О времени и о себе

Слово начальника лагеря было законом для всех, особенно в отношении организации купания и нахождения детей на пляже. На это отводилось полтора-два часа до обеда. Я семь сезонов был в лагерях, с десяти до шестнадцати лет включительно, и не было ни одного несчастного случая. При купании присутствовал весь служебный состав, включая начальника лагеря. От каждого отряда в воду пускали не больше десяти человек на пять-семь минут, причём это касалось только половины отрядов. Вторая половина отрядов в это время была на берегу. Всё происходило по звуку горна.

После обеда — все в кровати! Тихий час! Были случаи, когда необузданных детей отправляли домой в сопровождении работника лагеря. Были игры, кружки, самодеятельность, соревнования, экскурсии и прочее. Запомнились два мероприятия — поездка на озеро Рица и прогулка на теплоходе «Юг», рассчитанная на целый день. Само озеро помню смутно, а вот открытые, большие автобусы «ЗИС» просто поразили всех своим великолепием. Во время прогулки, которая заняла целый день, питались сухим пайком. Теплоход «Юг» имел одну особенность: в носовой части, под водой, у него было большое прозрачное окно. Мы через него наблюдали за дельфинами, которые стаей играли перед этим окном. В носовую часть спускались по 4–5 человек.

III

Брат Владислав и я — полная противоположность. Он отлично учился, всегда зубрил уроки. Примерное поведение, родители не знали с ним хлопóт. Собирал марки, этикетки спичечных коробков, фантики (обвёртки) конфет, составлял кроссворды для «Пионерской Правды». Писем туда и оттуда были целые коробки. Он с друзьями часто ходил вдоль железной дороги, собирая фантики и спичечные коробки. Однажды осенью они решили пойти вдоль дороги до станции Гончарка, а назад вернуться на порожняке. Я увязался за братом. Мама приказала ему присматривать за мной (мне было 10 лет, а ему 16). Пришли на станцию к вечеру. А станция — трое путей для разъезда поездов и маленькая будка. Стали ждать порожняка. Один прошёл на высокой скорости. Следующий притормозил. Брат с друзьями запрыгнули и уехали. А я не смог достать до поручней, не хватило роста. Да и на ходу было страшно запрыгивать на тормозную площадку товарного вагона. И так мой брат спокойно оставил меня на ночь глядя в чужом незнакомом месте, далеко от дома. От обиды и страха я заревел во весь голос. Подошёл очередной товарняк. На моё счастье домой возвращался из рейса охранник товарных поездов — стрелóк, так их все называли. Поговорив со мной, взял к себе на тормозную площадку. Он жил на нашей улице Мира в Белоречке. Довёл меня до дома и пошёл дальше. Домой я пришёл уже по темноте. Мама поругала за позднюю гулянку. Я ей ничего не сказал. Братик промолчал и никогда об этом не вспоминал.

После переезда на новую квартиру я продолжал учиться в школе имени Калинина и учился до восьмого класса включительно. На новом месте, возле железной дороги, у меня появились новые друзья и знакомые. Их родители, как правило, работали на железной дороге машинистами, кочегарами, сцепщиками, осмотрщиками вагонов, проводниками. Этот район называли «Железкой». В 1957 году отец, как прокурор района, вёл уголовное дело о хищении, в котором были замешаны несколько председателей колхозов и директор маслозавода. Им грозили большие сроки с конфискацией. В итоге отца сняли с работы. Местный райком партии взял его на работу инструктором по промышленности (были такие должности). Только через три месяца его восстановили на прежней работе, а виновники понесли наказание. Дело в том, что, как выяснилось, у воров были защитники в Краснодарском крайкоме партии, но вмешалась Прокуратура РСФСР. В отместку меня избили. Виновников не установили, но — знаю точно — это было связано с тем, что в моей школе училось двое сыновей местного председателя колхоза, один в девятом, другой в десятом классе. Вероятно, в этом была главная причина моего перевода в железнодорожную школу. Мама перешла на работу в школу имени Пушкина, а отец долго после этого ходил с табельным пистолетом ТТ.

Белореченская была самой крупной железнодорожной станцией между Армавиром и Туапсе. Это была единственная дорога к Чёрному морю и в Закавказье, путь одноколейный. Все мосты и тоннели были под охраной. Интервал движения десять минут. Все служащие носили форму, от начальника поезда и выше были в погонах. По дороге в обе стороны ездило много людей, в том числе и безбилетников, были кражи с пассажирских и товарных поездов. Когда были введены охранники на товарные поезда, не знаю. Местные все знали: на товарный состав садиться нельзя — в состав поездной бригады входил стрелóк. В рейс он располагался на последнем вагоне, на тормозной площадке, вооружён был карабином и револьвером. Во время движения имел право стрелять в любого на составе, который особенно хорошо просматривался на поворотах. У него всегда был тулуп, валенки и меховая шапка.

В пятидесятых годах очень много людей мигрировало на крышах поездов и товарняках, весной с юга, осенью на юг. Мы своей компанией часто проводили время недалеко от железной дороги и всё время видели людей на крышах поездов. Мы и сами иногда пользовались этим способом передвижения.

Как-то осенью (мне шёл 17-й год) группа парней с нашей улицы в количестве десяти человек решила поехать за каштанами. Поехали рано утром на пассажирском поезде до станции Индюк. Станция маленькая, между двумя тоннелями. При себе имели мешки размером с солдатский вещмешок или рюкзак. От станции до места, где росли каштаны на горе Индюк, было километра два, но всё время подъём. Мы знали, что по этой горе проходила линия обороны на туапсинском направлении, дальше фашисты не прошли. Мы все были строго предупреждены: никаких железок с земли не поднимать! По склону горы через каждые пять метров были блиндажи, в основном обвалившиеся, но некоторые сохранились. По мере подъёма попадалось много железа, два кресла от самолётов, части каких-то механизмов, ржавые каски. Дошли до вершины. Каштаны на земле лежали густо. Быстро набрали их в мешки. Кто уже был тут, предупреждали: много наберёшь — по дороге выбросишь. Нашли две целых каски, набрали воды из ям в камнях, на костре наварили каштанов, позавтракали тем, что было, каштанами набили карманы и начали спускаться с горы. В одном блиндаже нашли большой рюкзак с капканами. Часть капканов разбили, остальные разбросали с обрыва. По дороге часть каштанов пришлось выбросить. Домой пришёл по темноте. Устал, как собака.

Через год с лишком после того, как мы начали жить в квартире на первом этаже по улице Мира, нас обворовали. Кроме одежды, брать у нас было нечего. Я встал утром по нужде и наткнулся на ворох одежды около входной двери. Разбудил отца. Один из воров проник через форточку и открыл входную дверь сообщнику. Отец провёл расследование сам и установил, что сообщников было двое: один взрослый, второй ребёнок лет десяти-двенадцати. Под окном была полéнница дров и открыта форточка. На огороде в картошке нашли их следы: рассыпана мелочь, авторучка. Долго искали в огороде и дальше нашли маленький женский револьвер, который, видимо, был у вора в кармане. Из этого револьвера мы потом стреляли с отцом на рыбалке.

У нас украли всю мужскую одежду. Отцу привезли рабочий костюм с работы, так как больше одеть было нечего. Через две недели мы перебрались на второй этаж в этом же доме.

Через три дня после этого случая я окучивал картошку и нашёл револьвер. Поступил очень плохо, никому ничего не сказав. Очевидно, он принадлежал отцу и выпал из кармана его одежды, когда воры несли её через огород. Револьвер был очень красивый, с перламутровой ручкой, всё блестит. Он был малокалиберный. Наши патроны по калибру подходили, но надо было на 1 мм укоротить пулю. Купить пачку патронов в магазине было очень просто. Был большой соблазн пострелять. Днём, когда все были на работе, я с балкона два раза выстрелил в баскетбольный щит, который стоял во дворе. Кто-то из взрослых позвонил в прокуратуру, и приехал отец. Что было дальше, нетрудно догадаться.

В общем, мой подростковый возраст родителям радости не доставлял в отношении как учёбы, так и поведения. Старший брат был для меня примером. Хорошо учился, поведение примерное, учителя его хвалили. Но по дому у него никаких обязанностей не было. Дров принести — Валя (так у нас в семье меня звали), наполнить бочку водой из колодца — Валя, полить огурцы, помидоры, окучить картошку, накормить кур, нянчить младшую сестру Катерину — всё на мне. А мне нравилось быть на улице, там у меня было много друзей и занятий.

Когда не было морозов, мы топили печку лузгой (скорлупа от подсолнечника). Её привозили бесплатно и выгружали в специальное отделение сарая. Для топки лузгой делалась специальная насадка, которая вставлялась в печную дверцу. Лузга сама просыпалась в зону горения, только насыпай сверху. Чудесное по простоте и надёжности изобретение. Температура и скорость горения хорошо регулировались дверцей поддувала.

Характерной приметой времени моего детства были напоминания о прошедшей войне. За железной дорогой в сторону реки Белой на большой площади, по длине больше двух километров, было большое немецкое кладбище. Там хоронили фашистов, погибших в горах и умерших в госпитале, который находился при немцах в железнодорожной школе. Кладбище представляло собой длинные, строгие ряды металлических стоек, покрашенных зелёной краской. На стойках шириной 50 мм наверху была поперечина пошире, на которой белой краской было чётко написано на немецком имя, фамилия, дата рождения и смерти. Звание не указано. Таких крестов были тысячи. Мы ходили через это кладбище на старую водокачку купаться. Вода там была всегда чистая и тёплая. Совсем недавно, в 2017 году, проезжая мимо этого места по виадуку через железную дорогу, увидел вместо кладбища жилой массив частных домов…

В железнодорожной школе, где я учился с девятого класса, профориентация была не на сельское хозяйство, а на профессии железнодорожников. Проходить практику меня направили в паровозное депо, в бригаду по ремонту механизмов управления (главный кран машиниста и паровой электрогенератор). Депо большое, поворотный круг на восемь боксов, каждый на три паровоза. Оно обслуживало ветку («плечо») на юг до станции Туапсе и на север до станции Армавир. То есть, поездная бригада от Белоречки ведёт состав до конечной точки и, возвращаясь, становится на ремонт.

Я многое узнал ещё раньше от своих друзей и знакомых из семей, работающих на железной дороге. Когда первый раз пришёл в бригаду, меня послали помогать двум слесарям снимать паровую турбину. Она находилась на самом верху паровоза, рядом с дымогарной трубой, весила около 100 кг. Тут я узнал, что такое паровоз. Любая деталь, каждый сантиметр поверхности покрыт толстым слоем сажи, пропитанной маслом, не только снаружи, но и в кабине машиниста. Смыть эту грязь холодной водой с мылом не получится. Турбину снимали краном и на телеге везли на участок ремонта.

С краном машиниста я дела не имел. Это самая ответственная деталь паровоза. Кран регулирует подачу пара в рабочие цилиндры, обеспечивает реверс (обратный ход), трогание с места, необходимую скорость движения. Самый мощный паровоз (серии «Щ») тягал товарняки и скорые поезда.

Территория железнодорожной станции была очень большая. Площадка угольного склада, где паровозы заполняли тендеры, где были запасы угля и воды, охранялась автоматчиками круглые сутки. За воровство угля — тюрьма. Была площадка, где паровозы чистили топки перед ремонтом. На ней постоянно копались люди, выбирая несгоревшие куски угля. За угольным складом, практически в поле, была площадка бывшего склада боеприпасов, где, если покопаться, найдёшь много интересного. Дальше в поле были капониры10 для самолётов (во время войны там был аэродром), высота брустверов более двух метров. В этих укрытиях мы находили тридцатимиллиметровые снаряды от авиационных пушек, попадались немецкие и советские. Набрав штук десять снарядов (мы называли их свинками), шли на берег реки, на пустырь, разводили хороший костёр, бросали в него свинки, а сами прятались под берег реки высотой около полутора метров. Сидели и ждали, когда начнут рваться снаряды, и считали число взрывов. С каждым взрывом летели головешки и осколки. Пока все снаряды не взорвутся, из укрытия выходить нельзя. Бывало, костёр прогорит и дыма нет, а взрыва не произошло. Но снаряд может взорваться с задержкой. Терпения всё равно не хватает. Начинаем выглядывать из обрыва. Один раз доигрались. Слава Богу, никто не пострадал, только у меня из брови потекла струйка крови: туда попал маленький, как гречневое зёрнышко, осколок с острыми краями. Он прощупывается и сейчас, только вокруг него образовалась капсула. Родителям я ничего не сказал, а в брови ничего не видно, и они долго не знали об этом. Ещё сантиметр, и я бы лишился глаза. При схожих обстоятельствах в другой группе ребят при взрыве мины двое погибли и один остался инвалидом.

Своё занятие мы не бросили, стали под обрывом на берегу делать нишу для костра. Из ниши наверх устраивали дымоход, а сами оставались наверху. Берег был как слоёный пирог: сверху полметра плотная глина с дёрном, ниже гравий с песком. Если что-то не взрывалось, мы просто уходили домой, а на другой день это место засыпали камнями.

Были и другие развлечения. В парке работала карусель, качели, тир пневматический, тир малокалиберный. Карусель крутилась «на ребячьей тяге». То есть, под круглой площадкой карусели, находящейся на высоте человеческого роста, была крестовина, закрытая сплошной оградой. Хозяин карусели запускал туда 8-10 подростков, и они крутили карусель. Пять раз крутишь — один раз катаешься на лошадке. В станице (Белореченск тогда был станицей Белореченской) был кинотеатр «Октябрь» на два зала (большой и малый). Дневные билеты стоили 10 копеек, вечерние 25 коп. Продавали напитки, мороженое. Имея 1 рубль, можно было хорошо погулять, но такое случалось редко. Был всего один маршрут общественного транспорта — «Вокзал — рынок». Стоимость проезда зависела от количества проезжаемых остановок (от пяти до пятидесяти копеек). Личных автомобилей было очень мало. Автомобиль «Москвич» был у директорши маслозавода. Больше не знаю, у кого была машина.

Ярким, запоминающимся событием был Праздник урожая. Затрудняюсь назвать год начала этого мероприятия, но в 1960 году оно ещё проходило. На территории рынка в центре станицы каждый совхоз и колхоз района строил лёгкий деревянный павильон площадью 50–60 кв. метров. Архитектура павильонов была самая разнообразная, преобладали яркие цвета. В конце сентября праздник торжественно открывался. В павильонах выставлялись снопы зерновых, караваи больших размеров, бахчевые всех видов и многое другое. В вольерах на воздухе — животные рекордсмены: быки, коровы, свиноматки с поросятами, овцы, птица, кролики. В течение недели — выходные дни. Устраивали выступления художественной самодеятельности, соревнования с сельским уклоном… Нам, подросткам, было что посмотреть или попробовать. Зайдёшь в павильон, а там мешки с семечками. Наберёшь в карман — никто не поругает.

В 1957 году после очередной командировки в генпрокуратуру РСФСР отец привёз из Москвы первый телевизор «Рекорд». У нас уже был первый приёмник «Звезда», в металлическом корпусе, на все диапазоны волн. В том году Краснодарский телецентр начал вещание на весь край. Вечерние передачи начинались с 19–00 и продолжались около двух часов — новости, концерт или художественный фильм. Уверенный приём получился с антенной из 12-ти элементов, установленной на крыше. Помню хорошо первого диктора по фамилии Мищенко. Смотреть приходили все соседи — телевизор в то время в станице был редкостью.

Процесс учёбы в памяти сохранился плохо. Меня чаще ругали, хвалить было не за что. Помню учителя по истории. Очень высокий, всегда в валенках. Стоять и ходить ему было трудно. Он долго усаживался за стол, укладывая свои ноги. В классе всегда были второгодники — один-два переростка, старше всех остальных на год, на два, а то и на три. Девочки поголовно носили школьное платье и белый фартук, мальчишки — кто в чём. Немногие носили школьную форму (до-статок в семьях был небольшой), в основном носили перешитую одежду старших. Я донашивал за старшим братом. В девятом классе один переросток (я сидел с ним на первой парте) задрался с учителем биологии — он высмеял девочку, которая ему нравилась. Ученик выхватил кавказский кинжал, но учитель оказался подготовленным — выбил нож и скрутил его. Кинжал попал под парту. В суматохе я его спрятал, а потом унёс домой. Кинжал не нашли. Были допросы, следствие. Класс был не на стороне учителя. Его не любили, так как он часто оскорблял учеников не только по поводу знания предмета, а даже за одежду. Учителя из школы убрали, биологию стала преподавать женщина, она вела ещё химию. Переростка перевели в закрытую спецшколу. Ещё не тюрьма, но и не свобода.

В 1957 году лошадей в прокуратуре заменили на потрёпанный военный вездеход ГАЗ-53 с брезентовым верхом. Водителем стал сын Егора. Он отслужил в армии водителем на такой же машине. На ней мы ездили в Майкоп на открытие памятника в честь 400-летия присоединения Адыгеи к России. Людей было очень много. Памятник в виде двух воинов стоит в сквере и сейчас. Тогда вокруг памятника был пустырь, сквер только намечался.

Поделюсь личным опытом передвижения на крыше пассажирского поезда. Подъезжая к станции и отъезжая, поезда имеют малую скорость. Поэтому запрыгнуть на подножку вагона и по скобам на торце его подняться на крышу не представляет каких-либо затруднений. Можно поставить ноги на гармошку между вагонами и сидеть, как на стуле. Мы ездили группой по пять-шесть человек, держались всегда вместе. В одиночку ездить нельзя. Могли запросто ограбить, а то и сбросить с поезда. В то время каких только ýрок не ездило. Нам было по 16–18 лет, ребята отчаянные, могли сами пустить в ход кулаки, и не только. Ездили только на море в Туапсе, рано утром или поздно вечером. Своих родителей я уверял, что едем на пассажирском в общем вагоне до Туапсе. Билет стоил меньше рубля. Трёшки с мелочью хватало на два дня. В Туапсе на пляже были деревянные лежаки для отдыхающих. Вечером мы засыпали на этих лежаках. Если прогоняли пограничники (берег — пограничная зона), шли досыпать на лавках в ближайший сквер.

Железнодорожная милиция устраивала облавы. Всех пойманных задерживали до выяснения личности. Главный признак безбилетника — грязные руки и лицо. На скорости вся сажа и дым стелется над составом. Даже боковой ветер не выручал. На пути шесть туннелей. Там вся сажа — это твоё. В поездку на крыше старались одеть светлую рубашку (на перроне милиция на таких не обращала внимания). Брали с собой газеты и укрывались ими, подстилали, чтобы сесть, лицо укрывали платком, в тоннеле — обязательно. Считалось высшим шиком сойти и запрыгнуть на вагон с перрона. Когда поезд начинал движение, милиция никаких действий не предпринимала, так как это было опасно для обеих сторон. Ловили безбилетников, когда состав стоял. Поездки на крыше поднимали статус и авторитет подростка. Деньги были на третьем месте.

На станции Гойтх я с товарищем по фамилии Злобин Алексей оказался в кутузке. Время было позднее, и нам удалось отодрать колючую проволоку с небольшого окошка в кутузке, которая там была, используя лавку. Облава ещё продолжалась, и нам никто не помешал. Мы упросили проводницу пустить нас в тамбур и так доехали до Туапсе. На пляже встретили своих попутчиков.

В 1968 году железная дорога перешла на электротягу. Подготовка велась больше двух лет. За полгода безбилетники с крыш исчезли. Контактный провод под напряжением, значительно выросли скорости, особенно опасно в тоннелях, где провод совсем близко подходит к крыше вагона. Несчастные случаи участились, и молва сыграла свою роль. Из нашей школы погиб девятиклассник. Вся школа хоронила.

Часто бывая на станции, видел, как строили большие холодильники-ледники. На ровной площадке строили большой каркас с тамбуром, обивали досками, толью. После этого завозили лёд, взятый из реки, пиленый ровными кусками. Укладывали их вокруг и сверху приготовленного каркаса, пересыпая стыки опилками (льдины тогда не скользили), и сверху укрывали толстым слоем опилок. Ледовые стены и потолок вокруг каркаса — образованной таким образом холодильной камеры — толщиной были не менее двух метров. Такой холодильник служил весну, лето и осень. Температура в нём была около нуля. Он использовался для хранения скоропортящихся продуктов, которые задерживались на железнодорожной станции.

В 1960 году отцу присвоили очередное звание — старший советник юстиции (соответствует воинскому званию «подполковник»). Погоны уже были отменены, форма осталась, но уже с петлицами. Ему предложили на выбор должность прокурора города Сочи или помощника прокурора Адыгейской автономной области. Он выбрал второе. Город Сочи был криминальным, притягивал к себе денежных людей, что создавало почву для преступлений. В декабре 1960 года мы переехали в Майкоп. Мама ещё полгода ездила в Белоречку в школу на работу, так как бросать классы, в которых она вела уроки истории и была завучем школы, будучи членом партии, было нельзя. Рано утром из Майкопа ходил паровоз с тремя холодными вагонами, в которых ей приходилось ездить. Там она простудилась и потом до конца жизни болела. Сказалась ошибка в постановке диагноза и назначении лечения. Когда она обнаружилась, ничего уже нельзя было поправить, мучили боли и слабость.

Я учился уже в десятом классе. Перед этим была очередная реформа среднего образования — ввели 11-й класс, и надо было учиться ещё один год. Наша новая квартира находилась на улице Полевая (сейчас это улица Ветеранов), в двух кварталах от улицы Краснооктябрьской. Это был небольшой старый дом на два хозяина. В одной половине с окнами на улицу жили Орешкины, пенсионеры. У нас холодный коридор и две комнаты, отопление дровами, вода и туалет во дворе. В это время старший брат Владислав поступил учиться в Ростовский университет на факультет журналистики. Нас осталось четверо. Наши окна выходили во двор и огород. Во дворе сарай для топлива и других домашних вещей, например для велосипеда, в огороде несколько плодовых деревьев (абрикосы, урюк, жердели), небольшая беседка с хорошим виноградом, грядки… Два дерева — урюк и крупная, хорошая на вкус жерделя — давали каждый год такой урожай, что мама вёдрами раздавала его соседям. Под нашим окном росла айва. Плоды у неё были крупные и после первых заморозков становились мягкими, сочными, ароматными. Варенье из них было самым лучшим. Я это говорю к тому, что тогда были хорошие сорта, их умели выводить, но сейчас, к сожалению, это почти утрачено.

Рядом с нашим домом стоял кирпичный. В нём жили четыре семьи. До революции в нём жил хозяин кожевенного производства, а в соседних домах — его работники. Улица Полевая была очень тихая, вся заросшая травой, не было даже следов дороги. Вся молодёжь с улицы использовала её как площадку для игры в футбол, волейбол и другие игры. Сосед Орешкин был всегда в подпитии, жалко было его жену — тихую забитую женщину. Говорили, что он бывший сотрудник НКВД.

Новый 1961 год встретили на новом месте. Прошла денежная реформа. Новые деньги действовали тридцать лет, до реформы 1991 года. После зимних каникул я пошёл в среднюю школу № 5, доучиваться в десятом классе. Школа находилась около машиностроительного завода. В ней была специализация — техника для леспромхозов. На практику меня направили к меднику. Я помогал ему переделывать автомобильный радиатор на двигатель автомобиля МАЗ для мощной трелёвочной лебёдки11.

Учёба во втором полугодии десятого класса в новой школе у меня не заладилась — новые знакомые, новые учителя… Я как-то замкнулся. Переход от сельской школы к городской мне не удался, и знания оказались слабоваты. Все мои одноклассники учились вместе с первого класса, а я был среди них чужаком. В классе верховодил Иванов Юрий. Он играл на саксофоне в школьном оркестре и уже выпивал перед школьными мероприятиями. Папа его заведовал какой-то базой, так что сын его в школу иногда приезжал на «Победе». Он пытался взять меня в свою команду (под свою команду), но я привык быть независимым. В общем, не доучившись до конца года, школу бросил. Мать ревела, отец ругался, а я заявил, что пойду работать.

Пока я учился в школе, у меня появились два товарища. Один жил с бабушкой и старшей сестрой в соседнем доме — Павлов Василий. Второй, Коновалов Владимир, жил в районе железнодорожного вокзала со своими родителями в своём доме. Василий не знал, кто его родители. Владимир жил в полной семье, отец у него работал лесником. Оба старше меня на год. После семилетки пошли в ПТУ (профессионально-техническое училище), работали в СМУ-38 (строительно-монтажное управление) каменщиками. Старший брат Владислав перешёл на второй курс университета, Катерина училась в школе, мама устроилась на работу в вечернюю школу рабочей молодёжи № 2, в десяти кварталах от нашего дома. Всё лето я провалял дурака, но к первому сентября надо было работать, иначе в школу рабочей молодёжи не принимали.

IV

С работой в 1961 году было сложно, особенно несовершеннолетнему и без профессии. Точно не могу сказать, как родители устроили меня в СМУ-38 разнорабочим в бригаду бетонщиков. Условия для несовершеннолетних: рабочий день короче на один час, во вторую смену привлекать запрещено. Подал документы в вечернюю школу рабочей молодёжи № 1. Она была на углу улиц Пролетарской и Жуковского, это школа десятилетка. Приняли в десятый класс, а сверстники учились в одиннадцатом классе.

В бригаде мне приходилось заниматься разными работами: рыть траншеи, ставить опалубку, заливать бетон. Много было земляных работ. Осенью нашу бригаду направили на гидроизоляцию водоотстойников городской насосной станции. Воду для города брали из водохранилища реки Белой (сейчас это водохранилище исчезло, заросло лесом). Отстойники представляли собой три длинных бетонных жёлоба, шириной пятнадцать метров, глубиной три метра. На бетонную поверхность надо было нанести специальный слой штукатурки с помощью спецагрегата, который работал только на чистом тёплом песке. Из листа железа сделали большую жаровню, привезли дрова, металлический ящик с крышкой, мелкое сито и песок. Мне предложили сушить песок ночью, а днём отдыхать. Я согласился. Моей задачей было сеять, сушить и ссыпать песок в ящик. Утром приходила бригада и начинала работать, а я уходил домой. Так было две недели. Потом стали топить смолу и в три слоя наклеивать рубероид.

Однажды меня с напарником послали готовить для перевозки смолу. Она была вылита из вагона в неглубокую яму. Надо было откалывать куски для погрузки в машину. Это было на железнодорожной станции Майкопа. В пятнадцати метрах была охранная зона с собаками и вышками. Заключённые строили шпагатно-верёвочную фабрику. Условия охраны были жёсткие. За несколько дней нашей работы слышал выстрелы.

Затем нашу бригаду перевели на стройку картонно-целлюлозного завода (КЦЗ). Корпуса были готовы, залит фундамент картоноделательной машины длиной около сорока метров. Наша бригада занималась уборкой в помещениях, заделкой дыр, исправлением мелких дефектов. При заливке фундамента была допущена ошибка (как и почему, не знаю). Надо было сдолбить фундамент на 20 см, освободить анкерные болты. Фундамент в основном ленточный, но были и широкие места. Бригадир отыгрался на самом молодом, на мне, и дал мне на это месяц. Первую неделю я не чувствовал рук после отбойного молотка. Потом втянулся, но ещё долго руки сами сжимались и начинали дёргаться, и во сне тоже. Я был страшно зол на бригадира. Невзрачный мужик с жёлтыми пальцами и зубами. Постоянно курил сигареты махорочные, стоившие 4 коп.

Наступила зима 1962-63 годов. В СМУ я проработал всего пять месяцев. Зарплата около семидесяти рублей. Работы стало мало, и меня 15 февраля 1963 года сократили. Мне шёл девятнадцатый год, и льготы на меня уже не распространялись. Найти другую работу у меня не получилось, и в связи с этим я понял, что без образования хода нет. По этой причине резко изменилось моё отношение к учёбе.

Вечерняя школа № 1 работала в две смены: работаешь в первую — учишься во вторую, и наоборот. Молодых в классе было всего три человека. Остальные были в годах, отслужили в армии, имели семьи. Я старался учиться хорошо, делал уроки, не пропускал занятия. Родители меня не узнавали.

Мои друзья Василий и Володя регулярно ходили на танцы в Дом офицеров, в клуб Дружбы (мебельная фабрика), а мне было некогда. В те годы вся молодёжь гуляла по улице Краснооктябрьской от кинотеатра «Октябрь» (рядом с почтой) до парка с танцплощадкой, которую называли «Клеткой». Вход в «Клетку» был платный. Часто ходили в кино. Фильмы менялись через два-три дня, вечером билет стоил 25 копеек. Этот участок улицы называли «Бродвей».

У меня появился новый знакомый. Демобилизовался из армии, на 4 года старше, жил через дом от нас. Его отец работал в нефтедобыче под Майкопом. Звали его Владимир Затулин. Я и сейчас вспоминаю наши с ним поездки за бензином. Родители после дембеля купили ему мотоцикл с коляской К-750. Мы с ним выезжали из города на Лабинск, после Кужорской сворачивали на слабо заметную колею и проезжали по склону километра два. Останавливались около врытого в землю бака. Он был не менее четырёх метров в диаметре, с приваренной крышкой. Над землёй ёмкость возвышалась на 15–20 см. В крышке было небольшое отверстие, закрытое куском железа и прикрученное двумя гайками. Мы снимали крышку и ведром на верёвке набирали две канистры и бак мотоцикла. В ёмкости была очень чистая нефть. На ней мотоцикл нормально работал. Чистая белая майкопская нефть — не вымысел.

После моего сокращения мама устроила меня на Кроватно-механический завод учеником слесаря в ремонтный цех. Это она сделала через хорошую знакомую, тоже учительницу, муж которой был главным инженером на этом заводе, по фамилии Фенченко Б. М. Завод располагался на углу улиц Курганной и Жуковского и занимал третью часть квартала. С трёх сторон его были жилые дома. На этом заводе делали кровати с панцирной сеткой, спинки, производили хромирование деталей. Была своя плавильная печь — вагранка. Кокс для неё и чугунные чушки получали через местный совнархоз. Отливали также плиты для печей разных размеров, втулки12 для колёс гужевого транспорта, башмаки для электрических утюгов, которые также делали на заводе. Бытовых помещений и столовой не было. Был только буфет, куда обед привозили в термосах. Но был клуб и библиотека, была хорошая база для организации турпоходов и поездок на море, работал кружок художественной самодеятельности. Все затраты брал на себя профсоюз.

Особенно запомнились волейбольные баталии между цехами в обеденный перерыв. Волейбольная площадка была огорожена высокой сеткой, перед которой собирался весь народ. Играли с энтузиазмом, «болели» с хорошим настроением, с юмором.

Бригада, в которую меня включили, состояла из шести человек. Бригадир — Дрокин Дмитрий Михайлович, слесарь с редкой фамилией Кумбарули — грек, остальные фамилии не помню. Бригада обслуживала кроватный цех. Оборудование самое разное — от прессов до гальванического участка. Бригада квалифицированная, простоев было мало. Зарплата в цеху от выработки, у ремонтников — оклад, ученику платили тридцать рублей, правда, налоги не брали. Обед стоил 50 копеек. Начальником ремонтно-монтажного цеха был пожилой человек по фамилии Змеев. По нему было видно, что меня он терпит под давлением главного инженера.

Мне особенно запомнилась работа, которую я выполнял первое время. На участке полировки труб кроватей и башмаков утюгов вентиляция от полировальных станков была мощной и подземной, длиной около 15-ти метров. Она заканчивалась камерой, над которой был установлен вентилятор № 6 и вертикальная труба. Периодически подземный участок вентиляции диаметром 70 см забивался рыхлой массой — отходов войлочных и тканевых кругов с абразивом, ржавчиной и пастой гóи. Трубы сначала шлифовали, наносили никель, затем полировали. Поэтому масса была липкая и пыльная одновременно. Чистка трубы заключалась в том, чтобы пролезть по трубе на четвереньках и протащить за собой специальный ёрш. Делали это все члены бригады по очереди, а меня, как молодого и ученика, стали использовать регулярно. Я это безропотно исполнял, пока не вмешался начальник цеха. Человек вылезал из трубы как сплошной комок сажи и грязи. Противогаз защищал лицо и дыхание, всё остальное было чёрным. Никакой комбинезон не спасал.

Я получил возможность сдать на разряд только в октябре 1963 года: не было свободной ставки слесаря. Но в сентябре 63-го завод переименовали в «Станконормаль» и мы перешли из совнархоза в министерство станкоинструментальной промышленности. На заводе были организованы группы по подготовке наладчиков автоматов, предусматривалось техническое перевооружение, освоение новой продукции. Я входил в группу, в которой занимались 15 человек. Техминимум сдали пять человек. Занятия вёл начальник техотдела Пушин. Эти занятия заложили во мне понятия технологии металлов, режущего инструмента, его конструкции, кинематики металлообрабатывающего оборудования. Всё это пригодилось мне в институте. Курсы закончил успешно, и в ноябре 1963 года мне присвоили третий разряд наладчика автоматов. Учёба проходила после работы, а вечером надо было идти в вечернюю школу, что было тяжеловато.

Ко времени окончания курсов на завод поступило новое оборудование. Мне предложили осваивать автомат А121 для болтов и винтов М6. Первые винты делали из латунной проволоки. Проблема была с инструментом: ломался после нескольких ударов. Термички ещё не было, всё калили без приборов, на глазок. Был создан участок подготовки металла: волочильные станы, линия травления и покрытия металла. Через полгода завод начал выдавать болты, винты, шпильки, точёные изделия. Всё шло на станкозаводы.

Работали в две смены. В начале 1964 года работал наладчиком на участке в первую и вторую смены. Вечером работало семь-восемь операторов, в основном женщины, на разном оборудовании — резьбонакатных, сверлильных, фрезерных. У меня были высадочный и резьбонакатный автоматы. Получал за свою продукцию и процент от бригады доделочников. В 1964 году у меня была заработная плата 130–140 рублей — больше, чем у отца, советника юстиции (подполковника), — 120 руб.

В сентябре 1963 года в военкомате мне вручили предписание призывника (был такой документ перед призывом в Советскую армию). В нём указывалось, что к первому сентября 1964 года я должен пройти медкомиссию, пройти обучение в школе ДОСААФ на радиста и получить удостоверение специалиста 3-го класса. После прохождения медкомиссии мне удалили гланды. До этого было хроническое воспаление миндалин и часто болело горло. После этого про горло забыл. Запломбировали первый зуб. Пломба простояла почти тридцать лет.

В школе радистов учился шесть месяцев. Изучали радиостанцию РБМ (радиус действия до 50 км). Она состояла из двух блоков — сама станция и блок питания. Каждый блок весил 15 кг. Они были соединены двухметровым кабелем, и их носили два солдата. Этой станцией пользовались ещё в конце войны. На ней можно было работать голосом и ключом. Антенна полутораметровая складная обеспечивала связь до десяти километров, проводная («диполь») — до пятидесяти. Главный упор в этой школе делали на изучении азбуки Морзе, на работе с кодами. Для получения удостоверения надо было уверенно принимать и передавать без ошибок 40 групп в минуту (в группе шесть цифр или букв). Курсы закончил, получил удостоверение.

В 1963 году после окончания вечерней школы я направил документы в Одесское высшее мореходное училище (копию аттестата, трудовой книжки, справку о состоянии здоровья, сведения о родителях). Получил отказ из-за зрения. После этого я успокоился и стал ждать призыва в СА.

Весной 1964 года крыша над верандой нашей половины дома потребовала ремонта. Комхоз города (управление коммунальным хозяйством) прислал двоих рабочих. Они сняли старое прогнившее железо и обнаружили прорезиненный мешок с бумажными деньгами выпуска 1917–1918 годов Ростовского казначейства. Девяносто процентов денег были в отличном состоянии, на многих стоял штамп Войска Донского. Купюры были достоинством от ста до пятисот тысяч рублей. Мешок вскрыли рабочие и оставили во дворе. Я и родители были на работе. Когда я высыпал деньги из мешка в сарае, они заняли целый угол. Пробовал их считать, дошёл до двух миллиардов и бросил. Десятой части не пересчитал. Отобрал пять комплектов всех купюр (в комплекте по одной от каждого достоинства). Каждый комплект получился толще двух пальцев. Упаковал каждый комплект в бумагу и подписал: Владиславу, Катерине, Валере (два комплекта) и родителям. Катерина, её подружки, да и вся улица потом долго играли в «магазины». Про эти деньги я вспомнил после армии, но оказалось, что все деньги забрал брат тайком от матери. Конечно, он лучше всех нас мог каким-то образом использовать их, это по его части (коллекционирование и т. п.)

В июне 1964 года от товарища по работе я узнал, что он и ещё трое собираются ехать поступать в Новочеркасский политех (политехнический институт). Для абитуриентов, имеющих рабочий стаж два года, будет отдельный конкурс. Кроме того для них в институте организуют месячные курсы подготовки к вступительным экзаменам. Но самое главное преимущество этого варианта для нас было в том, что в этом институте была военная кафедра, поступивших туда в армию не призывали. В то время от призыва освобождали только тех, у кого было двое детей, и по состоянию здоровья. Брата не призвали по причине слабого зрения.

В конце июня все желающие, пять человек вместе со мной, пошли в отдел кадров к начальнику Шаповалову. Кроме документов для поступления: аттестат, мед. справка, справка о заработке родителей, производственная и комсомольская характеристики — надо было иметь на руках направление на учёбу от предприятия, где работал абитуриент. Направление дали четверым, а мне не хватало двух месяцев: работу в СМУ Шаповалов не учёл. Но я всё равно решил ехать.

У одного из товарищей в Новочеркасске жила одинокая тётя. Мы все переночевали у неё на полу, а утром 30 июня пошли в приёмную комиссию института. Документы приняли без вопросов. Четверым дали общежитие на два месяца бесплатно, а мне — всё на общих основаниях, общежитие не положено по доходам на члена семьи.

Моих товарищей зачислили в одну группу, меня в другую. Познакомились с расписанием. Занятия на подготовительных курсах начинались в 9 утра. Шесть академических уроков с перерывом один час на обед. Их вели институтские преподаватели. Мне надо было искать квартиру, но повезло: у приёмной комиссии случайно встретил одноклассника Бойко В. Мы с ним вместе учились в десятом классе в Белоречке. Он пришёл в приёмную комиссию забирать свои документы, так как решил ехать в Харьков. У него на руках было направление в общежитие и пропуск, и он отдал их мне. Под фамилией Бойко я прожил в общежитии два месяца, других документов у меня не спросили.

Занятия были напряжённые, но хорошо организованы. Проходили в главном корпусе. С питанием было всё нормально. В общежитии на каждом этаже был буфет, где можно было купить докторской колбасы, жареной пéчени, варёного вымени, жареной рыбы… Печёные изделия, сметана, чай… Завтрак стоил 30–35 копеек.

После трёх часов занятий перерыв на обед. Студенческая столовая во дворе института. Порция борща или супа, котлета с гарниром, чай, хлеб бесплатный — 40–45 коп. Прекрасно готовили студенты кулинарного техникума. На один рубль в день можно было нормально питаться.

Уезжая из дома, я взял 70 рублей. Мы с матерью, честно говоря, не думали, что я поступлю. Общий конкурс — пять человек на место. Для абитуриентов с двухгодичным стажем — два человека на место.

Первого августа был первый вступительный экзамен по физике. Я получил 4. Половина группы уехала домой, и мои знакомые в том числе. Второй экзамен химия — 4. Математика — 3. Сочинение — 3. Я был в группе двухгодичников (мой общий стаж был больше двух лет), и после третьего экзамена мы знали, что конкурса среди нас уже нет. Двадцать третьего августа вывесили списки поступивших. Я был зачислен на механический факультет по специальности «Металлорежущие станки и инструмент, технология машиностроения». На другой день нас привлекли к работам уже как студентов — копали траншею для кабеля.

Отправил телеграмму родителям — «Поступил». Указал адрес и номер почтового отделения, которое обслуживало институт. Мама сообщила: из военкомата несколько раз приходили, чтобы вручить повестку о призыве. Пригрозили уголовной ответственностью за уклонение от призыва. Она сказала, что я на море, адреса не знает. После того как мы поработали пять дней, нам выдали справку о поступлении для выписки и снятия с воинского учёта, и мы поехали по домам.

Дома пошёл на завод увольняться, так как был в отпуске, а затем в отпуске без содержания. Шаповалов уговаривал оформить учёбу по направлению от завода. Это обязывало меня вернуться на завод по окончании учёбы, но давало возможность получать стипендию из бухгалтерии завода независимо от успеваемости в размере 40 рублей 25 коп. (вместо тридцати пяти рублей у тех, кто не от завода). Была стипендия повышенная (50 рублей) и Ленинская (90 рублей). Чтобы получить Ленинскую, надо было быть круглым отличником и заниматься научной работой. На нашем факультете был один такой. Научных лабораторий в институте было несколько. Были и секретные. База была очень богатой и обширной. Это по поводу стипендий. От предложения Шаповалова я сначала отказался, но по совету матери согласился и, как показало время, правильно сделал. В трудовой книжке мне сделали запись: направлен на учёбу в НПИ сроком на пять лет. Я остался в списке работников завода и ежемесячно получал переводы из бухгалтерии в сумме 40 руб. 25 коп.

Пошёл в военкомат сняться с учёта. Там меня ждали как уклониста. Я предъявил справку о поступлении в вуз с военной кафедрой. Молча сняли с учёта.

Во время экзаменов познакомился с земляками — Лобановым В., Щербаком В., Теслюком В. С Антониной Абакумовой мы учились в вечерней школе. Позже она стала женой Лобанова.

V

В Новочеркасск я приехал за два дня до начала занятий. По моим справкам, общежитие мне не светило. Квартиру нашёл на спуске Герцена. До института 25 минут пешком. Можно ехать на трамвае, но по времени получается то же самое. Плата за жильё 10 рублей, семья — дедушка, бабушка и внук 10 лет, комната для меня отдельная.

Институт производил на первокурсников сильное впечатление. Большие корпуса — главный корпус, корпуса электротехнического, химического, геологического факультетов, военной подготовки, гидравлики. Одновременно обучалось 12 тысяч человек. В главном корпусе помещался большой крытый двор, а в самом корпусе четыре факультета: механический, строительный, грузоподъёмных машин, автотранспорта. Внутри комплекса зданий — стадион стандартного размера с беговыми дорожками, спортзал, где работали десятки секций, богатейшая библиотека, десяток специализированных лабораторий. Всюду можно заниматься тем, что нравится. Невольно думаешь: НПИ — храм науки! В первых числах сентября в институт приезжал Вольф Мессинг, выступал в крытом дворе, бесплатно. Но это так, для справки.

Первый семестр был самым трудным в плане привыкания к новым условиям жизни, учёбы. Никто над тобой не стоял, не следил. Надо было ходить на занятия, тратить деньги, стирать, питаться и многое другое. С началом учёбы пришлось много чертить, и я почувствовал, что у меня стала болеть голова. Пошёл в студенческую поликлинику, к терапевту. Тут были все главные специалисты, имелись палаты для больных, где можно было подлечиться. После осмотра и опроса, когда и почему болит голова, он предположил: виной всему глаза. Окулист обнаружил у меня астигматизм. Выписал мне очки, и в них я стал чертить. Голова болеть перестала. В таких очках я хожу до настоящего времени.

Сама учёба на первом курсе для меня была трудной вследствие слабых знаний по школьной программе. Но было время и для других занятий. Я записался в секцию велоспорта. Велосипеды и запчасти, покрышки-велотрубки (это очень лёгкое нейлоновое колесо на натуральном каучуке) — всего этого было в достатке. Велотуфли, трико, майки, шерстяные зимние костюмы и шапочки давали бесплатно. Тренировки назначались два раза в неделю, в любую погоду, в дождь и снег. На каникулы велосипед давали домой в специальном чехле. Велозал просторный, можно тренироваться на станках одновременно двадцати велосипедистам. После тренировки можно помыться в душе. В секции было несколько мастеров спорта, кандидаты в мастера, разрядники.

На первом курсе познакомился со своей будущей женой Глушко Натальей. После первого курса мне дали две бесплатные путёвки в спортивно-оздоровительный лагерь на две недели. Лагерь находился на острове реки Дон у станицы Вёшенской, где снимался фильм «Тихий Дон». Жили в каркасных палатках. Всего было человек 35. Кухня своя. Работали студентки кулинарного техникума, готовили отлично, уже имея хорошую практику.

Остров обширный. С одной стороны судоходное русло, с другой — тихая, широкая протока. Берег чистый, крупный песок. Было несколько лодок. Погода хорошая. Загорали, купались, ловили рыбу. Я был с Наташей.

В сентябре на втором курсе нас послали в Аксайский район на уборку арбузов. Крупные, полосатые, сладкие и вкусные. На поле грузили в машины, а потом сразу в вагоны. Бригадир предложил желающим работать на веялке, в три смены. Шла уборка подсолнечника, и нужна была помощь. Оплата сдельная. Нашлось шесть человек, в том числе и я. Веялка трёхэтажная, на самом верху большой бункер. Из большого бункера семечки проходили через спецмеханизмы и делились на семена, на отжим и на корма. Наша задача состояла в том, чтобы принимать и разгружать опрокидывателем машины, подвозящие семечку с полей, следить за наполнением верхнего бункера, за исправностью механизмов, загружать машины готовой продукцией. В случаях поломок мы должны были вызывать ремонтную бригаду. В конце каждый из нас получил 220 рублей. Все остальные потрудились на уборке арбузов бесплатно.

Второй курс для меня был критическим. Вопрос стоял быть или не быть. Общеобразовательные предметы давались очень трудно. Занятия состояли из пар учебных часов. Были практические работы, лабораторные работы, курсовые работы. Приходилось много читать. Особенно трудно было с теоретической механикой (теормех), с переводом иностранного языка (так называемые «тысячи» из иностранных газет13). Проблема для меня была в том, что в школе я «учил» немецкий, а в институте можно было записаться на английский, что я и сделал. Учёба начиналась с алфавита, думал, будет легче, но я не полиглот. Меня спасло то, что англичанка раньше знала меня и мою мать. Я понятия не имел, кто она такая, а она меня знала и поставила мне зачёт. Теормех пришлось пересдавать. Лекции читал профессор Ватульян. Дважды перед экзаменом он меня встретил с Наташей, и экзамен начался с вопроса «Хорошо погулял?» Практические занятия у нас вела женщина, и тут у меня была твёрдая государственная оценка.

После второго курса я поехал домой, взяв с собой велосипед. В Майкопе много гонял по окрестным дорогам. Надо сказать, что в Майкопе был большой аэроклуб, парашютистов и планеристов было много. В хорошую тихую погоду над городом и горой кружило больше двадцати планеров. Их поддерживали в этом месте сильные восходящие потоки.

Третий курс давался мне намного легче. Начались специальные предметы: станки, инструменты, технология металлов, сопромат (сопротивление материалов). Сопромат читал профессор, «дед Сигма». Ещё он читал лекции слушателям казачьего кадетского училища. Изучали научный коммунизм, историю КПСС, вычислительные машины (одна такая машина была на кафедре маркшейдеров14), основы гидравлики, писали три курсовых проекта.

Занятия на военной кафедре были один раз в неделю. Я попал на кафедру инженерных войск. Это сапёрное дело, разрушение мостов, зданий, железных дорог, устройство противотанковых и противопехотных заграждений, строительство мостов, наведение переправ. Преподаватели — бывшие фронтовики. Материальная база была очень богатой. Учились не только по наставлениям. Выезжали в воинские части, на полигоны. Тетради для конспектов пронумеровывались, прошнуровывались с печатью и сдавались в секретную часть. Кафедра, кроме сапёров, готовила штурманов военной авиации, связистов, специалистов химзащиты, — готовила грамотных специалистов. Мой земляк Лобанов В. летал вторым штурманом на бомбардировщике вдоль китайской границы, над островом Даманским на реке Амур.

На военной кафедре я был отличником. Меня регулярно награждали ценными подарками, например шахматами с латунной табличкой и надписью: «Смирнов В. В. награждается за успехи в боевой и политической подготовке». У меня была возможность сравнить уровень подготовки на нашей кафедре с уровнем выпускников военного училища, когда служил в СА. Однажды, когда я уже прослужил около года, в батальон пришли два отличника военного училища, такой же специальности, как у меня. В одно из посещений ресторана в городе Советске (нас было человек семь) заспорили, кто лучше знает свой предмет. Отличник военного училища Коробов Виктор и я стали задавать друг другу вопросы: задал вопрос — получил ответ, и наоборот. И так до тех пор, пока кто-то не сможет ответить. Я выиграл.

Третий курс я закончил хорошо. По его окончании был сформирован студенческий строительный отряд. Нам выдали комсомольские путёвки и значки. С нами в одно место ехал отряд электротехнического факультета. В то время по всему СССР формировали студенческие стройотряды. Наш отряд направили в совхоз Верхнеяновский Семикаракорского района Ростовской области. Нам была поставлена задача: построить пять домов (каждый на две семьи), здание свинарника и коровник. Энергетики должны были протянуть линию электропередачи и связи. Это село, то есть совхоз, не имел дорог с покрытием. Энергоснабжения и радио не было. Электричество подавалось три часа в сутки от совхозного генератора. Домики маленькие, убогие, турлучные. Многие окна без рам — стёкла вмазаны в стену. И это 1967 год, в центре страны! После дождя гусеничный трактор двигался с трудом. С грузом зарывался в землю — такой там чернозём.

Под жильё нам выделили амбар. Земляной пол застелили соломой и поставили кровати. В отряде было 35 человек. Печку сложили сами, вырыли яму-холодильник. Туалет поставили в стороне за деревьями. Девушек у нас было трое. Их задача — трёхразовое питание. Завтрак в пять утра, обед с часу до двух, ужин в девять вечера. Работали практически весь световой день. Готовили еду Лобанова Антонина (Абакумова стала Лобановой), Глушко Наташа, третью не помню.

Отряд разбили на три группы: плотники, каменщики, бетонщики. Начальные работы делали вместе. Рыли и бетонировали фундаменты, переходя от объекта на объект. Позже работали по намеченной программе. От постоянной работы топором и молотком утром пальцы разгибали о спинку кровати. Совхоз снабжал продуктами отлично. Свежее мясо, картошка, капуста, молоко и сметана были всегда. Свинарник и коровник от бригады были далеко, обед привозили туда на телеге.

Работали три месяца, с конца мая до конца августа, после чего было три дня съездить домой. По окончании работ каждый получил по 400 рублей. Для студента в те годы это были большие деньги. Наташа, моя будущая жена, жила в общежитии, платила за общежитие 2 рубля 10 копеек в месяц, стипендия, как и у меня, от завода, 40 руб. 25 коп. Из дома — ни копейки. Мать растила младшего брата15, работала нормировщицей на заводе, отца нет. Студентов, живущих на стипендию 35–40 рублей, было много.

При студенческой поликлинике существовал ночной профилакторий. Сюда врачи направляли студентов после болезни или ослабленных, нуждавшихся в оздоровлении. Здесь было трёхразовое бесплатное питание и прописанные врачами процедуры. Минимальный срок пребывания в профилактории составлял один месяц.

Мои родители ежемесячно высылали мне тридцать рублей в добавление к моей сорокарублёвой стипендии. Кроме этого и одевали меня, и обували, и за это им огромная благодарность. В секции, где я занимался, давали бесплатно талоны на трёхразовое питание на две недели каждый месяц. Родина у нас одна и та же, была тогда и есть теперь. Но как велика разница между тем, что было тогда и что есть сейчас! Очевидно, Родина в этом не виновата. Виноваты люди. А Родине мы будем всегда благодарны за всё доброе, что она сделала для нас.

Хочу отметить, что годы учёбы были обильными в отношении питания и промтоваров. Промтовары нас интересовали мало, а с продуктами было хорошо. В овощных магазинах было много овощей, свежих и солёных. Картошка стоила 15 коп., капуста 12 коп., солёные арбузы 10 коп., а также капуста квашеная, солёные огурцы и т. д. В магазине крупная, жирная селёдка стоила 1 руб. 15 коп., самая дешёвая — 80 коп., колбаса докторская — 2 руб. 10 коп. Ходить на базар было незачем.

Брат, закончив университет в 1962 году, стал жить с женой у её родителей в Ростове-на-Дону и работать на радио.

Учёба на четвёртом курсе для меня была несложной. Всё это, в основном, я изучал на практике. Было несколько курсовых работ, в том числе на военной кафедре. В январе 1968 года мы с Наташей решили пожениться. Двадцать третьего января в Новочеркасске состоялась регистрация. Свидетелем был Щербак В. и его подруга Валентина. Студенческие свадьбы устраивались просто. Желающие сбрасывались, например, по три рубля, всё остальное в студенческой столовой готовили сами. Мы решили ничего не устраивать. В студенческой жизни такое бывало часто. Мы сообщили своим родителям. Они к этому отнеслись сдержанно. Ребёнка мы ещё не ждали. Учебный год закончили хорошо.

В 1968 году 9 мая (тогда это был рабочий день) группа студентов, в том числе Наташа и я, улетали в Новосибирск на технологическую практику. Студенты могли сами выбирать место практики, города и предприятия. Половина выбирала практику по месту жительства. Мы выбрали «Тяжстанкогидропресс» имени Ефремова, г. Новосибирск. Нам выдали командировочные, проездные. Билет на самолёт был со скидкой 50 % по студенческому билету.

В Новосибирск прилетели поздно вечером. Было холодно. Всё, что было в сумках и чемоданах, одели на себя. До утра были в аэропорту, а утром поехали в общежитие гидромелиоративного института, по договорённости. Устроились без проблем, бесплатно, жили два с половиной месяца. Их студенты поехали в Новочеркасск, жили в общежитии НПИ. Что бросилось в глаза в первую очередь, — обилие картошки. Большое ведро стоило три рубля. Как потом узнали, около жилых домов были сплошные люки подвалов для её хранения. В магазинах (что, конечно, показалось нам не совсем хорошо) — обилие спиртных напитков, в том числе питьевой спирт. Наценка на привозные продукты — вѝна, консервы овощей и фруктов — составляла смешную сумму — 3 копейки. Много товаров из КНР (фирма «Пять колец») — полотенца, простыни, рубашки, платья, плащи — всё из хлопка, качество очень хорошее, цены не помню. Часто покупали китайскую тушёнку, очень вкусная. Плащ «Пять колец» я носил после брата, пока не вырос из него, а он так и не потерял вид.

Из общежития мы в течение получаса добирались до завода или до центра на трамвае. Проезжали мимо стадиона мотофутбола16. В выходные дни над ним стояла пыль столбом и далеко разносился сильный грохот мотоциклов. Теперь этого спорта нет.

Завод был огромный. Тридцать пять тысяч человек, десять проходных. Мы с женой попали в цех тяжёлых корпусных деталей. На наших пропусках стоял номер проходной и номер цеха. Попасть в другое место было невозможно, охрана всюду вооружённая. Обедали в столовой цеха. Обед стоил тридцать копеек, порции большие. Часто брали только второе, вполне хватало. Наташа пошла в бухгалтерию на стажировку, я попросился в цех. Взяли сразу, когда узнали, что у меня 4-й разряд наладчика. Направили меня подручным на координатно-расточный станок, изготовленный на этом заводе. То, что я увидел в цеху, меня просто поразило. Такого никогда не видел, ни до, ни после. Описать это коротко, чтобы было понятно для нетехнического человека, трудно. Высота от пола до мостового крана грузоподъёмностью 250 тонн — 14 метров. Ширина пролёта — 18 метров. Длина цеха — 150 метров. Имелись спецплощадки с торцовым полом17 для кантовки деталей. Станок, на котором я был подручным, уникальный. Высота рабочей колонны 6 метров, диаметр поворотного стола 6 метров, вылет телескопической борштанги18 6 метров. Многие рабочие движения управлялись по программе, записанной на перфолентах. Имелось несколько шкафов, то есть центров программного управления, где эти ленты работали. Чтобы получить допуск на самостоятельную работу на таком станке, надо учиться семь лет. Таких специалистов немного.

Мастер участка привёл меня к станку, познакомил с рабочим (фамилию забыл). Ему было больше пятидесяти лет. На столе станка лежала заготовка колонны точно такого станка. Пришёл контрольный мастер (ему на вид за шестьдесят), принёс формуляр — технологию на деталь. Поговорили и ушли в техотдел. Я начал читать технологию. Она начиналась с изготовления закладных деревянных деталей для изготовления формы для литья. Вес заготовки 70 тонн. Деталь прошла двадцать операций. На все операции подробные записи, подписи, штампы. Стоимость этой детали — многие тысячи. Эта деталь, заготовка на столе станка, имела обработанные направляющие для расточнóго суппорта19. Предстояла чистовая обработка торца детали перпендикулярно направляющим с высокой точностью. Была задача выставить и закрепить деталь в двух плоскостях. На выдвижную борштангу закрепили специальный индикатор, чтобы по его показаниям выставлять деталь на длине 6 метров. Моя задача, руководствуясь указаниями расточника, шевелить эту тяжесть. Всё продумано и опробовано. В моём распоряжении пятикилограммовая кувалда, зажимы и прихваты с болтами М36, специальные клиновые микроподъёмники с винтами. Их надо подбивать кувалдой и фиксировать винтом. Весил каждый подъёмник около 30 кг. Места установки крепления и подъёмников указаны на схеме в технологическом процессе. Каждый раз, когда надо было сдвигать заготовку, необходимо было освобождать штук пятнадцать прихватов, затянутых метровым ключом. Установка заняла шесть рабочих дней. Мне пришлось здорово попотеть. Затем пришёл мастер ОТК, и они ещё два дня вместе с рабочим проверяли точность установки детали и делали записи в формуляре. В общем, семь раз отмерь — один раз отрежь. Потом меня послали в кладовую за фрезой, у которой был собственный номер. Вес фрезы оказался 300 кг. В кладовой своя кран-балка. Подсобник подвёз к станку. На станке своя кран-балка со специальным захватом.

Случилось так, что расточник запил, четыре рабочих дня его не было. Очевидно, это как-то связано с изобилием алкогольной продукции в магазинах Новосибирска. Меня привлекли на другие работы, в основном, в качестве помощника кантовщика деталей. Это отдельная профессия, и она в почёте. Перевернуть заготовку весом в 70 тонн — это не просто!

Рядом с нашим станком такой же. На нём обрабатывали цилиндр гидропресса диаметром больше двух метров. Мне удалось наблюдать, как налаживали гидропресс. Подштамповая плита (для сменных штампов) у этого пресса — три на четыре метра. Он занимал три этажа. Мощность не знаю. В соседнем пролёте работали два лоботокарных станка. Диаметр планшайбы20 3 метра, длина направляющих суппорта — 20 метров. Станки были сделаны на этом же заводе. На них делали валы для подводных лодок, длиной 14 метров. Один вал был почти готов. Внутри у него отверстие диаметром около 30 см. Целая комиссия просвечивала вал изнутри, запуская внутрь прибор, который мог обнаружить дефекты металла. Наблюдая со стороны, решил, что дефектов не нашли.

На второй станок устанавливали поковку такого вала. Потом в течение недели делали пробные проходы. Ещё через две недели вал заблестел на всю длину. Установили три люнета21 и к концу моей практики начали сверлить отверстие.

На продольно-строгáльном станке (ход стола 25 метров) выполняли заказ Англии — стендовые плиты для испытания электромашин, генераторов большой мощности. Много интересного ещё я там увидел.

Практика была трёхмесячная. Было время погулять по городу и окрестностям. Мимо общежития ходил трамвай в зону отдыха — Бугринскую рощу на берегу Оби. Там был городской пляж, лодочная станция. Вода всё лето холоднющая. В роще росли огромные берёзы и лиственницы. Купались, вернее окунались, всего два раза. Вода настолько холодная, что ломило всё тело. Раза два катались на лодке. В выходные дни людей было много. Работали выездные буфеты, магазины, тир, пункты проката.

Решили поехать в хорошую погоду на рейсовом автобусе в Академгородок. Ехать минут сорок. Вдоль дороги мощные леса: сосна, ель, пѝхта, лиственница. Проезжали плотину Братской ГЭС, каскад шлюзов. Грандиозное зрелище! В Академгородок въезд транспорта запрещён. Одна дорога, короткая и узкая, вела к торговому центру. Всё остальное — пешеходные дорожки. У всех строений не больше двух этажей. Всё вписано в ландшафт сосновой рощи. Перепады грунта, деревья — всё сохранено в естественном виде. Недалеко от центра берег водохранилища. Противоположного берега не видно. На берег вели тропинки через дикий лес. Впечатление от Академгородка было сильным.