Приманка на кровь

-- Страшно! -- жмуря глазки и тряся головою, как лошадь от оводов, взвизгивала Римочка, -- и ужасно интересно! Я непременно закрою глаза и сразу открою! -- и она зажмурилась, а потом открыла глаза и окинула лучистым взглядом штабс-капитана Нелепо, который в смущении только крякнул и покрутил свой ус.

-- Губернаторша, наверное, будет, -- сообщил белобрысый чиновник с видом государственной тайны.

-- Мама, с утра пошли Анисима! -- крикнула с конца стола Симочка, -- а то все места разберут!

-- Вас все равно не возьмут, вы маленькая, -- поддразнивал ее поручик.

Симочка встряхивала головою.

-- Я убегу и проберусь в цирк все равно!

-- Вас дома накажут...

-- А я домой не вернусь! К вам убегу, -- и она задорно смеялась. Через минуту она спрашивала:

-- А как вы думаете, он сразу умрет?

-- Если головой вниз, то сразу!

Носатый гимназист с жаром доказывал подруге Симочки, что полиция не может помешать Гаэтано разбиться насмерть, а подруга Симочки стояла на том, что полиция все может.

Генерал говорил хриплым басом:

-- Я помню, как в Астрахани один через солдат со штыками прыгал, и напоролся... Впечатление сильное!..

-- Вы будете? -- опрашивала у генеральши жена прокурора.

-- Придется, -- отвечала со вздохом генеральша, -- вы видите, дети требуют! Но мои нервы...

Вдова Сигова жала под столом ногу юного поручика и говорила ему:

-- Из цирка вы меня домой везете. Я буду совсем, совсем без сил...

-- Интересно, очень интересно!.. -- повторял батарейный командир, -- ха-ха! Прыжок дьявола! Ловко!..

И все сходились на том, что это -- ужасно, но все-таки -- интересно, и что непременно надо пойти на этот "удивительный" бенефис...

IV.

В воскресенье погода удалась на славу. Был ясный, светлый день и легкий мороз сковал грязь на площади.

Около цирка царило небывалое оживление. Штатские, военные, гимназисты и реалисты, группами входили в двери цирка и останавливались в хвосте длинной вереницы людей, стоящих перед окошечком с надписью "Касса", из которого раздавался звонкий, веселый голос Стеллы.

Она едва успевала отрезать билеты и принимать деньги. Сидевшая позади нее бледная Стефания торопливо наклеивала марки.

Сам Воробьев то входил в каморку, то выходил из нее, отдавая приказания Ермолаю, на помощь которому он нанял еще двух, и братьям Алекс, явившимся его добровольными помощниками.

-- Ты, Павлуша, уже все время следи за ними! -- говорил Воробьев. -- Лампы заправили ли? Опять, отрубями чтобы арену посыпали! А ты, Митя, значит, все оборудуешь. Пива, водки, колбасы больше, сыру. Сласти возьми. Понял?

-- Чего ж мудреного?

-- Так иди! А, Семен Фомич! Ну, ну, устраивайтесь.

Бакалейщик, заплативший Воробьеву за этот вечер тридцать рублей, позвал своих молодцов и занялся устройством буфета.

Воробьев ликовал в душе, но наружно сохранял угрюмый, степенный вид.

Когда, он проходил мимо ожидающих очереди, в толпе раздавался шепот:

-- Он? Он и есть.

-- Действительно, в лице, знаете, решимость! Обреченный!

-- Говорят, роман у него. Любовь.

-- Жена изменила. На прошлой неделе убежала. Любил до безумия...

-- Дьявол тебя возьми, -- сказал Гелотти, входя в "директорскую", -- по-твоему вышло. Будет полный сбор!

Воробьев только усмехнулся.

-- Просто и в ум не возьму, -- обернувшись сказала Стелла, -- со вчерашнего дня народ пошел. И идет, идет...

И когда наступил час начала представления, Стелла с сияющим лицом воскликнула:

-- Билеты все проданы!

-- Лишь бы шли. Впустим и без билетов, -- засмеялся Воробьев.

Вечером, при освещении 120 лампами, с чистой, аккуратно посыпанной песком и опилками ареной, наполненный зрителями, оглушаемый музыкой местного оркестра из 12-ти музыкантов, цирк имел нарядный, праздничный вид.

Все чувствовали себя взволнованными. Тимочки, Римочки и Симочки, заняв передние места в ложе, на все стороны кивали головами, как фарфоровые куклы и тарантили, как сороки.

К ним подошло несколько офицеров.

-- Откуда он упадет? -- спрашивала громко Симочка.

-- Сверху! -- сострил поручик и захохотал.

-- Грубиян, -- сказала Симочка.

-- Я думаю, будет стук, -- томно говорила Тимочка, -- я тогда открою глаза.

Римочка толкала генеральшу и говорила:

-- Смотри, мама, дура Анфисова в декольте приехала. Это в цирк-то!..

-- Высоко, да! -- басил генерал, стоя внизу в креслах.

-- И обратите внимание, ваше превосходительство, -- говорил адъютант, -- голая земля. Никаких настилок.

-- Если я здесь, -- говорила жена прокурора жене губернского казначея, -- то единственно для наблюдения нравов. Какая жажда крови! Ужасно! Я напишу в Петербург своему другу Шавкину и он сделает корреспонденцию.

-- Я сама возмущаюсь, -- отвечала жена казначея, -- я сказала мужу: Жан, мне это противно. Но сама губернаторша. Вы понимаете...

-- Тссс...

И сама губернаторша, обворожительно кивая налево и направо, опустилась в кресла у барьера ложи и, приложив лорнет к глазам, стала обводить вокруг рассеянным взглядом.

В уборных и конюшне царило оживление. Павлуша с Митькой уже надели свои балахоны, вымазали мукой лица, провели кармином полосы до ушей и превратились в "любимцев публики, веселых братьев Alex", Вампа ходила по конюшне в костюме жокея и податной инспектор, сопя и кряхтя, не сводил глаз с ее ног, обтянутых шелковым трико.

Стелла в коротенькой юбочке уже сидела на доске седла высокой лошади, которую Гелотти держал под уздцы, словно надо было сдерживать ее ретивость.

И у всех были веселые лица; со всех сторон раздавались смех и шутки.

Полный сбор радует даже избалованных удачей артисток.

Воробьев взял в руки колокольчик.

-- Готова?

-- Готова! -- ответила Стелла, оправляясь и хлопая по шее лошадь.

-- Тогда с Богом!

Он заболтал колокольчиком. Оркестр грянул. Занавес раздвинулся и Гелотти выбежал с лошадью.

Представление началось.

V.

Говоря по правде, представление мало чем отличалось от таких же представлений в столичных цирках. Оркестр играл вальс и галоп, лошадь, хрипя и встряхивая головою, грузно и лениво скакала вокруг арены, Гелотти покрикивал и щелкал длинным бичом, а Стелла приседала, поднимала то одну, то другую ногу, принимала грациозные позы и, наконец, прыгала через полотнища коленкора и сквозь обручи, обтянутые тонкой бумагой.

Гелотти выходил с дрессированными собакой и кошкой, братья Alex потешали публику оплеухами, а Франц Тонти изумил всех своей силой; затем скакала Вампа, беря барьеры и гикая, спрыгивая на арену и вскакивая с разбега на спину лошади; Стефания ходила по проволоке...

Все, как везде. С видимой бедностью выдумки, с невидимым, постоянным риском искалечиться.

Время приближалось к последнему номеру, к упражнениям Гаэтано, и напряженное состояние видимо подымалось среди зрителей.

Братья Alex в качестве музыкальных клоунов сыграли на гармонике и гитаре, проплясали казачка и удалились.

На время наступил перерыв.

Затем они же, уже переодетые и умытые, вышли на арену и молча, сосредоточенно, стали приготовлять приборы для номера.

Они отвязывали веревки, приводили в движение блоки и друг за другом с крепких стропил цирка, сверху из черной ямы, качаясь, спускались трапеции. Сперва одна, потом другая. Затем в противоположных концах цирка спустились две площадки, которые тотчас веревками, притянутыми к барьеру, были установлены неподвижно. И, наконец, опустился толстый канат и вытянулся, как огромный шест подле площадки.

Приготовления окончились.

В цирке наступила тишина. Губернаторша смотрела на слегка колеблющиеся в воздухе трапеции, и от них переводила взгляд вниз, на арену. И все делали тоже.

-- Это прямо ужасно будет, -- шептала уже без всякого жеманства Тимочка.

-- Да-с, номер! -- озадаченно бормотал председатель управы.

Симочка теребила рукав поручика:

-- Как вы думаете, он сразу?..

-- Нет, вероятно что-нибудь покажет... Нельзя же так.

Вихрястый вертелся подле редактора и, шлепая губами, шептал:

-- Уж и статья! Муар-антик! Суперфлю! Я уверен, что меня в Петербург пригласят.

-- Ждите!

-- Тссс...

Раздался звонок, и на сцену двумя легкими прыжками выбежал Гаэтано.

Цирк огласился громом рукоплесканий. Дамы перевесились через борты ложь, чтобы лучше рассмотреть его, а он, подтягивая кушак и оправляя корсаж, весело кланялся на все стороны и задорно улыбался галерее.

На нем было оранжевое трико, охватывавшее его стройные ноги; красноватая мойка и черный корсаж в серебряных блестках.

Он поклонился еще раз, и легкими шагами подошел к канату.

Зрители жадно следили за каждым его движением. Вот, он поднялся на площадку и стал отвязывать шнурки, притягивающие трапеции.

На противоположной площадке, пройдя через оркестр, стоял Гелотти и делал то же самое.

Гаэтано вытер платком руки и ухватился за трапецию.

Он с размаху качнул трапецию от себя, и она стала плавно описывать в воздухе дугу.

Гаэтано подпрыгнул.

-- Галло! -- и, метнувшись по воздуху, ухватил свободную трапецию и вскочил на площадку рядом с Гелотти.

-- Галло! -- и метнувшись снова, он опять птицею перелетел над ареною цирка, и уже стоял на своей площадке, кланяясь и вытирая платком руки.