать местное население, чтобы не ослаблять свой тыл, поскольку после подавления восстания он столкнулся с тем. что Караузий. гордый своими победами не только над багаудами, но и над пиратами, сам провозгласил себя императором.
Восстание багаудов было подавлено. Казалось, что и само это имя исчезло из памяти. Конечно, в Галлии и позже случались различные беспорядки, но о том, что мятежники или разбойники называли себя багаудами, ничего не слышно. Это название неожиданно снова появилось в начале V в. Видимо, все это время память о багаудах все же жила в широких массах галльского населения. И когда положение в Галлии снова обострилось, возродились и багауды.
В канун нового, 407 г. новые массы варваров, вандалы, аланы и свевы перешли Рейн и вторглись в Галлию. Римских войск на границе практически не было, а попытка франков помешать переправе не удалась. Варвары стали разорять страну. В этих условиях многие люди, и прежде всего крестьяне, стали покидать свои селения, в которых они чувствовали себя совершенно незащищенными, и объединяться в отряды, которые сами часто занимались разбоем. Эти отряды могли быть довольно значительными. Когда после неудачной кампании против узурпатора Константина императорская армия под командованием Сара отступала в Италию, то она не смогла пройти через Альпы, т. к. путь ей преградили багауды. Только после того как Сар отдал багаудам всю полученную в Галлии добычу, багауды предоставили его армии свободный проход. Конечно, армия Сара была армией побежденных, но она все же оставалась довольно значительной, и тот факт, что она не смогла прорваться в Италию, говорит о силе багаудов. Речь явно идет уже не о какой-нибудь разбойничьей шайке, а о почти армии, сила которой, по крайней мере, равнялась силе римского войска. К сожалению, никаких сведений о действиях багаудов в этом регионе в более позднее время нет. Правда, много лет спустя здесь действовали некие варги, которые занимались разбоем, в том числе похищением богатых женщин, которых можно было бы продать или отпустить за выкуп. Связаны ли варги с багаудами, неизвестно.
Эпизод с задержкой армии Сара относится к концу 407 г. или, скорее, уже в 408 г. Однако еще до этого в других местах Галлии происходили восстания, которые привели к фактической ликвидации римской администрации и действия римского права на определенной территории. Когда в 407 г. армия Константина покинула Британию и переправилась в Галлию, там уже существовала какая-то территория, не признававшая римскую власть. Скорее всего, это была Арморика[9]. Эта территория была наименее романизованная. Здесь больше, чем в других районах Галлии, сохранились доримские кельтские порядки. Константин успешно воевал и с варварами, и с войсками императора Гонория, и ему удалось более или менее восстановить стабильность и порядок в Галлии, но сил одновременно подавить восстание в Арморике у него уже не хватало[10]. И после разгрома Константина и восстановления власти западного императора в Галлии эта территория так и осталась свободной, там не действовали римские суды и чиновники, а суд вершили крестьяне. Аристократические противники даже утверждали, что здесь господа стали рабами своих слуг, а богачи уже из-за одного своего богатства считались в судах виновными. Видимо, можно говорить о реальной независимости сельских общин, которые и стали основными ячейками местной жизни. Размеры этой территории точно установить трудно, но часть, по крайней мере, долины Нигера (Луара) входила в нее[11]. Лишь к 417 г. восстание было подавлено. Силы, подавившие восстание, возглавил Экзуперанций. Позже он станет префектом претория для Галлии, но какую должность он занимал в 417 г., неизвестно. Сам он происходил именно из долины Лигера, так что вполне возможно, что под его руководством были собраны силы местных магнатов, и именно они, а не регулярные римские войска подавили восстание. Однако и после этого ситуация на северо-западе Галлии оставалась весьма серьезной. В 418 г. «сильный человек» западного правительства Констанций заключил договор с вестготским королем Валлией, по которому вестготы поселились в Юго-Западной Галлии, практически у южных границ Арморики. Одной из целей этого обоснования варваров было, видимо, стремление правительства сделать из них дополнительную силу, которая в случае необходимости могла бы сдержать повстанцев, если бы восстание в Арморике вспыхнуло вновь. Может быть, для предотвращения новых восстаний и защиты этой территории от продолжавшихся нападений германских пиратов Констанций создал особый дукат Армориканского тракта — некий вид военного управления этой областью.
Однако если западноримское правительство надеялось таким образом решить проблему Арморики, то оно ошибалось. Подавление восстания и поселение вестготов на некоторое время стабилизировали обстановку. Но через некоторое время здесь снова началось восстание. Галлия во все большей степени становилась ареной самых различных войн, несущих с собой убийства, разорения, грабежи. Западная империя, теряя одну область за другой и терпя все большую нужду в средствах, увеличивала налоги, стремясь за счет еще оставшихся подданных компенсировать потери. В Галлии это привело к усилению налоговой тяжести именно в северных и западных ее регионах, оставшихся вне арены действий варваров. Произвол чиновников и судей увеличивал тяжесть ситуации. Это еще больше разоряло в особенности низшие и средние слои галльского населения. Грань, отделявшая свободных бедняков от рабов, становилась очень тонкой, и угроза порабощения постоянно висела над крестьянами. В то же время римская административная система уже была не в состоянии действовать столь же эффективно, как это было раньше. Все это способствовало повышению активности галльских крестьян. Многие предпочитали, если так можно выразиться, «пассивную активность»: они бежали под покровительство варваров, которых в Галлии становилось все больше. В Арморике же дело дошло до нового открытого выступления[12]. Здесь вновь выступили багауды. Багаудское движение. по-видимому. никогда не было полностью подавлено. К багаудам, как и к варварам, бежали отчаявшиеся крестьяне. Теперь багауды выступили как активная повстанческая сила. Арморика находилась сравнительно далеко от арены особенно ожесточенных войн с варварами. Однако туда, по-видимому. уже начали прибывать эмигранты из Британии. Остров к тому времени был полностью оставлен римскими властями и войсками и все более подвергался вторжениям пиктов и скоттов с севера и запада, а затем к ним прибавились нападения на побережье англов, саксов и ютов. В этих условиях, не получая никакой помощи от власти и не имея достаточных сил для сопротивления, британцы начала переселяться в Арморику. Этот процесс переселения из Британии в то время только еще, кажется, начался, но он уже мог чувствоваться местным населением. Армориканцы оказались между двух огней — произволом римских чиновников и британцами, в своем стремлении найти новую родину начавшими вытеснять местных жителей. Оказавшись в таком положении, они в 435 г. восстали.
Было ли это восстание стихийным, сказать трудно. Во всяком случае, нет никаких сведений о его подготовке. Надо, однако, отметить два важных момента. Во-первых, повстанцы совершенно ясно поставили своей целью полностью отделиться от Римской империи. Багауды 80-х гг. III в. не собирались отделяться от Империи. Недаром их вождь принял всю титулатуру римских императоров, что подчеркивало их принадлежность к существующему государству, от которого они ожидали справедливости. О целях багаудов начала V в. определенно сказать трудно. В значительной степени их движение сводилось к разбою, хотя на северо-западе Галлии оно привело на некоторое время к фактической независимости местных общин. Движение багаудов 30-х гг. было явно и сознательно сепаратистским. Эти багауды стремились создать на занятой ими территории (может быть, и во всей Галлии, по крайней мере, в той ее части, которая еще находилась под контролем имперского правительства) свое государство. Они отказались от римского гражданства, и в глазах римлян они являлись такими же или почти такими же варварами, как и готы. Однако для римлян существовало очень большое различие между собственно варварами и багаудами. Вторгнувшиеся на территорию Империи варвары, как и те варвары, которые оставались за пределами государства, все же юридически являлись «врагами» (hostes), и с ними можно было заключать договоры (foedera), в то время как багауды были «разбойниками» (latrones), с которыми всякие переговоры исключались и движение которых можно было только подавить. Во-вторых, был очень удачно выбран момент восстания. В это время обострились отношения западного римского правительства с варварами, особенно с бургундами. Те фактически разорвали прежний договор и объявили себя совершенно самостоятельными. То же самое сделали вестготы. Все это для римлян явно было более важным, чем мятеж в сравнительно далекой Арморике.
В скором времени выделились вожди (principes) восстания, одним из которых был некий Тибаттон. Участвовали ли они в подготовке восстания (если оно было не стихийным), неизвестно. Наличие лидеров позволяет говорить о некоторой организованности повстанцев. Сначала восстание охватило так называемую Дальнюю Галлию[13]. Однако довольно быстро оно вышло за пределы этого региона. Там к нему присоединились рабы. Все эти повстанцы приняли старинное название «багауды». Хотя у нас нет никаких сведений о конкретных успехах багаудов, один факт, что восстание не только не было быстро подавлено, но и распространилось на значительную часть страны, говорит об этих успехах. Затем, однако, положение изменилось. Аэций разбил бургундов, а затем, натравив на них гуннов, добился полного уничтожения Бургундского королевства. Это позволило направить римские силы против багаудов. Эту армию возглавил Литорий, подчиненный Аэцию. Значительную часть войска Литория составляла гуннская кавалерия. Только с ее помощью в 437 г. восстание было подавлено. Часть его вождей была уничтожена, другие, включая Тибатгона, взяты в плен. Подавление восстания сопровождалось убийствами и грабежами, совершаемыми в первую очередь гуннами[14]. Римская власть в Арморике была восстановлена.
Вскоре после подавления восстания армия Литория двинулась на юг, чтобы освободить от вестготской осады Нарбонн. Чтобы в этих условиях предотвратить новое восстание, Аэций дал земли для поселения в Дальней Галлии аланам[15]. Эта группа аланов во главе с королем Гоаром уже три десятилетия находилась в Галлии, хотя, как кажется, твердых мест для своего поселения, как вестготы и бургунды, не получила. Теперь такие земли вместе с их жителями им были предоставлены к северу от Лигера. Появление здесь аланов, однако, только обострило ситуацию. Произвол аланов, сгонявших людей с их земель, вызвал сопротивление землевладельцев. Регион снова был охвачен военными действиями. Перевес оказался на стороне аланов, которые не только подчинили себе сопротивлявшихся, но и захватили их имущество. Кто были domines terrae, собственностью которых овладели аланы, сказать трудно. Судя по тому, что в этом регионе крупная собственность хотя и имелась, но все же не составляла главную черту сельскохозяйственного пейзажа, можно полагать, что среди этих domines были также средние и мелкие землевладения. Римская власть не вмешивалась в эти события. Это обстоятельство отражало общую ситуацию в Западной Римской империи. Правительство могло сосредотачивать свои усилия только на наиболее, с его точки зрения, угрожаемых участках, предоставляя на остальной территории местным жителям самим справляться со своими проблемами. Армориканцы. не получая никакой помощи от властей, обратились за поддержкой к епископу Автессиодура (совр. Оксерр) Герману. Перед нами фактически тот же обычай провинциальной клиентелы, который существовал во времена республики, когда бесправные и угнетаемые провинциалы выбирали себе патрона из числа известных им полководцев или магистратов (либо промагистратов), которые несколько отличались от остальных в лучшую сторону. Только теперь вместо римских нобилей речь шла о местных магнатах или чаще епископах. Обращение к Герману тоже было неслучайным. Кроме того, что он был епископом, известным своей набожностью и искренней религиозностью, он происходил из местной влиятельной семьи, вскоре после подавления восстания в Арморике во втором десятилетии V в. являлся дуксом Tractus Armoricanus и, по-видимому, в этом качестве приобрел определенный престиж среди местного населения. Он защищал своих сограждан в переговорах с префектом претория для Галлии. К тому же он только что совершил второе путешествие в Британию, чтобы помочь местным христианам, и, по-видимому, независимо от реальных результатов своей миссии считался умелым дипломатом. Эта миссия Германа удалась. Хотя Гоар, как и все аланы, был язычником, он все же уступил просьбам епископа и согласился отвести свое войско с части, по крайней мере, захваченных земель, выдвинув, однако, условие, чтобы это соглашение было утверждено императором или Аэцием. С этой целью Герман направился в Равенну, и на какое-то время мир вернулся в Арморику[16].
Мир, однако, сохранялся недолго. Во время пребывания Германа в Равенне или незадолго до его туда прибытия Тибаттон явно бежал из заключения и поднял в Арморике новое восстание. На этот раз на его подавление двинулся сам Аэций и, может быть, под его командованием Меробауд, который до этого успешно сражался в Испании против тамошних повстанцев, которые тоже именовали себя багаудами. Восстание явно было плохо подготовлено и довольно быстро подавлено. Было лив этих условиях ратифицировано соглашение между Германом и Гоаром, точно неизвестно. Сам Герман в это время умер в Равенне, повстанцы подверглись жестоким репрессиям, Тибаттон был убит, но о действиях аланов уже ничего не известно. Они, видимо, все же предпочли соблюсти достигнутое соглашение независимо от позиции Равенны и поселились в районе Ценаба (совр. Орлеан).
В скором времени вспыхнуло новое восстание багаудов, возглавляемое неким врачом по имени Евдоксий[17]. О фигуре этого Евдоксия мы почти ничего не знаем, кроме того, что он был врачом и обладал довольно искусным умом. По-видимому, его деятельность позволила ему приобрести некоторый престиж среди окружающих. Когда это восстание началось, мы не знаем, известно лишь, что в 448 г. Евдоксий бежал к гуннам, которые к тому времени заняли позицию, враждебную Западной империи и Аэцию[18]. По-видимому, с этим восстанием связана оборона города Туронов (Тура), в которой отличился будущий император Майориан. Это может говорить о довольно широком масштабе восстания. В 448 г. восстание, видимо, было подавлено. Подавление восстаний багаудов становилось частью общего «восстановления Галлии», произведенного Аэцием.
Прошло всего три года, и в 451 г. армориканцы участвовали в битве на Каталаунских полях против гуннов. В отличие от вестготов, которые являлись самостоятельными союзниками римлян, армориканцы выступали в качестве вспомогательных частей (auxiliares) в составе римской армии. Однако названы они вместе с франками, саксами, бургундами и другими племенами, которые не находились под римской властью. Говоря в этой же связи о брионах (олибрионах), историк подчеркивает, что они ранее были римскими воинами, а теперь находились в составе вспомогательных войск. Таким образом, римляне и auxiliares противопоставляются друг другу. Армориканцы наряду с другими племенами Кельтики и Германии названы nationes. Поэтому вполне можно предположить, что к 451 г. армориканцы по отношению к Империи стояли на том же уровне, что «внешние варвары». Их уже явно перестали считать «разбойниками». Отсюда вывод, что они. вероятнее всего, освободились от римской власти. Страх перед грозным вторжением гуннов, о грабежах и убийствах которых они уже знали по своему недавнему опыту, мог склонить их вступить в армию Аэция. С другой стороны, и Аэций перед лицом грозящей опасности должен был забыть свое прежнее отношение к багаудам и признать их достойными воевать с врагами наряду с другими nationes. Вероятно, их стали считать такими же федератами, как и варваров. Если это так, то не исключено и заключение договора (foedus), аналогичного другим подобным договорам, в силу которого армориканцы получали официальное право на самоуправление и неуплату налогов, а они, в свою очередь, официально признавали верховную власть императора и обязанность воевать по его приказу. Впрочем, это — лишь гипотеза, основанная не на фактах, а на логическом рассуждении. Когда же в 80-х гг. того же V в. франкский король Хлодвиг завоевал последние римские владения в Северной Галлии, Арморика практически осталась вне сферы его действий. Последнему римскому правителю этой области Сиагрию она уже совершенно ясно не подчинялась. По-видимому, перед лицом гораздо более грозной опасности западное правительство решило оставить эту беспокойную область, как несколько десятилетий ранее сделало с Британией.
Как говорилось в самом начале, освобождение Арморики было результатом движения багаудов. Хронист ясно связывает с багаудами и Тибаттона и Евдоксия.
В том, что багауды принадлежали к низшему слою населения свободного населения — humiliores, нет никакого сомнения (даже если к ним могли по тем или иным причинам примыкать представители высшего слоя)[19]. Латинские авторы называют багаудов rustici, rusticani, agrestes, т. е. крестьянами. Во время выступления Тибаттона за ними пошло и значительное количество рабов (servitia). Надо подчеркнуть, что никакой связи с варварами движение багаудов не имело. Ни в Галлии, ни в Испании, где в 441 г. тоже появляются багауды, они не действовали на территории, занятой варварами (вестготами, бургундами, свевами, франками). Более того, варварские войска или самостоятельно, или в рядах римской армии активно использовались для подавления действий багаудов[20]. Это ясно говорит о том, что багаудское движение являлось чисто внутренним феноменом. Конечно, оно проявилось в результате резкого ослабления римской власти, в том числе и в ходе варварских вторжений, но непосредственно с этими вторжениями оно связано не было. Частота повторяющихся восстаний в первой половине V в. ясно говорит о существовании не просто недовольства произволом римских властей (особенно судей) и тяжестью налогов или страха перед варварами, но широкой базы багаудского движения. Территориальный ареал этого движения показывает связь этой базы с наличием сильного кельтского элемента. Уже одно настойчивое использование названия «багауды» подтверждает эту связь. Резкое ослабление римской государственной машины в первой половине V в. имело своим результатом «снятие», хотя, может быть, и неполное, покрова романизации и выдвижение на первый план кельтского субстрата[21]. Едва ли в повторных выступлениях багаудов надо видеть чисто национальное движение. Но существование этой составляющей представляется весьма вероятным. Видимо, национальные и социальные мотивы в этом движении были соединены воедино.
Однако и этой констатацией (или, по крайней мере, предположением) едва ли можно обойтись. В Житии св. Маврикия рассказывается, что воин Фиванского легиона Маврикий, являясь христианином, убедил своих товарищей не сражаться против багаудов. выступивших под руководством Аманда и Элиана, поскольку те тоже являются христианами, за что солдаты, нарушившие воинскую присягу, но сохранившие свою христианскую веру, были казнены Максимианом. Независимо от того, имел ли место этот солдатский мятеж или нет (ни один другой автор об этом не говорит), мнение о христианстве багаудов III в. не может быть принято. Самая ранняя часть пассиона св. Маврикия была написана лугдунским епископом Евхерием в 443–450 гг., т. е. в разгар движения багаудов. Тридцатью годами раньше Орозий не только ничего не знал о христианстве багаудов, но и называл их выступление гибельным мятежом и отмечал воинскую доблесть Максимиана[22]. Так что представление о христианском характере багаудского движения возникло только уже в V в., и те багауды, которые подняли восстание в 435 г., были, по-видимому уже христианами. В Испании естественными местами сбора багаудов были церкви[23]. То же самое могло иметь место и в Галлии. Сказания о мученичестве св. Маврикия и его товарищей распространялись преимущественно в районах действий багаудов. Там же позже появились и стали довольно популярными легенды о христианских багаудах. Имя Бакауда (реже Багауда) в VI–VII вв. было распространено, в том числе и среди высшего духовенства, в Италии, Испании, Далмации. По-видимому, какое-то понимание христианства как учения о равенстве могло стать важным идеологическим компонентом багаудского движения[24].
Арморика находилась относительно далеко от основных районов действий варваров. Ее жителям, правда, приходилось иногда иметь дело с вестготами, но для самих вестготов это направление их акций являлось второстепенным. После поражения вестготской армии во главе с братом короля Фредериком от римлян и, может быть, аланов на Нигере вестготы практически прекратили военные действия в этом регионе. Однако вскоре армориканцам пришлось иметь дело с британцами. Они уже начали появляться в Арморике в первой половине V в., но позже их натиск становится все более мощным. По мере наступления германцев в Британии кельты все активнее переселяются через море в Арморику. В скором времени британцев там стало так много, что полуостров Арморика стал называться Британией. Так уже в конце VI в. его называл Григорий Турский. Важнейшим фактором была явно географическая близость и удаленность от основной арены варварских нашествий. Но роль могло играть и соображение этнической близости, поскольку и британцы, и армориканцы были кельтами. Если это так, то сами армориканцы были, как кажется, другого мнения. Сами сравнительно недавно боровшиеся с римской властью и добившиеся освобождения от нее, они теперь в противовес пришельцам стали себя называть римлянами, хотя те и другие были кельтами. Однако на этот раз преимущество было не на их стороне. Большая часть полуострова была занята пришельцами из Британии. Границей между этой новой Британией и территорией «римлян» стала река в восточной части полуострова. «Римляне», обитавшие восточнее этой реки, подчинились франкским королям, в то время как на полуострове образовались самостоятельные политические единицы, позже объединившиеся в Бретонское графство. Освобождение Арморики от римской власти не привело к появлению там собственной государственности.
Романизация римской Британии была относительно слабой и неравномерной. Более далекие и менее плодородные земли, непривычный климат, воспоминания о долгих войнах, преувеличенные слухи о дикости местных жителей — все это останавливало потенциальных переселенцев. Поэтому колонистами здесь были преимущественно ветераны, да и ветеранские поселения в большинстве районов концентрировались ближе к местам расположения войск. Виллы римского типа располагались почти исключительно вокруг немногих городов и вдоль дорог. Несмотря на усилия римских властей заставить местное население покинуть укрепленные поселения на высотах, те продолжали существовать. В городах этой зоны римляне и аборигены тоже жили раздельно. А население тех городов, которые развились из племенных или родовых центров, вообще было чисто местным, не считая заезжих торговцев и чиновников римской администрации. Британия позже была разделена на пять провинций, объединенных в диоцез Британию. И каждая провинция в огромной степени состояла из отдельных civitates, которые фактически сохраняли старый родоплеменной характер. На западе даже civitates, как кажется, не было, и люди жили еще более мелкими родовыми общинами. В западных районах местные кельтские языки не только продолжали существовать, но и были широко распространены. Трудно сказать, говорили ли вообще местные жители по-латыни.
Незавершенность завоевания и продолжающиеся войны вели к тому, что в Британии, как уже говорилось, было сконцентрировано довольно большое количество войск, располагающихся в районе пограничных валов. В их тылу появились четыре ветеранские колонии. Но кроме этих колоний, относительно больших городов в Британии было мало. В западной части острова их и вовсе не было. Долгое время в стране имелся всего один муниципий — Веруламий. Даже Лондиний (совр. Лондон), являвшийся довольно крупным торговым и ремесленным центром, ставший позже столицей сначала провинции, а затем диоцеза, получил статус муниципия (или, может быть, колонии), вероятнее всего, только во II в. Римская армия в Британии была мало связана с местным населением: воины легионов и вспомогательных частей обычно доставлялись с материка. Это могло быть связано с тем, что войны в Британии продолжались, и римляне не имели оснований доверять местным уроженцам. Этническая рознь ограничивала контакты с аборигенами не только действующих частей, но и ветеранов. Колонии в Британии не стали такими очагами романизации, как это было на континенте. Земельные участки ветеранов располагались вокруг колоний. К городам и дорогам стремились и виллы романизованных британцев, связанных с рынком, ремеслом и поставками армии. А за этими пределами жили почти неизменной жизнью британские крестьяне, сохранившие и древние круглые хижины, и доримские способы обработки земли. Конечно, крестьяне платили налоги, для удовлетворения некоторых своих нужд покупали товары на городском рынке, а чаще у странствующих торговцев, кое-что продавали. так что в некоторой степени втягивались в существующую систему товарноденежных отношений, но в целом сохраняли натуральное хозяйство. В горных районах в центре и на северо-западе острова жители занимались скотоводством и не поддавались римскому воздействию.
В конце III–IV в. происходят значительные изменения в жизни Британии. Большие города, такие как Лондиний или Веруламий, приходят в упадок, их территория сокращается приблизительно наполовину. Характерно, что в Британии нет епископств, центрами которых были бы крупные города. Зато расцветают небольшие города, являющиеся преимущественно центрами civitates. Еще больше заметен расцвет вилл, которые и становятся основными центрами британской экономики. Богатство их владельцев растет. Их наполняют различные изысканные импортные товары, в том числе тонкая керамика из Галлии и даже из Восточного Средиземноморья. Полы теперь украшаются полихромными многофигурными мозаиками, пришедшими на смену черно-белым геометрическим. Это свидетельствует о сохранении и даже усилении торговых связей с Галлией, а через нее и с другими странами, входящими в Римскую империю. Хозяевами этих вилл являются местные магнаты. Они сравнительно мало участвуют в общей жизни Империи. Характерно, что из Британии не вышло ни одного сенатора. В Британии еще сильнее, чем в Галлии, ощущается «кельтское возрождение». Хотя в узорах местной керамики и ощущается римское влияние, в целом она показывала ясную связь с доримскими сосудами. Главным богатством местных магнатов были земля и скот, поэтому они не очень нуждались в римской монете, и в начале V в. монетная экономика в Британии почти перестала функционировать.
Зато британская армия пытается играть ведущую роль в политической жизни государства. Располагаясь довольно далеко от центра, находясь в чуждом окружении, будучи постоянно готовыми к войнам с северными варварами, солдаты этой армии чувствовали себя в некоторой степени ущемленными. Снабжение британской армии порой бывало затрудненным, и это вызывало возмущение солдат. Недаром римские писатели говорили, что Британия постоянно готова к мятежам. Речь шла именно об армии, а не о местном населении, поскольку после I в. никаких мятежей подчиненного населения в Британии не наблюдалось. Во второй половине 382 или в начале 383 г. британская армия провозгласила императором своего командующего Магна Максима. Максим организовал экспедицию против пиктов и скоттов, чтобы обезопасить Британию от их вторжения в ходе новой гражданской войны, а затем уже переправился на материк. Действия Максима были успешны, и он захватил сначала заальпийские области Римской империи, а затем и Италию с Римом. Однако в войне против Феодосия Максим потерпел поражение и был убит. Возможно, что Максим увел из Британии не всю римскую армию. По некоторым сведениям, в составе его войска больше было новобранцев из самой Британии, так что основная или, по крайней мере, значительная часть армии оставалась на острове, обеспечивая его безопасность. Более того, в 384 г. Максим снова побывал в Британии, по-видимому, либо укрепляя свой тыл, либо удостоверяясь в его надежности.
Новый военный мятеж в Британии начался в 406 г. На этот раз дела повернулись иначе. Собственные ресурсы острова были не очень значительными, и британская армия в огромной степени зависела от снабжения с материка. Оказавшись в затруднительном положении, западноримское правительство, по-видимому, перестало снабжать британскую армию или, по крайней мере, сократило это снабжение. Корабли с серебряными монетами почти перестали приходить в Британию. При находках довольно большого количества кладов с монетами в них очень мало вещей, выпущенных после 402 г., а затем монеты исчезают вовсе. А нужда в монетах оставалась. Монеты по-прежнему циркулировали на острове, но их физически становилось все меньше. Центральная власть фактически перестала вмешиваться в дела, происходившие в Британии, в том числе отказывалась снабжать армию. Эго означало, что отныне вся тяжесть уплаты солдатского жалованья ложилась на плечи местных властей. А те справиться с этой задачей были не в состоянии. Это, естественно, вызвало недовольство солдат. Войска провозгласили императором некоего Марка. Марк правил несколько месяцев, но его правление не удовлетворило солдат, и он был убит. На его место в 407 г. воины поставили некоего местного уроженца Грациана. Возможно, мятежные солдаты этим хотели получить поддержку местного населения. Возможен и другой вариант. Грациан, вероятнее всего, принадлежал к куриалам одного из городов провинции[25]. Делая императором такого человека, солдаты вполне могли рассчитывать не просто на поддержку городов, но и на «приватизацию» в свою пользу всех тех налогов, которые собирали местные куриалы. Однако либо население этот акт армии не оценило, либо местных налогов было слишком мало, чтобы удовлетворить аппетиты взбунтовавшихся воинов, но в любом случае Грациан через четыре месяца тоже был убит. После этого британские солдаты избрали императором своего товарища— простого солдата Константина. Став императором, он стал называться Флавием Клавдием Константином. Выбор имен был не случаен. В это время вандалы, аланы, вестготы, прорвавшиеся через рейнскую границу, разоряли и грабили Галлию. Ни император Гонорий, ни фактически правивший за его спиной Стилихон, занятые в первую очередь защитой Италии, ничего не предпринимали для восстановления порядка в Галлии. Принимая имена, напоминавшие о былом величии Империи и о победах Клавдия 11 и Константина I, узурпатор демонстрировал свою цель — отбросить варваров за пределы Римской империи и восстановить ее величие, чего никак не могут сделать Гонорий и Стилихон. С этой целью Константин в том же 407 г. все войска, находившиеся в Британии, вывел с острова и переправил в Галлию[26]. Там он добился значительных успехов, но Британия осталась совершенно незащищенной. Если Магн Максим накануне гражданской войны обезопасил римскую провинцию от варварских вторжений и даже сам однажды снова побывал на острове, то Константин и не подумал делать что-либо подобное. И северные варвары вскоре этим воспользовались. Они прорвались через вал Адриана и обрушились на римскую Британию. Многие виллы и даже некоторые города были разрушены и разграблены. Видимо, с этим связано появление кладов монет. Хотя монетная экономика и перестала фактически функционировать, сами по себе монеты были значительной ценностью, и их владельцы стремились уберечь их от врагов. Характерно, однако, что владельцы так этими кладами и не воспользовались. Это — ясный знак резко возросшей политической нестабильности[27].
Сведений о дальнейших событиях в Британии так мало, что мы знаем только об отдельных эпизодах, связь между которыми можно установить лишь гипотетически. Именно в качестве гипотезы можно предложить следующее развитие событий сразу же после ухода римской армии. Воспользовавшись беззащитностью бывшего римского диоцеза Британии, пикты и скотты стали все активнее нападать на британцев. Прорыв через вал Адриана, о чем было только что сказано, не остался их единственной акцией. Результатом таких вторжений стал массовый голод. В условиях усиливающихся угроз со стороны пиктов и скоттов начались внутренние волнения. В это же время Константин со своей армией все более втягивался в дела Галлии и Испании, так что надеяться на его помощь было бессмысленно. При любом военном выступлении гражданская администрация не могла играть никакой самостоятельной роли и спокойно признавала очередного узурпатора. Так, видимо, произошло и в Британии, где местные римские власти признали Константина (как и его предшественников). В этих условиях у британцев не было иного выхода, как доказать свою верность законному императору Гонорию. С этой целью они выступили против местных римских властей, которые без поддержки армии оказать какое-либо сопротивление, естественно, не могли, и это выступление могло быть облечено в форму восстановления власти Гонория. Вслед за тем британцы в 410 г. или несколько позже обратились к Гонорию с просьбой о помощи. Однако императору в Равенне было не до Британии, ибо в самой Италии действовали вестготы, а в Галлии царил политический и военный хаос. Отвечая британцам, Гонорий посоветовал им рассчитывать только на себя[28]. В такой ситуации британская элита взяла на себя и административные функции. Британия практически освободилась от власти западноримского правительства с молчаливого согласия последнего, хотя формально обе стороны все еще считали Британию частью Империи[29].
Связи Британии с континентом были практически прерваны. Характерно, что в ней вообще до сих пор не найдено ни одной римской монеты, выпушенной после 408 г. На острове практически возродились туземные порядки. Какое-то время они, как кажется, сосуществовали с римскими. Может быть, в первое время именно civitates стали основными ячейками жизни британцев, в то время как еще сохранявшиеся в первые десятилетия века города сохраняли римскую административную структуру и римское право. Можно, пожалуй, говорить о временном сосуществовании сохранившихся в городах римских структур и местных кельтских структур в civitates. Civitates затем могли объединяться в более значительные политические единицы. Во главе таких единиц стояли их лидеры, которых несколько более поздние авторы, следуя позднеантичному словоупотреблению, называют королями (reges) и тиранами[30]. Последний термин, видимо, предполагает, что власть такого лидера основывается не на римской праве[31]. Что-либо определенное сказать о характере этих единиц трудно. Пожалуй, речь идет о ранних государствах типа, похожего на существовавший у кельтов части, по крайней мере, Галлии и Британии до римского завоевания, хотя, разумеется, три с половиной столетия жизни в рамках Римской империи не могли не наложит свой отпечаток на их основные черты. На чем основывалась власть таких королей, сказать трудно. Возможно, что определенную роль играли происхождение и семейные связи. Но еще большее значение приобретали военные успехи таких предводителей, а малейшая неудача могла привести к их свержению.
К середине V в. в Британии происходят новые важные изменения. Резко уменьшается, а затем и практически прекращается импорт с континента. Почти исчезли города. Только очень немногие, как Лондиний (Лондон) или Камулодун (Кольчестер), еще сохранились, но скорее как укрепленные пункты для защиты окружающего населения, чем как политические, экономические или культурные центры. Приходят в упадок и некогда богатые виллы. С исчезновением городов и упадком, а позже тоже исчезновением вилл исчезли и римские административные, юридические и даже, как кажется, социальные структуры. Период сосуществования двух типов структур (римской и кельтской), по-видимому, завершился. Поэтому центром каждого такого раннего государства являлся не город, а более или менее укрепленный двор короля, власть которого основывалась на местных кельтских традициях[32]. Однако прямой связи между правящим слоем доримской Британии и новыми правителями не наблюдается. Вероятно, в ходе длительного завоевания прежняя британская аристократия была уничтожена или, вот всяком случае, потеряла свое ведущее положение в обществе. Правящий слой новых королевств, по-видимому, был больше связан с владельцами вилл римского времени. Видимо, из этого слоя выходили короли нового времени и их непосредственное окружение. Юридические порядки в кельтских королевствах были принципиально неримскими[33]. Вокруг такого короля собираются его дружина и совет из местных аристократов. Хотя некоторых королей называют королями Британии, едва ли кто-либо из них распространял свою власть на всю Британию, т. е. ту часть острова, которая входила в состав Римской империи. Вероятнее всего, таких королевств было несколько (об их числе невозможно ничего сказать даже приблизительно), и они могли бороться не только с внешними врагами, но и друг с другом. Их силы также могли быть различными. Известно, что один из таких королей — Риотам (или Риотим) имел армию, насчитывавшую, по, может быть, несколько преувеличенным сведениям, 20 тысяч воинов. Этот Риотам в конце концов все же покинул Британию и, используя призыв к нему императора Антемия, перебрался со своей армией на материк, чтобы принять участие в борьбе с вестготами. Этот галльский поход Риотама относится к более позднему времени (469–472 гг.), но сам Риотам со своей армией может служить примером силы таких государств и в более ранний период.
Риотам пытался не только участвовать в войне, но и поселиться со своим войском в Галлии. Он обосновался в Битуригах (совр. Бурж), но был разбит вестготами и изгнан из этого города. Однако в Британию он не вернулся, а нашел приют у бургундов. По-видимому, после ухода с острова, и особенно после гибели значительной части его армии, никаких шансов возвратить себе прежнее положение Риотам уже не имел. Этот пример, как кажется, показывает, что среди британских королей шла ожесточенная борьба, и потерпевший поражение не мог рассчитывать на сохранение своей власти и авторитета. Остров все более погружался в атмосферу почти беспрерывной гражданской войны, что еще более ухудшало экономическое положение. К более раннему времени, чем эпизод Риотама, относится борьба между Амбросием и Гвитолином. Амбросий был не собственно британцем, а римлянином. Он относился к тем немногим римлянам, которые по различным причинам не покинули остров после ухода армии Константина и фактического отделения Британии от Империи. Но в его выступлении против Гвитолина едва ли надо видеть проявление борьбы между кельтским и римским элементами на острове. Если говорить о какой-то идеологической базе этой борьбы, то Амбросий мог представлять ту группу британской элиты, которая была склонна сохранять хотя бы чисто формальные связи с Империей, в то время как вокруг Гвитолина могли собираться те группы, которые в сложившихся условиях не видели никакого смысла в сохранении этих связей, даже формальных. И все же вероятнее, что это было обычным соперничеством, каковое было характерно для ситуации в Британии в то время. Время от времени какой-нибудь такой предводитель мог брать верх над остальными. В 30—40-х гг. во главе Британии встал Элаф, которого называли «первым во всей области», за которым «следовала вся провинция»[34]. Таким был также некий Маглокун. которого «Бог поставил выше других вождей Британии». Но сколь долго продолжались первенство этих людей и какова их судьба, неизвестно.
В этих условиях жители Британии начали переселяться на материк. Междоусобная борьба не могла не ослаблять британцев. На какое-то время британцы, действуя не только в открытом бою, но и партизанскими методами, сумели отбить нападения северных (пикты) и западных (скотты) варваров. На некоторое время их набеги вовсе прекратились, и это позволило несколько ожить экономике острова. Долгий голод сменился некоторым достатком. Однако это не привело к стабилизации, поскольку гражданские раздоры и соперничество различных предводителей, вождей, королей в условиях отсутствия внешней опасности только усилились. А затем набеги извне возобновились и, может быть, даже интенсифицировались. Более того, нападавшие с запада (из Ирландии) скотты уже начали поселяться на британской территории. Правда, их было не так уже много, чтобы радикально изменить демографическую и социальную ситуацию в западной части Британии. В 446 г. британцы снова обратились с призывом о помощи к римлянам. На этот раз адресатом их отчаянного призыва являлся фактический правитель Западной империи Аэций, который в этом году в третий раз был консулом и активно действовал в Северной Галлии. Но, как и более раннее обращение к Гонорию, и это обращение «стонущей Британии» не имело желаемых последствий. Аэций настолько погрузился в дела Галлии и Италии, что при всем желании оказать какую-либо помощь далекой Британии был не в состоянии. Если на острове и оставались какие-либо группировки, надеявшиеся на восстановление связей с Империей, то теперь стало ясно, что эти надежды были тщетны. Британским лидерам пришлось искать другую помощь. Один из британских королей, Вортигерн, после совета со своими приближенными обратился за помощью к саксам[35]. Не исключено, что в сложившейся чрезвычайно тяжелой ситуации местные элиты преодолели свое соперничество и собрались на общебританский совет (consilium). И по поручению этого совета Вортигерн обратился к саксам. Вполне возможно, что саксы и другие германцы должны были помочь Вортигерну не только в борьбе с пиктами и скоттами, но и в предотвращении возможного вмешательства Аэция в британские дела. Если это так, то речь шла о сторонниках полной, не только фактической, но и официальной независимости Британии от Римской империи. Призыв к саксам, видимо, был сделан формально от имени всей Британии[36].
Саксы не были неизвестным для британцев народом. К этому времени варвары составляли значительную часть воинов регулярной римской армии, и в рядах этой армии, расквартированной в Британии, имелись германцы, в том числе саксы. Сакские пираты, как уже говорилось, давно нападали на побережье Британии, как и на берега Галлии. Для борьбы с ними был организован специальный флот, а на побережье создана система укреплений — litus Saxon icum, где располагалось несколько когорт. Это все более или менее защищало остров от нападений саксов и других германских отрядов, хотя время от времени саксы все же прорывались на британские берега и успешно грабили их. Однако в условиях политического хаоса, наступившего после ухода армии Константина, германцы стали не просто нападать на британское побережье, но и пытаться поселиться на острове. Это были уже не воины, а группы иммигрантов, включающие также женщин и детей. Судя по археологическим данным, первые германские поселения начали появляться в Британии уже в 20-30-е гг. V в. Эти поселенцы происходили в основном из Северо-Западной Германии. Каков бы ни был экономический упадок бывших римских провинций, они все равно были богаче северо-запада Германии, и уровень жизни в них в целом был выше. Это и привлекало варваров. Уход римской армии с острова вдохновил их на еще более масштабные нападения. Возможно, сразу после 410 г. произошло значительное сакское вторжение, в результате которого Британия была опустошена. Местное население, разумеется, стремилось дать им отпор. Иногда германцы могли объединяться с пиктами. Так, вероятно, произошло в 429 г., когда на острове появился прибывший из Галлии епископ Герман. Герман, сам ранее бывший военачальником, может быть, даже неожиданно для себя, возглавил войну с объединившимися пиктами и саксами. Вероятно, положение было столь угрожающим, что требовалось объединение всех сил, а полководца, авторитет которого был бы значим для всех британцев, не было. Герман, выступив в роли полководца и лично руководя сражением, с успехом выполнил эту задачу. Варвары были разгромлены.
Герман прибыл в Британию вместо с трикассийским епископом Лупом по поручению папы Целестина для борьбы с пелагианством, основателем которого был британский монах Морган, принявший затем греческое имя Пелагий. Пелагий и его последователи отрицали существование первородного греха и предопределения и считали спасение результатом не жертвенного распятия Христа, а личного усилия каждого верующего: человек сам грешит и сам же спасается. По мнению Пелагия, искупительная жертва Христа — лишь пример для человека и призыв к нему встать на путь нравственного самоусовершенствования и действительного, а не формального исполнения заповедей. Пелагианцы резко выступали против всякого богатства, считая, что оно в любом случае приобретается бесчестно, а потому и нечестиво. Деятельность самого Пелагия проходила в основном в Риме, затем в Африке и, наконец, на Востоке, где он и умер. Но его учение нашло, видимо, широкий отклик и в Британии, где, возможно, именно социальная направленность этой ереси особенно привлекала людей в условиях резко возросшей нестабильности. На это могло повлиять также британское происхождение Пелагия. Кроме того, пелагианство вызвало резкую реакцию церковных иерархов и императорской власти. Гонорий официально запретил его. В этих условиях, когда британцы чувствовали себя брошенными Римом, они могли обратиться к учению, с которым официальный Рим боролся. Поэтому не исключено, что Вортигерн и те люди, которые группировались вокруг него, были пелагианцами. Опасность широкого распространения этой ереси в Британии была, вероятно, столь велика, что папа направил туда галльских епископов. Трудно сказать, каков был результат этой миссии в тот момент. Может быть, опасность со стороны варваров оказалась для Германа более значительной, чем распространение ереси, тем более что варваров могли поддерживать те группы британской знати, которые придерживались пелагианства. Борьба с еретиками и борьба с варварами в таком случае для галльского епископа могли рассматриваться как единая задача. Успех Германа в борьбе с саксами и пиктами был наглядным и значительным. С победой над ересью дело обстояло сложнее. Во всяком случае, позже Герману пришлось повторить свою поездку на остров, чтобы снова повести борьбу с еретиками, после чего, кажется, с пелагианством в Баритани, действительно, было покончено.
Обращение Вортигерна, естественно, нашло весьма благоприятный отклик у саксов. В результате был заключен договор, который, по-видимому, повторял обычные условия римского foedus[37]. Варварские воины принимались на службу, и за свои услуги в борьбе с другими варварами они получали содержание. Однако существовала и огромная разница. Этот договор был заключен не императором и не его уполномоченным, а местным правителем или, максимум, советом всех британцев. С точки зрения римского права он был, как говорят юристы, ничтожен. Однако это не интересовало ни британцев, ни германцев. Не получая никакой поддержки от Империи, британцы не собирались считаться и с ее правом. В скором времени первые, по-видимому, сравнительно небольшие отряды германцев, не только саксов, но и представителей других племен, в первую очередь англов и ютов[38], стали прибывать в Британию[39]. Они помогли Вортигерну в борьбе с пиктами, но очень скоро сами германцы стали серьезной проблемой. Через некоторое время они потребовали изменения условий договора, требуя увеличения платы за их службу, ссылаясь на то, что условия договора практически не выполняются. Поскольку снабжение Британии деньгами, как говорилось выше, прекратилось уже в начале века, то речь шла явно не о деньгах, а об анноне, т. е. натуральной выплате (продовольствие и одежда), как, впрочем, в это время было уже принято в отношении федератов во всей Империи. Однако ресурсы Британии были не столь велики, чтобы удовлетворить эти требования, и призвали германских наемников вообще покинуть остров. В ответ на это германцы под угрозой своего выступления потребовали землю. Они явно исходили из практики своих соотечественников, служивших федератами в других регионах Империи. Возможно, они тоже требовали не всю землю, а треть или две трети, как было принято в то время. Однако пойти на принятие германцев в качестве hospites британская элита не решилась, тем более что некогда богатые виллы к этому времени, как уже упоминалось, пришли в упадок. Ресурсы местных землевладельцев были, вероятно, столь небольшими, что принятие германских «гостей» поставило бы их на грань разорения. Земель фиска, которые порой предоставлялись федератам на материке, в Британии не было. К тому же, с одной стороны, разгром пиктов казался очень значительным, а с другой, после убийства Аэция и Валентиниана III можно было не опасаться имперского вмешательства. И британская элита сочла возможным отказать варварам в их претензиях. Не получив ни увеличения припасов и одежды, ни земли, германцы, объединившись с пиктами, начали войну с британцами.
Война велась с необыкновенным ожесточением. Именно в это время под все усиливавшимся натиском германцев значительная часть британцев стала отступать на запад острова, а другая часть вообще покидать Британию и переселяться на континент. Этот путь уже был, вероятно, испытан британцами, и первые их поселения в Арморике, возможно, появились еще раньше, но теперь переселение приняло более или менее массовый характер. Еще какая-то часть предпочла эмигрировать еще дальше, в Северо-Западную Испанию. Там появляется целая область Бритония. само название которой ясно говорит если не обо всем населении, то о значительной его доле. Часть местного населения признала власть германцев. Большая часть британцев, однако, оказывала германцам упорное сопротивление. Такое сопротивление пытался организовать Амбросий, тем более что Вортигерн, пригласивший саксов, являлся родственником его старого соперника Гвитолина[40]. В таких условиях война с саксами оказывалась продолжением старой вражды. Стремясь объединить вокруг себя все силы, Амбросий даже, как кажется, провозгласил себя императором. Однако попытка Амбросия была неудачной, и он погиб в одном из сражений. Его преемником стал его сын Амбросий Аврелиан. После поражения отца Аврелиан, возможно, эмигрировал в Арморику, но затем он вернулся в Британию и выступил и против Вортигерна. и против саксов. Ему, видимо, удалось то, что не сумел сделать отец: объединить под своим командованием значительные силы, хотя императорский титул он в отличие от отца и не принимал. В ожесточенной битве у горы Бадоник[41] британцы одержали победу, и германцы (вероятно, это были в первую очередь англы) были вынуждены пойти на мирное соглашение[42]. По его условиям они сохранили за собой часть Британии на ее юго-востоке, отказавшись от остальных притязаний[43].
Мир был заключен на сорок лет. Кажущееся устранение внешней опасности тотчас привело к возобновлению внутренних войн. Так что и победа над германцами не привела к стабилизации ситуации. Да и по поводу сорокалетнего мира сказать что-либо довольно трудно. Действительно ли он тщательно соблюдался все это время, неизвестно. В любом случае, в это время в Британию стали прибывать новые волны германцев. И это, вероятнее всего, были не отдельные воинские отряды, а целые этнические массивы, включающие женщин и детей. Наряду с англами, саксами и ютами на острове появились и другие германцы, в том числе фризы и даны. Археология показывает, что в это время резко уменьшается количество поселений и кладбищ на северо-западе Германии, что ясно свидетельствует о массовом переселении жителей этих областей в Британию. Естественно, что того района Британии, какой был оставлен за германцами по сорокалетнему миру, было недостаточно. И германцы возобновили свое наступление. Войны с саксами, англами и другими германцами сопровождались внутренней борьбой в кельтском лагере. Британцы (кельты), хотя временами и одерживали победы, были окончательно оттеснены на запад, в современные Уэллс и Корнуолл, где уже существовали кельтские королевства, потенциал которых теперь увеличился. Некоторое время существовали, как кажется, даже небольшие кельтские королевства в центре и на севере бывшего диоцеза, но их существование было недолгим. В кельтских королевствах какое-то время сохранялся и латинский язык, но затем он все же исчез из повседневного или официального употребления. Сохранились там и какие-то остатки римского права, на основе которого создавалось уже так называемое «уэльское право». В основной части бывшего римского диоцеза, особенно в его низменной части, образовалось семь англосаксонских королевств (гептархия), позже объединившихся в королевство Англию. Какая-то часть кельтов (и, может быть, немалая) осталась жить под властью германцев. Они явно там занимали приниженное положение, их вергельд был много меньше вергельда сакса и англа. Позже и они, видимо, полностью ассимилировались[44].
Германские государства в Британии создавались и развивались в совершенно других условиях, чем на континенте. Ко времени сравнительно массового прибытия различных германских этносов (точнее, их частей, поскольку на материке оставались и саксы, и англы, и юты, и другие германские племена, представители которых селились в Британии) здесь уже не было римской власти. Хотя латынь еще кое-где сохранялась (латинские надписи появляются еще в VI в.), в целом остров был делатинизирован. Практически исчезало христианство, как ортодоксальное, так и в виде пелагианства. Новая христианизация острова и появление связанной с ней латиноязычной культуры происходили уже в совершенно новых условиях. Ни в сфере культуры, ни в сфере государственности англосаксонские королевства небыли связаны с римским имперским наследием. Ни римское право, ни римская бюрократия не могли использоваться германскими королями Британии, поскольку ни того ни другого на острове уже не существовало. Становление англосаксонской государственности происходило только на собственной германской основе. Конечно, экономические связи с континентальной Европой существовали и даже с течением времени укреплялись, но это мало влияло на политическое развитие англосаксонских королевств. Между позднеримской античностью и англосаксонской Англией существовал ясный разрыв.
II. ГУННЫ
Гунны не образовали своего королевства на территории Западной Римской империи. Их держава распалась еще до падения римского Запада. Однако воздействие гуннов и их державы на все процессы, проходившие в Европе в последней четверти IV в. и в первой половине V в., было огромно.
Гунны появились недалеко от границ Римской империи совершенно неожиданно. Еще в начале 60-х гг. IV в. никто о них не слышал, но, может быть, уже в том же или в следующем десятилетии гунны уже наводили страх на народы, жившие в Северном Причерноморье и Приазовье, а очень скоро и на Империю. В 362 г. в Константинополь прибыли послы из Боспора и Кавказской Албании с жалобами на нападения кочевников, и существует предположение, что этими кочевниками были именно гунны. В 363 г. во время переговоров о мире между императором Иовианом и персидским царем Шапуром II последний говорил об угрозе кочевников «Кавказским воротам», и полагают, что речь шла опять же о гуннах. Император Валент был вынужден даже построить какие-то укрепления, чтобы защитить Кавказ от набегов кочевников. Через десять с небольшим лет уже никто не сомневался в появлении недалеко от имперских границ нового, необычного и страшного врага — гуннов.
Никто ничего не знал о происхождении гуннов. Сами они не оставили никаких письменных памятников. Большинство исследователей (но далеко не все) полагают. что гунны (во всяком случае, их ядро) были потомками сюнну — одного из кочевых народов, живших у границ Китая[45]. Они то воевали с китайцами, то вели с ними активную торговлю. Воевали сюнну и с соседними племенами. В III в. до н. э. под их властью образовалась обширная кочевая держава, ставшая одним из самых сильных политических объединений региона. Это была первая кочевая империя, возникшая в Восточной Азии. Ее создателем был Маодунь. принявший титул шаньюя. Местным названием этого титула было, вероятно, «тэтрикут» — одаренный небесной благодатью. Этим титулом глава сюнну пытался равняться с китайским императором. Поскольку верхушка подчиненных племен тоже получала выгоду от дележа богатств, приобретаемых сюннускими шаньюями и в ходе войн, и в результате торговли, то она поддерживала власть сюнну, и их держава была довольно крепкой. Когда же в последней четверти II в. до н. э. сюнну стали терпеть поражения, то начала колебаться и их власть над другими кочевыми племенами. Вслед за тем начались междоусобные войны в среде самих сюнну; их держава распалась на две части — северную и южную. В конце I и в первой половине II в. н. э. сюнну потерпели ряд чувствительных поражений. Особенно тяжелым было положение северных сюнну, которым пришлось отбиваться и от китайцев, и от других кочевников, и от своих южных сородичей. Северные сюнну пытались откочевать подальше от китайской границы, но снова потерпели поражение. В 118 г. государство северных сюнну окончательно перестало существовать. Однако еще до этого их значительная часть начала двигаться все дальше от опасного соседства с все более усиливавшимися врагами. Вполне возможно, что именно эти северные сюнну и явились той ордой, которая по «степному коридору» двинулась на запад. По пути от нее могли откалываться отдельные группы или, наоборот, к ней присоединяться другие этнические единицы, в результате чего и сформировалась гуннская орда или. точнее, несколько отдельных гуннских орд. Но ядром их являлись, по-видимому. все же потомки сюнну[46]. Не исключено, что в том же II в. какая-то часть гуннов оказалась уже в районе Причерноморья или Прикаспия. Однако это был лишь авангард, который к тому же едва ли был очень значителен и мог вскоре быть поглощенным местным сарматским населением. Основная масса гуннов появилась в этом регионе в 60-70-е гг. IV в.[47] Около 350 г. с гуннами пришлось иметь дело упомянутому царю Шапуру. но были ли это те гунны, которые вскоре появились в причерноморских степях, неизвестно.
Если гунны, появившиеся во второй половине IV в. из-за Волги, действительно, были потомками восточноазиатских сюнну, то за долгое время своего кочевья они довольно существенно трансформировались. Точное этническое происхождение сюнну неизвестно. Вполне возможно, что они говорили на каком-то позже вымершем языке, хотя, по-видимому, и близком к алтайским языкам. Однако за несколько столетий своего движения на запад они, как уже упоминалось, могли включить в себя многие другие этнические элементы. Вероятнее всего, те гунны, которые появились в Причерноморье, являлись конгломератом различных этнических групп, среди которых, как кажется, преобладал, во всяком случае в правящем слое, тюркский элемент, хотя никаких данных о гуннском языке практически нет[48]. Нет и никаких следов того, что правящий в державе сюнну род Люаньчи сохранил свою власть и в это время. В державе сюнну существовало довольно разработанное и, как кажется, даже писаное право. Однако у гуннов не только не было писаных законов. они вовсе не имели письменности и были безграмотными. Резко снизился и уровень социальной организации гуннов. Ни о какой относительно централизованной власти, какая была у сюнну, теперь не было и речи. Можно говорить (если, конечно, принять связь гуннов с сюнну), что за время миграции произошла деградация социального и культурною бытия гуннов. И в этом нет ничего необычного.
Как сейчас установлено специалистами, кочевые империи возникают только там и тогда, где и когда кочевники вступают в относительно тесные контакты с более развитыми цивилизациями. Можно, видимо, говорить, что и все дальнейшее существование таких империй целиком и полностью зависело от этих контактов. Внешний источник богатств, будь то военная добыча или плоды торговли, являлся, как уже говорилось, одной из важнейших основ власти правящего рода как над своими соплеменниками, так и над подчиненными племенами. За время своего кочевья в западном направлении сюнну-гунны потеряли подобные контакты. Те же племена, с которыми сюнну-гунны сталкивались во время своего кочевья в западном направлении, такими богатствами, как китайцы, явно не обладали. Так что если откочевавшие на запад гунны и получали какую-то добычу, то она была неизмеримо меньше, чем та, какая обеспечивала их власть, когда они были соседями Китая. Это логично привело и к социальной, и к культурной деградации[49]. Исторический опыт показывает, что после распада кочевых империй у данного этноса вновь выступает на поверхность родоплеменной принцип организации общества, который существовал и до этого, но играл второстепенную роль по сравнению с централизованной властью государя. Но это ни в коем случае не относится к военной организации и способам войны. Эти способы войны были новыми и необычными для Причерноморья. На своих небольших, но очень быстрых и выносливых конях, вооруженные дальнобойными сложными луками, гуннские воины опережали всех своих врагов, не давали им сосредоточиться и наносили им неожиданные удары, а их стрелы длиной до 160 см достигали противника на довольно большом расстоянии. Это обеспечило гуннам военное превосходство над всеми своими врагами.
Наши сведения о гуннах настолько скудны и фрагментарны, что создать связную и последовательную картину их истории практически невозможно[50]. Современные исследователи, комбинируя рассказы греко-римских авторов с пока еще немногочисленными археологическими данными, приходят к разным, а порой и противоположным, выводам. Так что рассмотрение проблем гуннской истории, по крайней мере до Аттилы, не может не быть дискуссионным.
Первыми жертвами гуннов в причерноморском регионе стали ираноязычные аланы, жившие в степях и предгорьях Северного Кавказа. Долгое время аланы являлись одной из ведущих сил в этом регионе. Однако долгие войны, в которых они принимали активное участие, ослабили их силы и оказать достойное сопротивление гуннам они не смогли. Около 370 г. (или несколько раньше) аланы потерпели полное поражение. Имевшиеся у них укрепления их не спасли. Жизнь в аланских поселениях Придонья и Северного Кавказа замерла. Часть аланов ушла в горы[51], другая откочевала дальше на запад, приняв позже участие во вторжении в Галлию и Испанию, третья подчинилась гуннам и вошла в их объединение. При этом подчинившиеся гуннам аланы заключили с победителями особый договор, в соответствии с которым они не только сохранили свою социально-политическую структуру со своими вождями (это было общим правилом в Гуннской державе), но и, как кажется, среди других подчиненных гуннам народов заняли привилегированное положение. Может быть, даже речь шла о равноправном союзе двух этнических групп во главе, разумеется, с гуннскими предводителями[52].
Вслед за этим гунны под руководством своего короля Баламбера[53] напали на готов. Сначала против готов действовали небольшие отряды[54], а когда те решительных успехов не добились, гунны обрушились на готов всей своей мощью. Выйдя из степей Северного Кавказа, гунны двинулись двумя путями. Одна, большая, часть перешла Дон и обрушилась непосредственно на готов. Другая перебралась через Боспор Киммерийский (Керченский пролив)35 и нанесла сначала удар по Боспорскому царству, которое на какой-то момент перестало существовать[55]. Затем гунны либо уничтожили, либо заставили уйти с прежних мест другие группы крымского населения. После этого прошедшие через Крым гунны вышли в степи Северного Причерноморья, где и соединились с остальными своими сородичами. Явилось ли это двойное движение результатом заранее обдуманного плана, осуществляемого под единым руководством[56], или действием двух самостоятельных групп, неизвестно. Известен лишь окончательный результат этих движений. Готская держава Эрманариха рухнула под ударами гуннов[58]. Большая часть остготов подчинилась гуннам, а вестготы вместе с другой частью остготов после неудачных попыток сопротивления перешли на территорию Римской империи. Эти события стали началом т. н. Великого переселения народов.
Хотя основная масса гуннов явно осталась в Северном Причерноморье, часть их каким-то образом присоединилась к готам, и эти гунны (вместе с частью аланов) приняли активное участие в войне, которые перешедшие Дунай готы вели с римлянами[59]. Возможно, гуннская кавалерия участвовала на стороне вестготов в битве при Адрианополе в 378 г., в которой римляне были разгромлены. Более уверенно можно говорить об участии гуннов вместе с остготами в военных действиях в Паннонии против войск западного императора Грациана. Поэтому совсем не исключено, что когда Грациан предоставил готам место для поселения в этом регионе, то там на какое-то время осели и гунны. Впрочем, если это и так, то долго там эти гунны задержаться не могли, ибо они все же оставались кочевниками.
Подчинение аланов и остготов явилось первым шагом к созданию в Европе мощной гуннской державы. Под властью гуннов оказались огромные территории вплоть до среднего Дуная. Это ни в коем случае не означает, что создавалось единое централизованное государство. Современные и несколько более поздние авторы, преимущественно грекоязычные, использовали различные термины для обозначения главы гуннов: глава племени (филарх), правитель (архонт), предводитель (гегемон), король, или царь (рекс, басилей). Все эти термины настолько многозначны, что говорить о точном их содержании в данном случае невозможно. Римский историк Аммиан Марцеллин вообще утверждает, что гунны никакой монархической власти не подчинялись, а их возглавляют «приматы», т. е. старейшины или, скорее, военные вожди. Такое разнообразие показывает, что античные писатели не могли понять природу власти у гуннов. Несколько позже, в 412/413 г. упоминается Харатон, который назван «первым из королей» гуннов. Эго означает, что у гуннов, кроме «первого короля», т. е. главы всего объединения, существовали и другие короли, которые, вероятнее всего, правили отдельными гуннскими племенами. Действительно, в последней четверти IV в. и в начале следующего отмечаются самостоятельные действия отдельных частей гуннов. Даже во время войны с готами одно из гуннских племен за деньги вступило в союз с остготским королем Витимиром и помогало ему, хотя и неудачно, в борьбе с остальными гуннами.
Как кажется, после бурных событий, связанных с первым гуннским натиском, к северо-востоку от Дуная и в степях Северного Причерноморья наступило относительное спокойствие. Гунны, видимо, удовлетворились приобретением обширных территорий, где они могли более или менее спокойно заниматься своим обычным в мирное время делом — кочевым скотоводством. Некоторые обитавшие ранее здесь народы либо подчинились гуннам, либо предпочли переселиться как можно дальше от них. В этих условиях, по-видимому, гунны, подчинившие огромные территории от Дуная до, может быть. Урала, разделились на три орды. В начале V в. центр Гуннской державы находился в северочерноморских степях. Там, видимо, располагалась ставка «первого короля». Реальной властью этот «первый король», вероятно, обладал только над своей ордой. Что касается всего союза гуннских племен, то «первый король», видимо, имел право на большую долю добычи или дани, или иностранных даров, чем другие короли, а с другой стороны, нес некоторую ответственность и за дела в других ордах. Так. когда в результате каких-то интриг, явно спровоцированных римлянами, был убит один из подчиненных королей Донат, Харатон решил отомстить за него. Однако римляне просто-напросто подкупили Харатона, и тот римскими дарами удовлетворился.
Что касается подчиненных народов, то они сохраняли свои социально-политические структуры и свои династии. Власть гуннов над ними грекоязычные авторы обозначали как «гегемония». Побежденные заключали соответствующий договор с победителями, скрепленный клятвой верности главе гуннов, и должны были сражаться по его приказу, а также, видимо, платить какую-то дань. Например, та часть аланов, которая признала гуннскую власть, приняла активное участие в войне с готами. В остальном они действовали практически самостоятельно. Так, остготами по-прежнему правили короли из рода Амалов. Ставший, по-видимому. сразу же после подчинения гуннам остготским королем Винитарий, не спрашивая разрешения гуннского суверена, повел войну с антами, после первых неудач разгромил их и подчинил себе[60]. Возглавлявший гуннов Баламбер никак в эти события не вмешивался. Но когда Винитарий. почувствовавший после этой победы свою силу, практически перестал повиноваться гуннам. Баламбер направил против него других готов во главе с Гезимундом, которые разгромили войско Винитария. Разгром и смерть Винитария не привели, однако, к «прямому» подчинению остготов. Его место занял Гунимунд, принадлежавший к тому же роду. Приблизительно в это же время какая-то часть готов, подчиненных гуннам, попыталась вместе с некоторыми другими племенами под руководством Одотея вторгнуться на территорию Империи. Они перешли Дунай, но были разбиты римскими войсками под командованием Промота. Гунны никак не вмешивались в эти события. По мере усиления гуннов их власть становилась, видимо, более жесткой, но и тогда подчиненные народы сохраняли своих вождей или королей, а последние (правда, в виде исключения) могли стать советниками гуннского короля.
Власть гуннов над другими народами базировалась не только на силе гуннского оружия, но и на взаимной выгоде. В свое время шаньюи сюнну делились с подчиненными вождями китайскими товарами. И как уже говорилось, пока сюнну были достаточно сильны, чтобы эти товары приобретать, подчиненные вожди их поддерживали, и их власть была довольно сильна. Подобные отношения возникли и в Гуннской державе. Не только военный престиж гуннского короля, но и выгоды от его действий сплачивали вокруг него элиты подчиненных племен. Наиболее желанным источником притока богатств была, естественно, Римская империя. Во-первых, общий уровень богатства в Империи был несравнимо выше, чем у любого варварского народа. Слухи об этих богатствах еще более их преувеличивали. Во-вторых, варвары, в том числе гунны, сознавали, что силы Империи ослабли. Значительную и все более возрастающую долю римской армии составляли те же варвары, среди которых все чаще стали появляться и гунны. Все это привело к тому, что отношения с обеими частями Римской империи становились для гуннов важнейшим аспектом их деятельности.
Гунны то воевали с римлянами, то вступали с ними в разнообразные контакты. Находки римских изделий на территории Гуннской державы, включая земли подчиненных племен, показывают значение связей с Империей для гуннов. Уже вскоре после победы над готами гунны появились у имперских границ, и угроза их вторжения в большой степени побудила Феодосия поселить на имперском берегу нижнего Дуная вестготов. В отличие от некоторых других варварских народов гунны не стремились занять какую-либо часть имперской территории. Основу экономики самих гуннов составляло кочевое скотоводство, которое требовало определенных природных условий, каких не было внутри имперских границ, по крайней мере в Европе. Поэтому их вторжения в Империю преследовали чисто грабительские цели. Недаром результатом таких вторжений порой становились договоры, по условиям которых римские власти должны были выплачивать гуннам значительные суммы денег, причем не только в виде единовременной контрибуции, но и в идеале в виде постоянной дани. Многие гунны охотно служили римским императорам и полководцам в качестве наемников. Гуннская гвардия охраняла префекта претория для Востока и фактического правителя Запада Стилихона. Во время падения Стилихона его гуннские телохранители были готовы защищать его до последнего. Гуннские отряды активно участвовали в различных внутренних смутах в Римской империи с V в. С целью грабежей гунны не раз прорывались через Дунай и даже пытались продвинуться к западу вплоть до Галлии.
Самым значительным гуннским вторжением в IV в. явилось то, что произошло в 90-е гг. На этот раз ареной их действий стали восточные области Империи. Гунны, возглавляемые Базихом и Курзихом, перешли Дон, а затем прорвались через Кавказ (вероятнее всего, через Дарьяльское ущелье) и обрушились на Иберию (Грузию) и Армению. Разграбив эти страны, они, воспользовавшись тем, что основные силы Восточной Римской империи были сосредоточены на Балканах, вторглись в восточные провинции. Сирия и Палестина стали ареной их грабежей. Местные жители пытались сопротивляться. Так, гунны были вынуждены осадить Эдессу, жители которой не хотели открывать им городские ворота. Однако жители практически не получили никакой помощи от имперских властей. И гунны почти беспрепятственно грабили Сирию и Палестину, доходя даже до Египта. С огромной добычей они вернулись в степи Придонья. В 398 г. гунны повторили свой набег. На этот раз они вторглись в восточные области Малой Азии, прорываясь даже в ее центр. Но теперь власти решили отбить их нападение. Фактически правивший за спиной императора Аркадия Восточной империей евнух Евтропий сам возглавил армию, двинувшуюся против гуннов. Поход Евтропия был успешным. Гунны были разбиты и вынуждены покинуть имперскую территорию. Неудачной оказалась и их попытка вторгнуться в Персию; и хотя сначала они сумели проникнуть далеко в глубь Месопотамии, все же и там они потерпели поражение.
Несмотря на это поражение, гунны оставались чрезвычайно важным элементом событий того времени. Те же Базих и Курзих через какое-то время появляются в Риме и заключают союз с западным императором Гонорием. Теперь главным объектом их нападений становится Балканский полуостров. В 400 г. предводитель готских наемников Гайна поднял мятеж и попытался захватить Константинополь. Он был разбит и ушел на левый берег Дуная. Однако константинопольское правительство не оставило его в покое. Следуя своей ставшей обычной практике, оно возбудило против Гайны гуннского предводителя Ульдина. Ульдин, с одной стороны, понимая, что в данном случае ему лучше договорится с римлянами, а с другой, боясь, что Гайна сможет использовать свои войска для создания своего государства, выступил против него. После нескольких сражений Гайна был убит и обезглавлен. Его голову Ульдин переслал Аркадию. Возможно, при этом было заключено какое-то соглашение, предусматривавшее оказание гуннами помощи римским войскам в случае необходимости. Такая помощь вскоре, действительно, понадобилась, но не Восточной, а Западной империи, когда в 406 г. готы Радагайса вторглись в Италию. Гунны под руководством Ульдина соединились с частью готов, которые под командованием Сара служили римлянам, и сыграли большую роль в разгроме Радагайса. Может быть, Стилихон, фактически правивший Западной Римской империей, после этого уступил Ульдину провинцию Валерию (часть Паннонии). Если это так, то было это сделано не только в благодарность за помощь, но и с целью оказать большее давление на восточное правительство, поскольку уступленная гуннам провинция находилась у самых границ этой части Империи. В таком случае впервые гуннам была подчинена часть территории Империи. Какая-то часть гуннов осталась на службе у Стилихона, войдя в состав его личной гвардии[61].
В 408 г. умер восточный император Аркадий и на престол вступил его малолетний сын Феодосий II. Стилихон пытался воспользоваться сменой власти в Константинополе и воплотить в жизнь давнюю мечту об объединении всей Империи фактически под своей властью. Эго ему не удалось, и не исключено, что он подтолкнул Ульдина на вторжение в Восточную империю. Первую попытку вторгнуться на территорию этой империи Ульдин предпринял еще в 404–405 гг., несмотря на недавно заключенный договор. Теперь вторжение было повторено в еще большем масштабе. К этому времени Ульдин подчинил себе и других варваров, живших к северу от Дуная. Среди них были скиры. С объединенной армией гуннов и скиров Ульдин перешел Дунай и стал разорять Мезию и Фракию. Возглавлявший константинопольское правительство префект претория Антемий, понимая, что сил справиться со всем войском Ульдина у римлян мало, прибег к интригам, включая элементарный подкуп. В результате этих интриг ряд подчиненных Ульдину гуннских и, по-видимому, скирских вождей с их отрядами перешли на сторону римлян. После этого справиться с оставшимися войсками Ульдина было уже легче. В первые месяцы 409 г. произошло несколько сражений. Гунны, как кажется, не были разбиты, но их потери были столь велики, что оставаться дальше на римской территории они уже не могли. Сам Ульдин с трудом избежал гибели. Остатки своей армии он увел на левый берег Дуная. После этого об Ульдине ничего неизвестно. Важно отметить, что древние авторы, говоря об Ульдине. не называют его королем, но лишь предводителем (гегемоном). Словом «гегемония» определяется и его власть над другими варварами. Возникает вопрос: может быть, Ульдин не принадлежал к королевскому роду и властвовал над частью гуннов de facto, а не de jure? В 412–413 гг. «первым из гуннских королей» был, как уже говорилось Харатон. Каково его отношение к Ульдину — неизвестно.
После всех этих событий гунны на какое-то время практически исчезают из источников. Только в 412/413 г. будущий историк Олимпиодор был отправлен послом к гуннам и поэтому сообщил имя «первого короля» Харатона[62]. По-видимому, в это время ни Западная, ни Восточная империи значительных контактов с гуннами не имели. Гунны явно не нападали на имперские границы, да и мирные контакты были, видимо, минимальны. Это, однако, не помешало восточному правительству принять превентивные меры против возможного возобновления гуннских набегов. С этой целью был укреплен дунайский флот. Опасаясь возможных морских рейдов гуннов, специальным императорским эдиктом было запрещено помогать варварам строить корабли.
К этому времени гунны перебрались к западу. Экономика, в которой ведущую роль играло кочевое скотоводство, не давала гуннам возможности на века оставаться на одном месте. К концу IV в. возможности северочерноморских степей были, видимо, уже в большой степени исчерпаны, что и заставило гуннов возобновить свое движение на запад. По-видимому, к рубежу IV–V вв. значительная часть гуннов заняла обширную область между Днестром и нижним Дунаем. Возможно, главой именно этих гуннов был Ульдин. Вскоре после этого гунны перебрались через Карпаты и заселили обширную долину к северу от среднего Дуная. Они не потеряли верховную власть над народами Восточной Европы, но центр их державы отныне находился между Карпатами и большой излучиной Дуная. Здесь же, естественно, располагалась и ставка их королей. Слава гуннов не только как отличных воинов, но и как чрезвычайно жестоких убийц и грабителей широко распространилась. Уже сама только угроза гуннского вторжения заставляла многие племена сниматься с места и переселяться как можно дальше от мест возможных контактов с гуннами. Эти снявшиеся с места племена или сами давили на других, заставляя и тех двинуться на новые земли, либо вовлекали в свои движения соседей. Под их давлением вандалы, аланы (не подчинившиеся гуннам), свевы двинулись на запад и скоро перешли Рейн, вторгнувшись в Галлию. Мощные передвижения племен произошли и за пределами римских границ, в так называемой свободной Германии. Если считать переселение вестготов (и части остготов) на территорию Империи в 70-е гг. IV в. первым актом Великого переселения народов, то вторым таким актом стало вторжение варваров в Галлию. И это опять же произошло под воздействием гуннов[63].
Были ли движения гуннов и их завоевания результатом совместного усилия или делом отдельных объединений, сказать трудно. Возможно, «первый король» и играл во всем этом некоторую регулирующую роль. Его ставка представляла собой обширное селение, окруженное деревянными стенами. Внутри селения находился украшенный дворец, чей двор тоже был укреплен стенами. Такое отделение дворца от остального пространства ставки может говорить об относительно резком возвышении короля над подданными, включая его ближайшее окружение. Правда это описание относится к несколько более позднему времени, но очень вероятно, что такая ставка появилась у гуннов раньше.
В 20-е гг. V в. гунны снова появляются на исторической сцене. Во главе их в это время стоят короли Руга (или Руа) и его брат Октар (или Уптар)[64]. Их братьями, в свою очередь, были Мундзук (Мундиух) и Оебарсий. Нет никаких сомнений, что последний никакого отношения к власти не имел. Много позже, когда гуннским королем был его племянник Аттила Оебарсий спокойно и в почете жил при его дворе. Зная, что Аттила, как об этом пойдет речь позже, не мог терпеть никаких соперников, трудно представить, чтобы он сохранил жизнь дяде, если бы тот когда-либо обладал королевским достоинством. Сложнее решить вопрос о Мундзуке. Он упоминается вместе с братьями в несколько неясном контексте. Неизвестна и его судьба. Вполне возможно, что реально Мундзук королем все же не был. по крайней мере в первое время. Видимо, реальная королевская власть перешла к двум старшим братьям, которые могли разделить державу так, что Руга стал править ее юго-восточной частью, а Октар — северо-западной. Поскольку именно юго-восточная часть этой державы в большей мере входила в контакты с римским миром, то о Руге известно гораздо больше, чем о его брате. Дуалистическая или даже тройственная система управления была свойственна кочевым империям древности, в том числе и империи сюнну. Поэтому можно думать, что эта же система существовала и у гуннов. Возможно, в ряде случаев Руга и Октар могли действовать вместе или, во всяком случае, согласовывать свои действия, в других они поступали совершенно самостоятельно.
Территория, которой управлял Октар, граничила с землями германских племен, которые и стали объектом его экспансии. В 429–430 гг. Октар совершил ряд нападений на ту часть бургундов, которые жили на правом берегу Рейна. Его первые рейды были удачны, но затем бургунды сумели организовать успешное сопротивление. Они сами напали на гуннов и убили Октара. Оказавшись без своего вождя, гунны в ожесточенном сражении потерпели полное поражение. По некоторым, может быть, преувеличенным, данным, они потеряли десять тысяч человек, в то время как потери бургундов составили три тысячи. Характерно, что Руга даже и не попытался каким-то образом отомстить за смерть брата. Может быть, он в это время был связан с какими-то другими событиями на границах Гуннской державы?
Если королями гуннов до этого были два брата, то теперь у власти остался только один Руга. Однако совсем не исключено, что, хотя бы формально, вторым королем стал Мундзук[65]. Сколько времени в таком случае Руга и Мундзук правили совместно, неизвестно. Во всяком случае, когда в 435 г. Руга умер, о Мундзуке уже не было и речи. К этому времени он явно сошел со сцены. Так что какое-то время Руга в любом случае являлся единственным королем гуннов. Но еще до этого он и подчиненные ему гунны вновь вступили в самые разнообразные контакты с Империей.
В 422 г. гунны снова вторглись во Фракию. Видимо, результатом этого вторжения стал мирный договор, одним из условий которого была выплата гуннам ежегодной субсидии (фактически дани) в размере 350 фунтов золота. А затем гунны оказались вовлеченными в борьбу в Западной империи, когда там после смерти Гонория был провозглашен императором Иоанн. Сестра Гонория Галла Плацидия с детьми бежала на Восток, и восточный император Феодосий II, не признав Иоанна законным императором, стал подготавливать экспедицию в Италию, чтобы передать трон сыну Плацидии Валентиниану. На стороне Плацидии оказался и фактически правивший Африкой Бонифаций. Командующий войсками Иоанна Кастин направил в Африку свою армию, и среди этих воинов были и гунны. Это были наемники, служившие в римской армии, но находились ли они под командованием своих предводителей или входили в общие воинские части, неизвестно. Этим участием в африканской кампании вмешательство гуннов не ограничилось. Понимая, что сил у него для сопротивления восточной армии мало, Иоанн решил обратиться к гуннам. К ним был направлен Флавий Аэций, который ранее был одно время заложником у гуннов и за время своего пребывания у них сумел завязать хорошие связи с гуннами и их королями. Он уговорил гуннов вмешаться в события и пообещал за помощь довольно большую сумму денег. Гунны согласились и начали готовиться к походу. В скором времени огромная гуннская армия, насчитывавшая по, видимо, преувеличенным данным, 60 тысяч человек, вторглась в Италию. Кровопролитное сражение не дало перевеса ни одной стороне. Однако в целом за время, проведенное в подготовке гуннского похода, положение в Италии радикально изменилось. Иоанн был разгромлен, попал в плен и казнен, и официально власть в западной части Римской империи перешла к малолетнему Валентиниану, регентшей при котором стала Плацидия. В принципе, в этих условиях воевать дальше не было смысла, и Плацидия от имени сына пошла на переговоры с Аэцием. Тот согласился убедить гуннов покинуть Италию в обмен на уплату им денег, обещанных Иоанном, и представление ему самому высокого поста в армии. Получив деньги, гунны, действительно, покинули Италию и вернулись к себе.
Вторично гунны вмешались в дела Западной Римской империи в 433 г. В 432 г. Аэций оказался в весьма затруднительном положении. Против него при поддержке регентши Галлы Плацидии выступил его старый враг Бонифаций. В Италии фактически началась новая гражданская война. В ней Аэций одержал победу, но вслед за этим на него было организовано покушение, а во главе армии был поставлен зять погибшего Бонифация Себастиан, и это стало тревожным знаком для Аэция. Понимая, что в таких условиях он явно потерпит поражение, Аэций бежал к гуннам. Здесь он снова организовал гуннский поход в Италию. В 433 г. гуннская армия вторглась в Италию. Себастиан потерпел поражение и бежал в Константинополь, а Аэций фактически занял первое место в правительстве Западной империи. И добиться этого он сумел только с помощью гуннов и их короля.
Чем отплатил Аэций гуннам, точно неизвестно. Полагают, что в благодарность за помощь он уступил им всю Паннонию. Однако многие исследователи выступают против этого предположения, так что окончательно решить вопрос пока невозможно. Вполне возможно, что дело ограничилось лишь выплатой какой-то (явно довольно большой) суммы денег[66]. И едва ли гунны ушли из Италии без всякой добычи. Видимо, успех италийского похода подтолкнул Ругу к активизации своих отношений с Восточной империей. Отношения с нею обострились из-за проблемы гуннских племен, которые отказались подчиняться корою и, перейдя Дунай, поступили на службу восточному императору. Руга решительно потребовал возвращения «предателей», угрожая в противном случае разрывом существующего мирного договора и новым вторжением. В Константинополь был направлен гуннский посол Эсла с соответствующим требованием. Это требование вызвало переполох в восточной столице. Ее жители молились об избавлении от гуннской опасности. Командующий восточной армией гот Плинта[67] решительно выступил за переговоры с гуннским королем, и в этом его поддержал второй командующий Дионисий. Более того. Плинта настаивал, чтобы именно он, а не кто-либо другой, вступил в переговоры. По-видимому, он надеялся с помощью гуннов укрепить свое положение при константинопольском дворе, может быть, даже заняв такое же положение, как Аэций в Равенне[68]. Его требование было удовлетворено, и Плинта направил сначала к гуннам одного из членов своей свиты Сенгилаха. Однако прежде чем дело дошло до реальных переговоров, Руга неожиданно умер[69]. В Константинополе известие о смерти гуннского короля вызвало восторг и надежды на резкое изменение в отношениях с гуннами в пользу Империи. Последующие события показали полную иллюзорность таких надежд.
То ли после смерти Мундзука, то ли еще после гибели Октара Руга стал единственным королем гуннов. Как кажется, это противоречило гуннским обычаям. Верховная власть у гуннов принадлежала всему королевскому роду. Был ли он генетически связан с тем родом, который в китайских источниках назывался Люаньчи и который правил империей сюнну, как уже говорилось, неизвестно, ибо вполне возможно, что за долгий период кочевья на запад на первое место вполне мог выдвинуться другой род. Но это не так уж важно. Важен другой момент. Если власть принадлежала всему роду, то было естественным, что после смерти если не Октара, то Мундзука, Руга должен был бы сделать своим коллегой (даже если чисто формальным) одного из членов своего рода. Это мог быть либо его брат Оебарсий, либо сыновья Мундзука. Однако из сообщений писателей видно, что сыновья Мундзука стали королями только после смерти Руги, в то время как Оебарсий еще жил некоторое время как частное лицо. Так что в любом случае Руга являлся единственным королем, несмотря на то, что были живы другие члены его рода. Это может говорить об изменениях на вершине гуннской властной иерархии. Можно предполагать, что Руга сумел крепко взять власть в свои руки. Если это так, то относительно рыхлый союз гуннских племен, распадавшийся на отдельные орды, Руга превратил в мощную державу. Может быть, с этим связан переход некоторой части гуннов, не желавших подчиняться Руге, на службу Восточной империи. Недаром именно требование возврата этих перебежчиков выдвинул Руга. Разумеется, это было ему важно для укрепления собственного престижа. Но надо обратить внимание на то, что среди перебежчиков находились члены царского рода Мама и Атакам. Их переход на сторону римлян, вероятнее всего, связан с борьбой внутри этого рода. Можно полагать, что эта борьба закончилась решительной победой Руги, что и вынудило его побежденных соперников (или сторонников сохранения прежнего порядка вещей) бежать под защиту императора. Не все гунны вошли в состав его державы. Иордан подчеркивает, что Руга все же правил не над всеми теми племенами, которыми будут править его племянники. Несомненно, вне пределов его власти находились некоторые племена в Северном Причерноморье, которые будут подчинены уже позже. И все же кажется, что именно им был сделан важный шаг в политическом развитии Гуннской державы — превращение (или начало превращения) союза племен в империю.
После смерти Руги власть перешла к сыновьям Мундзука Бледе и Аттиле. Таким образом, дуализм верховной власти был восстановлен. Разделили ли братья власть по территориальному принципу, как это было раньше, или правили совместно, точно сказать трудно. Оба брата вместе встречались с римскими послами, они оба воевали в Северном Причерноморье, оба как будто возглавляли армию, уничтожившую бургундов. Но, с другой стороны, есть указания, что Бледа самостоятельно правил большой частью гуннов и что только после его смерти Аттила объединил всех гуннов под своей властью. Поэтому не исключено, что при сохранении принципиального единства Гуннской державы, достигнутого Ругой, братья все же разделили конкретное управление двумя частями государства, но объединялись в наиболее важных случаях. Бледа был старшим, но сил навязать свою власть младшему брату он, видимо, не имел. Аттила также был вынужден до поры до времени терпеть сложившееся положение. В Гуннской державе, таким образом, была восстановлена диархия. Однако ее характер был уже иным. Как только что было сказано, территориальный раздел державы, вероятнее всего, не произошел. В рамках унаследованной братьями державы не восстановилась и автономия отдельных орд. Теперь, когда позднеантичные писатели говорят о гуннских королях во множественном числе, то подразумевают братьев Бледу и Аттилу. Несколько королей осталось только у тех гуннов, которые не вошли в состав империи Руги и которые будут подчинены позже.
Несмотря на смерть Руги и надежды, которые она вызвала, в Константинополе все же решили продолжить переговоры с гуннами. Во главе посольства по-прежнему должен был находиться Плинта, но он сам предложил, чтобы его сопровождал Эпиген[70]. Хотя предложение официально исходило от самого Плинты, можно думать, что он явилось результатом какого-то соглашения между различными придворными группировками, и особенно между военной и гражданско-чиновничьей «партиями». В то время как Плинта являлся типичным военным командиром, и к тому же готом, Эпиген принадлежал к высшему кругу восточноримского чиновничества и был, по-видимому, известным юристом, если учесть, что в декабре 435 г. он оказался среди четырех человек, которым была поручена работа над кодификацией римского права. Как бы то ни было, Плинта и Эпиген во главе посольства прибыли к гуннам. К этому времени гунны явно перешли Дунай, и встреча состоялась уже на правом, римском берегу Дуная. Бледа и Аттила, по гуннскому обычаю, приняли римских послов, сидя на конях, и тем тоже, дабы не ронять достоинство послов императора, пришлось вести переговоры, не слезая с коней. Гуннские короли практически предъявили послам ультиматум. По-видимому, под угрозой войны восточноримские послы согласились на все условия Бледы и Аттилы. Римляне должным были отныне платить гуннам двойную субсидию — 700 фунтов золота в год[71], выдать всех перебежчиков, включая находившихся в Империи членов царского рода, а также тех бывших римских пленных, которые сумели бежать, не заключать никаких союзов с теми народами, с которыми гунны будут воевать, и открыть на границе рынки, где гунны могли бы торговать на тех же основаниях, что и римляне. Гуннские короли соглашались отпустить римских пленников, но за выкуп в восемь солидов за человека. Восточная Римская империя явно была не готова к войне с гуннами. Характерно, что, добившись отказа римлян от любого союза с врагами гуннов, сами гунны подобных обязательств по отношению к Империи не приняли. Гуннские короли явно хотели сохранить полную свободу в своих отношениях с Римской империей.
Заключение столь выгодного для гуннов договора, по-видимому, дало необходимый престиж их новым властителям. Этого престижа им. по-видимому, не хватало в первые моменты прихода их к власти после неожиданной смерти Руги. Теперь он у них появился. Чрезвычайно важной стала выдача перебежчиков. Как только Мама и Атакам оказались в руках Бледы и Аттилы, они были немедленно распяты. Этой жестокой и показательной казнью братья преследовали несколько целей. С одной стороны, они всем ясно показывали неминуемость жестокого наказания всех, кто осмелится даже попытаться уйти из-под их власти. С другой, они избавлялись от возможных соперников внутри собственного рода[72]. С третьей, демонстрировалось превосходство гуннских правителей над римским императором, который не смог защитить тех. кто прибег к его покровительству. Теперь, добившись от Империи достижения своих основных целей и к тому же обеспечив постоянный приток довольно значительной суммы денег, царствующие братья могли обратиться к решению другой задачи — расширить свои владения в Северном Причерноморье[73]. Подчинив еще остававшиеся независимыми племена этого региона, они затем начали войну с некими соросгами. Этот этноним более ни разу не встречается, и поэтому совершенно невозможно ни определить характер этого этноса, ни локализовать его. Можно только весьма приблизительно (да и то в виде очень осторожной гипотезы) поместить соросгов где-то к востоку от «Скифии», ибо, как кажется, поход против них являлся продолжением подчинения племен этой страны.
Вслед за тем гунны вмешались в дела римского Запада. Аэций обратился к ним с предложением напасть на бургундов. К этому времени в ходе войны Аэций. действуя в союзе с аланами, сумел нанести бургундам тяжелое поражение, но, несмотря на него, силы бургундов не были окончательно сломлены, и их королевство представляло для римлян серьезную опасность. Это предложение было, видимо, с тем большим удовольствием принято братьями, что оно давало повод отомстить за смерть их дяди. В 436 г. гунны вторглись в Галлию и обрушились на Бургундское королевство. Бургунды были наголову разгромлены. 20 тысяч бургундов были убиты, причем речь идет только о боеспособных мужчинах[74]. По-видимому, физически была уничтожена большая часть всего бургундского народа. Хотя в позднейших преданиях виновником этой катастрофы назывался один Аттила (Этцель, Атли)[75], реально силами гуннов, вероятнее всего, руководили оба брата. Впервые в своей истории гунны перешли Рейн. Там они, однако, не задержались и ушли назад[76]. Те бургунды, которые еще жили на правом берегу реки и которые не так давно разбили гуннов и убили Октара, теперь, по-видимому, были подчинены.
Вскоре после этих событий гуннские воины появляются в Галлии в составе армии Литория, командующего римскими войсками в Галлии. Под его командованием они активно сражаются с багаудами и вестготами. Были ли они более или менее самостоятельными наемными отрядами, как это уже имело место в начале этого столетия, или контингентами, поставленными римлянам по просьбе Аэция? Обстоятельства показывают, что второе предположение гораздо более вероятно. Во-первых, власть гуннских королей была уже столь сильна, что самовольный уход на службу императору едва ли был теперь возможен. Жесткое противостояние с Восточной империей по поводу подобных случаев, о чем говорилось выше, показывает, что ни Руга, ни его племянники не могли потерпеть ухода части их подданных. Во-вторых, когда отношения между гуннами и Западной Римской империей ухудшаются, гуннские воины перестают воевать в Галлии. Если бы эти воины были «солдатами удачи», то никакие перипетии в отношениях не заставили бы их уйти из Галлии, тем более что они активно использовали свое пребывание в рядах римских войск для собственного обогащения, нещадно грабя местное население. Поэтому думается, что, как в свое время гунны дважды помогли самому Аэцию, так теперь, хотя и в других формах, они помогали его полководцу. Это могло быть результатом какого-то соглашения между Аэцием и Ругой, которое Бледа и Аттила продолжали выполнять.
Насколько известно, главное внимание гуннские короли все же обращали на Восток. Сравнительно недалеко от границ Восточной империи располагалось теперь ядро их державы, да и Балканы казались им более привлекательными и. во всяком случае, более привычными, чем далекая Галлия и земли по Рейну. В 440–441 гг. положение Восточной империи осложнилось. Вандалы захватили Карфаген, сделав его столицей своего королевства, а затем напали на Сицилию. Аэций. который был поглощен делами в Галлии, практически на вандальские набеги внимания не обращал, и Феодосий II решил взять дело в свои руки. В 440 г. на Сицилию была направлена довольно большая армия, которая оставалась там и в 441 г. В 441 г. через восточную границу в Империю вторглись персы, и в том же году против власти императора восстали некоторые арабские и кавказские племена, а также исавры уже в самой Малой Азии. Аттила и Бледа решили использовать эту ситуацию. Поводом стало опять же дезертирство некоторых гуннов, которых имперское правительство вопреки договору 434 г. не спешило выдавать гуннским королям. Другим и, может быть, даже более важным поводом стало поведение епископа пограничного города Марга. Этот епископ, оказавшись на гуннской территории, в своем антиязыческом рвении нарушил неприкосновенность гуннских царских гробниц, что, естественно, вызвало возмущение Бледы и Аттилы[77]. Воспользовавшись этими поводами, гунны в 441 г. вторглись на территорию Империи. Епископ Марга, к тому времени возвратившийся в свой город, не без основания боясь, что его сделают «козлом отпущения» и выдадут гуннам как единственного виновника войны, открыл гуннам ворота, надеясь таким образом приобрести их прощение. Практически не встречая сопротивления, гунны захватывали города и виллы, грабя и разоряя Фракию и Иллирик. Для местного населения это была катастрофа, причем не только экономическая, но и демографическая. Археология показывает, что после прохода гуннов в приграничных городах произошла смена населения. Константинопольское правительство сумело убедить Бледу и Аттилу заключить годичное перемирие. Но в следующем году война возобновилась. За это время Феодосий отозвал свою армию с Сицилии и заключил мир с вандальским королем. И все же сил для противодействия гуннам на Балканах было мало, и в 443 г. был заключен мир. Его точные условия неизвестны. Возможно, просто были возобновлены условия прежнего мирного договора. Во всяком случае, добыча, полученная гуннами в ходе этой войны, должна была быть весьма значительной.
До сих пор во всех крупных операциях Бледа и Аттила действовали совместно. С ними обоими вел переговоры Аэций. Казалось, что в отношениях между братьями царит полное согласие. Однако это только казалось. Еще раз можно вспомнить, что Бледа был старшим братом, и хотя в сложившейся ситуации это старшинство ему, как кажется, не давало реальных преимуществ, все же оно определяло его первенствующую позицию. Когда писатели называли королей по имени, они первым упоминали Бледу. Это не могло не вызвать соперничества братьев. В результате в 444 или 445 г. Аттила убил Бледу и стал единственным королем гуннов. Конечно, главной причиной этого государственного переворота было честолюбие Аттилы, который стремился остаться единственным главой гуннов и к тому же не мог перенести свою некоторую второразрядность по сравнению со старшим братом. Аттила вообще не терпел никаких ни реальных, ни потенциальных соперников и при первой же возможности стремился их уничтожить. Возможно, однако, что к этому примешивались и другие мотивы. Тот факт, что убийство Бледы произошло вскоре после заключения мира с Восточной империей, позволяет поставить вопрос о связи между этими двумя событиями. Может быть, не очень значительные, с точки зрения гуннов, результаты войны подтолкнули Аттилу к этому преступлению.
Вскоре после убийства Бледы начали, как кажется, ухудшаться отношения между гуннами и Западной империей, которые до того времени были превосходными. С другой стороны, восточное правительство именно после этого события стало принимать меры, чтобы по возможности устранить Аттилу руками самих же варваров. Видимо, приход к единоличной власти Аттилы рассматривался в Константинополе как непосредственная угроза. Возможно, что Аттила представлял более агрессивную и решительную группу гуннской знати. Конечно, дело было не в идеологии (и у Бледы, и у Аттилы она сводилась к стремлению получить доход) и, пожалуй, не в использовании разных средств для ее воплощения (нет никаких свидетельств, что Бледа, например, предпочитал дипломатические меры в ущерб военным), а в степени жадности. Может быть, Бледа предпочитал сохранение сложившихся альянсов, в том числе с Западной империей, в то время как Аттила и группирующаяся вокруг него гуннская знать, чьи аппетиты росли по мере достигаемых успехов, пытались создать новую политическую ситуацию, определяемую однозначным диктатом гуннского короля.
Вскоре после захвата единоличной власти Аттила подчинил акатиров, обитавших в крымских степях[78]. Вероятнее всего, это была группа гуннских племен, еще не подчинившаяся ни ему, ни ранее Руге, но находившаяся в союзе (видимо, равноправном) с общегуннскими королями. Не входя в состав империи Аттилы, акатиры сохранили ту социально-политическую структуру, какая была характерна для всего Гуннского союза в начале V в. Их возглавлял в качестве «первого короля» Куридах, в то время как каждое племя в их составе имело своего короля. Поводом для похода Аттилы против акатиров послужило обращение к нему самого Куридаха. Хотя между Восточной империей и гуннами был заключен мир, имперское правительство не могло не отдавать себе отчета в хрупкости и ненадежности этого мира. Переворот, совершенный Аттилой, по-видимому, побудил его принять соответствующие меры. С этой целью представители императора решили подкупить лидеров акатиров, чтобы те разорвали союз с Аттилой и заключили союз с Империей, явно направленный против гуннского короля. Однако они не разобрались в политической иерархии акатиров и преподнесли свои дары Курдиху только уже вторым. С точки зрения кочевой знати, это было не только оскорблением, но и попыткой противопоставить «первому королю» подчиненных ему королей «второго разряда». Это угрожало и престижу, и власти Курдиха, и тот, видимо, не имея собственных сил для соответствующей реакции, обратился за помощью к Аттиле. Атгила двинулся против акатиров. Акатиры были разгромлены, часть их знати была уничтожена, другая предпочла признать власть Аттилы. Сам Курдих сохранил власть над своей частью племени, в то время как остальная была поставлена под «прямое» управление старшего сына Аттилы Эллака.
С подчинением акатиров, вероятно, завершилось формирование Гуннской империи. Она охватывала огромные территории от Рейна до Волги и, может быть, даже Урала. Есть сведения, что гуннам подчинялись какие-то острова в океане. Если это так. то речь может идти о некоторых островах в Балтийском море. Насколько реальным было подчинение этой огромной территории, сказать трудно. Возможно, после подчинения готской державы Эрманариха гунны стали считать себя повелителями всех тех народов, которые в той или иной степени признавали власть этого готского короля. Может быть, те товары, которые время от времени приходили с севера, воспринимались гуннами как дань этих народов. Что же касается более южных районов, то там власть гуннов была, несомненно, реальной. Здесь под властью гуннов находились остготы, гепиды, ругии, скиры, свевы, герулы, аланы, сарматы, а также, может быть, часть аламанов. В погребальной песне, исполненной над телом Аттилы, он был назван великим королем гуннов и господином сильнейших племен[79]. Мы не знаем, ни какие гуннские термины стоят за латинскими rех и dominus, ни какое содержание вкладывали гунны в эти термины. Ясно одно: гунны различали власть Аттилы над ними самими и над покоренными племенами.
Власть Аттилы над гуннами основывалась в первую очередь на его происхождении. Недаром в той же песне подчеркивается, что он был рожден Мундзуком. И сам Аттила потребовал от своего посла, чтобы тот напомнил императору, что он принадлежит к славному роду, наследовал своему отцу Мундзуку и имеет благородных предков. Это заявление чрезвычайно важно. Как известно, Аттила (вместе с братом) наследовал не своему отцу, а дяде Руге. Теперь он стремился вычеркнуть это обстоятельство из памяти римлян, как явно и из памяти своих подданных.
Перед нами по существу новая концепция власти: власть принадлежит не всему царскому роду, а конкретной царствующей семье и передается от отца к сыну. В качестве самодержавного владыки Аттила возглавляет всю иерархию власти. Ее самодержавность подчеркивается сравнением положения даже его самых высокопоставленных подданных с рабством. Разумеется, речь идет не об обычном рабстве, а о системе полного подчинения всех абсолютной власти гуннского короля. Аттила выступал и как главнокомандующий, лично возглавляя армию в походах, и как судья, в своих решениях не связанный никакими рамками, установленными законами (если они у гуннов были), ни обычаями, руководствуясь только своим виденьем дела и собственной выгодой, и как администратор. Аттила, естественно, определял всю политику. Недаром один из его послов заявлял, что он будет говорить только то, чего желает его король. В политике по отношению к Империи это желание в основном сводилось к требованиям денег и даров. И деньги, и дары направлялись именно королю (сначала Бледе и Аттиле, а затем уже одному Аттиле). И именно король затем распределял их среди своих приближенных. И это становилось еще одним инструментом укрепления королевской власти. Высокое положение Аттилы, стоявшего выше всех своих подданных, наглядно подчеркивалось особым шатром, который во время походов и других передвижений должен был стоять выше любого другого шатра, а в ставке — неким подобием дворца, деревянным креслом, на котором он восседал, а также особым ритуалом его пиров и приемов. Другим средством подчеркивания величия Аттилы была его связь с божественным миром. Якобы случайная находка меча самого бога войны, врученного ему, стала пропагандистской основой его претензий на власть чуть ли не над всем миром[80]. Подчиненный ему Курдих сравнивал его с солнцем, на которое нельзя смотреть человеку. Разумеется, само это заявление было чистой лестью и прикрытием отказа прибыть ко двору Аттилы, но характерно, что оно возымело свое действие: Аттила разрешил Курдиху не прибывать ко двору. В других обстоятельствах римляне сравнили императора с солнцем, а гуннского короля с человеком, но когда об этом Аттила узнал, это вызвало его гнев. Аттила всячески настаивал на равенстве своего положения с положением императора. Едва ли он рассчитывал на признание этого равенства римлянами, так что объектом таких претензий были его собственные подданные. И этим он отличался от других варварских владык.
Аттила стоял на самой вершине властной и социальной иерархии. Вторую ступень в социальной иерархии образовывала родоплеменная знать, вершину которой составляли те, кого греческий автор называет логадами. Это были «избранные люди», приближенные к Аттиле и участвовавшие в управлении державой. Из их числа Аттила избирал послов для урегулирования наиболее важных проблем. Они могли выступать советниками короля. Когда во время своего последнего похода в Италию Аттила после побед задумал идти на Рим, люди из его окружения пытались отговорить его от этого похода. Впрочем, функции логадов в управлении, видимо, не были четко очерчены, и их роль в обществе определялась в первую очередь их близостью к самому Аттиле. Это подчеркивалось иерархией внутри логадов, что особенно ясно выступало во время пиров: более близкие к королю люди сидели справа от него, а члены другой группы — слева, да и внутри этих групп тоже существовала некая иерархия. Так, в первой группе на первом месте стоял Онегисий, сидевший рядом с самим Аттилой и игравший при его дворе первую роль (Аттила даже поручил ему опеку над сыном, посланным управлять недавно подчиненными акатирами). Во второй группе выделялся Берих, властвовавший над многими деревнями. Берих явно не был исключением в среде гуннской аристократии. Вдова Бледы, удаленная от двора после убийства мужа, осталась правительницей некоей деревни. Какова была зависимость населения деревни от своих управляющих, неизвестно. Но та же вдова Бледы послала имперским послам нескольких женщин из своей деревни для их удовольствия, и эти женщины даже не подумали возражать. Онегисий построил при своем доме баню (что было совершенно необычно для гуннов) из камней, взятых в разрушенных городах Паннонии. Это вполне можно рассматривать как вид военной добычи (хотя Паннония к этому времени, кажется, принадлежала гуннам). Добыча распределялась в соответствии с существующей иерархией: сначала выделялась доля короля, затем свою долю получали «избранные» гунны[81], а затем, видимо, уже те, «кто подчиняется», т. е. рядовые воины. Богатство позволяло аристократам содержать собственные дружины. То, что собственные дружины ранее имели гуннские «предводители». несомненно. Но и во времена Аттилы такие дружины существовали тоже. Они, в частности, состояли из собственных рабов аристократов. Такими, например, рабами были те, кто во время одного из сражений убили своего господина, за что и были распяты. Отличившиеся в войне рабы могли не только получить свободу, но и достичь сравнительно высокого положения, как бывший грек из Виминация, который за свои воинские подвиги был освобожден, женился на варварке (вероятнее всего, гуннке) и тем самым вошел в местную среду. Владение деревнями и, может быть, другим имуществом, обладание собственными дружинами, доля в военной добыче были экономической основой богатства гуннской аристократии. Эти богатства становились все значительнее. Наряду с типичным гуннским инвентарем в могилах знати появляются золотые пряжки поясов, диадемы и ожерелья.
Будучи верхушкой племенной аристократии, логады были гуннами[82]. В кочевом обществе принадлежность к господствующему племени всегда играла огромную роль, и гунны не представляли исключения. Однако Аттила, стремясь утвердить свою абсолютную власть, использовал и других людей. Таким был король гепидов Ардарих, отличавшийся своей верностью Аттиле. О нем говорилось, что он был среди советников Аттилы. Означает ли это, что наряду с «коллегией» логадов Аттила создал свой совет? Думается, что такой вывод был бы преждевременным.
Но ясно, что, стремясь укрепить свою абсолютную власть, Аттила пытался выйти за рамки родоплеменных установлений и наряду со старой знатью привлекать к себе негуннов, руководствуясь только принципом личной преданности. Определенную роль в управлении державой играли секретари, занимавшиеся самыми разными делами, в том числе и дипломатией. Поскольку таковых в гуннской среде никогда не было, то ими были римляне, по тем или иным причинам оказавшиеся в распоряжении Аттилы. Нам известны четыре таких секретаря — Орест, два Констанция и Рустиций. Вполне возможно, что их было больше. Этот «секретарский корпус» можно, по-видимому, рассматривать как эмбрион складывающегося государственного аппарата, не совпадающего с родоплеменными институтами. Все же люди, не относившиеся к гуннской знати, занимали более низкое положение. Гунны уже из-за своей принадлежности к правящему народу стояли выше других людей, несмотря на всю роль последних[83]. Войти в гуннскую среду можно было только путем брака, что вообще было характерно для родового общества. Это относилось не только к знати, но и к рядовым гуннам.
Поделиться книгой: