Читемо: Поэзия убийства

Отец Андрей, будучи подвержен профессиональной деформации за долгие годы служения, уже и не знал, как выглядит церковь снаружи, со стороны обывателя. Внутри, однако, церковь представляла собой жесткую кастовую систему, и обеспечивала жесточайшую конкуренцию среди своих сподвижников. Другими словами, либо ты, толкая локтями, лез наверх, либо молча сидел внизу.

Со своим вторым вариантом отец Андрей давно уже смирился.

***

Так и не закончив речь для Владыки, отец Андрей, взглянув на часы, поднялся из-за стола, подхватил черный кожаный портфель и поспешил на совещание к игумену.

Приверженность отца Андрея к рукописным текстам имела и обратную сторону в его жизни — на маленьких, еженедельных рабочих совещаниях своего монастыря он присутствовал в роли стенографиста. Другой роли ему там не отводилось — саном не вышел.

На его памяти настоятель монастыря был уже четвертый. Всего, в общей сложности, отец Андрей стенографировал совещания двадцать восемь лет, не пропустив ни единого. Настоятели приходили и уходили. А стул в углу кабинета, дубовый старый стул, тяжелый и завитой, конца восемнадцатого века, уже оставил на камне следы — еле заметные вмятины, которые протер его ножками отец Андрей, записывая чужие слова.

Тысяча четыреста шестьдесят совещаний. Десятки тысяч страниц знаков, содержащих в себе чужие речи — в основном никому ненужные и пустые. Такие же пустые, как и его жизнь.

Тысяча четыреста шестьдесят совещаний. Более трех тысяч часов. Стены зала, где они собирались, без отца Андрея выглядели бы мертвыми и пустыми — настолько он вошел в их интерьер.

Подобрав сутану, он привычно занял свое место, ровно за десять минут до начала совещания.

Ещё никто не пришел. Он вдохнул спертый влажный воздух. Иной атмосферы он не знал. Только её — влажную и удушливую летом, холодную и промозглую зимой.

Он поправил очки. Потом снял, подышал на них и протер подолом сутаны. Затем надел обратно.

Маленький и сухой, кажется, отец Андрей не весил ничего. За тридцать пять лет служения он настолько стал напоминать бесплотный дух, что окружающие с трудом его замечали.

Вот и сейчас на него привычно не обратили внимания. Пять фигур, приняв от настоятеля благословение, словно вороны-переростки, заняли свои места, покряхтывая и благодушно переругиваясь.

Ручка заскрипела по белой бумаге. В эти минуты отец Андрей не ощущал себя живым. Ему казалось, что он механизм, с одной-единственной функцией — переносить на бумагу чужие слова.

— Господь да вспомоществует, братья, — густой баритон настоятеля отразился от каменных стен и будто бы сам проистек на белые листы отца Андрея. — Не будем терять времени. Его Преподобие, отец Сергий, только что вернулся с Дальнего Востока, где находился с инспекцией наших новых школ. Отец Сергий, как вы сейчас оцениваете результат их работы? Год назад, если я правильно помню, вы были настроены скептически.

Иерей Сергий был настолько высок и огромен, что даже сидя возвышался над остальными служителями, словно башня.

Темный, странный человек, в который раз подумал о нем отец Андрей. В их монастырь иерей попал с прямой протекции Его Преосвященства, и, казалось, властью обладал куда большей, чем полагалось по его сану.

Отец Сергий, прежде чем ответить, немного подумал, рассеянно поглаживая лежавший перед ним на столе выключенный планшет.

— Результат, как я считаю, превзошел наши ожидания, Ваше Высокопреподобие. И мои ожидания, в том числе. Катализаторами развития школ послужили следующие причины: привлечение ценных специалистов для обучения; фактическая ликвидация властью религиозных течений типа Свидетелей Иеговы, а также ячеек националистов; внутриполитические ошибки действующей власти на Дальнем Востоке. Радикально настроенная молодежь, недостатка которой наш восток и так никогда не испытывал, легко усваивает новую доктрину. Разогнанные полицией и судами националисты и фанатики-баптисты оказались весьма дисциплинированны и управляемы. В системе боевых клубов «Ратибор» они видят противопоставление той государственности, которая их притесняет. Уже сейчас, по истечении года обучения, члены школ обладают прекрасной подготовкой. Многие из них уже приняли активное участие в прошедших там демонстрациях. Думаю, спустя ещё два года мы сможем говорить о них, как о полноценной армии, численностью примерно в пять тысяч человек.

— Через два года — это как раз к выборам? — подала дребезжащий голос другая черная фигура.

Отцу Андрею не требовалась видеть лиц. Он знал их всех по голосам.

Протоиерей Михаил, отметил он на бумаге.

— Все верно, Ваше Высокопреподобие.

Игумен слегка приподнял ладонь. Все посмотрели на него.

— Ваш прошлый скептицизм, отец Сергий, был основан как раз на нехватке специалистов для обучения. Каким же образом её удалось разрешить?

— Через казаков, Ваше Высокопреподобие. В отличие от казаков здешних, на востоке в казачьи общества часто вступают люди с военным опытом. Видит Бог, в войнах мы недостатка не испытывали. Чечня, Украина и Сирия — лишь самые известные конфликты, где участвовали как добровольцы, так и войска.

— И, тем не менее, у нас есть проблемы, не так ли?

— Да. Собственно, одна единственная проблема — финансирование. Мы недооценили стоимость содержания школ «Ратибор». За текущий год мы потратили на них почти 19 миллиардов рублей. Для сравнения — примерно столько же тратит на свои вооруженные силы такая страна, как Армения. И если проект Махаон закончится провалом, то на следующий год мы будем вынуждены сократить финансирование «Ратибора» в три раза — иначе церковь можно будет объявлять банкротом.

— А какова станет стоимость содержания школы в пределах Эйоланда?

— Примерно в двадцать раз ниже. При этом мы сможем привлекать в «Ратибор» местное население.

— Что ж, — задумчиво произнес настоятель. — Власть может быть только одна — та, которую дал Господь. Ко второй стадии Махаона у нас уже все готово, не так ли?

— Да, Ваше Высокопреподобие. Миссию в Эйоланде мы начинаем послезавтра. На месте, конечно, не без шероховатостей, но, с именем Господа нашего, мы справимся.

Отец Андрей стенографировал, почти не задумываясь о содержании совещаний. Церковь всегда играла в подковерные политические игры, с тех самых пор, как стала существовать официально. Являясь проводником между материальным и духовным, одновременно церковь представляла собой и финансовую корпорацию, со всей вытекающей отсюда моделью поведения.

В рамках конкуренции за души граждан, Церковь то объединялась с государством, то фактически исчезала на фоне репрессий с его стороны. Однако всегда проводила собственную политику, стараясь выйти за рамки влияния только лишь на души населения.

И если правительство черпало вдохновение в периоде социализма СССР прошлого столетия, то Церкви не давал покоя пример власти Ватикана.

Ибо власть может быть только Господа. И ничья больше.

Отец Андрей размышлял об этом исключительно абстрактно, являясь давно встроенным в механизм Церкви винтиком. Будучи человеком умным, образованным и не погрязшим от безысходности в грехах, он находил духовное успокоение в изучении религиозных сект и в написании научных статей, постепенно став известным в узких кругах соответствующих специалистов.

Ну а так как в Церкви на его памяти всегда что-то происходило, то он предпочитал не вдаваться в подробности. Всегда ведь есть умные головы, которым болеть.

Но и любопытства отец Андрей не утратил. Загадка миссии Махаон и города Эйоланда не могла его не интересовать.

Но, сколько не сидел он за картой, ни одного предположения по поводу истинного названия города Эйоланда ему в голову не приходило.

Эйоланд, упоминавшийся на совещаниях последние три года, стал для него настоящим ребусом.

***

Майор Скоров, массируя живот, глядел в окно. Живот болел. То ли от старости мяса в шаурме, которую час назад майор в него затолкал, то ли от старости самого майора.

Окно в его кабинете было забрано решеткой. Оно ему всегда напоминало камеры для заключенных.

— Так, когда ты их увидел в первый раз, говоришь? — спросил он, не оборачиваясь.

Худой интеллигент, с большим синяком под глазом и в заляпанном костюме, так и не осмелившийся притронуться к грязному стакану с водой, ответил сразу, срывающимся голосом:

— Они пасли меня от самого…

Скоров поморщился.

— Ну что за слова? — перебил он. — Что значит — пасли?

— Шли за мной…

— Откуда ты знаешь, что именно за тобой?

— Ну, я…

— Послушай сюда: рынок откроется через час. Походи по рядам, и поищи свою сумку. Я абсолютно уверен, что ты её там найдешь. А как найдешь, придешь сюда и скажешь дежурному. Договорились?

— Но я думал…

— Что мы сами её будем искать? И каким же образом? У тебя есть её фотография?

— Нет, но…

— Значит, никто, кроме тебя самого, этой сумки не узнает, верно?

Интеллигент замялся.

— Можешь идти, — милостиво разрешил ему майор.

— А как же глаз?

— А что с ним?

Интеллигент опустошенно снялся со стула и обреченно вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Майор выждал пять минут, потом подошел к двери и высунул голову в коридор.

— Проскурин!!! Ко мне, сию же минуту!!!

Ждать пришлось несколько минут. Младший лейтенант Проскурин не спешил.

Майор Скоров не стал садиться за стол, а подождал его, накапливая ярость ходьбой по кабинету.

Как только худой высокий лейтенант зашел в кабинет, низенький, коренастый Скоров сгреб его за рубашку и прижал к стене.

— Слушай сюда, мудак: ещё раз ты спихнешь своего «клиента» на кого-либо ещё, я тебя пинками отсюда вышибу!

Лейтенант попытался было снисходительно улыбнуться. Скоров терпеть не мог подобные ухмылки. В полиции все решали связи — родственные и иные. Это считалось нормой. Но иногда норма переходила все границы.

Он выпустил лейтенанта, и коротко ударил его по печени. Тот охнул, и упал, согнувшись пополам.

Отдуваясь, майор сел на корточки рядом.

— Ты думаешь, если с разбегу целуешь чью-то жопу наверху, то можно не работать, сучонок? Что можно людей мурыжить по нескольку часов в коридоре? Из-за таких, как ты, сука поганая, мы уже больше года возимся с этими убийствами в поездах. Короче, завтра утром я напишу на тебя рапорт. Тебя не уволят, конечно. И даже запись в личное дело не сделают. Но разбегаться и целовать жопу придется быстрее. Пшел вон отсюда, гондон!

Через несколько минут, успокоившись, он глотнул воды из оставленного интеллигентом стакана, и взглянул на часы. Почти полдень. Ночное дежурство, полностью, с его точки зрения бессмысленное, давно закончилось. В прежние времена он бы обязательно остался работать до вечера. Работы всегда было столь много, что казалось — стоит только упустить её на один день, и потом не справишься.

Спустя годы и два развода, он понял, что работы полно всегда. Даже если делать её круглые сутки. Скорее, наоборот: чем быстрее и больше её делаешь, тем скорее она накапливается вновь.

Поэтому майор Скоров без малейших угрызений совести направился домой. Спать ему, впрочем, вовсе не хотелось. Хотелось выговориться.

Достав сотовый, он набрал номер:

— Здравствуй, святой отец. Грехи на мне лежат.

— Тяжелые, грехи-то? — послышался в трубке голос отца Андрея.

— Тяжелые, — вздохнул майор.

— Покайся, сын мой. Станет легче.

— Исповедуешь?

— Как же я могу отказать в спасении души?

— Хорошо. Тебе как обычно, кагор?

Майор прекрасно знал, что кагор отец Андрей терпеть не может.

— Сухое чилийское лучше.

Раз не отказался от вина, подумал майор, значит и ему поговорить нужно.

По пути домой он зашел в магазин. Кроме колбасы и сыра, он долго и старательно выбирал вино. Потом, куда менее старательно, водку.

***

Квартира встретила майора холостяцким уютом. То есть горой немытой посуды, запахом нестиранных носков, незаправленной постелью и хрустом грязи под ногами в прихожей. На кухонном столе одиноко умирал позабытый им недоеденный бутерброд.

Выругавшись, майор раскрыл все окна, скормил грязное белье стиральной машине, подмел и вынес мусор.

Пока стиральная машина, словно меланхоличная овца, пережевывала белье, он вымыл посуду.

Потом сел, уставившись на бутылку водки и соленые огурцы. Остро хотелось плеснуть в стопку, и глотнуть, смакуя на зубах хруст огурчика.

Пить он бросал уже раз пять. Разумеется, безрезультатно.

Прозвенел дверной звонок.

Майор машинально подтянул трусы, резинку которых сдвинуло вниз его брюхо, и так же машинально глянул в грязное зеркало на дверях кухни. Ещё раз выругавшись, он натянул треники, и пошел открывать.

Отец Андрей внешне был полной противоположностью майору. Тот был толст, кривоног, мордат, с лысиной, и всегда выбрит до синевы. Священник же, с козлиной бородкой и волосами, забранными в хвост, в круглых очках, со своей статью мог спрятаться за пакет выпечки, который в этот момент держал в руках.

— Благословите, святой отец.

Вместо этого отец Андрей сунул ему в руки пакет с выпечкой. Её аромат тут же поплыл по комнатам, вытесняя запах стирального порошка и жидкого мыла.

— Монастырская?

— А то как же.