Молитвенник хаоса

Болезнь и ложь — источники тайн, и хотя кажется, будто все наши легенды сотканы из бреда, всё-таки нас за уши не оттащишь от выгребной ямы духовности, созданной по образу и подобию наших грязных водоемов, мы так яро голосили о чистоте, что лишились ее окончательно, мы восстановили человеческие жертвоприношения и настолько запутались, что перестали осознавать, что делаем.

Что может с нами случиться такого, что было бы хуже текущего положения? Может ли само небытие подняться на уровень наших преступлений, и не надо ли нам умереть дважды, чтобы их искупить? Пустота есть благо, пустота свята, и те, кто жаждет видеть ее соприродной злу, хотят только длить власть зла и путем этой власти длить свою жизнь на Земле.

Если бы мир стал языческим, он бы не надругался над природой. Язычники обожествляли природу, они, в большинстве своем, поклонялись деревьям и источникам; вместо времени, которое так называемые богооткровенные религии помещают в центр своих догматов, Язычники делают ставку на пространство и, за несколькими исключениями, они предпочитали трансценденции меру и превыше всего ценили гармонию.

Религии, зовущиеся богооткровенными, привили нам фанатизм, и христианство, которое пошло по этой дороге дальше остальных, обожествило безумие, восславило неспоследовательность и узаконило беспорядок во имя некоего высшего блага. Пока его ужасающим тезисам соответствовали только недостижимые орудия, люди к нему приспосабливались, но когда наши творения поднялись на их высоту, мы ощутили, насколько наши императивы непомерны и, более того, — безумны.

Идея воплощения — одна из самых чудовищных идей, и будущее верно опознает в ней движущую силу наших неразрешимых парадоксов, приведшую, среди прочего, к насилию над природой, к которому нас готовит трансценденция и которую узаконивает ненависть к дольнему миру: не следует забывать, что в глазах христиан именно Мир, Плоть и Дьявол формируют анти-Троицу.

Что с того, что новомодные христиане отказываются подписываться под теми тезисами, которые я озвучил, и что, начитавшись теологов, они пытаются ограничить себя следствиями из этих тезисов! Они только усугубляют беспорядок и в лабиринте своих парадоксов только глубже погружаются в ошибки, пытаясь исправить непоправимое.

Непоправимое уже свершилось, и дух непомерности, который ранее принадлежал Церкви, теперь охватил весь мир, вертикаль догматов только явственней расползается по швам и, сталкиваясь с протяженностью, меняет ее масштабы. Отыщутся мыслители, которые с восторгом примут это потрясение, и среди церковников найдутся такие, которые восславят надругательство над ойкуменой в надежде на новую духовность.

Так что мы движемся к животному состоянию и целим в расчеловечивание, несмотря на гомилии и вопреки всем пророчествам веры, напрасно мы строим из себя грешников, в действительности мы просто семяизвергающие роботы: человек никогда не был таким, каким его воображала Церковь. Нужно и заново дать ему определение, и заново продумать мир, но теперь для всего этого уже стишком поздно, поэтому остается отдаваться мечтам.

После катастрофы наши потомки — крошечная доля теперешнего человечества — будут почитать источники и деревья, они обручат Землю с Небом, они признают идею жертвенности отвратительной, а идею трансценденции — кощунственной, они восстановят в правах всё, что было запрещено религиями: священную проституцию и ритуальный промискуитет, культ потомства и поклонение символам, иерогамию и сатурналии.

Они увидят человека таким, каким он всегда и был, а не таким, каким должен был стать, они не станут опять поддаваться проповедническим иллюзиям, они откажутся совершенствовать аппарат, которому недоступно совершенство, они осознают; что духовность недостижима для больших чисел и что ошибочно учить всех одному и тому же по примеру так называемых богооткровенных религий.

Пусть лучше большинство поклоняется идолам и плоти, истинное зло начинается тогда, когда мы виним их в этом и заставляем врать и нам, и себе, пусть лучше простые люди ассоциируют божества с радостью, чем с раскаянием, и пусть оргазм будет для них тем, чем для Христиан стало пресуществление.

Веками и тысячелетиями мы идем по ложному пути, настала пора платить, одного разочарования недостаточно для искупления, и нам уже не вернуть потерянный Рай, сперва нужно избыть всё самое хаотичное и тёмное, что готовит нам Ад.

Мы всё еще настолько слепы, что искренне любим тех, кто не перестает нас обманывать, и мы всегда будем их прощать, несмотря на их преступления и ошибки, мы продолжим следовать их абсурдному учению и плясать под их дудку, как если бы они были пастухами, а мы — презренными животными.

И всё-таки они сведут нас в пропасть, эти безгрешные люди, которых мы только что не обожествили, поколение за поколением они заблуждаются, а мы отказываемся это признавать и приносим им в жертву свои интересы, свою честь, и скоро на тот же алтарь мы сложим и наше будущее. Много ли знает история примеров такой откровенной глупости?

Выжившие в последней катастрофе оценят нашу слепоту и увидят в ней предвестницу конца, который нам уготован, они разгадают ту логику, пути которой нам неведомы.

Ибо мы не выходим за пределы этой логики, и в мире, который, судя по всему, становится только более абсурдным, мы уже не спрашиваем себя, заслужили ли мы ту участь, которой нам не избежать, наши традиции готовят нас к этому, наши идеи обрекают нас на это, наша послушность быстро берет свое после короткой вспышки протеста, и наши привычки утверждают нас в этом после тщетного мгновения потерянности.

Мы хотим то, что хотим, в той мере, в которой себя мыслим, так что мы хотим то, что хотят наши господа, пусть и вместо нас. Изобретение нам недоступно, хоть это и было бы нам на руку, и мы со всей решительностью собираемся вокруг того, что нас разъединяет.

Мы не решаемся порвать с тем, что нас влечет, и мы воображаем, что жертвенность творит чудеса. Жертвуем ли мы собой? Приличия непреложны, и придет время и нам их соблюсти, и мы пожертвуем собой ради наших мертвых богов и трухлявых идолов, мы облекли этот акт такой важностью, что стоит нам пролить кровь за идею, она становится оправдана, независимо от ее содержания.

Идеал заступает на место инстинкта, и повальное стремление умирать, охватывающее рыб и насекомых, грызунов и жвачных, завоюет и нас с помощью идеала, призванного нас одурачить.

В тот самый миг, когда мы кажемся себе наиболее достойными и бескорыстными, когда мы страстно увлечены и мечтаем о бессмертии, тогда-то мы убиваем в себе человеческое и движемся по наклонной. Вот где таится истинный трагизм ситуации и величайшее падение, которое нас ждет со дня на день.

Нам не избежать видовых законов, а эти законы, в свою очередь, восходят к законам, регулирующим животные сообщества, и мы отыщем ключ к нашим поступкам в безднах под нашими ногами, а не над нашими головами. Идеал — это отблеск инстинкта и, по всей видимости, его антипод; сила его заключается в гнусности его происхождения, а также в удовольствии. которое мы испытываем, когда под благородными предлогами отдаемся своим порывам, мы просим у идеала приукрасить оргазм и скрыть следующий за ним упадок сил.

Человек из всего извлекает удовольствие, даже из собственной гибели.

Мы обречены, и те из нас, кто это знают, не имеют права голоса. А когда имели, предпочитали молчать. Что уж теперь проповедовать перед глухими, просвещать слепых? Разве уберечь их теперь от того движения, которое их уносит?

На нас надвигается ужасающее будущее, оно настигнет нас со дня на день, мы погрузимся в него, сами того не понимая, и нам останется только одно — в отчаянии умереть в мире, непригодном для жизни. Люди вечно сражались за владение землями, скоро они будут кромсать друг друга за доступ к воде. А когда закончится воздух, мы станем резать друг друзу глотки, чтобы иметь возможность дышать посреди руин.

Мы ждем от науки чудес, и скоро мы станем требовать от нее невозможного, но наши нужды ее превзошли, и никогда уже нам ее не хватит, нельзя требовать Рая на Земле, когда ее топчут несколько лишних миллиардов, неизбежным становится Ад и наука только способствует этому, когда пляшет под дудку наших полоумных пастырей. Будущее покажет, что единственными провидцами среди нас были Анархисты и Нигилисты.

Именно тогда, когда на рассвете этого века человек приблизился к чувству счастья, когда начал надеяться на будущее без болезней и голода, без каторги и террора, в этот самый момент случилось непоправимое и силы прошлого возвратились и восторжествовали как никогда прежде, несомые бесчисленными людскими потоками.

Хватило двух поколений для удвоения мирового населения, хватило трех — для утроения, в четвертом население увеличилось в семь раз, и наши религиозные и моральные лидеры, застигнутые врасплох, могли только заниматься демагогией и тянуть время, напуская тумана на наши истинные проблемы: и это преступление им не простится, ибо они останутся преступниками перед лицом будущего, они предпочли процветанию человечества собственное спокойствие, имея возможность просвещать народы и рассказывать им о духе наших орудий, они только прочнее утвердили народы во лжи и настолько позорно их обезоружили, что нет теперь бессилия под стать нашему.

Поэтому-то Анархисты и Нигилисты правы, когда их тошнит от якобы морального порядка, порядка хаоса под видом морали.

Нам нужно новое Откровение, которое провозгласило бы обветшалость тех, которые нам известны. Но известные нам Откровения никуда не исчезли, их мертвый груз в союзе с Фатумом обрушивается на нас, порядок и хаос образуют единство, которое нам не разрушить.

Анархисты и Нигилисты — последние разумные и чувствительные люди среди марширующих глухих и воинственных слепых, но в наш век недостаточно быть ни разумным, ни чувствительным, чтобы изменить что бы то ни было. Нужно заменить порядок другим порядком, а не беспорядком, мораль — другой моралью, а не аморальностью, веру — другой верой, а не пустотой, и мертвых богов — богами рождающимися.

Нам не нужны агитаторы, нам нужны пророки, нам нужны религиозные гении, которые бы соответствовали нашему веку и нашим творениям, ибо те, память о которых мы лелеем, все без исключения остались в прошлом. Они в прошлом, и все, кто на них ссылаются, их предают. Никакая традиция не защищает от будущего, ибо будущее беспрецедентно и у мира больше нет убежища.

Поскольку большинство людей еще не вылезли из пеленок, им нужно Откровение, и в их простейших будничных действиях им нужна помощь богов, которые наконец наставят их на путь бесплодия, раз плодовитость угрожает выживанию нашего вида: ни гражданским властям, ни университетам, забитым именитыми мыслителями, недоступен тот авторитет, который могут взвалить на себя боги.

Между тем. наши боги проповедуют то воздержание, то плодовитость, а нам не нужно ни то, ни другое, нам нужно, чтобы плоть имела право на причитающееся ей удовольствие и чтобы удовольствие было угодно не только людям, но и богам. Мы хотим, чтобы богов связывали с удовольствием и чтобы люди, получая удовольствие, верили, что таким образом отдают дань богам.

Нам нужно новое Откровение для нового Язычества, которое спасет мир, тот мир, который так называемые богооткровенные религии завели в лабиринт собственных парадоксов — и эти парадоксы невозможно больше терпеть, невозможно больше оправдывать, и невозможно больше отрицать их абсурдность. Не разврат разрушает мир, а плодовитость, долг — а не удовольствие.

Вместо того чтобы ждать, пока люди повзрослеют, а мы не знаем, решатся ли они на это когда-нибудь; вместо того чтобы пытаться открыть им глаза на неразрешимые проблемы и непостижимые парадоксы, которые не дано разрешить и постигнуть ни мудрецам, ни мыслителям; вместо того чтобы взывать к тому сознанию, которого у них нет; вместо того, чтобы взывать к доброй воле, которая есть фантазм; вместо того, чтобы взывать к чистосердечию, которое есть другой фантазм; вместо того, чтобы взывать к чистосердечию, которое есть только принятая галлюцинация; вместо того, чтобы надеяться на чудо (а к этому, в сущности, сводится всё обозначенное выше), нужно действовать так, как если бы всё вскоре погибло, нужно готовить себя к выживанию в условиях катастрофы, нужно думать о крупицах, которые останутся в непригодном для жизни мире, нужно осознать, что погибельные массы обречены и перестать учитывать их временное существование в своих размышлениях.

Мои слова могут казался бесчеловечными, но всё более бесчеловечным будет становиться наш век и нравоучениями этого не изменить, напрасно поди бросятся в храмы, ибо храмы обрушатся на головы прихожан — лягут тенью всеобщей смерти.

Наш век хочет выбрать всё и сразу, поэтому у нас нет стиля, наш век хочет всё понять, поэтому он не может выбраться из лабиринта, наш век хочет даже очеловечить погибельные массы как таковые, поэтому грядет вселенская резня.

Мы хотим невозможного, и вскоре ото всех наших возможностей останется только тень, мы высаживаемся на Луну, а дома пожираем свои фекалии, скоро наши дети будут есть то, что мы сейчас считаем омерзительным, нас ожидает насколько абсурдная и страшная жизнь, что лучшие из нас предпочтут смерть, безумие и хаос порядку — порядку второй смерти и вечного безумия и организованного хаоса.

Будущий порядок будет намного более бесчеловечен, чем все, которые нам доводилось видеть, он будет лгать нам наиболее изощренно и дурачить наиболее эффективно, это будет монстр, теплый и методичный в своей бесформенности, таинственный и плоский, ускользающий и деспотичный, всепожирающий — и всё-таки неуловимый. Хуже всего то, что, заманив нас в свою ловушку, он не даст нам погибнуть, поскольку он не только обманщик, он — сама слабость.

Нам не избежать обмана порядка, а порядку не уберечь нас ни от хаоса, ни от смерти, такова логика нашего положения, и мы чувствуем, как пятьдесят веков всей своей тяжестью готовили нас к этому.

Худшие среди людей нынче самые беззаботные, текущее наше состояние позволяет блюстителям справедливости и святым объединяться с учеными и философами, худшие люди празднуют безоговорочную победу и, как представляется, их в этом не упрекнешь, они могут безнаказанно смеяться над разваливающимися формами и разлагающимися ценностями в надвигающемся беспорядке. Они могут опереться на порядок, они могут возвыситься над ежеминутным, которое кишит угрозами, они могут гордиться тем, что выбрали место в тени, и умереть на этом празднике победителями: они своё получат.

У нас больше нет способов защищаться от этого, они плывут по течению, которое несется в пропасть, а мы — против, мы одни гребем в обратном направлении, мы одни противимся порядку, одни отказываемся быть, быть в этом мире орудиями простоты среди толп, быть жертвами их надувательства.

Никто нам не сказал правды, некому больше защитить правду на Земле, слишком сложно ее вообразить, и тех, кому она открывается, будет становиться всё меньше.

Наш век застал смерть ясных и прозрачных идей, мы не можем ни о чём договориться кроме недомолвок, приличии и интересов: сколько простора открывается для неопределенности. Мы не можем ни о чём договориться и уже ни во что не верим. Нужно видеть галлюцинации, чтобы сегодня во что-нибудь верить.

Все наши великие личности стали трагичны, — это доказывает, что и они потеряли веру. Религия просто встроилась в порядок в качестве его элемента, но хуже всего то, что она выбрана порядок хаоса и смерти, и тех, кто попробует оживить религию, назовут еретиками, и в будущем ересь станет той маркой, по которой можно будет опознать искреннюю веру.

Повсюду рушатся системы, как плесень плодятся секты, но нас не спасет ни пыл, ни спонтанность отдельных людей. Уже слишком поздно, мы уже кружимся в воронке, нас уносит неизбежное течение, и мы знаем, что обречены.

Когда я слышу, как наши так называемые духовные наставники выпивают на нас поток банальностей, когда я вижу, как толпа существ, скорее напоминающих жвачных, чем людей, внимает этой чепухе, я чувствую, что мы глупеем и что мы заслужили уготованную нам участь.

Я знаю, что все жвачные исполняют свой животный долг, они тянут плут, покрывают самок, они бодаются и телятся, они дают обществу молоко, а иногда и мясо, но вот бы им еще решить очеловечиться и спросить себя, чего стоит всё то, чему их учат и что им проповедуют.

Как так получилось, что к куче бредовых побасенок добавили веру, пусть и по привычке? И не стыдно им жить, не чувствуют они разве, что бесчестят себя и что вежливость в этих вопросах есть просто признание провала? Интеллектуальный комфорт, который они ищут, уже недостижим, и никакой традиции их не обнадежить, одна только глупость еще остается на это способна.

Неужто мы так низко пали, что даже главы государств, изголодавшись по законности, вплетаются в общее стадо и играют комедию перед жвачными, которых ведут на пастбище?

Если бы люди больше ни на что не надеялись и ни во что не верили, они бы в тот же час отказались плодить свое семя, а наши проблемы разрешились бы в рамках одного-двух поколении путем глобального вымирания.

Я не единственный, кто во всё это верит, но если есть те, кто думает так же, сколько из них решились бы написать об этом или, того больше, — проповедовать с кафедры или заявлять во всеуслышание? И какое правительство стало бы терпеть такие поучения? И какая религия — такие проповеди? От нас без конца требуют надеяться и верить, мы должны надеяться черт знает на что, лишь бы только надеялись, мы должны верить во что нам угодно, лишь бы только верили, мы свободны выбирать из набора бредней те, которые нам подходят,

Между тем, все цели, на которые указывает надежда, все объекты, которыми оперирует вера, объединяет именно это — они бесповоротно глупы, а еще непростительны, поскольку нельзя еще одно поколение оставаться дебилами, когда наши орудия становятся свободнее нас самих.

Когда люди убедятся в том, что их дети будут несчастней тех, кто их породил, а их внуки — еще несчастней. Когда они поймут, что больше мир ничем не излечить, что науке не сотворить чудес и что Небо так же пусто, как их кошелек, что все духовные наставники лгут, все правители — идиоты, а все политики — бессильны, их охватит отчаяние, и они станут прозябать в неверии, но умрут стерильными.

Между тем, стерилизация представляется той формой, которую принимает спасение, и без отчаяния и неверия люди никогда не согласятся быть стерильны, в особенности женщины. Нас губит оптимизм, и оптимизм по определению греховен.

Отказ от надежды и отказ от веры неизбежно ведут к отказу от размножения, мы изо всех сил стараемся не признавать эту связь, и даже те, кто желает опустошения мира, пока не стало слишком поздно, не решаются заявлять об этой связи из соображений выгоды. Поэтому никто не борется с причинами, все только сокрушаются о фатальных последствиях.

Бедные народы останутся бедными, и всем призывам к милосердию уже не исправить их участь, несчастные народы — те бездны, в которых исчезает спасение народов процветающих. Только опустошение — как бы оно ни наступило — может спасти их от нищеты.

Но мешает их национальная гордость, нужно еще обхаживать этих ничтожных людей, которые в своем безумии полагают, что, несмотря на всё их бессилие, у них есть права. Правда же в том, что те, кто подначивает их держаться за иллюзии во имя дутой духовности, только усугубляют беспорядок и готовят их к самому страшному будущему.

Лучше бы уже сейчас объяснить им, что голодающие сегодня попадут в бесконечный цикл голода, и много раньше, чем принято думать, ибо доброй воле не возместить нехватку запасов даже в странах, которые мы еще считаем богатыми, и я говорю «еще», потому что их изобилие целиком находится во власти войны.

После войны мы все станем нищими, а войны не избежать, потому что порядок, который мы поддерживаем, может разрешиться смертным миром — смертным в отношении как его императивов, так и его оснований.

Никакой духовности не возобладать над биологией и экологией, все духовные наставники остались в прошлом, нет никакой разницы между магами и священниками, мы равно заслуживаем презрения, ходим ли мы за советом к первым или проявляем уважение ко вторым.

Законам природы равно безразличны и экзорцизмы, и молитвы, и сегодня, когда мы всё лучше понимаем первые, преступно ставить им преграды и вдвойне преступно делать это из любви ко вторым. Никто не умрет от того, что мы откажемся приносить жертвы богам и почитать священников, по равнодушие к экологии и презрение к биологии грозят самыми трагическими последствиями дня всего человеческого рода.

Наши религии — чума, и власти, которые их поддерживают, — сборище развратителей. Вся наша духовность — просто род ментальной мастурбации, и теперь нам нужно мобилизовать все доступные ресурсы, если мы хотим заново продумать мир, в котором человек — единственный властелин жизни и смерти, — я повторюсь, и я прошу меня услышать, — единственный, ибо у метафизики кончаются алиби, и скоро мы уже не сможем скрывать от себя собственное бессилие.

Сколько еще можно себя обманывать? Всякие сроки вышли, а планета всё больше и больше вздувается от людей, подобно морю накануне бури, изнуренная почва сводит наши труды на нет, повсюду недостает воды, воздуха становится всё меньше, пища становится всё менее питательна, а отходы, отравляющие всё вокруг, заполонили ойкумену.

Будет ли час правды также часом нашей агонии? Что противопоставим мы собственной смерти? Чеки наших правителей или проповеди наших святош? К чему они нам, эти паразиты и пособники беспорядка? Первые ведут нас к разложению, вторые - благослови я ют первых, наставляя нас, и наставляют их, благословляя нас.

Мы движемся к хаосу ровным шагом, с сердцем, полным надежд, в мечтах о Земле Обетованной, где наука вознаградит наши тридцать миллиардов детей и внуков, сотни наций станут одним народом, и три расы сольются в одну. Сколько еще можно обманываться, ожидая прихода невозможного, и пренебрегать очевидным? Ибо, что бы ни случилось, человека не преодолеть.

Нас уже слишком много, а поскольку порядок не предусматривает чудес, мы никогда не сможем дать семи миллиардам человек — а именно столько нас может стать к ДВУХТЫСЯЧНОМУ году — то, чего мы не можем сейчас дать и половине от этого количества: эта мысль кажется ясной и очевидной, но в наше время ясные и очевидные мысли не в моде.

Европейский дух утратил свою остроту вместе с последовательностью, он доказал, что ему не подняться на уровень своих творений, когда передал их остальному человечеству. Африканцы и Азиаты наделяют новым смыслом заимствованные у нас слова, и они отомстят нам, пустив наш словарь на свои нужды и заставив нас сомневаться в себе.

Европа богата и слаба, История научила нас, что долг богатых — быть сильнее бедных, в противном случае — жди беды. Тем не менее наши духовные наставники и наши интеллектуалы испытывают такое острое чувство вины, что только упорствуют в ошибке, которая их пьянит, ибо она щедра, они боятся показаться Расистами — на случай, если наступит озарение. Но я уверен, что до озарения еще далеко и что Расизм еще о себе заявит.

Нам не избежать ни Голода, ни Расизма, а думающие иначе либо отрицают действительность, либо намеренно вводят в заблуждение. Мне не в чем упрекнуть человека с улицы, который становится всё более безразличным и считает себя довольным, индустриализация дала ему видимости счастья, пусть и мимолетного.

Мне не в чем упрекнуть человека с улицы, этого несчастного поневоле, которого способен разбудить только кошмар. Моя книга адресована не ему: я говорю с молодежью, которая бунтует в университетах против морали и порядка, слишком многие боятся этой молодежи, и мы знаем, что, если разразится война, она умрет первой.

Я обращаюсь к этим ритуальным жертвам, которыми порядок смерти пожертвует во имя морали, той морали, которую формирует жертва и питает кровь.

Я открываю им причины их бунта и оправдываю его, следовательно, я одобряю их и, тем не менее, советую подчиниться, ибо еще недостаточно быть правым, правым на века, нужно еще выжить в настоящем и дожить до того момента, когда будущее наступит.

Нет пользы от преждевременной правоты в мире, где мы еще не стали друг другу современниками. Нет пользы от преждевременной правоты и позорной смерти, как ее следствия.

Африканцы и Азиаты открыли национализм, и Расизм им не чужд. Эти люди идут по нашим стопам, и если мы дождемся того, что они захотят избавиться от заблуждений, мы станем или их вассалами, или их жертвами, наши женщины — их проститутками, а наши блага — их трофеями. Они не простят нам то, что унизив их, мы их затем не уничтожили. Они не простят нам то, что мы заставляли их отказываться от себя самих. Если они пожелают нас победить, они нас победят.

Мы преждевременно правы, а они заручились, с одной стороны, нашими наставниками под предлогом экуменизма, а с другой — нашими интеллектуалами под предлогом объективности: если мы упадем в эту ловушку, мы пропали.

Мы говорим о братстве, но забываем, что перед нами попрошайки и мстители, уродливые, грязные, развратные, жестокие и деспотичные, большие злодеи, чем худшие среди нас, и большие лжецы, чем наши самые закостенелые софисты.