Дьявол на северном тракте

— Помилуйте, наместник изменился в лице, губы его стали серыми, глаза — испуганно забегали. Помилуйте, пан вельможный…. мы не скрывали. Да, несчастный случаи у нас бывали, но ведь это люди сами гибли….по собственной неосторожности.

— Что по собственной неосторожности? Горло себе резали неосторожно? Баба косить пошла — по харе резанула? Так чтоли? Я направлю князю письмо. О вашем неповиновении и о том, что Вы мне не даете исполнть свой долг. Вас с поста снимут, я своего добьюсь. Только снова уйдет время. А за это время — кого — нибудь убьют. И виноваты в этом будете Вы.

Могилу ксендза эксгумировали на рассвете — во избежание излишнего внимания зевак и фанатиков. Ванькович сам вскрывал тяжелую крышку, вынимал гвозди.

Тонкая прохладная рука коснулась влажного лба -

— да у него жар!

— горячка? Старики сказывали что от мертвяка заразиться можно. А могилу вскроешь — сам в нее скоро и того…

— Да что же вы за люди то такие! Ядвига с упреком посмотрела на наместника и его ухарцев — вам только волю дай хоронить кого нибудь. Вы и рады….воронье!

— Что же Вы пани…обижаете..

— ну Вас! Убивца поймать обещали, который Ходевича порешил…пол года прошло. что предприняли? А…толку от Вас! Он хотя бы старается, не то что … — закрылись по своим избушкам и сидите, нос лишний раз на улицу не кажете.

— Подите лучше, не мешайте. Радомира, неси тряпья да воды колодезной. А ещё малины. и листья в чулане на верхнем полоке — врачевать сейчас ищейку нашу будем.

— Идите да что же вы встали!

Наместник мялся в дверях…

— То есть вы надеетесь пана выходить. И утверждаете что это не кара господня за святотатство его постигла?

— Подите пане Иван по добру по здорову! Не то запущу в вас тряпкой мокрой.

— Что же вы довели то себя …Ядвига сидела у постели Ваньковича почти сутки, и заботилась о нем с усердием бывалой сиделки. В сознание пан приходил всего дважды — да и то, больше бредил.

— как же можно… один… под проливным дождем. Хоть Вы не умирайте…

— почему я должен умереть, позвольте спросить? И отчего столь почитаемая госпожа сидит у моей постели, словно служанка. Право сказать — не ловко.

— Слава Богу!

Ваньковичу показалось, что Ядвига смахнула слезу.

— что вы. Вы будете жить.

— а сижу я оттого что все на Вас крест поставили. Наместник жалобу князю направил — написал говорят, что вы колдун и в полночь на кладбище над могилой ксендза глумились, люд у нас дикий — что не скажи, всему поверят. А тут ещё и лихорадка ваша …

Рыгор уселся на мягких подушках. Благодарю за заботу, пани. Одна просьба — кружку горячих щей и я вас покину.

— И куда, позвольте спросить, направитесь?

— К князю. Я должен опередить обоз с письмом наместника. Князь человек мудрый, в нечистую силу верит слабо — а вот в заговор…

— Не геройствуйте Ванькович. Уже все знают, что под Сморгонью Вас ждет дружина. Размещайтесь с ратниками своими у меня — благо, места много, 100 крестьян зимовало. Все в выигрыше останемся — вы не будете мотаться по дворам, а мне конский топот да убийцы может мерещиться перестанут. Все двор мой стороной обходить будут, зная что ищейка с волкодавами тут. И да, вы меня не стесните — мужнина половина дома пустая. Северная зала, да трое покоев. Хватит Вам? Во дворе есть сруб для дружины. А коли общество мое Вам не приятно — можете с дружиной обосноваться. Решать Вам. Ваньковичу общество Ядвиги не приятно не было — скорее даже наоборот. Вдова относилась к тому особому типу женщин — с красотой, не бросающейся в глаза, но цепляющей постепенно и оттого — более притягательной. Вместо пана с письмом к князю отправили гонца на быстроногом скакуне — в обход тракта, тайной дорогой, и тот успел не только опередить обоз с наместниковой кляузой но и привезти ответ — Его величество повелевает продолжать и татей найти любой ценой.

Глава 8

Один за другим из трясины появились 12 всадников, а за ними — атаман на гарцующем красавце — скакуне. Двое лесорубов, наблюдавшие за этой картиной в опустившихся сумерках не могли поверить своим глазам. Кони ступали бесшумно, и казалось что они плывут в тумане, не касаясь земли. Скакуны были черны, как ночь, всадники были черны, как ночь, и лишь на забрале атаманского шлема играли последние окровавленные блики опускающегося за горизонт солнца. Отряд плыл тихо, всадники молчали, лесорубы так же боялись открыть свое присутствие — и хранили тишину. Но вот предводитель достал из-за пояса горн, странный, словно — из былинных сказаний про древних воинов и затрубил. Что это был за звук! — приглушённый рев зверя из самых глубин ада. Вслед да горном в руках атамана появился старинный двуручный меч, и, начертив воздухе красивую дугу, выверенным движением отрубил лесорубу голову.

Голос атамана, обратившегося к второму мужчине звучал, словно из глубокой пещеры и был сродни звуку зловещего рога

— Ты, собака. Возьмёшь эту падаль и пойдешь с ней в город. Встанешь на центральной площади и будешь ждать утра, а утром расскажешь всем — что здесь узрел. И знай — око мое всевидящее, я палладин бога, что сеет Смерть.

Ванькович никак не хотел просыпаться. Что за чудесные времена настали! Он выполнял княжеское поручение, жил в доме прекрасной женщины, имел отдельные покои, слуг и собственную повариху. Каждое утро пана начиналось с обливания колодезной водой — прямо во дворе, разминки с саблей, обеда, а заканчивалось ужином в одном из соседских поместий, прекрасным пивом, веселой беседой и иногда карточной игрой. Все чаще Рыгор старался бывать в обществе Ядвиги (насколько это позволяли нормы приличия для вдовы в трауре), повсюду ее сопровождал и всем старался помочь.

— Вы не простая женщина, в Вас есть тайна, все самое прекрасное сокрыто от глаз.

Русиновская принимала похвалы с достоинством, а соседи надеялись погулять на свадебном пиру, как пройдет траур по убиенному супругу. И лишь одна мрачная тень не давала Ваньковичу покоя — тень не пойманной шайки головорезов. Год, отведенный князем Александром на поимку банды, был на исходе.

В дверь постучали

— пане проснетесь. Наместник Вас внизу дожидается.

— что привело Вас, любезный, Рыгор был не в духе, из — за раннего визита ему пришлось остаться без утреннего обливания и упражнений с саблей, а тело, привыкшее к экзекуциям требовало разрядки.

Наместник был натурально зелен.

— Ванькович, идёмте за мной.

На центральной городской площади, прямо на ступенях кафедрально костела сидел человек, в руках он держал отрубленную голову товарища. Говорить человек не мог, лишь плакал, с неистовством крестился, иногда целовал схолодный мрамор ступеней, а местный врач, пришедший с успокоительным настоем установил — что травы тут не помогут, ибо несчастный повредился в рассудке.

Позже люд признал в сидящем у костела товарища — одного из ушедших на заготовку леса дворовых крестьян пани Русиновской.

Глава 9

Рыгор, это мне предупреждение. Мой двор следующий, и не спасти тебе меня. Смерть ходит за околицей моего дома, смеется, скалится, играет, зовет. Ушли мать с отцом, ушел Ходевич — но ждет она меня. Женщина была спокойна перед лицом нависшей опасности, и лишь излишняя бледность да отсутствие румянца выдавали ее волнение.

— У тебя полный хором оружия упражняйся. Хочешь бердыш бери, хочешь — саблю, а хочешь из саадака стрелять научу.

— все бы тебе смеяться…

У Ядвиги действительно имелся внушительный запас вооружения, доставшийся в наследство от отца и мужа. Но разумеется, запас этот не использовался, а потому покрывался пылью в одном из надёжно запертых чуланов.

Вечером того же дня Ваньковичу пришло письмо — о тяжёлом состоянии князя Александра, новом его преемнике, а так же приказ немедля явиться в Вильно.

С тяжелым сердцем покидал пан свою возлюбленную, но все же оставил присматривать за ней 8 своих ратников да Казимира Причинца, дабы ежели что — могли защитить, уберечь и увезти в безопасное место.

Глава 10

На самой границе леса, на отшибе в старой хате разместились 30 оршанцев — известных в княжестве наемников, из бывшей шляхты, направленных на поимку державшей в страхе половину королевства банды.

Рыгору Ваньковичу не доверяли. Рыгора Ваньковича поднимали на смех — виданное ли дело, не справился с возложенной на него обязанностью за год, а тут — пред лицом светлейшего монарха дал обещание — «Через месяц банда будет истреблена, а главарь доставлен в Вильно!»

— А коли обманешь, Ванькович? Не справишься? Коли Оршанцы вперед тебя убивцев приведут? Коли кишка твоя тонка?

— А коли не справлюсь — упаду на саблю!

Оттого весь двор и потешался — зная, что Ванькович следствия не ведет — а только за вдовой паночкой ухлестывает, некоторые поговаривали даже — что он сделал Ядвиге предложение, да только и ждут влюбленные — срока истечения траура по убиенному супругу.

— Ванькович! Падай ужо на саблю! Чего ты ждешь! Какая разница, сейчас или через месяц, тебе только курей ловить, да и то не под силу…стар стал, батюшка, стар. Молодой гонористый оршанец — Ясмин не мог сдержать смех. Улыбка без двух передних зубов получилась жуткая. — Куры от тебя утикают — они знаешь пан, проворные. Вот цыплят — это да. Самое по тебе работа… Рыгора такие речи не задевали, он был человеком слова и знал, что если татей не изловит, обет свой выполнит, а по сему — проводил может быть последний месяц, отпущенный ему — в празднествах да застольях. Кутежам предавались и Оршанцы — пиры их были размашисты, гремели на всю округу и прославились драками да невиданным количеством выпитого.

Одна только Ядвига не находила себе места — то металась по усадьбе, то часами сидела на краю постели. Пана своего она встречала слезами на красивом лице

— Рыгор давай сбежим. Куда глаза глядят, хоть в Киев, хоть дальше, не ведомо мне, что дальше будет, но не желаю я ни тебя смерти отдавать, ни сама умирать.

Ванькович девушку гладил нежно по щеке, вытирал с красивого лица слезы

— Что ж ты творишь со мною. Не могу я так поступить. Не по совести это. Никогда от слова своего не бегал…

— Не изловишь ты чертей. Времени мало осталось, а они тебя за нос водят ты в Сморгонь, они на тракт, ты — обратно, они вспять — как сквозь землю.

Ванькович все понимал, понимал и положение свое — безнадежное. По долгу смотрел на красавицу, не отвечал ей, сжимал руки в кулаки до бела, выбегал из комнаты и возвращался на следующий день.

На крыше маленького домика рос мох, а на столбе у ворот прочно обосновалась березка. Не стоит упоминать того, что крыша прохудилась, текла, и жить, так чтобы из стен не дуло, а сверху не капало — можно было только в одной из комнат — но хозяину — маленькому улыбчивому старичку — доброй душе достаточно было и этого. Пан Собейко жил бобылем — семьи не имел, слуг и крестьян тоже. Промышлял летом сбором грибов да ягод, зимой — охотой на зайца, да добычей беличьих шкурок, но это — когда был помоложе. Сейчас же Собейко все знали как непревзойденного мастера плетения корзин из бересты да тоненьких ивовых прутиков. Что за чудные корзины это были — тончайшая паутинка! А какие потешные игрушки делал для окрестной детворы добрый пан, вся округа так его и звала — дедушко.

Дедушко возвращался затемно — скрипучую калитку затворил на засов, погладил старую кошку

— Ну кошенька, пошли в дом, молока налью, зябко нынче

Не то, чтобы старый пан боялся за свою жизнь, или думал, что кому-то нужна она, жизнь эта самая, и все же — осторожность соблюдать стоило.

Первый мороз прихватил жухлую траву. Сначала дедушко услышал руст травы — за забором кто-то был.

Затем в ворота постучали.

— Кто там, на ночь глядя? Денег у меня нет, брать нечего. Дом разваливается вон, подите по-хорошему, люди добрые, не убивайте старика, не губите душу, дайте своей смертью умереть.

— Собейко, пусти! — За дверью был не один человек — то была толпа, и пешие и конные. В темноте зажглись первые факелы.

— Пусти Собейко, это я, Русиновская!

— По что бы знатной пани по дворам в столь поздний час мотаться?

— Напали на меня, пусти Собейко! Не дай погибнуть!

Пан хорошо знал голос Ядвиги, так же он знал — что говорившая за забором женщина ею не была. Если то и вовсе — была женщина.

Ворота с грохотом упали на землю в тот самый момент, когда старик закрывал дверь в дом на маленький хлипкий засовчик.

Разбойники закружились вокруг хаты — двое прыгнули на ветхую крышу и тотчас провалились сквозь нее в темное нутро дома, переломав ребра. Один разбил стекло и сквозь маленькое окошко ввалился в кромешную темноту не освещаемой комнаты. Двое налегли на дверь, которая тотчас слетела с петель. Главарь заливисто хохотал — он знал — и что Собейко живет один, и что поживиться у него есть чем — за прекрасные корзины все окрест, от шляхты до крестьян готовы были платить.

Бандиты вваливались в дом, доносился звук борьбы, но вот что странно — трупа Собейки не выкидывал никто.

Через несколько минут — все разбойники были внутри хаты.

Ну что вы возитесь, старика одного не можете поймать?

Главарь злился, не понимал что происходит, почему так долго. Спешился, вытащил саблю и исчез в темноте старого собейковского дома. Через мгновение глаза, привыкли к сумраку— на лавках лежали тела, тела же были и на полу, повсюду растекалась кровь и ступать приходилось очень осторожно, чтобы не поскользнуться. Воздух был отвратительный — смердело как на скотобойне.

Засада! Главарь понял это сразу, как оказался в доме и увидел убитых. Его парни были хорошо обучены навыкам ближнего боя, вооружены до зубов — но внезапного нападения не ожидали. Однако досталось и врагам — среди оршанцев, это были именно они, сомневаться не приходилось, так же было не мало убитых.

— За живыми вернусь опосля…

Из дальней комнаты доносилась возня — нужно было спешить, успеть на подмогу своим, нельзя чтобы кто-то попал в плен и не дай боже — сдал всю шайку.

В тускло освещенной комнате с лучиной в одной руке и саблей в другой сидел в старом шелковом халате Собейки Ванькович.

— Ну что? Познакомимся ужо? А то ты все бегаешь и бегаешь от меня, устал я тебя ловить, устал.

К удивлению пана главарь не стал нападать на него, а лишь развернулся и с поистине звериным рыком выпрыгнул в прихожую. Еще один скачок и он у двери, свист, верный конь…..скорее, успеть, скрыться в лесу там — в корнях старой ели землянка, никто не найдет.

Ванькович не дурак. У Ваньковича конь давно на готове, роет землю, прядет ухом, ждет у распахнутого окна.

Погоня. Чей конь — быстрее?

До леса немного — вот уже видны первые ели. Но, Но, скорее!

Главарь настигнут — как быть? Рукой с коня его не стащить — прижимается к скакуну, опытный.

Эпилог

Эх, была не была!

Небольшой морской кортик, не раз выручавший пана прочертил дугу в воздухе и вонзился в мягкую плоть. Лошадь главаря бешено заржала — и что и было нужно Рыгору — сбавила скорость.

Взмах саблей — удар по поджилкам, главарь летит на землю, ударяется, старается встать на отказывающие ноги — ну, хоть пешком! Так не бывает! Меня не настигнуть! Я — зарница ночная! Я — порядок и закон! До леса то всего ничего осталось!

Нет. Не вытащить ноги главарю из под коня. Не даром Ванькович свой хлеб на королевской службе проедал — и порох нюхал и турецких скакунов валить в бою научился.

— Что? Сказал же не уйдешь.

Главаря било крупной дрожью, он старался высвободить застрявшую и по — видимому сломанную ногу, все было тщетно. Плащ черный, накинутый на плечи придавал фигуре разбойника объема — величины и значимости, но то было, когда он гордо стоял на ногах, а сейчас плащ просто висел мокрой тряпкой, и становилось понятно — что никакой это не мертвец живой, не посланник ада, не упырь, не тать, а самый что ни на есть обыкновенный человек. Щуплый, если не сказать худой.

Ванькович понимал, что опасности для него убивец не представляет. А по тому особо не торопился. Вальяжной походкой подошел к человеку, придавленному лошадью, и, разумеется, сперва толстой веревкой связал руки, обмотал тело, а затем одним рывком сорвал с головы устрашающий старинный шлем с забралом.

Как сказывал потом народ — не каждый король мог похвастаться таким количеством людей на коронации.

Казнь была назначена на утреннее время. День стоял морозный и солнечный. Заранее глашатаи стольного града Вильно оповестили жителей о предстоящем событии — публичной казни атамана страшной шайки, державшей в страхе все княжество почитай несколько лет.

Толпа гоготала, шумела, колыхалась. Люди надеялись увидеть если не черта во плоти то покрытого шрамами двухметрового верзилу — как минимум.

Каково же было их удивление, когда на эшафот вывели женщину — в дворянском платье. В гробовой тишине палач снял мешок и провозгласил:

— Желаешь ли ты покаяться?