Войны за становление Российского государства. 1460–1730

Первые стрелецкие части состояли в дворцовой страже. Когда же их стали задействовать в военных кампаниях, их роль на поле боя заключалась в том, чтобы вести массированный огонь по противнику. Как правило, стрельцы стреляли залпами из-за какого-то укрепления – крепостной стены, рва или гуляй-города; также их защищала конница. В русской армии пехота численно не превосходила другие рода войск и не представляла собой независимую тактическую единицу на поле битвы. В бою стрельцы, стоявшие за длинной стеной щитов гуляй-города, легко могли простреливать широкое пространство перед собой, и их действия были скоординированы с маневрами поместной конницы, которая защищала их от атак вражеской кавалерии. Однако возможности тактического использования стрельцов в таких условиях были очень ограниченными. Они не могли с легкостью менять свою позицию и перемещаться по полю боя – отчасти из-за малого количества командиров. Поэтому стрельцы, как правило, не вступали в рукопашный бой, все время оставаясь под защитой стен. Что любопытно, авторитет стрельцов со временем вырос настолько, что их неудачи обычно объяснялись ошибками в обращении с гуляй-городом.

Такое использование стрельцов было весьма необычным. В Западной Европе того времени пехота нередко осуществляла самые различные маневры на поле боя, однако это происходило на ограниченном пространстве, и европейские мушкетеры выстраивались в ощетинившиеся пиками компактные каре [Parker 1996: 18] – иначе говоря, действовали в совершенно других боевых условиях. Первые свидетельства о том, как русские стрельцы вели залповый огонь, выстроившись в длинные и не защищенные укреплениями линии, относятся к началу XVII века52. Этот эксперимент (проведенный под командованием европейских офицеров) по времени приблизительно совпал с началом использования залпового огня в голландской армии, однако так и не получил широкого распространения в Русском государстве, где привычное расположение стрельцов на поле боя и так давало им возможность вести массированный огонь и простреливать широкое пространство перед собой.

Вскоре стало понятным, что у постоянных стрелецких полков есть и другое полезное применение. Такие части стали все чаще создаваться в провинциальных городах Русского государства. Получая жалованье, стрельцы могли нести круглогодичную гарнизонную службу, не испытывая необходимости отлучаться в свои земли и поместья для ведения сельского хозяйства. К концу XVI столетия в городах и крепостях Русского государства служили в общей сложности 20 000–25 000 стрельцов [Чернов 1954: 46–50, 82–85; Hellie 1972: 162–163].

Многие историки считают, что пехота стрельцов была создана для успешного действия против польской и шведской пехоты того времени, и, действительно, в годы правления Ивана IV стрельцы занимались именно этим [Марков 1886: 110]53. Однако русские вооруженные силы представляли собой более единую и целостную структуру, чем могло показаться на первый взгляд, и стрельцы выполняли в них самые разные обязанности в зависимости от того, что требовалось в данный момент времени. Появившись в середине XVI века, они впервые были задействованы в боевых действиях в ходе Казанских походов, где не только участвовали в боях, а тоже обстреливали защитников казанской крепости во время осад54. Иван Пересветов, светский писатель, публицист того времени, еще до 1550 года писал о необходимости создания постоянных частей, которые будут размещены в крепостях на границе со степью, и стрельцы действительно активно привлекались к гарнизонной службе, причем не только для защиты от татар [Зимин 1956: 175]. Бо́льшая часть наших предположений о причинах создания постоянной пехоты и внедрения прочих военных инноваций основана на результатах этих действий. Увеличение численности стрелецкого войска и тот факт, что оно с течением времени стало играть все более важную роль в военном устройстве Русского государства, приводят нас к тому выводу, что стрельцы были тем инструментом, который позволял Ивану IV решать весь комплекс военных задач, возникавших перед ним в процессе расширения его империи.

Помимо дорогостоящих, но ценных стрельцов в состав русских вооруженных сил были включены и другие служилые люди «по прибору». Их было меньше, чем стрельцов, но они тоже получали жалованье, проходили боевую подготовку и наряду с пехотой участвовали в осадах крепостей и состояли на гарнизонной службе. К таким людям относились пушкари, которые учились артиллерийскому делу на ходу, а также саперы и минеры. Они использовали те военные технологии и инновации, о которых шла речь выше. На службе русского царя было много казаков, значительную часть которых составляли беглые люди, жившие на границе со степью; некоторые из них какое-то время состояли во вспомогательных войсках. При Иване IV появились «городовые казаки», поселившиеся при пограничных крепостях. В обмен на некое жалованье – долю в общинной земле, иногда деньги и льготы по торговле – они селились рядом с укрепленными городами и были готовы в любой момент защищать их. Несмотря на то что все это очень сильно напоминало поместную систему, русское правительство относило казаков к более низкому по отношению к помещикам сословию – так же, как и стрельцов и прочих служилых людей со скромными доходами. Из-за этого низкого социального статуса казаки не могли претендовать на получение поместий и на престиж, которым обладала поместная конница. Этих городовых казаков не следует путать с «вольными казаками», жившими на землях, неподконтрольных Русскому государству, в частности, в низовьях Дона и Днепра [Чернов 1954: 86–91; Баиов 1909: 68, 70; Загоровский 1969: 29–30].

Несмотря на всю несомненную пользу, приносимую постоянными войсками, услуги профессиональной армии обходились Русскому государству очень дорого. Выплачиваемое круглый год жалованье, а также обучение и содержание все большего количества служилых людей «по прибору» выкачивали из правительственной казны огромные средства – особенно по сравнению с поместным войском, которое почти полностью находилось на самообеспечении. Отчасти решить эту проблему позволили административные реформы, в результате которых были созданы отдельные специализированные ведомства. В 1571 году уже был известен Стрелецкий приказ, в ведении которого находились различные служилые люди «по прибору» – главным образом стрельцы и городовые казаки. Была введена особая стрелецкая подать, причем ее размер зависел не от доходов населения, а только от потребностей государства. То есть высчитывалась сумма, необходимая для содержания постоянной армии, и делилась между всеми русскими налогоплательщиками [Милюков 1905: 42–67]. Податное население Русского государства росло не так быстро, как стремительно увеличивающееся в размерах стрелецкое войско, и потому этот налог с течением времени становился все более обременительным. Фискальная нагрузка тем более увеличилась, поскольку сельское хозяйство испытывало трудности в связи с наступлением Малого ледникового периода55; кроме того, крестьяне должны были во время военных кампаний содержать еще и поместное войско. Ближе к концу столетия, в связи с увеличением числа стрельцов и, соответственно, ростом расходов на их содержание, были приняты временные меры, которые позволили отчасти выправить ситуацию: стрельцам, служившим не в столице, были предложены льготы по торговле и участки земли; в результате они стали меньше зависеть от получаемого жалованья. Однако у этих мер была и обратная сторона. Они действительно позволили снизить фискальную нагрузку податного населения, но вместе с тем сделали стрелецкое войско полупостоянным, так как теперь стрельцы часть времени тратили на дела, не связанные с несением службы. В конце XVI века стрельцы так много внимания уделяли ведению собственного хозяйства, что фактически мало чем отличались от городовых казаков [Чернов 1954: 84–85].

Мы видим, что при Иване IV – как и в других случаях – именно перемены в сложно устроенной военной организации Русского государства привели к важнейшим реформам налоговой и административной систем. Более подробное ведение записей и создание специализированных ведомств помогло не только укрепить русскую армию и ввести в ее состав постоянные части, но и изыскать средства на ее содержание. Судя по всему, бо́льшая часть этих реформ была направлена на поместную конницу.

Правительство Ивана IV приняло целую серию мер, направленных на улучшение сбора податей и повышение доходов государства, для того чтобы компенсировать возросшие военные расходы. В начале правления Ивана проводились межевания, целью которых было выяснить, кому принадлежат те или иные пригодные для ведения сельского хозяйства территории, чтобы все не имевшие владельца пахотные земли могли быть переданы новым помещикам. Кроме того, Иван IV рассматривал возможность секуляризации церковных земель. Была введена единая единица взимания налогов – большая соха, – которая позволила распределить фискальную нагрузку более равномерно. Постепенно ограничивались полномочия наместников, были отменены кормления и сокращена отдача налогов на откуп. Представители новых органов местного самоуправления – в частности, земские старосты – обладали меньшей личной властью, и их злоупотребления легче было пресекать. Собираемые ими пошлины и налоги были фиксированными и вносились в писцовые книги, поэтому в столицу стало поступать большее количество средств [Dewey 1965: 37–38]56. Чтобы увеличить доходы государства, Иван IV поощрял торговлю – вниз по Волге, на Балтике и через Белое море; все это тоже облагалось пошлинами. У Москвы появились важные торговые партнеры – Османская империя, Англия (проложившая торговый путь на север Русского государства в 1550-е годы) и города на Балтике. Русская экономика процветала, по крайней мере, до 1560-х годов. Она поддерживала растущую фискальную нагрузку, и доходы государства росли [Zlotnik 1965: 253].

Должным образом стал вестись воинский учет, который раньше, судя по всему, существовал только в головах местных бояр и старейшин. С 1552 года, когда была взята Казань, еще до сбора поместной конницы стали составляться списки местных помещиков, которые должны были прибыть для прохождения службы. С 15 лет и до выхода в отставку, ранения или смерти конники должны были являться на периодические смотры войск, и эта обязанность теперь была закреплена в письменном виде. На этих сборных пунктах писец делал записи о количестве лошадей, амуниции и физическом состоянии каждого помещика и всех тех, кто его сопровождал. Цель этих смотров заключалась в том, чтобы заставить помещиков соблюдать минимальные требования к несению службы, а не заставить их перейти на более современное вооружение. Конному воину по-прежнему достаточно было иметь при себе кольчугу или стеганую куртку, железный шлем, лук со стрелами и саблю. Конники, явившиеся на смотр с неполной амуницией, облагались штрафом. После смотра помещики (и их челядинцы) распускались по домам, призывались для участия в осаде, отправлялись в дальний поход или на юг в помощь войскам, готовым отразить нападение татар на какую-нибудь пограничную крепость [Разин 1955: 306–307, 327–330, 338–341; Чернов 1954: 75–82]57. Порядок несения службы становился все более регламентированным. Помещики из некоторых областей стали получать предсказуемые назначения из года в год и проходили службу в одном и том же полку. Иными словами, конники из Мурома могли, например, всегда входить в состав Большого полка войска, отправляющегося в какой-либо поход. Кроме того, командные должности в этом полку также каждый раз доставались людям из той же группы. Таким образом, даже в нерегулярной армии сохранялось более-менее постоянное командование, и люди в этом войске выполняли привычные обязанности [Петров 2004: 39].

В 1556 году было принято Уложение о службе – законодательный акт, который впервые определил порядок службы для владельцев вотчин и поместий. Согласно Уложению, помещик или вотчинник обязан был с каждых 100 четей (около 50 га) «доброй угожей пашни в поле» выставить по одному ратнику «на коне и в доспехе полном», а в дальний поход – «при двух конях». Уложение о службе обозначило новую веху во внутренней политике Русского государства, так как в нем порядок несения службы был единым как для владельцев поместий, так и для вотчинников, которые получили свои земли по наследству. Тем, кто выставлял большее количество ратников, чем предписывалось Уложением, увеличивалось денежное жалованье. Чтобы выполнить или превзойти эти требования, землевладельцы приезжали на сборные пункты не только с обозными холопами, но и с боевыми. По подсчетам Р. Хелли, около трети ратников в армии Ивана IV были холопами, то есть рабами [Hellie 1982: 468]. Несоблюдение требований Уложения о службе было чревато лишением поместья или вотчины, зато те, кто выставлял больше ратников, получали денежное жалованье и могли претендовать на продвижения по службе, а следовательно, и на новые земли и более высокий социальный статус. Все эти меры – в том числе и штрафы, полагавшиеся за нарушение предписанных норм, – помогли стандартизировать порядок прохождения службы, сформировать конные полки с предсказуемой численностью и единой структурой и упростили процедуру призыва [Скрынников 1975: 60; Скрынников 2001; Баиов 1909: 68; Davies 1999: 153]58. В ходе своего долгого правления Ивана Грозный вел нескончаемые войны, и именно это регламентирование порядка несения службы – наряду с налоговой реформой и созданием постоянного войска – дало возможность Русскому государству справиться с этой возросшей военной нагрузкой.

Регламентирование столь сложной системы было бы невозможным без надлежащего документооборота, и в правительственном аппарате Русского государства возникли новые специализированные структуры. Такие ведомства, называемые «избами», существовали уже в 1540-х и 1550-х годах. С 1566 года одна из них – Разрядная изба – стала ведать всеми делами, связанными с поместной конницей, смотрами, назначениями на командные должности и порядком несения службы. Усиление роли бюрократии позднее нашло отражение в изменении номенклатуры этих ведомств: «избы» стали называться «приказами». Разрядный приказ стал центральным государственным учреждением, органом военного управления. В какой-то степени его деятельность была скоординирована с деятельностью других военных ведомств, например, Стрелецкого приказа [Бобровский 1885: 64, 66; Poe 1997: 372–375]. Кроме того, возросшее влияние государственного аппарата привело к возникновению двух новых высоких чинов. В Боярскую думу – высший совет Русского государства, обладавший огромной политической властью, – вошла верхушка русской бюрократии: думные дворяне и думные дьяки. Последние назначались на особенно важные административные должности.

Реформы, проведенные по политическим причинам, имели серьезные последствия и для русской армии. Принято считать, что в ранние годы своего правления Иван Грозный и его окружение, стремясь стабилизировать ситуацию при дворе, пытались ослабить коллективное политическое влияние главных боярских родов или, возможно, каким-то образом обновить служилое население столицы. Так, например, в 1550 году Иван IV наградил 1000 помещиков из не самых знатных дворянских семей землями вокруг Москвы и вместе с этим дал им право участвовать в жизни двора. Одновременно с этим бояре и другие придворные обнаружили, что их амбиции теперь оказались направлены в другое русло и даже, можно сказать, урезаны. Так, из-за постепенной отмены института наместничества бояре могли теперь проявить себя и продвинуться по службе только при дворе или в армии59. Наконец, было ограничено местничество – в том, что касалось назначения на военные должности. Безусловно, московские государи и раньше использовали свою власть для того, чтобы местнические споры не мешали нормальному функционированию армии. Однако при Иване IV такие споры стали возникать при московском дворе все чаще. Когда разногласия между командирами из-за того, кто из них занимает более высокое положение, привели к неудаче Казанского похода 1549 года, Иван принял решение о проведении военных кампаний «без мест». Иначе говоря, командиры, участвовавшие в таких походах, получали назначения вне зависимости от своего положения, и все споры на эту тему были строжайше запрещены. В последующие годы количество таких кампаний «без мест», где высшие должности выдавались, предположительно, согласно личным заслугам, существенно возросло. Впрочем, на самом деле Иван IV не отменил, а лишь урегулировал местнические счеты [Зимин 1956: 347–348; Чернов 1954: 53]60.

Правительство Ивана IV принимало и другие меры, направленные на экономическую поддержку поместной системы. В Судебнике 1550 года было сохранено постановление из Судебника 1497 года, согласно которому крестьянин мог перейти к новому хозяину только после сбора урожая и уплаты всех пошлин. Благодаря этому землевладельцы могли меньше беспокоиться об оттоке рабочей силы. Кроме того, поскольку вошло в обычай наделять новыми поместьями всех сыновей помещиков по достижении ими совершеннолетия, в Русском государстве, как уже было сказано выше, были проведены перепись и перераспределение земель61.

Наконец, в 1549 году в Москве состоялся первый Земский собор, в котором приняли участие представители всех сословий, кроме крестьянского. На таком соборе царь и его советники могли получать информацию из провинции напрямую, а не от наместников-бояр, институт которых постепенно упразднялся. Второй Земский собор 1566 года поддержал намерение правительства Ивана IV продолжать Ливонскую войну.

Контуры империи

Заложив всеми этими реформами прочный фундамент своей военной политики, в начале июня 1552 года Иван IV по главе русского войска выступил в новый поход против Казани. Логистика этой военной кампании была тщательно продумана. Первыми на судах вниз по Волге в недавно отстроенную деревянную крепость Свияжск были отправлены пехотные части (стрельцы), артиллерия и припасы. Хотя крымские татары предприняли набег на южные границы Русского государства, чтобы отвлечь внимание остального войска, передвигавшегося по суше, эта попытка окончилась неудачей: к середине августа русская конница, которой командовал князь Александр Горбатый-Шуйский, прибыла в Свияжск. Несмотря на тщательную подготовку к этому походу, дорога до Казани заняла у русского войска почти шесть недель. С учетом того, что военные кампании не могли длиться долго, вопрос тылового обеспечения становился ключевым, и у этой проблемы не было решения. Каким образом Русское государство могло перебросить свою конницу, не говоря уж о пехоте, артиллерии и обозе, через огромную и малонаселенную степь (и обратно), не затягивая кампанию сверх меры и не истощив при этом все заготовленные припасы?

В 1552 году Ивану IV сопутствовала удача – Казанское ханство быстро пало. От Свияжска воссоединившееся русское войско, почти не встречая сопротивления, прошло маршем до Казани и осадило столицу ханства. Большой и Передовой полки подступили к городу с юго-востока и расположились на Арском поле, как и в 1550-м году [Худяков 2004: 22–23]62. Вылазки татар не помешали русским установить против восточной стены трехэтажную осадную башню (туру) и обнести ее окопами и валами; все эти саперные работы проходили под прикрытием стрельцов. После этого началась планомерная осада города. Главной защитой Казани от Русского государства являлось расстояние, отделявшее столицу ханства от Москвы; после того, как Ивану IV удалось решить эту задачу, татары оказались в очень тяжелом положении. Казанское войско было не таким многочисленным, как русское, хотя в нем тоже были и пехота, и конница. Защитники города были вооружены пищалями и пушками, но стены казанской крепости не могли долго выдерживать артиллерийский обстрел. После того, как русские саперы подорвали подземную галерею, обеспечивающую Казань питьевой водой, татарская столица была обречена, хотя взятие ее состоялось только 2 октября 1552 года в результате приступа и после кровопролитного боя [Khodarkovsky 2002: 105; Ходарковский 2019; Ермолаев 1982: 26; Hellie 1972: 162; Марголин 1948а: 93].

Однако падение Казани не привело к мирному вхождению Казанского ханства в состав Русского государства. Для умиротворения татар потребовалось еще несколько лет и военных кампаний. В ходе осады 1552 года Казань была разграблена, и многие ее жители погибли или бежали из города. Бывшая столица ханства была отстроена заново – как русский город и православный центр. Частью новых укреплений стали стены Зилантова Успенского монастыря. На севере и в центре Казанского ханства были построены крепости Алатырь (1552) и Чебоксар (1555), в которых были посажены гарнизоны, удерживавшие в повиновении татар, живших вне столицы. Хотя часть покоренного населения ханства присягнула на верность московскому царю, партизанская война против русских захватчиков началась сразу же после падения столицы. Двухлетнее восстание 1553–1554 годов было подавлено карательными силами русских войск, в результате которых погибли многие тысячи татар и обезлюдели огромные территории. Вскоре после этого были основаны еще три или четыре монастыря, мощные стены которых тоже служили укреплениями. Тем временем за стенами Казанской крепости возникла новая татарская слобода.

И даже после всех этих событий установление русской власти в Казанском ханстве шло медленно и тяжело. В 1556 году Ивану IV пришлось отправить в Казань более трех карательных экспедиций для подавления татарских волнений. К 1558 году для защиты от набегов со стороны открытой степи на территории бывшего ханства были построены три новые крепости, а к середине 1570-х годов к ним добавились еще три: вместе они сформировали новую линию укреплений. Несмотря на продолжавшееся сопротивление местного населения, Иван IV начал постепенно раздавать захваченные земли помещикам – в том числе и татарам. В некоторых аспектах вхождение Казанского ханства в состав Русского государства происходило по тем же лекалам, что и в предыдущих случаях – принудительное изъятие имущества у прежней элиты, перераспределение земель и строительство линии укреплений. Вместе с этим проводились карательные походы и возводились новые крепости, в которых насаживались русские гарнизоны. Однако при всем этом Казанское ханство так полностью и не стало частью единой административной системы Русского государства, как Новгород или Тверь. Его исповедовавшие ислам князья не заняли высоких мест при московском дворе. Для управления бывшим ханством было создано специальное ведомство – Приказ Казанского дворца. Казань продолжала оставаться особым элементом в структуре Русского государства. То же самое касалось и военных отрядов – татарских, чувашских, марийских и прочих, – которые входили в состав русского войска, но явно находились в нем на особом положении [Romaniello 2003: 22–23; Pelenski 1974: 268; Худяков 2004: 130–138; Ермолаев 1982: 26, 28, 36; История Татарии 1937: 157, 168–169]63.

Карта 3. Казанский поход (1552)

Тем не менее Москва быстро распространила сферу своего влияния далее на юг и на восток. Некоторые входившие в Ногайскую Орду племена, чьи земли находились в Нижнем Поволжье, уже давно периодически состояли в союзе с Москвой. После падения Казани Иван IV в 1554 году посадил на престол Астраханского ханства ногайского князя. Когда этот князь перешел на сторону Крымского ханства и напал на стоявший в Астрахани русский гарнизон, в 1556 году состоялся второй Астраханский поход, закончившийся поражением ханского войска и установлением в Астрахани власти русского воеводы. После покорения Астраханского ханства Ногайская Орда в значительной степени утратила былую независимость, хотя Русское государство по-прежнему рассчитывало на ногайцев как на силу, способную если не победить, то частично сдерживать Крым. В 1555 году сфера влияния Русского государства продвинулась еще далее на восток вплоть до Сибирского ханства, которое начало выплачивать дань Москве [Khodarkovsky 2002: 112–113; Ходарковский 2019; Ермолаев: 23].

Восточные завоевания Москвы привели к тому, что власть Ивана IV теперь распространялась на огромные новые территории, в том числе на северный конец важнейшего торгового пути, который вел вниз по течению Волги и далее на юг через Каспийское море и на запад в Константинополь. Неожиданно для самого себя Русское государство стало контролировать бо́льшую часть центральной Евразии и степи. У этих завоеваний обнаружилась и идеологическая подоплека. Хотя подобные соображения вряд ли играли большую роль в начале этой экспансии, Иван IV очень скоро начал позиционировать себя – и на домашней арене, и перед западными соседями (особенно перед Польшей) – как правителя, обеспечившего победу христианской веры над исламом [Pelenski 1974: 265]. В ознаменование победы над Казанью в Москве был воздвигнут великолепный собор Василия Блаженного (строительство началось в 1551 году и закончилось в 1558-м). Однако при всей важности этих идеологических установок, Иван IV, обращаясь к своим новым подданным, претендовал на почести, полагавшиеся ему как наследнику престола Золотой Орды, и неоднократно говорил, что в его землях ислам может сосуществовать с христианством64.

Экспансия принесла Русскому государству новые территории, пригодные для ведения сельского хозяйства. При покорении Казанского и Астраханского ханств были захвачены огромные земли, которые стали постепенно распределяться в виде поместий. Более того, эти завоевания открыли русским путь к дальнейшей колонизации на восток. Привилегии, жалованные русским царем крупным промышленникам, дали возможность некоторым из них, в частности Строгановым, заняться освоением новых земель. Они создавали собственные военные дружины и продвигались в поисках пушнины все далее на восток, строя новые крепости и поселения65. Самый известный из таких походов под предводительством казака Ермака закончился захватом столицы Сибирского ханства в 1582 году. Хотя сам Ермак и большинство его казаков вскоре были убиты, Москва, когда это было возможно, направляла правительственные отряды, действовавшие заодно с частными дружинами промышленников, основывая форпосты в Сибири и быстро продвигаясь далее на восток.

Все эти успехи наглядно продемонстрировали важность планомерной подготовки, непосредственно предшествующей военной кампании. Хотя некоторое время спустя в адрес Ивана IV прозвучали обвинения, в которых шла речь о допущенных им ошибках и некомпетентности [Fennell 1955: 114–115, 138–139]66, Казанский поход 1552 года и Астраханский поход 1556 года были однозначно успешными, продемонстрировав эффективность инвестиций в артиллерию, пехоту и тыловое обеспечение, а также оправдав ставку, сделанную на использование казаков и координированные действия поместной конницы и постоянного стрелецкого войска под командованием воевод, назначенных «без мест». Даже если говорить о карательных экспедициях, последовавших за этими завоеваниями, то и они были хорошо спланированы и при всей своей бесспорной жестокости оказались весьма успешными.

Падение Казанского ханства изменило баланс сил в степи и вокруг нее и повлияло не только на политику и дипломатию Русского государства, но и на его военно-административную систему, от которой теперь требовалась еще бо́льшая эффективность в вопросах мобилизации и снабжения. Особенно остро эта проблема встала в ходе противостояния Москвы с Крымским ханством и его сюзереном – Османской империей. Хан Девлет I Гирей, правивший Крымом, отказывался признавать переход Казани и Астрахани под власть Москвы. Династия Гиреев продолжала претендовать на оба эти ханства. В результате после 1556 года Крым был во враждебных отношениях с Русским государством, не соглашаясь даже на временные перемирия. Напротив, крымцы совершали крупные и опустошительные набеги на южные рубежи русской империи, зачастую действуя в союзе с другим врагом Москвы – Литвой. Иван IV ответил серией Крымских походов (1557, 1559 и 1560 годы), которые, впрочем, не принесли желаемых результатов. Эти кампании, о необходимости которых при московском дворе велись ожесточенные споры, не сократили число набегов крымских татар на русские земли и не подорвали военную мощь Девлет-Гирея. Крым был недостижим. Союзники Москвы ногайцы тоже не имели возможности постоянно удерживать крымцев от набегов на территории Русского государства. Покорение Казанского ханства привело к ухудшению положения на южных границах русской империи, задача по защите которых не только не решалась, но и становилась со временем все более сложной, несмотря на то что правительство Ивана IV уделяло огромное внимание строительству и содержанию в порядке новых засечных черт [Renner 1997: 103, 114; Реннер 1966; Королюк 1954: 27–28, 44]67.

Экспансия свела Русское государство лицом к лицу с Османской империей, которая тогда находилась на вершине своего могущества [Findley 2005: 115]. Еще до падения Казанского ханства султан Сулейман I пытался воспрепятствовать завоеваниям Москвы, создав союз степных народов, однако его отвлекли войны с Персией и Священной Римской империей. К тому моменту, когда турки вновь обратили свое внимание в сторону Русского государства, Иван IV уже расширил сферу своего влияния до Астрахани и вступил в союз с Кабардой; эта коалиция вскоре была упрочена браком русского царя с кабардинской княжной. Русское присутствие на Кавказе представляло угрозу турецким интересам [Садиков 1974: 143]. Набеги казаков уничтожили торговые пути, ведшие на восток. Более того, захватив Астрахань, русские могли перекрывать пути следования паломников в Мекку (и иногда делали это); также оказались перерезанными военные и торговые связи Константинополя с Центральной Азией. Османская империя – при поддержке крымского хана, претендующего на Казань, – стала планировать войну с Русским государством по крайней мере с 1563 года.

Первая кампания турок против Русского государства началась весной 1569 года после почти двух лет подготовки. Турецкая армия не встретила большой поддержки со стороны Девлет-Гирея, которого присутствие османских хозяев на его землях беспокоило едва ли не сильнее, чем угроза со стороны Москвы. В первую очередь турки планировали прорыть канал между Доном и Волгой. Такой канал обеспечил бы им важнейшее стратегическое преимущество, позволив турецкому флоту перемещаться между Черным и Каспийскими морями и открыв Османской империи прямой путь не только на Астрахань, но и к Северному Кавказу и Персии. Далее турки собирались воспользоваться этим каналом для снабжения своей сухопутной армии в походе на Астрахань. Правительство Ивана IV, крайне встревоженное появлением турецкого колосса у своих южных границ и занятое выматывающей войной на западе, испытало огромное облегчение, узнав, что турецкая экспедиция расстроилась практически сама по себе. Прорыть канал между Доном и Волгой оказалось невозможно, тем более в течение одного лета68. Без этого канала великолепная логистическая система Османской империи оказалась не в состоянии обеспечить снабжение армии, выступившей на Астрахань. По первоначальному плану турецкое войско должно было зимовать у стен Астрахани, готовясь к штурму. Однако их крымские союзники, обеспокоенные присутствием турок на этих территориях, убедили их как можно скорее вернуться к Черному морю. В исторических свидетельствах того времени даже высказывались предположения, что крымцы сеяли раздор в турецком войске69. Опасаясь нападения со стороны как русских, так и персов, командовавший походом Касим-паша принял решение отступить через степь к Азову, несмотря на возникшие в связи с этим гигантские проблемы со снабжением. Из османского войска, выступившего в Астраханский поход, обратно вернулось меньше трети [Inalçik 1946–1947: 61–69; Садиков 1974: 152].

По всем внешним признакам, в этой кампании Османская империя потерпела полное фиаско. Крах амбициозного проекта строительства канала между Доном и Волгой привел к тому, что военная операция, ключом к успеху которой была организация водного снабжения из Черного моря в Каспийское, завершилась провалом. Без этого канала Константинополь был так же неспособен обеспечивать свою армию припасами в бесплодной и малонаселенной степи, как и Москва. Вплоть до XVIII века этот фактор играл ключевую роль во всех русско-турецких войнах. Даже татары при поддержке янычар и артиллерии не могли решить эту проблему [Smith 1993: 71]70. Однако с политической точки зрения эта экспедиция была не такой провальной, как могло бы показаться. Русское государство осознало степень обеспокоенности Константинополя в связи с русской экспансией и поняло, какую серьезную опасность представляет военный союз между Османской империей и Крымом. В течение следующих нескольких лет Москва вновь открыла ведущие через Астрахань торговые и паломнические пути и уничтожила крепость, построенную на реке Терек. После Крымского похода на Русь в 1571 году, когда Девлет-Гирей сжег Москву, заслужив похвалу от своего сюзерена в Константинополе, Иван IV был готов передать крымскому хану Астрахань и, возможно, даже Казань [Khodarkovsky 2002: 117; Ходарковский 2019; Бурдей 1963: 63; Inalçik 1946–1947: 61–82, 107–111; Benningsen 1967: 427–446].

Покорение и вхождение в состав Русского государства бывших ханств – Казанского и Астраханского – имело важные последствия и для русского военного устройства. Во-первых, в результате этих событий Москва стала еще больше нуждаться в многочисленной армии – для ведения боевых действ в Нижнем Поволжье и подавления сопротивления в казанских землях. Даже после карательных походов 1552–1556 годов для защиты Казанского ханства и удержания в повиновении его жителей русскому правительству требовалось почти постоянно держать там свои войска71. Чем более эффективно и организованно удавалось проводить мобилизацию в этих целях, тем менее обременительным это было и для военных ведомств, и для самих призванных на службу людей.

Кроме того, после завоевания Казани и Астрахани еще сильнее возросла потребность в войсках нового типа. Особенно остро ощущалась необходимость в постоянных гарнизонных войсках в бывшем Казанском ханстве. В крепостях были размещены постоянные части, обученные обращению с огнестрельным оружием, а пограничную службу несли отряды конницы. К 1560-м годам гарнизоны новых крепостей в казанских землях были в значительной степени укомплектованы служилыми людьми «по прибору»; в гарнизоне самой Казани их было больше половины от общего числа. Схожая ситуация сложилась и на южных границах, где все более важную роль стали играть стрельцы и казаки. В годы правления царя Федора I была предпринята попытка усилить казанские гарнизоны за счет раздачи поместий преданным царю русским дворянам и татарским князьям на русской службе. Все эти меры помогли Москве умиротворить казанцев так же, как ранее это произошло с новгородцами [История Татарии 1937: 125, 128, 189–190].

С другой стороны, казанская и астраханская конницы под командованием татарских военачальников – наряду с другими татарскими отрядами из Ногайской Орды и Касимовского ханства – стали ценным приобретением для вооруженных сил русского государства [Martin 2002: 365–388]. В то время как гарнизонную службу в казанских землях несли русские служилые люди, татарская конница воевала в Ливонии; все это стало возможным благодаря созданию административной системы, способной эффективно собирать налоги и использовать людские и технологические ресурсы государства. В период нескончаемых войн, ведшихся при Иване IV, реформы, начатые в 1550-е годы, позволили Русскому государству в 1560-х годах укрепить свою военную мощь.

Ливонская война

Задолго до того, как ситуация в Поволжье успокоилась, Русское государство ввязалось еще в одно непростое противостояние – Ливонскую войну. Ливонией называлась территория, находившаяся к северо-востоку от Русского государства – между русскими землями и Великим княжеством Литовским. Ко второй половине XVI века она представляла собой конфедерацию, в которую входили остатки владений некогда могущественного римско-католического ордена крестоносцев, а также несколько богатых ганзейских городов и епископств, часть которых была на пороге перехода в протестантизм. В 1550-х годах Ливония была не только лишена сильной централизованной власти, но и раздираема внутренними конфликтами. Иван IV быстро воспользовался благоприятным моментом. Выдвинув в качестве повода к войне древние права на причитавшуюся Москве дань, русский царь в 1557 году неожиданно напал на Ливонию. Для того чтобы максимально использовать эффект неожиданности, атака была осуществлена одновременно с двух сторон; командование походом было поручено касимовскому хану и еще двум татарским князьям, а также русским воеводам. В состав русского войска входили поместная и татарская конницы, казаки, стрельцы и большой артиллерийский обоз [Martin 2002: 366, 381; Martin 2001: 5; Rasmussen 1973: 226].

Застигнутые врасплох ливонцы не сразу собрались с силами для того, чтобы дать отпор русским. Хотя города и земли Ливонского ордена были защищены большим количеством замков, многие из которых были недавно перестроены по последнему слову фортификационной науки, а независимые города, такие как Дерпт (Юрьев, ныне Тарту), были хорошо вооружены, в период 1558–1562 годов действия русских войск в этой не слишком привычной для них военной обстановке были на удивление успешными. Так, в 1558 году русские взяли Дерпт и Нарву и осадили Ревель (ныне Таллинн); ливонцам удалось отвоевать обратно только Везенберг. В ходе кампании следующего года войска Ивана Грозного оккупировали бо́льшую часть центральной Ливонии, после чего было подписано шестимесячное перемирие; Иван воспользовался этой передышкой для того, чтобы совершить поход на Крым. В 1560 году после осады был взят Феллин. В августе 1560 года под Эрмесом ливонская конница атаковала многократно превосходящее их численностью русское войско и потерпела сокрушительное поражение; после этой битвы армия Ордена фактически перестала существовать. Ливонские города и епископства обратились за помощью к иностранным державам и наемникам.

Все эти ранние успешные кампании Ивана IV в Ливонской войне проходили по одному и тому же сценарию. Походов было много, длились они недолго и завершались взятием городов и крепостей после коротких осад. Важную роль при этом играли стрельцы, которые обстреливали защитников замков из окопов и из-за деревянных укреплений; в случае вылазок ливонцев встречала русская и татарская конницы. Кроме того, активное участие в осадах принимала артиллерия. При этом боевые действия были непродолжительными. Кампании были недолгими, и в промежутках между ними заключались короткие перемирия. В результате всех этих войн земли вокруг ливонских замков и городов были полностью разорены. К 1560 году все ливонцы, у кого была такая возможность, укрылись в оставшихся не взятых русскими городах и крепостях, чтобы не стать жертвами набегов, в ходе которых захватывались добыча и пленники. Угроза исходила не только от отрядов Ивана IV, но и от местных разбойников и наемников, которые начали грабить все вокруг после того, как правительство Ливонии наняло их для защиты, но не смогло расплатиться [Renner 1997: 37–39, 113–115, 121, 175; Реннер 1966].

Карта 4. Экспансия Русского государства (1533–1598) (взята из Атласа М. Гилберта «Atlas of Russian History» [Gilbert 1989])

Однако впоследствии ход войны изменился: масштаб и характер боевых действий стали иными. Успех стремительных и сокрушительных военных кампаний Русского государства привлек внимание других соседей Ливонии, которые тоже решили урвать свои куски от этого распадающегося на части пирога. В 1560 году в Ливонию вошли датские войска, а в 1561 году – шведы, и тогда же о своих правах на южную Ливонию объявила Литва, взявшая в 1562 году под свой протекторат Ригу. В результате Ливония оказалась разделенной между четырьмя этими державами. После чего Ливонское противостояние стало всепожирающей региональной войной, участие в которой с течением времени все более тяжелым грузом давило на Русское государство, и так постоянно воевавшее на многих других фронтах.

На севере Ливонии ход событий диктовался давней враждой между Данией и Швецией. Датский король купил для своего брата у Ливонии остров Эзель (Сааремаа) у побережья нынешней Эстонии. Условием покупки стало подавление датчанами эстонского крестьянского восстания. Однако в 1561 году Швеция объявила об установлении протектората над городами Ревель и Пернау (ныне Пярну). Долгая вражда между двумя скандинавскими королевствами привела к Северной семилетней войне, которая длилась с 1563 по 1570 год. Русское государство заключило союз со Швецией, в то время как его главные враги и соседи Польша и Литва (с 1569 года единое государство Речь Посполитая. – Примеч. пер.) вместе с ганзейским городом Любеком поддержали Данию. Впрочем, Русское государство и польско-литовские силы в основном сражались друг с другом в Ливонии и землях, находившихся далее к югу, и мало участвовали в конфликте между скандинавскими странами. В исторической перспективе итогом Северной семилетней войны стали, скорее, не какие-то значимые территориальные приобретения, а то, что Швеция и Дания получили ценный опыт ведения непрерывных боевых действий на суше и на море [Frost 1993: 36].

Тем временем в 1561 году Великое княжество Литовское заключило договор с Ливонским орденом, согласно которому Орден был ликвидирован, а Рига и принадлежавшие рыцарям земли на юге Ливонии переходили под протекторат Литвы. Русское государство и Литва стали готовиться к войне, причем каждая из враждующих сторон рассчитывала в этом противостоянии на помощь союзников. Сначала дело ограничивалось приграничными стычками и набегами. Военные кампании 1561 и 1562 годов не принесли решающего успеха ни тем, ни другим. Тогда в декабре 1562 года русское войско выступило в крупный поход на литовский город Полоцк. Полоцк был стратегически важным городом Великого княжества Литовского, угрожавшим группировке русских войск в Ливонии. Кроме того, он был очень богат и находился в центре густонаселенной местности. Еще одним важным фактором, обусловившим выбор Полоцка как цели этого похода, были исторические притязания Москвы. Иван IV, провозгласивший свое царство преемником Киевской Руси, считал Полоцкую землю своей отторгнутой вотчиной, в то время как поляки и литовцы отказывались признавать за русским государем право на титул царя, принятый им после коронации. Также Иван Грозный объявил эту кампанию войной против врагов истинной веры – как и в случае с походом на Казань [Bogatyrev 2002: 326; Александров, Володихин 1994: 88–90].

Благодаря летописям и самому раннему из сохранившихся до нашего времени официальному отчету о численности принимавшего участие в походе русского войска мы обладаем удивительно подробными сведениями о ходе этой кампании. Документально зафиксированная численность русских войск составляла свыше 31 500 человек. Пятую часть армии Ивана IV составляли инородцы: казанские и астраханские татары, ногайцы и другие народы. Среди воевод тоже были татарские князья. Хотя к ним были приставлены русские бояре, судя по всему, все оперативные решения, связанные с командованием, они принимали самостоятельно. Татарские конники, наводившие ужас на своих противников, использовались и в головном охранении, и на поле боя; при этом, будучи заняты на Ливонской войне, они не могли участвовать в бунтах у себя на родине [Martin 2002: 374–375; 382–383; Renner 1997: 40; Реннер 1966]72. Кроме того, в походе участвовали отряды поместной конницы из Москвы и еще 17 русских городов. Около 38 % русского войска, 12 000 человек, составляли служилые люди «по прибору» – стрельцы и пушкари. Под руководством самого Ивана Грозного русская армия в полном составе (семь полков и три артиллерийских отряда) выступила на Полоцк из Великих Лук. Инженерные работы и снабжение были тщательно продуманы и хорошо организованы; все было готово для осады. На пути следования войска были возведены мосты, и несмотря на то, что дорога на Полоцк была запружена пехотой и конницей, артиллерия и осадные башни были вовремя доставлены под стены города [Martin 2002: 374]73.

Русские конники быстро установили контроль над всеми литовскими территориями вокруг Полоцка. На поле боя ключевую роль сыграли части, вооруженные огнестрельным оружием. Стрельцы и пушкари74, расположившиеся на острове посреди Двины и на обоих берегах реки, обстреливали литовцев, ведших огонь со стен города, и прикрывали государев полк, который осуществлял попытки штурма. Стрельцам удалось поджечь укрепление (острог), находившееся возле реки, что сыграло ключевую роль в последовавшем взятии города. После того, как сам город пал, замок какое-то время еще продолжал сопротивление, хотя литовцы не могли рассчитывать ни на передышку, ни на помощь со стороны. Русская артиллерия продолжала обстреливать крепость, и неделю спустя осажденные сложили оружие. Хотя Иван IV проявил снисходительность по отношению к гарнизону Полоцкого замка, согласно летописям, сам город был разграблен и сожжен, католические храмы были разрушены, а множество мужчин, женщин и детей были угнаны в плен [Чернов 1954: 50–51]75. В Полоцке был оставлен русский гарнизон, а остальное войско с царем во главе вернулось в Москву после двух месяцев зимней кампании. Русские инженеры восстановили поврежденный замок и построили новые укрепления вдобавок к уже существующим. Полоцкий поход является прекрасной иллюстрацией того, что при благоприятных условиях русское войско могло успешно завершить хорошо продуманную и подготовленную недолгую осаду.

Однако взятие Полоцка стало последним успехом Ивана IV в этой войне, так как боевые действия на разных фронтах начали истощать ресурсы Русского государства. Иван отчаянно сражался за то, чтобы сохранить свои ливонские завоевания, однако его стали преследовать потери и поражения. Литва тем временем не жалела расходов на войну и постепенно восстанавливала утраченные позиции. В 1564 году из-за ошибок командования русское войско потерпело тяжелое поражение от литовцев на р. Улле близ Орши (к юго-востоку от Полоцка) из-за оплошности воевод [Чернов 1954: 51]. Вскоре после этого в Литву бежал князь Андрей Курбский, один из виднейших политических деятелей Русского государства и успешный военачальник, ярко проявивший себя в Казанском походе. Еще одно поражение от литовцев ждало русских в 1567 году в битве при Чашниках, при этом южные границы русской империи все время подвергались набегам со стороны крымских татар.

В тот самый момент, когда Ливонская война приняла неблагоприятный для Москвы оборот, в жизни Русского государства произошел коренной перелом. В приступе гнева, возможно, вызванного поражениями в русско-литовской войне, Иван IV подверг свой двор опале и уехал из столицы в Александровскую слободу – крепость приблизительно в 100 км от Москвы. Вскоре после этого, к ужасу своих подданных, он разделил свое царство на две части. Земли, которые перешли в его личный удел, получили название опричнина76; они были изъяты из состава Русского государства, и многие землевладельцы лишились своих вотчин и поместий. У опричнины были свой государственный аппарат и своя армия, в которой к началу 1570-х годов состояли 15 000 стрельцов и казаков. Тем временем остальная часть Русского государства, названная земщиной, управлялась отдельно. В годы начавшегося после этих событий террора Иван использовал опричников для того, чтобы избавляться от тех своих подданных, кого он подозревал в измене. В 1570 году опричное войско с чудовищной жестокостью взяло и разграбило Новгород77.

Вряд ли стоит удивляться тому, что в этот период глубочайшего внутриполитического кризиса положение дел в войне с Литвой складывалось для Русского государства не лучшим образом. К внутренним проблемам добавились и внешние. В 1569 году в результате Люблинской унии Великое княжество Литовское и Королевство Польское объединились в государство Речь Посполитая. Несмотря на то что у этого союза были и минусы, Литва получила прямой доступ к военным ресурсам более богатой и обладающей бо́льшим населением Польши. Возникла перспектива создания антирусской коалиции между Речью Посполитой и Швецией, и в это же время, в 1569 году, Османская империя предприняла поход на Астрахань, о котором шла речь выше.

Поразительно, но, несмотря на весь хаос, царивший внутри страны, Русское государство по-прежнему изыскивало ресурсы для ведения активной военной политики. Ответственность за защиту южных границ русских земель была поровну поделена между земщиной и опричниной. Опричные войска также участвовали и в боевых действиях в Ливонии и Литве, хотя собирать, снабжать и содержать армии, воюющие на западе, обязана была как раз земщина. Впрочем, эти коллективные военные усилия не приносили успеха – скорее всего, из-за внутренних противоречий, раздиравших Русское государство, а не из-за коррупции или плохого командования78. Пытаясь переломить ситуацию, Иван Грозный предложил герцогу Магнусу, владевшему Эзелем, стать «королем Ливонии», вассалом русского царя. Однако и под командованием Магнуса, брата датского короля Фредерика II, русские войска не смогли добиться больших побед. Затем Иван нанял датского корсара Карстена Роде, который создал собственную эскадру, занимавшуюся каперством на Балтике; после нескольких успешных операций датский король положил конец этой пиратской деятельности, арестовав несостоявшегося русского адмирала [Разин 1955: 374; Королюк 1954: 73 и далее].

В 1571 году Русское государство потерпело самое сокрушительное поражение за все годы правления Ивана Грозного, когда крымский хан Девлет-Гирей предпринял очередной набег на Русь. Неизвестно, почему объединенные силы земщины и опричнины, охранявшие южные границы империи, не смогли остановить продвижение татарского войска. Скорее всего, свою роль сыграли сразу несколько факторов: русские войска были деморализованы; воеводы не смогли договориться между собой о распределении обязанностей; раздор внутри страны, безусловно, препятствовал эффективной мобилизации. К изумлению своего сюзерена, турецкого султана, Девлет-Гирей прорвал оборону русских крепостей, устремился на север к Москве, разграбил и сжег столичные посады, после чего беспрепятственно вернулся домой. Именно тогда Иван всерьез раздумывал о том, чтобы отдать крымскому хану Астрахань и, возможно, даже Казань, чтобы предотвратить дальнейшее разорение [Lemercier-Quelquejay 1972: 557–558]79.

Крымское войско у стен Кремля потрясло царя до такой степени, что в самом скором времени, в 1571–1572 годах, опричнине пришел конец, однако поведение Ивана Грозного не стало более рациональным. Первыми решениями вновь созданного единого правительства стали реформы, направленные на укрепление южных границ государства, и возобновление активных военных действий против Литвы на территории Ливонии. В Русском государстве были 22 крепости с постоянным гарнизоном, многие из которых входили в линии укреплений на границе со степью. В гарнизонных войсках было немало служилых людей «по прибору»: стрельцов, пушкарей, воротников и казаков [Разин 1955: 334]. Рядом с ними «осадную службу» несли и помещики. На «осадную службу» назначалось только мелкопоместное дворянство или те помещики, которые не могли участвовать в дальних походах, то есть самые бедные представители этого сословия, чье социальное и экономическое положение было почти таким же, как у городовых казаков [Щепкина 1890: 6–7]. Защита южных рубежей Русского государства нуждалась в более продуманной организации, и в 1571 году Иваном Грозным был утвержден «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» – фактически первый русский устав пограничной службы. Возле всех крупных крепостей были созданы постоянные заставы (сторо́жи), продолжительность службы в которых составляла шесть недель в период с 1 апреля до начала зимы. Помимо постоянных застав возникли и заставы передвижные (разъездные станицы), которые непрерывно перемещались вдоль всей границы, отыскивая сакмы – следы, оставленные татарскими всадниками. Станичников было так много, и их маршруты были проложены так умело, что они охватывали всю степную границу. В случае необходимости станицы и сторо́жи оповещали о приближении татарских загонов местные гарнизоны, предупреждали об угрозе население пограничья, которое успевало скрыться в близлежащих крепостях, и передавали известия о набегах конным отрядам, которые были расположены в стратегически важных местах вдоль всей засечной черты и были готовы по первому сигналу выехать навстречу врагу [Беляев 1846а]80. Сторо́жи и станицы не могли защитить южные рубежи империи сами по себе, однако благодаря пограничной службе угроза русским землям со стороны крымских татар существенно снизилась. В 1572 году хан Девлет-Гирей, не ожидая встретить серьезного сопротивления, решил повторить свой прошлогодний успех и отправился в новый поход на Русь. Предупрежденное о приближении татар русское войско встретило армию крымского хана и разгромило ее в битве при Молодях, тем самым лишив Девлет-Гирея благосклонности его сюзерена в Константинополе [Буганов 1959: 174–177; Lemercier-Quelquejay 1972: 558–559]81. После 1577 года в Ливонской войне Русское государство вновь перешло к активным действиям с переменным успехом. Людские и материальные ресурсы Москвы были не бесконечны; когда Иван Грозный снова обратил свой взор на Запад, он предпочел воевать в Ливонии, а не в воспрянувшей духом Литве. В ходе военной кампании 1572 года был взят замок Вейсенштейн (ныне Пайде, Эстония), в то время как вассал русского царя король Магнус безуспешно осаждал Ревель. К 1575 году русские захватили Пернов (ныне Пярну, Эстония) и разорили почти всю центральную Ливонию. Вслед за этим были взяты Динабург, Кокенгаузен (ныне Даугавпилс и Кокнесе) и другие города в Польской Ливонии. Почти вся территория бывшей Ливонской конфедерации, за исключением Риги, Ревеля и Эзеля, оказалась в руках Ивана Грозного. Однако в 1576 году в Ливонскую войну вновь вступили другие державы. Шведы, под чьим контролем находился Ревель, возобновили активные действия. Шведские войска разбили русских под Перновом, а затем совершили неожиданный и стремительный рейд к русской границе и в 1581 году захватили Нарву и Ивангород. Какое-то недолгое время фортуна улыбалась королю Магнусу, так как ливонские города предпочли видеть своим правителем его, а не других претендентов из соседних стран. Однако после длительного междуцарствия в недавно образованной Речи Посполитой был выбран новый монарх – Стефан Баторий, и польский сейм согласился выделить средства на войну с Иваном Грозным. К радости местного населения, польско-литовские войска вскоре вытеснили русские гарнизоны из нескольких захваченных Москвой крепостей [Александров, Володихин 1994: 120; Новодворский 1904: 158]. В 1579 году Стефан Баторий отвоевал обратно Полоцк и, перейдя границу, отправился в поход на русские земли. В 1580 году он взял Великие Луки, которые оборонял относительно небольшой гарнизон под командованием воеводы Ивана Воейкова [Королюк 1954: 101–102; Olejnik 1998: 142–143]. Затем пал Холм, и Стефан Баторий начал пятимесячную осаду Пскова (1581–1582); в то же время шведы напали на Русское государство с севера.

Хотя в 1577–1582 годы военно-административная система Русского государства удивительным образом продолжала исправно функционировать, ресурсы Ивана IV были истощены. С середины 1550-х годов его империя почти непрерывно находилась в состоянии войны. Хотя в начале Ливонской войны кампании русских войск перемежались временными перемириями, эти перерывы в боевых действиях не использовались для отдыха и восстановления сил. Напротив, во время этих передышек Иван Грозный насаждал гарнизоны в новых приграничных крепостях, подавлял восстания в Казанском ханстве и отразил свыше 20 крупных набегов крымских татар. В итоге эта непрекращающаяся война, ведущаяся на многих фронтах, логичным образом привела к тому, что выполнение военных обязанностей – как служилыми людьми «по прибору», так и помещиками – становилось все более трудным делом [Новиков 1790]82. Раздоры внутри страны и экономическая сумятица, вызванные опричниной, тоже не способствовали улучшению ситуации. Опричный террор и вызванный им политический хаос расширили те трещины в фундаменте Русского государства, которые ранее были едва заметны. Русская экономика, которая в середине XVI столетия процветала, оказалась в глубоком кризисе. Некоторые землевладельцы, чьи поместья были отобраны опричниками, получили новые земли рядом с Казанью, а затем вновь были переселены обратно [Скрынников 1961: 226–230]. Быстрота, с которой только что захваченные ливонские территории распределялись между русскими помещиками, показывает, что плодородных земель внутри самого Русского государства, достаточных для содержания поместного войска, оставалось немного [Демидова 1998: 122–196]83. Во второй половине 1570-х годов русская экономика начала ощущать последствия того, что землевладельцы вместо того, чтобы управлять своими вотчинами и поместьями, постоянно воевали вдали от дома. Их крестьяне, задавленные налогами и оброками, начали массово продавать себя в рабство или просто сбегать на пограничные территории. Для того, чтобы как-то исправить положение дел, после 1580 года были введены ограничения на переход крестьян от одного хозяина к другому. Однако это не остановило бегства; в следующие десятилетия некоторые землевладельцы, обедневшие в результате всех этих событий, тоже оставляли свои поместья и бежали.

Последствия этих процессов для армии были предсказуемо тяжелыми. Поместная конница была главной ударной силой русского войска, но многие землевладельцы перестали появляться на обязательных смотрах. И даже из тех, кто объявлялся на пункте сбора, немалое число дезертировало, вынуждая правительство отправлять за ними погоню [Буганов 1960: док. 1 и 2; Флоря 1998: док. 28; Скрынников 1975: 45–46, 49]. Общая численность конников, доступных для мобилизации, уменьшилась. В Ливонии и Литве правительство Ивана Грозного компенсировало нехватку людей тем, что задействовало в боевых действиях татар и других иноземцев, процент которых в вооруженных силах Русского государства на финальном этапе войны существенно вырос [Martin 2002: 384–387]. Кроме того, в русской армии стало больше казаков, стрельцов и других служилых людей «по прибору», хотя у правительства Ивана Грозного не хватало средств для того, чтобы платить им за службу. Тем не менее свыше половины войска, которое было собрано в 1580 году для защиты Пскова, состояло из таких ратников. Однако, несмотря на все эти усилия, число людей, принимавших участие в последних кампаниях Ливонской войны, неуклонно снижалось84. Русское государство – как и его соседи – не могло далее нести расходы, связанные с ведением столь продолжительной войны.

В начале 1580-х годов Москва была вынуждена заключить мир со Швецией и с Речью Посполитой. По условиям Ям-Запольского мира (1582) между Русским государством и Речью Посполитой Иван IV должен был отказаться от всех захваченных им в Ливонии земель и крепостей; взамен Стефан Баторий возвращал ему русские города, захваченные в результате похода на Псков, при этом восстанавливалась прежняя граница между Литвой и Русским государством. В 1583 году на три года было заключено первое Плюсское перемирие со шведами, в результате которого за Россией остался только узкий выход к Балтийскому морю в устье Невы; Нарва, Ивангород и ряд других городов отошли Швеции.

Царь Федор

Положение, в котором оказалось Русское государство после смерти Ивана Грозного в 1584 году, было близким к катастрофическому. Русская империя переживала политический, социальный и экономический кризис. Как ни странно, почти полтора десятилетия правления немощного сына Ивана Федора I (годы правления 1584–1598) прошли в относительном мире и спокойствии – в значительной степени благодаря мерам, принятым его шурином и амбициозным главным советником Борисом Годуновым.

К удачам этого совместного правления следует отнести и некоторые достижения на военном поприще. Возобновившееся после 1590 года противостояние между Русским государством и Швецией завершилось в 1595 году подписанием Тявзинского мирного договора, условия которого были более выгодными для Москвы. Итоги Ливонской войны были сокрушительными для русских: Речь Посполитая вышла из нее победителем, а некогда слабая Швеция сделала крупные территориальные приобретения. Однако после смерти Стефана Батория и в Речи Посполитой, и в Швеции началась борьба за власть; благодаря этому, а также некоторому экономическому подъему в отдельных регионах Русского государства, царь Федор и Борис Годунов решились начать войну со шведами, которая длилась с 1590 по 1595 год. Обе стороны участвовали в этом конфликте с большой осторожностью, и за краткими военными кампаниями следовали перемирия и передышки. После первого нападения войск Федора I шведы были вынуждены отдать русским города Ям, Копорье и Ивангород, однако им удалось отстоять Нарву. В следующей военной кампании русские войска разорили окрестности Выборга и Або (ныне Турку), а шведам не удалось вернуть себе Ивангород. Продемонстрировав свою военную мощь, Федор решил ограничиться достигнутыми успехами, тем более что возникла угроза вступления в войну Речи Посполитой [Soloviev 2002: 47–48, 52]. Помимо Ивангорода и Копорья, Русское государство получило часть побережья Балтийского моря (Ингрию) и Кексгольм (Корелу).

В десятилетия, последовавшие за смертью Ивана Грозного, стало окончательно ясно, что судьба русской империи в огромной степени зависит от защищенности ее южных и юго-восточных рубежей. В то время как центральные области Русского государства обезлюдели из-за становившегося все более тяжелым налогового бремени и тягот, связанных с несением военной службы, население пограничья неуклонно росло благодаря притоку людей из различных сословий, некоторые из которых даже шли на понижение своего социального статуса. Борис Годунов – сначала в качестве регента, а затем уже и как царь – направил этот миграционный поток в полезное для государства русло, позаботившись о строительстве новых крепостей. В цепи укреплений, защищавших Русское царство от угрозы из степи, возникли новые звенья: Ливны и Воронеж (1586), Елец (1592), а также Белгород, Оскол (ныне Старый Оскол), Волуйка (ныне Валуйки) и Кромы (1593). Наконец, был построен город Царев-Борисов (1599), который на удивление «далеко выдвинулся в степь». Это был тщательно укрепленный и обнесенный двойной деревянной стеной и земляным валом городок с гарнизоном почти 3000 человек, две трети которого (в 1600 году) составляли конные и пешие ратники, вооруженные огнестрельным оружием [Багалей 1887: 38, 43, 49, 50]. Пункты сбора войск для защиты границы были перенесены дальше на юг – далеко за Оку. За счет строительства всех этих крепостей и переселения на новые территории большого количества людей – гарнизонных войск, крестьян и беженцев – граница Русского государства, если брать в расчет возделываемые земли, за полтора десятилетия между смертью Ивана Грозного и началом нового столетия продвинулась на юг примерно на 480 км. Схожие, пусть и не столь стремительные и непрерывные процессы происходили и в бывшем Казанском ханстве, где тоже возводились новые крепости, укреплявшие власть русского царя на этих землях и способствовавшие дальнейшему продвижению на восток. Эти крепости становились все более заметными островками русского присутствия на бескрайних просторах Сибири85.

Однако военная и сельскохозяйственная колонизация степного пограничья Русским государством вызвала ответную реакцию со стороны соседних стран и народов. Так, вскоре после своего основания Воронеж был захвачен и сожжен черкасскими казаками [Khodarkovsky 2002: 123; Ходарковский 2019; Hellie 1972: 175; Багалей 1887: 38, 42–50]. Восстания и волнения сотрясали Казанское ханство все 1580-е и 1590-е годы, и восстановление порядка там дорого обходилось Москве. Когда попытки добиться повиновения от местного населения путем обращения его в христианство и другими способами оканчивались неудачей, правительству Федора I приходилось отправлять в Казань войска [Khodarkovsky 2002: 123; Ходарковский 2019; Pelenski 1974: 274–275; История Татарии 1937: 128]. И Крымское ханство, и Ногайская Орда были в эти годы враждебно настроены по отношению к Русскому государству, хотя этот антагонизм не всегда носил открытый характер. Так, например, Крым не вел боевых действий против Федора и донских казаков, когда вступал в противостояние с общими врагами (Литвой и запорожцами) или подчинялся приказам, исходившим из Константинополя [Imber 2002: 65–71; Смирнов 1946, I: 134, 149–150]. Однако крымские ханы прекрасно понимали, чем грозит им дальнейшая экспансия Русского царства на юг. В 1587–1588 годах и позднее в начале 1590-х годов, когда было завершено строительство новых крепостей на границе степи, крымцы совершили несколько крупных набегов на русские земли. Один из таких походов завершился тем, что крымское войско прорвалось сквозь цепь русских укреплений, дошло до Москвы и сожгло столичные предместья, однако не стало осаждать Кремль и отступило. Это был последний поход, в котором войска Крымского ханства смогли подступить к Москве. Тем не менее в 1590-х годах Русское царство вновь стало платить Крыму дань [Hellie 1972: 98, 177; Khodarkovsky 2002: 124; Ходарковский 2019; Анисимов 2003: 81].

Военный кризис?

В исторической перспективе представляется очевидным, что военная политика конца XVI века поставила перед Русским государством две очень непростые проблемы. Первая была связана с тем, что прежнему внутриполитическому устройству, которое объединяло московского государя и его двор общими военными и политическими интересами и сыграло важнейшую роль в успехе русской экспансии, был нанесен тяжелый удар. Хотя его базовая структура сохранилась, политическое равновесие, когда царь принимал решения, советуясь с боярами и служилыми князьями, в годы правления Ивана Грозного почти постоянно было нарушено: сначала в период регентства Елены Глинской и боярского правления, а затем царским самодурством, административными реформами, Земским собором и, как следствие всего этого, ослаблением влияния бояр. Все попытки восстановить прежнюю систему и объединить правящую элиту Русского государства, предпринимавшиеся при Федоре I, воспринимались лишь как временные меры по одной веской причине – из-за отсутствия у царя наследника.

Второй не менее важной проблемой стали фундаментальные политические и экономические изменения, сотрясшие поместную систему. Суть ее заключалась в том, что в награду за преданную службу царю дворянин получал кусок пахотной земли и высокий социальный статус. Поместье было базовым элементом всей этой конструкции; поместная конница – результатом. Однако затяжная и почти непрерывная Ливонская война наряду с безумной внутренней политикой Ивана Грозного привели к тому, что эта система стала давать сбои. Прежде всего, у государства просто не было достаточного количества пахотных земель. Только один из сыновей знатного конника мог унаследовать его поместье. Остальные, как правило, претендовали на то, чтобы получить свои земли из казны. Отпрыскам великих боярских родов доставались в наследство семейные вотчины, однако после того как через несколько поколений эти земли дробились на крошечные наделы, многим из них тоже приходилось надеяться на раздачу поместий. Какое-то время эти запросы удавалось удовлетворять благодаря успешным завоеваниям и захвату новых территорий. Однако в результате опричнины и поражения в Ливонской войне проблема нехватки пахотных земель вновь резко обострилась. Уже в начале 1560-х годов ситуация, при которой безземельный дворянин, служивший в поместной коннице, состоял на иждивении своего отца или брата, была довольно частой.

Однако дело было даже не только в недостаточном количестве земли как таковом. Для того чтобы поместная система функционировала как должно, одной земли было мало – нужна была еще и рабочая сила. Иначе говоря, требовался стабильный прирост населения и создание приемлемых условий жизни, при которых крестьяне были бы готовы трудиться на благо своего хозяина. Однако Ливонская война легла на плечи русского крестьянства невыносимым экономическим бременем, поскольку из-за нее не только выросли государственные подати на содержание стрельцов и артиллерии и строительство новых крепостей, но и увеличился оброк, выплачиваемый непосредственно помещику, который теперь часто участвовал в далеких военных кампаниях. Эта фискальная нагрузка, усугубленная повсеместным разорением вследствие опричнины, привела к тому, что огромное количество крестьян не могли более возделывать хозяйские земли. Люди стали массово покидать центральные регионы Русского государства – либо переходили на службу к более крупным землевладельцам, либо переселялись на новые земли в южной части империи, либо вообще бежали за пределы страны. Не все помещики страдали от этого бегства в одинаковой степени. Наиболее часто крестьяне оставляли небольшие поместья, где налоговое бремя было особенно тяжелым. Иногда их даже переманивали к себе на службу владельцы крупных соседних поместий, где условия жизни были значительно лучше.

К сожалению, вся эта ситуация нанесла тяжелый удар вооруженным силам Русского государства. Многие рядовые конники – даже те, что в начале войны обладали приносящими доход поместьями, – к концу 1570-х годов не могли более соответствовать требованиям о службе. В 1570-х и 1580-х годах некоторые помещики отказывались от участия в походах и оставались дома для того, чтобы самим возделывать землю или не давать сбежать своим оставшимся крестьянам. Наказывать их или их людей было бессмысленно. В 1590-е годы крестьянский выход был временно запрещен, однако эта мера была принята слишком поздно и не спасла от разорения мелкопоместное дворянство. В конце концов даже небольшой экономический подъем 1590-х годов завершился Великим голодом (1601–1603).

У всего этого были очень важные последствия – как социополитического плана, так и военного. Дети боярские и дворяне, лишившиеся своих поместий и крестьян, более не имели привычных атрибутов своего высокого социального статуса. Кроме того, у них не было средств, за счет которых они могли нести военную службу, восстановить свое положение в придворной иерархии и даже попросту прокормиться. Чем ближе к концу столетия, тем больше таких людей устремлялось в поисках счастья на юг – либо в недавно построенные крепости, либо в поселения по ту сторону границы, где они вливались в беспокойную и буйную казачью массу, состоявшую из таких же беженцев и тех, кто давно обосновался в степном приграничье.

Не вполне понятно, насколько все эти факторы повлияли на изменение русской военной доктрины в конце XVI века. Правящая верхушка Русского государства, безусловно, сознавала, что поместное войско ненадежно и непригодно для решения целого ряда боевых задач; однако мало кто ставил под сомнение ценность поместной конницы как таковой [Fletcher 1967: 179–180; Флетчер 2002]. Пересмотр фундаментальных принципов организации русской армии был опасен не только с политической точки зрения, но и с чисто военной: в Восточной Европе конница по-прежнему была важнейшим стратегическим и тактическим инструментом ведения войны. Конные войска играли ключевую роль в наступательных боевых действиях. Они использовались для отражения набегов и в разведке, могли заниматься фуражировкой за пределами разоренной войной местности, а также осуществлять тактику выжженной земли. Главной характеристикой конницы была мобильность: бесценное качество для государства, которому приходилось воевать на фронтах, отстоящих друг от друга на 1500 км, притом что снабжение и переброска войск по рекам не всегда были возможны. Позицию русского правительства о важности роли конницы разделяли и в других восточноевропейских странах. На протяжении следующих 100 лет кавалерия составляла почти половину от общей численности армии не только в Русском государстве, но и в Швеции, Османской империи и Речи Посполитой [Stevens 2002: 153–154]. Таким образом, поместная конница по-прежнему оставалась ударной силой русского войска – отчасти по экономическим и военным соображениям, отчасти в силу инерции. Почти каждый год объявлялся сбор войск для отражения татарских набегов. Для недолгих военных кампаний быстрота и мобильность были важнейшими достоинствами. Русская конница блестяще продемонстрировала свою способность добиваться успеха в таких условиях – особенно на раннем этапе Ливонской войны. За то время, что требовалось обученному стрельцу на перезарядку пищали, умелый конник, всю жизнь практикующийся в стрельбе из лука на охоте в своем поместье, успевал выпустить в сторону противника несколько стрел; при этом, в отличие от стрельца, чье содержание недешево обходилось казне, помещик сам обеспечивал себя всем необходимым. Даже в начале XVII века Русское государство не хотело переходить на конницу другого типа или снаряжать своих конников огнестрельным оружием (хотя те из них, кто являлся на службу с пищалями, вносились в отдельные разрядные книги и получали порох) [Буганов 1959: 169, 174].

Впрочем, сохранив поместную конницу, в конце XVI века Русское государство не только признавало заслуги других своих войск и важность различных военных инноваций, но и стало уделать им больше средств и внимания. Строительство крепостей, организация пограничной службы, производство пушек – все эти меры оказались очень успешными в военном плане. Создание постоянной армии – особенно стрелецкого войска, вооруженного пищалями, – позволило использовать в ходе боя тактику ведения массированного огня (хотя в то время русская пехота еще не умела маневрировать). Стрельцы показали себя надежными и боеспособными солдатами как в ходе Ливонской войны, так и на гарнизонной службе. Однако политический и экономический кризис помешал повышению их статуса в военной иерархии Русского государства конца XVI века. Организация стрелецкого войска и его использование на поле боя не предполагали каких-либо изменений в структуре главной ударной силы русских вооруженных сил – поместном войске. Русское правительство даже не пыталось возложить на помещиков обязанности, выполняемые стрельцами: эта попытка привела бы к политическим потрясениям. Вместо этого были созданы совершенно новые войска, в которых на контрактной основе служили представители более низких сословий – стрельцы, пушкари и некоторые казаки. Социальный статус этих людей был невысок, однако правящая элита Русского государства сознавала их необходимость: видно, как всю вторую половину XVI столетия число их неуклонно растет. Впрочем, поскольку ближе к концу века ресурсы Москвы истощились, правительство стало оплачивать услуги этих солдат не денежным жалованьем, как поначалу, а другими средствами – в частности, налоговыми льготами и участками земли. В трудное для русской империи время эти поощрительные (хотя и потенциально вредные) меры помогли не только сохранить постоянные войска, но и увеличить их численность – особенно тех, что служили в гарнизонах.

В последние годы XVI века московская правящая верхушка прекрасно сознавала всю глубину политического (и военного) кризиса, в котором оказалось Русское государство, однако фискальные и экономические ресурсы страны были почти исчерпаны. В такой ситуации русское правительство не имело возможности в кратчайшие сроки исправить военное положение страны или проводить реформу вооруженных сил. Временные меры – такие как запрет на переход крестьян от одного хозяина к другому или предоставление стрельцам торговых привилегий – помогали только в краткосрочной перспективе, а иногда и вредили в долгосрочной. Для того чтобы возникла политическая воля на проведение крупномасштабных преобразований, необходимо было, прежде всего, решить ключевой вопрос, стоявший перед Русским государством: кто станет наследником почти прервавшейся царствующей династии?

Карта 5. Ливонская война и Смутное время (1558–1619) (взята из книги Р. Фроста «The Northern Wars: War, State and Society in Northeastern Europe, 1558–1721» [Frost 2000])

Заключение первой части

XVI век: успехи и ограничения

В конце XV и начале XVI века Русское государство проводило на удивление успешную экспансионистскую политику. За счет завоеваний, а также дипломатических маневров и правления боярских родов, к середине 1550-х годов Великое княжество Московское поглотило близлежащие княжества, города-государства и ханства, расположенные на Среднерусской возвышенности. Некоторыми из этих успехов Москва была обязана удачно сложившейся международной обстановке, а не собственным действиям. Расширив свои владения, московская правящая династия (Даниловичи) постепенно отказалась от принятого у Рюриковичей лествичного права в пользу более надежного права первородства – наследования от отца к старшему сыну. Постепенно объединяя прежде независимые политические субъекты в династический союз, русское правительство создало административный аппарат, который позволил собрать из разрозненных земель единое государство. И, наконец, что самое поразительное, из местных дружин, которые ранее подчинялись только своему князю, московскому государю удалось создать единое войско, ради службы в котором люди на удивление легко отказывались от прежних региональных и феодальных связей86.

Экспансия Русского государства на юг и на восток привела к возникновению на окраинах империи огромных приграничных областей (на самом деле речь здесь идет о территориях, не принадлежащих ни одному государству и не имевших очерченных границ). Это была зона политического и военного противостояния между Русским царством, коренным населением Северной Сибири, Крымским и центральноазиатскими ханствами, грозной и хорошо вооруженной Османской империей и, на самом востоке, Китаем. Кроме того, это была территория культурной адаптации и конфронтации. В этой евразийской лесостепи оседлые сельскохозяйственные сообщества сосуществовали (к несчастью для себя) с полукочевыми скотоводческими племенами; ислам сталкивался с враждебными по отношению друг к другу католицизмом и православием, а государства с централизованной военно-фискальной бюрократической системой взаимодействовали с мощными, но слабо организованными племенными союзами, жившими за счет сбора дани. Эти культурные границы не всегда были четко очерчены и не всегда совпадали с границами политическими; очень часто они накладывались одна на другую. Так, в православном Русском государстве были татарские помещики, а в русском войске – отряды татарской конницы; когда это было выгодно, русское правительство поощряло казачью вольницу, а в других обстоятельствах называло казаков «разбойниками».

Три с лишним столетия главной военно-политической задачей Русского государства было установление контроля над степью. Московское войско представляло собой стремительную легкую конницу, которая могла быть мобилизована в кратчайшие сроки; неудивительно, что в культурном и политическом плане русская элита была тесно связана со степной жизнью и бывшим повелителем – Золотой Ордой. В 1520-х и 1530-х годах, как и в предыдущем столетии, русская армия по своей структуре, социальному составу и организации снабжения фактически представляла собой степное войско87; в значительной степени это фундаментальное устройство вооруженных сил Русского государства оставалось прежним и в течение следующих ста лет.

Однако в середине XVI века в ходе экспансии на запад Русское государство столкнулось со странами, проводившими столь же агрессивную внешнюю политику – Польшей и Литвой, объединившимися в единое государство – Речь Посполитую, и Швецией. В силу своего геополитического положения и политических амбиций оба этих государства (хотя и по-разному) были вовлечены в процессы военных преобразований, стремительно происходивших в Западной и Центральной Европе. В новой военной доктрине, взятой на вооружение также и в Османской империи, делался акцент на артиллерию и осадную войну, строительство фортификационных сооружений, создание обученных пехотных полков, участвующих как в штурме, так и в обороне крепостей, и формирование государственного аппарата, который помогал бы содержать и снабжать эти новые войска; впоследствии стали применяться боевая подготовка и тактические новшества с акцентом на использование пехоты. Такие широкомасштабные военные преобразования требовали больших расходов и влекли за собой существенные перемены в административном и социальном устройстве.

Правители Русского государства понимали, что для того, чтобы не уступать соседям, нельзя было оставаться в стороне от военных инноваций; особенно важно все это стало в тот момент, когда обострилось династическое и территориальное соперничество Москвы с Речью Посполитой и Швецией. Очень скоро русская армия обзавелась превосходной осадной и полевой артиллерией, русские крепости на западе строились по последнему слову фортификационной науки, а небольшие стрелецкие отряды, получавшие жалованье и состоявшие на постоянной службе, умели вести массированный огонь. Однако все эти перемены не привели к появлению армии, организованной по какому-то единому европейскому образцу. Напротив, явление, известное в истории как «пороховая революция», принимало самые разные формы как в самой Европе, так и за ее пределами. В Русском государстве эти инновации сосуществовали наряду с мобильной легкой конницей – такое необычное сочетание наилучшим образом отвечало его геополитическому устройству и имперским амбициям. Благодаря военным реформам и искусному ведению степной политики Русское государство добилось огромного успеха, покорив в 1540-х и 1550-х годах Казанское и Астраханское ханства.

Однако участие в Ливонской войне (1558–1583) едва не разрушило эту прежде безотказно работавшую систему. Хотя поначалу русские кампании в Ливонии завершались быстрыми победами, интенсивность и продолжительность этой войны оказались слишком непомерны для армии Ивана Грозного. В результате Русское государство столкнулось с глубоким внутриполитическим кризисом. С начала 1560-х годов поместному войску, сражавшемуся в Ливонии, все труднее было содержать себя за счет оставшихся без присмотра поместий и даже захваченной на поле боя добычи. Пытаясь соперничать с экономикой объединившихся в единое государство – Речь Посполитую – Польши и Литвы, Русское государство стало повышать налоги. Деньги шли на содержание поместного и стрелецкого войск, на артиллерию и на строительство крепостей. Крестьяне из центральных и западных областей Русского государства (а также нередко и их хозяева) стали массово сбегать в степь, спасаясь от тяжких поборов и ужасов опричнины; в результате центральные области русской империи обезлюдели. Разрушение аграрной экономики привело к тому, что государственная казна, обремененная военными расходами, опустела. Войска, сражавшиеся в Ливонии, были вымотаны долгой войной; пошли поражения – как от шведов, так и от польско-литовских сил. Экономические проблемы и прекращение дальнейшей экспансии поставили под сомнение способность государства обеспечить поместьями следующее поколение русской элиты, то есть выполнить важнейшее условие договора, заключенного между московским царем и знатью.

Восстановление внутриполитического равновесия, которое было в значительной степени нарушено Ливонской войной и последовавшими за ней событиями, стало главной задачей Русского государства в начале следующего века. Новое государственное устройство сложилось только после окончания Смуты и воцарения династии Романовых; именно оно на долгие годы обусловило характер военных преобразований, происходивших на границе с Евразией.

Часть II

1598–1697

Глава четвертая

Политические предпосылки военных реформ

Общий обзор

Вступление Русского государства в XVII столетие было отнюдь не спокойным и гладким. После смерти в 1598 году царя Федора I, последнего представителя древней династии Рюриковичей, русская империя почти на два десятилетия погрузилась в пучину гражданской войны (Смуты), кровавых раздоров и интервенции со стороны иностранных государств88. В течение этих 20 лет первоочередным политическим вопросом, стоявшим перед Русским государством, было воцарение нового монарха и основание им легитимной династии – будь то в результате завоевания, «избрания», пропаганды или манипулирования и интриг. Сменявшие друг друга в Кремле правительства больше были озабочены проблемой выживания, чем системными реформами. Сначала Борис Годунов (годы правления 1598–1605), затем его сын Федор (год правления 1605), а за ними Лжедмитрий I (годы правления 1605–1606) и Василий Шуйский (годы правления 1606–1610) боролись с внутренними врагами, оспаривавшими их право называться царем; с 1604 года главным очагом сопротивления Москве были южные земли Русского государства. В 1610 году, после крушения центральной власти, в Русское царство вторглись шведы и поляки – первоначально по приглашению бояр. Иностранная интервенция привела к росту патриотических настроений в русском обществе, и этот импульс был поддержан Русской православной церковью. В 1612 году собранное в провинции народное ополчение в конце концов освободило Москву от поляков. Этот исторический период, известный под названием Смутное время, формально завершился в 1613 году после того, как на Земском соборе царем был избран Михаил Романов, бывший в родстве с Рюриковичами через первую жену Ивана Грозного Анастасию Романовну. Однако военные действия – особенно против Швеции и Речи Посполитой – закончились только после подписания Столбовского мира (1617) и Деулинского перемирия (1618).

После тревожных десятилетий Смуты мало у кого остались сомнения в высочайшей эффективности дисциплинированных и обученных войск, вооруженных огнестрельным оружием и ведомых многочисленными офицерами. И стрельцы, и устроенные по европейскому образцу отряды во главе с иностранными наемниками сыграли ключевую роль во многих сражениях той эпохи – роль, куда более важную, чем предполагала их численность. Легкость, с которой соседи Русского государства, Швеция и Речь Посполитая, вторглись в конце Смуты в охваченные внутренними раздорами русские земли, устранила последние сомнения на этот счет. Обе эти державы имели в своем распоряжении, среди прочего, хорошо обученную и способную к маневрированию пехоту и большой офицерский корпус. Когда правительство Михаила Федоровича поставило перед собой задачу вернуть утраченные после 1618 года земли, у него не было другого выхода, кроме как сделать ставку на такие же прошедшие боевую подготовку войска под управлением профессиональных военных – главным образом на пехоту.

Однако если военные цели, стоявшие перед Москвой, были ясны, то для их выполнения необходимо было преодолеть серьезные социополитические и экономические барьеры. Двор Михаила Романова, особенно в первые годы его правления, вынужденно выстраивался по тем же принципам и лекалам, что и при Рюриковичах – Иване IV и его предках. В идеологическом плане это способствовало более быстрой легитимации новой династии и восстановлению политической стабильности и привычного порядка вещей. С практической точки зрения, возвращение к служилому государству с его опорой на поместную систему обеспечило молодому царю поддержку со стороны прежней политической элиты. Кроме того, это позволило с минимальными затратами создать хоть какие-то вооруженные силы в разоренной бесконечными гражданскими войнами стране.

Однако эта вновь сделанная ставка на поместное войско, собранное из представителей преданной царю знати, обернулась большими проблемами, у которых не было быстрого решения. Было очевидно, что помещики более не представляли собой эффективную военную силу. Когда в начале своего правления царь Михаил пытался изгнать из своих земель оккупационные войска шведов и поляков и подавить постоянно вспыхивающие восстания, ему приходилось для этого прибегать к помощи казаков, которых он открыто презирал. К 1630 году, несмотря на поддержку правительства и общий экономический подъем, по меньшей мере 40 % русских помещиков89 все еще не могли выполнить минимальные требования к несению воинской службы, по которым они даже не обязаны были обеспечить себя огнестрельным оружием. Хуже того, по соображениям социального престижа, они не желали вступать в войска нового типа, в которых так нуждалось Русское государство. Поэтому правительству Михаила Федоровича приходилось надеяться на то, что эти разорившиеся помещики смогут принести пользу в пограничных крепостях, где их бедность и отсутствие современной военной подготовки не станут препятствием к службе.

Все эти обстоятельства не только не развеивали опасения мелкопоместного дворянства по поводу сохранения своего социального и военного статуса, но, напротив, лишь усиливали их. После окончания Смутного времени помещиков особенно остро волновал вопрос доступности новых земель и сохранения (или возвращения) крестьян, которые могли бы эти земли обрабатывать; земля и крестьяне не только давали помещику надежду на возрождение его экономического благосостояния, но и определяли его политический статус. Другие опасения помещиков были вызваны «выскочками»-казаками и служилыми людьми «по прибору», которые еще при Иване Грозном стали играть в русской армии все более важную и значительную роль. С каким бы презрением к ним ни относились царь и его приближенные, они доказали свою эффективность в годы Смуты и из-за своего низкого политического и экономического статуса не так противились бы вступлению в войска нового строя. Ясно было одно: прежде чем создавать столь желаемую дисциплинированную и хорошо обученную армию, необходимо было определиться с теми людьми, которых можно было бы завербовать в это войско, не ввергая при этом неокрепшую новую монархию в политический и социальный кризис.

Еще одно препятствие на пути к созданию такой армии находилось в экономической и административной плоскости. Содержание большого профессионального постоянного войска легло бы тяжелом бременем на сельскую экономику с ее слабой производственной мощностью и на облагаемые большими налогами города и ярмарки, даже несмотря на наметившийся экономический подъем. Однако в Русском государстве постепенно сформировался бюрократический аппарат, который научился эффективно извлекать и использовать доступные ресурсы. Новые канцелярии (приказы) по-прежнему базировались в Москве, подчинялись царю и не были заинтересованы в том, чтобы поддерживать политическое или региональное недовольство действиями Кремля. Изменения в региональном управлении укрепили вертикаль власти; когда Русское государство понемногу оправилось от последствий Смуты, царь Михаил получил возможность беспрепятственно проводить свою внутреннюю политику, оказавшуюся весьма эффективной.

Правительство Михаила Федоровича вместо того, чтобы решать наболевший вопрос с дворянами и детьми боярскими, решило потратить скопленные средства иначе. В спешном порядке из иностранцев и русских людей, принадлежавших к разным сословиям, были набраны полки «нового строя» (или полки «иноземного строя»), которыми командовали офицеры-наемники, и в 1631 году Русское царство объявило войну Речи Посполитой [Hellie 1972: 170; Сташевский 1919: 12, 56]. В короткие сроки были потрачены гигантские средства, и в 1632 году русская армия численностью 34 500 человек, почти половина из которых состояла в полках «нового строя», осадила крепость Смоленск. Посреди длившейся два года осады решимость русского правительства довести войну до победного конца пошатнулась из-за смерти главного инициатора этой кампании – отца царя Михаила, патриарха Филарета, а также в связи с опустошительными набегами крымских татар на оставшиеся без защиты южные границы Русского государства. Русская армия потерпела сокрушительное поражение, и большинство иностранных наемников вернулись домой.

Тогда Москва обратила свое внимание на юг и занялась масштабным строительством и укомплектованием новых укреплений на границе со степью. Эти усилия не только восстановили и даже существенно увеличили оборонительные возможности Русского государства, но и дали правительству Михаила Федоровича возможность обходным путем решить часть стоявших перед ним острейших социально-политических вопросов. В результате Русское государство вновь заявило о своих притязаниях на Северное Причерноморье. Благодаря своим новым административным и военным возможностям оно смогло превратить южное пограничье в плацдарм для очередной территориальной экспансии.

Тем временем, боясь лишиться поддержки со стороны помещиков, Романовы и приближенные к ним бояре с неохотой пошли на ограничение прав крестьянства. В 1620-е и 1630-е годы были увеличены сроки сыска беглых крестьян. А в 1649 году было принято новое Соборное уложение, по которому крестьяне были навечно прикреплены к земле. Крепостничество, ставшее косвенным последствием Московского восстания 1648 года (Соляного бунта), во многом обусловило ход военных (и многих других) преобразований на 200 лет вперед.

Начало Смуты

Начало периода, вошедшего в историю под названием Смутного времени, или Смуты, принято отсчитывать с восшествия на престол Бориса Годунова (годы правления 1598–1605). Борис Годунов, происходившей из помещичьей семьи средней руки, возвысился при дворе Ивана Грозного, затем стал доверенным советником следующего царя Федора I, который был женат на его сестре, а вскоре стал фактическим регентом, поскольку Федор был очевидно не способен управлять Русским государством самостоятельно. После смерти Федора при московском дворе началась борьба за власть среди боярских кланов, которую Годунов выиграл, подвергнув впоследствии репрессиям своих политических противников. Имевший большой опыт в управлении государством и связанный с династией Рюриковичей через брак, Борис Годунов был избран царем на спешно собранном по такому поводу Земском соборе90.

Став единоличным правителем, Борис Годунов до какой-то степени продолжал следовать военному и внешнеполитическому курсу, начало которому было положено в предыдущее царствование. Русские войска продвинулись глубже в Сибирь, был предпринят окончившийся неудачей поход в Дагестан. Новые деревянные городки – Царев-Борисов (1599) и Томск (1604) – обозначили притязания Русского государства на земли, лежащие за переделами старых границ. Кроме того, была проведена грандиозная реконструкция Смоленской крепости – город был обнесен массивными стенами, соединенными друг с другом многоэтажными оборонительными башнями, типичными для этого региона [Разин 1955, 3: 159; Разин 1999, 3; Косточкин 1964: 71–119].

Однако состоявшие на контрактной службе служилые люди «по прибору», процент которых в армии Ивана Грозного постоянно увеличивался, в вооруженных силах Русского государства при Борисе Годунове стали играть куда менее важную роль, чем раньше. Многие из них были переведены из действующей армии на полупрофессиональную гарнизонную службу. После Ливонской войны стрельцы и пушкари, годами не получавшие положенного им жалованья, вынужденно занимались торговлей; Борис Годунов официально закрепил такой порядок вещей, переведя их в податное городское сословие вместо того, чтобы вернуть им их прежний статус. На казаков и прочих служилых людей в южном приграничье были возложены дополнительные обязанности и повинности. Эти меры правительства вызвали большое недовольство со стороны местного населения [Багалей 1887: 10; Скрынников 1988: 106–107, 111, 114–115; Dunning 2001: 69, 88–89; Анпилогов 1967: 381–383; Миклашевский 1894: 62–63].

Вместо того чтобы опереться на стрельцов и казаков, Годунов сделал ставку на европейских наемников, которые были в курсе всех последних военных инноваций и не имели сословных или феодальных связей в Русском государстве. Изначально у него на службе состояло 2500 таких людей, в числе которых был и французский капитан Жак Маржерет, ставший затем автором известных мемуаров о Смутном времени. В течение нескольких лет Борис Годунов увеличил число иноземцев в русских вооруженных силах до четырех с лишним тысяч человек – столько же было при Иване Грозном, хотя тогда их статус был несколько иным [Hellie 1972: 169; Сташевский 1919: 9]91.

В то же самое время правительство Годунова прилагало огромные усилия для поддержания поместной системы. Новая династия не могла себе позволить покуситься на военные и политические привилегии поместной конницы. Напротив, Годунов пытался вернуть ей былую мощь, предпринимая как раз те меры, которых требовали сами помещики. Общее мнение было таково, что, имея в своем распоряжении постоянную рабочую силу в лице крестьян, землевладельцы смогут вновь разбогатеть, а увеличение благосостояния помещиков, в свою очередь, приведет к тому, что они вновь станут представлять собой грозную боевую силу.