Помоги проекту - поделись книгой:
Я не пытаюсь запомнить темы. Но в основном без умолка трещу я. Всегда становлюсь ужасно болтливой, когда нервничаю и чувствую себя не в своей тарелке.
— Прости, я опять слишком много болтаю, — пытаюсь оправдаться, когда Олег, в который раз, сбрасывает входящий вызов. — Я могу добраться домой самостоятельно, если у тебя дела.
— Ничего такого, что не подождало бы до завтра. — Он делает маленький, аккуратный глоток кофе, отставляет чашку и, сложив руки в замок на столе, говорит: — Пуговица, завтра ты должна перевезти вещи. До конца дня. Я пришлю водителя. Если нужна еще пара рук в помощь с переносом вещей — они у тебя будут. Но я не хочу, чтобы ты оставалась там ни одной лишней ночи. И, пожалуйста, не спорь.
Последняя фраза закрывает мой рот. Я думала, что у меня будут целые выходные, но спорить с Олегом не буду.
— У меня не так много вещей, я справлюсь сама.
— Вот и хорошо. — Он достает из кармана небольшой плотный конверт, кладет на стол и подталкивает в мою сторону. Когда я с опаской прячу руки под столешницу, улыбается. — Там нет ничего страшного и заразного.
— А что там?
Он пару секунд размышляет, потом щурится и говорит:
— Назовем это возможностями, которыми, я надеюсь, ты воспользуешься.
Глава девятая: Эвелина
— Ущипни меня, — говорит Ира, разгуливая по квартире с коробкой моих вещей. — Нет, серьезно — это твое? Вот это вот все, а не только коврик у порога?
Энергично киваю и, кажется, только теперь верю, что на самом деле переезжаю.
В квартиру, больше чем магазин, в котором работаю. Точнее, теперь уже работала, потому что утром уволилась в телефонном режиме. Нужно будет оформить все официально, но это уже завтра, а сегодня у меня начало целой новой жизни.
— На твоем месте, — громко шепчет в спину Катя, — я бы не спешила говорить, что тут все твое, а то рискуешь обзавестись домашним животным, которое не в состоянии даже чашку после себя помыть.
Ира прищуривает глаза, а потом, бухнув коробку на пол прямо посреди гостиной, без приглашения идет исследовать территорию дальше. Кошмар. У меня настолько большая квартира, что здесь действительно легко потеряться трем подружкам. Особенно с непривычки.
— А, между прочим, я серьезно, — говорит Катя, проходя мимо. — Спорим, что через час начнет ныть, что у нее квартирка маленькая, а денег — еще меньше? Еще и монстра своего притащит, и я не про зверюгу Гришеньку.
«Монстром» она называет Иркиного молодого человека.
Катя проходит дальше в гостиную, вертится, чтобы прикинуть, куда лучше поставить вазу, и случайно «попадает» взглядом с зеркало, которое вписано в одну из стен как часть декора.
Замирает.
Перестает улыбаться.
Я вовремя успеваю подхватить вазу, потому что у подруги разжимаются руки, и она кулем садиться прямо на край туалетного столика.
Катя не любит зеркала, потому что несколько лет назад очень сильно обгорела. Плечи, шея… и лицо.
Врачи сказали, что ей повезло сохранить зрение и пищевод.
Но, если честно, даже мне порой, хоть мы знакомы много лет, больно на нее смотреть. И приходится очень стараться, чтобы не отвернуться.
А ведь до пожара она была первой красавицей из нас трех.
— Прости, Моль, — виновато улыбается подруга, неловко стряхивая на руку легкий плащ. — Просто… У тебя тут не самое удачное дизайнерское решение. Или как это правильно, на вашем, на ученом?
Я быстро заговариваю ей зубы: предлагаю мыть руки и начинать готовиться к новоселью, потому что в холодильнике, как положено, мышь повесилась.
— А мне зарплату урезали, — ожидаемо заводит Ира, когда мы в три пары рук готовим салаты и мясо. — Вот же связалась со скупердяем на свою голову.
— А я говорила, — встревает Катя. — Она уже забрасывает удочку. Не ведись, Моль.
— Между прочим, — Ира яростно тычет в ее сторону вилкой, — здесь столько места, что можно заводить породистого жеребца и строить колбасный цех. И было бы очень мило выделить подруге всего-то одну комнату. Но я не гордая — могу и в оранжерее перекантоваться. Даже там жилищные условия раз в сто лучше, чем в моей коробке с дырками.
Я знаю, что Ира скорее шутит — хоть точно не откажется, если я соглашусь — но все равно как-то неловко делать вид, что я не понимаю намеков.
— У Ви есть, кого перевозить, — вступается за меня Катя.
Намекает на маму и отчима, и на этот раз мне некуда спрятаться от стыда.
Потому что я еще ничего не сказала маме.
Потому что, несмотря на объяснения Олега, что-то во мне продолжает нашептывать — мама не просто так «забыла» о нем на все эти годы. И я понятия не имею, что делать, если она будет против того, что Олег снова появился в моей жизни.
Наши девичьи посиделки заканчиваются около семи: полупустыми тарелками, половиной торта и пустой бутылкой сладкого игристого вина. Обычно мне хватает половины бокала, чтобы закружилась голова, но сегодня не взяло совсем, только редкие зайчики перед глазами от ярких фонарей ночного города стали как будто чуть гуще и ярче.
Я до сих пор на нервах из-за переезда.
И из-за предстоящего разговора с матерью.
Мы с подругами прощаемся в метро, потому что у каждой — своя станция и свои планы на вечер. У меня по расписанию: серьезный разговор. И ноль вариантов с чего его начать. «Мама, я тут встретила Олега Игнатова, помнишь? И он купил мне квартиру и дал денег. В память о папе».
Даже в голове это звучит просто ужасно нелепо.
И чем ближе к дому, тем отчетливее понимаю, что мне не нужно было принимать подарки Олега. Или точнее будет сказать, его щедрость. Потому что все это выглядит так, будто… я нарочно искала с ним встречи, чтобы получить все это.
До чего же плохо на душе.
— Мам?! — нарочно громко кричу я, потому что открыла дверь своим ключом, не дождавшись, пока откроет она.
Сейчас конец мая, конец учебного года — и у нее даже в кадрах куча работы с подготовкой всяких-разных списков, документов и электронных таблиц, над которыми сидит даже в выходные. Наверняка и сейчас так закопалась в работу, что не слышит звонка. Отчим, скорее всего, сегодня ночует у своей матери: пару месяцев назад у нее случился инсульт — и теперь они с сестрой по очереди у нее ночуют, пока ей не станет получше и не начнет сама ходить.
— Эвелина? — слышу ее совершенно отрешенный голос. — Восемь часов. Ты останешься на ночь?
Я снимаю обувь, вешаю на крючок пиджак и первым делом иду в комнату.
Ожидаемо, мама мучает зрение и компьютер. Миллион раз говорила ей, как нужно наклонять настольную лампу, но она все равно делает по-своему, как будто это принципиальный вопрос.
Чмокаю маму в щеку, разворачиваю свет под правильным углом и говорю:
— Я на часик, а потом домой на такси.
Мама сохраняет какую-то кошмарно длинную и громоздкую таблицу, снимает очки и, пристально меня разглядывая, протирает стеклышки уголком шали.
— На такси? Что-то случилось?
Мы живем в разных концах города — так получилось, и кататься на такси не самое дешевое удовольствие, хоть, в общем, и не настолько страшное, чтобы бояться разориться.
Вернее, мы
— Да ничего не случилось, — пытаюсь отвернуться до того, как она поймает мой взгляд. — Просто была рядом по делам, решила заехать, привезла всякого вкусного. Заканчивай тут и делай перерыв — торт будем с чаем пить.
Я намеренно делаю ошибку, чтобы она улыбнулась — и это невидимое напряжение хоть немного бы растаяло, но мама слишком хорошо меня знает.
— Хорошо, и правда уже пять часов как крот во всем этом, — соглашается она и тут же добавляет: — Только не думай, что я поверю, будто ты приехала ради того, чтобы угостить меня тортом.
Глава десятая: Эвелина
Я разливаю чай, как раз когда мама приходит на кухню и, игнорируя мой торт, достает из холодильника тарелку с творожным пирогом. Это единственное, что дается ей из выпечки, поэтому готовит минимум пару раз в неделю. К счастью, пирог действительно вкусный, так что без обид оставляю подальше роскошный покупной торт и тянусь за кувшинчиком с медом.
Мама нарочно ничего не говорит о том, что в холодильнике откуда-то взялись дорогие продукты. Только на секунду задерживается, разглядывая полки, а потом ставит на стол угощение и усаживается на свое любимое место в углу потрепанного кухонного диванчика.
Мы говорим о всякой ерунде.
Обычно созваниваемся минимум раз в день, пересказываем друг другу новости, говорим обо всем и даже секретничаем. Но даже если до этого час болтали по телефону, нам все равно есть, о чем потрещать.
А сегодня разговор как-то не клеится.
Так что когда мама отставляет чашку и вопросительно поднимает бровь, я уже знаю — пришло время сдаваться.
— Мам, тут такое дело…
— Эвелина, не тяни. Я понимаю, что у тебя появились деньги. Приличная сумма, судя по всему. Я искренне рада, если они получены законным путем и за что-то, что ты сделала с душой. Если не законным… тогда у меня будет повод подумать над тем, на что же я потратила двадцать два года жизни, думая, что воспитываю дочь правильно.
Она очень скупо выражает эмоции.
Я помню ее совсем другой: улыбчивой, беззаботной, всегда с какой-то невероятно красивой прической и королевой даже в домашнем халате или пижаме. Я помню, что она могла подолгу расчесывать мне волосы, пока они не превращались в настоящий шелковый водопад, помню, как давала на ладошку каплю крема — и мы, сидя перед зеркалом, устраивали свой маленький ритуал красоты.
После того, как папа… ушел от нас, и всего, что случилось потом, она изменилась.
Как будто та мама из старой черно-белой сказки: «То ли воля, то ли неволя — все равно…»
— Мама, ты помнишь Олега?
Она секунду нервно теребит кисти шали, а потом переспрашивает:
— Олега? Какого Олега?
— Олега Игнатова, папиного друга. Он приходил к нам…
— Я помню Игнатова, — резко и черство перебивает она.
Поднимается из-за стола, снова ставит на плиту чайник, начинает мыть чашки, хоть они еще наполовину полны. А когда роняет одну из них, придерживает меня, не давая помочь. Сама собирает осколки, мелкую крошку сметает в совок и вытряхивает в мусор.
— Почему ты вдруг о нем вспомнила?
— Потому что мы… встретились. Ну и разговорились.
Она поджимает губы. Практически втягивает их в рот.
— И где же ты могла встретиться с Игнатовым? — Эта ирония настолько явная, что мне становится не по себе. — В каких местах этой планеты случаются такие аномалии?
Я молчу.
Сказать ей, что мы с Ирой ходили в тот самый клуб, за которым уже давно закрепилась определенная слава — все равно, что подписаться под своим признанием в распутстве. И даже если у меня никогда не было на уме ничего такого, вспоминая все обстоятельства, моя правда все равно «с душком». Потому что я пошла в место, где девушки определенного типа предлагают себя мужчинам определенного достатка. Вспомнить хотя бы тех двух красавиц, которые сидели в ВИП-зоне, и взгляды товарищей Олега в мою сторону. Для них все выглядело вполне определенно и прозрачно.
И я ведь действительно нашла такого мужчину. Правда, не для того, чтобы повыгоднее себя продать, но я понятия не имею, что на все это скажет мама.
В двух словах, стараясь как-то смягчить углы, пересказываю события вечера. Не скрываю, что давно наблюдала за Олегом и хотела просто поговорить с ним, потому что он был другом отца и… просто, потому что мне захотелось.
Хоть у меня давно нет кукол, пони и собственного водителя, в глубине души я все еще маленькая капризная девочка, которая привыкла получать все, что захочет.
Даже мужчину, который пахнет идеально отглаженными рубашками, а не нишевой парфюмерией по триста евро за флакон.
— Он дал тебе денег? — Мама посильнее запахивает края шали. Не дожидается ответа, как будто уже приговорила. — И ты, я так понимаю, их взяла.
Я набираю в грудь побольше воздуха и, стараясь, чтобы голос не дрожал, говорю:
— Он дал мне денег. И купил квартиру.
— Эвелина…
— Я сегодня туда переехала, мам.
Если бы я призналась, что украла или убила, возможно, мама смотрела бы на меня как-то иначе. Потому что сейчас я чувствую себя самым большим разочарованием ее жизни. Как будто все мои успехи, которыми она так гордилась, превратились в пыль, и осталось одно большое непонимание — почему я так поступила?
— Мам, он помогает мне в память об отце, — пытаюсь сказать до того, как она озвучит свой первый и очевидный вывод. Мужчина на двадцать лет старше вдруг дарит девушке квартиру и дает деньги — о чем тут еще думать? А когда узнает, где эта квартира? — Олег просто захотел помочь.
— В память об отце? — Мать поворачивается спиной, открывает верхний ящик и достает пузырек корвалола. Наобум вытряхивает в чашку сразу приличную порцию, проглатывает и запивает водой прямо из-под крана. — Что еще Игнатов предложил тебе дать в память об отце?
Она произносит это так, будто ей противно совмещать слова об отце и имя Олега в одном предложении.
— Он… записал меня в автошколу и ему понравились мои картины. Я встречаюсь с женщиной, которая разбирается в искусстве и, наверное, сможет как-то направить меня в…
— … в его койку? — с надрывом заканчивает за меня мама.
Я прикладываю ладонь к щеке, потому что чувствую себя «приласканной» ее крепкой пощечиной. Меня никто и никогда не бил. Ни разу. Хотя, когда мы сменили жилье и «перекочевали» в скромный образ жизни, я частенько заслуживала хорошей трепки своими непрекращающимися капризами и нежеланием принимать реальность, в которой мне уже не покупали все, что я тащила с прилавков.
Но именно сейчас я остро чувствую хлесткую пощечину.
Поделиться книгой: