Цивилизация в переходное время

530 Все эти препятствия затрудняют правильное понимание человеческой психики, но они мало что значат, если не учитывать еще один примечательный факт, безусловно, заслуживающий упоминания. Повседневный психиатрический опыт гласит, что обесценивание психики и прочие формы сопротивления психологическому просвещению в значительной степени обусловлены страхом – паническим страхом перед открытиями, которые могут быть сделаны в области бессознательного. Этот страх встречается не только у людей, которых пугает картина бессознательного, нарисованная Фрейдом; он преследовал и самого основоположника психоанализа, который признавался, что сотворил догму из своей сексуальной теории, дабы укрепить единственную твердыню разума против возможного «извержения черного потока оккультизма»[309]. Этими словами Фрейд выражал убежденность в том, что бессознательное таит в себе множество содержаний, вполне доступных для «оккультной» интерпретации (как и есть на самом деле). Эти «архаические пережитки» или архетипические формы, восходящие к инстинктам и дающие выражение последним, обладают нуминозным качеством[310], которое вызывает порою страх. Они неискоренимы, ибо воплощают первичные основы самой психики. Их нельзя постичь интеллектуально; когда кто-либо уничтожает одно из их проявлений, они снова возникают в измененной форме. Именно страх перед бессознательной психикой не только препятствует самопознанию, но и встает серьезнейшим препятствием на дороге к более широкому пониманию и усвоению психологии. Часто страх настолько велик, что человек не смеет признаться в нем даже самому себе. Это вопрос, на который надлежит обратить внимание каждому религиозному человеку, заинтересованному в разъясняющем ответе.

531 Научно ориентированная психология обязана действовать абстрактно, то есть отходить достаточно далеко от своего объекта, но не настолько, чтобы совсем потерять его из вида. Вот почему результаты лабораторной психологии часто оказываются удивительно скудными и лишенными интереса для практических целей. Чем больше отдельный объект занимает поле зрения, тем более практичным, подробным и живым будет знание, полученное от него. Это означает, что объекты исследования становятся все более и более сложными, а неопределенность отдельных факторов растет пропорционально их количеству, увеличивая тем самым возможность ошибки. Вполне понятно, что академическая психология боится этого риска и предпочитает избегать сложных ситуаций, старается задавать как можно более простые вопросы, за которые не последует возмездия. Что ж, она располагает полной свободой в выборе вопросов, которые будут задаваться Природе.

532 Медицинской психологии, с другой стороны, очень далеко до этого более или менее завидного положения. Здесь вопросы ставит объект, а не экспериментатор. Аналитик сталкивается с фактами, которые не выбирает сам и которые, полагаю, никогда бы не выбрал, будь у него такая возможность. Важные вопросы задает болезнь, то есть, иными словами, пациент врача, а Природа экспериментирует с врачом, ожидая от него ответов. Уникальность индивидуума и конкретной ситуации бросается в глаза, аналитик должен на них реагировать. Врачебный долг вынуждает его действовать в ситуации полной неопределенности. Поначалу он, конечно, опирается на принципы, основанные на общем опыте, но быстро понимает, что принципы такого рода искажают факты и не соответствуют сути процессов. Чем глубже становится его понимание, тем больше теряют для него смысл общие принципы, хотя эти принципы служат основой объективного знания и его мерилом. С нарастанием «понимания», каким оно рисуется пациенту и врачу, ситуация становится все более субъективной. То, что исходно казалось преимуществом, грозит превратиться в опасный недостаток. Субъективизация (в технических терминах – перенос и контрперенос) обособляет от окружающей среды; таково социальное ограничение, которого не желает ни одна из сторон, но которое неизменно устанавливается, когда понимание преобладает и больше не уравновешивается знанием. Чем глубже понимание, тем дальше оно отдаляется от знания. Идеальное понимание в конечном счете ведет к бездумному согласию каждой стороны с опытом другой – к состоянию некритической пассивности в сочетании с полнейшей субъективностью и отсутствием социальной ответственности. Понимание, доведенное до такой степени, в любом случае невозможно, ибо оно потребовало бы фактического отождествления двух разных индивидуумов. Рано или поздно отношения достигают точки, когда один партнер чувствует, что его вынуждают пожертвовать своей индивидуальностью, чтобы ту могла поглотить и усвоить индивидуальность другого. Это неизбежное следствие рушит понимание, ибо последнее предполагает сохранение индивидуальности обоих партнеров. Поэтому целесообразно доводить понимание только до той грани, когда достигается равновесие между пониманием и знанием, ибо понимание любой ценой вредно для обоих участников отношений.

533 Эта проблема возникает всякий раз, когда необходимо разобрать и понять сложную индивидуальную ситуацию. Специфическая задача медицинского психолога состоит в том, чтобы предоставить именно это знание и понимание. Сходная задача встает и перед cura animarium[311], усердным во врачевании душ, вот только положение неизбежно обязывает его привлекать в критических случаях свою конфессиональную предвзятость. В результате право индивидуума на существование как таковое урезается коллективным предубеждением, зачастую – в наиболее чувствительной области. Этого удается избежать лишь тогда, когда догматический символ, например образ жизни Христа, конкретно понимается и ощущается индивидуумом как достойный подражания. Насколько это верно сегодня, я предпочел бы оставить размышлять другим. Так или иначе, аналитику очень часто приходится лечить пациентов, для которых конфессиональные ограничения мало что или вообще ничего не значат. Таким образом, сама профессия обязывает его иметь как можно меньше предубеждений. Точно так же, уважая метафизические (не поддающиеся экспериментальной проверке) убеждения и утверждения, он старается не приписывать им всеобщность. Эта осторожность необходима, потому что индивидуальные черты личности больного не должны искажаться произвольным вмешательством извне. Аналитику следует оставлять это вмешательство влияниям окружающей среды, собственному внутреннему развитию пациента и – в самом широком смысле – судьбе с ее мудрыми (или глупыми) предписаниями.

534 Возможно, многие сочтут эту повышенную бдительность преувеличенной. Однако с учетом того факта, что в диалектическом процессе взаимодействия двух индивидуумов в любом случае наблюдается изобилие взаимных влияний, даже если общение ведется с предельной тактичностью, ответственный аналитик воздержится от ненужного пополнения коллективных факторов, влиянию которых уже поддался его пациент. Кроме того, он очень хорошо знает, что внушение сколь угодно достойных наставлений лишь провоцирует пациента на открытую враждебность (или на тайное сопротивление) и тем самым без нужды подвергает опасности цель лечения. Психическое состояние индивидуума в настоящее время настолько ослаблено рекламой, пропагандой и прочими более или менее благонамеренными советами и подсказками, что хотя бы раз в жизни пациенту надо предлагать отношения, в которых не повторяются тошнотворные «вам следует», «вы должны» и тому подобные признания в бессилии. Против натиска извне, равно как и против последствий этого натиска в психике индивидуума, аналитик считает себя обязанным играть роль защитника. Опасения по поводу того, что анархические инстинкты будут таким образом высвобождены, кажутся сильно преувеличенными, учитывая очевидные преграды, которые существуют внутри и снаружи. Прежде всего следует вспомнить о природной робости большинства людей, не говоря уже о морали, хорошем вкусе и, что не менее важно, об уголовном кодексе. Этот страх ничто по сравнению с теми огромными усилиями, которые обычно требуются, чтобы помочь первым проблескам индивидуальности достичь сознания, а уж тем более овеществиться в нем. Там, где эти индивидуальные позывы прорываются слишком смело и необдуманно, аналитик должен уберечь их, спасти от неуклюжего обращения пациента, склонного к недальновидности, безжалостности и цинизму.

535 По мере развития диалектического общения наступает миг, когда становится необходимой оценка этих индивидуальных позывов. К тому времени пациент должен приобрести достаточную уверенность в своих суждениях, чтобы начать действовать, исходя из собственных прозрений и решений, а не из простого желания копировать условности, даже если он согласен с коллективным мнением. Если он не стоит твердо на собственных ногах, так называемые объективные ценности бесполезны, ибо они служат всего-навсего заменой личного характера и в итоге помогают подавлять индивидуальность. Естественно, общество имеет неоспоримое право защищать себя от откровенного субъективизма, но, само будучи составлено из деиндивидуализированных человеческих существ, оно полностью находится во власти безжалостных индивидуалистов. Пусть люди объединяются в группы и организации сколько хотят, – такое объединение и угасание индивидуальной личности как его следствие делают общество легкой добычей всевозможных диктаторов. К сожалению, миллион нулей, собранных вместе, не дают в сумме единицы. В конечном счете все зависит от качества личности, но наш фатально недальновидный век мыслит только категориями больших чисел и массовых организаций, хотя можно было бы сообразить, что земной шар давно навидался последствий такого поворота событий, когда дисциплинированная толпа подчиняется воззваниям одного сумасшедшего. Увы, это осознание, похоже, не распространяется, и наша духовная слепота чрезвычайно опасна. Люди продолжают беспечно скапливаться и верить в панацею массовых действий, совершенно пренебрегая тем фактом, что наиболее могущественные организации зиждутся исключительно на величайшей безжалостности вожаков и на самых дешевых лозунгах.

536 Любопытно, что церкви тоже хотят опереться на массовые действия и прогнать дьявола при помощи Вельзевула[312]; речь о тех самых церквях, заботой которых считается спасение индивидуальной души. Они, по-видимому, не слышали об элементарной аксиоме массовой психологии, которая гласит, что индивидуум в массе становится слабее морально и духовно, а потому не очень-то утруждают себя выполнением своей реальной задачи – помочь человеку достичь метанойи, возрождения духа – Deo concedente[313]. Горько это признавать, но не подлежит сомнению, что без подлинного духовного возрождения индивидуума невозможно и возрождение общества, каковое есть совокупность индивидуумов, нуждающихся в искуплении. Поэтому я неизменно говорю о заблуждении, когда вижу, как церкви пытаются – наперебой, прямо скажем – втянуть индивидуумов в какие-либо формы социальной организации и низвести до состояния малой ответственности, вместо того чтобы выделять людей из оцепенелой и бездумной массы и объяснять, что отдельный человек – единственно важный фактор, что спасение мира состоит в спасении индивидуальной души. Верно, что массовые митинги предъявляют индивидууму такие идеи и пытаются запечатлеть их в его уме посредством массового внушения – с печальным результатом: едва «опьянение толпой» проходит, индивидуум немедленно поддается другому, еще более броскому и еще более громкому лозунгу. Личное отношение к Богу было бы в этом случае полезным щитом от пагубных влияний. Разве Христос созывал своих учеников на какие-то массовые собрания? Пополнились ли ряды его сторонников после насыщения пяти тысяч человек теми, кто не воскликнул потом вместе с остальными: «Распни его!»[314]? Даже скала, именуемая Петром, выказывала признаки слабости[315]. Быть может, Иисус и Павел суть прообразы тех, кто, доверившись своему внутреннему опыту, пошел по жизни собственным путем, вопреки миру?

537 Этот довод, безусловно, не должен застилать от наших взоров реальность ситуации, в которой оказалась церковь. Когда церковь пытается придать форму аморфной массе, объединяя индивидуумов в общину верующих и скрепляя такую организацию с помощью внушения, она не только предпринимает великое социальное служение, но и обеспечивает личности неоценимое благо осмысленной жизни. Однако эти дары, как правило, лишь подтверждают определенные устремления, не изменяя их направленности. К сожалению, опыт показывает, что внутренний человек остается неизменным при всей своей общественной вовлеченности. Окружение не в состоянии наделить его тем, что он может завоевать для себя только ценой немалых усилий и страданий. Наоборот, благоприятная среда лишь усиливает опасную склонность ожидать всего извне, включая и те метаморфозы, которых внешняя действительность дать попросту не в силах. Под ними я подразумеваю далеко идущее изменение внутреннего человека, которое тем более необходимо ввиду массовых явлений сегодняшнего дня и еще более серьезных проблем перенаселения, вырисовывающихся в будущем. Настала пора задаться вопросом, что именно мы смешиваем в массовых организациях и что составляет природу индивидуального человеческого существа, то есть человека реального, а не статистического. Выяснить это вряд ли возможно без нового процесса саморефлексии.

538 Все массовые движения, как и следовало ожидать, с наибольшей легкостью скользят по наклонной плоскости, состоящей из больших чисел. Где много, там безопасно; то, во что многие верят, должно по определению быть правдой; то, чего многие хотят, должно быть достойным приложения сил, необходимым и, следовательно, благим. В гомоне многоголосия таится порыв добиваться насильственного исполнения желаний; слаще всего, однако, оказывается мягкое и безболезненное соскальзывание обратно в царство детства, в рай родительской опеки, в беспечность и безответственность. Все мысли и заботы внушаются сверху; на все вопросы есть ответ, все потребности получают необходимое удовлетворение. Инфантильное мечтательное состояние массового человека настолько оторвано от действительности, что ему и в голову не приходит спросить, кто платит за этот рай. Подведение счетов возлагается на высшую политическую или социальную власть, которая охотно берется за эту задачу, ибо тем самым укрепляет себя; чем больше у нее силы, тем слабее и беспомощнее становится индивидуум.

539 Всякий раз, когда социальные условия такого типа обретают изрядный размах, открывается путь к тирании, а свобода личности превращается в духовное и физическое рабство. Так как всякая тирания по своей сути аморальна и безжалостна, она имеет гораздо больше свободы в выборе методов и средств, нежели любая институция, принимающая во внимание человеческую личность. Если подобная институция вступит в конфликт с организованным государством, ей предстоит быстро осознать несомненную уязвимость своей морали, а потому она вынужденно воспользуется теми же методами и средствами, что и ее противник. Так зло распространяется почти по необходимости, даже если возможно избежать прямого заражения. Опасность заражения возрастает, когда решающее значение придается большим числам и статистическим величинам, как это повсеместно происходит в нашем западном мире. Удушающая сила массы каждый день в той или иной форме выставляется перед нашими глазами в газетах, а ничтожность отдельного человека вменяется ему столь основательно, что он теряет всякую надежду быть услышанным. Отжившие свое идеалы liberté, égalité, fraternité [316] совсем не помогают, ибо все свои призывы индивидуум может обращать только к собственным палачам – выразителям мнения масс.

540 Сопротивление организованной массе может оказать только человек, столь же хорошо организованный в своей индивидуальности, как и сама масса. Готов признать и признаю, что это утверждение должно показаться современному человеку почти бессмысленным. Полезное средневековое представление о том, что человек есть микрокосм, отражение великого космоса в миниатюре, давно отпало, хотя само существование его всеобъемлющей и обусловливающей мир психики могло бы заставить индивидуума задуматься. Образ макрокосма запечатлен в психической природе человека; кроме того, он сам продуцирует этот образ для себя во все большем масштабе. Он несет в себе это космическое «соответствие» в силу своего отражающего сознания, с одной стороны, а также благодаря наследственности, архетипичности инстинктов, которые связывают его с окружающей средой. Но инстинкты, воссоединяя человека с макрокосмом, одновременно в некотором смысле разрывают его на куски, потому что желания тянут его в разные стороны. В результате возникает постоянный конфликт с самим собой, и крайне редко индивидууму удается придать своей жизни единую цель (за что, как правило, приходится очень дорого платить подавлением других сторон своей натуры). Часто приходится спрашивать себя, стоит ли вообще навязывать подобную целеустремленность, ведь естественное состояние человеческой психики состоит в столкновении составных частей, в их противоречивом поведении, иначе говоря, в известной диссоциации. На Востоке в этом случае говорят о привязанности к «десяти тысячам вещей»[317]. Такое состояние взывает к порядку и синтезу.

541 Подобно толпе, хаотические движения которой, заканчивающиеся взаимной неудовлетворенностью, направляются в определенную сторону диктаторской волей, индивидуум в своем диссоциированном состоянии тоже нуждается в направляющем и упорядочивающем принципе. Эго-сознание хотело бы, чтобы эту роль играла его собственная воля, но оно упускает из вида наличие могущественных бессознательных факторов, которые препятствуют таким намерениям. Если мы хотим добиться синтеза, нужно сначала установить природу этих факторов, нужно их пережить, иначе понадобится некий нуминозный символ, который будет их выражать и поведет к синтезу. Это мог бы быть религиозный символ, осмысляющий и зримо олицетворяющий все то, что ищет себе выражения в современном человеке; но наша современная концепция христианского символа, безусловно, не способна на подобное. Напротив, нынешний страшный разлом мироздания пролегает прямиком через духовное пространство белого «христианина», а наш христианский взгляд на жизнь оказался бессилен предотвратить возрождение архаичного общественного порядка в облике коммунизма.

542 Сказанное не означает, что с христианством покончено. Наоборот, я убежден, что устарело не само христианство, что лишь наши понимание и истолкование христианства не соответствуют более современному мировому порядку. Христианский символ – живое существо, содержащее в себе семена дальнейшего развития. Он может развиваться и далее; только от нас зависит, сможем ли мы решиться на то, чтобы заново, более основательно, переосмыслить христианское вероучение. Нам требуется совершенно иное отношение к индивидууму и к микрокосму самости, отличное от того, которого было принято придерживаться до сих пор. Вот почему никто не знает, какие пути открыты для человека, через какие внутренние переживания он мог бы пройти, какие психические факты лежат в основе религиозного мифа. Все это окутано столь густой пеленой, что никто не может понять, чем тут интересоваться и ради какой цели. Данная проблема заставляет бессильно опускать руки.

543 Это ничуть не удивительно, ведь практически все козыри в руках наших противников. Они могут опереться на многочисленные толпы с их сокрушительной мощью. Политика, наука и технологии тоже на их стороне. Убедительные доводы науки выражают высшую степень интеллектуальной уверенности, когда-либо достигавшейся человеческим разумом. Так, по крайней мере, кажется современному человеку, накрепко усвоившему просвещенную мысль об отсталости и мраке минувших «суеверных» столетий. Ему и в голову не приходит, что люди, заронившие в него эту мысль, сами серьезно заблуждались, проводя ложные сопоставления несоизмеримых фактов. Вдобавок интеллектуальная элита, которой он задает свои вопросы, почти единодушно соглашается, что невозможное с точки зрения нынешней науки было невозможным и в более ранние времена. Те же факты веры, благодаря которым человек открывает для себя «внеземной» угол зрения, рассматриваются в одном контексте с сугубо научными фактами. Индивидуум спрашивает о церквях и священнослужителях, которым вверено попечение о человеческой душе, а ему в ответ сообщают, что принадлежность к церкви – чисто мирской институции – желательна и даже обязательна, что ставшие для него сомнительными факты веры восходят к конкретным историческим событиям, что определенные ритуальные действия сулят чудесные результаты и что страдания Христа спасли человека от греха и его последствий (то есть от вечного проклятия). Если же, располагая ограниченными средствами, он начнет размышлять обо всем этом, то ему придется признать, что он ничего не понимает и что перед ним всего две возможности – либо верить безоговорочно, либо отвергать такие утверждения как полностью непонятные.

544 Современный человек может, разумеется, воспринять и усвоить все «истины», внушаемые государством, но вот понимание религии для него значительно затрудняется отсутствием пояснений. («Разумеешь ли, что читаешь?» – «Как могу разуметь, если кто не наставит меня?»[318]) Если, несмотря на это, он не отринул полностью свои религиозные убеждения, причина в том, что религиозное побуждение имеет инстинктивную основу и является специфически человеческой функцией. Можно отнять у человека богов, но придется дать взамен других. Руководители массового государства просто обречены на обожествление; а везде, где с подобным еще не покончено, место правителей занимают навязчивые факторы, заряженные демонической энергией, – деньги, работа, политическое влияние и т. д. Когда какая-либо естественная человеческая функция утрачивается, когда ей отказывают в сознательном и намеренном выражении, возникает общее расстройство. Поэтому нас не должно удивлять, что триумф Богини Разума[319] влечет за собой общую невротизацию современного человека, разделение личности, аналогичное расщеплению внешнего мира «железным занавесом». Эта ощетинившаяся колючей проволокой пограничная линия проходит через психику любого современного человека, с какой бы стороны занавеса он ни жил. Типичный невротик не осознает свою теневую личность, а нормальный индивидуум, подобно невротику, видит собственную тень в своем соседе или в человеке по ту сторону великой преграды. Вошло в привычку, стало даже политическим и социальным долгом живописать капитализм (с одной стороны) и коммунизм (с другой стороны) в облике самого дьявола, очаровывая внешний взор и мешая тому обратиться внутрь человека. Однако невротик, вопреки неосознаваемости своей второй личности, смутно ощущает, что с его психической конституцией не все в порядке, а нынешний западный человек развивает чисто инстинктивный интерес к психике и «психологии».

545 В итоге психиатр вольно или невольно вынужден выходить на мировую арену, и ему задаются вопросы, которые прежде всего касаются самой интимной и тайной жизни индивидуума, но которые в конечном счете прямо связаны с духом времени. Вследствие личностной симптоматологии этот материал обычно считают «невротическим» – и правильно, поскольку он составлен из инфантильных фантазий, плохо согласующихся с содержанием взрослой психики и поэтому вытесняемых нашим моральным суждением, если они вообще достигают сознания. Большинство фантазий такого рода по природе своей не проникает в сознание ни в какой форме, и крайне маловероятно, если не сказать больше, что они когда-либо осознаются и сознательно вытесняются. Скорее, они, по-видимому, присутствовали в психике изначально – или, во всяком случае, возникли бессознательно и сохранялись таковыми до тех пор, пока вмешательство психолога не позволило им пересечь порог сознания. Восприятие бессознательных фантазий – это процесс, происходящий, когда сознание оказывается в ситуации расстройства. Иначе фантазии порождались бы нормально и не влекли бы за собой невротических последствий. В действительности такого рода фантазии относятся к миру детства и вызывают нарушения только тогда, когда преждевременно усиливаются аномальными условиями сознательной жизни. Особенно часто это случается, когда от родителей исходит неблагоприятное влияние, отравляющее домашнюю атмосферу и порождающее конфликты, которые нарушают психическое равновесие ребенка.

546 При неврозе у взрослого снова возвращается мир детских фантазий, и велик соблазн объяснить возникновение невроза каузально, как следствие наличия инфантильных фантазий. Но это объяснение не позволяет понять, почему фантазии не проявлялись сколько-нибудь патологически в промежуточный период. Ведь они напоминают о себе, лишь когда индивидуум попадает в ситуацию, с которой он не может справиться сознательными средствами. Возникающий в результате застой в развитии личности открывает простор для инфантильных фантазий, которые, конечно, дремлют в каждом из нас и не дают о себе знать, пока сознательная личность развивается беспрепятственно. Достигая определенного порога насыщения, фантазии начинают прорываться в сознание и создавать конфликты, уже заметные самому больному, который как бы разделяется на две личности с разными характерами. При этом диссоциация давно вызревала в бессознательном, ибо отток энергии сознания (по причине неиспользования) усугублял отрицательные качества бессознательного, в первую очередь инфантильные черты личности.

547 Так как нормальные фантазии ребенка суть не что иное, как воображение влечений, а потому могут рассматриваться как предварительные упражнения в будущей сознательной деятельности, из этого следует, что фантазии невротика, даже если они претерпели патологические изменения и, быть может, извратились под влиянием обратного тока энергии, содержат ядро нормального влечения, отличительной чертой которого является приспособляемость. Невротическое заболевание всегда предполагает неприспособленность, искажение нормального поведения и свойственного тому «воображения». Инстинкты крайне консервативны, они хранят свои древнейшие формы и образцы поведения. В уме они предстают как образы, выражающие суть инстинктивного позыва наглядно и конкретно, подобно картинам. Будь у нас возможность заглянуть, например, в психику мотылька юкки[320], мы нашли бы там образчик идей нуминозного или «магического» свойства, который не только заставляет мотылька оплодотворять растение, но и помогает ему «оценить» ситуацию в целом. Инстинкт нельзя назвать смутным слепым порывом, поскольку он подстраивается и приспосабливается к определенной внешней ситуации. Последнее обстоятельство придает ему специфическую нередуцируемую форму. Инстинкт изначален и передается по наследству, а его форма является древней, можно сказать, архетипической. Она старше и неизменнее формы тела.

548 Эти биологические соображения относятся, естественно, и к Homo sapiens, который остается в рамках общей биологии, несмотря на обладание сознанием, волей и разумом. Тот факт, что наша сознательная деятельность коренится в инстинкте и выводит из него свою динамику[321], а также основные черты своих мыслительных форм, имеет такое же значение для психологии человека, как и для всех других представителей животного царства. Человеческое знание состоит, по сути, в постоянном приспособлении к реальности неких изначальных идей, данных нам априори. Они нуждаются в определенных видоизменениях, поскольку в своем первоначальном виде подходят для архаического образа жизни и не соответствуют требованиям специфически дифференцированной среды. Если поддерживать впредь приток инстинктивного динамизма в нашу жизнь, что абсолютно необходимо для нашего существования, то нужно преобразить эти архетипические формы в идеи, соразмерные потребностям настоящего.

5. Мировоззренческий и психологический взгляды на жизнь

549 Увы, наши идеи имеют прискорбную, но неизбежную склонность отставать в развитии от изменений общей ситуации. Вряд ли может быть иначе, поскольку до тех пор, пока в мире ничего не меняется, идеи остаются более или менее приспособленными к нему и потому функционируют удовлетворительным образом. То есть нет убедительной причины, по которой им следовало бы меняться и приспосабливаться заново. Только тогда, когда условия меняются столь резко, что между внешней ситуацией и нашими устаревшими идеями возникает непреодолимая пропасть, складывается общий кризис мировоззрения, или жизненной философии, и начинает ощущаться потребность в переориентации и перенастройке изначальных образов, которые обеспечивают приток инстинктивной энергии. Их нельзя просто заменить новой, более рациональной конфигурацией, ибо это означало бы пойти на поводу у внешней ситуации и пренебречь биологическими нуждами человека. Вдобавок мы не навели бы никаких мостов к первочеловеку – напротив, вообще преградили бы доступ к нему. Таковы, к слову, цели марксистского образования, которое стремится, уподобляя себя Богу, переделать человека – по образу и подобию государства.

550 Сегодня наши основополагающие убеждения становятся все более рационалистическими. Наша философия перестала быть образом жизни, как это проповедовалось с античные времена; она превратилась в исключительно интеллектуальное и академическое упражнение. Наши конфессиональные религии с их архаическими обрядами и представлениями, достаточно оправданными сами по себе, выражают мировоззрение, вполне приемлемое в Средние века, но чуждое и непонятное для современного человека. Несмотря на конфликт с современными научными взглядами, оно инстинктивно продолжает цепляться за идеи, которые, если трактовать их буквально, не учитывают никаких духовных достижений последних пятисот лет. Очевидная цель состоит в том, чтобы не позволить человеку пасть в бездну нигилистического отчаяния. Но даже когда, будучи рационалистом, человек испытывает побуждение критиковать конфессиональную религию как примитивную, ограниченную и устаревшую, ему не следует забывать, что эта религия провозглашает доктрину, символы которой, при всей спорности толкований, живут собственной жизнью в силу своего архетипического характера. Следовательно, интеллектуальное понимание необходимо далеко не во всех случаях, оно требуется, лишь когда недостаточно оценки посредством чувств и интуиции, когда люди чрезмерно полагаются на интеллект.

551 В этом отношении нет ничего более показательного и симптоматического, чем пропасть, что разверзлась между верой и знанием. Они сегодня настолько несопоставимы, что поневоле воображаешь несоизмеримость этих двух категорий мышления и присущих им взглядов на мир. Но все же они опираются на тот самый эмпирический мир, в котором обитает человек, и даже богословы твердят, что вера поддерживается фактами, исторически воспринятыми в известном нам мире (в частности, что Христос родился как реальный человек, совершил множество чудес и страдал, умер при Понтии Пилате и воскрес во плоти после смерти). Богословие отвергает любые попытки трактовать наиболее ранние свидетельства как записанные мифы и не одобряет, соответственно, символическое понимание. При этом сами богословы не так давно попытались – без сомнения, в качестве уступки «знанию» – «демифологизировать» предмет своей веры, совершенно произвольно проведя ряд разграничений. Но для критического интеллекта слишком очевидно, что миф составляет неотъемлемую часть всех религий, а потому не может быть исключен из положений веры без урона для последней.

552 Разрыв между верой и знанием отражает раздвоение сознания, столь характерное для душевных расстройств наших дней. Такое впечатление, будто два разных человека высказываются по одной и той же теме, каждый со своей точки зрения, – или будто один человек в двух разных состояниях ума делится картиной своего опыта. Если вместо «человек» сказать «современное общество», станет ясно, что общество тоже страдает душевной диссоциацией, то есть невротическим расстройством. Положение дел нисколько не улучшается, если одна половина общества упрямо тянет вправо, а другая – влево. Именно этот процесс происходит в психике каждого невротика, повергая того в глубокое расстройство, которое, собственно, и приводит пациента к аналитику.

553 Как я указал выше – наивозможно кратко, но не пренебрегая упоминанием ряда практических подробностей, опущение которых могло бы поставить читателя в тупик, – аналитик должен налаживать отношения с обеими половинами личности своего пациента, ибо только из них обеих он может составить цельного человека. Если одна половина подавляет другую, об исцелении говорить не приходится, тем паче что именно подавлением другого себя непрерывно занимается пациент (современное мировоззрение фактически его к тому принуждает). Индивидуальная ситуация, по сути, мало отличается от коллективной. Индивидуум – социальный микрокосм, отражающий в мельчайшем масштабе особенности общества – или же, наоборот, наименьшая социальная единица, скопление которых продуцирует коллективную диссоциацию. Последняя возможность видится более реальной, ведь единственным непосредственным и конкретным носителем жизни является индивидуальная личность, а общество и государство суть условные идеи, которым позволительно притязать на реальность лишь постольку, поскольку они представлены совокупностью индивидуумов.

554 Слишком мало внимания уделяется тому факту, что при всей нашей нерелигиозности отличительной чертой христианской эпохи, ее высшим достижением является врожденный порок нашего века – господство слова, Логоса, который обозначает центральную фигуру христианского вероучения. Слово буквально сделалось божеством и остается таковым даже для тех, кто знаком с христианством только понаслышке. Такие слова, как «общество» и «государство», настолько конкретизированы, что оказываются почти персонифицированными. По мнению обывателя, «государство» в гораздо большей степени, чем любой единоличный правитель в истории, выступает щедрым дарителем и распределителем благ; все взывают к «государству», возлагают на него ответственность, ропщут на него и т. д. Общество же возведено в ранг высшего этического начала; ему даже приписывают положительные творческие способности. Кажется, никто не замечает, что поклонение слову, необходимое на определенной стадии умственного развития человека, имеет опасную теневую сторону. Ибо в тот миг, когда слово в результате многовекового воспитания обретает всеобщую значимость, оно разрывает свою первоначальную связь с божественной Личностью. Мы получаем персонифицированную церковь и персонифицированное государство; вера в слова становится доверчивостью, а само слово превращается в жуткий инструмент или лозунг, способный на любой обман. Вместе с доверчивостью приходят пропаганда и реклама, они дурачат гражданина политическими махинациями и компромиссами, а ложь разрастается до масштабов, прежде невиданных в мировой истории.

555 Так слово, первоначально выражавшее единство всех людей и знаменовавшее их союз в образе одного великого Человека, становится в наши дни источником подозрительности и недоверия всех ко всем. Доверчивость – один из наших злейших врагов, но к ней неизменно прибегает невротик, желая вытеснить сомнения или заставить исчезнуть свою вторую половину. Почему-то считается, что достаточно «сказать» человеку, что тому «надлежит» делать, чтобы направить его на верный путь. Сможет ли он так поступить – уже другой вопрос. Психолог же хорошо осознает, что ровным счетом ничего не добьется, убеждая, увещевая и раздавая разумные советы. Надо выяснить все подробности, надо досконально изучить психический инвентарь пациента. Поэтому следует взаимодействовать с цельной личностью страдающего индивидуума, стараться проникать во все закоулки его разума с дотошностью, которая далеко превосходит способности directeur de conscience[322]. Научная объективность психолога, не отвергающая никаких вариантов, позволяет видеть в пациенте не только человека, но и антропоида, привязанного к своему телу, как привязано животное. Опыт выводит медицинские интересы психолога за пределы сознательной личности, в мир бессознательных влечений, среди которых господствуют сексуальность и стремление к власти (или самоутверждение), соответствующие двойной этической концепции святого Августина – concupiscentia и superbia[323]. Схватка этих двух основных инстинктов (сохранения вида и самосохранения) – вот источник многочисленных конфликтов. Следовательно, они выступают главными объектами морального суждения, цель которого состоит в том, чтобы предотвратить, насколько это возможно, столкновение влечений.

556 Как объяснялось ранее, у всякого инстинкта имеются два основных качества: это, с одной стороны, динамизм и принуждение и, с другой стороны, – специфическое значение и намерение. Вполне возможно, что все психические функции человека имеют инстинктивную основу, и то же самое верно, полагаю, для животных. Нетрудно заметить, что у животных инстинкт действует как spiritus rector[324] их поведения. Это наблюдение теряет достоверность только тогда, когда начинает развиваться способность к обучению – например, у высших обезьян и у человека. У животных, благодаря способности к обучению, инстинкт претерпевает многочисленные изменения и дифференцируется, а у человека культурного влечения и вовсе расщепляются настолько, что лишь немногие из них уверенно опознаются в своей первоначальной форме. Наиболее важны два упомянутых выше фундаментальных инстинкта заодно со своими производными, и до сих пор эти влечения привлекали к себе исключительное внимание медицинской психологии. Но ученые, исследуя «разветвления» инстинктов, наткнулись на конфигурации, которые невозможно целиком соотнести с какой-либо одной из групп. Возьмем всего один пример: первооткрыватель жажды власти (А. Адлер. – Ред.) поставил вопрос о том, не может ли внешне очевидное выражение сексуального влечения на самом деле объясняться «установлением власти»; сам Фрейд тоже признавал существование «инстинктов эго» в дополнение к главенствующему половому инстинкту, делая явную уступку точке зрения Адлера. Ввиду такой неопределенности ничуть не удивительно, что в большинстве случаев невротические симптомы можно почти непротиворечиво объяснять в рамках едва ли не любой теории. Это не означает, что та или иная точка зрения ошибочна или что ошибочны обе. Скорее, обе относительно верны и, в отличие от некоторых односторонних и догматических утверждений, допускают существование и конкуренцию прочих инстинктов. Хотя, как было сказано, человеческий инстинкт как явление далеко не прост, мы вряд ли ошибемся, если предположим, что способность к обучению, качество почти исключительное человеческое, опирается на инстинкт подражания, свойственный, как выясняется, животным. Суть этого инстинкта заключается в том, чтобы вмешиваться в другие инстинктивные действия и в конце концов их видоизменять, что можно наблюдать, к примеру, в пении птиц, перенимающих музыкальные мелодии.

557 Ничто так не отчуждает человека от инстинктивной основы, как способность к обучению, которая оказывается подлинным стремлением к поступательному преобразованию человеческих способов поведения. Именно она больше всего остального ответственна за изменение условий существования и потребность в новом приспособлении, обусловленную становлением цивилизации. Также это первичный источник тех многочисленных психических нарушений и затруднений, которые вызываются последовательным отчуждением человека от инстинктивной основы: он отрывается от своих влечений и желает отождествиться со своим сознательным познанием, увлекается сознанием в ущерб бессознательному. В результате современный человек знает себя только в той мере, в какой может себя осознавать, а эта способность во многом зависит от условий окружающей среды, покорение которой спровоцировало изменение ряда инстинктивных устремлений (или намекнуло на необходимость таких изменений). Поэтому человеческое сознание обращается преимущественно к наблюдению и исследованию окружающего мира, к особенностям которого нужно приспосабливать свои психические и технические возможности. Эта задача настолько насущна, а ее выполнение настолько полезно, что человек попросту забывает о самом себе, упускает из вида свою инстинктивную природу и ставит собственное представление о себе на место реального бытия. Тем самым он исподволь соскальзывает в сугубо понятийный мир, где продукты его сознательной деятельности постепенно подменяют собой реальность.

558 Отчуждение от инстинктивной природы неизбежно ввергает культурного человека в конфликт между сознательным и бессознательным, между духом и природой, знанием и верой, и раскол становится патологическим уже в тот миг, когда сознание лишается возможности игнорировать или подавлять инстинктивную сторону. Скопление индивидуумов, дошедших до этого критического состояния, дает начало массовому движению, притязающему на роль защитника угнетенных. В соответствии с господствующей склонностью сознания искать источник всех бед во внешнем мире нам вещают о политических и социальных изменениях, которые, как предполагается, позволят автоматически справиться с гораздо более глубокой проблемой расщепления личности. Следовательно, всякий раз, когда это требование выполняется, возникают политические и социальные условия, которые возвращают человеку его беды – в измененной форме. Далее происходит простая инверсия: нижняя сторона поднимается наверх, тень занимает место света (а поскольку первая всегда анархична и бурлива, самостоятельность «освобожденного» страдальца неизбежно подвергается драконовским ограничениям). Дьявол изгоняется заодно с Вельзевулом, но корень зла как таковой не выкорчевывается, лишь вскрывается внутреннее противопоставление.

559 Коммунистическая революция унизила человека гораздо сильнее, чем унижала его демократическая коллективная психология: она лишила человека свободы не только в социальной, но также в нравственной и духовной области. Помимо политических трудностей, она нанесла изрядный психологический урон Западу, причем этот урон и ранее давал о себе знать – во времена германского нацизма; теперь же мы в состоянии разглядеть тень и указать на нее пальцем. Она явно лежит по ту сторону политической границы, а мы стоим на стороне добра и наслаждаемся своими правильными идеалами. Разве не признался недавно известный государственный деятель, что у него «не хватает воображения на зло»?[325] От имени многих он, по сути, подтвердил, что западному человеку грозит опасность вообще утратить тень, отождествить себя со своей деятельной личностью, а мир – с абстрактной картиной, нарисованной научным рационализмом. Духовно-нравственный противник, столь же реальный, как и сам западный человек, переселился из его собственной груди за географическую разделительную линию, которая более не служит внешней политической преградой, а все строже и надежнее отделяет человека сознательного от человека бессознательного. Мышление и чувство утрачивают внутреннюю полярность, и там, где религиозная ориентация сделалась бесполезной, сам Бог не в состоянии одолеть безумство высвобожденных психических функций.

560 Наша рациональная философия не желает знать, симпатизирует ли вторая личность в нас, уничижительно именуемая «тенью», нашим сознательным планам и намерениям. Очевидно, этой философии до сих пор неведомо, что мы носим в себе реальную тень, существование которой обусловлено нашей инстинктивной природой. Нельзя не замечать динамизма и образности инстинктов, не нанося самому себе глубочайший вред. Подавление влечений или пренебрежение ими чревато болезненными последствиями физиологического и психологического свойства, для лечения которых непременно понадобится медицинская помощь.

561 Уже более пятидесяти лет мы знаем (во всяком случае, нам следовало бы знать), что бессознательное выступает противовесом сознанию. Медицинская психология дала тому все необходимые эмпирические и экспериментальные доказательства. Имеется бессознательная психическая реальность, которая явно влияет на сознание и его содержания. Все это известно, но никаких практических выводов из этого факта сделано не было. Мы по-прежнему продолжаем думать и действовать так, словно остаемся простыми одномерными существами без двойственной природы. Соответственно, мы воображаем себя безобидными, разумными и гуманными. Мы не думаем не доверять собственным мотивам, не желаем спрашивать себя, как наш внутренний человек относится к тому, что мы делаем во внешнем мире. С нашей стороны поистине легкомысленно, поверхностно и неразумно, равно как и против правил психической гигиены, игнорировать реакции и точку зрения бессознательного. Можно, конечно, считать желудок или сердце чем-то малым, недостойным заботы, но переедание и напряжение духовных сил влекут за собой последствия, затрагивающие весь организм. Тем не менее мы уверены, что от психических ошибок и их плодов можно избавиться одними только словами, ибо «психическое» для большинства людей практически ничего не значит. Впрочем, вряд ли кто-то станет отрицать, что без психики не было бы мироздания как такового, уж тем более человеческого мироздания. Едва ли не все на свете зависит от психики человека и ее функций. Она заслуживает всего пристального внимания, которое мы можем ей уделить, особенно сегодня, когда признано, что будущее определяется не угрозой нападения диких животных, не природными катастрофами и не мировыми эпидемиями; нет, все обусловливается исключительно психическими изменениями в человеке. Достаточно мельчайшего, почти незаметного нарушения духовного равновесия в головах нескольких правителей, чтобы погрузить мир в пучину кровопролития, пламени и радиоактивности. Необходимые для этого технические средства имеются с обеих сторон. А определенные сознательные размышления, неподвластные какому-либо внутреннему противнику, могут слишком легко претворяться в жизнь, как уже все видели на примере одного «вождя»[326]. Сознание современного человека все еще цепляется за внешние объекты, возлагает на них полную ответственность, как если бы они принимали какие-либо решения. Тот факт, что психическое состояние отдельных индивидуумов способно освободиться от влияния объектов, считается ничтожным, хотя подобные иррациональности наблюдаются каждый день и могут случиться с кем угодно.

562 Печальная участь сознания в нашем мире объясняется прежде всего утратой инстинктов в силу особенностей развития человеческого разума за минувшие столетия. Чем больше власти получал человек над природой, тем упорнее он восторгался собственными знаниями и навыками, тем глубже становилось его презрение ко всему сугубо естественному и случайному, ко всем иррациональным фактам, в том числе к объективной психике, которая обнимает все, чуждое сознанию. В отличие от субъективизма сознательного разума бессознательное объективно и проявляет себя главным образом в форме противоположных чувств, фантазий, эмоций, побуждений и мечтаний, которые человек не создает сам, но которые приходят к нему объективно. Даже сегодня психология по большей части остается наукой о содержаниях сознания, измеряемых, насколько это возможно, коллективными мерками. Индивидуальная психика сделалась случайной погрешностью, маргинальным явлением, а бессознательное, которое способно проявиться только в реальном, «иррациональном» человеке, вообще игнорируется. Это отнюдь не результат небрежности или недостатка знаний; это отрицание возможности существования второго психического авторитета, помимо эго. Последнее воспринимает попытки изучать бессознательное как покушение на свои обширные полномочия. Религиозный человек, с другой стороны, исходно придерживается мысли, что он не является единственным хозяином в собственном доме. Он верит, что в конечном счете все решает Бог. Но многие ли из нас осмелятся доверить некое решение воле Божией? Кто из нас не смутится, заявляя прилюдно, что то или иное его решение исходит от Бога?

563 Религиозный человек, насколько можно судить, находится под непосредственным влиянием реакций бессознательного. Как правило, сам он называет их совестью. Но поскольку та же самая психическая подоплека порождает реакции, отличные от моральных, верующий оценивает свою совесть традиционными этическими мерками, следовательно, ищет коллективную ценность, и в этом стремлении его усердно поддерживает церковь. До тех пор, пока человек крепко держится за традиционные верования, а обстоятельства времени не требуют большего внимания к индивидуальной автономии, он, думаю, будет довольствоваться таким положением дел. Но ситуация коренным образом меняется, когда, как сегодня, массово появляется приверженный миру человек, ориентированный на внешние факторы и утративший религиозные верования. Тогда верующему приходится защищаться и катехизировать самого себя на основании своих убеждений. Он больше не ощущает чудовищную убедительную силу consensus omnium[327], зато остро воспринимает ослабление церкви и шаткость догматических положений. В качестве защитной меры церковь советует верить сильнее, как если бы дар благодати зависел от доброй воли и желания самого человека. Однако средоточие веры – не сознание, а спонтанный религиозный опыт, когда осуществляется переход от абстракной веры к непосредственной связи с Богом.

564 Здесь каждый из нас должен спросить: обладаю ли я каким-либо религиозным опытом и непосредственной связью с Богом? То есть свойственна ли мне та уверенность, которая помешает личности раствориться в толпе?

6. Самопознание

565 Утвердительный ответ на этот вопрос возможен только тогда, когда человек готов подчиниться требованиям строгого самоанализа и самопознания. Согласившись на это, он не просто уяснит некоторые важные истины о самом себе, но и получит психологическое преимущество: сумеет показать себя достойным серьезного внимания и сочувственного интереса. Он как бы объявит миру о собственном человеческом достоинстве и сделает первый шаг к постижению основ своего сознания, то есть к бессознательному, единственно доступному источнику религиозного опыта. Это, конечно, не означает, что бессознательное, как мы его обозначаем, тождественно Богу или занимает место Бога. Оно – лишь среда, из которой, как кажется, проистекает религиозный опыт. Что касается иных причин возникновения подобного опыта, ответ на этот вопрос лежит за пределами человеческого знания. Познание Бога есть трансценденция.

566 Религиозный человек получает немалое преимущество, когда перед ним встает важнейший вопрос, примета нашего времени: он имеет ясное представление о том, что субъективное существование опирается на отношения с «Богом». Я беру слово «Бог» в кавычки, чтобы показать, что мы имеем дело с антропоморфной идеей, динамизм и символизм которой опосредованы бессознательной психикой. При желании любой человек может приблизиться к источнику таких переживаний, независимо от того, верит он в Бога или нет. Иначе мы лишь в редких случаях наблюдаем те чудесные обращения, прототипом которых может служить опыт Павла по дороге в Дамаск[328]. Вообще факт существования религиозного опыта уже не нуждается в доказательствах. Но люди всегда будут сомневаться относительно того, что фигуры, которые метафизика и теология называют Богом (или богами), являются реальной основой наших переживаний. На самом деле этот вопрос – праздный, на него целиком отвечает субъективно подавляющая нуминозность переживания. Любой, кто испытывал подобное, был поглощен этим переживанием; он не в состоянии предаваться бесплодным метафизическим или эпистемологическим спекуляциям. Абсолютная уверенность взывает к самой себе и не нуждается в антропоморфных доказательствах.

567 Ввиду общего невежества и предвзятого отношения к психологии следует считать бедой нашей дисциплины то обстоятельство, что единственный опыт, который придает смысл индивидуальному существованию, должен, по всей видимости, исходить из среды, возбуждающей общие предубеждения и суеверия. Снова и снова доводится слышать: «Из Назарета может ли быть что доброе?»[329]. Бессознательное, если прямо не рассматривать его как своего рода мусорную корзину для сознательного разума, предполагает «сугубо животную природу». Однако в действительности и по определению оно обладает неопределенными размерами и структурой, а потому всякая его оценка бессмысленна, от нее следует отказаться как от предубеждения. Так или иначе, подобные суждения показались бы крайне странными в устах христиан, которые верят, что Господь родился на соломе в хлеву, среди домашних животных. Наверняка многим больше пришлось бы по вкусу, родись Он в храме. Точно так же ориентированный на мир вовне массовый человек ищет нуминозный опыт в массовых митингах, каковые, разумеется, внешне куда привлекательнее индивидуальной души. Даже прихожане христианских церквей разделяют это пагубное заблуждение.

568 Утверждение психологов о важности бессознательных процессов для религиозного опыта крайне непопулярно как среди политических правых, так и среди политических левых. Для первых важнее всего историческое откровение, пришедшее к человеку извне; для вторых все это полная ерунда – ибо у человека нет никакой религиозной функции, кроме веры в доктрину партии, когда вдруг зачем-то требуется истовая вера. Кроме того, различные вероучения проповедуют совершенно разное, хотя каждое из них притязает на обладание абсолютной истиной. Но сегодня мы живем в унитарном мире, где расстояния измеряются часами, а не неделями и месяцами. Экзотические народы перестали развлекать зевак в этнологических музеях. Они стали нашими соседями, и вчерашние частные заботы этнологов сделались сегодня общими политическими, социальными и психологическими проблемами. Идеологические области уже начинают соприкасаться и взаимопроникать, так что не за горами, может быть, то время, когда остро встанет вопрос о взаимопонимании. Сделать себя понятным, безусловно, невозможно без далеко идущего понимания точки зрения другого, а необходимое понимание будет иметь последствия для обеих сторон. История, несомненно, отвергнет тех, кто считает своим призванием противостоять этому неизбежному развитию, при всей желательности и психологической потребности во что бы то ни стало сохранять все существенное и полезное в нашей собственной традиции. Несмотря на обилие различий, единству человечества суждено утверждаться неудержимо. На этот исход марксистское учение делает ставку, тогда как Запад надеется достичь своей цели посредством технологий и экономической помощи. Коммунизм не пренебрегает значимостью идеологического элемента и универсальностью основополагающих принципов. Цветные расы разделяют нашу идеологическую слабость и в этом отношении уязвимы не менее нашего.

569 Недооценка психологического фактора может иметь печальные последствия, а потому давно пора разобраться в этом вопросе. Пока это намерение еще остается благонамеренным пожеланием, поскольку самопознание, будучи крайне непопулярным, воспринимается как малоприятная, идеалистическая цель, отдает морализаторством и поглощается психологической тенью, каковую обыкновенно вообще отрицают или о каковой стараются не говорить вслух. Задача нашей эпохи и вправду почти неразрешима. Она предъявляет самые высокие требования к нашей ответственности, если мы не хотим оказаться повинными в очередном trahison des clercs[330]. Эта задача выпадает прежде всего тем ведущим и влиятельным личностям, которые обладают необходимым интеллектом, чтобы постичь ситуацию сегодняшнего мира. Можно было бы ожидать, что они прислушаются к своей совести. Но поскольку речь идет не только об интеллектуальном понимании, но также о моральных выводах, у нас, к сожалению, нет повода для оптимизма. Природа, как мы знаем, не настолько щедро раздает свои блага, чтобы в одном человеке возвышенный разум сочетался с сердечными дарами. Как правило, там, где присутствует одно, другое отсутствует; если одна способность развита в совершенстве, обычно это происходит за счет всех прочих. Несоответствие между интеллектом и чувством, и в лучшие времена затрудняющее жизнь, представляет собой особенно болезненную главу в истории человеческой психики.

570 Нет смысла формулировать задачу, которую ставит перед нами наша эпоха, как нравственное требование. В лучшем случае мы лишь проясним мировую психологическую ситуацию настолько, что ее сможет разглядеть даже близорукий, а озвученные слова и идеи разберут даже слабослышащие. Можно уповать на поддержку понимающих и людей доброй воли, а потому нельзя прекращать повторять те мысли, которые необходимы нашей эпохе. В конце концов, правда поддается распространению ничуть не хуже заведомой лжи.

571 Я хотел бы обратить внимание читателя на главное затруднение, с которым нам неминуемо предстоит столкнуться. Те гнусности, в которых в последнее время погрязло человечество стараниями диктаторских государств, есть не что иное, как кульминация всех тех злодеяний, в которых наши предки были повинны в не столь отдаленном прошлом. Помимо варварства и кровопролития, учиняемых христианскими народами между собой на протяжении всей европейской истории, европеец также должен ответить за преступления, совершенные против цветных рас в ходе колонизации. В этом отношении белый человек действительно несет тяжкое бремя. Налицо обыкновенная человеческая тень, которую вряд ли можно изобразить в более черных тонах. Зло, выявляемое в человеке и в нем, несомненно, обитающее, поистине велико, так что для церкви рассуждать о первородном грехе и сводить его к относительно невинной ссоре Адама с Евой несколько самонадеянно. Все гораздо серьезнее, причем степень этой серьезности сильно недооценивают.

572 Поскольку общепризнано, что человек есть то, что ведомо о нем его сознанию, он считает самого себя безвредным – и тем прибавляет к безнравственности глупость. Он не отрицает, что происходили и продолжают происходить ужасные вещи, но виноватыми всегда назначаются «другие». Если же такие поступки относятся к недавнему или далекому прошлому, их для собственного удобства быстро топят в море забвения, вследствие чего к человеку возвращается то состояние хронического легкомыслия, которое принято называть «нормальностью». Потому нас шокирует открытие, что на самом деле ничто окончательно не исчезает и ничто не поддается исправлению. Зло, вина, глубокая тревога, темные предчувствия – все это перед нашим взором, нужно лишь присмотреться. Это грехи человека; я тоже человек и разделяю с остальными человеческую природу, а потому виновен, как и другие, и ношу в себе неизменную и неизгладимую способность и склонность грешить снова и снова, в любое время. Даже если с юридической точки зрения мы не являемся соучастниками преступления, в силу нашей человеческой природы мы все равно – потенциальные преступники. В действительности нам просто не выпадало подходящей возможности втянуться в адский водоворот событий. Никто из нас не выбирается из-под полога черной коллективной тени человечества. Произошло ли преступление много поколений назад или происходит сегодня, оно остается симптомом предрасположенности, присутствующей всегда и везде, – и поэтому на самом деле хорошо бы обладать некоторым «воображением зла», ибо лишь глупец будет постоянно игнорировать предупреждения собственной природы. Вообще легкомыслие – отличный способ превратить человека в орудие зла. Безобидность и наивность столь же малополезны, как если бы больной холерой и его окружение пребывали в неведении о заразности этой болезни. Наоборот, эти качества ведут к проецированию неосознаваемого зла в себе на «другого». Это вполне действенно укрепляет позицию противника, ведь проекция переносит страх, который мы невольно и тайно испытываем перед собственным злом, на другого, чем значительно увеличивает для нас угрозу с его стороны. Хуже того, неосведомленность лишает нас способности бороться со злом. Здесь мы, конечно, сталкиваемся с одним из главных предрассудков христианской традиции, истинным камнем преткновения в нашей политике. Мы должны, как нам внушают, сторониться зла и по возможности не соприкасаться с ним, даже не упоминать. Зло – дурное предзнаменование, его табуируют и боятся. Такое «апотропейное»[331] восприятие зла, мнимые попытки от него ускользнуть, льстят нашей первобытной склонности закрывать глаза на зло и прогонять его за те или иные границы (вспомним ветхозаветного козла отпущения, которому полагалось унести зло в пустыню).

573 Если уже невозможно избежать осознания того, что зло, вопреки воле самого человека, заложено в самой человеческой природе, оно признается в психологии равноправным, пускай противоположным по знаку, партнером добра. Это осознание ведет прямиком к психологическому дуализму, бессознательно предвосхищенному в расколе политического мира и в еще более бессознательной диссоциации в современном человеке. Дуализм не порождается этим осознанием; скорее, мы с самого начала находимся в расщепленном состоянии. Невыносимо думать, что мы должны взять на себя личную ответственность за это состояние, поэтому мы предпочитаем как бы помещать зло в отдельных преступников или в преступные группы, а себя воображаем невинными и пренебрегаем общей склонностью ко злу. Такое ханжество рано или поздно отвергается, потому что зло, как показывает опыт, заложено в самом человеке (если только, в соответствии с христианскими воззрениями, не допускать наличие метафизического принципа зла). Немаловажное преимущество этой точки зрения состоит в том, что она освобождает человеческую совесть от избытка ответственности, переваливает последнюю на дьявола, совершенно правильно, если рассуждать психологически, полагая, что человек в гораздо большей степени является жертвой своей психической конституции, чем ее творцом. Принимая во внимание, что зло наших дней отбрасывает в глубочайшую тень все, когда-либо досаждавшее человечеству, следует спросить себя, как выходит, что при несомненном развитии правосудия, медицины и техники, при всей нашей заботе о жизни и здоровье, на свет появились чудовищные машины разрушения, способные в одночасье истребить весь человеческий род?

574 Никто не будет утверждать, что физики-атомщики – шайка преступников, раз именно их усилиям мы обязаны таким своеобразным плодом человеческой изобретательности, как водородная бомба. Изрядная интеллектуальная работа по развитию ядерной физики была проделана людьми, выполнявшими эту задачу с величайшим напряжением сил и самопожертвованием; их нравственные достижения с тем же успехом могли принести им славу изобретателей чего-то полезного и ценного для человечества. Пусть первый шаг на пути к судьбоносному изобретению может быть результатом сознательного решения, здесь, как и везде, важную роль играет спонтанная идея – предчувствие или интуиция. Иными словами, бессознательное тоже сотрудничает с сознанием и нередко вносит решающий вклад в общее дело. Поэтому не только сознательное усилие ответственно за результат; местами в игру вступает именно бессознательное с его едва различимыми целями и намерениями. Если оно вкладывает человеку в руки оружие, значит оно нацелено на насилие. В познании истины заключается первейшая цель науки, и если в погоне за стремлением к открытиям мы обнаруживаем некую существенную угрозу, то складывается, скорее, ощущение фатальности, а не преднамеренности. Дело не в том, что современный человек больше привержен злу, чем человек Античности или первобытный дикарь. Просто-напросто он располагает несравненно более действенными средствами для воплощения этой своей склонности. Сознание расширяется и дифференцируется, а нравственная природа плетется позади. Это беда нашего времени, и полагаться на один лишь разум уже недостаточно.

575 Теоретически во власти разума отказаться от экспериментов такого адского масштаба, как ядерное расщепление, хотя бы из-за их опасности. Но страх перед злом, которого не замечаешь в себе, но исправно отыскиваешь в других, всякий раз сдерживает разум, хотя общеизвестно, что применение этого оружия означает верную гибель теперешнего человеческого мира. Страх всеобщей гибели может избавить нас от худшего, но сама возможность, тем не менее, будет нависать над нами темной тучей до тех пор, пока не удастся перебросить мостик через всемирный психический и политический разлом – причем мостик столь же надежный, сколь неоспоримо существование водородных бомб. Если бы некое всемирное сознание сумело понять, что всякое разделение и расщепление возникают вследствие раскола в человеческой душе, тогда мы знали бы, с чего следует начать. Но если даже мельчайшие и самые интимные порывы индивидуальной психики – незначительные сами по себе – останутся столь же бессознательными и непризнанными, какими они были до сих пор, то они продолжат накапливаться и порождать массовые группировки и движения, которые неподвластны разумным увещеваниям и не подчиняются призывам действовать во благо. Все прямые попытки устроить нечто подобное – не более чем бой с тенью, причем сильнее всего иллюзиями увлечены сами гладиаторы.

576 Суть дела заключается в собственном дуализме человека, в явлении, которое открылось нам внезапно, словно бездна вдруг разверзлась под ногами благодаря последним событиям мировой истории, хотя на протяжении столетий человечество искренне верило, что единый Бог создал человека по Своему образу и подобию, как малое единство. Даже сегодня люди в значительной степени не осознают тот факт, что каждый индивидуум является ячейкой в структуре различных международных организмов и поэтому причинно вовлечен в их конфликты. Он знает, что как отдельное существо более или менее бессмысленен, и чувствует себя жертвой неуправляемых сил, зато, с другой стороны, он таит в себе опасную тень и тайного противника, вовлеченного в качестве незримого помощника в темные махинации политических монстров. По самой своей природе политические органы вечно склонны искать зло в противоположных группах, а отдельный человек обладает неистребимой склонностью избавляться от всего, чего он не знает и не хочет знать о себе, через приписывание этих свойств кому-то другому.

577 Ничто не оказывает более разъединяющего и отчуждающего воздействия на общество, чем эта моральная беспечность и безответственность, и ничто не способствует взаимопониманию и сближению сильнее, чем взаимный отказ от проекций. Это необходимое исправление требует самокритики, ибо нельзя просто приказать другому человеку отказаться от своей греховности. Ведь он не признает свои грехи таковыми, и это можно сказать о каждом из нас. Мы можем распознать наши предубеждения и иллюзии только тогда, когда, опираясь на более широкое психологическое знание себя и других, готовы усомниться в абсолютной правильности наших предположений и тщательно и добросовестно сопоставить их с объективными фактами. Забавно, что идея «самокритики» очень популярна в марксистских странах, но там она подчинена идеологическим соображениям и должна служить государству, а не истине и справедливости в отношениях людей друг с другом. Массовое государство не намерено способствовать взаимопониманию и углублению отношений человека с человеком; напротив, оно стремится к атомизации и психической изоляции индивидуума. Чем больше находится нетипичных личностей, тем усерднее объединяет свои силы государство, и наоборот.

578 Не может быть сомнений в том, что и в демократиях расстояние между людьми гораздо больше, чем полезно для общественного благополучия, не говоря уже о наших психических потребностях. Правда, предпринимаются всевозможные попытки убрать вопиющие социальные контрасты через воззвания к идеализму, энтузиазму и нравственному сознанию людей; но, что характерно, при этом забывают применить необходимую самокритику и ответить на вопрос, а кто, собственно, выдвигает идеалистические требования? Может быть, тот, кто сумел перескочить через собственную тень, чтобы жадно вцепиться в какую-либо идеалистическую программу, сулящую ему долгожданное алиби? Сколько респектабельности и мнимой нравственности закрашивают обманчивыми красками внутренний мир тьмы? Прежде всего хотелось бы убедиться, что человек, вещающий об идеалах, сам идеален, что его слова и дела больше, чем кажутся. Но быть идеальным невозможно, идеал обречен оставаться недостижимым. Поскольку у нас обычно острый нюх в этом отношении, большинство идеалистов, нам проповедующих и обещающих златые горы, мы воспринимаем как пустых болтунов, их речи становятся приемлемыми только тогда, когда они открыто признают существование противоположных явлений. Без этого противовеса идеал превосходит наши человеческие возможности, становится попросту неосуществимым и вырождается в блеф, пускай и благонамеренный. Он используется для возвышения и угнетения, и в конечном счете ни к чему хорошему не приводит.

579 Признание тени, с другой стороны, побуждает к смирению, необходимому для признания нашего несовершенства. Именно это сознательное признание и внимание требуются всякий раз, когда предполагается установить человеческие отношения. Ведь отношения зиждутся не на дифференциации и совершенстве, которые только подчеркивают различия или отталкивают других от нас; они зиждутся, скорее, на несовершенстве, на слабости и беспомощности, которые нуждаются в опоре, то есть на самой почве и мотиве зависимости. Совершенство самодостаточно, в отличие от слабости, которая ищет опору и не противопоставляет партнеру ничего такого, что могло бы поставить его в подчиненное положение или даже унизить. Причем чем более заметен высокий идеализм, тем больше опасность унижения.

580 Подобные размышления не следует принимать за излишнюю сентиментальность. Вопрос человеческих отношений и внутренней сплоченности нашего общества вполне актуален ввиду атомизации нынешнего массового человека, чьи личные отношения фактически стираются всеобщим недоверием. Везде, где справедливость слаба, где действуют полицейский шпионаж и террор, люди тяготеют к обособленности, что, конечно же, целиком и полностью устраивает диктаторское государство, которое нарочно стремится накопить как можно больше лишенных амбиций социальных единиц. Чтобы противостоять этой опасности, свободное общество нуждается в узах аффективного свойства, в принципе наподобие caritas, то есть христианской любви к ближнему. Но именно эта любовь к ближнему больше всего страдает от непонимания, вызванного проекцией. Поэтому свободному обществу стоило бы поразмыслить о человеческих отношениях с психологической точки зрения, ибо тут кроется его реальная сплоченность и, следовательно, его сила. Там, где кончается любовь, начинаются власть, насилие и террор.

581 Эти размышления имеют целью не восхвалять идеализм, а лишь способствовать осознанию текущей психологической ситуации. Не знаю, что слабее, – идеализм или прозорливость масс. Знаю только, что требуется время, чтобы произошли психические изменения, которые имеют хоть какие-то шансы закрепиться. Прозрение, которое наступает медленно, кажется мне предпочтительным с точки зрения долгосрочных последствий в сравнении со спонтанным идеализмом, который вряд ли продержится долго.

7. Значение самопознания

582 Та низшая часть психики, которую наш век считает «тенью», содержит в себе больше, нежели просто негативные элементы. Сам факт, что через самопознание, то есть через исследование собственной души, мы наталкиваемся на инстинкты с их образным миром, должен пролить некоторый свет на силы, дремлющие в душе, о которых мы редко задумываемся, если в жизни все идет гладко. Это потенциальные возможности для развития, и от подготовленности и позиции сознательного разума всецело зависит, чем обернется вторжение этих сил и связанных с ними образов и идей – созиданием или катастрофой. Психолог, по-видимому, единственный знает по опыту, насколько ненадежна психическая подготовленность современного человека, ибо он единственный считает себя вынужденным искать в собственной природе человека те полезные силы и идеи, которые снова и снова дают шанс отыскать правильный путь сквозь тьму и опасность. Для этой кропотливой работы психологу требуется все терпение, какое только можно найти; он не может полагаться на какие-либо традиционные предписания, когда другому – пациенту – поручаются все труды, а сам психолог довольствуется приятным положением советчика и увещевателя. Хорошо известно, насколько тщетны благонамеренные проповеди, однако общая беспомощность в текущей ситуации столь велика, а нужда столь насущна, что кажется лучше повторить старую ошибку, чем ломать голову над субъективными проблемами. Кроме того, речь всегда идет о лечении одного индивидуума, а не десяти тысяч человек, хотя усилия, предпринимаемые психиатром во втором случае якобы принесли бы больше пользы (это не так, можно смело утверждать, что не произошло бы вообще ничего, поскольку не изменился отдельный индивидуум).

583 Общее воздействие на всех индивидуумов, эта неосуществимая мечта, может растянуться на сотни лет, ибо духовное преображение человечества вторит медленной поступи веков и не может быть ускорено или остановлено никаким рациональным процессом размышлений, не говоря уже о достижении результата при жизни одного поколения. Зато в пределах нашей досягаемости действительно находится изменение тех людей, которые располагают – или создают ее для себя – возможностью влиять на единомышленников. Я не имею в виду убеждение или проповедь; скорее, речь о том общеизвестном факте, что всякий, осознавший мотивы собственных действий и тем самым получивший доступ к бессознательному, невольно оказывает влияние на свое окружение. Углубление и расширение личного сознания знаменуется последствиями, которые первобытные народы определяют общим словом «мана»[332]. Это непреднамеренное влияние на бессознательное других, своего рода бессознательный престиж, и его действие длится только до тех пор, пока не нарушается сознательным намерением,

584 Стремление к самопознанию вовсе не лишено шансов на успех, поскольку еще наличествует фактор, который, будучи полностью игнорируемым, отчасти оправдывает наши ожидания. Это бессознательный дух времени (Zeitgeist). Он компенсирует установку сознательного разума и предвосхищает грядущие изменения. Прекрасным примером тут будет современное искусство: хотя кажется, что оно поглощено эстетическими проблемами, на самом деле оно выполняет работу по психологическому воспитанию публики, ломая и разрушая прежние взгляды на прекрасное по форме и значимое по содержанию. Притягательность художественного произведения сменяется холодными абстракциями самого субъективного толка, которые захлопывают, так сказать, дверь перед наивным романтическим восторгом чувств и обязательной любовью к предмету. Простым и понятным всем языком нам сообщается, что пророческий дух искусства отверг былое объективное отношение к темному (пока еще темному, может быть) хаосу субъективизма. Конечно, искусство, насколько мы можем о нем судить, не успело отыскать в этой тьме того, что могло бы сплотить всех людей и дать выражение их душевной целостности. Поскольку для этой цели, по-видимому, необходимы размышления, то, возможно, такие открытия предстоит совершить в других областях человеческой деятельности.

585 Великое искусство до сих пор черпало свою плодотворность из мифа, из бессознательного процесса символизации, длящегося веками; будучи изначальным проявлением человеческого духа, он и впредь будет оставаться источником всякого творчества. Развитие современного искусства с его будто бы нигилистической склонностью к упадку следует расценивать как симптом и символ духа всеобщего разрушения и обновления, наложившего свой отпечаток на нашу эпоху. Этот дух дает о себе знать везде – в политике, в обществе, в философии. Мы живем, если воспользоваться выражением греков, в kairos – в подходящем времени – для «преображения богов», то есть основополагающих принципов и символов. Эта особенность нашего времени (ее определенно не назовешь нашим сознательным выбором), отражает бессознательного человека внутри нас и его изменения. Грядущим поколениям придется принять во внимание эту важную трансформацию, если человечество не хочет уничтожить себя посредством собственных технологий и наук.

586 Как в начале христианской эры, так и сегодня мы сталкиваемся с проблемой всеобщей нравственной отсталости: мораль не поспевает за нашим научно-техническим и общественным прогрессом. Столько всего поставлено на карту, так много зависит от психологической конституции современного человека! Способен ли он устоять перед искушением устроить мировой пожар? Осознает ли он путь, по которому идет? Какие выводы необходимо сделать из текущей ситуации в мире и собственной психической ситуации человека? Ведомо ли ему, что он вот-вот лишится спасительного мифа о внутреннем человеке – мифа, бережного хранимого христианством? Понимает ли он, что его ждет, если эта катастрофа когда-нибудь разразится? Способен ли он вообще осознать, что это и вправду будет катастрофа? Наконец знает ли индивидуум, что это он – тот груз, который перевешивает чашу весов?

587 Счастье и довольство, спокойствие ума и осмысленность жизни – все это способен испытать лишь индивидуум, а не государство, которое, с одной стороны, есть не что иное, как условность, принимаемая отдельными людьми, но которое, с другой стороны, постоянно угрожает парализовать и подавить личность. Психиатр – один из тех, кто лучше всех знает условия благополучия души, от которых бесконечно много зависит в социальной совокупности. Социальные и политические обстоятельства времени имеют, безусловно, большое значение, но для благополучия или горя отдельного человека их важность немало переоценивается, поскольку они принимались и принимаются за единственные значимые факторы. В этом отношении все наши социальные цели ошибочны: мы упускаем из вида психологию человека, к которому они обращены, зато часто – неоправданно часто – поощряем его иллюзии.

588 Надеюсь, что психиатру, который на протяжении многих лет изучал причины и следствия психических расстройств, будет позволено высказать свое мнение со всей скромностью, положенной отдельной личности, относительно нынешнего положения дел в мире. Меня не подстегивают ни чрезмерный оптимизм, ни любовь к высоким идеалам; я движим лишь заботой о судьбе отдельного человеческого существа – об участи той бесконечно малой единицы, от которой зависит весь мир и в которой, если мы правильно толкуем смысл христианского послания, даже Бог взыскует Свою цель.

XV. Один современный миф. О том, что наблюдают в небесах[333]

Предисловие

589 Трудно дать правильную оценку значимости современных событий, так как велика опасность того, что наше суждение окажется субъективным. Поэтому я полностью осознаю риск, на который иду, предполагая изложить свое мнение о некоторых современных событиях, которые кажутся мне важными, и поделиться этим мнением с теми, кто готов проявить терпение и выслушать. Под событиями я имею в виду сообщения, поступающие со всех уголков земли, о неких круглых объектах, мелькающих в тропосфере и стратосфере и известных под обозначениями «летающие тарелки», soucoupes[334], «диски» и «НЛО» (неопознанные летающие объекты). Эти слухи или само возможное физическое существование подобных объектов представляются мне настолько значительными, что я считаю своим долгом, как уже случалось, когда назревали роковые для Европы события[335], высказать предостережение. Конечно, мой голос, как и ранее, слишком слаб, чтобы завладеть вниманием толпы. Мною движет не самонадеянность; нет, совесть психиатра велит мне высказаться и подготовить тех немногих, кто готов слушать, к грядущим событиям, возвещающим конец эпохи. Из древнеегипетской истории мы знаем, что это проявления психических изменений, которые всегда случаются на исходе одного платоновского месяца[336] и в начале другого. По всей видимости, это перемены в констелляции[337] психических доминант – архетипов или «богов», как их раньше называли, – которые влекут за собой или сопровождают протяженные трансформации коллективной психики. Такая трансформация началась в историческую эпоху и оставила свои следы в переходе эпохи Тельца в эпоху Овна, а затем от Овна к Рыбам[338], причем заря последней совпала с возникновением христианства. Сейчас мы приближаемся к той великой перемене, которая предрекает наступление эры Водолея.

590 С моей стороны было бы легкомысленно пытаться скрывать от читателя тот факт, что подобные размышления не только чрезвычайно непопулярны, но опасно близки к тем смутным фантазиям, которые затуманивают умы мировых реформаторов и прочих толкователей «знамений и предзнаменований». Но я должен пойти на этот риск, даже если это означает, что будет поставлена под угрозу моя с таким трудом завоеванная репутация правдивого, надежного и добросовестного ученого. Могу заверить читателей, что поступаю так осознанно и что решение далось мне нелегко. Признаться, я беспокоюсь за всех, кто оказался неподготовленным к рассматриваемым событиям и кого сбивает с толку их непостижимый характер. Насколько мне известно, пока никто не изъявил желания изучить и изложить на бумаге возможные психические последствия предсказанного астрологического изменения, поэтому я считаю своим долгом сделать в этом отношении все, что в моих силах. За этот неблагодарный труд я берусь, не ожидая, что мое долото оставит хоть какой-то след на твердом камне убеждений оппонентов.

591 Некоторое время назад я опубликовал работу, в которой оценивалась возможная природа «летающих тарелок»[339]. Я пришел к тем же выводам, что и Эдвард Дж. Руппельт, бывший руководитель проекта американских ВВС по изучению сообщений об НЛО[340]. Итог таков: что-то и вправду видят, но что это такое – неизвестно. Трудно, если вообще возможно, составить сколь-нибудь верное представление об этих явлениях, поскольку эти объекты ведут себя не как физические тела, а как невесомые мысли. До сих пор не предъявлено никаких неопровержимых доказательств физического существования НЛО, за исключением донесений о засечках на радаре. Я обсуждал достоверность этих радиолокационных наблюдений с профессором Максом Кноллем, специалистом в данной области знаний. Его слова отнюдь не воодушевляют. Тем не менее имеются подтвержденные, по-видимому, случаи, когда визуальное наблюдение подкреплялось соответствующими радиолокационными эхосигналами. Хочу, кстати, обратить внимание читателя на книги Кихоу, которые основаны на официальных материалах и в которых автор старательно избегает диких домыслов, наивности или предвзятости иных изданий[341].

592 На протяжении десятилетия физическая реальность НЛО оставалась крайне спорной, и эта тема так и не получила удовлетворительного освещения, несмотря на накопившееся за минувший срок обилие наблюдений. Чем больше затягивалась неопределенность, тем очевиднее становилось, что это многостороннее по своей природе явление имеет, наряду с возможной физической основой, чрезвычайно важную психическую составляющую. Это не вызывает удивления, ведь перед нами якобы физическое явление, которое характеризуется, с одной стороны, частыми наблюдениями, а с другой стороны – чуждым, неведомым и даже противоречивым характером.

593 Подобный предмет способен, как ничто другое, порождать сознательные и бессознательные фантазии; первые вызывают к жизни спекулятивные догадки и сугубые измышления, а вторые создают мифологический фон, неотделимый от самих провокационных наблюдений. Так складывается ситуация, в которой при всем желании часто невозможно установить наверняка, следует ли фантазия за первичным восприятием или, наоборот, первична фантазия, зародившаяся в бессознательном, которая затем вторгается в сознательный разум иллюзиями и видениями. Материал, ставший мне известным за последние десять лет, подтверждает обе гипотезы. В первом случае в основе сопутствующего мифа лежит объективный, реальный, физический процесс; во втором случае соответствующее видение создается архетипом. К этим двум каузальным отношениям необходимо добавить третью возможность, а именно возможность «синхронистического» (акаузального) осмысленного совпадения. Указанная проблема занимала людские умы со времен Гейлинкса, Лейбница и Шопенгауэра[342]. Эта гипотеза неразрывно связана с явлениями, которые обусловлены архетипическими психическими процессами.

594 Будучи психологом, я вряд ли могу внести какие-либо уточнения в вопрос о физической реальности НЛО. Я вправе говорить только о психической стороне этого явления, и ниже речь пойдет почти исключительно о психических факторах.

1. НЛО и слухи

595 Поскольку сообщения об НЛО не просто звучат практически невероятно, но и противоречат всем нашим основным представлениям о физическом мире, вполне естественной первой реакцией человека должно быть отрицание и полное их неприятие. Конечно, говорим мы, это всего-навсего иллюзии, фантазии и ложь. Люди, которые сообщают о подобном, – в основном пилоты и наземный персонал авиакомпаний – явно слегка спятили! Хуже того, большинство историй такого рода поступает из Америки, страны превосходных степеней и научной фантастики[343].

596 Чтобы оценить правомерность этой естественной реакции, начнем с того, что будем рассматривать сообщения об НЛО как простые слухи, то есть как психические продукты, и сделаем отсюда все выводы, которые оправдываются аналитическим методом исследования.

597 С такой точки зрения сообщения об НЛО могут показаться скептическому уму чем-то вроде обиходной истории, рассказываемой по всему миру; от обычного слуха она отличается тем, что получает выражение в форме видений[344] или, быть может, даже обязана тем своим возникновением, а ныне ими поддерживается. Я бы назвал эту сравнительно редкую вариацию слуха визионерским слухом (visionaeres Geruecht). Он во многом схож с коллективными видениями, которые, скажем, посещали крестоносцев при осаде Иерусалима, являлись солдатам в Монсе в ходе Первой мировой войны, предстают взорам ревностных сторонников папы в португальской Фатиме[345] и т. д. Помимо коллективных видений, известны случаи, когда один или несколько человек видят что-то, физически отсутствующее. Например, однажды я был на спиритическом сеансе, где четверо из пяти присутствующих узрели объект, похожий на луну и парящий над животом медиума. Мне, пятому в их компании, показали, где именно находится объект, и этим четверым было совершенно непонятно, почему я ничего не вижу. Знаю еще три случая, когда какие-то предметы представали в мельчайших подробностях (в двух случаях их видело по два человека, а в третьем – один), но впоследствии оказывалось, что эти предметы лишь воображались. Два случая произошли под моим непосредственным наблюдением. Даже люди трезвомыслящие и полностью владеющие своими чувствами могут порой видеть несуществующее. Не могу сказать, как можно объяснить такие происшествия. Совсем не исключено, что они случаются чаще, чем я склонен предполагать. Как правило, мы не проверяем то, что «видели своими глазами», а потому никогда не узнаем, что на самом деле там ничего не было. Я отмечаю последнюю возможность потому, что в столь нетипичной ситуации, как изучение НЛО, нужно принимать во внимание все стороны явления.

598 Первым условием визионерского слуха, в отличие от обычного, для распространения которого не требуется ничего, кроме общего любопытства и жажды сенсаций[346], всегда выступает некая необыкновенная эмоция. Однако ее усиление и перерастание в видение, в заблуждение чувств, обусловливается чрезмерным возбуждением, проистекающим из более глубокого источника.

599 Поводом к рассказам об НЛО послужили таинственные снаряды, якобы сновавшие над Швецией в последние два года войны[347] – разумеется, их приписывали русским, – и сообщения об «истребителях-призраках», то есть об огоньках, которые сопровождали бомбардировщики союзников над Германией. Далее последовали диковинные наблюдения «летающих тарелок» в Америке. Невозможность отыскать наземную базу НЛО и объяснить физические особенности движения «тарелок» вскоре породила гипотезу о внеземном происхождении этих объектов. Благодаря такому развитию слух как бы породнился с психологией той великой паники, что разразилась в Соединенных Штатах Америки незадолго до Второй мировой войны, когда радиопостановка по роману Герберта Уэллса о вторжении марсиан в Нью-Йорк[348] привела к многолюдной давке и многочисленным автомобильным авариям. Эта постановка явно затронула латентные эмоции, порожденные близостью войны.

600 Мотив внеземного вторжения был подхвачен сплетниками, и НЛО стали трактовать как летательные аппараты, управляемые разумными существами из космоса. Очевидная «невесомость» в маневрах космических кораблей вкупе с осмысленными и целенаправленными их движениями приписывалась превосходным техническим знаниям и способностям космических пришельцев. Поскольку они не причиняли вреда и воздерживались от любых враждебных действий, утверждали, что их появление вызвано простым любопытством или желанием провести воздушную разведку. Чужаков как будто интересовали прежде всего аэродромы и атомные станции, из чего сделали вывод, что опасное развитие атомной физики и технологий расщепления ядра вызвало известное беспокойство на соседних с нами планетах и побудило инопланетян к более пристальному наблюдению с воздуха. В результате люди уверились, что за ними следят и шпионят из космоса.

601 Слух получил настолько широкое официальное признание, что в вооруженных силах Америки учредили специальное бюро для сбора, анализа и оценки соответствующих наблюдений. Похоже, то же самое было сделано во Франции, Италии, Швеции, Великобритании и других странах. После публикации отчета Руппельта рассказы о «тарелках» в целом исчезли из прессы приблизительно на год, явно утратив, во всяком случае, статус «горячих новостей». Однако о том, что интерес к НЛО, да и к наблюдению за ними, вовсе не пропал, свидетельствует недавнее сообщение в печати: некий американский адмирал предложил основать по всей стране клубы для сбора сообщений об НЛО и подробного расследования этих сообщений.

602 По слухам, НЛО имеют, как правило, форму линзы, но могут также быть продолговатыми или похожими на сигары; они светятся разноцветными огнями[349] или отливают металлическим блеском; из неподвижного состояния способны достигать скорости около 15 000 километров в час, а ускорение временами таково, что, управляй ими кто-то, напоминающий человека, это существо мгновенно бы погибло. В полете поворачивают под углами, возможными лишь для невесомого объекта.

603 Их полет, соответственно, напоминает полет летающего насекомого. НЛО может внезапно зависнуть над чем-либо на долгое время или с любопытством кружить над объектом, а потом не менее внезапно сорваться с места и полететь зигзагом на поиски новых объектов. Поэтому НЛО не следует путать с метеоритами или с отражениями так называемых «температурно-инверсионных следов». Их предполагаемый интерес к аэродромам и промышленным предприятиям, участвующим в ядерном делении, подтверждается далеко не всегда: «тарелки» замечали, в частности, в Антарктике, над Сахарой и в Гималаях. Явное предпочтение они, похоже, отдают Соединенным Штатам Америки, хотя, судя по недавним сообщениям, их нередко наблюдали над Старым Светом и Дальним Востоком. Никто на самом деле не знает, что именно они ищут или хотят наблюдать. Наши аэропланы, по всей видимости, тоже вызывают у них любопытство, поскольку они подлетают близко или преследуют самолеты, но затем улетают прочь. Их полеты как будто не предполагают какой-либо опознаваемой системы. Они ведут себя, скорее, как туристы, произвольно осматривают местность, останавливаются то здесь, то там, хаотично откликаясь на тот или иной позыв, иногда забираются на огромную высоту по необъяснимым причинам, а иногда выполняют акробатические маневры прямо перед носом, так сказать, наших разъяренных пилотов. Порой они насчитывают до пятисот метров в диаметре, а порой выглядят крохотными, размером с электрические уличные фонари. Есть большие материнские корабли, из которых маленькие НЛО выскальзывают или в которых укрываются. Говорят, что бывают пилотируемые и беспилотные аппараты, причем в последнем случае ими управляют дистанционно. По слухам, члены экипажей в них – ростом около метра и похожи на людей (или, наоборот, совершенно не похожи на нас). В других сообщениях говорится о гигантах высотой полтора десятка метров. Это существа, которые ведут осторожный осмотр Земли и предусмотрительно избегают любых встреч с людьми – либо, что пугает еще сильнее, присматривают места посадки для расселения своих сородичей с некоей попавшей в затруднительное положение планеты и замышляют насильственную колонизацию. Неспособность выявить точные физические условия Земли и страх перед неизвестными источниками инфекций пока удерживают их от прямых столкновений с нами и даже от попыток приземления, хотя они обладают жутким оружием, способным мгновенно истребить человечество. В дополнение к превосходным технологиям им приписывают особую мудрость и нравственную добродетельность, а потому, вопреки сказанному выше, считается, что они прилетели спасать человечество. Естественно, ходят слухи о высадках: существ с «тарелок» не только видели с близкого расстояния, они даже пытались похищать людей. Столь надежный источник, как Кихоу, и то мимоходом указывает, что эскадрилья из пяти военных самолетов и крупного гидросамолета была захвачена материнским кораблем НЛО в районе Багамских островов и куда-то унесена.

604 Волосы встают дыбом, когда читаешь такие отчеты вместе с документальными свидетельствами. А если учитывать известную возможность отслеживания НЛО с помощью радара, то у нас есть все необходимое для непревзойденной «научно-фантастической истории». Каждый человек, гордящийся своим здравым смыслом, явно оскорбится этими домыслами. Поэтому не стану рассматривать здесь различные попытки объяснений, порожденные этими слухами.

* * *

605 В ходе моей работы над этим текстом вышло так, что в ведущих американских газетах более или менее одновременно появились две статьи, наглядно отражающие текущее положение дел. Первая представляла собой отчет о свежей встрече с НЛО со слов пилота, который вел в Пуэрто-Рико самолет с сорока четырьмя пассажирами на борту. Над океаном он увидел «круглый светящийся объект зеленовато-белого оттенка», который приближался с огромной скоростью. Сначала он подумал, что это реактивный самолет, но вскоре понял, что это какой-то необычный и неизвестный объект. Чтобы избежать столкновения, он направил свой самолет столь круто вверх, что пассажиры попадали с кресел друг на друга. Четверо получили травмы, потребовавшие госпитализации. Семь других самолетов, летевших по тому же маршруту и растянувшихся в цепочку приблизительно на 500 километров, тоже заметили этот объект.

606 Другая статья под названием «Никаких летающих тарелок, говорит американский эксперт» излагала категоричное суждение доктора Хью Л. Драйдена, директора Национального консультативного комитета по аэронавтике, который твердо заявил, что никаких НЛО не существует. Нельзя не уважать непоколебимый скептицизм доктора Драйдена; перед нами убедительное доказательство мнения, что подобные нелепые слухи оскорбляют человеческое достоинство (являются crimen laesae maiestatis humanae[350]).

607 Если слегка зажмуриться и пренебречь рядом подробностей, мы можем встать на сторону разумного большинства, от имени которого говорит доктор Драйден, и расценить тысячи сообщений об НЛО наряду с шумихой вокруг них как визионерские слухи, к которым следует относиться соответственно. Тогда они объективно сведутся к поразительному набору ошибочных наблюдений и выводов, на которые проецируются субъективные психические предположения.

608 Но если речь идет о психологической проекции, значит должна быть некая психическая причина. Вряд ли можно предположить, что слух, получивший столь широкое распространение во всем мире, как легенда об НЛО, возник чисто случайно и лишен всякого смысла. Тысячи отдельных свидетельств просто обязаны иметь столь же обширную причинную основу. Когда заявления такого рода подтверждаются практически повсеместно, мы вынуждены предполагать наличие какого-то соответствующего общего мотива. Хотя визионерские слухи могут вызываться или сопровождаться всевозможными внешними обстоятельствами, в их основании лежит, по сути, вездесущая эмоциональная основа – в данном случае психологическая ситуация, общая для всего человечества[351]. За подобными слухами кроется эмоциональное напряжение, обусловленное ситуацией коллективного бедствия, коллективной опасности или насущной психической потребностью. Это состояние, несомненно, существует и сегодня, поскольку весь мир страдает от текущей русской политики и ее пока еще непредсказуемых последствий. В психике индивидуума явления наподобие анормальных убеждений, видений, иллюзий и пр. тоже возникают только тогда, когда человек страдает от психической диссоциации, то есть когда существует раскол между сознательной установкой и противостоящими ей содержаниями бессознательного. Именно потому, что сознание о них не ведает и потому оказывается в фактически безвыходном положении, эти странные содержания не могут быть усвоены непосредственно: они стремятся выразиться косвенно, порождая тем самым неожиданные, будто бы необъяснимые мнения, убеждения, иллюзии, видения и т. д. Любые необычные природные явления, будь то метеоры, кометы, «кровавые дожди», двухголовые телята и иные уродства, истолковываются как грозные предзнаменования, а небеса предвещают беды. Многие люди могут, независимо друг от друга или даже одновременно, видеть то, чего физически попросту нет. Кроме того, ассоциативные процессы у многих людей часто параллельны во времени и пространстве, из-за чего разные люди – опять-таки, одновременно и независимо друг от друга – могут продуцировать одни и те же новые идеи, как неоднократно бывало в истории.

609 Кроме того, случается, что одна и та же коллективная причина влечет за собой одинаковые или сходные действия, порождает аналогичные визионерские образы и толкования у людей, менее всего подготовленных к таким явлениям и менее всего склонным в них верить[352]. Это обстоятельство придает показаниям очевидцев особую достоверность: обычно подчеркивается, что свидетель стоит выше всех подозрений, потому что никогда не отличался живостью воображения или доверчивостью – напротив, всегда выделялся хладнокровием и критическим умом. В такой обстановке бессознательному приходится прибегать к особенно решительным мерам, чтобы обеспечить принятие своих содержаний. Тут лучше всего пригождается проекция, когда содержания как бы передаются объекту, а тот затем отображает все то, что ранее было скрыто в бессознательном. Действие проекции можно наблюдать везде – в душевных болезнях, в идеях преследования и галлюцинациях, у так называемых нормальных людей, видящих соринку в чужом глазу, но не замечающих бревна в своем, наконец в крайней форме, в политической пропаганде.

610 Проекции имеют, образно выражаясь, разные радиусы в зависимости от того, связаны ли они с индивидуальными или с более общими, коллективными условиями жизни. Индивидуальные факты и неосознаваемые вытеснения относятся к нашему ближайшему окружению, к кругу родных и знакомых. Коллективные содержания, будь то религиозные, философские, политические или социальные конфликты, выбирают для себя соответствующих «массовых» носителей – масонов, иезуитов, евреев, капиталистов, большевиков, империалистов и т. д. В грозной текущей ситуации современного мира, когда люди начинают видеть, что на карту ставится сама жизнь на планете, создающая проекции фантазия устремляется за пределы земных институций и сил – в небеса, в межзвездное пространство, где когда-то обитали былые вершители человеческих судеб, то бишь боги. Наш земной мир раскололся на две половины, и никто не знает, откуда должно прийти избавление. Даже люди, которые никогда бы не подумали, что их самих однажды всерьез затронут религиозные проблемы, начинают задавать себе фундаментальные вопросы. Значит, не будет ничего удивительного, если те слои общества, которые не спрашивают себя ни о чем, станут жертвами «видений», или широко распространенных мифов, в которые одни искренне верят, а другие отвергают за явной нелепостью. Очевидцы с безупречной честностью возвещают о «знамениях в небе», увиденных «собственными глазами», и о пережитых чудесах, превосходящих человеческое понимание.

611 Все это, естественно, ведет к обилию требований предоставить какое-либо внятное объяснение. Первоначальные попытки объяснить НЛО русскими или американскими изобретениями быстро потерпели неудачу из-за «невесомого» поведения чужих аппаратов, недоступного земной технике. Человеческая фантазия, уже знакомая с идеей космических полетов на Луну, без колебаний предположила, что разумные существа более высокого порядка научились противодействовать гравитации и, используя межзвездные магнитные поля в качестве источников энергии, путешествуют в космосе со скоростью света. Дескать, недавние ядерные взрывы на Земле привлекли внимание этих гораздо более развитых обитателей Марса или Венеры, которые обеспокоились возможной цепной реакцией и последующим разрушением нашей планеты. Поскольку такая возможность несет в себе катастрофическую угрозу для соседних с нами планет, их обитатели ощутили необходимость наблюдать за развитием событий на Земле; они полностью отдают себе отчет в том, к какому катаклизму способны привести наши неуклюжие ядерные эксперименты. Тот факт, что НЛО не приземляются и не проявляют ни малейшей склонности к общению с людьми, объясняют следующим образом: гости, несмотря на свои превосходящие знания, вовсе не уверены, что их хорошо примут на Земле, и по этой причине тщательно избегают любого близкого контакта с людьми. При этом сами они, как и подобает высшим существам, настроены вполне миролюбиво и не причиняют вреда землянам, довольствуясь пристальным осмотром аэродромов и атомных станций. Почему эти высшие существа, проявляющие столь жгучий интерес к участи Земли, до сих пор, спустя десяток лет, не нашли способа общения с нами, несмотря на познания в языках, – загадка. Следовательно, нужно искать другие объяснения, например, что некая планета попала в затруднительное положение, возможно, из-за недостатка воды, потери кислорода или перенаселения, и ищет для себя новую pied-à-terre[353]. Разведывательные патрули работают с особой тщательностью и осмотрительностью, правда, устраивая зрелище в земном небе уже сотни, если не тысячи лет. После Второй мировой войны их стали замечать массово – очевидно, потому, что планируется скорая высадка. Сама безобидность чужаков в последнее время подвергается сомнению. Среди рассказов так называемых очевидцев хватает сообщений о приземлениях НЛО – разумеется, с англоговорящими пассажирами. Эти космические гости иногда предстают идеализированными фигурами, кем-то вроде техногенных ангелов, озабоченных нашим благополучием; порой же это чрезвычайно умные карлики с огромными головами, лемуроподобные существа, покрытые шерстью и с когтями на лапах или карликовые монстры в доспехах, похожие обликом на насекомых.

612 Попадаются даже «очевидцы», тот же мистер Адамски[354], который рассказывает, что летал на НЛО и совершил кругосветное путешествие вокруг Луны за несколько часов. Адамски сообщает поразительные сведения – мол, обращенная от нас сторона Луны содержит атмосферу, воду, леса и поселения, и его нисколько не смущает поведение Луны, которая всегда повернута к Земле своей негостеприимной стороной. Эти убогие свидетельства охотно воспринимают даже такие культурные и добропорядочные люди, как Эдгар Сиверс[355].

613 Учитывая вошедшее в поговорку пристрастие американцев к фотокамерам, поистине удивительно, до чего мало предъявляется «подлинных» фотографий НЛО, хотя за многими аппаратами, как утверждается, наблюдали на протяжении нескольких часов с относительно близкого расстояния. Я лично знаю человека, который вместе с сотнями других людей видел НЛО в Гватемале. С собой у него был фотоаппарат, но от волнения он совсем забыл сделать фото, хотя дело происходило днем, а «тарелку» наблюдали целый час. У меня нет причин сомневаться в честности этого человека, но его история подкрепляет мое предположение о некоей нефотогеничности НЛО.

614 Как видно из сказанного, наблюдение за НЛО и обсуждение этих случаев уже привели к появлению очередной легенды. Помимо тысяч газетных репортажей и статей, существует обширная литература по этому предмету, частью вздорная, конечно, однако частью вполне серьезная. При этом сами НЛО, похоже, никак не реагируют и, как показывают последние наблюдения, ведут себя привычным образом. Так или иначе, не подлежит сомнению тот факт, что они успели стать живым мифом. Перед нами прекрасная возможность оценить процесс рождения легенды, понять, как именно в трудное и темное для человечества время складывается чудесная история о попытке вмешательства внеземных «небесных» сил – как раз когда человечество в своих фантазиях всерьез рассматривает космические путешествия и посещение других планет, даже вторжение на них. Мы желаем полететь на Луну или Марс, а обитатели других планет нашей системы (или даже неподвижных звезд) желают побывать у нас. Мы, по крайней мере, осознаем свое стремление к покорению космоса, но вот допущение того, что имеется соответствующая внеземная тяга, сугубо мифологично, то есть является проекцией.

615 Жажда сенсаций, любовь к приключениям, технологическая дерзость и интеллектуальное любопытство – все это может показаться достаточным мотивом для наших футуристических фантазий, но побуждение плести такие фантазии, особенно когда они принимают реальную форму – например, в виде спутников, – проистекает из единой основной причины, а именно из общего бедственного положения людей и тех насущных потребностей, которые им обусловлены. Можно предположить, что Земля становится для нас слишком тесной, что человечество хочет вырваться из своей «тюрьмы», где нам угрожает не только водородная бомба, но и стремительный рост населения (эта проблема куда важнее), вызывающий обеспокоенность специалистов. Люди стараются о нем умалчивать либо оптимистически ссылаются на те богатые возможности, которые сулит интенсивное производство продуктов питания, как будто не понимая, что это не более чем отсрочка окончательного решения. В качестве меры предосторожности индийское правительство выделило полмиллиона фунтов на пропаганду контроля над рождаемостью, а русские используют систему трудовых лагерей как один из способов справиться с избытком рождаемости[356]. Поскольку высокоцивилизованные страны Запада умеют помогать себе иными способами, непосредственная опасность исходит не от них, а от малоразвитых народов Азии и Африки. Здесь не место для обсуждения вопроса о том, насколько две мировые войны послужили решению задачи по сокращению численности населения планеты любой ценой. У природы вообще много инструментов для избавления от излишков. Жизненное пространство человека фактически постоянно ужимается, для многих народов порог расселения давно превышен. Близость катастрофы возрастает по мере того, как множащееся население земного шара наседает друг на друга. Плотность проживания порождает страх, который взывает к внеземным силам, так как на земле помощи не найти.

616 Отсюда берутся знамения в небесах и высшие существа из космических кораблей, придуманных нашей технологической фантазией. Из страха, причина которого далеко не полностью понятна и, следовательно, не осознана, возникают объяснительные проекции, которые стремятся найти причину происходящего во всевозможных вторичных явлениях, сколь бы неподходящими те ни были. Некоторые проекции настолько очевидны, что искать дальше кажется почти напрасным[357]. Но если у нас есть желание понять те массовые слухи, которые как будто сопровождаются коллективными видениями, мы не должны довольствоваться слишком рациональными и слишком очевидными мотивами. Причина должна лежать в глубинных слоях нашего существования, если мы хотим объяснить такое экстраординарное явление, как НЛО. В былые времена «тарелки» казались занятными диковинками (Kuriosa), но их появление оборачивалось разве что местными слухами.

617 Всеобщая, массовая молва – удел нашей просвещенной, рационалистической эпохи. Широко распространенная фантазия о гибели мира в конце первого тысячелетия от Рождества Христова была метафизической по происхождению и не нуждалась в НЛО для придания ей рациональности[358]. Вмешательство небес в людские судьбы вполне соответствовало мировоззрению того времени. Но нынешнее общественное мнение вряд ли смирится с допущением метафизического акта, иначе бесчисленные священники давно бы уже прозревали предупредительные знаки на небосводе. Наше мировоззрение ничего подобного не ожидает. Мы гораздо более склонны думать о возможности психических нарушений и расстройств, тем паче что наше душевное равновесие стало чем-то вроде общей проблемы после недавней мировой войны. Неопределенность неумолимо нарастает. Даже историки уже не могут опираться на традиционные процедуры в оценке и объяснении событий, охвативших Европу за последние несколько десятилетий; они вынуждены признавать, что психологические и психопатологические факторы самым пугающим образом расширяют границы историографии. Тот очевидный интерес, который поэтому проявляет мыслящая общественность к психологии, вызывает понятное неудовольствие академий наук и некомпетентных специалистов. Несмотря на ощутимое сопротивление, оказываемое этими кругами, психологов, осознающих свою ответственность, не следует отговаривать от критического изучения столь массового явления, как НЛО, поскольку мнимая нелепость сообщений о «летающих тарелках» подсказывает здравому смыслу: наиболее пригодное объяснение тут кроется в психическом расстройстве.

618 Поэтому следует обратить внимание на психическую сторону этого явления. Кратко суммируем и рассмотрим основные положения слухов об НЛО. В земной атмосфере как днем, так и ночью наблюдаются некие объекты, не похожие ни на какие известные метеорологические явления. Это не метеоры, не ошибочно опознанные «неподвижные» звезды, не «температурные инверсии», не скопления облаков, не перелетные птицы, не воздушные шары, не огненные болиды и уж тем более не бредовые следствия опьянения или лихорадки, а также не откровенные вымыслы очевидцев. Как правило, люди видят некое круглое тело – дискообразное или сферическое, светящееся или сверкающее разными цветами, реже – сигарообразную или цилиндрическую фигуру различных размеров[359]. Сообщается, что иногда объекты не разглядеть невооруженным глазом, зато они оставляют «след» на экране радара. Круглые тела в особенности схожи с теми фигурами, которые бессознательное посылает нам во сне и в видениях. Посему их надлежит трактовать как символы, олицетворяющие в визуальной форме какую-то мысль, которая не мыслится сознательно, а просто присутствует – латентно и незримо – в бессознательном и становится видимой лишь в процессе осознания. Однако видимая форма только приблизительно выражает смысл содержания бессознательного. На практике этот смысл нужно дополнять усиливающим истолкованием. Неизбежные ошибки толкования могут быть устранены с помощью принципа «ожидания событий», когда мы получаем непротиворечивый и удобочитаемый текст, сравнивая последовательности сновидений у разных людей. Персонажи слухов могут быть сведены к принципам толкования сновидений.

619 Если применить этот метод к круглому объекту – будь то диск или сфера, – мы сразу получим аналогию с символом целостности, хорошо известным всем, кто изучает глубинную психологию: это – мандала (на санскрите «круг»). Это ни в коем случае не новое изобретение, его встречаешь во все эпохи и повсеместно, причем всегда с одним и тем же значением; оно появляется снова и снова, вне зависимости от традиции, у современных людей в качестве «защитного, «апотропейного» средства, или как доисторическое «солнечное колесо», или как магический круг, или как алхимический микрокосм, или как нынешний символ порядка, который организует и охватывает психическую цельность[360]. Как я показал в другом месте[361], на протяжении столетий мандала превратилась в явно психологический символ целостности, что доказывает история алхимии. Позвольте показать, как проявляется мандала у современного человека, на примере сна шестилетней девочки. Ей приснилось, что она стоит у входа в большое незнакомое здание. Там ее ждала фея, которая позвала девочку внутрь и по длинной колоннаде провела в нечто вроде центрального зала, где сходились такие же колоннады со всех сторон. Фея шагнула в центр и превратилась в высокий язык пламени. Три змеи обернулись вокруг огня, как бы его огибая.

620 Здесь мы имеем классический, архетипический детский сон, который не просто снится довольно часто, но иногда рисуется на бумаге без какого-либо принуждения извне с очевидной целью отвратить неприятные или беспокоящие семейные воздействия и сохранить внутреннее равновесие.

621 В той мере, в какой мандала охватывает, защищает и оберегает психическую целостность от внешних влияний и стремится объединить внутренние противоположности, она в то же время выступает особым символом индивидуации – и была известна как таковая даже в средневековой алхимии. Душа должна была иметь форму шара, по аналогии с мировой душой Платона[362], и тот же символ мы встречаем в современных сновидениях. Этот символ по причине своей древности ведет нас к небесным сферам, к платоновскому «наднебесному месту»[363], где хранятся «эйдолоны» всего на свете[364]. Следовательно, ничто не мешает наивно истолковать НЛО как «души». Естественно, такое толкование не отражает нашего современного представления о психике; оно дает непроизвольную, архетипическую или мифологическую картину бессознательного содержания, rotundum (круги, округлости, шары. – Ред.), как говорили алхимики, выражающую целостность индивидуума. Я определил этот спонтанный образ как символическое представление самости, под которой подразумеваю не эго, а совокупность черт сознательного и бессознательного[365]. В этом я не одинок, герметическая философия Средник веков пришла к очень похожим выводам. Архетипический характер идеи подтверждается спонтанным ее возвращением к современным людям, которые ничего не знают о такой традиции. Даже люди, которые могли бы о ней знать, никогда не предполагали, что их дети станут видеть во сне символы герметической философии. Здесь царит глубочайшее и темнейшее невежество, которое, конечно, является самым неподходящим проводником для мифологической традиции.

622 Если рассматривать круглые блестящие объекты, возникающие в небе как видения, то едва ли можно избежать истолкования этих объектов как архетипических образов. Тогда они оказываются непроизвольными, автоматическими проекциями инстинктов; подобно любым другим психическим проявлениям или симптомам, их нельзя отвергать как бессмысленные и случайные. Любой, кто обладает необходимыми историческими и психологическими познаниями, скажет, что символы круга играли важную роль во все времена; в нашей области культуры, например, они символизировали не только душу, но и божественность. Старая поговорка гласит: «Deus est circulus cuius centrum est ubique, cuius circumferentia vero nusquam[366]». Бог в своем всеведении, всемогуществе и вездесущности (omniscientia, omnipotentia, omnipraesentia) есть символ целостности, en to pan (ἓν τὸ πᾶν), нечто круглое, полное и совершенное. Прозрения такого рода в традиции часто ассоциируются с огнем и светом. Значит, для Античности легко вообразить НЛО как «богов». Это поразительные проявления целостности, чья простая круглая форма отображает архетип самости, которая, как мы знаем из опыта, играет главную роль в объединении непримиримых противоположностей и потому лучше всего подходит для компенсации расщепленного сознания нашего века. Она занимает особое место среди архетипов, поскольку является прежде всего регулятором, упорядочивающим хаотические состояния, придает личности максимально возможное единство и целостность. Она создает образ Богочеловеческой личности, Первозданного Человека или Антропоса[367], chên-yên[368] (истинного или целостного человека), Илию, призывающего огонь с неба, возносящегося к небу на огненной колеснице[369] и выступающего предтечей Мессии. Вспомним еще догматизированную фигуру Христа, а также Хидра, или Зеленого[370], который тоже соответствует Илии: оба скитаются по земле, но второй есть человеческое олицетворение Аллаха.