Помоги проекту - поделись книгой:
— Вы чего испугались? — спросила Майя. — Это Аркадий Романович, мой учитель. Вы не бойтесь его.
Девушки продолжали сидеть не двигаясь. Майя подошла к Фекле и подвела ее за руку к Эхову.
— Саас хас?[6]— спросил Эхов, ласково глядя на девочку.
— Двенадцать, — по-якутски ответила за Феклу Майя.
— Мама у тебя есть?
Фекла, видимо, не поняла, о чем у нее спросил русский, и Майя опять за нее сказала:
— Мама у нее умерла.
— А отец? — вырвалось у Эхова по-русски.
Майя перевела Фекле вопрос Аркадия Романовича.
Девочка не имела никакого понятия об отце: есть ли он у нее или нет и вообще был ли когда-нибудь.
Эхов провел рукой по голове девочки. Волосы у нее были жесткие, давно не мытые.
Остальные, которые посмелее, вернулись к камельку, не сводя с русского глаз.
Эхов спросил по-якутски, не желают ли они учиться читать. Одна из девушек прыснула, смеясь, видимо, над его произношением.
Майя повторила вопрос учителя.
Девушки молчали, глядя в пол. Наконец Фекла ответила, что хозяин не разрешит им заниматься вместе с Майей.
— У нас нет свободного времени, — вздохнула Катя.
Другая девушка сказала, что можно было бы заниматься вечером, после того как коров загонят в хотон и подоят, но разрешит ли хозяин.
— Мама разрешит нам вместе заниматься, — обнадежила девушек Майя.
Назавтра вечером Эхов и Майя опять пошли в юрту. Девушки, поеживаясь от холода, окружили гостей. Эхов рассадил их на нарах и при свете камелька стал показывать буквы, вырезанные из картона. Майя громко повторяла название каждой буквы и, когда нужно было, объясняла по-якутски.
Усталые девушки слушали рассеянно, не проявляя особого интереса. У одной только Феклы глаза блестели любопытством. Буквы она запоминала лучше всех.
С тех пор так и повелось: Эхов и Майя приходили вечерами в юрту и занимались с батраками азбукой. Фекла звонко смеялась, когда кто-нибудь из девушек путал букву. И называла правильно. Эхов хвалил девочку и прямо расцветала.
Однажды Эхов попросил девушек что-нибудь спеть. Они смущенно переглядывались, но ни одна из них не решалась запеть первой. Выручила всех Факла: тоненьким голоском запела на незнакомый Эхову мотив. Девушки низкими голосами подхватили песню, не глядя на учителя. Эхов не понимал, о чем поется в песне, но мелодия, грустная и нежная, тронула его сердце, и он стал тихонько, без слов, вторить батрачкам.
«Изучу якутский язык и начну записывать песни», — решил Аркадий Романович.
В юрту вошел хозяин. Песня смолкла. Харатаев тяжелыми шагами подошел к столу, кнутовищем смешал разложенные по порядку буквы, повернул к девушкам злое лицо. Те сидели не двигаясь, вобрав головы в плечи, словно в ожидании ударов.
«Бить не дам», — мелькнула у Эхова мысль, и он в упор посмотрел на Харатаева. Тот поймал этот взгляд, окинул учителя с головы до ног, точно впервые увидел.
— Батрачек грамоте учишь? — спросил он.
«До чего же противный голос», — вдруг открыл для себя Эхов.
— Как видите, — спокойно ответил учитель и попытался улыбнуться.
— Хочешь продолжать жить под моей крышей, учить мою дочь грамоте и получать от меня заработок — сюда больше ни ногой.
Аркадий Романович, боясь наговорить дерзостей, смолчал. Он неторопливо собрал со стола буквы, спрятал их в карман и, не говоря ни слова, вышел из юрты.
Эхов вынужден был прекратить занятия с батраками, но продолжал с ними общаться, расспрашивал о родителях, о заработке. Оказывается, работали девушки почти задаром, за харчи и отрез ситца на платье.
К четырнадцати годам Майя вытянулась и еще больше похорошела. «Понимает ли она, что отец у нее хищник? И какой будет ужас, если Майя усвоит его волчьи повадки! — думал Эхов. — Надо открыть ей глаза на этот мир, полный несправедливостей. И я это сделаю, чего бы мне ни стоило. Пусть потом выгонят, посадят в тюрьму, зато эта милая девушка станет человеком».
Приближались рождественские праздники. В прошлом и позапрошлом году Аркадий Романович накануне рождества уезжал в Вилюйск к своему другу, ссыльному студенту, и там проводил праздники. На этот раз он остался дома.
Вечером в комнате перед иконами Харатаев зажег свечи и, размашисто крестясь, стал молиться. Ульяна и Майя, стоя позади главы семьи, тоже стали креститься, подражая ему. Эхов стоял у стены и молча наблюдал за ними. Майя оглянулась и увидела, что учитель не молится. Ей даже показалось, что на губах у него застыла улыбка.
Утром перед иконами снова зажгли свечи. Харатаев, как и вчера, стал впереди своих домочадцев и, крестясь, забормотал слова молитвы. Майя стала позади учителя, желая посмотреть, будет ли учитель молиться. Эхов как ни в чем не бывало стоял перед иконами и смотрел куда-то в сторону.
«Неужели ему ничего не нужно от бога?» — удивленно подумала девочка.
После праздников учеба у Майи возобновилась. Вечерами, после занятий, она забегала на часок к батрачкам в юрту и слушала там рассказы об оживающих покойниках и домовых. Больше всех знала про это Фекла. Все ее рассказы были такими страшными, что волосы становились дыбом. Чтобы было еще страшней, Фекла засыпала огонь золой, и мрак усиливал ощущение ужаса.
— От кого ты все это слышала? — спрашивали у Феклы.
Фекла, глядя на девушек узкими щелками-глазками, отвечала:
— Бабушка Ньалбарытта рассказывала, когда я была маленькой.
О недавно умершей старухе Ньалбарытте из Хампы все были наслышаны. Она больше всех знала старинных поверий и охотно их рассказывала.
Девушки верили в существование домовых, водяных, чертей. Верила и Майя и однажды спросила у своего учителя:
— Аркадий Романович, а вы видели домового?
— Никаких домовых, Майя, нет. Чертей тоже нет!
— А бога?.. — Майя даже испугалась своего вопроса.
— Бога тоже нет. Все это выдумки священнослужителей. Они сами не верят в свою выдумку.
Майя была потрясена: до этого верила каждому слову учителя, как верят в самый непререкаемый авторитет, и вдруг — бога нет…
Эхов улыбнулся и рассказал Майе, как после суда, сидя в каземате Петропавловской крепости, он от скуки попросил прислать к нему священника. Пришел священник и елейным голосом спросил:
— Чем могу служить, сын мой?
Эхов поднял изможденное лицо и смиренно промолвил:
— Владыка земной отказал мне в своих милостях. Научите, как послать письменную жалобу небесному владыке.
Священник посоветовал Эхову в молитвах излить свое раскаяние.
— А я не желаю раскаиваться, к тому же позабыл все молитвы.
В словах заключенного священник уловил издевку, но вида не показал и протянул ему молитвенник.
Молитвенник Эхов не взял и спросил у священника, верит ли он сам в бога.
Священник подмигнул Эхову, показав крепкие белые зубы, и по-солдатски выпалил:
— Так же, как и ты. — И вышел.
Эхов рассмешил Майю своим рассказом, но в глазах у нее стояло смятение.
— А отчего бывает зима, осень, весна и лето? — спросила она, желая загнать его в тупик. Ей говорили, что все это от бога.
Эхов погладил ее по головке и стал рассказывать, отчего происходит смена времен года, дня и ночи, почему идет снег и дождь, гремит гром и сверкает молния. Бог-де к этому не имеет ни малейшего касательства.
У девочки все перемешалось в голове, но она знала, что Аркадий Романович еще не один раз повторит ей свой рассказ, и не стала переспрашивать.
Шел третий год с тех пор, как Эхов поселился у головы. Майя уже сносно говорила по-русски.
— Майя, я тебя подготовлю так, чтобы ты смогла поступить прямо в гимназию. Ты хочешь в гимназию?
— Хочу, — ответила Майя, хоть она не знала, как отнесутся к этому родители.
Однажды в отсутствие Эхова — он был в Вилюйске — в дом головы Харатаева заглянул священник Силин, недавно назначенный настоятелем Хампинской церкви. На столе появилась обильная закуска, водка.
После нескольких рюмок хозяин и гость заметно захмелели. На лице священника расплылась широкая улыбка: он пришел в восторг, узнав, что дочь головы свободно говорит по-русски, и изъявил желание побеседовать с ней.
Сердце Семена Ивановича приятно забилось. Он велел жене немедленно позвать Майю.
Ульяна знала, где искать дочь, — у батрачек. Войдя в дом, Майя увидела захмелевшего отца и незнакомого человека в длинной черной одежде. Лицо у него было какое-то плоское и красное, светлая жидкая бороденка всклокочена. Он сидел, накренившись вправо, и очень походил на полувывороченный пень, стоявший у них за домом.
Отец поманил ее к столу:
— Садись, милая, поговори с батюшкой по-русски.
Девочка нерешительно подошла к столу и присела.
— Расскажи-ка, дитя, чему обучил тебя твой учитель? — спросил священник.
— Чтению, письму, грамматике, алгебре…
— Алгебре? — удивился гость.
— Истории русского государства.
— А какие книги ты читаешь?
— Стихотворения Александра Сергеевича Пушкина, повести Николая Васильевича Гоголя, басни Ивана Андреевича Крылова…
Священник, не очень сведущий в русской литературе, не скупился на похвалы и попросил девочку показать свои книги и тетрадки. Майя метнулась в свою комнату, принесла оттуда целую горку книг и тетрадей. Священник листал тетради, причмокивал языком и восклицал:
— Удивительно!.. Такие познания в науках. Непостижимо!..
Семен Иванович сидел с застывшей от счастья улыбкой, не сводя с дочери глаз, а Ульяна, часто моргая глазами, и смеялась и плакала.
Священник открыл наугад одну из книг и спросил, какое стихотворение Майя, больше всего любит.
— «Сеятель», — бойко ответила девочка.
— Расскажи, а я послушаю, — попросил гость.
Майя встала и громко, с выражением, как учил ее Аркадий Романович, стала читать наизусть:
— «Сеятель». Стихотворение Николая Алексеевича Некрасова:
— Вознагражу русского, вознагражу! — сказал голова, движимый самыми лучшими чувствами. — Ничего не пожалею!
— Ну, а теперь расскажи, какие ты знаешь молитвы? — Священник отодвинул книги и тетради.
Ни одной молитвы Майя не могла прочитать. Закона божьего тоже не знала. Аркадий Романович говорил, что перед вступлением в гимназию научит ее этим «премудростям», пока, мол, нечего забивать голову.
— Ты не учила молитв? — Лицо священника помрачнело.
Майя ответила, что Аркадий Романович сам не молится и ее никаким молитвам не обучал.
— В какой страшный грех вверг тебя, дитя мое, сей безбожник! — Священник с укоризной посмотрел на родителей. — Господь не простит…
— Бога нет, — желая успокоить гостя, сказала Майя. — Ни бога, ни чертей. Все это выдумки священнослужителей.
Священник даже поперхнулся, лишившись дара речи. Лицо его еще больше покраснело, глаза налились кровью, жидкая бороденка затряслась. Он молча вылез из-за стола, чем страшно удивил Семена Ивановича и Ульяну.
— Кто сей учитель? — Священник ткнул коротким толстым пальцем в книги и тетради. — Кто сей еретик, внушающий греховные мысли?..
— Батюшка… отец, этот русский из самого Петербурга… политссыльный. Что, он неправильно обучал моего ребенка?
Священник широко развел руками и постучал себя пальцем по лбу.
— Да вы в своем ли уме, Семен Иванович?.. Политическому преступнику вверили воспитание отроковицы… Этому вероотступнику!..
Поделиться книгой: