Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Визит в Китай был не менее важен. Горбачев с «сопровождающими лицами» прибыл туда в то время, когда КНР была на распутье. С одной стороны, под патронатом Дэн Сяопина начались экономические преобразования — основательные, переводящие из ресурсного потенциала в реальность огромные возможности этого великого народа. С другой — китайское руководство было максимально заинтересовано в сохранении политической надстройки, в том числе партии, способной обеспечить стабильность и активно руководить преобразованиями в экономике. В результате определенная и ощутимая демократизация в экономической сфере не подкреплялась сразу столь же действенной демократизацией в политической области.

Двойственность сложилась и в отношении визита Горбачева. Его принимали как лидера обновленного социализма, вставшего на путь, ведущий к рыночным отношениям, к новым нормам, которые могут наконец-то показать преимущества социалистического способа производства. В то же время китайское руководство опасалось, как бы этот визит не подпитал ту часть населения, главным образом интеллигенцию и особенно студентов, которую явно вдохновлял советский пример внедрения гласности.

И, как оказалось, опасались не зря. Во время визита Горбачева в Пекине забушевали страсти. Студенты устроили демонстрацию на площади Тяньаньмэнь, а также, по сути, блокировали «правительственный островок» — живописнейшее место, где на многих гектарах располагались дома руководителей Китая и гостевые дачи.

Студенты обратились к Горбачеву с просьбой выступить перед ними на митинге. Мы убедили его не делать этого. И, может быть, оказались правы. Выступи Горбачев перед студентами, навряд ли оказалась бы столь плодотворной встреча с Дэн Сяопином, на которой я присутствовал. Можно считать эту встречу поворотной в отношениях двух стран. Разговор с Дэном практически открыл дверь для многостороннего сотрудничества СССР с КНР.

Дэн сидел в большом кресле рядом с восседавшим в таком же большом кресле Горбачевым. Обращался к нему по-дружески, как мне показалось, специально демонстрируя свое уважительное отношение. Горбачев тоже был дружелюбен. Нашел формулу, которая, по его словам, показывает наши различия, но не разделяет СССР и КНР: «Мы начали перестраиваться с политики, а вы с экономики, но придем к одним результатам». Дэн в ответ молча кивал головой.

Тут я позволю себе маленькое отступление. Прошло уже двадцать лет с момента встречи Горбачева с Дэном. Пришли ли мы к одним и тем же результатам с Китаем, о которых говорил Горбачев? К сожалению, нет. Китай не проходил через такую трагическую полосу, как Советский Союз, закончившуюся его развалом. Китай не пережил что-либо похожее на нашу «шоковую терапию» 1990-х годов, бездумную приватизацию, в результате которой накопленное всем обществом добро попало в карманы группки рвачей, ставших олигархами. Китай обрел устойчивую динамику быстрого экономического роста, который выводит его на уровень одного из могущественных экономических центров. Достаточно сказать, что к середине первой декады XXI века КНР обогнала США по доли прироста мирового ВВП, по экспорту продукции наукоемкой промышленности — электронной, телевизоров, средств связи. Было время, когда СССР обогнал США по производству стали, чугуна — это тоже становилось большим достижением. Но Китай набирает свою скоростную экономическую динамику за счет увеличения производства не сырья, а продукции обрабатывающей промышленности.

Конечно, и у Китая есть целый ряд нерешенных проблем, противоречий развития. Но не они сегодня определяют лицо этой страны. Во многом это результат того, что Китай при переходе на рыночные рельсы не руководствовался принципом сломать все, что было наработано в прошлом, в том числе несомненно полезного — и в экономике, и в социальной сфере, и в политической области.

Встреча Горбачева с Дэн Сяопином происходила в тот момент, когда отношения между нашими государствами уже перестали быть «заложниками» идеологических споров на тему, кто из нас больший марксист-ленинец, кого следует отнести к лагерю ревизионистов. Дэн всячески демонстрировал свое уважение к СССР, подчеркивал громадное значение для Китая оказанной ему Советским Союзом помощи и поддержки. Он говорил о чрезвычайной важности не только для наших двух стран, но для всего мира в целом развития китайско-советского сотрудничества.

Даже по этой беседе, происходившей в течение более часа, можно было представить, насколько светлым умом обладал этот уже очень пожилой человек и с каким огромным уважением относились к нему все присутствовавшие.

В один из перерывов в переговорах Горбачев пригласил меня прогуляться с ним по территории резиденции. Говорили обо всем и, конечно, о международных делах. Сила нашей внешней политики, заметил я, — в связях не с одной какой-то группой государств, а с Азиатским регионом в целом. Тогда нам будет легче иметь дело и с Западом. Горбачев согласился и неожиданно сказал, что у него со мной связаны некоторые планы. Я не счел возможным спросить какие. А он не уточнил.

Единственное успокоение — работа

Когда я вернулся из Нью-Дели, меня пригласили выступить с докладом перед сотрудниками отдела загранкадров ЦК. После выступления заведующий отделом Червоненко проявил ко мне какое-то особое внимание. Он меня даже проводил до лифта, что было отнюдь не принято в те времена. Его заместитель, с которым у меня сложились добрые отношения, позвонил мне в институт и сказал: «Вы на меня не ссылайтесь, но уже в принципе решено — Горбачев это одобрил, — вы едете послом в Индию».

Я встревожился не на шутку. В то время резко ухудшилось здоровье моей жены, и я понимал, что индийский климат для ее сердца может быть не лучшим. Пошел к Шеварднадзе, и тот сказал: «Не волнуйтесь, конечно, не будем настаивать, хотя пост этот очень важен, он может послужить трамплином, и вам стоило бы его занять».

Итак, я не стал послом в Индии. А вскоре был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, затем членом ЦК. Но жену потерял — она скончалась в 1987 году.

Смерть жены — Харадзе Лауры Васильевны — переживал очень тяжело. Она была частью всей моей жизни. До сих пор ловлю себя на мысли о том, что она принесла в жертву мне, детям свой разносторонний, незаурядный талант. Широко эрудированная, прекрасно разбиравшаяся в искусстве, блестящий пианист, а по образованию инженер-электрохимик, однозначно прямолинейная, никогда не кривящая душой, неспособная соглашаться с ложью или лицемерием, в том числе и в официальной политике, интернационалист по всем своим убеждениям, но в то же время искренне восхищавшаяся лучшими чертами России и Грузии, очаровательная женщина — именно такой видели мою жену и я, и все те, кто был рядом со мной и с ней.

Публикации в «Новом мире» солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича», а затем «Матренина двора» были огромными событиями для всей нашей семьи. Но жена восхищалась этими выдающимися произведениями особенно, по-своему агрессивно, не терпя и не пропуская мимо ушей ни одного критического замечания, которые кое-кем инициировались в то время.

Когда умер Твардовский, один из моих знакомых, работавших в то время в КГБ, сказал мне, что похороны, несомненно, приобретут политический характер и будут зафиксированы все, кто примет в них участие. Об этом разговоре я даже не рассказал Лауре, зная заранее, что она обязательно пойдет на похороны. И не потому, что была лично знакома с Твардовским — этого не было, а потому, что присутствие на проводах из жизни этого выдающегося человека считала своим долгом. И уверен, что ее ничто не могло бы остановить. Чувства гражданственности и справедливости были в ней неистребимы, и, что очень важно, она руководствовалась этими чувствами сугубо «для себя», а не демонстрировала их другим — смотрите, мол, какая я.

Лаура прекрасно писала. У нее был обостренно зоркий взгляд. Она могла достичь немалых высот в творчестве, но посчитала меня главной фигурой в семье. В этом, конечно, заключалось мое счастье, однако, как я понял «с высоты прожитых лет», счастье с эгоистическим оттенком.

Мы любили друг друга беспредельно, но это не мешало нам нередко спорить до хрипоты. Я всегда знал и ценил ее неспособность приспосабливаться. Домой, например, не мог пригласить людей, которых она внутренне заслуженно не принимала. Я знал, что, поступив иначе, мог бы остаться в какой-то момент беседы с ними без «гостеприимной хозяйки», которой срочно вдруг нужно будет куда-то уйти. Вместе с тем хорошо знал и не раз убеждался в том, что она буквально глотку перегрызет тому, кто отзовется обо мне дурно. Здесь Лаура становилась бескомпромиссной даже с подругами.

Лаура была равнодушна к моей карьере. Когда переходил из Гостелерадио в «Правду», задала вопрос: «Зачем, ты же любишь свою работу на иновещании?» Когда защищал докторскую и уже созрел для перехода в Академию наук, сказала: «Ты же прекрасно чувствуешь себя в журналистике, к чему перемены?» Единственный раз, уже находясь в больнице, спросила: «А почему не надеваешь значок депутата Верховного Совета? Мне хочется, чтобы ты его носил…»

Через семь лет после смерти Лауры, я женился второй раз. Судьба оказалась ко мне после моих потерь благосклонной. Ирина — прекрасная женщина, друг, блестящий специалист — врач-терапевт. Ее любят и уважают все мои близкие. Она многими чертами своего характера напоминает Лауру, которую не знала, но с исключительной теплотой относится к ее светлой памяти.

После смерти Лауры с головой ушел в работу в ИМЭМО, которая меня удовлетворяла по всем статьям. И не только в ИМЭМО, но и в Советском национальном комитете азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества, первым председателем которого я был избран. Формально комитет был образован как национальная ячейка, необходимая для приема нашей страны в АТЭС — Азиатско-Тихоокеанское экономическое сообщество. Вместе с тем комитет был призван способствовать более динамичному развитию нашего Дальнего Востока и Восточной Сибири.

Задача заключалась в органичном вписывании этих регионов в мирохозяйственные связи АТР, конечно, не во вред единству нашей страны. С учетом гигантских расстояний, несомненно выгодными были и остаются также и непосредственные экономические отношения этих российских регионов с расположенными вблизи от них бурно развивающимися азиатско-тихоокеанскими странами. Одновременно стояла, да и сегодня стоит задача внутренней перегруппировки финансово-экономических возможностей Центра в пользу Дальнего Востока и Восточной Сибири. Не было никакого сомнения и тогда и сейчас, что будущее России во многом зависит от того, сумеем ли мы поднять эту громадную, богатейшую, но чрезвычайно малонаселенную часть нашей страны.

Во главе группы экспертов Советского комитета я совершил поездку по Приморскому, Хабаровскому краям, Амурской и Сахалинской областям. Впечатления просто переполняли. Встречался и разговаривал с сотнями людей — умными, энергичными, готовыми к делам на благо развития своих территорий. Запомнил слова одного из них — инженера по специальности: «США стали великими только после освоения своего Тихоокеанского Запада. Это в основном произошло не за такой уж большой период. Неужели это ничему никого не учит? Ведь мы лишь принимаем постановления и их не выполняем».

Положение мало изменилось с тех пор. Между тем энергичное освоение Восточной Сибири и Дальнего Востока приобретает еще большее значение, особенно в свете необходимости выхода России из серьезнейшего кризиса народонаселения. Сейчас оно уменьшается на 700 тысяч в год. Если не переломить этой тенденции, то к середине нынешнего столетия, по достаточно обоснованным прогнозам, население России составит всего 100 миллионов человек, и это на необъятных просторах самой большой страны мира.

Трудно решить проблему народонаселения только за счет выделения дополнительных средств с целью повысить рождаемость или увеличить срок жизни россиян, хотя эти меры и имеют первостепенное значение. Наряду с этим необходима и продуманная иммиграционная политика. Упор на иммиграцию в Россию из бывших советских республик, очевидно, правильный, но недостаточный. Выход из кризиса включает в себя и такую трудную проблему, как регулирование плотности населения. Более 6 миллионов в основном русскоязычного населения стран СНГ уже переехали к нам, но не намного облегчили демографическую ситуацию, осев в европейской части России. Иного, по-видимому, и быть не могло без выравнивания социально-экономического положения Сибири и Дальнего Востока с европейской территорией России. А кто сможет в условиях недостаточности местных трудовых ресурсов создать в сжатые сроки такую инфраструктуру? К тому же богатейшие природные ресурсы этих регионов России не могут эксплуатироваться «вахтовым методом». Выход из ситуации — дозируемая и четко контролируемая иммиграция специалистов и рабочей силы из Китая и Кореи.

Некоторые высказывают опасение, как бы это не привело к потере наших территорий. Продуманная иммиграционная политика как раз и будет способствовать тому, чтобы не пришел тот час, когда эти полупустынные территории захлестнет возникшая извне неконтролируемая волна.

В 1989 году после моей поездки по Дальнему Востоку я написал записку Горбачеву, в которой были подняты многие вопросы, аналогичные тем, что так остро стоят в настоящее время. Так что занимался тогда делами интересными и перспективными. Но опять наступили перемены в моей жизни. Хорошо помню тот майский день 1989 года. Сидел за столом в своем кабинете в ИМЭМО на 16-м этаже и правил подготовленную сотрудниками записку о малом и среднем бизнесе в США. Вдруг зазвенел «кремлевский телефон», и в трубке раздался совершенно неожиданно для меня — он мне никогда не звонил до этого — голос Горбачева.

— Помнишь наш разговор в Пекине? Я уже тогда сказал, что есть планы в отношении тебя. Теперь предстоит их осуществить. Речь идет о твоей работе в Верховном Совете СССР.

— Ну что ж, Михаил Сергеевич, нужно, так нужно, — ответил я, не сомневаясь, что мне, как депутату, предложат, пожалуй, возглавить комитет по международным делам.

— Хорошо отреагировал, — прозвучало в ответ. — Как ты отнесешься к предложению стать во главе одной из палат Верховного Совета?

Меня это предложение огорошило.

— Но как быть с институтом?

— Обещаю, что ты примешь участие в подборе своего преемника.

Преемником стал мой первый заместитель, впоследствии избранный академиком В. А. Мартынов, который достойно возглавил институт. Что касается меня, то во время представления моей кандидатуры депутатам и отвечая на вопрос, а как Примаков совместит свою работу председателя Совета Союза с работой в Академии наук (помимо директорства в ИМЭМО я еще был академиком-секретарем Отделения мировой экономики и международных отношений, куда входили все научно-исследовательские академические институты международного профиля, и членом Президиума АН СССР), Горбачев заявил: «Он уходит со всех своих постов в академии». Следует отметить, что такой «поворот» со мной не оговаривался.

Страна в то время буквально жила сессиями Верховного Совета. Все было непривычно. И острые выступления, и столкновения мнений, иногда переходящие в нелицеприятный спор. И самое главное — все это транслировалось без всяких купюр. Сначала «живьем», в прямом эфире. Потом, когда стало ясно, что люди просто-напросто перестали работать, собираясь перед телевизорами, решили передавать заседание Верховного Совета в записи по вечерам с переходом на ночное время, но все равно «по требованию трудящихся» полностью.

Глазок телекамеры был нацелен на трибуну для выступавших, а ракурс был такой, что державший речь оставался все время на фоне председателя палаты. Сидеть с утра до вечера почти ежедневно, зная, что ты перед глазами многомиллионной аудитории телезрителей, — занятие и неприятное, и иногда опасное. На неприятную сторону дела я жаловался своему помощнику: «Это то же самое по времени, как ежедневно летать в самолете из Москвы в Токио. Но там и кресло поудобнее — откидывается, да и можно выпить водки или виски». Что касается «опасности» от столь долгого и постоянного нахождения на экранах телевизоров, то вспомнил модную в то время песню: «Поручик Голицын, раздайте патроны. Корнет Оболенский, надеть ордена». Слова песни переиначили и даже исполнили в телепрограмме:

Поручик Нишанов[7], ведите собрание.

А ну-ка проснитесь, корнет Примаков.

Естественно, что работа в качестве руководителя Совета Союза Верховного Совета СССР не ограничивалась сидением перед телекамерами. Она включала в себя подготовку законов, по которым, как мы считали, должна начинать жить страна. Немало времени занимала у меня и деятельность аппарата Верховного Совета — мне поручили курировать его работу. Раньше все было более чем просто. Аппарат Верховного Совета получал указания из ЦК и проводил заданную линию. Депутаты выполняли в решении поставленных задач вспомогательную роль. Все делалось в аппарате, все «ранжировалось» и предусматривалось аппаратом, вплоть до последовательности выступлений, не говоря уже о том, что сами эти выступления в целом ряде случаев аппаратом и готовились. Став председателем верхней палаты, я показал свою приверженность линии на самостоятельность Верховного Совета, считая, что лишь такой курс сможет превратить его в важный инструмент эволюционного перехода к новому обществу.

В отделе оргпартработы ЦК были другие настроения. Там ни за что не хотели терять власть над Верховным Советом и, опираясь на часть его руководителей, пытались все сохранить по-старому. Так или иначе, но когда заместитель заведующего этим отделом, курирующий Верховный Совет, пришел ко мне с готовым списком руководителей всех комитетов Совета Союза, которых «следовало избрать», и услышал в ответ, что кандидатуры я буду подбирать сам, он оказался совершенно не готовым к такому повороту событий.

— Список уже согласован с секретарем ЦК, — выдвинул он «бронебойный» аргумент.

— Ну и что? Надо было предварительно узнать мое мнение.

Позже мне позвонил этот секретарь ЦК, кстати, гораздо лучше понимавший новую обстановку, чем в отделе, «надзиравшем» над Верховным Советом, и извинился за «несогласованность действий». В результате подбирал кандидатуры я сам. Среди них, например, была Валентина Ивановна Матвиенко, которой я предложил пост председателя комитета, занимавшегося вопросами семьи, женщин, и не принял ее отказ. После того как она все-таки согласилась на мое предложение, начались наши дружеские отношения, сохраняющиеся вплоть до настоящего времени.

Хорошо помню и партсобрание аппарата Верховного Совета, на котором я выступал с докладом. Позже мне сказали, что он был непривычен и по тональности, и по форме, — я не зачитывал заранее подготовленный текст. Смысл сказанного заключался в необходимости коренной перестройки работы аппарата. Только помогая депутатам, понимая их первостепенную роль, исходя из того, что депутатов «не подстрижешь под одну гребенку», можно и нужно менять всю систему работы. В этих выводах я опирался на своих единомышленников, а их было немало. Знаю, что подобных взглядов придерживался и Р. Н. Нишанов.

Однако курс на самостоятельность законодательной власти не так уж легко осуществим. Ему, в разных формах и применяя разные механизмы, противодействовала, да, к сожалению, и в настоящее время противодействует высшая исполнительная власть. Этот российский феномен дорого обходится стране, подчас лишая ее такого мощного рычага развития, как самостоятельный парламент.

Разделение различных ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной — обязательное условие демократизации общества. Будучи председателем Совета Союза Верховного Совета СССР, я решительно выступал за то, чтобы наш парламент не зависел от воли партийных чиновников из ЦК КПСС. Этот шаг в сторону независимости Верховного Совета очень не нравился ряду партийных деятелей. А в аппарате ВС я нашел много сторонников, среди которых выделялась заместитель руководителя аппарата умная, энергичная, волевая Людмила Ивановна Швецова.

После отмены VI статьи в Конституции СССР, провозглашавшей КПСС «правящей партией», казалось, дорога к самостоятельности парламента открыта. Она должна была привести к политическому плюрализму в России. Однако опять Госдуме навязали модель, когда заранее известны результаты голосования и не только потому, что одной партии — «Единой России» принадлежит конституционное большинство, но и потому, что, провозгласив себя «партией власти» (неужели ничему не научились?!), она голосует так, как ей велят. Без дискуссий внутри «Единой России» (а ее лидер заявил, что ей не нужны «никакие крылья» — ни правое, ни левое) при постоянном использовании административного ресурса мы не придем к подлинной демократии. Опыт КПСС свидетельствует об этом со всей определенностью.

Существует еще один момент, о котором говорят реже, — многие депутаты Госдумы и Законодательного собрания не порывают с бизнесом. Более того, с ним сращиваются. Это делает их зависимыми, позволяет «держать их на крючке», так как зачастую нетрудно найти на них компромат и активизировать его в случае непослушания. Конечно, путь предпринимателям в депутаты парламента не заказан. Но нельзя допускать, чтобы они передавали свой бизнес в управление, на самом деле не отлучаясь от него, супругам, родственникам, близким людям. Контроля над таким обходом регламента законодательного органа, по существу, нет.

Но вернемся к моему пребыванию в Верховном Совете СССР. Хотя мое положение в нем было укреплено тем, что в сентябре 1989 года я был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС[8], деятельность спикера палаты Верховного Совета была мне не по нутру, и в конце концов я сказал Горбачеву, что готов перейти на любую другую работу — дело, мол, для меня не в «погонах».

Так, уйдя с поста председателя Совета Союза Верховного Совета, я стал членом Президентского совета.

Глава III

Война, КОТОРОЙ могло НЕ БЫТЬ

Если бы мои солдаты начали думать, ни один не остался бы в войске.

Фридрих II

Лечу в Багдад

Самое запоминающееся и значительное в период моей работы в Президентском совете — в общем-то достаточно аморфном органе — это, безусловно, участие в событиях, связанных с кризисом, а затем и войной в зоне Персидского залива. Но не только поэтому решил описать эти события.

Через двенадцать лет после того как они произошли, буквально накануне американского вторжения в Ирак, в феврале 2003 года я по поручению президента В. В. Путина вылетел в Багдад с его устным посланием. В условиях перспективы американского удара Путин предложил Саддаму Хусейну отказаться от поста президента и обратиться к парламенту с призывом провести демократические выборы. Саддам Хусейн отверг это предложение и, обращаясь ко мне, сказал: «Вот и во время войны в зоне Персидского залива вы уверяли меня, что если выведу свои войска из Кувейта, то американцы не предпримут сухопутной операции. Однако уговоры, с которыми вы приезжали ко мне, оказались обманом».

Я ответил Саддаму Хусейну: «Если бы после сообщенного мне решения вы начали в считаные дни отводить свои вооруженные силы на иракскую территорию, а Тарик Азиз не затянул свою поездку в Москву до того времени, когда Вашингтон выдвинул ультиматум, было бы все иначе. Вы этого не сделали». Саддам Хусейн похлопал меня по плечу и ушел. А Тарик Азиз, присутствовавший при нашем разговоре (как известно, после вторжения в Ирак, в марте 2003 года, он сдался американцам), быстро проговорил вслед уходящему Саддаму: «Пройдет еще десять лет, и вы, Примаков, убедитесь, что мой любимый президент и сейчас прав…»

Итак, как развивались события в 1990 году?

Начало кризису положила агрессия против Кувейта, а затем аннексия его Ираком. Мировое сообщество в своем преобладающем большинстве требовало безоговорочного вывода интервентов из Кувейта. Соответствующие резолюции Совета Безопасности ООН прошли как по маслу, без обычных в таких случаях долгих согласований, дипломатических конвульсий. Между тем ужесточающаяся от резолюции к резолюции линия Совета Безопасности не приводила к ожидаемым результатам. Может быть, Саддам Хусейн считал, что в запасе есть много времени для маневрирования, которое следует начинать с наиболее жесткой отметки. А может быть, он просто не верил в то, что США проявят решимость в свержении его режима и все ограничится обстрелами с воздуха, а не сухопутной операцией. Он оказался полуправ. Наземная операция не завершилась американским броском на Багдад, и его режим был сохранен. Но почему у Саддама возникла уверенность в том, что США его могут заставить уйти из Кувейта, но никогда не утопят? В результате моих многократных встреч и разговоров с Саддамом, начиная с 1969 года, я пришел к выводу, что его менталитет складывался под воздействием постоянно присутствовавшей мысли о том, что его режим (а по мнению Саддама другого режима в Ираке и быть не могло, так как он плотно контролировал обстановку в стране) нужен американцам как контрбаланс послешахскому Ирану. Саддам укрепился в этой идее после того, как США оказали ему всяческую поддержку и военную помощь в войне с Ираном (1980–1988 годы).

Такой его психологический настрой повлиял, по моему глубокому убеждению, на позицию Ирака и во время захвата Кувейта. К этому можно добавить, что перед вторжением иракских войск в Кувейт Саддам Хусейн принял американского посла и спросил его, как относятся США к идее территориального единства Кувейта с Ираком. «Это — ваша проблема, решайте ее сами», — ответил американский посол.

Между тем, после вторжения иракских войск в Кувейт и объявления о том, что он становится одной из иракских провинций, на фоне безостановочного одобрения резолюций Совета Безопасности ООН, происходила переброска войск США и некоторых других стран, в том числе арабских, на подступы к Ираку. Американский контингент был отправлен в Саудовскую Аравию, которая, опасаясь стать следующей жертвой иракских вооруженных акций, обратилась за помощью к Вашингтону.

Жесткие санкции и столь масштабная военная демонстрация, как это ни звучит парадоксально, создавали простор для поисков политического выхода из тупика, в который вогнал ситуацию Саддам Хусейн. В августе впервые возникла идея направить в Багдад представителя президента СССР. Идея не была осуществлена сразу, так как практически оказался задействован другой канал — в Москве по просьбе С. Хусейна был принят министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз.

Однако сразу же проявились и недостатки такого метода общения с Ираком. Т. Азиз, так же как и все остальные из окружения С. Хусейна, не мог самостоятельно принимать решения. Он был лишь «толкователем» иракской позиции, и то в строго очерченных рамках, и «почтальоном» для передачи посланий.

Проявилось и другое — наш МИД был, по сути, против направления советского представителя в Багдад.

9 сентября 1990 года в Хельсинки состоялась советско-американская встреча в верхах. Инициатором ее выступил президент США Дж. Буш. Ему было важно получить публичную поддержку со стороны СССР, продемонстрировать единство двух держав в их стремлении добиваться вывода иракских войск из Кувейта. Без всяких колебаний было принято решение согласиться с предложением Буша.

В тот момент — и нужно сказать это со всей определенностью — в Москве преобладало мнение, что дело не дойдет до войны, будет отдача от использования всего арсенала политических, экономических и военно-демонстрационных средств давления на Саддама Хусейна. У Горбачева — он говорил об этом в своем окружении — сложилось впечатление, что президент США намерен решать проблему Кувейта политическими методами.

После переговоров с участием членов двух делегаций и беседы президентов СССР и США один на один состоялся обед. За столом я сидел между госпожой Б. Буш и помощником президента по национальной безопасности генералом Б. Скоукрофтом. Зная о том, что в течение многих лет я специализировался по Ближнему Востоку и лично знаком с руководителями многих арабских государств, Скоукрофт спросил, когда я в последний раз встречался с Саддамом Хусейном. Мне показалось, что генерал хочет знать, не был ли я в Багдаде уже после начала нынешнего кризиса. «Нет, там еще не был», — с улыбкой ответил я Скоукрофту.

Очевидно, мое знакомство с Саддамом Хусейном было принято во внимание, когда президент Горбачев, несмотря на позицию МИДа, все-таки поручил мне вылететь в Багдад в качестве своего личного представителя. Были поставлены две задачи: во-первых, договориться о беспрепятственном выезде из Ирака наших специалистов и, во-вторых, во время разговора с Саддамом Хусейном показать ему полную бесперспективность отказа подчиниться требованиям Совета Безопасности ООН. Со мной вылетел заместитель председателя Совета министров СССР, один из лучших специалистов по вооружениям И. С. Белоусов.

Сначала наш самолет приземлился в аэропорту Аммана. Это была не техническая посадка. День перед полетом в Багдад был отведен для обмена мнениями с королем Хусейном и другими иорданскими руководителями, а также лидерами Организации освобождения Палестины, которые, узнав, что я буду в Аммане, прибыли туда из Туниса во главе с Я. Арафатом.

В Аммане я получил шифротелеграмму от Шеварднадзе, находившегося в Нью-Йорке на Генеральной Ассамблее ООН. Он назвал «аморальными» контакты в сложившихся условиях с Саддамом Хусейном. Я ответил шифротелеграммой, что аморально не контактировать с Саддамом, хотя бы с целью обеспечить возвращение на родину тысяч советских граждан и других иностранцев. Это было первым столкновением с Шеварднадзе по поводу моей миссии.

4 октября мы прилетели из Аммана в Багдад. На аэродроме нас встречал Тарик Азиз. Не буду пересказывать весь разговор, длившийся несколько часов, — очевидно, самый нелегкий из всех, что имел с ним раньше. Т. Азиз полностью сконцентрировался на доказательствах «исторической, политической и экономической принадлежности Кувейта Ираку». Назывались даты, цифры, события, люди. Подчеркивалось, что любой режим, в том числе королевский, никогда не признавал Кувейт в качестве самостоятельного государства.

В монологе Азиза ясно звучала неудовлетворенность позицией Советского Союза, который «должен был вести себя по-иному, имея соответствующий договор с Ираком». Но когда Азизу был задан вопрос, почему другая договорная сторона не поставила в известность Москву, замышляя, а затем осуществив интервенцию в Кувейт, он ушел от ответа.

На первой же встрече с Т. Азизом я говорил о необходимости предоставить возможность всем советским гражданам выехать из Ирака домой.

В это время на территории Ирака находились около пяти тысяч советских специалистов и членов их семей. Находились в Ираке и около полутора сотен советских военных специалистов, которые прибыли сюда еще до начала кувейтского кризиса для ремонта проданной нами военной техники.

К моменту нашего приезда в Багдаде было предпринято много усилий для обеспечения выезда из Ирака не только военных специалистов, у которых заканчивался контрактный срок, но и всех других граждан СССР, работавших здесь на строительстве различных объектов, сооружавшихся при нашем техническом содействии. Иракская сторона не отказывала, но и не решала вопроса.

Беседа с Саддамом Хусейном состоялась 5 октября. Углубившись в чтение переданного ему послания президента Горбачева (перевод на арабский язык был сделан в МИДе СССР заблаговременно), С. Хусейн не отреагировал на достаточно жесткие заявления о необходимости незамедлительного ухода из Кувейта и восстановления суверенитета этого государства. Обстановка была натянутой.

После того как Саддам Хусейн повторил о Кувейте все, уже слышанное от Тарика Азиза, я в острой форме поставил вопрос о наших специалистах. Чувствовалось, что С. Хусейн был готов к этому, незамедлительно и однозначно отреагировав: все, кто хочет, могут выехать, но в предстоящие два месяца ограничимся одной тысячей человек, чтобы не мешать осуществлению работ, не останавливать проекты.

Зная, что в наше посольство поступило примерно полторы тысячи заявлений о выезде, я предложил график на полторы тысячи специалистов в течение одного месяца. В конце концов С. Хусейн уступил: пусть будет по-вашему.

Саддам подробно рассказал о том, как, по его словам, против Ирака в ход пустили и экономические рычаги. Саудовская Аравия, Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты нарушили квоты экспорта нефти, установленные ОПЕК для каждой страны, и в результате цены снизились с 21 до 11 долларов за баррель, что предвещало, по его словам, экономический крах для Ирака.

— Не кажется ли вам, что у иракцев, как у израильтян, развивается комплекс Масады? — спросил я Саддама, имея в виду судьбу последней крепости, павшей во время иудейской войны. Ее защитники, понимая безнадежность своего положения, объявили о готовности умереть, но не сдаться.

Саддам кивнул головой.

Перешли к обсуждению возможных последствий отказа вывести иракские войска из Кувейта и реакции в мире на кувейтский кризис. Я специально хотел коснуться этих двух тем, так как понимал, что Саддам, возможно, не обладает полной информацией. Несомненно, ему в первую очередь докладывали то, что вызывало положительные эмоции: например, о поддержке Ирака в арабском мире, об антивоенных выступлениях на Западе, о первых разногласиях между союзниками по антииракской коалиции.

Саддам выслушал наше мнение о характере той войны, которая его ждет, если он не уйдет из Кувейта. Во время боевых столкновений с Ираном Ирак, как известно, господствовал в воздухе, обладал большим техническим преимуществом на суше. Теперь в случае столкновения с международной коалицией, основное ядро которой составляют вооруженные силы США, все будет наоборот. Превосходство в воздухе коалиции США — совершенно очевидно, так же как ее общее военно-техническое преимущество.

Саддаму было разъяснено, что интервенция в Кувейте изолировала Ирак от мирового сообщества. Об этом свидетельствовала хотя бы общая обстановка на Генеральной Ассамблее ООН, заседания которой проходили в те дни.

Я попросил Хусейна провести заключительную часть беседы один на один. На вопрос Саддама ответил, что не против, чтобы остался Тарик Азиз. У нас был прекрасный знаток арабского языка и вообще один из лучших специалистов-арабистов, впоследствии посол России сначала в Объединенных Арабских Эмиратах, затем в Ливии, а теперь в Сирии Сергей Кирпиченко. Он переводил беседу.

— Если вы не выведете свои войска из Кувейта, — была первая моя фраза, — то неизбежно станете объектом удара. Вы должны чувствовать всю ответственность за войну. Вы понимаете, конечно, что целью моего приезда не является запугивание. Но, наверное, выхода из ситуации, кроме эвакуации иракских войск, нет.

Саддам Хусейн отреагировал так: если передо мной стоит только такая дилемма — либо встать на колени, капитулировать, либо воевать, я выберу второе.

Вместе с тем Хусейн заметил (здесь я хочу передать то, что было сказано им, почти со стенографической точностью):

— Как реалист, я представляю себе, что при определенных обстоятельствах можно пойти на вывод войск. Но я не могу пойти на это, если такой уход не будет обусловлен решением палестинской проблемы. Однако хочу уточнить, что речь идет о начале переговоров с повесткой дня: содержание и формы решения палестинской проблемы. Без определенности в этих вопросах нельзя решать кувейтскую проблему. Вы понимаете, — добавил он, — что, после того как я отказался от всех результатов восьмилетней войны с Ираном и вернул прежнее положение, которое было до ее начала, иракский народ мне не простит безоговорочного вывода войск из Кувейта. Как быть с выходом к морю, спросят меня.

— Если иракский народ безоговорочно принял то, что просто так отданы все результаты кровопролитной войны с Ираном, то он согласится и с вашими решениями по Кувейту, — парировал я.

Еще я сказал С. Хусейну, что так называемый «живой щит» из иностранных заложников, насильственно удерживаемых на военных и других стратегических объектах, не предотвратит американского удара в случае отказа вывести войска из Кувейта. Подчеркнул, что такими действиями он окончательно настроил против себя весь мир.

Саддам промолчал в ответ, но задумался…

В октябре началась «либерализация» политики в отношении некоторых групп иностранных заложников. Эта тема получила конкретные очертания во время нашей второй встречи 28 октября, о чем будет рассказано позже.

Ночью в кабинете советского посла мы обменивались мнениями по поводу телеграммы, которую предстояло отправить по итогам разговора в Багдаде. Конечно, мы были рады тому, что решился вопрос с эвакуацией советских специалистов. К этому моменту уже был на месяц вперед согласован график рейсов Аэрофлота в Багдад, который, как показали события, иракцами неукоснительно соблюдался.

Все без исключения отмечали, что удалось довести до сведения Саддама целый ряд фактов, аргументов, обратить его внимание на те стороны событий, о которых он мог и не быть информирован.

Утром я ехал на аэродром с Тариком Азизом в его машине. Он сказал мне:

— Саддам Хусейн рассчитывает на конкретные предложения. Мы ждем продолжения контактов.

— Тарик, а не повторишь ли ты все это при нашем после на аэродроме? — спросил я.



Поделиться книгой:

На главную
Назад