Говорящий сокол

ПРИНЦ И ЧУДОВИЩЕ{19}

«Сюда, поди, поди, дитя, Ко мне головку приклони. И предскажу я не шутя Тебе ужаснейшие дни. Ах, много будешь ты страдать, Отведаешь морскую соль, И скал познаешь высоту, И горечь слез, и сердца боль. И будет у тебя не жизнь, — Одна печаль, одна маета, Спасешься, если трижды принц К своим прижмет твои уста». Узнала горя вкус она, Отведала морскую соль, На скалы лазила она, Ее томила сердечная боль. Звала и плакала она, Чтоб сына к ней прислал король. И услыхал королевский сын (О том шепталась вся страна), Что где-то есть уродина-тварь, Что гибнет без него она. Воскликнул принц: «Клянусь мечом! Хочу я на нее взглянуть!» Его брат Сеграмур сказал: «С тобой и я отправлюсь в путь!» Они построили легкий корабль, Поплыли по морским волнам. Зверь издали учуял их — Огонь трещит навстречу гостям, И так свирепо горел огонь, Что не пристать к прибрежным камням. «От берега дальше, Сеграмур! Не то вместо нас поплывет зола. Безумна, видно, злая тварь, Что все леса здесь подожгла». «Тебя я, рыцарь, не боюсь И не покину эти места, Пока меня прекрасный принц Не поцелует трижды в уста». Он перегнулся над скалой, Поцеловал ее лишь раз, Пребезобразнейшую тварь, Какую только видел глаз. «Тебя я, рыцарь, не боюсь И не покину эти места, Пока меня прекрасный принц Не поцелует трижды в уста». Он перегнулся над скалой И дал ей поцелуй второй. Она исчезла — и явилась Опять уродливой и злой. «Тебя я, рыцарь, не боюсь И не покину эти места, Пока меня прекрасный принц Не поцелует трижды в уста». Он перегнулся над скалой, Поцеловал он в третий раз. Исчезла тварь — а перед ним Красавица — лучше не видел глаз! «Любовь моя! — вскричал он тут, — Теперь всю правду мне открой: Морской ли змей тебя заклял, Или коварный волк лесной? Иль злая ведьма, иль колдун Прочел заклятье над тобой?» «Не змей морской, не волк лесной, То мачеха моя была, Что колдовала надо мной И мне всегда желала зла. Да будет проклята она! Клыки ей пусть наполнят рот! В Драконье логово она Пускай на брюхе поползет! И пусть весь мир вокруг нее Не будет жалости к ней знать, И до прихода Святого Мунго Ей избавления не ждать!»

ЖЕСТОКАЯ МАТЬ{20}

Она присела там, где шла, На лугу цветов ароматы, И там ребенка родила, Листы кустов примяты. «Ты улыбнулся не к добру, На лугу цветов ароматы, Ведь я от жалости умру, Листы кустов примяты». Ножа мелькнуло острие, На лугу цветов ароматы, Дитя зарезала свое, Листы кустов примяты. Могилку вырыла при луне, На лугу цветов ароматы, «Не докучай, младенец, мне: Листы кустов примяты». Пошла к заутрене _ и вот, На лугу цветов ароматы, На паперти младенец ждет, Листы кустов примяты. «Дитя! Твоя была б я мать, На лугу цветов ароматы, В шелка б тебя стала наряжать, Листы кустов примяты». «Когда твоим я был вчера, На лугу цветов ароматы, Не видел от тебя добра, Листья кустов примяты. Ты проклята навеки, мать, На лугу цветов ароматы, И места в раю тебе не ждать, Листья кустов примяты. Ты проклята! Бездонен ад, На лугу цветов ароматы, И нет душе пути назад, Листья кустов примяты».

ЮНЫЙ ХАНТИНГ{21}

«О, жена, ты не будешь мне сына качать, Я уеду к Гэрлоху, к ней. Там любимая — втрое лучше тебя, Я люблю ее втрое сильней. И даже пятки любимой моей Белей твоего лица». «Но сегодня со мной ты, мой муж, проведешь Всю ночку, до конца». Добрый эль она в Хантинга влила И пива целый жбан. И Хантинг, словно боров лесной, Мертвецки сделался пьян. Вино она в Хантинга влила — И снова добрый эль, И Хантинг сделался пьян, как вол, И свалился к ней в постель. Острый нож с ее пояса свисал, И его она сняла И глубокую рану этим ножом Она Хантингу нанесла. Уселась пташка на голову ей, Чирикнула звонко: «Чи-ви! О леди, зеленое платье свое Не запачкай в его крови!» «Зеленое платье от крови его Постараюсь я уберечь. Но ты уйми свой болтливый язык, Сдержи свою дерзкую речь. Слети же, слети же на руку мне, Голове моей дай покой! Серебром, серебром я тебе отплачу И монетой золотой. Каждый месяц клетку тебе менять Стану собственной рукой». «Не слечу я на руку, не слечу, Не спущусь я с высоты: Ведь вскоре то же, что с лордом своим, Со мной проделаешь ты». Натянула на ноги лорду она Сапоги со шпорами тут, А на шею ему подвесила рог, Тяжелый достался ей труд. А после спустила тело в поток, Что люди Клайдом{22} зовут. Глубокую яму нашла на дне, Уложила лорда туда, А на грудь навалила зеленый ил, Чтоб труп не смыла вода. А наутро явился к ней король, На охоту он всех собирал; Пусть бы юный Хантинг от него По правую руку скакал. Повернулась вправо она и кругом, Поклялась содержимым двора: «Я не видела сына твоего Со вчерашнего утра». Повернулась вправо она и кругом, Поклялась молодой луной: «Юный Хантинг, твой возлюбленный сын, Вовсе не был ночью со мной. Я боюсь, что в бурном Клайде вчера Юный Хантинг мог утонуть». И сзывает ныряльщиков король, Чтоб за Хантингом им нырнуть. И ныряли с берега одного, И с другого ныряли опять. «Если б Хантинг нам даже братом был, Мы бы больше не стали нырять!» И пташка, откуда ни возьмись, Запорхала над ними тогда: «Нет, юного Хантинга вчера Не погубила вода, Леди из замка убила его, А потом спустила туда. Только ночью ищите его, Уходите днем от реки. Ночью помогут его отыскать Трупные огоньки{23}». На ночь труды отложили они, А днем ушли от реки. Там, где безвинный рыцарь лежал, Мерцали огоньки. В глубокой ямине на дне Был сложен зеленый ил, Который леди собрала, Чтоб юный Хантинг не всплыл. За терновником, папоротником тогда В леса послали людей, Чтоб могли они развести костер И леди сжечь до костей. «Не виновна я, — она говорит, — Это Кэтрин — вина на ней». Швырнули Кэтрин они в костер, — Отпрянуло пламя назад. Не занялся подбородок огнем, И щеки ее не горят. Сверкнуло золото волос — Но в огне они не трещат. И вынули Кэтрин из костра, И леди швырнули туда. Сразу щеки ее загорелись огнем, Подбородок вспыхнул тогда, И скоро прекрасное тело ее Поглотил огонь без труда.

КЛЕРК КОЛВИЛ{24}

Клерк{25} Колвил, раз с женой своей По саду пышному ходил. За пояс милой леди он Пятнадцать фунтов заплатил. «Клерк Колвил! К Слейнскому ручью Не езди на лихом коне, Не то погубишь жизнь свою. О, сделай крюк! Дай слово мне!» «Ах, что ты, милая моя? Зачем волнуешься, о чем? Неужто с женщиною я Греху предамся над ручьем?» Оставил он жену свою, — Неважно, пусть ворчит она. Поехал к Слейнскому ручью, — Стирала дева там одна. «Стирай же, девушка, стирай! Как шелк твоей рубашки бел!» «Ах, белокожий джентльмен, Ты так пригож — и так ты смел!» Он ручку белую берет, Зеленый приподнял рукав. Он положил ее в траву, Словам своей жены не вняв. «Ах, голова моя болит!» — _ Клерк Колвил не вскричать не мог. «Отрежь-ка, — дева говорит, — Моей рубашки ты клочок». Нож костяной она дала, Отрезал он клочок скорей. Она ему стянула лоб, Но голова болит сильней. Кричит клерк Колвин: «Нету сил! Мой лоб пронзает острый нож!» «Теперь так будет до тех пор, Пока ты, парень, не помрешь!» Он острый обнажил клинок, И руку он занес над ней, Но рыбой сделалась она, Потом — русалкой. И — в ручей! «Мать! Гребнем причеши меня. Жена! Постель мне приготовь. Брат! Меч возьми мой и копье, Русалки я познал любовь!»

ЧАЙЛД-УОТЕРС{26}

В конюшне Чайлд{27}-Уотерс стоял, Гладил белого коня, И юная леди пришла к нему, Прекрасней белого дня. «Чайлд-Уотерс, Христос тебя спаси, О, сжалься надо мной: Мне что-то тесен нынче стал Мой пояс золотой. Зеленый тесен мне наряд, Чайлд-Уотерс, посмотри! Чайлд-Уотерс, то твое дитя Шевелится внутри!» «Что ж, Эллен, если это так,  — Он отвечает ей,  — Возьми Чешир и Ланкашир, Обоими владей. Что ж, Эллен, если это так, И ты не знаешь средства, Возьми Чешир и Ланкашир  — Оставишь ему в наследство». «Чайлд-Уотерс, лучше поцелуй, Уста твои нежны. Мне и Чешир, и Ланкашир Не больно-то нужны. Чайлд-Уотерс, лучше юный блеск Твоих веселых глаз, Чем и Чешир, и Ланкашир В моем владенье сейчас». «На север, Эллен, завтра в путь Отправлюсь я верхом, Искать красавицу жену В краю далеком том». «О, Чайлд-Уотерс, так позволь Твоим мне стать пажом!» «Что ж, если хочешь быть пажом — Поедем со двора, Но платье зеленое свое Обрежешь до бедра. И золото своих волос Повыше подстригай, А кто я и куда спешу — В пути не открывай!» И паж босой бежал в пыли, А рыцарь скакал на коне, Но не был учтивым и не сказал: «Эллен, садись ко мне!» Рыцарь ехал верхом, а паж босой Бежал по стерне весь день. Рыцарь не был учтивым и не сказал: «Мой паж, башмаки надень!» «Потише, Чайлд-Уотерс, — сказала она, — Куда ты так гонишь коня? Дитя в моем чреве не может терпеть, Вот-вот разорвет меня!» «Ты, видишь ли, реку,  — рыцарь спросил, — Мы с тобой на ее берегу!» «Спаси меня, милосердный Господь, Я плавать совсем не могу!» Но сразу ее захлестнула в реке По самую шею волна. «Спаси и помилуй меня, Господь, Я как-нибудь выплыть должна». Когда она одолев поток Догнала господина опять, Он спросил ее: «Эллен, видишь ли ты Все то, что мне видать? Ты, видишь ли, Эллен, высокий дом, Золотые ворота дугой? Там двадцать четыре леди живут, Одна прекрасней другой. Ты, видишь ли, Эллен, богатый дом, На башне — шпиль золотой? Ту леди, что прекрасней всех, Назову я своей женой». «О, Чайлд-Уотерс, я вижу дом И золото тех ворот. И пусть же в сей прекрасный день Тебя там счастье ждет. О, Чайлд-Уотерс, я вижу дом И яркий шпиль золотой. И пусть же счастье будет с тобой И с твоей молодой женой». Так был прекрасен богатый дом, И леди играли в нем. А Эллен была прекраснее всех, Но пошла в конюшню с конем. Леди за шахматной доской У дубового стола. А Эллен была прекраснее всех, Но коня на луг повела. И рыцаря его сестра Спросила: «Где ж ты Себе такого взял пажа Неслыханной красоты? Но почему-то у него Такой большой живот… Чайлд-Уотерс, пришли его ко мне, Пускай он отдохнет». «Пажу, что по болотам путь Проделал босиком, Уют покоев дорогих Пока что не знаком, Пусть в кухне он свой ужин ест, Дрожа перед камельком». Когда поужинали все И отправлялись спать, Сказал Чайлд-Уотерс: «Слушай, паж, Что я хочу сказать. Ты в город пойди — и мне найди Красотку на часок И принеси ее сюда, Чтоб с ней возлечь я смог. Не опускай на дорогу, чтоб Не замочила ног!» И Эллен в городе нашла Красотку на часок И на руках ее несла, Чтоб он возлечь с ней мог, Не опуская ни на миг, Чтоб не мочить ее ног. «Позволь же мне мой, мой добрый сэр, В ногах здесь лечь в кровать: Ведь в этом доме места нет, Чтоб мне теперь поспать». Немного времени прошло — И близко утро дня, И рыцарь велит: «Вставай, мой паж, Овсом накорми коня И сена в кормушку ему добавь, Чтоб лучше нес меня!» И встала Эллен, и пошла, Хоть было тяжко ей, Овса и сена принесла, Чтоб конь бежал быстрей. Она на ясли оперлась Дрожащею рукой. Мать Чайлда, слыша громкий стон, Качает головой: «Вставай, Чайлд-Уотерс, поскорей, Наверно, проклят ты: В конюшне призраки кричат И шарят, как кроты. А может — кто-то рожает там Под гнетом темноты!» И Чайлд-Уотерс живо встал, Шуршит рубашки шелк. Из башни вышел он своей И через двор пошел. Он дверь конюшни распахнул, Встал на пороге он И притаился — и тогда Услышал плач и стон: «Ах, баю-баю, мой сынок, Ты ножками — топ-топ. Отец твой ляжет на кровать, А мать — в сосновый гроб». «Ну хватит, Эллен, — он сказал, — Понарядней платье надень! Знать, свадьбе и крестинам быть В один и тот же день».

ЛОРД ТОМАС И КРАСАВИЦА АННА{28}

«Поуже ты стели постель: Ведь спать тебе одной! Поеду я за океан И ворочусь с женой; В почете и богатстве жить Ей суждено со мной. Кто к свадьбе хлеба напечет И пива сварит мне? И кто навстречу выйдет здесь К ней, молодой жене?» «Я к свадьбе хлеба напеку, И я сварю вам эль И провожу твою жену На брачную постель». «Но легким шагом ты должна Навстречу ей идти, Девичий пояс затянуть И косы заплести». «Ты знаешь, больше никогда Девицей мне не стать: Семь сыновей у нас с тобой, Ребенка жду опять». Один малютка на руках, Бежит за ней второй; Они на башню поднялись И ждут отца домой. «Смотри на берег, мой сынок, Где стаи кораблей. Себе невесту наш отец Везет из-за морей». «Иди же, матушка, домой, Скорее вниз ступай: Боюсь, что с башни можешь ты Свалиться невзначай!» Она покорно вниз пошла По лестнице крутой; А мачты светлым серебром Блеснули над волной. Она со всех помчалась ног Навстречу молодым, А мачты над волной блестят, Сияют золотым. Она взяла своих детей И к берегу бегом, И лорда Томаса они Встречают ввосьмером: «Привет, лорд Томас молодой, В счастливый этот час! Невеста юная, мы здесь Приветствуем и вас! Добро пожаловать домой! Здесь ваше все кругом, Все будут верно вам служить: Богатство, слуги, дом». «Спасибо, Анна, за привет Гостеприимный твой. В тебе я сходство нахожу С пропавшею сестрой. Заезжий рыцарь как-то раз От нас ее увез, И пролила я о сестре С тех пор немало слез». Тут вдруг у Анны полились Слезинки по щеке, Взяла батистовый платок И скомкала в руке. Подав вино и белый хлеб, Вдруг сделалась бледна И, чтоб румянец вновь вернуть, Пригубила вина. И, обнося гостей вином, Она смотрела вбок, Чтоб слез предательских следы Никто узреть не мог. Лорд Томас тоже грустен был За свадебным столом, Украдкой слезы утирал Он шелковым платком. Потом спросил он у гостей, Смеясь своим словам: «Кто из хозяек по душе Пришелся больше вам?» Пробили в ночь колокола; Сэр Томас молодой Препроводил свою жену В супружеский покой. И Анна в комнате одна Лежит, лежит без сна. «Пусть будет проклят этот день! — Воскликнула она. — Пускай бы семь моих детей Мышами лучше стали, А я бы, в кошку превратилась, Ловила их в подвале! Уж лучше зайцами в лесу Скакать, бедняжкам, им, А мне собакой их гонять По травам луговым! Ах, дети, дети — ничего Нас впереди не ждет! Кто мне всю жизнь переломал, Пусть будет проклят тот!» И лорда Томаса тогда Оставила жена: «Сама я с Анной сей же миг Поговорить должна». «Скажи мне, Анна, что с тобой, О чем твоя печаль? Быть может, хлеба и вина Тебе вдруг стало жаль? Скажи, где прежде ты жила И кто был твой отец? И были ль сестры у тебя И братья, наконец?» «Граф Вэмисса был мой отец, Могу тебе сказать я, И сестры были у меня, И маленькие братья». «Граф Вэмисса — и мой отец, А ты — сестра моя; Какой была, такой вернусь В родимые края! С моим приданым на молу Здесь восемь кораблей, Семь оставлю для тебя И для твоих детей!»

ЮНЫЙ БЭКИ

Был Бэки рыцарь молодой, Был смел и полон сил, И он на службу королю Во Францию уплыл. Двенадцать месяцев прошло, — Не повезло ему: Влюбился в дочку короля И заперт был в тюрьму. Одна лишь дочь у короля, Прекрасная Избел. И вот пришла она в тюрьму, Где рыцарь тот сидел. «Пусть леди выручит меня — Ей вычищу коней, Пусть выручит меня вдова — Я сыном стану ей. Пусть дева выручит меня — Надену ей кольцо И подарю ей замок свой: И башни, и крыльцо». Вот босиком Избел спешит, Чтоб поскорей успеть, И ни чулки, ни туфли ей Нет времени надеть. Презрев отца монарший гнев, Принцесса к Бэки мчится, Украла звонкие ключи И отперла темницу. Вот Бэки перед ней предстал, И жутко стало ей: Отгрызли крысы у него Все золото кудрей. Дала и бритву для бритья, И гребень для волос, Сто фунтов сунула в карман И не сдержала слез. Дала она и скакуна, Который мчался споро, Дала уздечку и седло, И псов свирепых свору. Они друг другу поклялись Три года подождать — И свадьбу праздновать тогда, И вместе быть опять. И года Бэки не провел В родном своем краю, Английский герцог за него Просватал дочь свою. Иначе — земли отберут… Вот горе, вот беда! «Как же Избел мне известить, Чтоб ехала сюда?» Избел забылась крепким сном На девичьей постели, Вдруг к ней явился домовой По прозвищу Блайнд-Белли. «Проснись, проснись же, Изабел, О, как ты можешь спать? Ведь Бэки в этот самый день С другой хотят венчать! Иди же к матушке своей, Девичий стыд забудь, Двух дам придворных отбери И позови их в путь. Оденься в красное, одень В зеленое двух дам, И завяжите пояса: Плыть в путь далекий вам. На берег моря, вон туда, Пойдите для начала: Там много датских кораблей Найдете у причала. На борт вскочи — и закричи: „На помощь, домовой!“ — И поведу я ваш корабль, Поспорю сам с волной». И к матушке она идет, Забыв девичий стыд, Двух верных дам с собой зовет И в дальний путь спешит. Оделась в красное, они — В зеленое. Стянуть Пришлось покрепче пояса: Ведь плыть им в дальний путь. На берег на морской пошли Все трое для начала. Там много датских кораблей Качалось у причала. Потом на борт она взошла: «На помощь, домовой!» Блайнд-Белли сам повел корабль И в спор вступил с волной. Приплыли к Бэки. У ворот Им музыка слышна. Да, значит, нынче свадьбы день, Подумала она. Избел привратнику дала Блестящие гинеи: «Привратник гордый, позови Мне жениха скорее!» Взобрался на ступеньки тот И на колено пал Пред королевскою четой, И вот что он сказал: «Стоят три леди у ворот, Стоят и Бэки ждут, Столь статных леди никогда Никто не видел тут. Одета в красное одна, В зеленом — две других, И золотые пояса Наряд венчают их». Невеста золотую цепь Поправила, гордясь: «Они прекрасны? Но и мы Здесь не ударим в грязь!» А юный Бэки тут вскочил, Взор увлажнил слезой: «То ж из-за моря моя Избел _ Приехала за мной!» Помчался по ступеням вниз, И вот — он у ворот, Избел узнал, поцеловал И за руку берет. «Ах, Бэки, разве ты забыл, Как обручились мы? Кто Бэки спас в тяжелый час От гибельной тюрьмы? Ведь я дала тебе коня, Который мчался споро, Дала уздечку и седло, И псов свирепых свору». Чтоб каждый в правду слов ее Поверить сразу смог, Собаки подбежали к ней И улеглись у ног. «Везите дочь свою домой — Дай Бог ей светлых дней! — Избел приехала за мной, И я женюсь на ней». «Что за обычай, объясни, В родном твоем краю — С утра жениться, а в обед Услать жену свою?»

ГОРДАЯ МАРГАРЕТ{30}

Маргарет, славного рода дочь, Летами еще молода. Маргарет прекрасна, как день, Очень душой горда. Богатой леди была она, Ее не коснулась боль. Тщеславной леди была она, Кузен ее — сам король. Наряды ей шили из шелков, Привозимых из-за морей. Она любовалась своей красотой Много ночей и дней. Однажды гребнем чесала она Концы золотых кудрей. Вдруг рыцарь в белом шейном платке Явился в зале ей. «Зачем ты, рыцарь, пришел ко мне, Что твой означает взгляд? И почему ты выглядишь так, Как мой любимый брат? Как, рыцарь, ты на него похож! Тот же отважный вид. Но он в Дамферлайне{31}, в могиле сырой, Месяц уже лежит». «Милого брата твоего Тебе напомнил я? В могиле мирно мог бы я спать, Если б не гордость твоя. Забудь же тщеславие свое И гордой не будь такой! Увидела б ты, что я повидал — Сразу бы стала иной. Встанешь ли ты у церковных дверей — А косы твои золоты. Увидела б ты, что я повидал, — О них забыла бы ты. Встанешь ты у церковных дверей, На груди золотая брошь. Увидела б ты, что я повидал, — Не ценила б ее ты ни в грош. Забудь же тщеславие свое И гордой не будь такой! Увидела б ты, что я повидал, — Сразу бы стала иной». Пришел он — золото кос она Чесала у стола. Ушел он — сделалась больна И соленые слезы лила.

ПРЕКРАСНАЯ ДЖЕНЕТ{32}

«О, Дженет, поспеши к отцу, О, Дженет, поживей! Его мгновенья сочтены, Проститься с ним успей». В покой отца проститься с ним Торопится она. «Скажи мне волю свою, отец, Что делать я должна?» «Что милого Вилли любишь ты, Дошла до меня молва. За лорда из Франции выйдешь ты, Воля моя такова». «За лорда из Франции выйти мне? — Из груди ее рвется стон. — Но он же старик — в мою постель Клянусь, не ляжет он!» И Дженет в комнату свою Со всех помчалась ног. Кто кроме Вилли к ней сюда Еще прийти бы мог? «Ах, Вилли, Вилли, пришла пора Расстаться нам с тобой: Заморский лорд, французский лорд Уже в пути за мной, И увезет французский лорд Меня к себе домой». «Ах, Дженет, как же наша любовь, И что с ней делать нам? Мне жизнь не в радость, если я Свою любовь отдам!» «Скажи Мег, Мэрион и Джин, Что сочтены мои дни. Скажи трем сестрам ты своим, Чтоб ко мне спешили они». Пошел он к Мег, Мэрион и Джин: «Дни Дженет сочтены!» Сказал, что три его сестры Проститься с ней должны. Кто нес чулки, кто башмаки, Чтоб трех сестер обуть, Кто шелк плащей им подавал, Кто шарфом кутал грудь. Сияла в небесах луна — Они пустились в путь.

* * *

«Младенца я, Вилли, родила, Сыночка твоего. Возьми его, Вилли, возьми к себе: Боюсь я нянчить его». Младенца он взял, поцеловал В подбородок, в щечку и в нос, И под яркой-яркой высокой луной К своей матери в дом повез. «О, матушка! Поскорей открой: В непогоду совсем я промок, И светлые волосы мои От ливня слиплись в комок. Боюсь, что на этом стылом ветру Погибнет мой бедный сынок». И длинными пальцами она Отодвинула молча засов И в длинные ловкие руки свои Взяла младенца без слов. «Назад возвращайся, Вилли, назад, С твоей милой поговори: Там, где младенцу нянька нужна, У него их будет три!» Только Вилли расстался с Дженет И умчался с ребенком в ночь, Отец ее входит в покои: «Оденьте к венцу мою дочь!» «Отец, мне боль пронзает бок, Болит у меня голова. В невесты сегодня не гожусь: Ведь я едва жива». «Одеть невесту, прикрыть плащом: Ведь ее сегодня берет В жены старик, французский лорд, Даже если она помрет!» Кто надел веселый зеленый наряд, Кто коричневый надел, А Дженет в алом платье своем, На нее весь город глядел. Кто вороного оседлал, Кто гнедого скакуна, А на Дженет опять весь город глядит: На молочно-белом она. «О, Дженет, кто же к церкви святой Коня поведет твоего?» «Да кто же, если не Вилли мой, Больше всех я люблю его». Прибыли к церкви Марии святой, И стала Дженет бледна. Во время обряда несколько раз Менялась в лице она. Обед позади, и слышат все Веселой музыки звук. «Подружки невесты, будем плясать, Скорей вставайте в круг!» Тут входит старик, французский лорд: «Потанцуем, невеста моя?» — «Уйди, уйди, французский лорд, Не могу тебя видеть я!» Тут входит милый Вилли в зал, Красавец молодой: «Подружки невесты, встаньте в круг, Танцуйте вместе со мной!» «О, прежде совсем другие дни Мы знали, Вилли, с тобой. Подружки? Пускай отдохнут они, А ты потанцуй со мной!» Тут милый Вилли подошел И с Дженет не сводит глаз. «Пусть переломится спина, Пойду с тобою в пляс!» Она с милым Вилли пустилась в пляс, И Вилли ее кружил — Потом упала к его ногам, А подняться не было сил. И Вилли ключи от сундука Слуге передал, звеня: «Скажи ты матушке моей, Что я свалился с коня. Пусть к внуку будет она добрей: Ему расти без меня». Она лежит у церковных дверей, А он — у церковных ворот. Шумит листвой береза над ней, Над ним шиповник цветет.

ПРЕКРАСНЫЙ ЛАКЕЙ{33},

или

КАК ЛЕДИ СДЕЛАЛАСЬ СЛУГОЙ

Жених убит, беда кругом, Погиб отец, разграблен дом. Мужской костюм теперь на ней, И срезан шелк ее кудрей. И сразу имя поменяла: Вместо Элизы — Вилли стала. «О леди, всех прошу я вас Правдивый выслушать рассказ. Всем леди я сейчас спою, Как мучилась в родном краю. Был род богат мой, славен дом, Отец мой знатным был вождем. Но умер он — и мне судьбой Жених был послан молодой. Он дом мне выстроил красивый; Ах, я была такой счастливой! Вокруг расцвел прекрасный сад, Цветами яркими богат. Явились воры ночью раз И все разграбили тотчас. Убит мой милый рыцарь был — Мне жить там не осталось сил. А слуги, как пришла беда, Все разбежались кто куда. Не помогла ничья рука мне, — И сердце стало тверже камня. Но я не уставала ждать, Что Бог поможет мне опять. Себе я имя поменяла: Вместо Элизы — Вилли стала. Не видя в том большой вины, Камзол надела и штаны, На голову — шапку из бобра, Рапиру на бок из серебра. А ленту золотом — на грудь, И на коня, и в дальний путь. Решилась, едучи верхом, Слугой наняться в чей-то дом. Был труден путь мой по земле В мужском наряде и в седле. Подъехала раз по утру Я к королевскому двору. Отвесив королю поклон, Чтоб преданность увидел он, Спросила, стоя на крыльце, Мол, нет ли места при дворце? „Встань, юноша, — сказал король, — И службу получить изволь. Но расскажи сначала нам: Пригоден ты к каким делам? В том зале, где пирует знать, Сумеешь блюда подавать? Иль там, где буду я обедать, Возьмешься блюд сперва отведать? Сумеешь ли подушки взбить, При мне постельничим служить? А можешь, если хочешь, даже Встать в караул дворцовой стражи“». Поклон отвесил Вилли вновь, К монарху выразив любовь, Сказал, улыбки не тая: «Постельничим служил бы я». Король созвал большой совет: Согласны лорды или нет? Был Вильям взят монарху в дом Служить постельничим при нем. Король со свитой как-то раз Охотился в вечерний час, Протяжно трубы их трубили. Остался дома славный Вилли. Был дома Вилли молодой, Еще слуга — старик седой. Вот опустел громадный зал, А Вилли лютню в руки взял. Присел к окошку Вилли юный И пел, перебирая струны, А голос звонок и высок — Старик не вслушаться не мог. «Отец мой был богатый лорд, Он был отважен, смел и горд, А мать — красавица к тому ж. Был рыцарь доблестный мой муж. И я красавицей была, Богато ела и пила. Большой, красивый, светлый дом Был во владении моем. И был в моем распоряженьи Учитель музыки и пенья. Служанки ловкие вполне, Весь день прислуживали мне. Но дом разграблен, умер муж, Друзья оставили к тому ж. Где прежний блеск, успех былой? Ведь я теперь — слуга простой». Но вот и вечер, наконец, Король вернулся во дворец. Он старика-слугу зовет И речь такую он ведет: «Что скажешь мне в столь поздний час? Какие новости у нас?» «Да вот, — отвечает, — теперь я знаю, Что Вилли — леди молодая». «Что ж, если так — я очень рад, Ты будешь знатен и богат. Но, если только это ложь, На виселицу ты пойдешь!» Король до правды вмиг дознался, И жить старик-слуга остался. Ведь прав был тот старик седой: Был Вилли  леди молодой! Король признался, что влюблен, Ее одел богато он. Он улыбнулся ей светло, Короной увенчал чело. А чтоб чего не говорили, Он в жены взял сейчас же Вилли. Никто не слыхивал, ей-ей, Чтоб королевой стал лакей!

В РАКИТНИКЕ ГУСТОМ{34}

«Когда на белом скакуне С пружинистым седлом, Нипочем твои три брата мне В ракитнике густом». «Плати-ка выкуп, славный Вилли, Чтоб жизнь свою сберечь. Но мне вам нечего отдать, Вот разве верный меч». Он обнажил свой верный меч, Зарубил всех трех храбрецов И так оставил их лежать Меж ракитовых кустов. Прослышала об этом мать, Когда заалел восток, Тотчас помчалась к королю, Под собой не чуя ног. Прослышала об этом дочь — Во дворец пришла в тот же срок. На колени упала несчастная мать, Прямо в ноги королю. «Встань, леди, встань. В чем просьба твоя?» «Я такого не потерплю. Твой придворный рыцарь ограбил меня, — Наказать я его молю». «Похитил рыцарь деньги твои, Ворвался в твой дом и сад? Или в темную звездную ночь унес Богатый твой наряд?» «Ох, этот рыцарь-негодяй Ворвался ночью в мой дом, И дочь мою он соблазнил, И деньги украл, а потом Убил моих трех сыновей В ракитнике густом». «Ты лжешь, ты лжешь, — тут дочь говорит, — Ты лжешь моя, моя милая мать. Ведь ночью в дом не врывался он, И денег не мог он взять, И дочь твою не соблазнял: Бесчестной мне ли стать? Он убил в ракитнике густом Твоих сыновей троих, Но они напали на него, А он был один против них». «Говори, красавица, еще! И кровь мою волнуй! Прощу я Вилли его вину За один твой поцелуй!» Поцеловала короля, — Он их отпустил домой И сам в седло ее посадил У Вилли за спиной.

ГЛАЗГЕРИОН{35}

Сын короля, Глазгерион, Прекрасным был арфистом. В поисках королевы он Играл и пел, неистов, Пока всех леди не пленил Звучаньем серебристым. И дочь соседа-короля Тогда ему сказала: «Играй, играй, Глазгерион, Мне сладких звуков мало, Твоя бы арфа без конца Мне сердце услаждала!» «Будь, леди, счастлива; тебе Открою я секрет: Тебя, прекрасную, люблю Всем сердцем я семь лет». «Но приходи, Глазгерион, Как все уснут, ко мне, — Желанным гостем будешь ты В блаженной тишине». Так счастлив был Глазгерион, Пошел к себе домой. Пажа сейчас же он позвал: «О, паж любезный мой! Дочь короля Нормандии Шепнула мне несколько слов, Я должен к ней в покой прийти До первых петухов!» «Ложитесь, — паж сказал, — господин На камень головой И спите — я вас разбужу Глухой порой ночной». Но встал сейчас же паренек, Штаны натянул мгновенно И нацепил воротничок, Чтоб выглядеть джентльменом. Увидел покой он леди той И стукнул в дверь в полсилы. Как обещала, его она В покой к себе впустила. Но леди гость не уложил В ее постель в углу, А сам разлегся вместе с ней На каменном полу. Он поцелуя ей не дал Ни разу в ночи глухой, Он грубо обошелся с ней: Он был мужик простой. А дома снова разделся он И снял воротничок (Он был всего лишь крестьянский сын, Тот хитрый паренек). «Вставайте, — позвал он, — господин, — Настал свиданья срок! Коня вам, хозяин, оседлал, А вот для него узда. И славный вам завтрак я подам, Когда в нем будет нужда». И встал тогда Глазгерион, Штаны натянул мгновенно И пристегнул воротничок (Ведь был он джентльменом). Увидел покой он леди той И стукнул в дверь вполсилы. Как обещала, его она В покой к себе впустила. «Забыл ты перчатку — или браслет? Стряслась ли какая беда? Иль мало было моей любви, Что ты вернулся сюда?» Терновник, ясень и дуб{36} помянул В сердцах Глазгерион. «Леди, я вовсе сюда не входил С тех пор, как был рожден!» «Так значит, это твой хитрый паж Обманом ко мне проник!» И леди раскрыла острый нож, Чуть не вырвался горестный крик: «Я не стерплю, чтобы меня Коснулся дерзкий мужик!» Вернулся домой Глазгерион В предрассветной тишине И в горе позвал: «Эй, мальчик-паж, Поди сейчас же ко мне! Убил бы я человека в ночи — Сказал бы тебе в тот же миг. Но раз никого я сейчас не убил, — Ты жизни лишил нас троих!» И достал он тогда сверкающий меч, Рукавом его осушил, И голову хитрецу-пажу Сейчас же отрубил. А после себе пронзил он грудь Так, что в камень уперся меч. Из-за злого обмана пажа-хитреца Всем троим вышло мертвыми лечь.

ДЖЕЛЛОН ГРЭЙМ{37}

Свистел в Серебряном Лесу Джеллон Грэйм и напевал. Пажа он кликнул своего И в путь его послал. «Беги, мой мальчик, поживей, Ты должен мне помочь. В дом Нежной Лилии поспеши, До того как кончилась ночь». И мальчик пояс застегнул, Помчался, как олень, И был у двери до того, Как грянул новый день. «Нежная Лилия! Спишь ли? Проснись До начала ненастного дня!» «Я не сплю, но кто это зовет По имени меня?» «Спеши, спеши в Серебряный Лес, Но боюсь — не вернешься домой. С тобою желает говорить Джеллон Грэйм, хозяин мой». «Ах, я поеду в Серебряный Лес, Пусть мне не вернуться домой, Но я хочу, чтобы Джеллон Грэйм Поговорил со мной!» Три мили всего проскакала она И заметила вдруг со стоном: Могила свежая ждала Ее под дубом зеленым. И встает из-за ближнего куста Джеллон Грэйм, и ведет он речь: «Что ж, Нежная Лилия, вот здесь Тебе придется лечь». И слезает она со спины скакуна, На колени — прямо в траву! «Пощади, пощади меня, Джеллон Грэйм, Я еще поживу, поживу! Твой младенец шевелится в чреве моем, Он должен родиться сейчас. Но если в крови моей будет лежать, — Есть ли зрелище хуже для глаз?» «Если только я тебя пощажу И ты встретишь начало дня, Я уверен, твой жестокий отец С утра повесит меня!» «Пощади, площади меня, Джеллон Грэйм, И не бойся ссоры с отцом. Я спрячу дитя в зеленом лесу, И никто не узнает о нем!» Но как не просила его она, Пощадить ее он не мог: Пронзил ее нож — и леди легла Навек возле длинных ног. Он долго смотрел — и не чувствовал к ней Ни жалости, ни любви. Но мальчика он чуть-чуть пожалел, Что плавал в ее крови. Взял этого мальчика Джеллон Грэйм, Нанял нянек девятерых: Троих — будить, троих — усыплять И троих — для игр дневных. Племянником мальчика он называл, Что его сестрою рожден, И надеялся, что никто никогда Не поймет, откуда он. Но вот — на охоту собрались, Поскакали лесной тропой И примчались к привалу в Серебряный Лес В летний день золотой-золотой. И у парнишки в ясных глазах Сверкнули капли слез: «Скажи мне правду, Джеллон Грэйм, Ответь на мой вопрос! Что ж матушка за мною слуг Не вышлет до сих пор? Меня в изгнании держать — Ведь это стыд и позор!» «На этом месте, мальчик мой, — Ответил Грэйм со стоном, — Я матушку твою убил, Вон там, под дубом зеленым». И мальчик мигом лук схватил, Гибка тетива была, И Джеллона Грэйма, просвистев, Насквозь пронзила она. «Лежи здесь вечно, Джеллон Грэйм, Тебе я отомстил, А рядом с матушкой моей Ты лечь не заслужил».

ЛИЗЗИ ВЭЙН{38}

Лиззи Вэйн у отцовских дверей Рыдает и волосы рвет. Тут идет ее родной отец: «Лиззи Вэйн, что тебя гнетет?» «Я плачу, отец мой, из-за того, Что рожать мне скоро срок, Растет ребенок в чреве моем, А во всем виноват мой дружок». Лиззи Вэйн сидит у отцовских дверей, Вздыхает и волосы рвет, Тут подходит брат ее дорогой: «Лиззи Вэйн, что тебя гнетет?» «Я плачу, братец, из-за того, Что родить мне скоро срок, Растет ребенок в чреве моем, А во всем виноват ты, дружок». «Так ты обо всем сказала отцу? Ты не скрыла ничего?» И он хватает широкий меч, Что висел на боку у него. Отрубил он голову Лиззи Вэйн И натрое тело рассек. И бросился к матери милой своей, И гнев свой сдержать не мог. «Что такое печалит тебя, Джорди Вэйн? Ты во всем мне признайся смело, Потому что вижу я по лицу, Что ты совершил злое дело». «Злое дело, матушка, я совершил, Злое дело, прости ты мне: Отрубил я голову гончему псу, Не хотел он бежать по стерне». «Кровь гончего пса не так красна. Джорди Вэйн, признайся мне смело, Потому что вижу я по лицу, Что ты совершил злое дело». «Злое дело, матушка, я совершил, И хуже я сделать не мог: Я голову Лиззи Вэйн отрубил, Тело натрое ей рассек». «Ох, когда узнает отец, Что ты сделаешь, милый сын?» «Я сяду, матушка, в лодку без дна, Поплыву в ней в море один». «И когда же воротишься ты опять, Джорди Вэйн, сыночек мой?» «Как запляшут солнце с луной на лугу, Я тогда ворочусь домой».

ПРИНЦ РОБЕРТ{39}

Принц Роберт леди кольцо посулил И стал ей женихом. Принц Роберт леди кольцо посулил, Но не привел в свой дом. «Благослови, благослови, О, матушка моя!» «Благословенья нет тебе, Тебя проклинаю я!» Служанку крикнула, чтоб та Налила в стакан вина, В вино велела всыпать яд Дворецкому она. И мать подносит стакан ко рту: Ах, лживый алый рот! И мать подносит стакан к губам, Но только не капли не пьет. Он подносит стакан к вишневым губам, Раскрывает невинный рот. Он подносит стакан к вишневым губам, И яд в него течет. «Ах, матушка, ты отравила меня! А я твой наследник и сын. Ах, матушка, ты отравила меня! А я у тебя один. Вот бы мальчика в легких башмаках, Чтоб был он на ногу скор. Чтоб побежал он в Дарлингтон И позвал сюда Элинор!» Встает тут мальчик в башмаках: «Я, хозяин на, ногу скор! И я побегу для вас в Дарлинтон, Позову сюда Элинор!» Примчался мальчик в Дарлинтон, Стучится у ворот, И Элинор ему сама Отворяет, войти зовет. «Свекровь к обеду вас зовет, Поедем поскорей! Свекровь к обеду вас зовет Откушать вместе с ней!» До Силлертауна двадцать миль, Это долгий и трудный путь. Но лошадь дика, а леди легка, И некогда отдохнуть. В Силлертауне в замке горюют все, И каждый в траур одет. Слышен плач вокруг и шепет слуг, И мерцает факелов свет. «О, где же нареченный мой? Наверно, быть беде. О, где же нареченный мой? Я не вижу его нигде». «Нареченный твой умер, — мать говорит, — И сейчас он ляжет в прах». «Нареченный твой умер», — мать говорит, И укор у нее в глазах. «Не получишь ты его земель, И ни золота, ни серебра. Пусть хоть натрое рвется сердце твое, Не получишь его добра». «Мне не нужно ни золота, ни серебра, Ни земель — совсем ничего, Но колечко с пальца он мне обещал, И теперь я возьму его». «Не получишь колечка с пальца его, Не получишь колечка его. Пусть хоть натрое рвется сердце твое, Не получишь ничего». Прислонилась она тогда к стене, И лицо — белей, чем стена. Разорвалось натрое сердце ее, И рухнула на пол она. И лежит он в церкви Марии Святой, И близ клироса там же — она. И шиповник возрос из могилы одной, Из другой — березка стройна. Ветвями тянутся они Друг к другу в жару и в снег: Шиповник, знать, с березкой той Друг другу верны навек.

ВАВИЛОН{40}

Три леди вышли погулять На заливном лугу, Пошли цветочки собирать У Форди{41} на берегу. Нашли всего один цветок На заливном лугу. Из лесу вышел мужичок У Форди на берегу. Сестру он первую пальцем ткнул На заливном лугу, Перед собою повернул У Форди на берегу. «Ты будешь разбойника женой На заливном лугу Иль нож отведаешь стальной У Форди на берегу?» «Не буду разбойнику женой На заливном лугу, Пусть нож отведаю стальной У Форди на берегу». Ее зарезал, а потом На заливном лугу Уложил под розовым кустом У Форди на берегу. Сестру вторую пальцем ткнул На заливном лугу, Перед собою повернул У Форди на берегу. «Ты будешь разбойника женой На заливном лугу? Иль нож отведаешь стальной У Форди на берегу?» «Не буду разбойнику женой На заливном лугу, Пусть нож отведаю стальной У Форди на берегу». Ее зарезал, а потом На заливном лугу Уложил под розовым кустом У Форди на берегу. И младшую он пальцем ткнул На заливном лугу, Перед собою повернул У Форди на берегу. «Ты будешь разбойника женой На заливном лугу? Иль нож отведаешь стальной У Форди на берегу?» «Не буду разбойнику женой На заливном лугу И нож не отведаю стальной У Форди на берегу! Мой братец здесь в лесу живет На заливном лугу, За жизнь мою твою возьмет У Форди на берегу». «А как, скажи, зовется он На заливном лугу?» «Его прозвали  Вавилон{42} У Форди на берегу». «О, как же мне не повезло На заливном лугу! Такое сестрам сделал зло У Форди на берегу! Раз обездолил я сестру На заливном лугу, Так пусть же я теперь умру У Форди на берегу!» Раскрыл он ножик поскорей У Форди на лугу, Расстался с жизнью он своей У Форди на берегу.

СТРОЙНАЯ ЛАНЬ{43}

Ходила Мэй, бродила Мэй Одна в саду зеленом, И сквайр{44} пригожий молодой Подходит к ней с поклоном. Ходила Мэй, бродила Мэй В саду под остролистом — И к ней пригожий юный сквайр Подходит дерзко, со свистом. «Отдай мне свой зеленый плащ, Какой он ни на есть, А не отдашь зеленый плащ — Возьму девичью честь». За руки белые берет, Кладет в высокий дрок… Потом серебряный ей дал Блестящий гребешок. «Быть может, родится сынок, Быть может — нет, как знать? Но если свататься придешь, Как мне тебя назвать?» «Нет, свататься я не приду, Приплыл я из-за моря. Не стану свататься к тебе, Пусть на девичье горе. Зовут меня за морем люди Джек, И Джоном зовут меня тут. Но Джеком Рэндалом дома меня У отца моего зовут». «Ой, врешь, ой, врешь, мой парнишка лихой! Родился ты лжецом на свет: Одна я у лорда Рэндала дочь, Других детей у нас нет!» «Ой, врешь, ой, врешь, родилась на свет Ты лгуньей, милая Мэй! Ведь я у лорда — единственный сын, Я приплыл из-за морей». Рукой пошарила в платье своем И острый ножик взяла. Пронзила сердце свое насквозь — И в то же миг умерла. Он поднял милую сестру, Со взором нежным и чистым; Зарыл он милую сестру Под зеленым остролистом. Потом он пошел в зеленый дол Повидаться неистов с отцом, И плачет: «О, моя стройная лань Под зеленым остролистом!» «На что тебе твоя стройная лань, Для чего тебе ее звать? Восемь дюжин ланей в парке моем, И ты можешь взять себе пять! С копытцем серебряным сорок из них, А тридцать других — с золотым». «Ах, нет, ах, нет, моя стройная лань — Под остролистом густым!» «Да на что тебе твоя стройная лань, Почему ты горюешь о ней? Возьми себе лучших, оставь мне худших — И охоться много дней!» «Не надо мне ланей твоих, милорд, Я счастья теперь не найду. Ах, горе мое! Моя стройная лань Под остролистом в саду». «Пошел бы в покой к своей сестре, Поздоровался бы с сестрой, — Позабыл бы тогда и стройную лань, И остролист густой».

ЮНЫЙ ДЖОНСТОН{45}

Пили полковник и юный Джонстон, Известно, вино — не вода. «Женись на моей сестрице, А я — на твоей тогда». «Земель и домов у вас много, Но не женюсь я, нет. В любовницы я взял бы Ее на пять-шесть лет. Нет, не женюсь я, Джонстон, За весь достаток твой! В любовницы возьму ее, Когда вернусь домой». За меч схватился Джонстон На поясе своем, Прервал на полуслове Полковника мечом. К сестре пошел — взгремела Молотка дверного медь. «Ах, братец, что так поздно? Велю я отпереть». «Я был в церковной школе, Учил там клерков{46} петь». «Мне сон приснился мрачный, О чем он говорит? Что тебя с собаками ищут, А юный полковник убит». «Собаки и соколы ищут Меня со всех сторон: Убил я полковника нынче, А был твой милый он». «Ох, если ты его убил — Ах, горе, горе мне! Пускай бы вздернули тебя На самой высокой сосне!» К любимой пошел — взгремела Молотка дверного медь. «Ах, милый, что так поздно? Велю я отпереть». «Я был в церковной школе, Учил там клерков петь!» «Мне сон приснился мрачный, О чем он говорит? Тебя с собаками ищут, А юный полковник убит». «Собаки и соколы ищут Меня со всех сторон: Ведь я полковника убил, А был тебе братом он». «Ах, если ты его убил, — Ох, горе мне и печаль. Но больше, чем брата моего, Тебя мне, милый, жаль. Входи же, Джонстон, в покой ко мне И спать скорей ложись. А я здесь сяду у окна И сохраню тебе жизнь». Еще и часу не прошло, Как к ней вошел он в дом, — Две дюжины рыцарей лихих Подъехали верхом. «Сидишь ты, леди, у окна, Так не сочти за труд Сказать: недавно сквайр в крови Не проезжал ли тут?» «Какой же цвет сокола его И какая масть у собак? И что за масть у его коня, Что умчал его быстро так?» «В крови его соколы, в крови, Окровавлены пасти собак, Но под ним молочно-белый конь, Что умчал его быстро так». «Джентльмены, слезьте, слезьте с коней: Хлебом вас угощу и вином. Быстрый конь перенес его через Лайн{47}, Для чего вам думать о нем?» «Спасибо, леди, за хлеб и вино, Но некогда нам выпивать: Нам тысячу фунтов в награду дадут, Если рыцаря сможем догнать». «Лежи, милый Джонстон, тихо лежи И доверься моей любви. Ты можешь теперь спокойно спать: Ускакали враги твои». Но на поясе Джонстона — быстрый меч, На раздумья времени нет, И меч хватает он твердой рукой, И вонзает в грудь Аннет. «Милый Джонстон, что же тебе еще? Мне нечего больше дать: Ведь золото дал тебе мой отец, И деньги дала моя мать». «Прости, прости меня, Аннет, Прости, что я поспешил. Я думал — ты меня предала И враг меня окружил. Живи, живи, дорогая моя! Живи, я прошу, со мной, И никто из шотландцев никогда Не нарушит твой покой». «Ах, Джонстон, как могу я жить? Не видишь ты ничего? Из сердца раненного кровь Струится моего. Возьми же в руки арфу свою И играй, струнами звеня, И забудь навсегда свою любовь, Будто не было меня». Он в конюшне коня своего нашел И на нем поскакал во тьму, И двадцать четыре звонких стрелы Прямо в сердце вонзились ему.

ГОВОРЯЩИЙ СОКОЛ{48}

«Говорящего сокола я пошлю, Мою милую пусть найдет. Пусть письмо он ей от меня передаст, А потом ответ принесет». «Но как твою милую мне узнать И к ней подлететь с письмом? Никогда ведь я ее не видал, Мне голос ее не знаком». «Мою милую сразу узнаешь ты, И не надо ждать ее слов: Она ведь — самый прекрасный цветок Из всех английских цветов. У самых дверей любимой моей Кривая береза растет. Сядешь — и пой меж зеленых ветвей, Пока в церковь она не пойдет. Умоются двадцать четыре леди И в церковь пойдут чередой. Платье расшито золотом чистым Лишь у нее одной». Нашел говорящий сокол дом, На кривую березу сел. Собиралась леди в церковь идти, А сокол в ветвях запел. «Ах, ешьте, пейте, служанки мои, Будет сладко вам угощенье, А я у решетчатого окна Послушаю птичье пенье. Так пой же, пой же, птичка моя, Не молчи, а все время пой. Я знаю: вчера тебе эту песню Напел любимый мой». Пел сокол весело сперва, Потом затянул грустней. Взъерошил перья он свои, Посланье отдал ей. «От любимого тебе письмо, Он их три написал, любя. Говорит, что больше не в силах ждать, Говорит — умрет без тебя. Умоляет письмо передать ему, Сам тебе напишет — пять. Говорит — ты на свете красивей всех, Он не в силах больше ждать». «Пускай печет он к свадьбе хлеб И варит эль для нас. Чтоб эль не скис, поеду я В Шотландию сейчас». Пришла к отцу и говорит, Колени преклоня: «Отец, исполнить обещай, Есть просьба у меня». «Проси, проси же, дочь моя, Не жалко ничего, Но не о том шотландце юном: Не увидишь ты его. Лишь о шотландце том не проси: Не видать тебе его». «Одну лишь просьбу я прошу Исполнить, отец мой милый: Если я в южных землях умру, Пусть в Шотландии будет могила. И в первой церкви, куда придешь, Пусть звонят колокола, Во второй же церкви распорядись, Чтобы в честь мою месса прошла. А в третьей церкви золота дай На помин моей души. В четвертой церкви до ночи молись, Домой из нее не спеши». Вернулась в покои она свои Со всей прытью молодой И лекарство снотворное приняла, Хорошо размешав с водой. И легла она на свою кровать И забылась в объятьях сна, И все прекрасное тело ее Охватила смерть, холодна. Вот ночь прошла, и день настал, — Леди в спальне оставалась. И поняли тут родные ее, Что она внезапно скончалась. Братья ее и родной отец Мастерили ей гроб с утра: Одна половина из золота, Другая — из серебра. Сестра ее и родная мать Шили саван сестре дорогой: С одной стороны — тончайший батист И вышивка — с другой. В первую церковь они пришли — Затрезвонили колокола. Потом во вторую церковь — там месса За упокой прошла. В третьей церкви золота дали, Чтоб священник ее поминал. Пришли потом в четвертую церковь: Там ее возлюбленный ждал. «Поставьте, поставьте скорее горб, На невесту свою взгляну». Щеки румяные, алые губки — Улыбалась она ему. «Отрежь мне хлеба, любовь моя, И стаканчик вина налей, Потому что только ради тебя Я постилась девять дней! Домой возвращайтесь, смелые братья, И в рог свой подуйте тотчас: По всем южным землям весть разнесите, Как сестра провела всех вас!»

СМУГЛЫЙ РОБИН{49}

Король со свитою своей Сидели за столом, Король со свитою своей Сидели за столом. И дочери велел гостей Он обносить вином. Сновала дочка короля То в зал, то на порог, А Смуглый Робин на дожде Промок и весь продрог. К себе в покой она ушла И села у окна, И арфу со стены взяла, И спела песнь она. «Как сладко мне в саду поет Малиновка моя! Хочу дожить до дня, когда С любимым встречусь я!» «Ах, если твой язык не лжет И любишь ты меня, Скажи, когда к тебе прийти, В какое время дня?» «Отец мой сядет пить вино, С ним Гилберт молодой, И буду рада я впустить Тебя к себе в покой». Она привратнику вино И пиво щедро льет, И он напился, как свинья, Принцесса тут берет, Чтобы любимого впустить, Ключи от всех ворот. Вот ночь прошла, и день настал, И солнце — тут как тут. И Смуглый Робин говорит: «А вдруг меня найдут?» Принцесса же ему в ответ: «Ты, милый, должен знать, Что, как впустила я тебя, Так выпущу опять!» Спустилась в погреб поскорей, Оставив молодца, И в кружку налила себе Хорошего вина, И на ступеньки поднялась, И встретила отца. «Что это в кружке у тебя? И что за странный вид? В бочонках в погребе пускай Вино мое стоит!» «Отец, ударило вино Мне в голову, не скрою, И не могу сегодня я Сидеть в своем покое». «Иди скорее, дочь моя, В зеленый лес гулять. Иди, но только не забудь С собой служанок взять». Привратник тут заговорил Спокойно и весомо: «Служанки в лес пойдут одни, Миледи будет дома». «Их тридцать с лишним у меня, Но в них мне что за прок? Не знает ни одна, какой Поможет мне цветок». Она во всю помчалась прыть, Вернулась в свой покой. Вмиг Робин был переодет Служанкой молодой. Сыскалось платье для него, Чулки из шелка — тоже, Он туфли на ноги надел Из самой тонкой кожи. Лук спрятать на своей груди, Стрелу — в рукав сумела, А меч того, кто ей любим, Припрятала вдоль тела. К воротам девушки пошли, Привратник им сурово Пообещал: «Сочтем мы всех, Даю вам в этом слово! А как вернетесь из лесов — Пересчитаем снова!» Служанкой первой Робин был, Вальяжно шел и прямо, Залюбовался им король, Сказал: «Вот это дама!» Они ушли. А май сиял, Цвела кругом земля. Отныне больше не видать Принцессе короля.

НЕВЕРНЫЙ ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ{50}

Высоко солнце над холмом И низко у пруда. Но там, где моя любовь живет, Не заходит никогда, милый мой, Не заходит никогда. «Седлай мне черного коня И проводи в дорогу. В дорогу, милая моя, Проедусь я немного». «Когда вернешься, милый мой, Когда тебя мне ждать?» «Когда те холмы девять раз сгорят Сгорят девять раз, любовь моя, И расцветут опять». «Но это долго, милый мой: Наш сын, что еще не рожден, Все будет ждать отца домой, Никак не наречен, милый мой, Никак не наречен». Он повернул тогда коня И помчался, как только мог. Следом бежала его любовь И цеплялась за сапог, милый мой, И цеплялась за сапог. На первом круге он купил Ей чулки с шитьем золотым. Вернуться домой ее просил И не бежать за ним — милый мой! — И не бежать за ним. «Любовь за любовь, прошу тебя, Любовь за любовью вслед. Ведь я все еще люблю тебя, А ты меня больше — нет, милый мой, А ты меня больше — нет». Подвенечное платье он ей купил, Когда сделали круг второй. Вернуться домой ее просил: «Не беги же за мной, любовь моя, Не беги же больше за мной!» На третьем круге он купил Брошь и перстень золотой И слезы вытереть просил: «Ты поедешь со мной, любовь моя, Ты поедешь теперь со мной!» Утешенье всем безутешным есть, И хватает меду пчеле. Утешенье всем безутешным есть, Для меня ж ты один на земле, милый мой, Для меня ж ты один на земле.

ТРУБАЧ ИЗ ФАЙВИ{51}

В Файви{52} белый цветок у ворот Расцветает в летнее время, Красивый, крупный — все его Зовут в честь Эндрю Лэмми. Цветок бы это мне на грудь С его лепестками всеми: Ласкала б его, целовала б его, Как славного Эндрю Лэмми. Впервые встретились в лесу Мы в утреннее время. Пять тысяч раз поцеловал Мне губы, щеки, темя. Был мой единственный ответ: «Ах, ты, мой Эндрю Лэмми!» «Мне надо ехать в Эдинбург, Тебе побыть одной». Вздохнула я, всплакнула я: «Ах, если б мне с тобой!» «Тебе я верность сохраню, Иль не Эндрю Лэмми зовусь. Не поцелую никого, Пока к тебе не вернусь». «И буду я тебе верна, Не будь я маленькая дочка, Не поцелую никого, Пока не вернешься — и точка». Вот воротился в Файви он, Всем сердцем неизменен, И хочет он просить руки Дочки мельника, милой Энни. «В Эдинбурге была у меня любовь, И еще любовь была в Лейте{53}, И в Монтрозе{54} была у меня любовь, И еще любовь в Далкейте{55}. И на запад я ехал иль на восток, А любовь у меня одна. И на запад я ехал иль на восток, — Все в Файви живет она. Всем сердцем я ее люблю, И нет нигде подобной, Ее пером не описать Ни вкратце, ни подробно». Упрямый мельник не хотел За Эндрю выдать Энни: Пять тысяч марок у нее, А у него — ни пенни. Любовь не шутит, а душу крутит И ставит на колени. «Я за тебя теперь умру. Прощай, прощай же, Энни!» С кровати мать ее встает И будит двух служанок: «Ах, дочь, привиделись тебе Кошмары спозаранок! Кто, Энни, твой тревожить сон Посмел в такое время?» И с губ едва звучат слова: «Ах, ты, мой Эндрю Лэмми». Ее жестоко бил отец, И мать жестоко била, И сестры стали презирать, А брат! Что с братом было! Ее жестоко брат избил, Нисколько не жалея: «За Эндрю Лэмми — по спине, В бок, по рукам, по шее!» «Не стыдно ль, братец дорогой, — Она увещевает, — Лэрд Файви ездит тут кругом, Зайдет — и все узнает. И приласкает он меня, И поцелует в темя, А я скажу, что ты меня Побил за Эндрю Лэмми». А сестры встали у дверей, Теперь ее жалея: «Мычит коровушка твоя, Иди, сестра, скорее!» «Не стыдно ль, сестры, так жалеть — И осуждать сурово? Пусть лучше позовет труба, Чем в Файви все коровы! Любовь не шутит и душу крутит, Любовь — такое бремя! Я погибаю за любовь, Умру за Эндрю Лэмми». Тут в замок мельник шлет письмо, Признавшись перед всеми, Что дочь его околдовал Трубач их — Эндрю Лэмми. «Что ж, мельник, думаю, пора Тебе согласье дать бы!» «Я ни за что не соглашусь На этакую свадьбу». Лэрд Файви, прочитав письмо, Поведал с грустью вскоре, Что Энни, мельникова дочь, Скончалась в страшном горе. На крышу башни Эндрю встал — Пусть слышат повсеместно, — Разнесся звук его трубы По всем лугам окрестным. «Бывало, до утра гулял — И не брала усталость. А нынче, раз любимой нет, Что в жизни мне осталось? Любовь не шутит и душу крутит, И ставит на колени. Я умираю за любовь: К тебе иду я, Энни!»

ДЖОННИ ШОТЛАНДЕЦ{56}

Поехал Джонни в Англию, Там королю служил. Поехал Джонни в Англию, Там знаменосцем был. Недолго был он в Англии, И не хотел он зла, Но вскоре дочка короля От Джонни понесла. Кухарки, слуги, кучера, Придворные и знать Сначала шепотком, потом Вслух начали болтать. Так слух дошел до короля, Услышать новость смог, Что дочь вот-вот рожать начнет, Отец — шотландец Джок. «Ну, если так, — сказал король, — А верю я всему, Сгною в неволе дочь мою, Пускай идет в тюрьму!» Дошло до Джонни. Он встает, Чтобы людей спросить: «Есть хоть один, кому бы мог Я дело поручить? Пускай бы к башне замка он Прокрался в тишине, Пускай бы леди там нашел В решетчатом окне». Поднялся юноша тогда И говорит: «Рискну! Согласен, Джонни, — он сказал, — Пойду к тому окну!» «Оденься, леди, и пойдем В зеленый лес густой: Уже давно тебя там ждет Любимый Джонни твой». «Оковы на ногах моих, Удел мой — лишь печаль. Браслеты на руках моих — Не золото, а сталь. Письмо я другу напишу И приложу печать, Любимому пошлю его — И можно умирать». Джон в первый раз прочел письмо — И громко хохотал. Второй он раз прочел письмо — И громко зарыдал. «Поеду в Англию, — сказал, — Была иль не была! Невесту милую свою Избавлю я от зла». Но тут встает его отец И говорит: «Постой, Туда-то доберешься ты, — Вернешься ли домой?» Но тут шотландский встал король: Могуч, неколебим: «Пятьсот шотландских храбрецов Я посылаю с ним». И Джонни наш вскочил в седло, Нетерпелив и скор, Пятьсот шотландцев холостых — За ним во весь опор. И Джонни наш вскочил в седло Красавцем удалым, На солнце волосы его Блеснули золотым. А в Лондоне заставил Джон Звонить в колокола. Дивился королевский двор — Вот паника была! Король спросил: «Да что стряслось И в чем трезвона соль? Аргилл{57} ли прибыл — или Джеймс, Шотландии король?» «Нет, не Аргилл, — такой ответ Звучит со всех сторон. — Шотландский рыцарь прибыл к нам, Мак Нотан, славный Джон». «Мак Нотаном тебя зовут? Что ж в это верю я. Тогда не твой ли носит плод Под сердцем дочь моя?» «Что ж, если так, — воскликнул Джон, — А в это верю я, — Пусть мой наследник будет он, А мать — жена моя!» «Постройтесь по трое сперва, — Здесь есть один боец, И каждой тройке в миг один Положит он конец»_. Тут храбрый юноша один Протиснулся вперед:{58} «Я буду биться что есть сил, Пока он не умрет!» Король на луг тогда зовет Придворных за собой: Все жаждут видеть, как пройдет Последний Джонов бой. Джон рану первую нанес: Враг побелел, как снег. Вторую рану Джон нанес: Тот замолчал навек. «Священника! — наш Джон кричит, — Скорее нас венчать!» «Чиновника! — король кричит, — Контракт нам подписать!» «Не надо денег и земли, Пусть будет лишь со мной Моя любовь: ее купил Я дорогой ценой». Шотландец Джонни рог берет И дует что есть сил: Пусть до Шотландии дойдет, Что Джонни победил!

МЭРИ ХЭМИЛТОН{59}

Жил некий лорд с тремя дочерьми В дальнем западном краю. И явилась одна из них в Холируд Предложить там службу свою. Мэри Хэмилтон в церковь как-то пришла, На груди ее ленты шуршат, — И король священника не слыхал, К Мэри был устремлен его взгляд. Мэри Хэмилтон в церковь как-то пришла, Ленты в волосы вплетены. И король лишь о Мэри думать мог, Не о боли своей страны. Мэри Хэмилтон в церковь как-то пришла, И перчатки у ней на руках. И король о своей королеве забыл, О поместьях и о деньгах. Не была она при дворе короля Год — и день еще как раз. Не могла сидеть, не могла стоять, От людских укрылась глаз. И пошел король в монастырский сад, Из земли можжевельник извлек, Чтоб очистить чрево от плода, — Ничего он добиться не смог. Стали шептаться и там, и сям, И упорно молва поползла: Что Мэри слегла — ну что за дела? — Что ребенка она родила. Золотая тесьма в густых волосах, Королева сама — к ней в покой: «Где тут ребенок, который кричал И отдых нарушил мой?» «Ах, нет ребенка в покое моем, Но все же на мне вина: Я от колик в желудке кричала сейчас, Я, видно, серьезно больна». «Мэри Хэмилтон, я — королева твоя, Придержи свой лживый язык! И лучше скажи мне, где то дитя, Чей я слышала жалобный крик?» «Ах, я завернула его в платок, Зашвырнула в морской прибой: Пусть бы он потонул — или выплыть бы смог, Только не был бы больше со мной». «Мэри Хэмилтон, ты заслужила смерть, И теперь готовься к ней. Сохранила бы ты дитя живым — Это было бы к чести твоей. Мэри Хэмилтон, встань же, скорее встань И покинь королевский дом. Отвезут тебя в город Эдинбург; Ты предстанешь перед судом». Ах, как медленно, медленно встала она, Собиралась совсем не спеша. Рыдала она, стонала она, И ныла ее душа. Она тряслась на буром коне, И не верилось ей никак, Что к страшной виселице ее Приближается каждый шаг. «Джентльмены! Не надо, не надо спешить, Лошадей не стоит гнать. Вам таких измученных женщин, как я, Не случалось еще провожать». И вот они въехали в Кэннон Гейт{60}, По макушку в дорожной пыли. Все женщины в окна смотрели на них И слез сдержать не могли. Парламентский Спуск проехали, И еще другие места. На нее глядели и плакали Горожанки у Креста{61}. «Не плачьте, не плачьте, женщины, На мне такая вина! Вчера я убила свое дитя И теперь умереть должна». На три ступеньки в суд поднялась, Презирая свой позор. Трижды громко смеялась она, но суд Вынес смертный приговор. «Сорвите платье, бросьте его — И пускай лежит в пыли; А глаза прикройте мне платком, Чтоб не видели петли. Четыре Мэри было нас, Но окончилась жизнь моя. Да, Мэри Битон и Мэри Ситон, И Мэри Карайккл — да я. Я королеве каждый день Надевала ее наряд. За то в награду для меня Тут два столба стоят. Я утром причесывала ее, А на ночь стелила постель. За это болтаются меж столбов Крепчайшие из петель. Королева, которой служила я, Будет проклята с этого дня: Ведь могла бы простить — но велела судить, И нынче вздернут меня. Ах, как счастливы, счастливы девушки те, Кому не дал бог красоты, А меня сгубил румянец щек И лица моего черты. Моряки, моряки, заклинаю вас всех, Как отправитесь в край родной, Ни отцу, ни матери не говорить, Что я не вернусь домой. Как волны морские вас принесут К далекой нашей земле, Не узнают пусть ни отец, ни мать, Что я болтаюсь в петле. Ах, матушка, знать не знала ты, Качая меня по утру, В какие края уеду я И какою смертью умру. Ах, отец мой, ты тоже знать не знал, Как меня качал на руках, Что когда-нибудь я, надежа твоя, Закачаюсь на двух столбах. Ах, если б узнали отец мой и мать, Что сталось теперь со мной, Примчались бы три мои брата сюда И кровь пролилась бы рекой. Не плачьте, женщины, обо мне, Возвращайтесь в свои дома. Та мать, что убила свое дитя, Заслужила смерти сама».

СМЕРТЬ ЛОРДА УОРРИСТОНА{62}

А было мне пятнадцать лет, Когда нашла мне мужа мать. Пятнадцать было мне всего, Я не могла им управлять. Уорристон, Уорристон, Речь только о твоей вине, Когда пришла к тебе я в дом, Всего пятнадцать было мне. И вскоре муж уплыл в моря, А я ребенка родила, Мой муж еще не воротился, И няньке я дитя сдала. Но вот дошла однажды весть: Вернулся муж из-за морей. Я платье лучшее надела И пела  птички веселей. Ребенка на руки взяла, Несла, как любящая мать, И вышла на скалистый берег Милорда своего встречать. Мой муж на палубе стоял, Меня приветствовал, любя: «Жена, я рад. Но от кого же Младенец этот у тебя?» Глядит сюда, глядит туда: «Да что ты говоришь такое? Была я слишком молода, Когда сходилась я с тобою». «Молчи, жена, не мой младенец, Не верю я твоим словам: Скажи, кого ты полюбила, Пока я плавал по морям?» Слеза катилась по щеке, Жена ушла, едва жива. «Ох, отомщу я негодяю За эти грубые слова!» Она у стюарда{63} спросила, Как можно мужу отомстить, И стюард дал такой совет, Что лорда следует убить. Решила нянька ей помочь: Взяла откуда-то веревку (За плату что не сотворишь!) И петлю завязала ловко. Хозяйский брат за стенкой спал, Был крепок сон его ночной, Но вдруг проснулся он от крика: «Наверно, брат скончался мой. Кто даст мне уголь и свечу? И кто меня сопроводит?» Пока свечу ему несли, Он убедился: брат убит. Хозяйку с нянькой вмиг в тюрьму, Когда чуть-чуть еще светало. У няньки сердце тверже камня, А леди в обморок упала. Пришел к ней брат ее родной, О ней горюет, но бодриться: «Все земли отдал бы свои, Чтоб выкупить тебя, сестрица». «Ох, братец, выкупить ты хочешь? Не надо выкупать меня. Я мужа своего убила, Мне жить не хочется ни дня». Пришла к ней мать ее родная, Пришла, о дочери скорбя. «Отдам монеты золотые, Чтоб только выкупить тебя». «Ах, выкупить меня ты хочешь? Не надо выкупать меня. Я мужа своего убила, Мне жить не хочется ни дня». Пришел отец ее родной, Пришел о дочери скорбя. Сказал: «Ох, дочка дорогая, Смотреть бы дома на тебя! Семь дочерей других имею, И всех их пестую, любя. Но отдал бы всех семерых, Чтоб только выкупить тебя». «Отец, зачем же выкупать? Не надо выкупать меня. Я мужа своего убила И не достойна жить и дня». Тут сам король заговорил (И он в тюрьму пришел тогда): «Ах, леди, я тебя прощаю, Ведь ты годами молода!» «Ах, просьбу выполни мою, Прошу, прошу тебя, король!» «Все будет выполнено точно, Проси, проси меня, изволь!» «Пусть солнце на меня не светит, А ночью, ночью при луне Меня на тот сведите холм И голову срубите мне. И пусть никто меня не видит, Вы ночью, ночью при луне Меня на тот сведите холм И голову срубите мне». Ее свели на холмик ночью, Чтоб выполнить ее слова, И в темноте никто не видел, Как с плеч скатилась голова. И сам король заговорил: «Видал я много разных дел, На запад ездил, на восток, На казни разные смотрел. Но не было еще ни разу, Чтоб я кого-то так жалел. Уорристон виновен сам, С него не снимем мы вины В том, что свою он смерть нашел И в гибели его жены».

ПОЖАР ВО ФРЕНДРОФТЕ{64}

Осьмнадцатого октября, Как грустно думать мне, Лорд Джон и брат его Ротимей Оба сгорели в огне. Кони оседланы, и все К отъезду готово было, Но коварная леди Френдрофт{65} Остаться их пригласила. «Останьтесь, останьтесь до утра, — Сказала с лживым лицом, — Ведь такое было согласье Меж моим и вашим отцом». «Заедем в другой раз», — лорд Джон сказал. Ротимей возразил: «Нет, Джон, Уздечка лопнула у коня, Боюсь, что я обречен». В часовне колокола отзвенели, И все разошлись на покой. Лорд Джон и брат его Ротимей Ночевали в спальне одной. Сняли платье с плеча, погасла свеча, И уснули бок о бок. Но вскоре в покое поднялся Синий густой дымок. «Проснись, проснись, брат Ротимей, Проснись скорей, заклинаю, С молитвой к Всевышнему обратись: Измена здесь большая». Оделись они в единый миг И выйти были готовы, Но двери и окна все оказались Заперты на засовы. К окну решетчатому Джон Через комнату прыгнул тотчас И крикнул: «Это чья же рука, Не дрогнув, заперла нас?» Пока он в отчаянье стоял У железной решетки окна, Он леди Френдрофт внизу увидал, На лужайке стояла она. Он крикнул: «Смилуйся, леди Френдрофт, Ведь в грех ты впадаешь сейчас. Твой муж отца моего убил, А ты убиваешь нас». И громко ответила она: «Накрепко заперта дверь. Лорда Джона мне, конечно, жаль, Но не жаль Ротимея, поверь. На дне колодца лежат ключи, Не выбраться вам теперь». Лорд Джон вцепился в решетку окна, И нет из огня пути. Слуга его Гордон вышел вперед В жажде его спасти. «Прыгайте, прыгайте же, милорд, Как только подам вам знак! А я уж поймаю вас на лету, Не отойду ни на шаг! Прыгайте, прыгайте же, милорд, Душа за вас болит. Я уж поймаю вас на лету, А Ротимей пусть горит!» «Рыба не плавает в водопаде, А в глине не вырастет рожь, И даже самым свирепым пожаром Нас с братом не разведешь. Мне не прыгнуть никак, не прыгнуть никак, Как ты меня ни мани: Голова застряла в решетке окна, Загорелись мои ступни. Глаза выкипают из орбит, И жарится плоть в огне, И кровь моя в жилах уже кипит, О горе, о горе мне! Кольца мои я снимаю с пальцев, Что так длинны и узки. Передай ты эти кольца миледи, И храни ее Бог от тоски. Мне не прыгнуть никак, не прыгнуть никак, Я первым сгорю из двух. Погибла бренная часть моя, А к тебе взывает мой дух». Руки ломает, громко стенает Жена его, волосы рвет И верному Гордону говорит, Стоя пред ним у ворот: «Горе, горе тебе, Джордж Гордон, Смерть ужасную ты заслужил: Ты здесь живой стоишь предо мной, А хозяина погубил». «Я просил его прыгнуть, молил его прыгнуть, Рукой подавал ему знак, Я бы поймал его на лету, Не сдвинулся б ни на шаг! Он кинул мне кольца с пальцев своих, Что так длинны и узки, Велел их, миледи, вам передать — И храни вас Бог от тоски!!» О Софи Хэй{66}, о Софи Хэй, Одела служанка ее, Но она в исступленьи в тот же миг Сорвала с себя платье свое. «О горе мне, о горе мне, С болью сердца не совладать. Болело сердце на свадьбе с ним — И сегодня болит опять».

ДЖОННИ ИЗ КОКЛСМУРА{67}

Встал Джонни майским утром, Умылся на заре. И отвязал своих собак: «Резвитесь во дворе, друзья, Резвитесь во дворе! Собачки славные, за мной, Вперед, не отставать! Ведь я иду на Бродспер Хилл Оленей пострелять». «Ах, не ходи! — сказала мать, — Послушай, Джонни мой, Благословлю тебя, когда Останешься со мной. Я лучшим мясом угощу, Я дам вина и рома, И я тебя благословлю — Останься только дома!» Но дома не остался он И не послушал мать, А он пошел на Бродспер Хилл Оленей пострелять. Смотрел на запад, на восток Почти что целый день И под ракитовым кустом Увидел — спит олень. Он выстрелил — скакнул олень, Стрела вонзилась в бок, И между лесом и водой Олень убитый лег. Наелись крови, напились Два верных пса и Джон, И под ракитником в лесу Сморил их крепкий сон. А мимо глупый шел старик И — прямо к лесникам, Чтобы сейчас же рассказать О том, что видел там. «Что слышно нового, старик?» «Да ничего, — сказал, — Вот разве — рядышком в лесу Я кое-что видал. Когда сейчас я проходил Кустарником лесным, Юнец какой-то крепко спал, И две собаки с ним. Рубаха тонкая на нем, Голландского шитья, И золотом расшит камзол, Заметил сразу я». Все понял и заговорил Тогда один лесник: «То Джонни Кокслмур, ведь он Оленей бить привык!» Все понял и заговорил За ним второй: «Так что ж, Что это Джонни Коклсмур — К нему не подойдешь!» И первый выстрел лесника В бедро ему попал. Сказал племянник лесника: «Еще — и он пропал!» «Со мной стоять, не отступать, Вы, верные собаки! Сейчас покажем им, что мы Выносливые в драке!» Шесть лесников он порешил, Семь — ранил тяжело. «Ну, хватит убивать!» — сказал И вмиг вскочил в седло. «Да, чтоб ты проклят был, старик, Ты глуп и простоват. Ведь на тебе — вся эта кровь, Я в ней не виноват!»