На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах

О твердой решимости Москвы создать полноценный военный блок красноречиво говорил тот факт, что 18 апреля 1955 года В. М. Молотов и новый министр обороны СССР маршал Г. К. Жуков представили в Президиум ЦК КПСС проект Протокола «О создании Объединенного Командования Вооруженными силами»[426]. Согласно этому проекту, общее количество объединенных войск должно было составить 146 стрелковых, моторизованных, танковых и авиационных дивизий, из которых более половины приходились на Советский Союз и Польшу, а главкомом всех этих войск должен был стать первый зам. министра обороны и член Совета обороны СССР маршал А. М. Василевский.

Наконец в первой половине мая 1955 года одно за другим состоялись три важных события, которые, как считают многие историки, подвели окончательную черту под оформлением биполярной структуры послевоенных международных отношений и расколом Европы на два противостоящих военно-политических блока: 5 мая прошла ратификация Парижских соглашений, 7 мая в знак протеста против данной акции Москва денонсировала союзные договоры с Великобританией и Францией, которые были заключены еще во время войны, а 14 мая состоялось подписание договора о создании Организации Варшавского Договора (ОВД). Предвидя подобное развитие событий, уже 10 мая 1955 года, когда советский постпред в ООН Аркадий Александрович Соболев официально внес в Ооновскую Комиссию по разоружению предложение «О сокращении вооружений, запрещении атомного и водородного оружия и устранении угрозы новой войны», из западных столиц, прежде всего Вашингтона, Лондона и Парижа, в Москву полетели тревожные дипломатические ноты с инициативой встречи лидеров четырех великих держав. Однако было уже слишком поздно, ибо в последней 11-й статье текста Договора, который буквально через считанные дни был подписан в Варшаве, прямо говорилось о том, что только «в случае создания в Европе системы коллективной безопасности и заключения с этой целью Общеевропейского Договора о коллективной безопасности, к чему неуклонно будут стремиться Договаривающиеся Стороны, настоящий Договор утратит свою силу со дня вступления в действие Общеевропейского Договора»[427].

Как известно, 11–14 мая 1955 года в Варшаве прошло Совещание 8 европейских держав по обеспечению мира и безопасности в Европе, в последний день которого главы правительств СССР Н. А. Булганин, ГДР О. Гротеволь, Польши Ю. Циранкевич, Чехословакии В. Широкий, Венгрии А. Хегедюш, Румынии Г. Георгиу-Деж, Болгарии В. Червенков и Албании М. Шеху подписали договор «О дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи» сроком на 20 лет, получивший неофициальное и хорошо известное название Варшавский договор. Причем при подписании этого договора в качестве наблюдателя присутствовал и зам. премьера Госсовета и министр обороны КНР маршал Пэн Дэхуай.

В соответствии с этим договором, который вступил в законную силу уже 5 июня 1955 года, создавались Объединенные Вооруженные Силы (ОВС) стран — участниц ОВД и их объединенное командование со штаб-квартирой в Москве, которое по соглашению всех стран возглавили первый заместитель министра обороны СССР, главком Сухопутных войск маршал Советского Союза Иван Степанович Конев, ставший главком ОВС ОВД, и первый зам. начальника Генштаба ВС генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов, занявший должность начальника штаба ОВС ОВД. Для проведения особо важных консультаций, а также рассмотрения вопросов, возникавших в связи с реализацией данного договора, был образован Политический консультативный комитет (ПКК), где каждая страна была представлена членом правительства или другим спецпредставителем. Первым Генеральным секретарем ППК был назначен генерал армии А. И. Антонов, а затем его сменил зам. министра иностранных дел Николай Павлович Фирюбин, который, кстати, был супругом Екатерины Алексеевны Фурцевой.

Как утверждают многие историки, детально изучавшие историю международных отношений той эпохи (К. И. Савинов, Н. Е. Быстрова, Н. И. Егорова, Г. Брудерер[428]), создание Организации Варшавского договора, возникшей только спустя пять лет после образования НАТО, было вынужденной и вполне адекватной ответной мерой на агрессивную политику коллективного Запада против СССР и его союзников по «восточному блоку». Однако, помимо этой главной цели, как считают целый ряд российских и зарубежных историков (Н. Е. Быстрова, Р. Стаар, А. Р. Джонсон, Ф. Рубин[429]), создание ОВД преследовало и другие важные и прагматические цели. Во-первых, серьезное увеличение военного потенциала всех стран социалистического лагеря, включая СССР. Во-вторых, создание более надежной системы контроля за ситуацией во всех странах «восточного блока». И, в-третьих, обеспечение реальной юридической базы для сохранения присутствия советских войск на территории Румынии и Венгрии, так как предстоящее вскоре подписание советско-австрийского договора предусматривало вывод Южной группы советских оккупационных войск не только с территории Австрии, но и с территории Румынии и Венгрии.

5. Успехи и провалы советской внешней политики в 1954–1955 годах

Одновременно с созданием ОВД был окончательно «закрыт» и австрийский вопрос, история решения которого детально изучена как в европейской, так и в отечественной историографии, в том числе в работах С. И. Ворошилова, И. Г. Жирякова, Б. С. Котова, О. В. Павленко и Н. Н. Платошкина[430]. Данный вопрос всегда был в повестке дня высшего советского руководства, однако особенно активно он стал обсуждаться в Президиуме ЦК после того, как в середине августа 1954 года западные державы вновь отвергли предложение советской стороны провести в Вене новую встречу пяти послов для согласования текста государственного договора с Австрией. Судя по документам, баталии по этому вопросу были очень нешуточными. Например, В. М. Молотов, который в тот момент стал увязывать решение австрийского вопроса с германским, в категорической форме выступал против новых уступок Западу и настаивал на оставлении на всей территории Австрии Центральной группы советских войск, которую с июня 1954 года возглавил известный командарм времен войны генерал-полковник А. С. Жадов[431]. Однако многие его коллеги по Президиуму ЦК, прежде всего Н. С. Хрущев и А. И. Микоян, всячески уговаривали руководителя МИДа смягчить свою жесткую позицию и не обострять отношения с «западными партнерами»[432]. В конечном счете в феврале 1955 года на сессии Верховного Совета СССР, где юридически была оформлена отставка Г. М. Маленкова с поста главы союзного правительства, в своем программном выступлении В. М. Молотов уже намекнул на возможность заключения договора с Австрией до окончательного решения германского вопроса[433].

Как считают ряд историков (Ю. В. Аксютин[434]), столь единодушная позиция членов «коллективного руководства» относительно упорства В. М. Молотова была связана главным образом с тем фактом, что все они хотели на примере решения австрийского вопроса продемонстрировать западным партнерам, насколько искренне Москва желает смягчения международной напряженности. Поэтому все члены Президиума ЦК в той или иной мере отрицательно отреагировали на то, с каким упрямством и упорством В. М. Молотов, внося свои предложения по поводу проекта государственного договора с Австрией, требовал, чтобы наша страна сохранила за собой законное право оставить на австрийской территории пусть символический, но все же реальный контингент своих войск. Причем, как явствует из документов, все возражения молотовских оппонентов носили не очень убедительный характер и сводились к тому, что «это непорядок», что именно это «создает угрозу хорошим отношениям с австрийцами» и, наконец, что это упорство «может привести к резким столкновениям с американцами». В итоге, как выразился Л. М. Каганович, после «большого спора» на заседании Президиума ЦК, где многим пришлось выступать аж по два раза, все осудили позицию В. М. Молотова и высказались «за быстрейшее решение австрийского вопроса»[435].

14 марта 1955 года австрийский посол в Москве Н. Бишофф передал в МИД СССР «Заявление из трех пунктов», в котором, де-факто выразив согласие с советской инициативой о проведении новой встречи представителей четырех великих держав по австрийскому вопросу, высказал условие рассмотреть этот вопрос «отдельно от германского»[436]. Эта позиция устроила советское руководство, и 11 апреля 1955 года по его приглашению в Москву прибыло все высшее руководство Австрийской республики: федеральный канцлер Юлиус Рааб, вице-канцлер Адольф Шэрф, министр иностранных дел Леопольд Фигль и государственный секретарь Бруно Крайский. Переговоры с австрийцами вели В. М. Молотов и А. М. Микоян, которые сразу выразили готовность прийти к согласию по всем актуальным вопросам двусторонних отношений. По итогам переговоров было подписано советско-австрийское соглашение, где были зафиксированы ряд важных договоренностей, в частности: 1) о выводе советских войск, входящих в состав ЦГВ, не позднее декабря 1955 года, 2) о том, что после вывода всех оккупационных войск держав бывшей Антигитлеровской коалиции, правительство Юлиуса Рааба внесет в федеральный парламент закон о постоянном нейтралитете, согласно которому Австрия не будет в будущем вступать ни в какие военные блоки и не допустит создания на своей территории военных баз любых иностранных держав, 3) о передаче германских активов и нефтепромыслов австрийской стороне в обмен на безвозвратный товарный кредит в размере 150 млн. и ежегодные поставки 10 млн. тонн нефти в течение ближайших 10 лет и т. д. В начале мая текст предстоящего договора был окончательно согласован в Вене на совещании послов четырех великих держав. А уже 15 мая 1955 года главы дипломатических ведомств СССР, США, Великобритании, Франции и Австрии Вячеслав Михайлович Молотов, Джон Фостер Даллес, Гарольд Макмиллан, Антуан Пинэ и Леопольд Фигль, а также четыре верховных комиссара оккупационных сил: Иван Иванович Ильичёв, Ллевеллин Томпсон, Джеффри Арнольд Уоллингер и Роже Лалуетт — подписали в императорском дворце Бельведер Государственный договор с Австрией, положивший конец «эпохе оккупации» и восстановивший ее в статусе суверенного, независимого и демократического государства. 20 сентября 1955 года, то есть раньше срока, с территории Австрии были выведены все советские войска, а 26 октября австрийский парламент принял конституционный закон о нейтральном статусе Австрийской республики, что, по меткому замечанию Н. Н. Платошкина, избавило ее «от тяжелого бремени блокового противостояния» и позволило стать признанным центром мировой дипломатии.

Тогда же, в середине мая 1955 года, Президиум ЦК дважды обсуждал и вопрос о нормализации отношений с ФРГ. В ходе обмена мнениями Н. С. Хрущев предложил направить в Бонн официальную ноту с приглашением к установлению прямых дипломатических и иных отношений с западными немцами. В. М. Молотов, по сути, не возражая против этой инициативы, предложил направить такое приглашение по закрытым каналам, чтобы не «протягивать руку Аденауэру и упрашивать его». Но большинство членов высшего руководства поддержали именно Н. С. Хрущева, и в Бонн полетела открытая депеша, составленная А. А. Громыко и В. С. Семеновым, так как Н. С. Хрущев был совершенно уверен в том, что, «сделав прямое предложение о нормализации», мы «поставим Аденауэра в трудное положение» и не позволим ему «тянуть дело по-прежнему»[437].

7 июня 1955 года посольство СССР во Франции передало посольству ФРГ в Париже официальную ноту советского правительства правительству ФРГ, а уже 8 июня федеральный канцлер Конрад Аденауэр заявил, что он приветствует советское предложение. Однако, как установили ряд историков (Ф. И. Новик, Н. В. Павлов, А. А. Новиков, В. П. Терехов[438]), официальный ответ Бонна был дан лишь 30 июня, после поездки немецкого канцлера за океан и согласования с Администрацией США вопроса о переговорах с Москвой. Причем, что любопытно, этот вопрос К. Аденауэр обсуждал не только с Д. Эйзенхауэром и Дж. Даллесом, но и с новыми министрами иностранных дел Великобритании и Франции Гарольдом Макмилланом и Антуаном Пине. Между тем к моменту возвращения К. Аденауэра в Бонн здесь уже было подготовлено два варианта ответной ноты. Один, более мягкий, вариант ноты был составлен традиционной группой экспертов германского МИДа, а авторами второй, куда более жесткой, ноты стали министириаль-директор и статс-секретарь МИДа Вильгельм Греве и Вальтер Хальштейн, которых активно поддержал сам министр иностранных дел Генрих фон Брентано. В этом проекте содержались три главных условия, на базе которых боннское правительство было бы готово вести переговоры с советским руководством: 1) освобождение всех пленных немцев, 2) непризнание госграницы по Одеру-Нейсе и 3) непризнание правительства ГДР. Однако после двухдневного обсуждения этих нот в узком кругу был принят более мягкий ее проект, что позволило западногерманской делегации совершить официальный визит в Москву в сентябре того же года.

В том же 1955 году большие изменения претерпели отношения между СССР и Югославией, хотя процесс их нормализации был довольно сложным. Еще в июле 1953 года были восстановлены дипотношения двух стран и на острове Бриони прошла первая встреча нового советского посла Василия Алексеевича Валькова с маршалом И. Броз Тито. А в конце сентября в Москву прибыл и новый югославский посол Добривое Видич, что, по мнению специалистов, в частности А. Б. Едемского, стало «полным возобновлением отношений» двух стран, «но не знаменовало собой качественного скачка в их развитии». Затем в феврале 1954 года Президиум ЦК образовал специальную Комиссию по этому вопросу в составе М. А. Суслова и двух заместителей министра иностранных дел В. А. Зорина и В. В. Кузнецова, которой было поручено подготовить и представить предложения по югославской проблеме. Естественно, что эти предложения готовил мидовский аппарат, который исходил из прежней оценки Югославской федерации как фашистского государства, в котором «методом террора подавляется все инакомыслие» и по-прежнему продолжается антисоветская пропаганда. Весь этот проект, как позднее признавал М. А. Суслов, «был направлен не на улучшение отношений с Югославией, а на еще большую закрутку этих отношений»[439]. Поэтому после небольшой дискуссии, все члены Комиссии выкинули из проекта подобного рода характеристики и отправили его на утверждение в Президиум ЦК. Но к этому времени В. М. Молотов уже вернулся с Берлинской сессии СМИД и, пытаясь сохранить старые оценки, лично позвонил М. А. Суслову и в довольно резкой форме отчитал его за «проявление оппортунизма» и за «смазывание югославского фашизма» в данном проекте. Однако большинство членов Президиума ЦК поддержали как самого М. А. Суслова, так и проект его Комиссии, внеся в него ряд небольших поправок.

Вскоре МИДу поручили написать и представить в Президиум ЦК проект «Письма к братским компартиям по югославской проблеме», но поскольку В. М. Молотов выехал в Женеву на очередную сессию СМИД, то письмо опять готовил его зам. Валериан Александрович Зорин, который в очередной раз указал только на острую необходимость внимательного «зондажа отношений с фашистской Югославией». Естественно, члены Президиума ЦК опять «почистили» текст данного письма от подобного рода «изысков» и послали его В. М. Молотову. А когда тот вернулся в Москву, то, обменявшись мнениями с Н. С. Хрущевым и Н. А. Булганиным, снял все свои прежние возражения.

В результате 31 мая 1954 года Президиум ЦК принял Постановление, где таким образом оценил свои усилия по возвращению к дружбе с Белградом: «Начавшийся в 1948 году, и продолжающийся до нынешнего времени разрыв дружественных отношений между Югославией и Советским Союзом наносит серьезный ущерб как Югославии, так и Советскому Союзу, и всему лагерю мира и социализма… ЦК КПСС считает возможным с этой целью вступить в переговоры с руководством Союза коммунистов Югославии, сообщив ему мнение ЦК КПСС о том, что если руководство СКЮ не на словах, а на деле намерено следовать учению марксизма-ленинизма и бороться за социализм, за сохранение и упрочение мира, то нет оснований для состояния вражды между СКЮ и КПСС, а есть основания для установления взаимного сотрудничества в интересах мира, социализма и дружбы между народами Советского Союза и Югославией»[440].

22 июня 1954 года ЦК КПСС направил ЦК СКЮ официальное «Письмо» с предложением урегулировать советско-югославский конфликт, указав на то, что главными виновниками его возникновения стали Л. П. Берия и М. Джилас, которого буквально полгода назад сняли с поста председателя Союзной народной скупщины ФНРЮ. Югославские лидеры, в целом положительно оценив это «Письмо», в своем ответном послании от 11 августа все же не согласились с тем, что якобы главным виновником конфликта был Милован Джилас, «роль которого в нашем руководстве никогда не была решающей»[441]. С этого момента, как позднее образно выразился маршал Н. А. Булганин, и «началась упорная работа по завоеванию обратно старой потерянной дружбы» с Югославией. Путь этот оказался крайне тернистым, причем не только из-за жесткой позиции В. М. Молотова, продолжавшего считать и самого И. Броз Тито, и его «клику» фашистами, и отчасти К. Е. Ворошилова, который советовал не подгонять процесс нормализации «по партийной линии», но и по вине самого югославского руководства, которое, пытаясь «усидеть сразу на двух стульях», попеременно заигрывало и с американцами, и с англичанами, и с итальянцами, и с западными немцами. При этом, как считают многие специалисты (А. Б. Едемский, А. А. Костин[442]), самым ярким доказательством данного факта стало подписание 4 августа 1954 года нового трехстороннего соглашения между Югославией, Грецией и Турцией о создании Балканского военно-политического блока, которое накладывало на Белград вполне конкретные обязательства по поддержке этих стран — участниц НАТО в случае любой военной агрессии против них, прежде всего со стороны СССР и других стран социалистического лагеря. Причем, как верно подметил тот же профессор А. Б. Едемский, «важным моментом для всех участников блока, — а для Югославии особенно, — явилось то обстоятельство, что США, поддерживая этот «филиал» НАТО в Восточном Средиземноморье, оказывали огромную финансовую и военную помощь всем участникам союза, фактически субсидируя значительную часть оборонного бюджета этих стран».

Тем не менее уже в октябре 1954 года во всей центральной партийной печати была прекращена антиюгославская кампания, а в конце ноября официальный прием в югославском посольстве по случаю Дня независимости ФНРЮ посетили почти все члены высшего советского руководства, включая министра иностранных дел СССР В. М. Молотова. Хотя именно тогда, после подписания Лондонского меморандума о разделе Триеста, советский МИД решил опротестовать это соглашение и внести этот вопрос на рассмотрение СБ ООН. Однако большинство членов Президиума ЦК не поддержали эту позицию МИДа, а, напротив, поручили В. М. Молотову встретиться с югославским послом и «прощупать настроения югославов на предмет личной встречи с высшим советским руководством», тем более что уже в конце декабря 1954 года начались переговоры о заключении нового торгового договора между СССР и ФРНЮ. Однако очень напряженный диалог В. М. Молотова с Д. Видичем на Смоленской площади, продолжавшийся всего 20 минут, был в основном посвящен австрийской проблеме и, по сути, окончился безрезультатно. После этой встречи на заседании Президиума ЦК В. М. Молотов сказал, что с «послом ничего не вышло», за что был тут же подвергнут жесткой обструкции со стороны большинства его членов, особенно Г. М. Маленкова, который прямо обвинил министра иностранных дел в том, что он «не выполнил поручения ЦК»[443].

Вероятно, эта критика возымела действие, и уже 8 февраля 1955 года, выступая на сессии Верховного Совета СССР, В. М. Молотов публично заявил, что «развитие советско-югославских отношений соответствует интересам народов двух стран». Вместе с тем буквально через две недели в аппарате ЦК КПСС было подготовлено второе «Письмо к братским компартиям по югославской проблеме», которое носило более критический характер, нежели первое, так как в нем были открыто осуждены «стремление югославских руководителей сидеть между двух стульев», «возросшая за последнее время экономическая зависимость Югославии от США и Англии» и «отход руководителей Союза коммунистов Югославии от марксизма-ленинизма»[444].

Тем временем 8 мая 1955 года газета «Правда» опубликовала статью маршала Г. К. Жукова «10-я годовщина великой победы», в которой было упомянуто о том, что «исключительную стойкость в борьбе… за общее дело разгрома фашизма проявил югославский народ под руководством маршала Тито». Эта статья настолько возмутила В. М. Молотова, что вечером того же дня на торжественном заседании в Большом театре он устроил громкий скандал, «обрушив на своих коллег, особенно на Н. С. Хрущева, самые непристойные оскорбления». И на это были основания, так как, как уверяет профессор Ю. В. Аксютин[445], в первоначальном варианте данной статьи такого пассажа не было, однако буквально накануне ее публикации в газете, когда маршал Г. К. Жуков во главе правительственной делегации отбыл с визитом в Берлин, Н. С. Хрущев лично позвонил главному редактору «Правды» Д. Т. Шепилову и попросил сказать в этой статье «несколько добрых слов о югославской армии».

Наконец утром 27 мая 1955 года в Белград вылетела представительная советская партийно-правительственная делегация в составе Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева (руководитель делегации), председателя Совета Министров СССР Н. А. Булганина, его первого заместителя А. И. Микояна, секретаря ЦК КПСС Д. Т. Шепилова и первого заместителя министра иностранных дел СССР А. А. Громыко. В ходе этого визита, который продолжался целую неделю, вплоть до вечера 2 июня, состоялось немало двусторонних, как официальных, так и конфиденциальных встреч, в которых с югославской стороны приняли участие маршал Иосип Броз Тито, занимавший сразу три поста: Президента, председателя Союзного исполнительного Вече (правительства) ФНРЮ и Генерального секретаря ЦК СКЮ, — его заместители по союзному правительству Эдвард Кардель и Светозар Вукманович, глава Союзной народной скупщины ФНРЮ Моша Пияде и министр иностранных дел Коча Попович. Как свидетельствуют ряд мемуаристов, между всеми членами делегаций практически сразу установились вполне рабочие и даже дружеские отношения. Однако по мере расширения рабочих контактов стала очевидна и полемика между рядом собеседников, отчего возникла «большая путаница в головах». В этой ситуации И. Броз Тито предложил, чтобы во всех теоретических спорах самостоятельно разобрались Д. Т. Шепилов и Э. Кардель, с тем чтобы главы делегаций смогли заняться другими важными проблемами[446].

Несмотря на дружескую атмосферу, переговоры продвигались достаточно трудно, в частности из-за того, что сам И. Броз Тито особо настаивал на том, чтобы в итоговой Декларации был в обязательном порядке зафиксирован тезис о полном равенстве двух партий и невмешательстве КПСС в дела СКЮ, что «позволит покончить с практикой сталинизма». В свою очередь Н. С. Хрущев всячески избегал бесед на тему личной ответственности И. В. Сталина и других членов советского руководства за резкое обострение советско-югославских отношений и неумело пытался защитить усопшего вождя от необоснованных нападок югославского руководства. Еще одним «камнем преткновений» стала острая полемика относительно особых отношений Югославии со странами Запада и подписания Балканского пакта. Однако в сухом остатке все эти противоречия были сняты и даже признана полезность сохранения существующих контактов Югославии и со странами НАТО, и со странами ЗЕС. Не меньше разногласий было по хозяйственным вопросам, однако в итоге советская сторона согласилась списать с Белграда задолженность в размере 90 млн. долларов и предоставить ему новый многомиллионный кредит, что было даже зафиксировано в отдельном соглашении о дальнейшем развитии торгово-экономических отношений двух стран. По данным Б. С. Новосельцева, уже в начале 1956 года был подписан советско-югославский договор, который предусматривал предоставление Белграду денежного кредита в размере 285 млн. долларов, товарного кредита в размере 54 млн. долларов и т. н. «девизного займа» в размере 30 млн. долларов[447]. Аналогичные соглашения были подписаны и по вопросам развития научно-образовательных и культурных связей. Но самое главное состояло все же в другом. В заключительной Белградской декларации, подписанной Н. С. Хрущевым, Н. А. Булганиным и И. Броз Тито 2 июня 1955 года, советской стороной была признана историческая возможность строительства социализма разными путями, что на практике означало только одно: Москва впервые отказалась от «универсальности советского опыта» и вынужденно признала НРФЮ полноценным социалистическим государством[448].

Кстати, ровно через год, 20 июня 1956 года, в ходе ответного визита югославской делегации во главе с И. Броз Тито была подписана знаменитая Московская «Декларация об отношениях между Союзом коммунистов Югославии и Коммунистической партией Советского Союза», подтвердившая все главные принципы Белградской декларации, в том числе «богатство форм развития социализма». Хотя по настоянию югославской стороны в эту декларацию так и не была включена формулировка о необходимости создания постоянных координирующих органов типа Коминтерна или Коминформа. Поэтому тот же А. Б. Едемский справедливо констатировал, что Московская декларация, ставшая «победной для Хрущева по форме», по своей сути была выгодна прежде всего югославской стороне. Впрочем, советская сторона и не скрывала от югославов того факта, что не удовлетворена содержанием данного документа, но спорить в настоящее время не стала, о чем по поручению Президиума ЦК и сообщил им А. И. Микоян. Более того, дабы «не омрачать» данный визит для их делегации, по инициативе Н. С. Хрущева Президиум ЦК принял решение о повторном снятии В. М. Молотова с поста министра иностранных дел и назначении новым главой МИДа тогдашнего хрущевского фаворита Дмитрия Трофимовича Шепилова. Однако эти «реверансы» в адрес Белграда были напрасны, поскольку Н. С. Хрущеву также не удалось добиться от И. Броз Тито вступления Югославии в ОВД и СЭВ, де-факто означавшего, что отныне основой межгосударственных отношений двух стран признавался не принцип «пролетарского интернационализма», а принцип «мирного сосуществования», как и в отношениях со всеми другими буржуазными державами. В связи с этим обстоятельством 13 июля 1956 года Москва разослала лидерам всех братских компартий брошюру «Информация о результатах советско-югославских переговоров, прошедших в июне 1956 года»[449], где было указано, что позиция Москвы в отношениях с Белградом — это лишь «дипломатический жест», а вовсе не платформа для взаимоотношений всех соцстран, должных быть частями «единого фронта», что югославское руководство очень сильно завязано на западные кредиты, а значит, склонно к «идеологическим заблуждениям» и «отступлению от марксизма-ленинизма». Ну и, наконец, еще одну ложку дегтя в отношения двух стран внесли венгерские события и особая позиция И. Броз Тито и Э. Карделя в этом вопросе, о чем мы поговорим чуть ниже.

Вскоре после возвращения в Москву Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин принимали в Кремле премьер-министра и министра иностранных дел Индии Джавахарлала Неру и его единственную дочь Индиру Ганди, которая уже тогда вошла в состав высшего руководства правящей партии Индийский национальный конгресс и вместе с отцом принимала активное участие в знаменитой Бандунгской конференции, состоявшейся в апреле 1955 года. В ходе этого масштабного визита, проходившего 7-24 июня 1955 года, индийская делегация не только провела очень продуктивные переговоры, но и посетила целый ряд советских городов, в том числе Сталинград, Магнитогорск, Свердловск, Тбилиси, Ташкент и Самарканд. По итогам этого визита была принята совместная политическая Декларация и подписаны ряд важных соглашений, в том числе об экономическом сотрудничестве двух стран. Хотя надо сказать, что был уже не первый подобный договор. Впервые такое соглашение было подписано еще в декабре 1953 года, а затем и в феврале 1955 года, по его условиям Москва выделяла выгодный денежный кредит в размере 647 млн. рупий на строительство знаменитого Бхилайского металлургического комбината[450].

Вслед за этим 12–18 июля 1955 года состоялся и первый официальный визит вьетнамской партийно-правительственной делегации в Москву, в ходе которого прошла целая череда важных переговоров. С советской стороны в них приняли участие Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. И. Микоян и М. Г. Первухин, а с вьетнамской — Президент и премьер-министр ДРВ Хо Ши Мин, Генеральный секретарь Партии трудящихся Вьетнама Чыонг Тинь, министры финансов, промышленности и торговли, просвещения и земледелия и лесоводства Ле Ван Гиен, Фан Ань, Нгуен Ван Гуен и Нгием Суан Нем и другие официальные лица[451]. Надо подчеркнуть, что это был далеко не первый визит вьетнамских товарищей в Москву, однако все они носили секретный характер, как, например, два тайных визита «дядюшки Хо» еще при жизни И. В. Сталина в 1950 и в 1952 годах[452]. Этот же первый и уже официальный визит стал возможен только после подписания Женевских соглашений, установления дипотношений с ДВР и прибытия в Ханой еще в августе 1954 года первого советского посла Александра Андреевича Лаврищева, который и готовил этот визит. В ходе нескольких раундов переговоров обсуждались в основном торгово-экономические вопросы, которым было посвящено секретное Постановление Президиума ЦК КПСС «Об оказании Союзом ССР безвозмездной помощи в восстановлении экономики Демократической Республики Вьетнам», принятое еще 23 мая 1955 года по инициативе Н. С. Хрущева[453]. А по итогам этих переговоров было подписано большое торговое соглашение, которое, помимо многого другого, предусматривало выделение денежного кредита в размере 380 млн. рублей и товарного кредита в размере 200 млн. рублей[454].

Между тем в перерывах между этими визитами, в середине июля 1955 года, состоялся очередной Пленум ЦК, на котором состоялось самое беспардонное, а местами просто хамское «избиение» В. М. Молотова, которому разом припомнили все его мнимые и реальные грехи. Тон в этом «избиении», начавшемся еще в июне 1955 года на заседаниях Президиума ЦК[455], задавал, конечно, сам Н. С. Хрущев, который после возвращения из Югославии возомнил себя «дипломатическим гуру». Но от Первого секретаря ЦК ничуть не отставали и другие члены Президиума ЦК, в том числе Н. А. Булганин, М. А. Суслов, А. И. Микоян и, как это ни странно, даже его давние соратники Г. М. Маленков, Л. М. Каганович и К. Е. Ворошилов[456].

Тем временем после «майской конфронтации», связанной с созданием ОВД, началось относительное «потепление» в отношениях с западными державами, что позволило 18–23 июля 1955 года, то есть спустя ровно 10 лет после окончания Потсдамской конференции, провести в Женеве новую встречу глав государств и правительств великих держав. Советский Союз был представлен Н. С. Хрущевым, Н. А. Булганиным, Г. К. Жуковым и А. А. Громыко, Соединенные Штаты Америки — президентом Д. Эйзенхауэром и госсекретарем Дж. Даллесом, Великобритания — премьер-министром Э. Иденом и министром иностранных дел Г. Макмилланом и, наконец, Франция — премьер-министром Э. Фором и министром иностранных дел А. Пине.

В центре внимания участников Женевской встречи были все те же вопросы, которые обсуждались на всех последних сессиях СМИД, и прежде всего советский проект «Общеевропейского договора о коллективной безопасности в Европе», который предусматривал взаимную защиту от любой агрессии и ликвидацию всех иностранных военных баз в Европе, сокращение обычных вооружений и полный запрет ядерного оружия, проблемы взаимоотношений ФРГ и ГДР, их взаимного признания и другие. Однако ни по одному из этих вопросов достичь каких-либо договоренностей так и не удалось, поэтому в заключительных «Директивах глав правительств министрам иностранных дел» поручалось найти возможные решения этих вопросов. Но, несмотря на столь скудные итоги этой встречи, ряд авторов (Ф. И. Новик[457]) утверждают, что она имела и позитивные результаты, так как, во-первых, главы правительств четырех великих держав все же признали сложившуюся ситуацию на Европейском континенте и договорились не прибегать к силе для ее изменения, и, во-вторых, хоть и на непродолжительное время, но все же заметно снизилась напряженность на мировой арене и произошла своеобразная «психологическая разрядка».

Судя по архивным документам, после завершения Женевской встречи в верхах в самой Москве начался поиск новых подходов к взаимоувязке главных проблем в отношениях с западными державами. В итоге в новом мидовском проекте, который был подготовлен В. С. Семеновым и А. А. Громыко, была представлена идея создания Германской конфедерации при полном сохранении территориальной целостности и суверенитета ГДР и ФРГ, что, по мнению авторов это проекта, «отвечало как задаче укрепления ГДР в качестве суверенного государства, так и задаче сохранения в наших руках знамени единства Германии»[458]. Ознакомившись с этим проектом, В. М. Молотов, чуть отредактировав его, в целом согласился с идеей и направил его в аппарат ЦК. Однако в самом аппарате данная идея был отвергнута, и в новых «Директивах советского правительства к новой сессии СМИД» было указано, что главной задачей остается вопрос о создании «системы коллективной безопасности в Европе», первым шагом к которой может стать соглашение между НАТО и ОВД. Но в ходе новой сессии СМИД, которая прошла в той же Женеве 27 октября — 16 ноября 1955 года, никаких реальных соглашений достигнуто так и не было[459]. Однако, как считают многие историки, сам факт Женевской встречи говорил о некотором «потеплении» в международных отношениях и наступлении так называемого «духа Женевы», то есть реальной готовности великих держав обсуждать все острейшие международные проблемы.

Кроме того, Женевская встреча в верхах открыла возможность дальнейшего прогресса в решении германского вопроса, поскольку уже 8-14 сентября 1955 года все-таки состоялся давно ожидаемый официальный визит федерального канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в Москву. В этой поездке его сопровождали министр иностранных дел Генрих фон Брентано, госсекретарь Ганс Глобке, статс-секретарь МИДа Вальтер Хальштейн, глава Комитета по иностранным делам Бундестага ФРГ Карло Шмид, премьер-министр Северного Рейн-Вестфалии Карл Арнольд, а также три видных дипломата: Герберт Бланкенхорн, Курт Георг Кизингер и Вильгельм Греве. Причем тот факт, что трое членов делегации — Г. Бланкенхорн, К. Г. Кизингер и Г. Глобке — были членами НСДАП и работали в Министерствах иностранных дел и пропаганды Третьего рейха, за что их приговорили к пожизненному заключению в ГДР, ничуть не смутил самих немцев, да и не вызвал особого протеста со стороны советской делегации, в состав которой входили Н. А. Булганин (глава), Н. С. Хрущев, В. М. Молотов, М. Г. Первухин, министр внешней торговли СССР И. Г. Кабанов и зам. министра иностранных дел СССР В. С. Семенов.

Как установил Ф. И. Новик, являющийся признанным знатоком данной темы[460], советского-германские переговоры, в ходе которых состоялись четыре пленарных заседания, проходили крайне трудно и не только из-за проблем возврата немецких военнопленных (а вернее, более 9600 военных преступников) и непризнания ГДР правительством ФРГ, но и откровенно хамского поведения Н. С. Хрущева, который публично опускался до неприличных жестов и выражений в адрес немцев. Дело дошло до того, что 12 сентября дважды возникала угроза срыва переговоров, а сам К. Аденауэр еле сдержался, чтобы не покинуть их, когда Н. С. Хрущев, встав из-за стола, повернулся к нему спиной и демонстративно хлопнул себя по заднему месту. Однако благодаря усилиям главы советской делегации Н. А. Булганина, проявившего особую выдержку, и министра иностранных дел В. М. Молотова, сумевшего пойти на компромисс со своим визави, визит немецкой делегации завершился успешно даже несмотря на то, что ряд членов делегации, в частности В. Хальштейн и В. Греве, очень сомневались, стоило ли разменивать «последних немецких военнопленных» на установление дипотношений с Москвой[461]. По итогам прошедших переговоров было достигнуто соглашение об установлении дипломатических отношений двух стран, а также подписано совместное Коммюнике, что позволило позднее в рабочем порядке подписать отдельный договор о торгово-экономическом сотрудничестве СССР и ФРГ. Понятно, что американцы были просто в бешенстве от заключенных соглашений, но поезд уже ушел, и в конце ноября в Бонн прибыл первый советский посол Валентин Александрович Зорин.

Между тем сразу по завершении визита К. Аденауэра в Москву прибыли Первый секретарь ЦК СЕПГ В. Ульбрихт, президент ГДР В. Пик и премьер-министр ГДР О. Гротеволь, которые 20 сентября 1955 года подписали с советским руководством важный двухсторонний Договор «Об отношениях между СССР и ГДР», рабочий вариант которого был подготовлен еще в январе 1955 года, но не подписан тогда по сугубо прагматическим соображениям. По сути, это был традиционный договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, в котором, помимо традиционных статей, оговаривались все условия присутствия на территории ГДР Группы советских войск в Германии, главкомом которой продолжал оставаться Андрей Андреевич Гречко, удостоенный за полгода до этого звания маршала Советского Союза. Одновременно состоялся и обмен официальными «Письмами», в которых подтверждались прежние договоренности о том, что теперь сама ГДР осуществляет охрану и пограничный контроль на всех своих государственных границах, в том числе с ФРГ, а также на коммуникациях между Западным Берлином и ФРГ.

Одновременно 16–20 сентября в Москве прошли советско-финские переговоры на высшем уровне, в ходе которых на 20 лет был пролонгирован Договор «О дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи», подписанный 6 апреля 1948 года по инициативе И. В. Сталина. Кроме того, по предложению главы финского правительства Урхо Калева Кекконена, с которым у Н. С. Хрущева сразу сложились близкие дружеские отношения, было подписано новое соглашение, в соответствие с которым Москва в обмен на сохранение права вводить свои войска на территорию Финляндии в случае какой-либо агрессии, а также сохранение ее нейтрального статуса дала согласие на досрочную ликвидацию своей военно-морской базы в Порккала-Удд. Кстати, это соглашение вполне вписывалось и в политику Н. С. Хрущева по резкому сокращению Вооруженных сил СССР, первый этап которого пришелся на 1955–1958 годы. За этот период численность советской армии и военно-морского флота сократилась с почти 5 396 000 до 3 247 000 военнослужащих, то есть почти на 40 %.

Несколько позже, в ноябре 1955 года, в развитие этих соглашений состоялись советско-норвежские переговоры, по итогам которых главы правительств двух стран Н. А. Булганин и Э. Герхардсен, несмотря на то что Норвегия была членом НАТО, подписали соглашение, где был зафиксирован отказ Осло от размещения на своей территории любых иностранных военных баз и ядерного оружия. Позднее, пытаясь объяснить этот «феномен» поведения Эйнара Герхардсена, ряд авторов выдвинули разные спекулятивные версии. Например, профессор Г. Веллер утверждал, что на этот шаг он пошел под влиянием своей супруги Верны, которая была агентом КГБ[462]. Хотя полковник Б. А. Дубенский, который в 1957–1962 годах под прикрытием советника советского посольства возглавлял легальную резидентуру КГБ в Осло[463], твердо заверял: «Верна никогда не была нашим агентом, и мы никогда не подталкивали ее к черте, которую сама не хотела переступить». А беглый сотрудник архива ПГУ КГБ СССР В. Н. Митрохин и издатель его «архива» британский историк К. Эндрю вообще заявили о том, что сам лидер Норвежской рабочей партии, «отец нации» и «самый выдающийся премьер-министр» Э. Герхардсен был агентом КГБ, известным под агентурным псевдонимом «Ян»[464]. Однако все эти версии до сих пор не признаются достоверными не только всем сообществом профессиональных историков, но даже разведслужбами многих западных держав, в том числе ЦРУ США.

Наконец, тогда же, в ноябре 1955 года, состоялись официальные визиты советской парламентско-правительственной делегации, которую возглавили Н. А. Булганин и Н. С. Хрущев, в три дружественных страны: Индию, Бирму и Афганистан. Сначала самолет с членами советской делегации из Москвы через Ташкент проследовал в Дели, где прошли переговоры с первым президентом Индии Раджендром Прасадом, которого Н. С. Хрущев назвал «пожилым человеком мрачного вида», «неприязненно отнесшимся к нашей делегации»[465], а затем и с главой индийского правительства Джавахарлалом Неру, с которым «у нас» сразу же сложились очень «доверительные отношения». После первого раунда переговоров советские гости в сопровождении членов индийского правительства под «охраной» самого главы КГБ СССР генерала армии И. А. Серова совершили поездку по Индии и посетили Калькутту, Бомбей, Мадрас и даже по личной просьбе самого Дж. Неру Кашмир, который был давним «яблоком раздора» с соседним Пакистаном. Затем советская делегация посетила соседнюю Бирму, где почти 10 лет шла ожесточенная Гражданская война как между самими штатами, так и между разными политическими силами, в том числе коммунистами, гоминдановцами и националистами. Тем не менее Н. А. Булганин и Н. С. Хрущев провели очень продуктивные переговоры с главой правительства У Ну и подписали первый в истории двух стран Договор «О дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи». Наконец на обратном пути в Москву члены советской делегации приземлились в Кабуле, где встретились с королем Мухаммедом Захир Шахом и премьер-министром Мухаммедом Даудом, никогда не скрывавшими своих дружеских и просоветских настроений.

По итогам этого продолжительного визита 29 декабря 1955 года Верховный Совет СССР даже принял отдельное Постановление, где прямо говорилось о том, что «в результате поездки товарищей Булганина Н. А. и Хрущева Н. С. сделан новый большой шаг в укреплении дружбы и сотрудничества СССР с великой Индией, Бирмой и Афганистаном в борьбе за мир, ликвидацию «холодной войны» и дальнейшую разрядку международной напряженности»; что в ходе этого визита «вновь подтверждено единство целей и стремлений наших государств в коренном вопросе международной жизни — в вопросе о сохранении и укреплении мира»; и, наконец, что «важным итогом поездки товарищей Булганина Н. А. и Хрущева Н. С. в страны Азии составляют также достигнутые с этими странами соглашения о расширении торговли, экономических, культурных и других связей, основанных на принципе равенства и взаимной выгоды, без навязывания каких-либо обязательств политического или военного характера»[466].

6. Новые испытания на прочность в 1956 году

а) Доктрины «мирного сосуществования» и «революционного процесса»

Как известно, в феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС, который дал мощный импульс критике «сталинского культа» и официально провозгласил принципиально новый внешнеполитический курс СССР на «мирное сосуществование государств с различным общественным строем», что до сих пор неоднозначно оценивается в историографии. Так, по устоявшемуся мнению многих авторов (А. Д. Богатуров, В. В. Аверков, М. М. Наринский, И. А. Челышев[467]), именно решения XX съезда стали превосходным стимулом к обновлению всей советской внешнеполитической доктрины, базой для которой теперь стала идея «мирного сосуществования», якобы вполне созвучная и «ленинским принципам внешней политики», заложенным в Декрете «О мире», и буддистским принципам «Панча шила», которые стали основой политической программы Бандунгской международной конференции, которая положила начало «Движению неприсоединения» в апреле 1955 года. Но, по мнению их оппонентов (Ю. Н. Жуков, А. В. Пыжиков, А. А. Зиновьев, А. Ф. Ортис, С. Г. Кара-Мурза[468]), все решения, принятые на XX съезде партии, мало повлияли на изменение советской внешнеполитической доктрины. Однако именно они крайне негативно сказались на международном авторитете СССР, привели к болезненному расколу в рабочем и коммунистическом движении во всем мире, к очень серьезным разногласиям в самом социалистическом лагере, а также стали одним из главных элементов злобной психологической войны против СССР. Хотя, по мнению тех же А. Д. Богатурова, В. В. Аверкова, М. М. Наринского и многих других авторов, принцип «мирного сосуществования» в тогдашней хрущевской упаковке не был простым воспроизводством ленинских идей, поскольку в нем содержался целый ряд важных новаций:

1) Новая платформа внешней политики СССР закрепляла отказ от прежнего сталинского тезиса «о неизбежности новой мировой войны». Напротив, акцент был смещен на возможность длительного периода международного развития, для которого, вероятнее всего, будет характерно отсутствие больших войн как между социалистическими и капиталистическими странами, так и между самими странами капитализма.

2) В хрущевской обертке сам принцип «мирного сосуществования государств с различным общественным строем» предусматривал чрезвычайно сильный акцент на продолжении идеологической борьбы с империализмом. Более того, сам этот принцип стал прямо трактоваться как «специфическая форма классовой борьбы во всемирном масштабе», которая будет сочетать в себе разные компоненты: и мирное сотрудничество с империализмом в торгово-экономической сфере, и политический диалог во имя поддержания мира и разрядки всей международной напряженности, и одновременно бескомпромиссную борьбу идей и всемерное отстаивание явных преимуществ «социалистического образа жизни» и всех иных экономических и социальных достижений «мировой системы социализма».

3) Сам принцип «мирного сосуществования», конечно, никоим образом не отменял марксистско-ленинской догмы о «неизбежной гибели капитализма» и грядущем «торжестве коммунизма во всем мире». Более того, советская внешнеполитическая платформа разрешала это противоречие между идеей мирного сотрудничества с империализмом и тезисом о его «исторической обреченности» через традиционный постулат о непрерывном «обострении внутренних противоречий» всех буржуазных обществ и их «органических пороках». Капитализм как общественный строй и элемент международных отношений должен был неизбежно исчезнуть в силу естественного саморазрушения, причиной которого должны были стать присущие ему внутренние классовые, причем сугубо антагонистические или неразрешимые, противоречия между пролетарскими массами и узкой буржуазной политической и экономической элитой этих стран. Таким образом, основная задача Советского Союза состояла не в вооруженной борьбе с противостоящим ему общественным строем, а в мирном экономическом соревновании с ним и публичной демонстрации преимуществ советского образа жизни и справедливого экономического строя.

В последующие годы платформа «мирного сосуществования» была развита и дополнена целым рядом новых положений, которые были обобщены в новой Третьей программе партии, принятой в октябре 1961 года на XXII съезде КПСС. Отныне теория советской внешней политики была «обогащена» еще двумя важными положениями: во-первых, новым тезисом о том, что само содержание современного исторического процесса определятся переходом большинства государств и народов от капитализма или докапиталистических форм хозяйствования непосредственно к социализму; и, во-вторых, тезисом о «трех революционных силах» современности: мировой соцсистемы, национально-освободительного движения народов бывших колониальных и зависимых стран и всего рабочего и коммунистического движения развитых капиталистических государств, которые были официально провозглашены союзниками СССР на международной арене[469].

Таким образом, новая советская внешнеполитическая доктрина, творцом которой был Н. С. Хрущев, возомнивший себя новым «классиком» марксизма-ленинизма, в принципе, не отказалась от самой идеи непрерывности «мирового революционного процесса». Однако теперь акцент был смещен на развитие иных, по большей части сугубо мирных, а не революционных трансформаций капитализма в социализм.

Конечно, нестабильность в мире воспринималась советским руководством как неотъемлемая часть международных отношений. Вместе с тем отношение к этой нестабильности даже в ее самых ярких революционных проявлениях как к норме международных отношений в теории, вовсе не исключало стремления Москвы поддерживать международную стабильность на практике, если эта стабильность отвечала советским интересам. Поэтому главными принципами советского подхода в своих отношениях со всеми западными державами, и прежде всего, конечно, с США, были: во-первых, уход от любого прямого столкновения, кроме случаев прямого нападения на территорию СССР или союзных держав по Варшавскому договору; во-вторых, отказ от эскалации тех региональных конфликтов, которые могли легко перерасти в глобальный конфликт с США и их сателлитами по блоку НАТО; в-третьих, сохранение диалога со всем буржуазным миром по ключевым международным проблемам; и, наконец, в-четвертых, укрепление существующей биполярной системы как основного средства закрепления преобладания СССР и США в региональных делах и мировой политике в целом.

б) Кризис в социалистическом лагере

Известные решения, принятые на XX съезде партии, а затем и Постановление ЦК «О преодолении культа личности Сталина и его последствий» вызвали широкий резонанс во всем мире, в том числе в странах социалистического лагеря. Поэтому, как полагают целый ряд историков (Г. М. Адибеков, Ю. В. Аксютин, А. С. Стыкалин, Л. Марсон[470]), вскоре после окончания съезда и накануне официального визита в Югославию, во второй половине апреля 1956 года высшее советское руководство по предложению Н. С. Хрущева предприняло важный шаг по «демократизации» своих отношений с коммунистическими и рабочими партиями социалистических держав и распустило Коминформ, который, по их мнению, был своеобразным инструментом диктата Москвы в международном коммунистическом движении и во всех странах соцлагеря. Затем в качестве открытой демонстрации своей решимости изменить прежние подходы во всей внешней политике в начале июня 1956 года в отставку был отправлен министр иностранных дел СССР В. М. Молотов, и новым главой внешнеполитического ведомства страны стал один из главных идеологов нового хрущевского курса и его тогдашний фаворит Дмитрий Трофимович Шепилов.

Между тем все эти решения вызывали крайне неоднозначную реакцию в других коммунистических партиях. Прежде всего, они были с нескрываемой тревогой и явным недоверием встречены в Китае, где в те годы создавался собственный культ личности председателя ЦК КПК Мао Цзэдуна. Пекин фактически не принял нового ревизионистского курса Н. С. Хрущева и крайне подозрительно отнесся ко всем его попыткам добиться зримого улучшения отношений с западными странами на основе доктрины «мирного сосуществования». Еще более критически новый хрущевский курс оценило албанское руководство во главе с Энвером Ходжей, которое сразу не приняло новой линии Москвы на преодоление сталинского культа. Более того, резкое раздражение в Тиране вызывало слишком рьяное желание Н. С. Хрущева примириться с маршалом И. Броз Тито, которого албанские власти считали главным врагом своего режима[471]. В этой ситуации, на почве общего неприятия нового курса советского руководства, началось стремительное сближение двух стран. Этот раскол в социалистическом лагере вскоре приобретет еще более острый характер и в конечном счете выльется не просто в идеологический спор трех компартий, а в фактический разрыв дипломатических отношений с Пекином и Тираной. Во многом вина за такое катастрофическое развитие событий лежала на Н. С. Хрущеве, который своим откровенно хамским поведением просто спровоцировал обострение конфликта трех государств на двух Совещаниях рабочих и коммунистических партий социалистических стран, проходивших в Москве в 1957 и 1960 годах. Хотя, конечно, нельзя сбрасывать со счетов не менее вызывающее поведение Мао Дзэдуна, но об этом мы поговорим чуть позже.

Польша

Тем временем 12 марта 1956 года в Москве, в Центральной Кунцевской больнице, внезапно скончался президент Польши и Первый секретарь ЦК ПОРП Болеслав Берут, что позднее породило совершенно бредовую версию о его самоубийстве[472]. Хотя на самом деле он простудился и заболел еще во время работы XX съезда, где возглавлял делегацию ПОРП. Его госпитализировали в ЦКБ, а остальные члены делегации вернулись в Варшаву уже без своего руководителя, который спустя две недели умер в Москве. Как и ожидалось, вопрос об избрании его преемника в новых политических условиях вновь породил острую дискуссию внутри правящей партии о путях дальнейшего движения вперед и строительства социализма, начавшуюся еще при жизни самого Б. Берута летом 1953 года. Первым звонком надвигавшегося кризиса стал декабрь того же года, когда лидер Польши вновь встретился в Москве с Г. М. Маленковым, В. М. Молотовым, Н. С. Хрущевым и Н. А. Булганиным, с которыми он обсуждал различные насущные вопросы, в том числе записку нового советского посла в Варшаве Г. М. Попова. Так, характеризуя ситуацию в руководстве ПОРП, тот особо подчеркивал, что «все вопросы партийной и государственной жизни решает узкий круг лиц», что министр национальной обороны маршал К. К. Рокоссовский «фактически отстранен от активного участия в руководстве партией», а «товарищи Берман, Минц и Замбровский играют непомерно большую роль в руководстве партией и государством». А поскольку в Москве национальный облик руководства ПОРП всегда вызывал особую озабоченность, Б. Беруту были высказаны конкретные соображения о «перемещениях Я. Бермана и X. Минца на другие должности с целью снизить уровень их влияния на принятие важнейших политических решений», а также о необходимости «серьезно заняться выдвижением руководящих кадров из числа… товарищей польской национальности»[473]. Кроме того, по инициативе советской стороны на той же встрече был обсужден вопрос о разделении постов лидера партии и главы правительства. Ему «порекомендовали» возглавить Совет Министров, а Александру Завадскому — ЦК ПОРП. Однако эти рекомендации были исполнены частично. Сам Б. Берут предпочел остаться во главе партии, а А. Завадского по его рекомендации назначили на не самый значимый пост председателя Государственного совета ПНР.

Вторым звонком для Б. Берута стал II съезд ПОРП, прошедший в первой половине марта 1954 года, на котором присутствовал сам Н. С. Хрущев. По итогам этого съезда состав Политбюро ЦК ПОРП почти не изменился, однако Б. Берут вынужден был сложить с себя полномочия председателя Совета Министров ПНР и передать его секретарю ЦК ПОРП Юзефу Циранкевичу, который в 1947–1952 годах уже занимал пост главы правительства. Кстати, тогда же произошла и смена советского посла в Варшаве: Г. М. Попов, который, как явствовало из решения Президиума ЦК, допускал «высокомерное отношение к польским товарищам», что «могло нанести серьезный ущерб советско-польским отношениям», был отозван в Москву и заменен бывшим членом Президиума и Секретариата ЦК, первым секретарем Московского обкома Николаем Александровичем Михайловым. Третьим звонком стало уже совещание центрального актива ПОРП, прошедшее в конце 1954 года, по итогам которого из-под домашнего ареста 13 декабря был освобожден бывший Первый секретарь ЦК ППР Владислав Гомулка, давно имевший стойкую репутацию признанного лидера «националистического» крыла в польском коммунистическом движении. Тогда же было упразднено Министерство общественной безопасности ПНР, а его бессменный глава генерал дивизии Станислав Радкевич был перемещен на пост министра сельского хозяйства[474]. Наконец, последним звонком стал III Пленум ЦК ПОРП, прошедший в конце января 1955 года, где все партийное руководство во главе с Б. Берутом было подвергнуто очень резкой и в целом справедливой критике за «промахи в экономической политике и за попустительство бесконтрольному функционированию органов государственной безопасности[475]. Кроме того, в том же году в партийной печати началась так называемая «литературная дискуссия», пиком которой стала статья Станислава Жулкевского «Об актуальных литературных дискуссиях», опубликованная в начале июня 1955 года в центральном партийном органе — журнале «Нове дроги». В этой статье, опираясь на решения III Пленума ЦК, было прямо заявлено, что «пришло время заменить прежние методы руководства литературным процессом терпеливым разъяснением линии партии и убеждением в ее правоте».

Правда, тогда этот кризис пока удалось купировать. Н. С. Хрущев, прибывший во главе партийной делегации в Варшаву на похороны Б. Берута, 15 марта выступил на VI Пленуме ЦК, где вынужденно поддержал избрание на пост Первого секретаря ЦК ПОРП члена Политбюро Эдварда Охаба, считавшегося лояльной фигурой для самой Москвы и компромиссной для поляков[476]. Сам Н. С. Хрущев желал видеть в этой роли А. Завадского, тем более что польская общественность без особого энтузиазма восприняла нового главу партии и вскоре он стал героем язвительных политических анекдотов. Вместе с тем московский визитер смог заставить Романа Замбровского взять самоотвод во время выборов Первого секретаря, хотя ему так и не удалось заблокировать его переизбрание на пост второго секретаря ЦК, который курировал кадровую работу партии. Не смог он предотвратить и обострения внутрипартийной борьбы в ЦК, где пошатнулись позиции ряда влиятельных членов Политбюро, в частности председателя Совета Министров Ю. Циранкевича и двух его заместителей Я. Бермана и X. Минца, которые всегда курировали в самом правительстве силовой и экономический блоки. Более того, тогда же произошел коренной перелом ЦК ПОРП к Армии Крайовой. И после публикации в апрельском номере «Нове дроги» статьи популярного польского писателя Романа Братного «Демобилизационная страница Армии Крайовой» эта антисоветская организация была полностью реабилитирована политически.

Между тем острый внутрипартийный кризис вскоре перекинулся на все польское общество, где стала быстро подниматься протестная волна, инспирируемая в том числе влиятельным католическим духовенством. В начале июня 1956 года начались забастовки и волнения в Познани и ряде соседних городов под провокационными лозунгами «Долой москалей», «Долой русских, долой немцев, мы хотим свободной Польши» и другими, пик которых пришелся на 28 июня, когда в Познани воцарился настоящий хаос и началась беспорядочная стрельба со стороны как восставших, так и полиции. В этой ситуации Э. Охаб дал указание маршалу К. К. Рокоссовскому ввести в город танковые и стрелковые части Польской народной армии, которые подавили восстание силой.

Понятно, что волнения в Познани сыграли значительную роль в дальнейшем развитии общеполитической ситуации в стране, в частности в полном размежевании внутри руководства ПОРП. Опасаясь дальнейшего нарастания недовольства во всей стране, вожди правящей партии решили рассмотреть актуальные политические и хозяйственные вопросы на VII Пленуме ЦК ПОРП, который прошел 18–28 июля 1956 года. Первоначально предполагалось только заслушать доклады Э. Охаба и Ю. Циранкевича. Однако волнения в Познани изменили и сроки проведения, и саму повестку дня этого Пленума. По мнению ряда историков (А. Верблан, А. М. Орехов, В. В. Волобуев[477]), именно на нем был поставлен вопрос о полной реабилитации В. Гомулки и возвращении его в «большую политику» и, несмотря на полный запрет фракционной деятельности, окончательно оформились две группировки, возникшие еще весной 1955 года: «пуловян» и «натолинцев» (названы так по месту своего проживания и заседаний).

Костяк первой группировки, выступавшей за «десталинизацию» по-хрущевски, составляла так называемая «еврейская фракция» в лице главы Варшавского горкома Стефана Сташевского, члена Секретариата ЦК и главреда газеты «Трибуна люду» Ежи Моравски, заведующих Отделами пропаганды и тяжелой промышленности ЦК ПОРП Ежи Альбрехтодина и Эдварда Герека и первого зампреда Комитета по делам общественной безопасности Антония Альстера. К этой группе также примыкали глава Совета Министров Ю. Циранкевич, его зам. Стефан Ендриховский, министр иностранных дел Адам Рапацкий и отчасти Эдвард Охаб. Костяк второй фракции, где бал рулили этнические поляки, составляли вице-премьеры Францишек Язвяк, Зенон Новак и Станислав Лапот, руководитель аппарата Совмина Казимеж Мияль, председатель Госсовета ПНР Александр Завадский, глава Комитета общественной безопасности Владислав Двораковский, заведующий Сельхозотделом ЦК Хилари Хелховский и глава польских профсоюзов Владислав Клосевич. К этой группировке также примыкали министр национальной обороны маршал К. К. Рокоссовский, его зам., начальник Политуправления Генштаба Казимеж Виташевский и многие первые секретари воеводских комитетов партии, в частности Краковского и Гданьского — Станислав Бродзиньский и Ян Труш. Члены этой фракции, напротив, выступали с консервативных позиций и не принимали новый курс советского руководства в хрущевской упаковке.

В ходе обсуждения доклада Э. Охаба «О политической и экономической ситуации и об узловых задачах партии» выступили 95 членов и кандидатов в члены ЦК, подавляющее большинство которых высказались за приглашение В. Гомулки на его заседания. Одновременно многие из них возложили всю ответственность за провал экономической политики на члена Политбюро ЦК Хилари Минца, которому было предложено уйти в добровольную отставку, но он не прислушался к этому «совету». Вместе с тем Пленум исключил из состава Политбюро главного идеолога и куратора служб государственной безопасности Якуба Бермана и пополнил его ряды членами фракции «пуловян»: Э. Гереком, С. Ендриховским, А. Рапацким, Э. Ставиньским и первым секретарем Опольского воеводства Р. Новаком. Однако самое главное все же состояло в другом. Во-первых, на заседания Пленума не пустили главу советского правительства маршала Н. А. Булганина и министра обороны маршала Г. К. Жукова, которые без приглашения польской стороны внезапно прибыли в Варшаву. Во-вторых, лидер коммунистической оппозиции В. Гомулка был восстановлен в партии. И, наконец, в-третьих, Пленум принял отдельную резолюцию, одобрившую курс на «антиеврейскую чистку» во всех органах власти и осуждавшую «провокационные разговоры об угрозе антисемитизма»[478]. Хотя вопрос о перетряске персонального состава всех руководящих органов партии было решено отложить до очередного Пленума ЦК, назначенного на конец октября 1956 года.

Между тем именно на октябрь пришлось новое обострение ситуации в Польше, где возник политический кризис, охвативший сначала партийно-правительственные круги, а затем рабочую, студенческую и интеллигентско-католическую среду, где появились свои очень популярные лидеры — Л. Гожьдик, Я. Куронь, Т. Мазовецкий и ряд других. В этой ситуации 2-17 октября прошли аж 6 заседаний Политбюро ЦК, где крайне бурно обсуждались вопросы чрезвычайной важности, в том числе возвращение В. Гомулки в высшие эшелоны власти и его переговоры с Э. Охабом на сей счет, кризис в советско-польских отношениях из-за т. н. «угольной проблемы», гражданство советских генералов, служивших с маршалом К. К. Рокоссовским в аппарате Министерства национальной обороны, и недопустимое вмешательство советского посла П. К. Пономаренко во внутренние дела страны. В итоге почти все члены Политбюро отвергли проекты доклада Э. Охаба и резолюции предстоявшего VIII Пленума, что вынудило его заявить о своей добровольной отставке. Кроме того, угроза реальной отставки замаячила и перед другими членами Политбюро ЦК, в том числе перед К. К. Рокоссовским, Ф. Мазуром, З. Новаком и Ф. Юзьвяком. Более того, на последнем заседании Политбюро приняли решение в первый же день работы VIII Пленума кооптировать в состав ЦК В. Гомулку и его ближайших соратников, в том числе генералов Мариана Спыхальского, Гжегожа Корчинского и Вацлава Комара, а также Зенона Клишко и Игнацы Лога-Совиньского, попавших в опалу во времена Б. Берута.

Понятно, что советский посол Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, который был назначен на этот пост еще в мае прошлого года, сразу проинформировал об этом Москву, и 18 октября 1956 года Президиум ЦК КПСС принял Постановление о поездке в Польшу делегации в составе Н. С. Хрущева, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна и В. М. Молотова[479]. Причем перед своим отлетом в Варшаву министру обороны маршалу Г. К. Жукову они дали указание привести в полную боевую готовность всю Северную группу советских войск, дислоцированную в Польше, Балтийский флот и части Прибалтийского военного округа. Более того, по прямому приказу из Москвы главком Северной группы войск генерал армии Кузьма Никитович Галицкий и министр национальной обороны Польши Константин Константинович Рокоссовский двинули на Варшаву танковые колонны советских и польских войск.

Получив информацию о начале движения этих колонн, группа высших польских офицеров создала для координации действий два центра оперативного управления — военный и гражданский штабы. В первый штаб вошли зам. министра внутренних дел Ю. Хибнер, командующий внутренними войсками В. Комар, командир Корпуса общественной безопасности В. Мусь, командующий военно-воздушными силами Я. Фрей-Белецкий и командующий флотом Я. Висьневский. А второй штаб возглавил первый секретарь Варшавского горкома ПОРП С. Сташевский, опиравшийся на свою парторганизацию и столичную студенческую молодежь.

Политический кризис в польской столице явно обострялся и достиг своего апогея, когда все члены советской делегации вместе с главкомом ОВС ОВД маршалом И. С. Коневым по прилете в Варшаву вновь не были допущены на Пленум ЦК ПОРП, который открылся 19 октября 1956 года. Первая встреча двух делегаций прошла на военном аэродроме Окэнче под Варшавой, где Н. С. Хрущев якобы неадекватно вел себя с польскими товарищами[480]. Однако уже вторая встреча прошла в самой Варшаве в Госсовете ПНР во дворце Бельведер, где польскую сторону представляли Э. Охаб, А. Завадский, Ю. Циранкевич, К. К. Рокоссовский и В. Гомулка. Первый раунд переговоров закончился перебранкой и уходом поляков на Пленум ЦК, который проходил на фоне массовой студенческой демонстрации в Варшаве. Однако после кооптации В. Гомулки и его соратников в состав ЦК они вернулись в расширенном составе в Бельведер. Теперь польская сторона пополнилась Э. Гереком, З. Новаком, В. Двораковским, Р. Замбровским, Г. Хелховским, С. Ендриховским, Э. Ставиньским, А. Рапацким, Р. Новаком и Ф. Юзьвяком. Дискуссия в Бельведере, продолжавшаяся всю ночь, носила крайне напряженный характер. Однако у советского руководства хватило благоразумия не идти на обострение конфликта, тем более что в ходе первой встречи Н. С. Хрущева и В. Гомулки у них возникло полное взаимопонимание на почве общего неприятия сталинизма.

Утром советская делегация покинула Варшаву, а уже 21 октября, в последний день работы Пленума, В. Гомулка был избран Первым секретарем ЦК ПОРП, а все его оппоненты из числа ста-линистов-«натолинцев», на которых, как это ни странно, первоначально делал ставку сам Н. С. Хрущев, то есть Хилари Минц, Францишек Юзвяк, Владислав Двораковский, Зенон Новак, Хилари Хелховский и Францишек Мазур были удалены из состава Политбюро ЦК ПОРП. А уже через месяц, в ноябре 1956 года, такая же участь постигла и маршала К. К. Рокоссовского, который был снят с постов министра национальной обороны и заместителя главы правительства и заменен генералом армии Марианом Спыхальским. Одновременно в отставку был отправлен генерал К. Виташевский, и новым главой ГлавПУРа Войска Польского стал генерал дивизии Януш Зажицкий. Первоначально эти решения вновь вызвали прилив негодования Н. С. Хрущева, который на первом из четырех заседаний Президиума ЦК, прошедших 20–24 октября, прямо заявил, что «выход один — покончить с тем, что есть в Польше», вооруженным путем. Однако затем под влиянием венгерских событий и особой позиции Пекина он «сменил гнев на милость» и 24 октября на совещании в Москве с лидерами БКП, СЕПГ, КПЧ и заместителем председателя КПК Т. Живковым, В. Ульбрихтом, А. Новотным и Лю Шаоци откровенно заявил, что «у ЦК КПСС сложилось мнение, что в отношениях с Польшей следует избегать нервозности и торопливости», и эта позиция советского лидера получила полную поддержку со стороны всех его зарубежных коллег[481].

Венгрия

Почти одновременно с польскими событиями разразился еще более мощный венгерский кризис. Поскольку этому событию посвящена большая и разнообразная историография, в частности работы В. Л. Мусатова, Р. Г. Пихои, Н. Н. Платошкина, А. С. Стыкалина, Э. Холлоша, В. Лайтая и Б. Желицки[482], мы лишь вкратце осветим их ход и напомним основные оценки тех события.

Как известно, 4 июля 1953 года Первый секретарь Центрального руководства (ЦР) Венгерской партии трудящихся (ВПТ) Матьяш Ракоши был вынужден уйти с поста председателя Совета Министров ВНР, который он занял всего лишь в августе 1952 года, после отставки бывшего лидера Партии мелких сельских хозяев (ПМСХ) Иштвана Доби, перемещенного на чисто церемониальный пост главы Президиума ВНР. Новым главой венгерского правительства стал представитель «либерального» крыла ВПТ Имре Надь, который уже давно находился в оппозиции к правящей партийной группировке (т. н. «еврейской тройке») в составе Матьяша Ракоши, Эрнё Герё и Михая Фаркаши, во многом опиравшейся на подконтрольное им Управление госбезопасности ВНР во главе с Габором Петером, а после его опалы и ареста — Ласло Пироши.

В исторической литературе довольно давно утвердилось представление, что эта рокировка в высшем венгерском руководстве была организована лично Л. П. Берией, который вполне сознательно продвигал к высшей власти давнего агента советских спецслужб Имре Надя, имевшего агентурную кличку «Володя»[483]. Однако это не совсем так. Дело в том, что после смерти И. В. Сталина в самой Венгрии обострилась внутрипартийная борьба, в ходе которой противники М. Ракоши обрушились на него с резкой критикой за совершенно нереальные планы индустриализации и жесткий курс в отношении мелких крестьянских хозяйств. В Москве разумно посчитали этот курс действительно поспешным и нереальным и приняли решение поддержать «либеральную группировку» внутри ВПТ. Как явствует из архивных документов[484], в июне 1953 года в Москве прошли закрытые переговоры членов Президиума ЦК КПСС Г. М. Маленкова, Л. П. Берии, В. М. Молотова, Н. С. Хрущева, Н. А. Булганина и тогдашнего советского посла в Будапеште Е.Д. Киселева с М. Ракоши, И. Надем, Э. Герё, А.Хегедюшем и И. Доби, в ходе которых венгерским товарищам было очень настоятельно «рекомендовано» по примеру «старшего товарища» разделить посты руководителей партии и правительства.

В результате 27–28 июня 1953 года на Пленуме ЦР ВПТ М. Ракоши был снят с поста главы венгерского правительства, а в партийный устав была внесена поправка, изменившая название его должности: теперь он стал не Генеральным, а всего лишь Первым секретарем ЦР ВПТ, что, по замыслу авторов этой поправки, должно было сбить спесь с М. Ракоши и «приблизить» его к партийной массе и к «рядовым» секретарям ЦР. Сама же отставка М. Ракоши с поста премьер-министра и назначение И. Надя новым главой венгерского правительства произошли уже после смещения Л. П. Берии 4 июля 1953 года.

С приходом И. Надя на пост главы венгерского правительства начался «новый курс», прямо нацеленный на сокращение капитального строительства, приоритетное развитие отраслей производства средств потребления и мелкое частное аграрное хозяйство. Но вскоре эти меры привели к серьезным структурным диспропорциям во всем народном хозяйстве и резкому (почти на 20 %) падению жизненного уровня населения страны. Более того, как утверждает профессор Н. Н. Платошкин[485], чисто популистские меры правительства И. Надя, по сути, привели всю венгерскую экономику в состояние дезорганизации. Поэтому вовсе не случайно, что уже в январе 1955 года во время очередного пребывания в Москве он получил настоящую взбучку от самого Н. С. Хрущева за свой «правый оппортунизм», а в специальном секретном докладе ЦРУ «Современная ситуация и возможное развитие событий в Венгрии» от 29 марта 1955 года прямо констатировалось, что «введение нового курса так и не смогло решить ни одной проблемы в промышленности и сельском хозяйстве», а потому Венгрия оценивалась как «наиболее проблемная» для Москвы страна «восточного блока».

Между тем, как утверждают ряд известных либеральных авторов (А. С. Стыкалин, Б. Й. Желицки[486]), причиной всех этих «трудностей» был не сам «новый курс», а противодействие ему со стороны М. Ракоши и его группировки внутри ЦР. Поэтому еще в октябре 1954 года И. Надь впервые решился пойти ва-банк и выступил на Пленуме ЦР с очень резкой критикой контрреформаторских тенденций в партии, а затем, пренебрегая всеми нормами принятой партийной этики, опубликовал на страницах главной партийной газеты Szabad Nep свою статью, в которой прямо заявил, что «экономические трудности проистекают не по причине его «нового курса», а из-за попыток помешать его осуществлению». Однако все эти оправдания уже мало кого смогли убедить, и в середине марта 1955 года, воспользовавшись отставкой Г. М. Маленкова, очередной Пленум ЦР с подачи М. Ракоши обвинил И. Надя в «правом уклоне» и вывел его из состава Политбюро ЦР ВПТ, а позже и вовсе исключил из состава ЦР и самой партии. Затем, в середине апреля 1955 года, И. Надь оставил и пост премьер-министра, на который был назначен самый молодой член Политбюро, секретарь ЦР Андраш Хегедюш.

Однако вскоре оказалось, что М. Ракоши не в состоянии удержать свою власть. Полный вывод Центральной группы советских войск из Австрии, открытая критика сталинского культа самим советским руководством и антисоветские выступления и внутрипартийный кризис в Польше спровоцировали аналогичный кризис в самой Венгрии. Первоначально основной удар критики был сосредоточен лишь на фигуре М. Ракоши, против которого стали выступать даже целый ряд коммунистических газет. Недовольство народных масс лидером Венгерской партии трудящихся удачно сочеталось и с откровенно антисемитским курсом оппозиции, который довольно активно поддерживало большинство коренного населения страны. Но, несмотря на это, М. Ракоши и А. Хегедюш все еще рассчитывали удержать ситуацию в своих руках и, по информации нового посла в Будапеште Ю. В. Андропова, категорически не желали делиться властью с «правыми» и возвращать в состав Политбюро ЦР ВПТ реабилитированных Яноша Кадара и Йожефа Ривая[487].

Тем временем в самом начале июня 1956 года в Москве состоялись переговоры председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова с М. Ракоши, который по итогам этой встречи направил в Президиум ЦК довольно тревожную записку о положении дел в Венгрии. Судя по скупым заметкам заведующего Общим отделом ЦК В. Н. Малина, эта записка, как и депеша Ю. В. Андропова, обсуждалась дважды на заседаниях Президиума ЦК — 9 и 12 июня. По итогам этого обсуждения было решено направить в Венгрию А. И. Микояна, которому была дана установка «облегчить положение Ракоши». Причем, как уверяет А. С. Стыкалин[488], в самом Президиуме ЦК с дальнейшей судьбой М. Ракоши все еще не определились и поручили самому А. И. Микояну разобраться и принять решение на месте.

13 июля 1956 года он прибыл в Будапешт и в первые же часы пришел к выводу о полной бесперспективности поддержки М. Ракоши. В результате А. И. Микояном и Ю. В. Андроповым был разработан сценарий его мягкого отстранения от власти с сохранением ее в руках правящей «еврейской группировки», но при укреплении руководящего состава ВПТ этническими венграми. Центральным местом данного сценария стали свидетельские показания бывшего шефа госбезопасности генерала Г. Петера Комиссии ЦР по делу бывшего министра обороны М. Фаркаша, которые наотмашь били по авторитету самого М. Ракоши. И этот сценарий в полной мере был реализован 18–21 июля 1956 года на очередном Пленуме ЦР, где М. Ракоши был смещен с поста Первого секретаря и заменен его креатурой Эрнё Герё (Зингером), хотя вторым секретарем ЦР был избран Янош Кадар, а третьим секретарем ЦР стал Иштван Ковач.

Однако временное политическое затишье, наступившее после этого Пленума ЦР, оказалось недолгим, так как новому партийному руководству во время нескольких раундов переговоров не удалось найти общий язык с И. Надем, который после своей отставки стал одной из самых популярных фигур в стране. Кроме того, по всей стране резко активизировалась подрывная работа «Кружка Петёфи», созданного в рамках Союза трудящейся молодежи (аналога советского ВЛКСМ), деятельность которого была запрещена 30 июня 1956 года в специальном Постановлении ЦР ВПТ. Но, несмотря на это, ситуация в столице и в стране продолжала обостряться и достигла своего апогея 6 октября 1956 года, когда в Будапеште прошла 100-тысячная демонстрация, приуроченная к церемонии перезахоронения останков бывшего члена Политбюро ЦР и министра иностранных дел Ласло Райка, казненного ракошистами в 1949 году. Между тем Э. Герё, вернувшийся 7 октября из отпуска в Москве, не нашел ничего лучшего, как уже через неделю улететь в Белград, очень рассчитывая, как полагает А. С. Стыкалин, на окончательном примирении с И. Броз Тито «заработать себе определенный политический капитал». Правда, оставшийся тогда на хозяйстве новый секретарь ЦР Лайош Ач сразу посетил Ю. В. Андропова и откровенно заявил ему, что поскольку «польские события» могут стать плохим примером для венгров, то Политбюро дало указание силовым ведомствам страны перейти на казарменное положение.

Тем временем вечером 22 октября 1956 года, накануне намеченной студенческой демонстрации, в здании Будапештского политехнического университета на встрече актива была составлена хорошо известная петиция с основными требованиями к новому руководству ЦК ВПТ: созыв внеочередного партийного съезда, удаление из руководства партии всех сталинистов, возвращение Имре Надя на пост премьер-министра страны, проведение свободных выборов в парламент, вывод советских войск из страны и т. д. Причем, как установил профессор Н. Н. Платошкин[489], на этом собрании студентов, где присутствовали два американских дипломата, данная петиция или «10 пунктов» почти дословно совпадала с программой «национального сопротивления», которая активно тиражировалась радиостанцией «Свободная Европа» еще с сентября 1954 года, когда ее руководство утвердило Директиву № 15 о проведении в Венгрии спецоперации под кодовым названием «Фокус». Кроме того, на том же собрании ближайший соратник опального премьера Йожеф Силади прямо обозначил главную цель демонстрантов — возвращение И. Надя к власти.

23 октября, в день возвращения Э.Герё из Белграда в Будапешт, здесь прошла мощная демонстрация, в которой, по разным оценкам, приняло участие от 150 000 до 200 000 человек. В начале власть прибегла к уговорам, однако крайне неудачные выступления Э. Герё по венгерскому радио, а затем и И. Надя перед бушующей толпой демонстрантов только накалили обстановку как в самом Будапеште, так и в других венгерских городах, в частности Дебрецене, где произошла перестрелка между вооруженными боевиками и полицией и пролилась первая кровь. Между тем еще днем этого же дня Э. Герё позвонил Ю. В. Андропову и попросил его оказать посильную военную поддержку, на которую советский посол живо откликнулся и, связавшись с командующим Особым корпусом генерал-лейтенантом Петром Николаевичем Лащенко, сразу попытался склонить его отдать приказ о вступлении ряда частей его корпуса в Будапешт. Но тот отказался от этого предложения, сославшись на то, что у него нет соответствующего приказа от министра обороны СССР[490].

Хотя, как установили ряд авторов (С. Я. Лавренов, И. М. Попов[491]), еще в начале июля 1956 года по указанию Генштаба начальник штаба Особого корпуса генерал-майор Г. А. Щелбанин и советский эмиссар в Министерстве обороны ВНР генерал-лейтенант М. Ф. Тихонов разработали совместный план действий с венгерской армией, органами госбезопасности и полицией, получивший кодовое название «Компас». Тогда же группа генералов и офицеров во главе с первым зам. начальника Генштаба и начальником штаба ОВД генералом армии А. И. Антоновым провела проверку боевой готовности всех войск Особого корпуса, расквартированных в Секешфехерваре, и дала указание на случай чрезвычайной обстановки внести ряд корректив в разработанный план действий. А затем 20 июля генерал П. Н. Лащенко утвердил второй (и уже последний) вариант «Плана действия Особого корпуса по восстановлению общественного порядка на территории Венгрии», получивший теперь новое кодовое наименование «Волна». Помимо плана была разработана и специальная инструкция, в которой указывались конкретный порядок действий частей и подразделений корпуса, задачи по охране и обороне объектов, порядок взаимодействия частей корпуса с венгерскими частями, порядок поддержания связи с их командирами и местными органами власти и особо оговаривались случаи, когда разрешалось применять оружие.

Между тем вечером того же дня, не имея еще на руках официального решения советского правительства, начальник Генштаба маршал В. Д. Соколовский отдал приказ о приведении Особого корпуса в полную боевую готовность. И, как оказалось, это решение было абсолютно верным, поскольку уже в ночь на 24 октября Будапешт и Дебрецен не просто оказались во власти уличной стихии, здесь начался давно спланированный вооруженный мятеж, сопровождавшийся захватом полицейских участков, оружейных арсеналов и административных зданий.

Надо сказать, что подобное развитие ситуации в Венгрии застало само советское руководство врасплох. Хотя, как видно из многих архивных документов, о реальной возможности «открытых бунтов» лично Н. С. Хрущева еще в конце июля 1956 года информировал председатель КГБ СССР генерал армии И. А. Серов, а чуть позже и Ю. В. Андропов[492]. Но в Кремле посчитали, что они «сгущают краски» и отставка М. Ракоши успокоит ситуацию. Теперь же пришлось срочно собирать Президиум ЦК и принимать жесткие решения. Большинство его членов, в частности Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, В. М. Молотов, М. А. Суслов, Л. М. Каганович, М. Г. Первухин, а также Г. К. Жуков, высказались за срочный ввод войск в Будапешт и другие города страны. Однако А. И. Микоян выступил против, заявив, что вводом войск мы «подпортим себе дело» и «без Надя не овладеем движением»[493]. Последний тезис, как это ни странно, поддержал затем и сам Н. С. Хрущев, и только В. М. Молотов по-прежнему стоял на том, что именно «руками Надя расшатывают Венгрию». В результате было решено срочно направить в Будапешт А. И. Микояна, М. А. Суслова, И. А. Серова, а также первого заместителя начальника Генштаба генерала армии М. С. Малинина для изучения ситуации на месте. Между тем утром 24 октября по приказу начальника Генерального штаба маршала В. Д. Соколовского началась реализация плана «Волна» и в Будапешт вошли части и соединения Особого корпуса, которые, преодолев пока что слабое вооруженное сопротивление мятежников, взяли под свой контроль все важнейшие объекты города, в том числе здания ЦР ВПТ, парламента, горсовета, госбанка и главпочтамта, а также Западный и Восточный вокзалы и мосты через Дунай.

Тем же утром шедшее всю ночь расширенное заседание Политбюро, плавно переросшее в Пленум ЦР, кооптировал И. Надя, Г. Лошонци и Ф. Доната в состав ЦР и Политбюро, а также рекомендовал И. Надя на пост премьер-министра страны вместо А. Хегедюша. Именно в этот момент на Пленум ЦР прибыли М. А. Суслов и А. И. Микоян, которые, убедившись в том, что только И. Надь еще способен обуздать стихию, дали добро на его назначение и сообщили в Москву, что он «действует смело и решительно». На следующий день опять же с их ведома Э. Герё был снят с поста Первого секретаря ЦР и заменен Я. Кадаром, а Ласло Пирош был отставлен с должности министра внутренних дел и главы Управления госбезопасности ВНР и заменен Ференцем Мюннихом. Хотя, как уверяет тот же А. С. Стыкалин, это решение было продиктовано венграм вопреки мнению Ю. В. Андропова, который тогда все еще сомневался в полной лояльности Я. Кадара и его готовности возглавить партию. Как бы то ни было, но уже через день, 26 октября, была создана Директория — временный орган власти, объединивший функции Совета Министров ВНР и ЦР ВПТ, в состав которой вошли Янош Кадар, Имре Надь, Андраш Хегедюш, Ференц Мюнних, Антал Апро и Золтан Санто[494].

Однако ситуация в столице и в стране продолжала накаляться, особенно после того, как по радио прозвучало сообщение обновленного Совета Министров ВНР о создании военно-полевых судов для наказания участников «фашистского мятежа». В итоге в Будапеште и других городах стали возникать все новые очаги открытых вооруженных столкновений, во многих местах начались кровавые расправы над коммунистами и сотрудниками госбезопасности, которые направлялись недобитыми венгерскими фашистами, однако венгерская полиция и армия были уже полностью деморализованы и бездействовали. Пиком всех этих беспорядков стал «кровавый четверг» 25 октября, когда у здания парламента в провокационных целях был обстрелян караул советского Особого корпуса, а какой-то Исполком «Венгерского национального комитета» принял обращение к президенту США Д. Эйзенхауэру с призывом оказать помощь «венгерской революции»[495].

Между тем, как установил профессор Н. Н. Платошкин, в тот же день 25 октября в Вашингтоне на экстренное заседание собралась Межведомственная группа по Венгрии с участием высокопоставленных сотрудников Госдепа, Пентагона и ЦРУ, которая приняла решение поддержать И. Надя, но при условии, что он немедленно потребует вывода советских войск: «линия должна быть таковой — судьба Надя полностью зависит от его способности избавиться от советских войск в Венгрии»[496]. Но тем временем 26 октября, оправившись от первоначальной растерянности, венгерская армия и органы госбезопасности приступили к ликвидации всех очагов мятежа в различных уголках страны. Причем, вопреки утверждениям зарубежной историографии, ни одна из воинских частей в полном составе так и не перешла на сторону повстанцев. Вместе с тем, стремясь как можно скорее восстановить полный контроль над ситуацией, по совету А. И. Микояна новые руководители страны пошли на примирение с антикоммунистической оппозицией. В результате уже 27 октября премьер-министр И. Надь сформировал новое коалиционное правительство, в состав которого вошли Золтан Тилди, Дьёрдь Лукач, Бела Ковач и другие представители мелкобуржуазных партий. Но 28 октября, почувствовав, что почва уходит из-под его ног и масса мятежников отказывают ему в поддержке, И. Надь в своем вечернем выступлении по радио предпринял решительный шаг в поддержку повстанцев, оценив их мятеж «как грандиозное народное движение в защиту национальной независимости». Он тут же объявил о немедленном прекращении огня со стороны полиции и армейских частей, ликвидации Управления госбезопасности, о начале создания новых органов правопорядка и Революционного комитета обороны во главе с разлампасенным генералом Белой Кираем, который был призван объединить все повстанческие отряды мятежников, то есть П. Малетера, Й. Дудаша, Л. Ивана Ковача, Г. Понгратца, Л. Кана, Я. Сабо и ряда других, под единым руководством в так называемые «ревкомы».

Между тем столь резкий поворот в поведении И. Надя, совершенно неожиданно поддержанный А. И. Микояном и М. А. Сусловым, вызвал резкую полемику в самой Москве, где прошли два заседания Президиума ЦК[497]. На первом заседании, куда был вызван сам М. А. Суслов с докладом о положении дел в Венгрии, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов и Н. А. Булганин резко и однозначно осудили поведение московских эмиссаров в поддержку «ликвидатора Надя». Но верх все же взяла позиция их оппонентов, в числе которых значились Н. С. Хрущев, Г. М. Маленков, М. З. Сабуров, Г. К. Жуков, Д. Т. Шепилов и отчасти даже Л. М. Каганович, который дословно заявил, что «нападать на Микояна и Суслова не следует», ибо «они действуют правильно». Таким образом, большинство решило «сохранить видимость поддержки венгерского руководства», и поэтому уже на втором заседании тройка «несогласных» примкнула к большинству членов Президиума ЦК. В итоге 29 октября начался отвод войск Особого корпуса на места постоянной дислокации, который был завершен к исходу следующего дня, как раз тогда, когда на новом заседании Президиума ЦК с подачи самого Н. С. Хрущева была принята, как считают многие историки и мемуаристы, капитулянская «Декларация об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими государствами».

Между тем вывод советских войск из Будапешта совпал по времени с разгулом насилия на улицах Будапешта. Так, 30 октября перед зданием горкома партии на площади Республики произошла кровавая бойня, жертвами которой стали больше 25 человек, включая члена ЦР, первого секретаря Будапештского горкома партии Имре Мезё, который в сопровождении двух офицеров с белым флагом вышел для переговоров с мятежниками. А уже на следующий день премьер И. Надь, идя на поводу у погромщиков и заокеанских кукловодов, проинформировал Генсека ООН Дата Хаммаршёльда о намерении Венгрии выйти из состава ОВД и провозгласить нейтральный статус своей страны по примеру соседней Австрии. Тогда же он заявил о восстановлении многопартийной системы, в связи с чем обновленное руководство Венгерской партии трудящихся заявило о ее самороспуске и создании Венгерской социалистической рабочей партии, которую возглавил Временный Центральный Комитет во главе с Я. Кадаром.

Между тем в тот же день, 31 октября, произошел и резкий разворот Москвы в отношении венгерского мятежа, поскольку на очередном заседании Президиума ЦК именно Н. С. Хрущев дословно заявил следующее: «Пересмотреть оценку. Войска не выводить… и проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии. Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов… Они поймут это как нашу слабость и будут наступать. Нас не поймет наша партия. Выбора у нас другого нет». Несмотря на столь ясную позицию Первого секретаря, А. И. Микоян, уже вернувшийся в Москву, вновь предложил «выждать дней 10–15 и поддержать правительство Надя», однако на сей раз это предложение «хитрого лиса» было сразу отвергнуто. Сомнения высказал только М. З. Сабуров, но слишком робко, поэтому они не были приняты во внимание. Более того, Президиум ЦК поручил Г. К. Жукову, М. А. Суслову, Л. И. Брежневу, И. А. Серову и И. С. Коневу срочно подготовить «все необходимые мероприятия в связи с событиями в Венгрии»[498].

Как считают целый ряд историков (Р. Г. Пихоя, В. Л. Мусатов, А. С. Стыкалин[499]), столь радикальное изменение позиции Н. С. Хрущева было вызвано даже не столько поведением И. Надя и его команды «реформаторов», сколько целым рядом внешних факторов, прежде всего начавшимся Суэцким кризисом и очень жесткой позицией китайского руководства в лице прибывших в то время в Москву Лю Шаоци и Дэна Сяопина и авторитетных лидеров ряда крупных компартий, в частности Пальмиро Тольятти, сразу оценивших венгерские события как контрреволюционный мятеж.

Москва теперь окончательно решила сделать ставку на Яноша Кадара и Ференца Мюнниха, которые благодаря Ю. В. Андропову 1 ноября покинули Будапешт и в тот же день встретились в Москве с членами Президиума ЦК и лидерами ряда соцстран. Тогда же в Будапешт вылетел главком Объединенных Вооруженных Сил ОВД маршал Иван Степанович Конев, который непосредственно возглавил проведение операции «Вихрь». А сам Н. С. Хрущев в компании с Г. М. Маленковым в тот же день срочно вылетел в Польшу и Румынию, а затем и на остров Бриони, где в течение 3 дней вел переговоры с В. Гомулкой, В. Ульбрихтом, Г. Георгиу-Дежем, А. Новотным, Т. Живковым, И. Броз Тито, Э. Карделем и А. Ранковичем.

Еще до завершения этих переговоров, ранним утром 3 ноября 1956 года, началась реализация операции «Вихрь», к которой были привлечены войска Особого корпуса генерал-лейтенанта П. Н. Лащенко, 8-й механизированной армии генерал-лейтенанта А. X. Бабаджаняна и 38-й общевойсковой армии генерал-лейтенанта Х. М. Мамсурова. А вечером того же дня в пригороде Будапешта, где разместился штаб операции, в присутствии генерала армии И. А. Серова была арестована делегация венгерского правительства во главе с новоиспеченным министром обороны генерал-майором П. Малетером, новым начальником Генштаба генерал-майором И. Ковачем и главой Оперативного управления Генштаба полковником М. Сючом, которая прибыла на советскую военную базу для переговоров о выводе советских войск с территории Венгрии.

На следующий день, 4 ноября, в пограничном Ужгороде состоялась встреча Я. Кадара и Ф. Мюнниха с Н. С. Хрущевым, после чего было объявлено о создании Революционного рабоче-крестьянского правительства во главе с Я. Кадаром, которое направило советскому руководству официальную просьбу об оказании помощи в борьбе с «фашистской реакцией». А буквально через три дня новое правительство прибыло в Будапешт, который к тому времени был полностью освобожден от отрядов профашистских боевиков, которые до 8 ноября продолжали оказывать вооруженное сопротивление советским войскам в ряде регионов страны. По данным официальной статистики[500], в эти кровавые дни с венгерской стороны погибло 2652 мятежника, 53 военнослужащих и 348 мирных жителей, а ранено 19 515 человек. А потери советской стороны составили 669 убитыми, 51 пропавшими без вести и 1251 ранеными.

Что касается дальнейшей судьбы лидеров мятежников, то она была незавидна. После ввода советских войск И. Надь скрылся в посольстве Югославии, но уже 22 ноября 1956 года его выманили оттуда, арестовали и затем предали суду военного трибунала. Кстати, лично И. Броз Тито в своем письме Н. С. Хрущеву от 7 ноября просил его дать добро на выезд И. Надя и ряда его соратников в Белград, но советский лидер в ответном письме не внял этой просьбе, что вновь резко обострило отношения двух стран. В результате в июле 1958 года состоялся военный трибунал, по приговору которого И. Надь, П. Малетер и М. Гимеш были повешены. Причем инициатива столь жесткого приговора исходила от самих венгров, а вовсе не от советских вождей, которые, напротив, выступали за более мягкую меру наказания. Между тем часть лидеров мятежников, входивших в вымышленный «Список Маленкова», в том числе Й. Дудаш, Я. Сабо, К. Экрем, Л. Иван Ковач и Л. Русняк, были повешены по приговору трибунала еще раньше, в декабре 1957 года. Еще одна часть мятежников, в частности Б. Кирай и Г. Понгратц, успели сбежать в США, а кардинал Й. Миндсенти укрылся в посольстве США, где прожил 15 лет.

Надо сказать, что, по мнению целого ряда современных историков (А. С. Стыкалин, А. Д. Богатуров, В. В. Аверков[501]), ведущие западные державы якобы совершенно не имели каких-либо намерений вмешиваться в эти события, поскольку почти одновременно с нарастанием политического кризиса в Венгрии шла очень бурная эскалация конфликта на Ближнем Востоке, исход которого был для Запада более важен, чем развитие ситуации в Венгрии, которая негласно давно была признана частью «советской зоны влияния». Более того, по заверениям А. С. Стыка-лина, венгерское восстание, застав врасплох правительства США и других западных держав, высветило стратегические изъяны доктрины «освобождения», поскольку реально «опасаясь дальнейшего раздувания конфликта, грозившего перерасти в столкновение двух военных блоков, правительство США с первых дней революции осознало, что его реальные возможности оказать воздействие на ход событий в стране, всецело относящейся к советской сфере влияния, ограничиваются лишь выражением моральной поддержки вооруженной оппозиции и обещаниями материальной помощи в будущем». Поэтому вовсе не случайно, что в своем выступлении 27 октября госсекретарь Джон Фостер Даллес заявил о том, что якобы «США в обозримом будущем не собираются рассматривать Венгрию как своего потенциального союзника», а американский посол в Москве Чарльз Боулен получил специальное поручение незамедлительно донести это заявление госсекретаря до советских вождей.

Однако все эти «наивные» уверения вполне аргументированно отвергаются их оппонентами, в том числе Я. Берецом, Н. Н. Платошкиным и О. М. Филимоновым[502], которые совершенно справедливо обращают внимание на то, что: во-первых, невмешательство в венгерские события полностью противоречило в своей основе самой американской доктрине «отбрасывания коммунизма»; во-вторых, еще в июне 1948 года Совет Национальной Безопасности США утвердил Директиву NSC № 10/2, в соответствии с которой на только что созданное ЦРУ возлагалась прямая обязанность по «организации скрытых операций», куратором которых стал генерал Фрэнк Джордж Виснер. Именно под его руководством уже тогда был разработан целый ряд тайных операций, в том числе «Раскол» и «Фокус», которые как раз и «выстрелили» в самый нужный момент. В-третьих, Администрация Д. Эйзенхауэра всегда активно поддерживала целый ряд недобитых венгерских профашистских организаций, в том числе «Белую гвардию», «Дивизию Ботонд», «Кровавый договор», «Меч и крест» и «Венгерское движение сопротивления», а также подстрекательскую деятельность венгерского католического духовенства, которое именно в дни мятежа возглавил кардинал Йожеф Миндсенти. Более того, уже в начале ноября «Свободная Европа» настраивала мятежников на отстранение «коммуниста» И. Надя и передачу власти лидеру клерикальной оппозиции, а на совещании в Белом доме уже прямо говорилось о том, что «Имре Надь потерпел крах, повстанцы требуют его ухода» и глава венгерских католиков теперь стал рассматриваться в Вашингтоне как новый «харизматический лидер революции». В-четвертых, в еще в начале мая 1953 года Совет Национальной Безопасности США принял очередную Директиву NSC № 158, в соответствии с которой на базе созданного в ФРГ «Союза венгерских братьев по оружию» стал создаваться «Добровольческий корпус свободы». Куратором этой структуры, на создание которой выделили 125 млн. долл., стал гитлеровский генерал Рейнхард Гелен, стоявший у истоков создания западногерманской БНД, и на март 1955 года в его рядах уже числилось почти 26 000 человек. В-пятых, директор ЦРУ Аллен Даллес лично дал добро на проведение ряда спецопераций, в частности «Фокус», для оказания финансовой помощи всем антикоммунистическим силам, которых опекали и напрямую спонсировали британский и американский военные атташе в Будапеште — полковник Дж. Каули и капитан У. Глиссон. В-шестых, в соседней Австрии во главе с бывшим главой Управления стратегических служб США генерал-майором Уильямом Донованом был создан Международный комитет помощи Венгрии. И, наконец, в-седьмых, именно радиостанция «Свободная Европа» со штаб-квартирой в Мюнхене, созданная американцами в 1950 году, развернула мощную антисоветскую пропаганду и распространяла лживую информацию о том, что западные страны вот-вот придут на помощь венгерской оппозиции, поэтому ей следует продолжать и постоянно наращивать «священную борьбу с просоветским коммунистическим режимом в Будапеште».

Как известно, в современной историографии существуют две основные точки зрения на венгерские события. Вся либеральная публика, начиная с главного идеолога горбачевской перестройки А. Н. Яковлева и кончая «главным современным спецом» по этим событиям А. С. Стыкалиным, именуют их «народным восстанием» или «венгерской революцией» против тоталитарного коммунистического режима и советской оккупации. Их же многочисленные оппоненты верно говорят о том, что в советской историографии венгерские события совершенно справедливо и доказательно оценивали исключительно как «контрреволюционный вооруженный антисоветский мятеж профашистских недобитков», который активно курировался и направлялся западными спецслужбами и государственными структурами.

7. Суэцкий кризис и его международные последствия (1956–1957)

Как известно, в июле 1952 года в Египте произошла антимонархическая революция, в результате которой к власти пришло «Движение свободных офицеров» во главе с полковником Гамаль Абдель Насером[503]. Первоначально «июльская революция» не вызвала особого беспокойства у лидеров западных держав, так как, по мнению ряда известных американистов (М. Я. Пелипась[504]), подобное развитие событий в крупнейшей арабской стране в принципе отвечало устоявшимся представлениям самих заокеанских дипломатов, что главным фактором стабильности и проводником западного влияния в этом регионе могут быть только армейские круги. Да и сам полковник Г. А. Насер был тогда настроен вполне проамерикански, поскольку рассчитывал, во-первых, с помощью Вашингтона ликвидировать британскую базу на Суэцком полуострове, а во-вторых, получить от него реальную военную помощь в борьбе с Израилем.

Если первая проблема не без труда, но все же была решена в октябре 1954 года подписанием египетско-британского договора о ликвидации Суэцкой военной базы, то относительно второй проблемы Г. А. Насер окончательно укрепился во мнении, что Вашингтон в реальности не собирается оказывать какую-либо военную помощь Египту, а все его попытки решить арабо-израильский конфликт через совместную реализацию плана «Альфа», в основе которого лежала известная формула «мир в обмен на территории», потерпели крах[505]. Кроме того, к серьезным осложнениям во взаимоотношениях Каира с Лондоном и Вашингтоном привело создание в феврале 1955 года нового военно-политического блока держав «северного яруса» Ближнего и Среднего Востока, получившего название Багдадского пакта (СЕНТО). Понятно, что участие в данном военном блоке Великобритании, Ирана, Ирака, Турции и Пакистана было расценено в Каире как стремление стран НАТО оспорить претензии Египта на лидерство в этом огромном регионе. Поэтому в данной ситуации Г. А. Насер сознательно пошел на сближение именно с Москвой, где первоначально достаточно прохладно отнеслись к новому египетскому режиму, который не скрывал своего антикоммунизма, даже несмотря на то, что одним из лидеров «Движения свободных офицеров» и личным другом Г. А. Насера был известный марксист Халед Мохи эд-Дин. Правда, уже в марте 1954 года тот вынужден был уйти в отставку и покинуть страну. Но уже в следующем году на почве общего неприятия Багдадского пакта начались первые рабочие контакты между Каиром и Москвой, итогом которых стало подписание секретного советско-египетского договора о поставках новейших вооружений из стран Варшавского договора, прежде всего Чехословакии. В рамках этого соглашения в обмен на хлопок, фрукты и зерно Каиру было поставлено 120 истребителей МиГ-15 и МиГ-17, 50 бомбардировщиков Ил-28, 230 танков Т-34, 10 °CАУ СУ-100 и другая военная техника и вооружение[506]. Причем совсем недавно благодаря мемуарам известного писателя-востоковеда Д. Е. Косырева, внука Дмитрия Трофимовича Шепилова, стали известны подробности этих «контактов», поскольку сам Д. Т. Шепилов в своих знаменитых мемуарах «Непримкнувший» о них, увы, не проронил ни слова[507]. Более того, как уверяет Д. Е. Косарев, «главы о внешней политике в архиве Шепилова нет, и нигде ее нет», кроме довольно подробных глав, посвященных его поездке в Китай в октябре 1954 года.

Надо сказать, что инициатором первого визита Д. Т. Шепилова в Каир стала сама египетская сторона, а именно временный поверенный в делах Н. А. Х. Кадри, который направил Д. Т. Шепилову приглашение на празднование 3-й годовщины Июльской революции, но не как главному редактору газеты «Правда», а как председателю Комиссии по иностранным делам Совета Национальностей Верховного Совета СССР, коим он был назначен только в прошлом году. При этом сами египтяне именно его «постоянно рассматривали как кандидата на замещение министра иностранных дел Молотова», которого они «видеть не хотели». Находясь в Каире, Д. Т. Шепилов трижды встречается с Г. А. Насером, в том числе один на один только в присутствии переводчика, в роли которого неизменно выступал первый секретарь посольства Викентий Павлович Соболев, который в реальности был руководителем резидентуры КГБ СССР в Египте[508]. В ходе первой беседы Г. А. Насер сам поднял вопрос о репрессиях против коммунистов, заявив, что «с первых же дней египетской революции» они «заняли враждебную позицию по отношению к его правительству», обвинив его членов в «прислужничестве западным интересам». Именно поэтому Каир вынужденно «проявил настороженность в отношении» Москвы. Однако сам Д. Т. Шепилов совершенно неожиданно заявил своему визави, что ему «ничего не известно о существовании египетских коммунистов и их деятельности», а значит, ему «трудно судить, являются ли они действительно коммунистами». А далее он подробно «разъяснил» лидеру Египта точку зрения «настоящих марксистов» по проблемам национально-освободительного и коммунистического движения». И, как ни странно, сошелся в данном вопросе с Г. А. Насером, заявившим ему, что он так же, как премьер-министр Дж. Неру, считает, что не следует «смешивать два совершенно разных вопроса — борьбу с коммунистами внутри страны и взаимоотношения с Советским Союзом». Именно эту новую позицию советской стороны, выраженную формулой «будем помогать Египту, который есть, не дожидаясь победы в нем коммунизма», его внук Д. Е. Косарев значительно позднее и окрестил «доктриной Шепилова». А уже по возвращении в Москву Д. Т. Шепилов убедил Н. С. Хрущева взять эту «доктрину» на вооружение во взаимоотношениях со всеми азиатскими, африканскими и латиноамериканскими странами, вставшими под эгидой Москвы на путь антиколониальной борьбы с мировым империализмом. Более того, без согласия Москвы Д. Т. Шепилов на свой страх и риск пригласил Г. А. Насера с официальным визитом в Москву, а по прилете домой уговорил Н. С. Хрущева принять решение о новых поставках Египту военной техники и вооружений и ввязаться «в большую игру на Ближнем Востоке и в Африке»[509]. При этом по совету самого Г. А. Насера все переговоры по военному сотрудничеству велись только с особо доверенными лицами — главой администрации президента Алией Сабри и секретарем посольства в Москве Мурадом Галебом, поскольку весь «госаппарат засорен агентами западных держав».

Между тем, узнав об этом соглашении, в конце октября 1955 года госсекретарь США Джон Фостер Даллес в беседе с британским министром финансов Гарольдом Макмилланом прямо заявил, что «Насер играет с силами более грозными, чем ему представляется». И в итоге американская дипломатия разработала иную программу довольно жестких мер давления на Каир, находящихся в логике основного принципа даллесовской дипломатии: «балансировать на грани, но не допускать разрыва в отношениях». В рамках реализации этого принципа уже в конце марта 1956 года президент Д. Эйзенхауэр утвердил план «Омега», состоявший из трех частей. В первой части данного плана содержались меры экономического и политического давления на Египет, во второй — способы его политической и дипломатической изоляции, а в третьей части, содержание которой до сих пор остается засекреченной[510], предлагались ряд конкретных мер по созданию внутриполитического кризиса в стране, в том числе за счет резкого снижения цен на египетский хлопок на мировом рынке и организации военного переворота в Сирии. Однако в Лондоне американскую программу действий почему-то посчитали неадекватной и тогда же, то есть в конце марта 1956 года, разработали план вооруженного свержение режима Г. А. Насера, который и сам был давно настроен в пользу военно-силового решения давнего конфликта с Великобританией. Кроме того, планы вооруженного конфликта с Каиром разрабатывались и израильским кабинетом Д. Бен-Гуриона, который еще в конце января 1956 года публично обратился к Лондону и Вашингтону с просьбой оказать военную поддержку его стране.

Однако 23 апреля 1956 года госсекретарь Дж. Даллес дал понять Тель-Авиву, что ему следует соотносить свои действия с интересами глобальной политики США и не ставить весь мир на грань «третьей мировой войны во имя улучшения ситуации в собственных интересах», которые могут «столкнуть СССР и США в условиях ухудшающейся ситуации на Ближнем Востоке». Более того, позицию госсекретаря поддержал и сам Н. С. Хрущев, который в том же апреле вместе с Н. А. Булганиным и академиками А. Н. Туполевым и И. В. Курчатовым находился с официальным визитом в Великобритании, где высказался за введение Совбезом ООН эмбарго на поставки оружия в весь Ближневосточный регион, что очень сильно встревожило и само руководство Египта. Поэтому для успокоения каирского руководства в середине июня 1956 года в Ближневосточное турне вновь отправился Д. Т. Шепилов, но теперь уже в статусе кандидата в члены Президиума ЦК и министра иностранных дел СССР. Несмотря на тот факт, что для самого Д. Т. Шепилова это назначение стало своеобразным сюрпризом, позднее он признался в том, что созданный, по сути дела, В. М. Молотовым МИД был «великолепно отлаженной машиной», поэтому он же его «берег в этом качестве трепетно», опираясь в своей повседневной работе на двух первых заместителей — Андрея Андреевича Громыко и Василия Васильевича Кузнецова, о которых мы поговорим чуть ниже.

При повторном посещении Каира Д. Т. Шепилов предложил египетской стороне ряд беспрецедентных проектов, а именно заем всего под 2 % в размере 400 млн. долларов сроком на 60 лет на строительство Асуанской высокой плотины на Ниле, возведение металлургического комбината и создание целой машиностроительной отрасли, а также списание оставшегося многомиллионного долга за поставленное вооружение и боевую технику[511]. Среди всех этих предложений первейшей задачей, конечно, стал Асуан, поскольку это выбивало козырь у Судана, который 1 января 1956 года по подстрекательству Лондона провозгласил свою независимость от Египта. Именно он реально мог «связать Каир по рукам и ногам» и буквально поставить на грань выживания миллионы египетских крестьянских хозяйств, поскольку контролировал верховье Нила. Однако советская сторона этим своим предложением, которое сразу окрестили «бомбой Шепилова», сорвала все эти планы британских колонизаторов. Теперь, как справедливо заметил тот же Дж. Даллес, «фактор Судана» потерял свое значение, а экономическое проникновение Москвы на Ближний Восток «стало уже свершившимся фактом». В итоге Д. Т. Шепилов де-факто стал архитектором «новой политики» Москвы в отношении Египта, убедив Н. С. Хрущева в том, что именно Г. А. Насер может и будет самым надежным союзником Москвы и проводником ее интересов во всем арабском мире. Более того, последующие поездки Д. Т. Шепилова в Сирию и Ливан, а также официальные визиты в Москву отца индонезийской независимости премьер-министра Сукарно, иранского шаха Мохаммеда Реза Пехлеви и наследного принца Королевства Йемен Мухаммада аль-Бадра стали настоящим прорывом советской дипломатии в «вотчине» европейских колонизаторов. Именно это события и позволили Н. С. Хрущеву на одном из дипломатических приемов, обращаясь к послам арабских держав, заявить, что «старый мир закатывается, новый восходит, порадуемся, друзья, и посмеемся»[512].

Между тем, узнав об этих соглашениях, Вашингтон и Лондон приняли решение о том, что еще до поездки Г. А. Насера в Москву, намеченной на август 1956 года, необходимо публично заявить о своем отказе финансировать Асуанский проект, что вскоре и было сделано. Именно поэтому 26 июля, вернувшись с острова Бриони, где Г. А. Насер встречался с И. Броз Тито и Дж. Неру, он подписал декрет о национализации франкобританской «Всеобщей компании Суэцкого морского канала», который тут же вызвал настоящую истерику британского премьер-министра Э. Идена, которому предстояли скорые и непростые парламентские выборы. Хотя сам этот декрет, в том числе по мнению американо-британских экспертов, никак не противоречил нормам международного права. Но тем не менее уже 27 июля Э. Иден созвал экстренные заседания Кабинета министров и Комитета начальников штабов, на которых целый день обсуждались различные планы проведения военной операции против Египта. А вечером того же дня Э. Иден проинформировал президента Д. Эйзенхауэра о том, что по истечении шести недель во взаимодействии с Парижем он «инициирует начало военных действий против Египта», с тем чтобы «сломать Насера».

Получив эту информацию, Д. Эйзенхауэр тут же направил в Лондон помощника госсекретаря Роберта Мэрфи, но ему не удалось убедить министров иностранных дел Селвина Ллойда и Кристиана Пино отказаться от военного решения египетского вопроса. Тогда в Лондон срочно вылетел сам Дж. Даллес, которому все же удалось достичь временного компромисса, заявив своим визави, что сами американцы не исключают применения силы, но только в крайнем случае и только тогда, когда всему мировому сообществу будет совершенно очевидно, что теперь исчерпаны все иные меры воздействия на Г. А. Насера, которые и заставят его самого «изрыгнуть проглоченное»[513]. С этой целью было принято решение созвать Лондонскую конференцию по вопросу принадлежности Суэцкого канала, которая состоялась 16–23 августа 1956 года. В работе этой конференции приняли участие представители 27 государств, включая глав дипломатических ведомств СССР, США, Великобритании и Франции. Однако Г. А. Насер отказался от участия в этой конференции, и от имени Египта там де-факто выступал глава советского МИДа. В центре обсуждения оказались две позиции решения данной проблемы — Дж. Даллеса и Д. Т. Шепилова. Первая исходила из необходимости любым способом заставить Г. А. Насера пойти на «интернационализацию» канала, создать что-то вроде африканской Панамы, то есть «суверенного» анклава внутри Египта, занятого исключительно обслуживанием этой важной международной транспортной артерии. Вторая позиция опиралась на ключевой принцип советской внешнеполитической доктрины о праве всех наций на самоопределение, закрепленный в Уставе ООН, и тот непреложный факт, что Суэцкий канал обильно «полит потом и кровью» сотен тысяч египтян, а посему он по праву принадлежит им. Ввиду этого обстоятельства Д. Т. Шепилов выступил с официальным заявлением советского правительства, где было дословно указано на то, что ни по своим участникам, ни по характеру, ни по целям Лондонская встреча, в отличие от ООН, не имеет полномочий принимать какие-либо обязательные к исполнению решения. В итоге оба заключительных проекта Лондонской встречи, озвученные Дж. Даллесом, что Каир должен де-юре согласиться на международное управление Суэцким каналом, и Дж. Неру, что суверенные права на этот канал принадлежат Египту, так и не были приняты. Между тем ввиду того обстоятельства, что сам Г. А. Насер отказался прибыть на данную конференцию для переговоров, в Каир был послан австралийский премьер Роберт Мензис, с успехом проваливший порученное ему дело, поскольку он скатился до прямых угроз в адрес египетского руководства, отказавшегося принять «План Даллеса».

Тем временем во второй половине сентября 1956 года, после провала Лондонской конференции, Лондон и Париж попытались разрешить данный вопрос через Совет Безопасности ООН. Однако они явно недооценили гибкость арабской дипломатии, которая сумела при содействии генсека ООН Дага Хаммаршельда, госсекретаря Дж. Даллеса и советского постпреда в СБ ООН Аркадия Александровича Соболева обыграть британско-французский альянс. Возмущенные таким поведением Каира, премьер-министры Англии, Франции и Израиля Э. Иден, Г. Молле и Д. Бен-Гурион приняли решение начать военную операцию против Египта, подписав секретный Севрский протокол, который был полностью рассекречен только спустя 40 лет[514].

Между тем, как справедливо подметил известный военный историк профессор С. Л. Печуров, в западной литературе, посвященной Суэцкому кризису, традиционно особо подчеркивался факт «неимоверного терпения» Лондона и Парижа, которые в течение трех месяцев «уговаривали» египтян пойти на компромисс[515]. Однако в реальности дело обстояло с точностью до наоборот. Анализ многих документов и особенно мемуаров западных военных и политиков говорит о том, что еще до национализации Суэцкого канала развернулись планомерная подготовка к созданию англо-франко-израильской военной коалиции и, самое главное, тщательная разработка сценария развязывания военных действий против «вышедшего из-под контроля Египта»[516]. Причем для этих решений были весьма весомые основания у всех участников этой коалиции. Так, Лондон не мог простить Г. А. Насеру вывода британских войск с его баз в зоне Суэцкого канала, который начался еще в 1954 году под оглушительный аккомпанемент антибританской кампании во всех арабских газетах и журналах, а также неожиданной отставки с поста командующего Арабским легионом очень влиятельного генерала Джона Баготта Глабба (Глабба-паши), которая состоялась по инициативе иорданского короля Хусейна в марте 1956 года. Париж был крайне раздражен не только моральной, но, главное, финансовой и материальной помощью со стороны египетского режима национально-освободительному движению Алжира и антифранцузской кампании в других регионах арабского Магриба. А что касается израильских претензий к Египту как к лидеру всего арабского мира, то их перечень был еще более существенен: начиная с постоянных вылазок палестинских боевиков-террористов, кончая блокадой единственного выхода Израиля в Красное море через Акабский залив. Таким образом, планы «наказания» Египта накапливались как снежный ком, просто с национализации Суэцкого канала начался очередной этап подготовки к войне с Каиром. Причем на первых порах к обсуждению конкретных планов этой операции англичане и французы пригласили американцев, в частности их посла в Лондоне Уинтропа Олдрича, что опровергает все заявления Вашингтона о том, что он якобы был не в курсе конкретных планов вооруженного вторжения на территорию Египта. Более того, чуть позже эти заявления опроверг и многолетний глава ЦРУ Ален Даллес[517].