Гибель советской империи

Они не имели права голоса, но, пока шли споры, был извещен председатель КГБ Серов. Экстренно, самолетами, собрал в Москву еще нескольких кандидатов. Защищать Первого секретаря подключились Мухитдинов (первый секретарь компартии Узбекистана, Шверник (еще один подручный Хрущева, участник фиктивного суда над Берией, а потом глава комиссии по реабилитациям). Решающей стала позиция маршала Жукова. Военачальником он был прекрасным, но вот в людях не разбирался и порой проявлял поразительное простодушие. Так было, когда Серов увлек его охотой за «трофеями». А теперь Жуков считал себя обязанным Хрущеву – тот сделал его министром обороны, за Венгрию дал четвертую Звезду Героя. Заявил, что решениям Президиума не подчинится, откровенно намекнул, что за ним армия – «без моего приказа ни один танк не двинется».

Вопрос был перенесен на Пленум ЦК, Жуков выделил военные самолеты, чтобы срочно собрать членов ЦК в Москву. Распоряжался перевозками Серов, и доставили в первую очередь сторонников Хрущева. За кем-то самолет послать забыли… А антисталинские «разоблачения» дали Никите Сергеевичу мощное оружие против конкурентов. Завести речь о его персоне он даже не позволил. Опередил. Сразу после открытия пленума выступил Суслов и объявил: раскол в Президиуме вызван «десталинизацией», именно из-за этого противники нападают на Хрущева. За ним выпустили Жукова и дали ему зачитать документы, что Молотов, Каганович и Маленков – «главные виновники арестов и расстрелов партийных и советских кадров» [103]. После такого удара им уже ничего не оставалось делать. Вместе с Булганиным, Ворошиловым, Первухиным, Сабуровым их объявили «антипартийной группой».

Но Никита Сергеевич был интриганом коварным. Противников он постарался расколоть. Наказания стали разными. Троих лидеров оппозиции вывели и из Президиума, и из ЦК. Маленкова сослали директором электростанции в Усть-Каменогорск, Кагановича – на Урал, Молотова – послом в Монголию. Сабурова выгнали только из Президиума, оставив в ЦК. Первухина понизили из членов Президиума в кандидаты. Ворошилова вообще оставили в прежних должностях – членом Президиума ЦК, председателем президиума Верховного Совета. Булганин остался председателем Совета министров. Шепилов вроде бы в их группу не входил, но резко критиковал Хрущева, и ему прилепили ярлык «примкнувшего», сослали директором института экономики в Киргизию.

Те, кто помог Никите Сергеевичу удержаться у власти, были вознаграждены. Освободившиеся кресла членов Президиума ЦК заняли Жуков, Брежнев, Козлов, Мухитдинов, Шверник, Фурцева. А после одержанной победы как раз можно было и расслабиться, повеселиться. В июле в Москве с невиданной пышностью прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Съехалось 34 тыс. гостей из 131 страны. Шествия, танцы, представления, состязания, выставки, конкурсы. Песня «Подмосковные вечера», ставшая мировым хитом. Тысячи белых голубей, специально купленных и выпущенных в небо на только что построенном стадионе «Лужники»…

А вот стратегический замысел, что фестиваль поможет распространению советского влияния, лопнул. Наоборот. В Россию одним махом выплеснулись иностранные влияния. Вот теперь советская молодежь заговорила о неких «свободах», которых, как подразумевалось, раньше не было. В эйфории «дружба» зашкаливала, и потом рождались младенцы, их называли «дети фестиваля». Пошла повальная мода на западные фасоны, прически, товары, джинсы, рок-н-ролл. Разлетались будоражащие слухи, чего нет у нас, а «у них» есть. Хотя, в принципе, и Советскому Союзу было чем похвастаться. У нас тоже имелось то, чего еще не было «у них». 4 октября 1957 г. наша ракета впервые в мире вывела спутник на околоземную орбиту.

Однако в это же время разыгрывался следующий раунд борьбы за власть! Точнее, сам Хрущев решил обезопаситься на будущее. Жуков спас его, но… он стал бояться Жукова! Не забыл слова маршала, что за ним – армия. Нетрудно было представить: если он вдруг «передумает»? Мину подвели подло, исподтишка. Отправили Жукова с визитом в Югославию и Албанию. А без него провели собрания «партактива» в военных округах, штабах. Опорой Хрущева стали его старый сообщник маршал Москаленко и начальник Главного политуправления Советской армии Желтов. Жуков действительно недолюбливал политработников, считал бездельниками. А начальником был крутым, недовольных нашли предостаточно, партактивы принимали соответствующие резолюции.

Прямо с аэродрома маршала доставили на заседание Президиума ЦК. Микоян бросил ему в лицо его собственные слова, что без его приказа ни один танк не двинется с места. Дескать, как же это так, армия подчиняется не ЦК, а лично Георгию Константиновичу? Было принято постановление «о культе личности Жукова и его склонности к авантюризму, открывающему путь к бонапартизму». Тут же был созван пленум ЦК. Было признано, что Жуков «нарушал ленинские, партийные принципы руководства Вооруженными силами, проводил линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и военных советов, на ликвидацию руководства и контроля партии и ЦК над армией» [31]. Маршала вывели из Президиума и ЦК и отправили в отставку.

В обвинениях против Жукова особую активность проявил глава правительства Булганин. Выслуживался перед Хрущевым, простившим ему участие в «антипартийной группе» Молотова и Маленкова. Но Никита Сергеевич был злопамятным, он только отложил расправу. Использовал Булганина против Жукова, а потом и самого убрал. Впрочем, он на это давно нацеливался. «Вождем» теперь стал Хрущев, но был лишь партийным лидером. А на международной арене получался «неофициальным» лицом, договоры подписывал Булганин. Никита Сергеевич опять действовал исподтишка. Удар по Булганину возложил еще на еще одного вчерашнего оппозиционера, Ворошилова. Пусть тоже выслуживается.

В марте 1958 г. на сессии Верховного Совета СССР тот внес предложение – совместить посты Первого секретаря ЦК и председателя Совета министров. Совместились они, конечно, в лице Хрущева, а Булганина перевели начальником правления Госбанка. Но Никита Сергеевич мстил не сразу, а издевательски, мелочно. Через несколько месяцев сослал Булганина председателем совнархоза в Ставрополь. Еще через несколько месяцев вывел из Президиума ЦК. Потом, зная о любви Булганина покрасоваться в маршальском мундире, лишил его звания маршала. В 1960 г. отправил на пенсию.

Так же, систематически, раз за разом Хрущев клевал других участников «антипартийной группы». Сабурова в 1958 г. отправил директором завода в Сызрань, Первухина – послом в ГДР. В 1961 г. обоих убрал из ЦК. «Прощенного» Ворошилова держал председателем президиума Верховного Совета до 1960 г. – потом заменил Брежневым, в 1961 г. вывел из ЦК. Но Ворошилову все же сохранил привилегии, позволял заседать в Верховном Совете. А по Маленкову, Молотову, Кагановичу прошлись на съезде партии, объявили их соучастниками репрессий, сняли со всех должностей и исключили из партии. «Примкнувший к ним» Шепилов никакого отношения к репрессиям не имел, но ему Хрущев мстил как персональному «изменнику». В 1959 г. лишил ученой степени члена-корреспондента Академии наук. А потом вместе с Молотовым, Кагановичем и Маленковым выгнал из партии. Он стал работать скромным служащим в архиве.

Разброд в умах

Идеологами Хрущева разоблачение «культа личности» преподносилось как настоящая культурная революция, торжество «свободы слова». Хрущев взял литературу и искусство под личную опеку, приблизил к себе два десятка авторов, облагодетельствовал их дачами, машинами, предоставив полнейшую свободу хаять «культ личности» и восхвалять свое правление. Как раз эти деятели вовсю славили оттепель.

Разброд в умах усугубило возвращение заключенных из лагерей. А они были разные: троцкисты, бухаринцы, власовцы. Под «политических» косили и уголовники, это стало престижным, давало возможность получше устроиться. Вперемежку с правдой пошли гулять придуманные байки о лагерях. Их порождали и сами зэки, и те, кто никогда не сидел. Добавлялся и сам дух «свобод», «перемен», которых никто толком не понимал, но внушалось, что они есть. У молодежи прорывалось обычное желание выразить себя, быть «современными».

В 1958 г. в Москве был открыт памятник Маяковскому – выступали писатели, поэты. Это положило начало стихийным «чтениям». По вечерам в выходные дни возле памятника стали собираться молодые люди. Как сказали бы сейчас, он стал первым местом столичных тусовок. Читали стихи, пели песни. Власти сперва поощряли «чтения», видели в них проявление оттепели. Но в толпе звучали и разговоры, заводились дискуссии, площадь Маяковского назвали советским Гайд-парком. Эти встречи пытался взять под контроль комсомол – заменить сборища официальными «днями поэзии». Но не получилось, неофициальные казались интереснее. Тогда их стали запрещать, разгонять милицией. Однако стихи, песни, споры переносились на кухни частных квартир, за чаем или за бутылкой.

А тенденции стали намечаться совсем нездоровые. Ведь патриотические ценности оказывались косвенно связанными со «сталинизмом». Интеллигенция поворачивала туда, куда ее подталкивали западные влияния. Начали развиваться космополитические идеи – проблемы «общечеловеческих ценностей», самокопаний, эгоцентризма. Становился модным нигилизм. Критиканство, скепсис, высмеивание отечественной жизни. Культурная среда стала ратовать за «свободу творчества».

Однако Хрущев никак не был настроен на такое понимание оттепели. На встречах с деятелями культуры он заявлял: «В вопросах художественного творчества Центральный Комитет партии будет добиваться от всех… неуклонного проведения партийной линии». Предупреждал: «Вовсе не означает, что теперь, после осуждения культа личности, наступила пора самотека, что будут ослаблены бразды правления, общественный корабль плывет по воле волн и каждый может своевольничать, вести себя, как ему заблагорассудится». В искусстве он абсолютно не разбирался. Но все, что выходило за рамки дозволенного (или чего он не понимал, что ему не нравилось), решительно пресекал. Авторы подвергались суровой критике. Снятые ими фильмы попадали на полки хранилищ, их картины и скульптуры убирались с глаз долой. Их романы и стихи обрекались на забвение в ящиках столов.

Но Запад выражал готовность помочь им! Радио «Свобода» предложило сотрудничество советским авторам, которые не могут опубликовать свои произведения из-за партийной цензуры. Такие же предложения делал эмигрантский Народно-трудовой союз (НТС), зазывая желающих литераторов печататься в журналах «Грани», «Посев», «Вольное слово». Из Советского Союза разными путями начали пересылать рукописи. Но при этом и авторы, публикующиеся за границей, превращались в союзников зарубежных центров, проводников их влияний. Или их использовали для пропагандистских кампаний. Ярким примером стала провокация с романом Пастернака «Доктор Живаго».

И с исторической, и с художественной точки зрения произведение было откровенно слабым. Если кто-то пробовал и попробует его читать, может сам в этом убедиться. Но в 1958 г. он был издан за рубежом, и ему, явно из конъюнктурных соображений, сразу же присудили Нобелевскую премию. В СССР это вызвало скандал. Пастернака заставили отказаться от премии и выезда для ее получения. Перемыли ему кости на всех уровнях, исключили из Союза писателей. Дело Пастернака выставило СССР посмешищем всего мира, но в и отечественных культурных кругах подогрело оппозиционность. Литераторы послушно проголосовали за исключение своего товарища, но затаили «фигу в кармане» и на ближайших выборах в правление Союза писателей дружно «прокатили» председателя этой организации, патриота Суркова.

Но самым эффективным средством западной пропаганды становился заграничный образ жизни – изобилие, материальный достаток, удобства. Причем это было вполне закономерно. Ведь коммунистическая идеология сама отвергла приоритет духовных ценностей, ставила во главу угла материальные, нацеливала народ на строительство «земного рая». Но Запад, по сравнению с советской действительностью, и впрямь казался подобием «рая». Так что зарубежные фильмы, литература, впечатления от поездок за границу очень действенно разрушали все результаты работы советской пропагандистской машины. Противники СССР отлично знали об этом, умело использовали. Например, в рамках культурного обмена было решено провести промышленные выставки, в США – советскую, у нас – американскую.

Она открылась в июле 1959 г. в парке Сокольники, для этого впервые в истории в Москву прибыл вице-президент США Ричард Никсон. Но американцы решили демонстрировать на выставке не станки, не самолеты и ракеты, а бытовую продукцию. Автомобили, косметику, «пепси-колу», полки супермаркетов, полные товарами, женские туфли. А центром выставки был дом, который, по уверению организаторов, мог себе позволить средний американец. Со всей бытовой техникой – посудомоечными и стиральными машинами, современными холодильниками, телевизорами, пылесосами. Нахлынувшие москвичи были просто в шоке. О многих таких новинках они даже не подозревали. Лозунги «догнать и перегнать» теперь выглядели просто бредом.

Выставку посетили и Хрущев с Никсоном. Никита Сергеевич понял, какое впечатление она производит, злился. Говорил, что эти излишества нам не нужны, лучше проще, но для всех. Как раз возле кухни разговор перешел в спор о преимуществах капитализма и коммунизма, поэтому получил название «кухонных дебатов». Хрущева понесло, что СССР все равно перегонит Америку, и тогда-то прозвучало знаменитое: «Мы вам покажем Кузькину мать». Переводчик растерялся и перевел дословно: «Мы вам покажем мать Кузьмы» – американцы так и не поняли, кто она и почему ее надо показывать…

В докладе Хрущева на XXI съезде КПСС очень часто замелькали термины «перестройка», «демократизация», «расширение прав». В качестве непререкаемого, авторитетного источника он вдруг сослался на британский журнал «Экономист». Главный печатный орган мировой финансовой «закулисы». Тот самый, в новогодних обложках которого сейчас зашифровывают события, ожидающиеся в грядущем году. Также в его докладе приводились ссылки на американские газеты «The New York Times», «The Des Moines Register», японскую «Sankei», французскую «L`Aurore» – все издания крупного бизнеса, отнюдь не коммунистические. Конечно же, не сам Хрущев интересовался такими изданиями. Их изучали и подбирали для Первого секретаря помощники, идеологи.

Зарубежные визиты Никиты Сергеевича обычно предварял Микоян. Вел переговоры на неофициальном уровне, готовил почву. А уже потом появлялся Хрущев, оформить и закрепить достигнутые соглашения. Позже подобную функцию стал выполнять зять Хрущева – Алексей Аджубей.

Его газета «Известия» стала главным рупором оттепели, он внедрял работу в новых, западных формах, ратовал за «свободу слова», подняв тираж с 1,6 млн до фантастической цифры 6 млн. Стал создателем «Союза журналистов СССР», начал выпуск газет «За рубежом», «Неделя». Но Аджубей участвовал и в написании докладов для своего тестя. Разъезжал за границу в качестве высокопоставленного, но неофициального лица, что позволяло проводить встречи без прессы и протоколов – с политическими деятелями, в деловых кругах Запада. Например, познакомился с Кеннеди задолго до того, как тот стал президентом. Сформировал вокруг себя команду «прогрессивных» журналистов, расставляя их на важные посты. Любопытно, что эту команду прозвали «младотурками». В дореволюционной России слово «младотурки» служило завуалированным обозначением масонов.

Но если насчет Аджубея нам остается только строить предположения, то возникали и влияния, доказанные фактическими данными. На том же XXI съезде Хрущев озвучил указания: «За последние годы сложилась хорошая практика поездок американских делегаций, парламентских деятелей и туристов в Советский Союз и советских людей – в Соединенные Штаты. Это надо приветствовать… Нужно убрать с пути все, что мешает мирному сосуществованию государств с различным общественным устройством. Когда тесный сапог жмет и натирает ногу солдату… то приходится переобуться, в другой раз и сменить сапоги». Одним из таких «переобувшихся» стал Александр Яковлев.

Аспиранту Яковлеву посчастливилось попасть в одну из первых групп молодых специалистов, посланных в рамках «культурного обмена» на стажировку в США. Американцы, конечно же, знали, что группа элитная. Ее направили в Колумбийский университет. Учебное заведение очень непростое. По своему статусу частное, но в нем действует «Русский институт», неофициальный разведывательный центр, связанный с Госдепартаментом США. Среди выпускников этого института известны такие русофобы, как Збигнев Бжезинский, Маршалл Шульман, Джек Мэтлок, Мадлен Олбрайт. А кроме того, рядышком с Колумбийским университетом находится единственный в мире масонский храм. Он подразумевается как «временный», до строительства «третьего храма» в Иерусалиме.

Преподаватели были тоже непростые. Научным руководителем Яковлева стал Дэвид Трумэн, один из видных политологов США, автор концепции «политического плюрализма» – той же «конвергенции», сближения социализма и капитализма с переходом в некие общие формы. А занятия вел Джордж Фрост Кеннан. Внучатый племянник Джорджа Кеннана – правой руки Якоба Шиффа в операциях против Российской империи (он первым, еще в XIX в., развязал информационную войну против нашей страны, основал в США «Общество друзей русской свободы», в 1905 г. руководил революционной агитацией в японских лагерях для военнопленных, а в марте 1917 г. на торжественном собрании в Карнеги-холле, посвященном свержению царя, открыто признался в участии в революции и ее финансировании со стороны Шиффа [192]). Ну а Кеннана-младшего называли «архитектором холодной войны», он был автором «доктрины сдерживания». Был послом США в Москве – за подрывную работу объявлен персоной нон грата. Был советником Трумэна, Эйзенхауэра, Кеннеди и других американских президентов. При том же Колумбийском университете создал русскоязычное «издательство им. Чехова». Центр для организации эмигрантов и канал для «творческих связей» с интеллигенцией в СССР.

Стоит еще отметить, что в одной группе с Яковлевым приехал на стажировку выпускник Высшей разведывательной школы КГБ Олег Калугин. Будущий генерал и будущий предатель. Впрочем, исследователи уже показали: предателем он стал именно тогда [160]. В стажировке он якобы «отличился». Завербовал невозвращенца Кудашкина, работавшего на химической корпорации «Тиокал», тот стал советским агентом под псевдонимом «Кук», передал секретные образцы твердого топлива для ракет. Калугин был награжден орденом, пошел в гору. Но все факты говорят о том, что «Кук» был просто подставлен ему. Образцы топлива оказались некондиционными. В работе самого Калугина время от времени случались очень подозрительные «проколы». Хотя доказательства его измены появились только в 1987 г., когда уже началась перестройка.

Впоследствии председатель КГБ Владимир Крючков свидетельствовал: насчет Яковлева в органы госбезопасности еще в 1960 г. поступила информация, что в США он «был замечен в установлении отношений с американскими спецслужбами». Бывший советский дипломат Валентин Фалин также подтверждал: «Яковлев попал в тенета американских спецслужб гораздо раньше, во время стажировки в Колумбийском университете США». В интервью газете «Совершенно секретно» он указывал: «О том, что Яковлев сидит в кармане у американцев, я узнал еще в 1961 году. Мне об этом поведал один мой знакомый, работавший тогда в КГБ СССР» [84]. Но, по словам Крючкова, тогда Яковлеву удалось «представить дело так, будто он пошел на это в стремлении использовать подвернувшуюся возможность достать важные для СССР материалы из секретной библиотеки».

Оправдание, конечно, «шито белыми нитками». Хотя стоит помнить, что и в КГБ в это время сидели не прежние профессионалы, а заменившие их «комсомольцы». Но в любом случае после столь весомого обвинения (или пусть даже подозрений) можно ли было оставлять Яковлева в центральных органах партии? И он, успешно защитив диссертацию, вроде бы засобирался в родной Ярославль, директором педагогического института. Но его вдруг вызвал заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК Ильичев. Этот клеврет Суслова успел близко сойтись и с Аджубеем, вместе с ним выпустил книгу о визите Хрущева с США, «Лицом к лицу с Америкой». А Яковлеву сделал неожиданное и сказочное предложение. Взял в свой отдел руководить сектором по телевидению и радиовещанию. Проштрафившегося партработника тоже стали привлекать к написанию докладов, речей и статей для высшего руководства.

Известно и другое – у Яковлева после высказанных ему подозрений и общения с КГБ установилась «дружба» с председателем этой организации Шелепиным. Но он не оставил и научное поприще, стал создавать собственную «команду» из молодых экономистов, социологов. В нее вошли Заславская, Левада, Грушин и др. Так же, как и «команда» Андропова, все они сыграют заметные роли в перестройке.

«Хрущевщина»

Плоды преобразований Хрущева оказывались совсем не такими, как виделось их автору. Например, когда в начале 1959 г. принимались планы за 3 года утроить производство мяса, решил отличиться первый секретарь Рязанского обкома Ларионов. Он вызвался утроить производство всего за год. Хрущеву очень понравилось, он с ходу наградил область Орденом Ленина, а Ларионову присвоил звание Героя Социалистического труда. На «вызов» ответили еще несколько областей. А на Рязанщине, чтобы выполнить обещание, стали забивать весь скот, молодняк, скупать мясо у населения. Но все равно не хватало, начали закупать в других регионах. Израсходовали фонды, выделенные на строительство, образование, здравоохранение. В декабре отрапортовали – перевыполнено! Увеличили производство в 3,8 раз! Хрущев всюду ставил в пример Ларионова и Рязанскую область. Но… на следующий год ее заставили взять еще более высокий план. А она не смогла дать почти ничего, потому что и скот забила, и все средства истратила. Ларионов покончил самоубийством [25].

После возвращения из США Хрущев воспылал настоящей страстью к кукурузе. Объявил ее панацеей для решения всех проблем. Полетели предписания увеличивать ее посевы, распахивать под нее пастбища и поля, где выращивались другие культуры. Ее провозгласили «царицей полей», плакаты призывали молодежь на «кукурузный фронт», детей на «пионерскую двухлетку» по кукурузе. Никита Сергеевич требовал сеять ее и в южных степях, и в северных, западных областях. Хотя кукуруза очень капризна. Ей и климатические условия нужны соответствующие, и уход. Но о неурожаях Хрущев даже слышать не хотел. Объявлял: если «кукуруза не родится, то виноват в этом не климат, а руководитель… Надо заменять тех работников, которые сами засохли и сушат такую культуру, как кукуруза, не дают ей возможность развернуться во всю мощь». И руководители, чтобы не слететь со своих постов, бодро рапортовали о высоких урожаях, шли на подлоги и приписки.

А на декабрьском пленуме ЦК КПСС в 1959 г. была начата «вторая коллективизация». Еще совсем недавно, в 1953 г., Хрущев с трибун доказывал, что содержать личные хозяйства, заводить кур, коров, овец, очень хорошо – не только для колхозников, но и для рабочих, служащих. Теперь давалась вполне троцкистская установка, что «мелкобуржуазные» пережитки мешают строительству коммунизма. Личный скот предписывалось «скупить», а подсобные хозяйства и приусадебные участки запрещались. Обосновывалось, что рабочие и колхозники отдают слишком много труда этим хозяйствам. А должны отдавать его на основной работе, на колхозных и совхозных полях. Хотя на самом деле подсобные хозяйства занимали лишь 1,5 % обрабатываемых земель, но обеспечивали всю страну овощами и давали сельским жителям главные средства к существованию.

Стали сказываться и результаты укрупления колхозов. Поля и фермы получались разбросаны на широком пространстве, связь между ними по разбитым сельским дорогам была плохая, управление налаживалось кое-как. Но Хрущев все еще носился с замыслами «агрогородов», тем более что в Америке видел процветающие сельские городки, фермы. Напрашивалось решение: строить такие городки в каждом колхозе. Как бы «столицы» на центральной усадьбе. А жителей из отдаленных деревень переселять туда.

Пленум ЦК поручил разработку научным и плановым органам, и в 1960 г. в проектах «районных и внутрихозяйственных планировок», подготовленных Академией строительства и архитектуры СССР, впервые появился термин «неперспективные деревни». Перспективными считались селения с населением не менее 1–1,5 тыс. жителей, остальные – нет. Расчеты строились на срок до 1979 г. За это время намечалось сократить количество сельских населенных пунктов в 6 раз – с 705 тыс. до 115 тыс. Неперспективные ликвидировать, а жителей переселить в перспективные. Хрущеву понравилось, новшество начали внедрять в Северо-Западном экономическом районе, потом в Центральном, Волго-Вятском.

Никита Сергеевич одним махом объявил «неперспективной» даже целую отрасль – выращивание льна. Ведь он мыслил «генеральными» категориями – основными показателями: мясо, масло, молоко! Какой там лен, если есть кукуруза? И сахарная свекла – ее всем навязывали для откорма свиней. Хотя льноводство было традиционным русским промыслом! Было связано с текстильной промышленностью, из натурального льна производились лучшие отечественные ткани. Теперь льноводство рушилось.

Но проекты Хрущева наткнулись на препятствия. Жителей «неперспективных» деревень было просто некуда переселять. Дома для них предстояло сперва построить. А колхозы истратили все средства на выкуп техники, какое там строительство? И к тому же сами руководители колхозов спускали распоряжения на тормозах. Они же были местными, колхозники выбирали их на собраниях. Но выход нашли. Начали преобразовывать колхозы в совхозы. В них директора не выбирались, а назначались райкомами партии. Делали, что прикажут. И совхозы были государственными предприятиями, могли строить за счет казенных дотаций. Но эти дотации требовались слишком уж большие, и проект затормозился. Хватались за него урывками, когда находили средства.

Неоспоримой заслугой Хрущева обычно признают программу строительства жилья, знаменитые «хрущевки», когда миллионы людей смогли получить отдельные квартиры. Но… профессор, доктор технических наук В. А. Торгашев в своей работе «Вспоминая СССР» однозначно показал, что и эти успехи – миф. Проблема и впрямь стояла очень остро. После войны 25 млн человек остались без крова. Люди ютились в бараках, общежитиях, обрести хотя бы на старости лет комнату в «коммуналке» почиталось за великое счастье. Но преодолевать эти трудности начал вовсе не Хрущев, а Сталин. Поставил задачу строить дома упрощенных конструкций, где можно обойтись без лифтов, без сложных инженерных коммуникаций. Такие здания возводились по всей стране: в поселках городского типа – 2-3-этажные, в городах – 4-5-этажные.

При Хрущеве в 1955 г. было принято постановление ЦК и Совета министров, предписывающее разработать еще более дешевые проекты домов, уменьшались нормы жилья, вместо 9–7 кв. м. на человека. При Сталине дополнительные метры полагались на семью, их отменили. В 1956–1959 г. действительно наблюдался всплеск жилищного строительства. Но объяснялось это тем, что в хаосе измененных планов остановилось строительство многих предприятий, высвободилось большое количество стройматериалов, техники, рабочей силы. Возводили жилые дома и колхозы, разбогатевшие к этому времени. Однако в данный период строились еще не «хрущевки», а старые «сталинки».

А для «хрущевок» купили во Франции производственные линии. Начали собирать их из железобетонных блоков. Крыши вместо шифера делали плоскими, без чердаков, заливая гудроном. Массовое строительство развернулось с 1960 г. Но показатели не повысились, а снизились! Более чем на 20 %. Из-за того же хаоса в планировании. Строительство в сельской местности вообще завалилось. Впрочем, миф возник не на пустом месте. Впечатляющие успехи были достигнуты, но лишь в одном городе. В Москве. С 1956 по 1964 г. жилой фонд столицы удвоился! Сюда были брошены все ресурсы, и для показухи, для средств массовой информации, для иностранцев, получилось то, что надо. Во всех других местах жилищная проблема, наоборот, обострилась.

Ну а инициативы продолжали сыпаться их Хрущева, как из дырявого мешка. Не успели осмыслить решения декабрьского пленума по сельскому хозяйству, как 13 января 1960 г. вышло постановление Верховного Совета и ЦК, упразднявшее Министерство внутренних дел СССР! Никита Сергеевич решил, что для милиции достаточно министерств в союзных республиках, и они переименовывались в «министерства охраны общественного порядка». А еще через два дня удар обрушился на Вооруженные силы. Причем он был не первым. Еще Сталин в конце жизни решил сократить Вооруженные силы на полмиллиона человек, 10 % от их численности. Сделать это предполагалось плавно, безболезненно, за 3 года. Но проводили сокращение уже без него, и Хрущев увеличил процент сокращаемых вдвое, армия и флот уменьшились на 989 822 человека.

Когда в СССР появились стратегические ракеты и атомные подводные лодки, Никита Сергеевич пришел к выводу – бомбардировочная авиация, тяжелая артиллерия, надводные корабли больше не нужны. Лишние затраты. А авианосцы Хрущев называл «оружием агрессии», которые для миролюбивой политики СССР никак не подходят.

Были прекращены многие разработки в области сверхдальней и тяжелой артиллерии, в области авиации вроде стратегического бомбардировщика Мясищева, не имевшего в мире аналогов. В 1957 г. пустили на металлолом сразу 7 крейсеров, 3 новейших строившихся тяжелых крейсера типа «Сталинград» (фактически линкоры). Закрыли единственное Выборгское училище, готовившее офицеров для морской пехоты, и все части морпехов были расформированы. После снятия Жукова ликвидировали и созданную им первую школу армейского спецназа.

А при поездке Хрущева в США удалось договориться – в мае 1960 г. созвать в Париже конференцию глав великих держав, СССР, Америки, Англии, Франции. Взамен той, которая должна была завершить Вторую мировую войну, утвердить послевоенные границы, решить оставшиеся проблемы – в том числе о Германии, о статусе Западного Берлина. На этой же конференции предполагалось поднять вопрос сокращения вооружений, и Хрущева осенило. Он решил продемонстрировать миролюбие, сделать первый шаг.

15 января 1960 г., через два дня после ликвидации МВД, Верховный Совет СССР без всякого обсуждения утвердил закон «О новом значительном сокращении Вооруженных сил СССР». Численность армии и флота в это время составляла 3 623 000 человек. Сокращению подлежали 1 300 000. Больше трети! И делалось это по-хрущевски! Одним махом, побыстрее! Расформировывали училища, полки, дивизии. Офицеров десятками тысяч увольняли без специальности, без средств к существованию, без жилья. Опять резали на металлолом танки, самолеты. А для оставшихся войск нашлось еще одно применение. Вместо обучения военному делу их стали направлять на целину, строителями.

В феврале Хрущев отправился в Индонезию. Она о социалистическом пути даже не помышляла. Но освободилась от владычества Нидерландов и была в плохих отношениях с США и Англией. Поэтому нарывалась в друзья к СССР. Никита Сергеевич охотно откликнулся и сделал ей подарок, который нельзя назвать даже царским. Цари такими вещами не швырялись. Хрущев фактически подарил Индонезии военный флот, которого у нее до сих пор не было! Крейсер «Орджоникидзе» и еще около 100 кораблей и судов, в том числе 6 эсминцев, 4 сторожевика, 12 подводных лодок, 12 ракетных и 12 торпедных катеров, оружие и снаряжение двух дивизий морской пехоты, 100 плавающих танков, несколько дивизионов ракет ПВО, вертолеты, самолеты.

Формально это считалось поставками в кредит. Но кто и когда мог ждать оплаты! И пример это был не единственный. Сталин тоже крепко «подкармливал» дружественные государства, но так, чтобы и СССР получал от этого выгоду. При Хрущеве, по сути, возродился троцкистский курс на «пролетарский интернационализм», причем в совершенно гипертрофированных формах. Финансировались любые режимы, объявлявшие себя «дружественными». Египту Хрущев выделил кредит в 100 млн долларов на строительство одной лишь Асуанской ГЭС, послал специалистов. Дошло до того, что Индия на 15 % удовлетворяла свои потребности по развитию экономики из бюджета СССР, а Египет – аж на 50 %. Колоссальные народные средства утекали за рубеж. А в Советском Союзе их экономили за счет сокращений МВД, армии, программ строительства жилья!

Но и Запад отнюдь не спешил откликаться на широкие миролюбивые жесты. Парижская конференция чуть не сорвалась. Потому что 1 мая 1960 г. над Свердловском был сбит американский самолет-разведчик U-2. Шпионские полеты над нашей территорией совершались уже давно, некоторые самолеты обнаруживали, заявляли протесты, но американцы пожимали плечами и открещивались от таких полетов. U-2 ходили на высоте свыше 20 км. Считалось, что советские средства ПВО их достать не могут. Для пилота Пауэрса это уже был 26-й полет. Поднявшись в Пакистане, он пролетел над космодромом Байконур. Должен был сфотографировать сверхсекретный завод «Маяк» по производству плутония под Свердловском, ядерный центр в Арзамасе-16 и через Архангельск, Мурманск уйти в Норвегию.

Но его обнаружили, подняли истребители МиГ-19. Они не смогли достать американца на высоте. А зенитные ракеты С-75 достали. По ошибке сбили и свой истребитель, летчик Сергей Сафронов погиб. А Пауэрс выпрыгнул с парашютом, был захвачен. Госдепартамент США пробовал оправдываться – дескать, велись исследования атмосферы, пилот потерял сознание, и неуправляемый самолет залетел в СССР. Но улики были налицо, обломки U-2 c разведаппаратурой, Пауэрс во всем признался. (Получил 10 лет, но обменяли на советского разведчика Абеля.)

А конференция в Париже была назначена 20 мая! Хрущев приехал в очень агрессивном настроении. Он обиделся, чувствовал себя обманутым. Собственно, винить в этом надо было себя. Верить в дружбу и миролюбие американцев дальновидный политик не стал бы. Но Хрущев-то строил на этой мнимой «дружбе» собственные расчеты. Всевластие в Советском Союзе избаловало его. На первом же заседании в Елисейском дворце он закатил скандал. Потребовал от Эйзенхауэра публично извиниться и наказать виновных. Вел себя так, как со своими министрами и секретарями обкомов, срывался на крик – Де Голль несколько раз тактично напоминал ему, что во дворце прекрасная слышимость.

Извиняться Эйзенхауэру было никак нельзя – такого великодержавная Америка никогда не простила бы президенту, а осенью предстояли выборы. Он сделал максимум возможного, пообещал, что до конца его президентского срока разведывательные полеты не повторятся. Но конференция скомкалась. На пресс-конференции журналисты встретили Хрущева дружным «у-у-у» в знак неодобрения. Он взвился: «Укайте, укайте, а мы вас так фукнем! Люблю, господа, спорить с врагами рабочего класса!»

Никиту Сергеевича, что называется, «несло». С западными державами отношения обострились, но и с Китаем тоже. В Пекине критиковали Хрущева за «капитулянтские оппортунистические настроения в отношении американского империализма», за «абсолютизацию мирного перехода к социалистическому строю», за сотрудничество с «югославскими ревизионистами». На этой почве с Мао Цзэдуном стала сближаться Албания. Для нее отношения с Югославией были определяющими – из-за пограничных споров в Косово и других конфликтов. А Китай распахнул албанцам объятия, выделял кредиты. В июне 1960 г. правительственная делегация Албании посетила Пекин, ей было обещана помощь и сотрудничество. Для Хрущева это было «раскольничество», попытки оторвать страны, находившиеся под «его» влиянием. В июле он отозвал из Китая работавших там советских специалистов – 1600 человек.

Дипломаты схватились за головы, подсказывали, что он уж слишком погорячился, китайцы были оскорблены. Никита Сергеевич попытался отыграть обратный ход, наладить порушенное. В октябре он самолично отправился в Нью-Йорк, на Генеральную ассамблею ООН, где рассматривался вопрос о принятии Китайской Народной Республики в Организацию Объединенных Наций. Даже выступил на заседании, отстаивая признание КНР. В ходе обсуждения представитель Филиппин высказался, что надо поддерживать освобождение не только стран Восточной Азии, но и Восточной Европы, намекая на социалистический лагерь, подавление в Венгрии. Как раз тогда, во время его выступления, Хрущев стал выражать протест оригинальным способом, стучать ботинком по столу. А самого представителя Филиппин назвал «холуем империализма», чем в очередной раз ввел в затруднение переводчиков, не знающих, как передать это выражение.

Но со своими стараниями сгладить противоречия Хрущев «сел в лужу». В ноябре в Москве собралось всемирное совещание коммунистических и рабочих партий, прибыла 81 делегация от разных стран. Китайцам выразили согласие вернуть к ним специалистов. Однако Мао Цзэдун отказался. Дал понять, что обойдется без таких «подачек». А албанский лидер Энвер Ходжа в своем выступлении отверг советскую политику «мирного сосуществования», критики Сталина, примирения с «югославским ревизионизмом».

Хрущев решил наказать Албанию. Из нее тоже отозвали специалистов, свернули программы экономической помощи, заморозили кредиты, а по старым потребовали досрочного погашения. Албанских студентов выставили из московских вузов. Другие соцстраны по требованиям СССР вводили аналогичные санкции. Но албанцы вместо ожидаемых извинений окончательно переориентировались на Китай. Во Влере существовала военно-морская база – маленькая, но стратегически важная, держала «под прицелом» все Средиземное море. Она считалась совместной, там стояли 12 подводных лодок, и советские моряки обучали албанских подводников. Хрущев пробовал схитрить, чтобы сохранить базу, хотел передать ее под мандат Варшавского договора. Но албанское правительство твердо заявило: база принадлежит им. 8 советских подводных лодок вынуждены были уйти, 4 с албанскими экипажами остались…

А Китай провозгласил, что он не признает Советский Союз лидером мирового коммунистического движения, все компартии независимы. Без оглядки на Москву наращивал связи не только с Албанией, но и с Северной Кореей, партизанами Камбоджи, с рядом африканских государств. Советский Союз в ответ обвинял Мао, высмеивал его политику «большого скачка» и другие неудачные эксперименты. Решающий разрыв вызвал доклад Суслова на пленуме ЦК – он стал говорить об «империалистических устремлениях» Китая. В результате вся социалистическая система дала трещину, стала распадаться на части – просоветскую и прокитайскую.

Но Хрущев, теряя позиции в одних странах, находил утешение в других. Произошла революция на Кубе. Между прочим, западные державы сперва восприняли ее спокойно, в Латинской Америке перевороты были обычным явлением. США, Англия, Франция признали правительство Фиделя Кастро даже раньше, чем СССР. Однако он повел социалистические реформы, принялся национализировать иностранные компании, а они были в основном американскими. США разорвали с ним отношения.

В Советском Союзе, наоборот, это вызвало всплеск эйфории. Снова всплыли заплесневелые теории «мировой революции». Представляли как наглядный факт – она торжествует, уже «перешагнула в Западное полушарие». В исполнении Кобзона повсюду звучал тогдашний хит: «Куба – любовь моя». Куба была и в кино, и в литературе, и в театре, среди молодежи распространилась мода на «кубинское приветствие», «кубинские бороды». А в США на выборах победил Джон Кеннеди. Его уже «прощупывали» через Аджубея. Возникли надежды, что и договориться с ним будет проще. Советский посол в США Меншиков убеждал Хрущева, что Джон Кеннеди и его брат Роберт – «мальчишки в коротких штанишках». Надо на них нажать, и они уступят.

Хотя советники президента, определявшие при нем линию в отношениях с СССР, были совсем не новичками. Госсекретарь Дин Раск – президент фонда Рокфеллера, один из авторов корейской войны. Аверел Гарриман – бывший посол Рузвельта у Сталина. И уже знакомый нам Джордж Фрост Кеннан. Конференция опять чуть не сорвалась: под эгидой ЦРУ была предпринята попытка свергнуть Кастро, на Кубе высадился десант из местных эмигрантов, их поддерживали американские корабли и авиация. Но эти силы быстро были разгромлены, потеряли 4 десантных судна, 12 самолетов, 10 танков, 20 бронемашин, остатки высадившейся бригады сдались.

4 июня Хрущев и Кеннеди все же встретились в Вене. Но американский президент показал себя отнюдь не «мальчишкой», а жестким и решительным политиком. Вторжение на Кубу признал ошибкой, но насчет «мирного сосуществования» указал – оно будет возможно лишь в случае сохранения сложившегося статус-кво в мире. То есть без попыток экспорта революции. Иначе это может обойтись очень дорого. Хрущев рассчитывал решить вопрос о Германии и Западном Берлине. Он был действительно наболевшим. Согласно Потсдамским соглашениям, Берлин все еще считался разделенным на зоны оккупации. Западную часть контролировали США, Англия, Франция, но она оставалась «островом» внутри ГДР. А город был единым организмом. Многие граждане, жившие в Восточном Берлине, работали в Западном, и наоборот.

Председатель Госсовета ГДР Вальтер Ульбрихт послушно копировал советскую политику. Повел коллективизацию в сельском хозяйстве, выдвинул лозунг «Догнать и перегнать ФРГ». Нарастали экономические трудности, снижалась реальная зарплата. Немцы стали перебираться в Западную Германию – а Западный Берлин был для этого открытыми воротами. Только в 1961 г. ГДР покинуло 207 тыс. человек. В свою очередь, через Западный Берлин в ГДР широко текла антикоммунистическая литература, ехали шпионы, тайные агитаторы.

Еще в 1959 г. Москва пробовала выставить ультиматум. Признать Западный Берлин «вольным городом», нейтральным и демилитаризованным, выведя оттуда войска НАТО. В противном случае СССР заключит с ГДР договор о мире и дружбе, а решение вопроса о Западном Берлине предоставит правительству ГДР. Каким оно станет, догадаться было нетрудно. Этот ультиматум неоднократно откладывался. Перед Кеннеди Хрущев поставил его снова: если до конца года западные державы не примут требования о «вольном городе», Советский Союз подпишет этот самый договор с ГДР. Но президент не поддался. Никита Сергеевич пригрозил: «Мы войны не хотим, но если вы ее навяжете, то она будет». Нет, Кеннеди не уступил.

Позже он сказал своим приближенным, что не собирается рисковать жизнями миллионов американцев «из-за того, что немцы не хотят объединения Германии». «Если мне придется грозить России ядерной войной, ставка должна быть более важной». Но в беседе с Аджубеем, который после переговоров ринулся к президенту «неофициально», Кеннеди попросил передать тестю совершенно другое: «Я не хочу ввязываться в войну из-за Западного Берлина, но воевать мы будем, если вы односторонним образом измените обстановку» [74]. 28 июля он выступил с заявлением о решимости США защищать Западный Берлин.

И Хрущев… охладил свой пыл. Чтобы сохранить лицо, от ультиматума он как бы и не отказывался. Но решение было принято совершенно другое, вовсе не о присоединении Западного Берлина к Восточному. В августе в Москве собралось совещание лидеров правящих партий стран Варшавского договора. На нем якобы по просьбе Вальтера Ульбрихта постановили: закрыть границу вокруг Западного Берлина. В ночь на 13 августа здесь развернулись войска и полиция ГДР, военизированные дружины рабочих, под их охраной началось строительство Берлинской стены. Огородили границы колючей проволокой, возводили стену из бетонных блоков. Перекрыли и линии трамвая, метрополитена, связывавшие две части города. Из прилегающих к границе зданий жителей выселили, окна заложили кирпичом.

США привели свои войска и Национальную гвардию в повышенную боевую готовность, в Западный Берлин перебросили дополнительно 1,5 тыс. солдат, а в ФРГ – 40 тыс. Было несколько инцидентов, способных спровоцировать конфликт. Советские истребители совершили предупредительные выстрелы по двум американским транспортным самолетам, летевшим в Западный Берлин. Разведка доложила, что американцы готовятся снести пограничные заграждения на Фридрихштрассе, там появились джипы, бульдозеры и 10 танков. Тут же подошла советская танковая рота, замазав грязью опознавательные знаки и изображая «восточных немцев». Стояли ночь друг напротив друга, утром советские танки уползли назад, американские тоже. Но строить войска НАТО не мешали, только наблюдали. А русские и власти ГДР не нарушали статус-кво по Западному Берлину. Напротив, закрепляли его – негласно соглашались, что там останутся американцы. Окружение Хрущева провело переговоры с Расселом, Кеннаном, и кризис рассосался… Примерно так, как хотели американцы.

А успехи в советской экономике радовали Никиту Сергеевича. Потому что ему отовсюду докладывали об успехах. А те, кто докладывал иное, быстро слетали со своих мест. В октябре 1961 г. был созван XXII съезд КПСС. Хрущев его тщательно готовил. Съезд был не простой, не рядовой. На нем предстояло принять новую Программу партии. И программу не какую-нибудь, а построения коммунизма! Составлялась она под руководством Куусинена. Он ввел в программу близкие ему социал-демократические положения вроде того, что «диктатура пролетариата» по мере строительства социализма уступает место «общенародному государству».

Что же касается дальнейшего пути к коммунизму, то он выглядел для Хрущева простым и ясным. Наращивать производство, обгонять и перегонять Америку, преодолевать противоречия между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Вот и получится новое общество, где будет «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Правда, по Марксу, при коммунизме должно отмереть и само государство. Этот аспект был скользким, как же без государства, без правительства? Но из положения вышли тонко. Разъясняли, что государство при коммунизме передаст свои функции «органам самоуправления трудящихся».

С планами за 3 года утроить показатели по мясу, маслу и молоку тоже было не ладно. Хрущев уже видел: не получится. Но упрямо не сдавался и провозгласил новое решение проблемы. Сделать упор на свиноводство. Снова жонглировал цифрами: чтобы увеличить производство говядины, потребуется 3–4 года, а «свинья – скороспелое животное». Развивать свиноводство как раз в «неперспективном» Нечерноземье. Зерновые тут плохо родятся, вот и перейти всем на выращивание свиней. А в качестве кормов использовать сахарную свеклу, которая, как утверждал Хрущев, дает в Нечерноземье 300–400 центнеров с гектара [179, т. 6, с. 231]. Всю страну мясом завалить можно!

В целом же атмосфера на съезде была праздничной. Он впервые проходил в только что построенном Кремлевском дворце съездов. В качестве «подарков» к XXII съезду от рабочих, инженеров, ученых, преподносились пуск самой крупной в Европе Волгоградской гидроэлектростанции, успешные испытания самой мощной до сегодняшнего дня водородной бомбы на Новой Земле. А волнующие планы построения коммунизма принимались на вполне обозримые сроки – на 20 лет. Первое десятилетие, до 1971 г. – построение материально-технической базы, а до 1981 г. – само вступление в коммунизм! Людей окрыляли лозунгом: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!»

Но одновременно XXII съезд стал триумфом «десталинизации». Снова моря грязи изливались и на мертвого вождя, и на поверженных конкурентов Хрущева, «антипартийную группу Молотова – Маленкова – Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова». Антисталинские настроения дошли до настоящей истерии. Старуха Лазуркина, член партии с 1902 г., успевшая посидеть в лагерях, объявила, что ей во сне привиделся Ленин и сказал: «Мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бед принес партии» – и съезд постановил вынести тело Иосифа Виссарионовича из Мавзолея.

А по всей стране после съезда прокатилась повальная кампания сноса памятников и бюстов Сталина, переименований улиц, площадей, колхозов, поселков, городов, названных в его честь. Изымались из библиотек и учреждений его книги, как и книги о нем, вырезались страницы справочников и энциклопедий, уничтожались портреты. Словом, крушилось все, что понаделали в свое время подхалимы, восхваляя Сталина. И характерно, что сейчас наибольшее рвение проявляли те же самые подхалимы. Разлетелось предписание проводить операцию в кратчайшие сроки и скрытно, не привлекая внимания. Поэтому крушили как бы тайком, по-воровски, по ночам. Люди выходили утром на улицу и вместо памятника видели пустой пьедестал. Засыпали на улице Сталина, а просыпаясь, вдруг узнавали, что они живут на улице Московской или Первомайской. Это был наивысший пик «хрущевщины».

Первые диссиденты

На XXII съезде, когда Сталина облили новыми потоками грязи и вынесли из мавзолея, было принято постановление, что теперь-то «партия сказала народу всю правду о злоупотреблениях власти в период культа личности». Подразумевалось, что достигнут предел и углубления процесса не будет. Но это получалось нелогично. Вроде как осеклись на полуслове. Люди пытались домысливать самостоятельно и… видели при Хрущеве те же негативные явления, которые были при Сталине, а то и похлеще.

Что касается «культа личности», то современные исследователи по старым подшивкам газет и журналов подсчитали: имя Хрущева, его фотографии, славословия в его адрес публиковались в 7 раз чаще, чем Сталина в его время [107]. Генерал Григоренко, преподававший в академии им. Фрунзе, выступил на партийной конференции Ленинского района, поставив вопрос: «Все ли делается, чтобы культ личности не повторился?» Призвал бороться против «нарушения ленинских принципов и норм», за «демократизацию», «ответственность перед избирателями». Но Григоренко разнесли вдрызг, выгнали с конференции. Он обиделся, написал открытое письмо с критикой Хрущева. За это его выгнали из академии, услали на Дальний Восток. Он закусил удила, с сыновьями и несколькими друзьями создал подпольный «Союз за возрождение ленинизма», составляли и распространяли листовки.

Но основная часть диссидентов выходила из творческой интеллигенции. Поэты, писатели, режиссеры, художники в разгар оттепели воодушевились, что теперь «все можно». Именитых деятелей культуры Хрущев и его идеологи благополучно прикармливали, но их официозное творчество становилось скучным и неинтересным. Неофициальными «кумирами» становились другие. Допустим, Юз (Иосиф) Алешковский при Сталине отсидел 4 года вовсе не за политику, а за уголовное преступление. Но теперь выглядел «политиком», заслуженным «антисталинистом», в устной передаче распространялись его «лагерные» стихи и песни, первые в России матерные произведения.

Иосиф Бродский был «трудным» подростком. Бросил школу, менял работу, бродяжничал. Проявил себя очень талантливым поэтом, но на любительских стихотворных вечерах в Ленинграде вошел в конфликт с руководством из-за ярко выраженной еврейской тематики. Со своим другом Шахматовым ударился в авантюры. Пытались передать случайному американцу антисоветскую рукопись еще одного знакомого, Уманского. Задумали угнать самолет и улететь за границу. На такой шаг не решились, но Шахматова арестовали за незаконное хранение оружия, и он сдал товарища – и с рукописью, и с самолетом. КГБ арестовал Бродского, ограничился предупреждением, через 2 дня выпустил. Но и он приобрел ореол «политика».

Стоит обратить внимание, что оппозиционные таланты выдвигались не случайным образом. Были деятели, отмечавшие и продвигавшие их. Одним из них являлся Самуил Маршак. Он известен только в качестве популярного детского писателя. Хотя даже фамилия у него непростая. Это сокращение на иврите: «Наш учитель рабби Аарон Шмуэль Кайдановер». Такую фамилию носили потомки знаменитого раввина и талмудиста XVII в. Маршак в молодости был близок с Горьким, а его творчество было горячей пропагандой сионизма (сборники «Сиониды», «Палестина» и др.). Он и вращался в кругах сионистов, ездил в Иерусалим, образование получил в Англии. Только в 1920 г. в Краснодаре вынужденно переключился на работу в детских учреждениях и пошел по этой стезе. Она оказалась благодатной, Маршак являлся членом правления Союза писателей, лауреатом четырех Сталинских и Ленинской премий.

Но он наряду с Эренбургом постоянно выступал ходатаем по делам, связанным с евреями (в том числе о реабилитации по делу ЕАК). «Школа Маршака» стала своеобразным клубом, из которого выходили видные диссиденты. И не только диссиденты. Владимир Познер тоже прошел «школу Маршака», был его личным секретарем, а от него попал в престижные АПН и журнал «USSR». Именно Маршак стал «первооткрывателем» Солженицына, добился публикации в «Новом мире» повести «Один день Ивана Денисовича» – дальше рекламу писателю обеспечил сам Хрущев. Счел сподвижником в борьбе с мертвым Сталиным, расхвалил.

Еще одним организатором литературной оппозиции стал сотрудник газеты «Московский комсомолец» Александр Гинзбург. Он положил начало «самиздату». Принялся собирать произведения поэтов, не попадавших в печать, выпускать и распространять среди знакомых альманах «Синтаксис». В каждом номере – 10 авторов по 5 стихотворений. В 1960 г. Гинзбурга арестовали, перелопатили массу бумаг, скопившихся у него, но ничего антисоветского не нашли. Надо было все же наказать для острастки, и докопались, что он когда-то сдал за своего товарища экзамен в вечерней школе. Дали 2 года за подделку документов. Однако у Гинзбурга сразу нашлись последователи. Юрий Галансков начал выпускать самиздатовский сборник «Феникс» – и он уже был связан с заграничными центрами НТС, его сборник перепечатывал в Германии журнал «Грани».

А работой по поиску и популяризации оппозиционных талантов занялся журналист Владимир Исаакович Соловьев. Он неким загадочным образом приобрел влияние в литературной среде. Писал он действительно хорошо, с 15 лет публиковался в ленинградской молодежной газете «Смена». Но в 18 лет, не имея высшего образования, занял в «Смене» место редактора отдела культуры и искусства. В отличие от Гинзбурга, он не издавал подпольных сборников. Но статьи Соловьева и его супруги Елены Клепиковой стали публиковать другие ленинградские и центральные газеты и журналы вплоть до «Комсомольской правды», «Известий», «Правды». Таким образом, пара журналистов давала «путевки в жизнь» оппозиционному художнику Шемякину, Бродскому, Довлатову, Фазилю Искандеру, Евтушенко, Войновичу, Слуцкому, Булату Окуджаве, Юзу Алешковскому, Битову, Ахмадуллиной, Тарковскому и др.

Хрущеву разыгравшееся вольнодумство никак не нравилось. Прорвалось это 1 декабря 1962 г. на большой выставке в Манеже, посвященной 30-летию Московского отделения Союза художников СССР. Никита Сергеевич посетил ее с Сусловым и Шелепиным. Одним из разделов была экспозиция авангардистов из студии «Новая реальность». Такого искусства Хрущев не понимал. Обматерил картины, негодовал: «Все это не нужно советскому народу… Запретить! Все запретить!» Вопрошал художников: «Вы что – мужики или педерасты проклятые?» (накануне Хрущеву доложили о разоблачении группы гомосексуалистов в издательстве «Искусство»).

На следующий день вышла разгромная статья в «Правде», Никита Сергеевич потребовал исключить всех участников экспозиции авангардистов из партии и Союза художников. Он промахнулся. Никто из них не состоял в КПСС, и почти никто не состоял в Союзе художников. Но сам Хрущев осрамился перед всем миром. В западной прессе запустили сплетню, как он рвал и топтал ногами картины (чего не было). В среде интеллигенции над ним начали смеяться. Он и дальше пробовал подтягивать гайки теми же методами. Кинорежиссера Михаила Ромма поучал: «Но решать-то кто будет? Решать в нашей стране должен народ. А народ – это кто? Это партия. А партия кто? Это мы, мы – партия. Значит, мы и будем решать, я вот буду решать. Понятно?» [69, с. 191]

В марте 1963 на встрече с интеллигенцией в Кремле Хрущев гневно обрушился на уже популярного поэта Андрея Вознесенского. Кричал на него: «Можете сказать, что теперь уже не оттепель, не заморозки, а морозы… Ишь ты какой Пастернак нашелся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чертовой бабушке. Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам!»

Чтобы одернуть непослушных, начались и репрессии против непослушных. «Либеральный» реформатор КГБ Шелепин сумел дистанцироваться от «непопулярных» мер, очень уж напоминавших то, что осуждалось как «сталинщина». Хрущев полностью доверял ему, и он пошел на повышение. Стал секретарем ЦК, заместителем председателя Совета Министров. Но и КГБ он из-под контроля не выпустил, протолкнул на пост начальника своего бывшего заместителя в ЦК комсомола Владимира Семичастного. Органы снова стали перенацеливаться не только на внешнего противника, но и на внутреннюю оппозицию.

Собрания молодежи у памятника Маяковскому окончательно прикрыли. Их организатор Владимир Осипов получил 7 лет лагерей по статье 70, «антисоветская агитация и пропаганда». К Бродскому применили указ о «тунеядстве» – он не был членом Союза писателей и нигде официально не работал. Сослали на 5 лет в Архангельскую область. Накрыли и генерала Григоренко с его «Союзом борьбы за возрождение ленинизма». К нему применили новый метод, признали сумасшедшим, поместили на принудительное лечение. Метод сочли хорошим, и при Хрущеве в Советском Союзе возникли две первых «спецпсихушки».

Волнения в народе

Впрочем, инакомыслящие не представляли никакой опасности для государства и Никиты Сергеевича. Куда более угрожающие последствия несли его экономические реформы. Задача «построения материально-технической базы коммунизма» вылилась в очередной рывок штурмовщины. При этом производство наращивалось не за счет модернизации существующих, а за счет строительства новых предприятий. Однако сейчас, задним числом, обращает на себя внимание география новостроек. Традиционные регионы российской промышленности оставлялись почти без внимания. Зато средства вкладывались в развитие республик Прибалтики, Закавказья, Казахстана, Средней Азии. Случайным ли образом намечалось такое распределение?

А из России туда во множестве отправляли специалистов, строителей, молодежь. Посылали их по комсомольским путевкам, то есть, по мобилизациям, которые проводили на местах партийные и комсомольские органы. По сути, это напоминало массовую депортацию. Только «почетную» – с музыкой, песнями, бравурными лозунгами. Но кое-где дошло до крупных эксцессов. В Темиртау велось строительство мощнейшего металлургического комбината и города, собрали свыше 200 тыс. человек. Условия были свинскими – жили в палаточном городке, с перебоями доставлялось не только продовольствие, а даже питьевая вода.

Кое-как терпели, но ради пропагандистской шумихи в Темиртау привезли бригаду из Болгарии. Ее устроили и снабжали прилично. Строители зароптали. 1 августа 1959 г. их не пустили в столовую на завтрак, велели подождать, пока доедят болгары. Народ взорвался, стал крушить столовые, магазины, склады. Прислали войска, но солдаты отказались стрелять в безоружных. Анархия продолжалась 3 дня. Стянули курсантов, части МВД. На призывы разойтись бунтующие не поддались, и их разогнали огнем. 11 человек было убито, 27 тяжело ранено, 5 из них умерли. 70 участников арестовали, устроили показательный суд, 5 человек расстреляли. Для расследования причин приезжал Брежнев. Выявил вопиющие факты, было снято со своих постов партийное руководство Казахстана и Карагандинской области.

Но и во всем Советском Союзе дела пошли хуже некуда. При Сталине, в период индустриализации и послевоенного восстановления, приоритет отдавался тяжелой промышленности. В 1953 г. на нее приходилось 70 % продукции. Но программу Маленкова по обеспечению населения товарами Никита Сергеевич заклеймил как «правоуклонистскую», и при нем «перекос» стал еще больше, чем при Сталине. К началу 1960-х на тяжелую индустрию приходилось уже 75 %. Товары широкого потребления стали исчезать с прилавков.

А на селе вместо прежних культур всюду сажали кукурузу. С 1955 по 1962 г. посевные площади для нее были удвоены. Но условия для нее сплошь и рядом были неподходящими, урожаи были мизерными, а то и вовсе посевы погибали или не созревали. Во «второй коллективизации» и «мясных лихорадках» порезали скот, поголовье упало, стало плохо с молоком и мясом. Провалился и проект Хрущева накормить всю страну свининой, выдвинутый в 1961 г. Ведь свиней предполагалось кормить сахарной свеклой. Никита Сергеевич с какой-то стати рассчитал, что урожайность сахарной свеклы в Нечерноземье – 300–400 центнеров с гектара, приводил эти цифры в докладах. А реально она составляла 75 центнеров с гектара [171, с. 629–632]. Положение с продовольствием стремительно ухудшалось.

Правительство пыталось лгать. Объясняло, что люди стали жить лучше, больше покупать, поэтому и не хватает продуктов и промтоваров [85]. Решило выкрутиться за счет простых людей. В конце мая 1962 г. было принято решение повысить цены на мясо в среднем на 30 %, на масло – на 25 %. В газетах лицемерно преподносилось, будто это сделано по «просьбам трудящихся». В Новочеркасске подорожание совпало с решением руководства электровозостроительного завода увеличить на треть норму выработки. Фактически – снизить расценки оплаты. Условия труда там были тяжелыми, уже весной рабочие 3 дня бастовали – из-за плохой безопасности отравились 200 человек. Свалившиеся новшества стали последней каплей. 1 июня забушевали 8 тыс. рабочих. К ним стали приходить люди с других предприятий, перекрыли железную дорогу Москва – Ростов. Остановив поезд, написали на нем: «Хрущева – на мясо!»

Из столицы прилетела комиссия – Козлов, Микоян, Кириленко, Ильичев, Полянский, Шелепин. В город ввели войска. Танки вошли на территорию завода, без стрельбы вытесняя рабочих. Но это лишь усилило озлобление. Утром от заводов толпы двинулись к центру. Несли красные знамена и портреты Ленина. Танки перекрыли мост через р. Тузлов, но их обходили вброд или перелезали через них – заместитель командующего Северо-Кавказским округом генерал Шапошников отказался стрелять по манифестантам.

Узнав, что толпы приближаются к центру города, правительственная комиссия сбежала. Возмущенный народ стал громить горком партии, горисполком, здания милиции и КГБ. Избивали тех, кого застали там. Подоспел начальник гарнизона генерал Олешко с 50 солдатами внутренних войск, приказал разойтись. Дали два предупредительных залпа. Но в толпе раздались выкрики, что стреляют холостыми, и масса ринулась на солдат. Они открыли огонь на поражение. По официальным данным, погибло 26 человек, в больницы с ранениями обратились 45. Началось прочесывание города, 240 человек арестовали. Тех, кого объявили зачинщиками, судили. 7 были расстреляны, 105 получили от 10 до 15 лет строгого режима.

Но с продовольствием в СССР становилось все хуже. Вдобавок к кукурузным и свиным проектам провалился план освоения целины! Туда вложили колоссальные средства, загнали массу сельскохозяйственной техники, механизаторов, трактористов, шоферов, напрочь ограбив области традиционного земледелия. Однако выигрыш оказался обманчивым. Ведь наши предки были совсем не глупыми людьми, а они никогда не выращивали хлеб в здешних краях. Теперь же распашка земель погубила обширные степные пастбища. А урожаи только первое время были высокими. Потом началась эрозия почвы, она быстро истощалась. Урожайность здесь упала на 65 %.

В 1963 г. Советский Союз очутился на грани настоящего голода! И при этом наша страна отправляла большие партии хлеба на Кубу, в страны Восточной Европы, еще целый ряд «дружественных» государств. Прекращать поставки Хрущев не желал, чтобы не подорвать авторитет Москвы как лидера социалистической системы. Но СССР более-менее сносное снабжение поддерживалось только для Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик. В других местах прилавки опустели. Карточки не вводились, но торговая сеть получила указание – давать хлеб только по буханке в одни руки. Возле магазинов длиннющие очереди выстраивались с ночи. Их занимали целыми семьями вплоть до стариков и грудных детей – когда хлеб привезут (если привезут), получить по буханке и на младенцев.

Недовольство народа стало прорываться открытым возмущением. Волнения и забастовки были в Краснодаре, Риге, Киеве, Челябинске, Ленинграде, Омске, Кемерове, Донецке, Артемьевске, Краматорске [79, с. 88–89]. В Новосибирске и Караганде Хрущеву пришлось с помощью охраны убегать от разбушевавшихся людей. Из Горького после выступления на митинге он скрылся тайком, под покровом ночи: боялся, что горожане его поймают. В Киеве, Новороссийске, Ташкенте его встречали шквалами негодования. А на киевском совещании работников сельского хозяйства буфетчица бросилась на Хрущева и Подгорного с кухонным ножом [54].

Выправить положение и закупить продовольствие можно было только за границей. Канада заключила самую крупную за свою историю сделку с СССР, продала зерна на 500 млн долларов. Но этот хлеб предназначался как раз для союзных Москве социалистических стран. А для себя пришлось обратиться… к США. Там действительно скопились излишки зерна. Но сведения о советской просьбе проникли в прессу и вызвали жаркие дебаты. Политики и общественность с пеной у рта спорили, можно ли поставлять зерно врагу? Не пострадают ли идеалы «демократии»? Американские фермеры настаивали, чтобы «русские покупали хлеб по нашим ценам» – а внутренние цены в США были на 28 % выше мировых. Докеры были настроены еще более решительно. В случае продажи зерна в СССР угрожали забастовкой в портах.