Говорящий сокол
Английские и шотландские народные балладыНЕИССЯКАЕМЫЙ ИСТОЧНИК
1.Народные баллады Англии и Шотландии представляют собой богатейший пласт старинной культуры этих стран, имеющий неоценимую художественную ценность. Без этих баллад английская литература и, в частности, поэзия, никогда не сложились бы в том виде, в каком мы их знаем сегодня и, в свою очередь, литература всей Европы, не говоря уже о литературе США и Австралии, тоже были бы иными, поскольку литературный процесс всех стран неразрывно связан между собой.
Поэтические тексты самих первоисточников складывались и распространялись в устной традиции начиная, примерно, с XIV века. Складывали их безвестные певцы, называвшиеся менестрелями, да, доподлинно известно, что они были именно певцами, а не рассказчиками и не декламаторами, потому что баллады в старину не декламировались, но пелись под аккомпанемент незатейливых струнных инструментов типа арфы — не путать с современной арфой, в отличие от нее средневековая арфа была небольшим портативным инструментом: всего несколько струн, натянутых на простую треугольную раму. Такой инструмент легко было носить за плечами странствующему менестрелю в его бродячей жизни: он ходил от одного замка к другому и развлекал знатных господ и их гостей своим пением, получая взамен кормежку и ночлег. Мелодии многих баллад иногда грустные и протяжные, иногда звонкие и задорные, сохранились до наших дней (хотя долгое время большинство собирателей интересовались лишь текстом, словами) и воспроизводится в современных сборниках старинных баллад (как, например, «Оксфордская книга баллад, отобранных и изданных Джеймсом Кинсли», 1969, издательство Оксфордского университета).
Слова и сюжеты баллад менестрели могли сочинять сами, а могли повторять известные им тексты других анонимных сочинителей. При каждом новом исполнении они зачастую вносили свои произвольные изменения в текст баллады, варьировали слова, добавляли или пропускали отдельные строфы, меняли сюжетные подробности или даже сам ход сюжета. Это происходило отнюдь не по причине дурной памяти (забыл одни слова, спел другие), не из-за небрежности. Нет, такое было в данную эпоху в порядке вещей. Менестрель, если он не являлся автором текста, непременно считал себя его соавтором и ничуть не сомневался в непреложном праве импровизировать по тем или иным соображениям. Таким образом, и получалось, что баллады, как и другие произведения устного народного творчества, имеют зачастую по нескольку вариантов текста, порой довольно сильно отличающихся друг от друга. Отдельные баллады известны знатокам и исследователям в 9, 15, а то и в 24 вариантах.
По мнению исследователей, старинные менестрели были людьми очень искусными не только в сочинении слов и в пении их, но и в исполнении музыки и пользовались в обществе большим уважением как люди, связанные с высшими сферами искусства.
Баллады исполнялись, разумеется, не только менестрелями. Со временем их сюжеты и строфы широко распространялись в народе, их распевали хором простые люди на шумных общих застольях или долгими зимними вечерами, совмещая пение с выполнением обычной домашней работы вроде шитья, прядения, починки рыбацких сетей, и прочее. Вальтер Скотт, например, ссылается на слова одной старой женщины: «Эта старая нортумберлендская баллада была записана из уст восьмидесятилетней женщины, матерью рудокопа свинцового рудника в Элстон-Муре… когда она была девчонкой, ее, бывало, распевали, если собирались повеселиться, до того, что прямо крыша звенела».
Кстати, текст этой бесхитростной и диковатой баллады опровергает сложившееся у нас мнение о том, что строфика баллады более или менее сводится к традиционным четверостишиям, построенным на сочетании четырехстопного ямба с трехстопным, где рифмуются четные строки, как, например:
В любви навряд ли повезет, Когда в запасе нет Сердечности, учтивых слов И золотых монет. («Король Генри», перевод Ю.Даниэля) Такой размер действительно часто встречается в балладе, но к нему все отнюдь не сводится. На самом деле размер и строфика баллад куда более разнообразны. Возьмем для примера хотя бы давным-давно прославившиеся у нас переводы Маршака:
Королева Британии тяжко больна, Дни и ночи ее сочтены. И позвать исповедников просит она Из родной, из французской страны. («Королева Элинор») Или:
Послушайте повесть минувших времен О доблестном принце по имени Джон. Судил он и правил с дубового трона, Не ведая правил, не зная закона. («Король Джон и епископ») С.Я.Маршак любил переводить баллады (как и все другие стихи) гладко, тщательно выправляя многочисленные ритмические сбои подлинника. На самом деле в народной балладе часто встречаются нарушения гладкости ритма, и это ничуть не мешает музыкальности и напевности, просто надо обладать поэтическим слухом, чтобы воспринимать такой ломаный размер:
Того гляди, придет зима, Пора и на постой. А в замке Родсон хозяйка сама Славится красотой. («Эдом о'Гордон», перевод Игн. Ивановского) Лишние безударные слоги при произнесении такой строфы «навешиваются» на ударные, и основной ритм сохраняется. Баллада, приведенная В. Скоттом в комментариях его к поэме «Мармион» (см. примечание 1) вообще состоит из разного размера строф.
Если вспомнить то, что сказано выше, о частых импровизациях авторов и исполнителей баллад на ходу, во время пения, станет ясно, что ритмические сбои открывают куда более широкий простор для вольного исполнения, не привязанного к строго выстроенному ритму. То же можно сказать и о построении строфы: в основном, баллада состоит из четверостиший, как правило, на концах четных строк, нечетные же строки чаще всего не рифмуются:
Жили два брата. Вместе росли, Вместе учились в школе. Один другому однажды сказал: — Давай, поборемся, что ли? («Два брата», перевод Г. Плисецкого) Но иногда, если исполнитель успевает подобрать рифмы к нечетной паре строк, звучат и они. Зачастую встречается в балладе внутренняя рифма, т. е., внутри одной строки, состоящей в этом случае из двух рифмующихся половинок:
Он, видно, отца разорит до конца, Бездельник, повеса и мот! …………………………………………… Сочту я за честь попить и поесть И чокнуться с вами, друзья. («Робин Гуд и мясники», перевод С. Маршака) Иногда вместо четверостишия (очевидно, как уж получалось по ходу исполнения) неожиданно возникает шестистишие с единой сквозной рифмой:
Мальчик охотничий нож Выхватил на бегу, Вепрю сердце пронзил, Как пронзают врагу, И с головой его Вновь явился в кругу. («Мальчик и мантия», перевод Игн. Ивановского) Рифмы в балладе часто простые, безыскусственные, какие первые придут в голову. В английском оригинале случается даже, что слово рифмуется само с собою: меня — меня, и пр. Но по-русски подобная строфа звучала бы очень уж убого, поэтому переводчики этой особенности не соблюдают.
Еще одна формальная особенность англо-шотландской баллады — наличие рефрена, то есть, постоянно повторяющиеся строки или двух строк, перемежающихся со значимыми строками, содержащими соответственный сюжет, как бы оттеняющий основной рассказ. Иногда рефрен состоит из какого-то имени или названия:
К двум сестрам в терем над водой, Биннори, о Биннори, Приехал рыцарь молодой, У славных мельниц Биннори. («Баллада о двух сестрах», перевод С. Маршака) или:
Чьей кровию меч ты свой так обагрил, Эдвард, Эдвард? ……………………………………… То сокола я, рассердился, убил, Мать моя, мать! («Эдвард», перевод А.К. Толстого) И это «Биннори, о Биннори», «Эдвард, Эдвард», «мать моя, мать» упорно повторяется в одних и тех же местах строфы, создавая таинственную, лирическую, кое-где наводящую нагнетающий ужас интонацию, а кое-где и достигая комического эффекта. Рефрен, будучи самостоятельным, органически вплетается в сюжет баллады и придает ей дополнительные оттенки.
Темы баллад можно свести к нескольким основным группам. Естественно, что люди пели о том, чем жили, а в их жизни, как это бывает всегда, большое место занимали любовь, ревность, стремление к счастью, к богатству, и так далее. Любовь, как известно, случается счастливая и несчастливая. В ряде баллад описывается взаимная любовь двух молодых людей, соединению и счастью которых мешают родственники («Принц Роберт», «Трубач из Файви» и др.). Почти все истории из этой группы кончаются трагической смертью обоих влюбленных; часто повторяющийся мотив — выросшие из их могил растения (березка и шиповник), которые сцепляются ветвями, символизируя вечное неразрывное соединение влюбленных, несмотря ни на какие препятствия, даже после смерти:
Схоронили обоих в церкви одной. Вырос куст белоснежных роз Из ее могилы. А из его — Куст шиповника произрос. И росли два куста очень быстро, пока Не уперлись в церковный свод, И сплелись, как влюбленные, ветками там, И дивился на это народ. («Прекрасная Маргарет и милый Вильям», перевод Г. Плисецкого) Другая группа баллад повествует о неверной любви, об измене возлюбленного, который бросает любимую с нерожденным еще ребенком («Чайлд-Уотерс») или даже с восемью рожденными от него сыновьями («Лорд Томас и красавица Анна»), чтобы жениться на другой. В таких историях побеждает верность и бесконечная преданность. В балладе об Анне и лорде Томасе бедная Анна, бывшая подругой своего возлюбленного почти десять лет, безропотно встречает его на берегу, когда он привозит себе невесту, покорно передает сопернице дом и все хозяйство, добровольно делает приготовления к свадебному пиру
Я к свадьбе хлеба напеку, И я сварю вам эль. И провожу твою жену На брачную постель. («Лорд Томас и Красавица Анна», перевод Г. Усовой) В балладе «Чайлд-Уотерс» несчастная девушка охотно соглашается обрезать волосы и переодеться пажом, лишь бы любимый взял ее с собой, когда уезжает на поиски невесты:
И паж босой бежал в пыли, А рыцарь скакал на коне, Но не был учтивым и не сказал: — Эллен, садись ко мне! (Перевод Г. Усовой) Она согласна на все лишения, только бы оставаться с ним рядом. Более того, она без малейших возражений отправляется на поиски девицы легкого поведения, дабы ублажить своего любимого, и по его приказу даже приносит эту девицу на руках, чтобы та не замочила ног. Такая преданная и самоотверженная любовь, согласно балладам, бывает вознаграждена. Невеста лорда Томаса (которая оказывается родной сестрой красавицы Анны; впрочем, имеет не такое уж решающее значение в развязке событий), разобравшись, в чем дело, жалеет Анну и добровольно отплывает назад, к родному крову, уступив Анне не только место счастливой супруги, но и семь нагруженных приданым кораблей; а Чайлд-Уотерс, убедившись в преданности своего пажа, решает сам жениться на девушке.
Ревность же обыкновенно бывает наказана — «Баллада о двух сестрах», или входящая в данный сборник баллада «Смерть лорда Уорристона», где погибают оба участника драмы.
В ряде баллад рассказывается о преступной кровосмесительной любви — такие истории особенно трагичны и непременно заканчиваются либо самоубийством, либо убийством, а иной раз — и тем, и другим. («Вавилон», «Стройная лань», «Лиззи Вэйн»).
Есть, наконец, веселые, комические баллады на любовный сюжет, часто описывающие всевозможные хитрости, содействующие счастливому соединению влюбленных («Говорящий сокол», «Смуглый Робин», «Хитрый клерк»). Есть и баллады-шутки: «Одураченный рыцарь», «Старуха, дверь закрой», «Старый плащ» и другие.
Балладные сюжеты часто связаны с колдовством, с нечистой силой, с ведьмами, домовыми, русалками — все это обычные образы народных сказок, поверий, преданий. В данном сборнике к этой группе относятся, например, «Принц и чудовище», «Отвратная змея и макрель», «Клерк Колвил». Перечисленные баллады целиком посвящены колдовским силам, но есть и баллады, относящиеся к другим тематическим группам, где участвуют и колдовские элементы: «Говорящий сокол», «Как Дуглас предал Нортумберленда» — историческое повествование, соответствующее реально происшедшим событиям, но в них принимает участие колдунья Мэри Дуглас.
Ряд баллад повествует о легендарных и полулегендарных личностях, например, о короле Артуре и рыцарях его Круглого стола, образующие отдельный цикл, восходящий к валлийским источникам. Такой же отдельный цикл, но куда более многочисленный, составляют баллады о знаменитом легендарном разбойнике, вершителе народной справедливости, смелом мастере кулачного боя, искусном лучнике, заступнике бедных и обиженных, поживающем в Шервудском лесу — о Робине Гуде. Поскольку все эти баллады очень хорошо известны русскому читателю в переводах С. Маршака, Н. Гумилева, М. Цветаевой и Игн. Ивановского, составитель данного сборника считает нецелесообразным включать их. Впрочем, Робин Гуд — не единственный демократический герой народных низов, были и другие. В этом сборнике можно найти баллады о браконьерстве, о наивной борьбе за справедливость, и прочее («Джорди», «Гилдерой» и др.)
Наконец, существует весьма многочисленная группа баллад исторических, как английских, так и шотландских, рисующих подлинные исторические события, зачастую происходящие на англо-шотландской границе (так называемое Порубежье).
Один из основных собирателей и издателей народных баллад Томас Перси (см. ниже(так сказал о значении исторической баллады в посвящении графине Нортумберлендской, что они «изображают обычаи и мнения отдаленных веков, тех веков, которые вовсе ушли бы из памяти, если бы благородные дела ваших предков не уберегли их от забвения» и если бы эти дела не были запечатлены в песнях, которые «сохранили и прославили эти события».
Исторические баллады, безусловно, представляют собой совершенно уникальное собрание описания драм и трагедий, в основу которых положены реальные исторические события, во время сочинения баллад всем известные, а потому особенно волнующие слушателя. Драматической и богатой неожиданными и часто кровавыми событиями была сама обстановка в XIV–XVI веках, особенно в Порубежье. Постоянные набеги, перестрелки, схватки отражали исторически сложившиеся отношения между Англией и Шотландией. Шотландия до 1707 года была самостоятельным государством, управлявшимся собственной королевской властью, хотя Англия неоднократно претендовала на господство над ней. В Шотландии жили вольные горцы, не покорявшиеся никому, дерзко нападавшие на владения соседей и угонявшие чужой скот. Многие из них стали героями народных баллад («Гилдерой»). Сложено множество баллад о трагических событиях, о предательстве, о жестоких убийствах. Очевидно, баллады сочинялись по свежим следам этих событий, а потому вызывали особенно бурные эмоции слушателей («Пожар во Френдрофте», «Граф Мэрри», «Парси Рид»). Есть баллады об известных исторических сражениях между английскими и шотландскими войсками: «Битва при Оттерберне», «Охота на Чевиотских холмах». Воспевали авторы баллад и известные бунты и мятежи («Северное восстание», вошедшее в настоящий сборник). Все эти баллады, как и рассказывающие о любви, очень человечны. Даже если мы, в отличие от современников, не знаем, кто такой граф Мэрри и почему его убил Хантли, мы не можем не проникнуться глубоким сочувствием к его трагической гибели, столь скупо, но выразительно описанной автором баллады, мы узнаем, какой достойный и благородный это был человек:
Был он храбрый и ловкий, Брал кольцо на копье. Мог бы стать королем он — Вот мненье мое. Был он храбрый и ловкий, В мяч играл лучше всех, И во всех состязаньях Ждал графа успех. Даже при том, что нам неизвестно, кто такой Парси Рид и по какой причине он сражается с Крозерами, и почему его так коварно предали братья Холлы:
Весь порох у него украли, В ружье забулькала вода… Но драматизм ситуации, но острота человеческой трагедии дошла до нас через века — это одно из неотъемлемых качеств народной баллады, и она так берет за живое нас, жителей конца XX века. И когда мы читаем короткую и крайне скупую по выразительным средствам балладу «Джордж Кемпбелл», где всего только и говорится, как конь возвращается без всадника, а навстречу выходит убитая новостью мать, и невеста, рвя на себе волосы, причитает:
Ах, зелен мой луг, урожай не сочтен, Амбар не построен, а сын не рожден, — комок застревает поперек горла. Автор баллады, казалось бы, говорит о страшной трагедии просто, перечисляя только главные детали: уздечка, перо на шлеме, меч на боку — и седло, все в крови. Но в этом и содержится глубоко драматическая кульминация…
Столь же трагична и баллада «Пожар во Френдрофте» — даже не зная, кто такие сгоревшие заживо в чужом замке братья и по какой причине леди Френдрофт обрекла их на столь мучительную смерть, нельзя не содрогнуться от самых простых слов:
Голова застряла в решетке окна, Загорелись мои ступни. Глаза выкипают из орбит, И жарится плоть в огне, И кровь моя в жилах уже кипит… Бесхитростные слова верного слуги никого не могут оставить равнодушными:
Прыгайте, прыгайте же, милорд, Как только подам вам знак! А я уж поймаю вас на лету, Не отойду ни на шаг! Подобная простота и наивность, с которыми слуга выражает преданность хозяину, действуют на читателя, а тем более на слушателя, куда сильнее самых высокопарных монологов, и в ней не только человечность, но и глубочайший демократизм. Именно эту «приятную простоту и безыскусственные прелести» баллады отмечает Томас Перси, говоря, что они «компенсируют отсутствие более возвышенных красот и, если не ослепляют воображение, то часто трогают сердце».
Говоря об особенностях изобразительных средств баллады, кроме уже перечисленных (строфика, ритм, скупость и точность деталей), необходимо назвать еще две. Это, прежде всего, фрагментарность, то есть, неравномерность описания, отсутствие некоторых описательных звеньев. Хотя бы, в «Пожаре во Френдрофте» при всей обстоятельности описания пожара, при том, что рассказ начинается с упоминания точной даты («осьмнадцатого октября»), есть пропуски в последовательности эпизодов. Только что действие происходило во Френдрофте во время страшного пожара, — и вот, без всякого перехода:
Руки ломает, громко стенает Жена его, волосы рвет И верному Гордону говорит, Стоя пред ним у ворот… Место действия мигом, без всякого предупреждения или разъяснения переместилось, точно в кино. То же и в других балладах. Только что Анна разговаривала с лордом Томасом о его предстоящей свадьбе — и вдруг:
Один малютка на руках, Бежит за ним второй, Они на башню поднялись И ждут отца домой. Оказывается, нам ничего не сказали о том, что лорд Томас успел не только съездить в дальний путь за невестой, но уже возвращается обратно!
И еще одна художественная особенность баллады, делающая ее не просто повествованием, но произведением, родственным пьесе, — обилие прямой речи, при этом, как в подлинно драматическом произведении, почти, а иной раз совсем, отсутствуют указания на то, кто говорит. Баллада «Лорд Томас и красавица Анна» начинается с длинного диалога этих двух персонажей, а кто из них что произносит — понятно по содержанию реплик. Более того, Джеймс Кинсли, составитель оксфордского сборника народных баллад (1969) отмечает: «Я следовал ранней традиции, принятой в старых рукописях и перепечаток текстов баллад, не употребляя кавычек при передаче прямой речи: стихотворение, созданное для пения, в них не нуждается». (Тем не менее составитель данного сборника считает нужным расставить эти знаки препинания во избежание возможных недоразумений).
2.Как это всегда бывает с произведениями устного народного творчества, баллада со временем перешла в бытование в среде крестьян, фермеров, рудокопов и прочего простого люда, образованные же слои общества стали относиться к ней с пренебрежением и постепенно вовсе позабыли. И вдруг _ все изменилось. В XVIII веке находилось все больше людей, которые серьезно заинтересовались полузабытыми старинными балладами, начали записывать их слова и собирать рукописные сборники, а позднее — издавать их в виде книжек.
Самые ранние рукописные записи старинных баллад относятся еще к XV–XVI векам, то есть, к эпохе, совсем не так далеко отстоящей от создания их текстов. Эти самодельные записи теперь бережно хранятся в известных библиотеках. В Эдинбургской Адвокатской библиотеке одна из самых почитаемых реликвий — рукопись Джорджа Бэннатайна, торговца. Летом 1568 года, во время свирепой эпидемии чумы, Бэннатайн перебрался из Эдинбурга в глухую шотландскую деревушку. В скуке вынужденной деревенской жизни он нашел себе занятие: начал записывать известные ему народные баллады и песни, предварив рукопись шуточным объяснением: «Записано все это во время чумы, когда от обычных трудов отдыхали мы». Эта уникальная рукопись, содержащая более 800 исписанных убористым почерком листов, — первый сборник народных баллад, как английских, так и шотландских.
Записи отдельных баллад, сделанные в конце XV-начале XVI вв., хранятся в библиотеке Британского музея.
В 1724 г. Алан Рэмси (1686–1750) издал печатный сборник шотландских баллад на основе рукописи Бэннатайна — «Смесь для чайного стола» — и второй сборник в том же году — «Неувядающее». Появились и другие сборники: Джеймса Уотсона (1706–1710), В. Томсона — «Каледонский Орфей» (1726–1733). Но особенный успех имела публикация сельского священника, став его впоследствии епископом, Томаса Перси (годы жизни 1729–1811), известного знатока и любителя старинной поэзии. Книжка в три небольших томика вышла в 1765 г. и называлась «Памятники старинной английской поэзии, состоящие из старых героических баллад, песен и других произведений наших ранних поэтов (главным образом, лирических), вместе с немногими более позднего времени».
Томас Перси не записывал тексты из уст исполнителей, не воспроизводил на бумаге строфы, известные ему с детства. Ему посчастливилось найти рукопись в завале дров во дворе дома своего приятеля — служанка использовала высохшие от времени листы на растопку, а потому в текстах иных баллад оказались зияющие пустоты. Перси добросовестно исправил драгоценные тексты, не только дописав отсутствующие строфы, но и убрав излишне грубо звучащие куски, внеся в подлинно народные баллады нотки сентиментальности и романтические красивости. Как выразился Ф. Фернивел, исследователь XIX века, когда принципы издания подлинных старинных текстов существенно изменились: «Перси обошелся с рукописью, как с крестьянской девчонкой-замарашкой, которую, прежде чем показывать приличным людям, следует привести в порядок. Он… напомадил „Наследника Линна“, подправил „Сэра Карлайна“ и „Сэра Олдингара“, припудрил все остальное».
Однако издание Перси было принято с восторгом. Балладами зачитывались, ими увлекались, поэты подражали им. Это объясняется не только сюжетами и качеством самих произведений, которые после сделались самыми известными и часто переиздаваемыми среди баллад, но и тем, что дух переделок Перси в высшей степени соответствовал эстетическим требованиям времени, эпохе предромантизма.
Позднее взгляд на фольклор стал иным, выработались более научные критерии, собиратели начали дорожить первозданными анонимными текстами, в течение столетий живших в народе и передававшихся из уст в уста. Но до этого было еще далеко.
Среди большого числа собирателей народных баллад (и песен) после выхода знаменитого сборника Перси следует отметить деятельность двух великих поэтов шотландского происхождения: Роберта Бернса (1759–1796) и Вальтера Скотта (1771–1832). Роберт Бернс, как известно, происходил из простонародья и сам всю жизнь занимался тяжелым фермерским трудом. Народные баллады, песни, предания окружали его с колыбели, это была та плодородная почва, благодатными соками которой был вскормлен и вырос в могучую фигуру мирового значения этот поэт. В дневнике Бернс писал: «В некоторых наших старых балладах я нахожу благородную возвышенность, чарующую нежность, которые отличают творения подлинных мастеров; и мне всегда больно было думать, что эти славные старые певцы — певцы, обязанные всем лишь природному гению и сумевшие описать подвиги героя, муки разочарования и томление любви такими правдивыми словами, — что певцы эти и самые имена их… навеки погребены в забвении.
О, славные и безвестные творцы! Так сильно чувствовавшие, так звонко певшие. Последний и ничтожнейший из свиты Муз, который, хотя и уступает вам во всем, все же хочет подражать вам и на своих слабых крыльях стремится за вами, — бедный и безвестный сельский поэт воздает эту дань вашей памяти!»
Бернс сотрудничал с Джеймсом Джонсоном, издавшим серию из шести сборников «Шотландский музыкальный музей» (1787–1803), с Джорджем Томасом в сборнике «Оригинальные мелодии и песни» (1793–1818). Бернс перерабатывал для них народные тексты и писал свои. Влияние фольклорных произведений, которое он впитывал вместе с материнским молоком, трудно преувеличить. Притом, что в поэзии Бернса преобладает лирическая сторона и он больше проявил себя как песенник, есть у него и балладная повествовательная стихия (поэма «Тэм о'Шентер», баллада «Джон Ячменное Зерно»).
Большое влияние баллады испытал на себе и родоначальник европейского исторического романа Вальтер Скотт. Он, как и Бернс, слыша народные баллады с детства, подолгу гостя на ферме у деда; он находился в окружении их исполнителей. С 15–16 лет увлеченный народной поэзией подросток стал записывать тексты услышанных баллад и даже предпринимал специальные экскурсии по глухим местам Шотландии, где еще сохранились тогда старики, помнившие старинные баллады. Результатом этих записей стали три тома «Песен Шотландской границы» (1802–1803). В предисловии Скотт говорит, что хочет познакомить читателей «с забытыми феодальными распрями варварских кланов, самые имена которых остались неизвестными цивилизованной истории». «Песни шотландской границы» — _ едва ли не первая публикация подлинно народных баллад, записанных непосредственно из уст исполнителей и не подвергшаяся стилизации. Один из современных Скотту критиков заметил, что в этой книге заключаются «зачатки сотен исторических романов», — заявление оказалось поистине пророческим. Знакомство с народной балладой отразилось не только в ранних поэмах Скотта («Песнь последнего менестреля», «Мармион», «Дева озера» и др.), но и в основном жанре уже зрелого писателя, в его исторических романах. Помимо того, что во многих романах В. Скотта персонажи поют или декламируют строфы из песен и баллад, зачастую сочиненных самим писателем и стилизованных под народные, кроме того, что романы эти изобилуют эпиграфами, заимствованными из народных текстов, либо стилизованных автором под таковые, _ сами сюжеты и образы многих персонажей связаны с народными балладами. Самый яркий и характерный тому пример — образы Робин Гуда, его вольницы, лесного отшельника и короля Ричарда Львиное Сердце из романа «Айвенго».
Громадное влияние оказала народная баллада и на поэзию Уильяма Блейка (1757–1827), у него тоже есть баллады и повествовательные стихотворения («Гвин, король Норвегии», «Вилли Бонд», «Длинный Джон Браун и малютка Мэри Бэлл» и др.). А современников Блейка, поэтов-романтиков Вордсворта (1770–1850), Кольриджа (1772–1834), Саути (1774–1843), и представить себе нельзя вне баллады.
И более поздних английских поэтов во многом сформировала народная баллада: Роберта Луиса Стивенсона (1850–1894), всем известна его прекрасная баллада «Вересковый мед», Альфреда Теннисона (1809–1892), разрабатывавшего большой цикл о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, Редиарда Киплинга (1865–1933) и других.
3.В России издавна пришлась ко двору народная баллада Англии и Шотландии, она становилась все более известной и популярной у нас благодаря увлекавшимся этим жанром А.С.Пушкину, В.А. Жуковскому (он, правда, больший интерес проявлял к литературной романтической балладе, но ведь у ее истоков, как сказано выше, как раз стояла баллада истинно народная), А.К. Толстому и другим известным русским поэтам. Собственно, Пушкин первый и открыл для русского читателя этот богатейший культурный пласт. Именно подлинно народные произведения всегда привлекали его как более всего выразившие с неподдельной непосредственностью и образностью национальную самобытность, глубинные черты национального характера. Пушкин обратил внимание на одну из наиболее старинных баллад, опубликованных в свое время В. Скоттом — «Два ворона» — и перевел ее, правда, слишком вольно, чтобы можно было это считать переводом в полном смысле слова, что вообще характерно для переводов нашего величайшего поэта. Тем не менее, его «Два ворона» в предельной краткости текста передает весь драматизм, таинственность и колорит подлинника. Еще перу А.С. Пушкина принадлежит превосходное начало перевода шуточной «Баллады о мельнике и его жене».
В начале XX века переводами английских баллад занимались такие поэты как Н. Гумилев, М. Цветаева. Крайне любил баллады С.Я. Маршак, его перу принадлежат переводы 23 баллад, некоторые из которых превосходны, хотя Маршаку-переводчику свойственно стремление завысить, пригладить оригинал.
Во второй половине нашего века народные баллады успешно переводили Игн. Ивановский, Ю. Петров (он же — Ю. Даниэль), Г. Плисецкий и другие.
Я увлеклась народными балладами с детства, на студенческой скамье пробовала переводить их и возвращаюсь к ним то и дело. Эта книжка возникла в стремлении собрать и опубликовать результат многолетнего труда. Большинство этих баллад на русском языке печатается впервые. В иных случаях я бралась за переводы, когда меня не удовлетворял труд моего предшественника, иной раз переводы тех же баллад появились в печати позже, чем бралась за них я. Параллельные со мной переводчики, если они есть, перечислены в комментариях, о результате судить читателю.
Источниками текстов мне служили, в основном:
1. Оксфордский сборник баллад, составленный Кинсли (1969),
2. Пятитомник, издававшийся американским фольклористом Фрэнсисом Джеймсом Чайлдом (1825–1896), труд его издавался с 1882 по 1898 гг.,
3. Упомянутый выше трехтомник Томаса Перси.
Галина Усова ДВА ВОРОНА{2}
Я шел один тропой лесной, Вдруг стон раздался надо мной. То ворон воронихе вслед: «Где нынче раздобыть обед?» «За лесом, там, где ров: Пал рыцарь от руки врагов. Никто о нем не пролил слез, Лишь сокол, да жена, да пес. Но пес охотится в лесах, Но сокол реет в облаках, А у жены теперь другой… Так попируем мы с тобой! Ему на горло сядь сейчас И выклюй синеву из глаз, А золото волос тогда С собой захватим для гнезда. Ох, многие о нем вздохнут, Да не узнают, что он тут. Лишь ветры будут много лет Оплакивать его скелет». ЛЕГЕНДА О КОРОЛЕ АРТУРЕ{3}
В Британии родился я, И был мой пращур Брут{4} Крещеный ли, язычник ли, — Артуром меня зовут. Я при рождении крещен И с детства помнить мог: Отец и Сын, и Дух Святой — Один Единый Бог. Четыреста девятнадцать лет Изменчивых времен Прошло с рождения Христа, — И я свой занял трон. И братство Круглого Стола{5} Отрадой было нам. Сто тридцать рыцарей вокруг Могли усесться там. Так много славных ратных дел Свершали все они, Что книги воспевают их По нынешние дни. В высоком замке Тинтагел{6} На свет явился я, Король был Утер{7}, мой отец, Эджейна{8} — мать моя. В пятнадцать лет я стал король Британии родной, Бурливой, как пивной котел, — И в ней навел покой. Набеги саксов я сдержал, Прогнал их из страны, Шотландию завоевал Ценой большой войны. Ирландию я покорил, Норвежцев и датчан. Я превратил в своих рабов Монархов этих стран. Я Галлию завоевал И готов поборол, И пал от моего меча В сраженьи грозный Фролл{9}. Я Луция{10} разбил в бою, И в Рим вернулся он, Отрядом в тысячу солдат Надежно окружен. Пять королей сыскали смерть От моего меча, И греческого короля Я зарубил сплеча. На похоронных дрогах труп Я переправил в Рим, И каждый год я вспоминал О торжестве над ним. Затем и сам я въехал в Рим: Триумф со всех сторон, И кардиналы мне занять Тут дали римский трон. Тут из Британии ко мне Известие пришло, Что Мордред{11} трон мой захватил И всюду сеет зло. С собой в дорогу прихватил Жену и острый меч, В Британию я поспешил Предательство пресечь. И на британском берегу, Где Мордред ждал меня, Потоки крови пролились До окончанья дня. А тут от старых ран погиб Гавейн{12}, племянник мой, (Ему когда-то их нанес Сэр Ланселот{13}, герой). И дрогнул Мордред предо мной И к Лондону ушел, И отступил он в Винчестер, А после — в Корнуолл. Но я преследовал его, Отстав всего на шаг, И наконец, сраженья день Назначил мне мой враг. Мы не на жизнь и не на смерть Схватились, наконец, Из тысяч ратников один Остался мой боец. Британской знати лучший цвет Тот уничтожил бой. Как переменчив жребий наш! Бессилен спор с судьбой. Изменники погибли все В кровавый день войны. Погибли все до одного И с нашей стороны. Я правил двадцать лет и два, Не причиняя зла, И только смерть в лихом бою Корону отняла. СЭР ЛАНСЕЛОТ ОЗЕРНЫЙ
Когда Артур возглавил двор И был он молодой, С победами из разных мест Он приезжал домой. В Британии компания С полсотни душ была _ И собирались рыцари У Круглого Стола. Устраивали множество Турниров и потех, И рыцари Артуровы Превосходили всех. Но оставлял всех позади, Когда сражались с ним, Один Озерный Ланселот: Он был непобедим. Натешился турнирами Он досыта — и вот Пойти за приключеньями Решил сэр Ланселот. В лесу девицу встретил он, И говорит она: «Сэр рыцарь, приключеньями Вся местность здесь полна!» «Затем я и пришел сюда: Я приключений жду!» «Такого рыцаря я к ним Сейчас же приведу!» «Могучий рыцарь там живет, Его обычай крут. Скажи теперь, кто ты такой И как тебя зовут?» «Я — сэр Озерный Ланселот». «Слыхала я, да-да. Ни разу рыцарь то еще Не сдался — никогда. Три дюжины у него в плену, Он четверых увел Из рыцарей, которыми Гордится Круглый Стол». На берегу — могучий ствол, Там медный гонг висит, И в нем увидел Ланселот Свой отраженный щит. ОН грохнул так, что гонг сломал, Пришел Тарквин на звон, С лежащим рыцарем коня За повод вывел он. «Сэр рыцарь! — молвил Ланселот, — Сними сей груз с коня И положи: пусть отдохнет, И одолей меня! Ведь если верно понял я, Так ты утратил честь, И Братство Круглого Стола Ты унижаешь здесь». «Ты рыцарь Круглого Стола? — В ответ Тарквина смех: — На бой тебя, твоих друзей, Я вызываю всех!» «Что ж, защищайся поскорей!» — Воскликнул Ланселот. Коням пришпорили бока И ринулись вперед. Коней вдруг охватил угар, И гривы их круты… Тут копья нанесли удар, И треснули щиты. И затрещали у коней В азарте позвонки, И спешиться пришлось бойцам, И обнажить клинки. Враги схватились за мечи — И ну махать, колоть, Друг другу острием клинков Чуть задевая плоть. Вот оба ранены, в крови, Дыхание частит. «Дай руку!» — опершись на меч, Тарквин врагу кричит. «Клянусь! — _ Тарквин ему кричит, Кровь отерев с лица, — Что никогда я не встречал Искуснее бойца. Хотя есть рыцарь…» Ланселот Спросил его: «Так что ж?» «Его терпеть я не могу, Он на тебя похож! Я на тебя на все готов, Хватило б только сил…» «Скажи мне, кто твой лютый враг?» — Сэр Ланселот спросил. «Убийца брата моего, Озерный Ланселот! Вот бы его сюда: ему Я предъявил бы счет!» «Твое желание сбылось: Сын Бана{14}, Ланселот И рыцарь Круглого Стола Перед тобою, вот! Прими на бой ты вызов мой!» «Ха-ха! — сказал Тарквин. — Так значит, мертвым должен лечь Из нас двоих один! Раз ты Озерный Ланселот, Сбылись мои мечты! Так защищайся, коль живым Остаться хочешь ты!» Враги схватились за мечи И за щиты опять. Свирепо начали они Друг друга поражать. От крови вся земля красна, От грохота дрожит. Тарквин вдруг выбился из сил И опустил свой щит. Увидел это Ланселот. Вкушая торжество, Он на колени опустил И скинул шлем с него. А после шею пополам Он раскроил ему — И рыцарей освобождать Тотчас пошел в тюрьму. ЖЕНИТЬБА СЭРА ГАВЕЙНА
В Карлайле{15} жил король Артур В былые времена. С ним королева Гвинивер, Красавица жена. В покоях женских Гвинивер, А рыцари страны Все за Артура, как один, Могучи и сильны. Однажды в замке короля Справляли Рождество. Бароны съехались к нему На это торжество. Ходили чаши на пиру… Вдруг мчится во весь дух Девица прямо к королю И на колени — бух! «Артур, защиты я прошу! Есть рыцарь-грубиян, Он домогается меня, Любовью обуян. У Тирн Уолдинг[1] он живет В высоком замке враг. Бойницы в небо поднялись, И гордо реет флаг. И путнику не миновать Суровых этих стен. И знатных рыцарей, и дам Берет разбойник в плен. Любого вдвое выше он, Вынослив и силен. С дубиной длинной никогда Не расстается он. Вчера — будь проклят тот барон! — Напал он на меня И надругался надо мной Вот так, средь бела дня. Сказала я: „Пойду в Карлайль!“ А он: „Зови, изволь! Он рогоносец, твой Артур, Он трус, а не король!“» Король, клянясь холмом и долом, Встает среди гостей: «Нет, не останется надолго Торжествовать злодей! Подать мне меч Экскалибар{16} И оседлать коня! Барону этому вовек Не одолеть меня!» Он к Тирн Уолдинг прискакал; И клич гремит у стен: «Сразись со мной, злодей лихой, Или сдавайся в плен!» На зачарованной земле Построен замок был, И рыцарь, что по ней ступал, В бою лишался сил. Навстречу едет на коне Тот грубиян-барон. Поддался колдовству король, И обессилел он. «Сдавайся мне, король Артур, И быть тебе в плену, Вот разве — сможешь разгадать Загадочку одну. Но на святом твоем кресте Ты клятву должен дать, Что в Тир-Уолдинг ты придешь На Новый год опять. Что женщинам всего важней, — Ты дашь тогда ответ. К освобожденью твоему Пути иного нет». Король Артур, подняв ладонь, Святую клятву дал, И от жестокого врага Сквозь лес он поскакал. На запад путь держал Артур, А после — на восток, Всем хитрый задавал вопрос, Кому он только мог. Кто называет тонкий шелк, Кто денежки, кто — власть, Кто говорит — покой, кто — лесть, А кто — к мужчине страсть. На знамени вопрос он вывел И приложил печать. Все разные дают ответы, Что верно — не понять. Раз он скакал среди болот, Задумавшись о том, И дама в красном вдруг сидит Меж дубом и холмом. Такой была она урод! Свернуло набок нос, Где у людей бывает рот, Там глаз, хитер и кос. Волосья в стороны торчком, Клубком зловещих змей; Никто на свете существа Не видывал страшней. Приветствовала короля: Не мог ответить он, Уродством редкостным таким Отменно поражен. «Что ж ты не отвечаешь мне?» — Она его зовет. «Пусть я урод — но вдруг с тебя Сниму я груз забот?» «Ах, если снимешь груз мой с плеч, Пообещать я рад: Проси что хочешь у меня, Любую из наград!» «Так поклянись же на кресте, Что выполнишь обет, Тогда в печали помогу, Раскрыв тебе секрет». Король поклялся на кресте, Что выполнит обет, — И дама тут же на вопрос Дала ему ответ. «Теперь желание свое Скажу, как ты хотел: Пусть рыцарь женится на мне, Пригож, и юн, и смел». Пришпорил тут коня Артур, Скакал по тропкам он, Вот снова замок перед ним; А вот и сам барон. С дубинкой длинной на спине, Могучий, точно ствол. Не стало букв на полотне, Когда он их прочел. «Сдавайся мне, король Артур, Сдавайся мне, король. Земля твоя теперь моя, Отдать ее изволь». «Эй, руки прочь, барон жестокий! Ты больно лют и лих. И дай пока мне молвить слово В защиту прав моих. Сегодня я среди болот Скакал себе верхом — И даму в красном увидал Меж дубом и холмом. Она сама сказала мне: Для женщин всех времен Их воля прочего важней. Я выиграл, барон!» «Проклятье! То моя сестра! — Вскричал барон в ответ. — И потаскух ее страшней На целом свете нет! Так будь же проклята! клянусь, За все ответишь мне! Предательства я не прощу, Сожгу тебя в огне!» Часть II. Помчал Артур коня домой Во весь опор, и вот Он королеву Гвинивер Увидел у ворот. «Какие новости, Артур? Где грубиян-барон? Повешен на кривом суку Иль обезглавлен он?» «Он невредим: непобедим Тот дерзкий сумасброд, На заколдованной земле Он много лет живет. Хотел страну мою отнять, И были дрянь дела, Но встретилась уродка мне, Она меня спасла. И гложет душу мне печаль: Я обещать успел, Что рыцарь женится на ней, Пригож, и юн, и смел». «Ах, не печалься! — сэр Гавейн Ответил, наконец. — Пускай уродка — я готов Идти с ней под венец». «Нет, нет, мой славный сэр Гавейн, Не время для игры. Я не женю тебя на ней, Ты сын моей сестры. Невеста — редкостный урод! Свернуло набок нос, Где у людей бывает рот, Там глаз, хитер и кос». «Пусть перекошен набок нос, Пусть не на месте глаз, Пусть скособочена спина, — Женюсь я ради вас!» «Ах, благодарствуй, сэр Гавейн, Что смог меня спасти. Мы с рыцарями едем в лес Невесту привезти. С собою соколов возьмем, Охотничьих собак, Как бы охотиться в лесу Мы едем просто так». Сэр Стефен тут, сэр Ланселот Пришпорили коней, А всю компанию ведет Сам сенешаль{17}, сэр Кей. Поехали в зеленый край Сэр Беньер, сэр Беор И благородный сэр Тристрам Весь королевский двор. Вот видят дуб среди болот, Не сыщешь зеленей. И дама в красном на траве — Не отыскать страшней. Когда взглянул, то отвернул Свой взор в траву сэр Кей: «Такая сунется обнять, И в лес сбежишь скорей!» Сэр Кей взглянул на даму снова: «А нос-то свернут вбок! Да, кто такую поцелует — Тому и жизнь не впрок!» «Молчи, сэр Кей! — сказал Гавейн, — Молчи, не спорь со мной. Найдется среди нас смельчак Назвать ее женой». «Ну, ничего себе! — сэр Кей Сказал, — вот так жена! Моя жена хотя бы мне Понравиться должна!» Позвали соколов назад И кликнули собак. Сказали все, что ни за что В такой не вступят брак. Заговорил король Артур: «Свидетель белый свет, Она уродка, видно всем; Но как ей скажешь „Нет!“?» «Спокойно, — вставил сэр Гавейн, — Не спорьте, господа! На этой даме я женюсь, И я скажу ей: „Да!“» «Спасибо, добрый сэр Гавейн, Сбылись мои мечты. О том, что я — жена твоя, Не пожалеешь ты». И даму взяли ко двору, Прикрыли ей лицо. С ней обвенчался сэр Гавейн И ей надел кольцо. Потом легли они в постель И брак скрепили свой. «Ах, повернись ко мне, мой муж, И полюбуйся мной!» Взглянул Гавейн — поверить он Не мог глазам своим: Теперь красавица жена Лежала рядом с ним. Алеют вишнями уста, Пылает кожа щек, Белеет шея, точно снег, Во взоре — огонек! Гавейн ее поцеловал На белой простыне: «Что за блаженство, — он сказал, — Досталось в жены мне!» Гавейн ее поцеловал, С ней лежа бок о бок. «Не верю, что моей женой Душистый стал цветок!» «Нет, это я, колдунья та, Искусная к тому ж. Все безобразие мое Ты видел, милый муж. Тебе, любимый муж Гавейн, Придется выбирать, Как быть — мне ночью или днем Уродкой стать опять?» Гавейн сказал: «Твоя краса Мне по ночам нужней. Средь бела дня не знаю я, Что стану делать с ней». «Днем дамы радости найдут В веселье и в вине. Так что же, прятаться от них Придется бедной мне?» «Как хочешь, — ей сказал Гавейн, — Ведь ты моя жена. По воле собственной своей Ты поступать должна». «Благословляю, сэр, тот миг, Как шли мы под венец. Теперь уродству моему Навек пришел конец. Отец мой в жены ведьму взял, Что знала много чар, И приготовила она Мне худшую из кар. Пришлось скитаться мне в лесах, Где лишь ветра шуршат, Обличье дали мне, в каком Не приняли б и в ад. Среди деревьев, мхов, болот Пришлось мне жить одной, Покуда рыцарь не придет, Не назовет женой. Но красоту бы не вернуть Мне до скончанья дней, Пока б не дал мне поступать По воле он моей. Был заколдован и мой брат, И вся земля кругом, И стал хитер он и жесток, И жил он грабежом. Теперь, благодаря тебе, Пропало колдовство: Красивой стать — моя судьба, Стать рыцарем — его!» Наутро парочка пришла Со всеми вместе в зал. «Что ж, поцелуй ее, брат Кей», — Ему Гавейн сказал. Сэр Кей ее поцеловал В раскрытые уста: «Так это кто? Жена твоя? Та самая?» — «Да, та». «Ну, повезло тебе, Гавейн, — Вздохнул тогда сэр Кей. — Нигде я леди не видал Румяней и стройней». «Я только дядю выручал, Артура-короля, Но от обильного дождя Вся расцвела земля». Под руку левую — Гавейн, Под правую — сэр Кей, И леди прямо к королю Ведут они скорей. Артур был их увидеть рад, И Гвинивер пришла. Все рыцари расселись тут У круглого стола. Артур на леди посмотрел (Слегка смутилась та), За доблести Гавейна он Благодарил Христа. Ходили чаши вкруг стола Отменного вина, Чтоб счастлив был и сэр Гавейн, И юная жена. СМЕРТЬ АРТУРА
На утро Троицы святой Назначен был суровый бой. Вскричали рыцари: «Увы! Как спорить нам с лихой судьбой?» Явился в спальню сэр Гавейн С рассветным криком петуха, И так сказал он королю: «Подальше надо от греха! Нам, дядя, важно не спешить, Подумать над грядущим днем. Сраженье можно отложить, Чтоб нас судьба хранила в нем. Цвет рыцарства увел с собой Во Францию сэр Ланселот, Поможет выиграть он бой, Когда придет к концу поход». Король созвал большой совет, Забрезжил первый луч едва, И перед знатью повторил Гавейна мудрые слова. Артура выслушали все, И посоветовала знать, Послать герольдов сей же час Переговоры начинать. Двенадцать рыцарей своих Артур отправил в путь верхом: Пусть к полю брани поспешат И побеседуют с врагом. Король Артур к войне готов, Но воинство пусть подождет: Сигналом к бою будет меч, Который в воздухе мелькнет. И Мордред лучших отобрал Двенадцать рыцарей своих, Договориться с королем Он тоже посылает их. Сэр Мордред тоже, мол, готов, Но воинство пусть подождет: Сигналом к бою будет меч, Который в воздухе мелькнет. Сэр Мордред дяде своему Не доверяет до сих пор; Дела подобные, увы! — Для христиан такой позор. И вот сошлись они вдвоем, Чтоб все решить промеж собой, Договорились обо всем, На месяц отложили бой. Как вдруг, откуда ни возьмись, Гадюка — шмыг из-за кустов! И в ногу рыцарю она Вонзила острия клыков. И рыцарь, раненый змеей, Увидев эту тварь у ног, Не понимая, что творит, Блестящий выхватил клинок. Бой начался. Струилась кровь, Никто не знал такой войны, И только по трое живых Осталось с каждой стороны. Бежать немногим удалось, А остальных настигла смерть, И столько крови никогда Не видела земная твердь. Король Артур остался жив — _ Он всем в бою являл пример, И Лукан, гордый Глостер, с ним, И виночерпий Бедовер. Увидел мертвых возле рва, Король сдержать себя не мог, И мужественное лицо Омыл горючих слез поток. «За честь вы, рыцари мои, За доблесть храбро полегли, Неужто вам теперь лежать За узким рвом в густой пыли? Вы преданно служили мне — И превратились в груду тел. Чтоб снова вас сейчас поднять, Я жизни бы не пожалел! Но жив предатель! Жив злодей, Он где-то прячет торжество, Но месть моя за вас, друзья, Падет на голову его!» «Не надо! — герцог говорит. — Ведь было встарь виденье вам, Чтоб вы старались, как могли, Не подходить к своим врагам!» «Не останавливай меня, Забыть о долге не могу, — И ждет ли жизнь — _ иль ждет ли смерть, Я отомщу сполна врагу!» Схватил он верное копье И сжал его, что было сил, Слуга подвел ему коня, Хоть страх кишки ему сдавил. «Ах, горе мне! — вскричал король. — Ведь это по моей вине Такие рыцари в бою Погибли из любви ко мне!» Он взял копье на перевес, Коню покрепче сжал бока: «Предатель Мордред, берегись И знай, что смерть твоя близка!» Когда почуял Мордред смерть, Поглубже он воткнул копье, Он королю нанес удар, Проклятье изрыгнув свое. Так умер Мордред, обхватив Руками дуба толстый ствол. Артур же кровью истекал И к герцогу назад пришел. «Сэр Лукан, верный мой вассал! — Артур такую держит речь, — Кто мне поближе подойди, Сними Эскалибар, мой меч. Возьми мой меч Эскалибар И в реку брось, предай волне, А я под деревом умру, Оружие не нужно мне. Прощай же, мой заветный меч, Тебя искусней в мире нет, С тобой на боевых полях Я много одержал побед. С тобою, верный мой клинок, Мы пожинали смерть и кровь; Но пробил роковой мой час, Тебя не обнажить мне вновь». И герцог подошел к реке, В волну швырнул он свой клинок, Эскалибар же взял себе: Его он выбросить не смог. Дамасской стали тот клинок, В сапфирах, в жемчуге эфес: «Таким бросаться ни к чему, Вот разве что попутал бес!» И он вернулся к королю: «Сэр Лукан, что там видел ты?» «Я только видел, как играл Волною ветер с высоты». «Тогда ступай туда опять, — Велел измученный король, — И меч мой в волны зашвырни, Чтоб раны не свербила боль». Вернулся герцог вновь к реке, Волнам он ножны бросил в дар, Под деревом на берегу Припрятал он Эскалибар. Пришел опять он к королю: «Сэр Лукан, что там видел ты?» «Видал — с рассерженной волной Играли ветры с высоты». «Меня ты дважды обманул! Ах, Лукан, Лукан — вот беда. Уж если ты меня надул, Кому же верить мне тогда? Неужто ты меня предашь За то, что меч прельстил твой глаз? Ступай же, брось его в волну, Не то умрет один из нас!» И герцог вновь пошел к реке, Упреком этим потрясен, И, размахнувшись, бросил меч Как можно дальше в воду он. Рука мелькнула над водой И погрузила меч в поток, А герцог все стоял, стоял: Увидеть никого не мог. Так неподвижно он стоял, Его сковало волшебство… Потом под дерево пришел, Но не нашел там никого. Никто не видел короля, Никто не знал его путей, Но по теченью лодка шла, И женский голос плакал в ней. Но был ли там король Артур? Никто не знал о короле, Со дня печального никто Его не видел на земле. ОТВРАТНАЯ ЗМЕЯ И МАКРЕЛЬ{18}
«Мне было семь неполных лет, Когда скончалась мать. Отец женился на другой, Зловредней не сыскать. Меня она превратила в змею, Что уползла под ель, А после Мэйзри, сестру мою, В увертливую макрель. И по субботам та макрель Является ко мне, Отвратную голову мою Ласкает в тишине, Серебряным гребнем чешет ее И моет в морской волне. Семь королей убил я тут, Уели той густой, А ты мне все-таки отец, Не то бы стал восьмой». «Болтай, отвратная змея, Ведь сказка — это ложь!» «Не ложь. Я буду повторять, Пока ты не поймешь. Мне было семь неполных лет, Когда скончалась мать. Отец женился на другой, Зловредней не сыскать. Меня она превратила в змею, Что уползла под ель, А после Мэйзри, сестру мою, В увертливую макрель. И по субботам та макрель Является ко мне, Отвратную голову мою Ласкает в тишине, Серебряным гребнем чешет ее И моет в морской волне. Семь королей убил я тут, У ели той густой, А ты мне все-таки отец, Не то бы стал восьмой». Послал слугу он за женой. «Скажи мне не тая, Куда исчез мой милый сын, Где Мэйзри, дочь моя?» «Твой сын пажом при короле, Режет мясо у стола, И в свите королевы дочь, Мила и весела». «Ты лжешь, коварная, ты лжешь! Лгала ты много недель. Мой сын теперь — отвратный змей, Он спрятался под ель. А леди Мэйзри, дочь моя, Увертливая макрель». Она стегнула по змее Серебряным кнутом. Глядь — рыцарь встал, хорош, пригож У ели под кустом. Тогда она подула в рог, На берег придя морской. Все рыбы, только не макрель, Вверх всплыли над волной. «Меня ты превратила раз — Не выйдет теперь в другой!» Слугу послал он в лес собрать Боярышник и дрок, Развел костер на берегу И эту леди сжег.
