Дьявол на северном тракте

KaliSiva

Дьявол на северном тракте

Глава 1

Она бежала по мерзлой земле, спотыкаясь, шурша кринолиновыми юбками, путавшимися в ногах. Шелест кринолина был единственным звуком в этой мертвенной предрассветной тишине. Первые лучи восходящего из-за свинцовых туч солнца, едва начинали брезжить на горизонте, заливая округу кровавым светом. Женщина была напугана.

Сашко разбудил настойчивый стук в дверь, он удивился — никого не ждал, жена должна была вернуться засветло. Мужчина попытался избавиться от навязчивого звука, забравшись с головой под теплую медвежью шкуру. Мех грел, баюкал и Сашко начал проваливаться в сон. Звуки за дверью становились все громче, к стуку присоединился и голос. Голос был определенно Баси. Чтоб тебя! Осторожно ступая ногами по холодным половицам мужчина подошел к маленькому грязному окошку. За дверью действительно билась супружница.

— Отворяю, Бася! Святые угодники, …за тобой, что — смерть с тобой гонится Женщина ввалилась в открывшуюся дверь и с грохотом обрушилась на пол. Вслед за ней ворвался поток ледяного воздуха и гнилостный осенний запах. Сашко поспешил закрыть дверь на засов.

Смерть, не смерть, а дьявол точно. Женщину трясло, говорила она сбивчиво и бессвязно. — На тракте — в корчме он. Это точно он…и пани меня отослала чтобы я тебя успела предупредить. Ведь всех, всю семью… и малых не пожалел.

— Воды попей, успокойся и толком объясни, что стряслось. Почему ты обед панам не стряпаешь? И что одна в такую рань через пролесок носишься… Мужчина старался сохранить спокойствие и стать, но от вида супруги ему становилось не по себе. Тяжело было смотреть на уютное, пухлое лицо жены — отчего-то вдруг ставшее бледным, с выбившимися из под чепца волосами и глазами по медяку.

Колодезная вода помогла Барбаре успокоиться.

Пани послала меня к тебе и велела оставаться дома. Крыльцо по весне сделаешь, а сейчас каждый человек на счету — все в пановской избе зимовать будем, без надобности на тракт нечего носа совать — ни пешему, ни конному….Тут по лицу женщины пробежала судорога … — Иначе перебьет нас всех, как куропаток…

Бася не могла держаться долго, она хотела рассказать услышанное от своей госпожи, но у нее не получалось, из глаз потекли слезы и она стыдливо утерла их рукавом.

Сашко знал, что хотела поведать ему жена. Уже давно в округе орудовала шайка головорезов — многие утверждали что без нечистой силы не обошлось. Уж больно жестоки были деяния их.

— Бася, кто?

— Корчма, за Ошмянами. Всех перебил — ни малых не пожалел, ни старых. Всем глотки перерезал. Знаешь Сашко, Людвига говорит он так души забирает.

— Врет твоя Людвига. Все врет. Ей бы сказки сочинять да детей пугать. Ну ну, полно. Царство небесное новопреставленным Богумилу, Немиру, Баруте, Геле, Явике, отрокам Можейко, Ятвику. — Сашко набожно перекрестился

Найдут душегуба, так и знай найдут.

Статная молодая женщина, сидела у окна с пяльцами. Узор не складывался, руки не слушались, пренебрежения тонкая шелковая нить не терпела и рвалась в неопытных руках. Женщина принадлежала к шляхте и да, она была хозяйкой, под подчинением у которой значилось около сотни крестьян. За окном царила небывалая суматоха, сперва могло показаться, что суматоха эта была предпраздничная — собирались все окрестные бабы с детьми, мужики с котомками, и даже дряхлые старики со своим скарбом. Каждый норовил притащить свою живность, места в господских хлевах и стойлах не хватало, а по сему во дворе можно было встретить не только крестьян, но и праздно шатающихся коз, коров, лошадей. Господские овчарки заливались звонким лаем и лишь два матерых волкодава сохраняли спокойствие.

Глава 2

Женщине, наблюдавшей за всем этим балаганным действом было 19 зим от роду и она была почти красива: широкая коса цвета воронова крыла ниспадала на плечи. Из под высокого воротника была видна белоснежная шея, щеки горели холерическим румянцем. Глаза меняли цвет — в зависимости от погоды, были то зеленые, то темно — карие, а левый глаз немного косил. Зим 100 назад, будь она не шляхтичкой а простой дворовой бабой — быть ей повешенной на осиновом суку за ведьмовство. Но нынче на дворе не смутные времена, а просвещенный 1506 год от Рождества Христова, поэтому женщина живет да здравствует. Зовут ее Ядвига и принадлежит она к древнему знатному роду — Русиновских. Рано пришлось ей стать хозяйкой родового гнезда. Два года минуло с тех пор, как ушел ее батюшка со славными другами в боевой поход — искать не славы, но справедливости. Два года минуло с тех пор, как конь батюшки — верный Гром вернулся из боевого похода один, без седока. К сбруе был прикован лишь двуручный меч с засохшими бурыми пятнами крови предателей. Все глаза выплакала мать Ядвиги, оставшись без света очей своих — храброго мужа, не смогла нести тяжкого вдовского бремени и одной зимы. Прошел год траура по родителям и перед окнами хоромов девушки выстроились сваты со сватьями. Всех прочь гнала Ядвига! Спрашивали ее: «Что делать будешь когда тать ночной твою хату грабить придет? Кто защитит тебя от ножа убийцы?» — «Сама справлюсь» — на все был один ответ. Но все же пришлось выйти замуж — людская молва ранит порой похуже любого татя. Начали за спиной сначала на улицах а потом и в костеле шептаться — Русиновская то наша, мол — старая дева. Замуж не идет, знать чужих мужей из семей уводить будет. Ну а кто-то и в связи с нечистым упрекал (уж сильно хороша была молодая шляхтичка). В мужья Ядвига взяла человека серьезного, строгого нраву, но доброго, вдовца Ходевича. Молва гласила — что умножила она этим браком состояние свое вдвое, но по правде — была все это ложь, да людские пересуды. Ходевич был игроком, игроком безнадежным — и чем больше времени он проводил за карточным столом тем свирепее становился, иногда и совсем терял человеческий облик.

Рукоделие пришлось отбросить в сторону. Молодая госпожа не находила себе места: ходила из угла в угол, и конец накинула на плечи тонкую шаль, доставшуюся от матери и вышла на крыльцо. Крыльцо текло в дождливую погоду, под ногами образовывалась лужа и пару раз кухарка — Барбара скатывалась с этого крыльца то с кринкой молока, то с корзиной печива, при этом, разумеется разлив и испоганив все, что было в руках. Сейчас было сухо, стоял теплый солнечный октябрь. Скрипели колеса телег, ржали лошади, перекрикивались мужики и плакали дети — Ядвигу оглушил рокот людского муравейника. Суматоха, царившая у нее во дворе — была вовсе не предпраздничной, это был сбор по ее приказу — боевая тревога. Округу — от Минска до Вильно в последний год сотрясала череда зверских убийств. Конечно на тракте и раньше случались разбойные нападения, нечего было ходить в ночное время разинув рот — особенно человеку с кошелем золотых — но такого не было никогда. Убийства отличались беспощадностью, жестокостью, непримиримостью к жизни и абсолютной бесчеловечностью. Полностью вырезали подворья, убивали крестьян, шляхтичей средней руки — не оставляя в живых никого — ни слепых немощных стариков ни

даже младенцев.

— Здрава буди, матушка

— И тебе не хворать, Остап.

К Ядвиге обращался кузнец — крепкий мужчина возраста ее мужа.

— Матушка вы наша. Заступница милосердная. Мало кто из господ крестьян на зимовку на подворье зовет. Буди здрава матушка.

Полно, тебе, Остап. Щеки женщины залились еще большим румянцем, глаза блестели. — Вы мне мертвые ни к чему, да и я вам тоже. Вместе все глядишь — не страшно. А коли что ты с сынами бойцов соберешь, к Ходевичу братья приедут — все гладишь, дадим отпор. На большие подворья не нападали еще…

на большие подворья не нападали. Ядвига говорила и собственные слова звенели в ее ушах. Да. На большие подворья ПОКА ЧТО не нападали…

Что есть жизнь! — Лишь игра в карты на столе у Бога! Ему скучно и он решил сыграть кон — другой. А что на кону? Мы с Вами! Наша смерть, фарт и фатальность, любовь, супружество — говоривший был худощавым мужчиной зим 30, разумеется подвыпивший, как и все сидевшие за карточным столом. Рассуждал он горячо, размахивая руками., иногда вскакивая и беспорядочно расхаживая по залу. Это был местный пан — Казимир Причинец, шляхтич из дальнего уезда.

— Вот Вы — Ходевич. Скажите. Как, старик, смогли захомутать такую даму? Любовь? Рассудок? — Да бросьте Вы! Так легла карта, там — наверху.

Это Вы бросьте, Причинец. Не то отправлю Вас за вашим батюшкой., в пекло. Первое — я не старик, всего на 10 зим старше Вас. А второе — не смейте трогать ни меня, ни мою жену! — Ходевич был пьян. Пьян и разъярен. Высказывание свое он подкрепил ударом тяжелой глиняной кружки об стол и смачным плевком.

Ну, полноте, не серчайте. Может я Вам завидую. Как и вся округа…такую женщину в супружницы получили — статная, видная, жалливая.

А что это Вы — Казимирушка — (Ходевич пытался встать из за стола, но ему это не удалось, сказывалось количество выпитого) — что это Вы, позвольте спросить ко мне прицепились. И что это вы Ядвигу превозносите? Уж не осчастливила ли она и Вас жалливостью?

Разговор принимал оборот нешуточной ссоры, дело могло кончится плохо. К счастью, подоспел Корчмарь — Гости вельможные, пожалуйте рябчиков откушать, чудо как хороши., так и тают во рту, свежие, сочные — вчера на лугу резвились а сейчас вот — вам к ужину подоспели…

Гости загремели посудой, уловка корчмаря помогла — внимание было отвлечено.

(Рябчиком бы да тебе по башке — прошептал себе под нос Казимир. — Ничего, найдется и на тебя управа).

Ночь опустилась незаметно. Пан Ходевич отказался от провожатых (по что они мне, когда чекан в руке лучше всякого провожатого защитит и поможет) и брел в кромешной темноте восвояси, бормоча под нос что-то бессвязное, злое. Дважды высокородный вельможа падал, часть пути преодолел на четвереньках, заблудился, чертыхнулся, постоял у незнакомой околицы, оказавшейся его собственной и постучал в ворота. — Открывай собака! — Ходевич учтивостью не отличался, крестьяне знали его крутой вспыльчивый норов и предпочитали под горячую руку не попадаться, знали они так-же, что пан частенько поколачивает супругу свою, а она, сердечная, терпит, но виду не подает, из гордости. Соседская же шляхта, обитавшая верст за сто считала его едва ли не местным богом. Родовитый господин, вдовец, старший из трех братьев — смелый воитель, щедрый меценат, устроитель сиротского приюта, и прочая. Тело щедрого мецената, подскользнувшись на сухом крыльце все же ввалилось в хату и заорало: — Ядвига, сукино вымя. Где ты! Что мужа не встречаешь! Вот Я. Вернулся. А меня и не ждет никто. ЯДВИИГАА!!! Она появилась из — за колонны словно тень — бесшумно и незаметно. — Не буди крестьян. У нас их полный двор нынче. И не будь посмешищем, дай я лучше кафтан снять помогу, посмотри, весь рукав изодрал в клочья. Тонкие белые руки потянулись к широкому плечу мужчины. Тонкие белые руки были оттолкнуты с невероятной для пьяного человека проворностью, затем послышался звук удара, звон стекла, упало что-то тяжелое и наступила тишина.

Наутро пан стоял на крыльце и пил молоко прямо из кринки. Тонкая белая струйка некрасиво стекала по грязной бороде, марала рубашку и образовывала на половицах лужу. У пана нещадно ломило голову, он плохо помнил произошедшее накануне, и вовсе не помнил как оказался спящим посреди хаты. Утолив жажду он решил осмотреться — уж больно шумно было вокруг. Прямо сказать именно шум, доносившийся из — за окон его и разбудил. Перед крыльцом сновали крестьяне, по трое подносили бревна и доски к плотникам, которые сколачивали большой сруб. Тут Ходевич уловил краем глаза движение у второго входа, кто — то тихо пробирался на улицу чрез дверь, которой на его памяти никто не пользовался. Может Воры? Воинское ремесло было еще не совсем забыто, и пан, преодолев очередной приступ головной боли, в два прыжка оказался у медленно открывающейся двери, надеясь поймать

кравшегося злоумышленника. Вместо ночного татя пред ним предстала бледная с впавшими глазами и рассеченной бровью Ядвига

что ты крадешься, люба моя?

Кружка с брагой люба твоя, а меня трогать не смей. Не то подмогу позову, мигом скрутят, не посмотрят ни на подвиги твои ратные ни на славу былую.

ну пойдем, побеседуем. Не хочешь…Ядвига молчала.

Устал я так жить. Не могу больше. Как бочка бездонная. Кошели отцовские с деньгами пустеют, брюхо растет. Где это ты так, что такая неловкая … Пан хотел коснуться рассеченной брови, но жена отскочила, словно ужаленная. — экая ты … не добрая. А мне тяжело, Ядвига. Помоги мне — Во тьме хожу, дороги не вижу. — Ядвига молчала. — Знаешь, вчера Казимирка хвалил тебя…а мне не по себе стало. Все нутро во мне возмутилось, как так — жену мою да нахваливают. Мол она хороша, а я — рядом с ней место пустое, старик… Ядвига молчала. — Ядвига, я сына хочу. Воспитывать его. В глазки маленькие смотреть и твое отражение видеть., делу ратному учить, верхом с ним ездить, по первой траве бегать босыми ногами … Ядвига молчала. — Пить не буду, хочешь, к Сычихе-ведьме старой схожу, будь она не ладна, опоит зельем, чтобы на дух ни брагу ни пиво не переносить! Ядвига молчала. — Хочешь на колени встану?! Грузный пан плюхнулся на колени, смотрел на жену снизу вверх, с почти собачьей преданностью.

Это ты. Голос женщины был безжизненный, словно из костницы. Это ты, Ходевич. Ты разбил мне бровь. Мягкая бархатная юбка коснулась небритого лица пана чтобы затем исчезнуть, Ядвига спешила поскорее убраться. — Прости дурака! — Не ведаю что творю! Не будь жестока! …Ядвига. пан продолжал почти шепотом, женщина замерла, она никогда не слышала, чтобы ее вечно орущий муж ТАК говорил. — Ядвига…если не простишь, на поможешь мне, руки на себя наложу. Жить мне незачем. Я семью крепкую хочу. Сына. Состариться рядом с тобой и умереть в постели своей смертью, а не в кабаке, как скотина…

Вставай Ходевич. Вставай и пошли. Помощь нужна твоя. И панове отправились к плотникам, рука об руку.

Забрезжило в доме у Русиновской доселе забытое счастье. Сначала свет его был тусклым, не верила пани глазам своим, жила в предвкушении беды. Однако беда не приходила, а свет не гас. Ядвига вновь училась радоваться жизни — солнечному морозному утру, запаху первого снега, зимним птицам. Во дворе по — прежнему сновали крестьяне, однако жизнь не походила на подготовку к войне, она стала размеренной. Шайка, орудовавшая на тракте или убралась искать наживы в других местах, или залегла на дно — убийства прекратились.

Глава 3

Минуло Рождество. Крестьяне всем скопом готовились к масленице: малевали тряпичное лицо чучелу во дворе пановской усадьбы, воздвигали столбы, подвешивали на них подарки. Вокруг царила веселая предпраздничная суета., жизнь кипела.

Подле одного из столбов, с трудом вкопанных в еще не отошедшую от морозов землю переводили от работы дух несколько человек 2 плотника с женами, столяр и подмастерье — на подхвате.

Кум мой живет за версту от Гольшан. Люди там пропадать начали.

Неужто наш душегуб добрался? На тракте — то тихо, После корчмы никого не трогали.

— Не знаю душегуб, али нет, только наших то находили. А в Гольшанах говорю — пропадают! Совсем то есть. Ни живых, ни мертвых. Говорившего звали Януш. Он был лучшим столяром в округе.

Сначала пропадали девки, потом вроде поутихло. А недавно — пропал кузнец молодой. И тихо добавил — Как пить дать, Таласым орудует.

Женщины боязливо перекрестились.

С чего ты взял, Януш. Может в город подались, не сказали никому.

В город? Без документов? Глупая ты баба, Люда. Столяр продолжал шепотом, словно опасаясь, что его услышат. — Помните, сколько раз отстраивали господские хоромы? Пан — никак не хотел их делать из дерева…Ведь мило дело — и дышится легко, и нечисть такие стены не пропускают. Вековой дуб бережет от козней диавольских, береза мороки ночные отводит. Но нет же… по Вильненской моде заложили каменный подклет, а на него и каменные стены. Ночи первая постройка не простояла, рухнула, придавив собаку. Возвели заново — стены прочнее прежних, в локоть шириной, обождали, стали класть черепицу. Рухнула опять западная половина, задавила ногу каменщику, благо не размозжило голову. Калекой остался, но живым калекой.

Привез пан каменных дел мастера, из самого Вильно. Долго ходил мастер, примечал, спрашивал и выдал — копать яму для подклета глубже и шире. Сказано — сделано. Построили не хоромы, но крепость. Подклет три сажени в глубину, стена западная аршин… Простояла крепость до первого мороза, ночью загудело, затрещало и посыпалась кладка. Прогнали каменщика с позором восвояси. Огорчился Пан, покоя себе не находил. Каждый день к ксендзу во грехах каяться ходил, господу-богу молился, да милости просил. Милость пришла откуда не ждал — в соседнем селе колдун прослышал про пановские беды, да и пришел, чтоб ему провалиться (тут перекрестились уже все. Слушателей стало больше, подтянулись конюхи, стряпухи) — колдуну говорят 200 зим — Бог его к себе не принимает, а дьяволу он и так душу заложил — вот и проклят на скитания вечные. — Тятя, а правда, что по ночам колдун кровь у скотины пьет? — Ах ты прохвост! Януш замахнулся на проворного, словно выросшего из-под земли мальчугана, никто не видел как он подошел и слушал, разинув рот уже минут 5. — Не гоже тебе такие страхи знать, поди, да подсоби брату с соломой. — Колдуну 200 зим, живет он в лесу, а кто говорит и на погосте — в могиле, но, думаю все же врут. И присоветовал он, говорят, пану — заложить под стену мертвяка. Жертва, говорит, нужна. Иначе, не даст, говорит, князь тьмы тебе крепость возвести. Рассказали колдуну про собаку — а тот возьми да и выдай: — Значит не животина ему нужна. Человек! А не принесете ему жертву, сам возьмет — может быть и паном не погнушается. Никто не знает, что там было, только наутро пан вышел бледный весь, в ознобе да и молвил — все мои каменщики женатые. Всем жинки носят молоко да каравай отобедать. Чья жинка первая придет, та и будет жертвой.

И был там парень молодой один, имя не припомню уже. Встал на колени, да начал богу молиться — свадьбу недели не прошло как отгуляли. Только не услышал Бог его мольбы, жинка спешила, быстроногая…первая всегда бежала — муженька накормить …вот и в тот раз пришла первая. Парня — обухом по башке, чтоб не мешал, а ее…в общем толщина стены западной аршин, и лишь в одном месте аршин с локтем. Там ей и сделали могилу. — А парень, парень что? (Людвига сгорала от нетерпения, страсть как любила она такие истории — ну, будет чем товарок пугать!) — а что парень. Очухался, Покуда вой из стены слышал — сломать пытался, в клеть его посадили. Когда все стихло и стена (ред.)

стала просто стеной, не издававшей никаких звуков— выпустили…долго он у стены этой сидел. А потом пошел к реке и живым его больше не видели. — Крепость выросла как на дрожжах, сделали крышу и в зиму — въехали панове в новые хоромы. Первая девка пропала — дочь мельника, через неделю после того, как женщину замуровали. Вторая — поила лошадей, ушла с ведрами по воду — да так и не вернулась. Было еще две. А после весны пропал кузнец. Дружны были они с моим братом, и брат пошел его искать. Ни в лесу ни следа, ни у хоромов, ни у реки… нашел только лапоть кузнецов у крепостной стены. У той самой стены, где девушку замуровали.

Глава 4

Его нашли на рассвете. Первым заметил мальчик — служка, но побоялся подходить (все знали, пьяного лучше не трогать — может и ударить), а по сему юноша пробежал мимо, чтобы успеть отнести записку от госпожи в соседние Ошмяны — Ядвига хотела пригласить соседей к праздничному обеду. Вслед за служкой выбежала Бася, она торопилась. Праздничный обед — дело не простое: ей было поручено приготовить особо важное блюдо — пирог с блинами, перепелками, яйцами и луком. Перепела стояли в печи, яйца и блины ждали своего часа, осталось собрать лук — он рос за околицей. Бася слыла лучшей стряпухой в округе — никого так не слушалось тесто, никто не знал о нем больше, чем она. И разумеется обладала молодая женщина своими особыми секретами — чтобы пироги не застывали на второй день, были вкусными и ароматными, даже муку всегда просеивала сама, теплыми пухлыми руками. Собрав плетенку мягких луковых перьев, Барбара развернулась — и увидела его. Ходевич лежал неподвижно на правом боку. Женщина мешкала — с одной стороны пан давно не брал в рот и капли, с другой — бывших пьяниц не бывает. Пересилив себя, двинулась к нему, тихонько позвала: — Пан Ходевич! Пан Ходевич, Вас ищут!….пан не отвечал. Женщина подошла ближе, широко открыла глаза, хотела закричать, но крик ее был перехвачен холодной сталью — Басе перерезали горло.

Глава 5

По Вильно ползли слухи. Поговаривали, что на западном тракте, по старой московской дороге орудует сатана с приспешниками. Некоторые слышали о страшных убийствах от знакомых, иные говаривали — что сами там проезжали года три назад и уже тогда заметили неладное. Старики вспоминали антихриста, и убеждали что все это — не иначе как перед самым концом света. Слухи распространялись по всему княжеству, множились, обрастали подробностями и домыслами.

В маленькой комнате, на роскошной кушетке с черной бархатной обивкой сидел Рыгор Ванькович — герой нескольких сражений, художник, востоковед и по совместительству главный Минский судья. В свои 40 с небольшим зим он имел достаточно для того, чтобы отправиться на заслуженный покой — признание, должность при светлейшем князе, сундуки с золотом на несколько поколений вперёд и усадьбу, построенную итальянцем. Пан курил причудливую трубку, сделанную из тыквы. Ваньковича многие считали колдуном — за страсть его ко всему необычному и острый, пытливый ум. Дым от трубки образовывал густое облако, пахнущее чем то пьянящим, пряным. Рыгор был вдовцом и при этом — мужчиной видным — хорошего телосложения, с едва пробивающейся сединой в черных волосах. Имел коллекцию диковинного оружия и удивительных трактатов — доминиканских рукописей, свитков из библиотеки самого Гедимина. Пан откровенно скучал. Последнее тяжкое преступление, раскрытое им — было похищение телеги да клети с двенадцатью кролями в ней. — А может и ну его, правда в пекло. служба, усадьбы, приемы да обеды. Кем я стал? Дети служанок вон — дедушко зовут. И вправду скоро в старика превращусь — обрюзгшего, обмякшего и слабоумного…В Персию надо…там теперь война. ну или к татарам хотя-бы — на передовую напроситься. Конницей командовать. Эх, не пустит Княже! Судья ему нужен видите ли…дела народные решать по справедливости да татей ловить. А что ежели нет у нас татей? В окно постучали. — Кого принесла нелегкая в такую погоду…

— Стешка а ну открой! Да погляди спрерва — кто там. Коли просители — гони в шею!

— Пан. к вам…к вам …сам воевода., Вильненской! Дворовой слуга Степан — начинал заикаться, когда нервничал, а оттого речь его получалась сбивчивой и бессвязной.

— Здрав буди Воевода! Да что ты запыхался, словно бежал — в такую слякоть! Пожалуй чаю, али настоечки… Немного, для сугреву!

— И тебе не хворать, Ванькович. Не время чаи гонять, в другой раз. С плаща воеводы ручейками стекала вода — на улице бушевала гроза. Я нынче с поручением, от самого Великого Князя, Александра…

— Ну тогда сказывай, не мешкая.

— Приказ у меня. Направляют тебя в Ошмяны. Слышал чего?

— Как не слышать, слышал. Кто говорит шайка, кто говорит москали мстят, кто говорит татары. Степан вон — слуга мой — на нечистую силу грешит. Ванькович откровенно веселился, дело могло обернуться долгожданной сменой обстановки.

— Потом пошутишь пане. Когда гадов этих поймаешь, да к князю привезешь. Ксендза три дня назад убили. Измучился народ там совсем. Воет от страха, в костеле прячется выходить не хочет, милости господней ищет. Вот и решил святейший к князю с прошением податься — изловить убивцев… его по дороге и порешили. Жестоко пан порешили. говорят отрезали голову. Священнику! Так что я бы задумался на счет нечистой силы…

— Да я смотрю ты сам напугался, Воеводе…расположение духа у Рыгора становилось все лучше, словно морок отпускал его, и мысленно пан уже паковал в чемоданы курительную тыкву и прочие свои диковинные устройства.

— Тысячу золотых князь тебе положил — на изловление, и тысячу опосля. Свиты — 10 человек, и обоз через 2 дня.

— Это поздно! Я могу много пропустить! Сам поеду! А вещи — обозом свита твоя привезет. По что она мне…Передай воевода, свите — коли под ногами путаться будут, назад отошлю, к мамкам восвояси.

Глава 6

И все же пан замешкался. Не отправился он в ту же ночь, не отправился и через два дня. Пришлось самолично отбирать 10 бойцов из давних боевых товарищей (княже (дай Бог ему долгие лета) — отрядил 10 сосунков, действительно только от мамок оторванных — 16 зим от роду). Далее последовала бумажная волокита, поездка в Вильно — на прием

к князю и получение от него писем для наместников с объяснением кто есть он — Ванькович, для каких целей прислан и какими обладает полномочиями. Полномочиями, следует отметить, его наделили особыми — действовать на свое усмотрение, всех подозрительных задерживать, в любые сараи, овины, хаты, усадьбы, и поместья заходить — хоть бы и без позволения хозяев., вершить суд и при угрозе собственному житию пана наделили полномочиями палача. Но все же предпочтительнее было татя (татей) — доставить в Вильно, вершить суд и казнь — прилюдно.

Спустя седьмицу конница Во главе с Ваньковичем достигла Сморгони. Здесь хорошая часть дороги заканчивалась и тракт принимал вид проторенных через лесную чащу троп. В этом небольшом селении Рыгор повелел остаться своим хлопцам — ждать его дальнейших приказов и в путь направился один.

В Ошмянах пана ждала страшная новость — убивцы разорили одно за другим еще два подворья. Мужчины с этих подворий ушли в поход — против татар, а когда вернулись с победой в руках вместо семей и домов своих один нашел лишь пепелище, а второй — сказать страшно: двор сплошь залитый кровью да хату, полную мертвяков.

— По что труп двигали? Кому убитая мешала?

Ванькович был вне себя. Мало того, что было потеряно время — драгоценное время, дела складывались как нельзя хуже. Сперва из петли вынимали безутешного вдовца — того, подворье которого налетчики не успели сжечь, затем с наместником дела бумажные решали да в милостях рассыпались.

— Шаг влево, три шага вправо — вот здесь она лежала…

Как темен и дик наш народ.

За окном светила полная луна, и комнату освещала она куда ярче подсвечников, стоящих на столе. Слуга, державший их и перемещавшийся поначалу за судьей повсюду, светивший в пустые, застывшие глаза мертвяков — был отпущен домой, по причине излившей боязливости и крупной дрожи по всему телу. Запах свечной гари смешивался с запахом убоя — дышать становилось все труднее, но пана это не останавлвало, он перемещался от одного покойника к другому, внимательно рассматривая положение тел, раны, делая записи на маленьких листах жесткого пергамента.

— Колдуете, пане! Возглас прозвучал в ночной тиши весьма неожиданно, но Рыгора не удивил.

— А, это Вы…запамятовал …

— Причинец!

— Да, да, точно. Простите мою забывчивость. Какими судьбами, милостивый с-дарь и что же раньше не входили, я заметил вас, едва начало смеркаться. Плоховато крадетесь. Чем обязан?

— Проходил мимо…у нас здесь знаете ли корчма неподалеку. вот иногда играем в картишечки. Грешен, да…Люблю, знаете ли фарт!

— Так кто ж его не любит. Ванькович не обращал на треп Казимира никакого внимания, что-то поспешно зарисовывая в блокноте.

— Тут Вы правы…. я шел предложить Вам помошь, мало ли — чем смогу сгодиться — буду рад. Какие страшные преступления, какая бесчеловечность….вся округа -

— Покорнейше благодарю. А далеко Вы отсюда?

— Да вот по тропочке через лес, обходя болото и верста к западу…

— Наведаюсь к Вам через неделю. А пока прошу простить — занят. Ванькович встал в полный рост, глаза у него нехорошо блестели, повернулся к Причинцу и прескверно улыбнулся.

— Да, да. Прощайте.

— Казимир поспешил ретироваться. — Вот ведь, прислали упыря. Очи — как у кошки!

Глава 7

— Что значит гроб откопать? Помилуйте, что же вы творите то… креста нет на Вас.

Наместник негодовал. Рыгор нависал над его столом почти час — грозный и неумолимый. — У меня полномочия! От светлейшего князя! И если Вы не повинуетесь ему и не выделите мне двоих — я Сам пойду и все сделаю! Ванькович впечатление производил страшное — лицо его осунулось от ночи, проведенной на месте преступления и ночи, проведенной верхом. Плащ, перепачканный землей и кровью валялся в углу наместниковой комнаты.

— Но ведь это святотатство… что скажет Папа Римский, если узнает

— Что скажет Папа, если дойдут слухи о наших убийствах, которые вы скрывали больше двух лет!