Гибель советской империи

Но Кеннеди поступил мудрее. Он собрал своих экспертов и поставил перед ними вопрос: как долго будет СССР покупать в Америке хлеб? Они ответили: при существующем устройстве – всегда. Президент был в полной мере удовлетворен. В октябре он подписал протокол о продаже зерна на 250 млн долл. За ним последовали еще несколько. Всего же в качестве «временной меры» Советский Союз закупил 12 млн тонн зерна и 2,1 млн тонн муки на сумму 1 млрд долл. [25]. Американскую общественность успокоили, с докерами договорились. И впрямь для Вашингтона все складывалось наилучшим образом – СССР попадал в зависимость от США. Опасность войны отступала. А возможности распространения влияний на Советский Союз расширялись. Вот так Хрущев «догнал и перегнал Америку».

Его реформа образования тоже создала кучу проблем. Учебу в старших классах теперь требовалось сочетать с профессиональным обучением и трудом. В сельской местности это фактически означало конец учебы. Школьники начинали работать на полях или фермах, ни о каком образовании больше не думали. А тех, кого оставляли в 9, 10, 11 классах (чтобы школа смогла сохранить штат преподавателей), вытаскивали «за уши», приписывали им оценки. В городах было наоборот. Заводы и фабрики не имели возможности устроить детей и не нуждались в таких работниках. Поэтому школы договаривались с руководством предприятий, приписывали «профессиональное обучение» ради галочки, выкручивались другими способами.

Требование принимать в вузы студентов с двухлетним трудовым стажем резко снизило качество специалистов – молодые люди забывали то, что проходили в школе, новые знания им давались с трудом. Зато пройдохи получали приоритет перед честными юношами и девушками. Они разными путями, за деньги и по знакомствам, добывали фальшивые справки о трудовом стаже. Но использование студентов, инженеров, служащих в качестве черной рабочей силы внедрилось повсеместно, оказалось полезным для местных руководителей, позволяло им решать проблемы с нехваткой людей на стройках, погрузочно-разгрузочных работах.

А Никита Сергеевич все еще не унимался! В ноябре 1962 г. по его инициативе пленум ЦК принял новую реформу. Партийные органы в республиках, краях, областях, районах разделялись на промышленные и сельскохозяйственные. Хрущев доказывал, что в условиях «территориальных» совнархозов это улучшит управления, один райком или горком партии будет заниматься только промышленными предприятиями, второй – сельским хозяйством. Вслед за пленумом ЦК прошла сессия Верховного Совета, и советские органы разделили по такому же принципу. Да и комсомол, как положено, пошел по пути, указанному партией. Тоже разделил свои органы.

Вся администрация в СССР удвоилась! Соответственно, с удвоением числа руководящих работников, обслуживающего персонала. А вместо улучшения управления пошла неразбериха. Ведь руководящие органы занимались не только промышленностью и сельским хозяйством. Делили и обсуждали, к кому отойдут вопросы коммунального обеспечения, торговли, культуры, образования, транспорта.

В общем, Хрущев «достал» буквально всех. В народе уже плевались от его правления. Армия его ненавидела после безобразных сокращений и ждала, что скоро могут последовать новые, с переходом на «милиционную систему». Творческая интеллигенция его презирала и распускала о нем анекдоты. Еще недавно его опорой была партийная номенклатура. Но своим дерганием, непрерывными ломками существующих порядков он измучил ту же номенклатуру, не давал ей спокойно жить. Все больше тревожилось высшее партийное руководство. Новочеркасск и прочие эксцессы показывали, что страна доведена до грани серьезных восстаний.

Переворот в рамках закона

Мы уже отмечали еще одну характерную черту Хрущева. Он не знал чувства благодарности и очень не любил никому быть обязанным. В 1957 г., когда его положение висело на волоске, его спасали не только Жуков с Серовым, от которых он быстренько избавился. Никиту Сергеевича тогда крепко поддержали Кириченко, Козлов, Мухитдинов, Фурцева, Суслов, Брежнев, Игнатов, Шверник. Они были награждены, стали членами Президиума ЦК. Но Никита Сергеевич сам раскидал свою опору и умножал число своих противников!

На Мухитдинова был уже подготовлен указ о назначении заместителем председателя Совета министров. Но на XXII съезде на кулуарном совещании он воспротивился предложению Хрущева о выносе тела Сталина из мавзолея. Сказал, что это «не будет хорошо воспринято народом», а «у мусульман это большой грех – тревожить тело умершего». Решение все же приняли, и Мухитдинову поручили озвучить его на съезде. Он отказался. После этого его убрали из Президиума ЦК и назначили в правление Центросоюза – ничего не значащей организации, руководившей кооперативами.

О Екатерине Фурцевой, министре культуры, впоследствии были созданы легенды, как о твердолобой «дуре». Это ложь и клевета. Она была лучшим из всех министров культуры в Советском Союзе, «матерью родной» для режиссеров, актеров, художников, музыкантов. Фурцева сделала очень много. По ее инициативе был открыт целый ряд театров, музеев, учебных заведений, возводились памятники в честь исторических событий, стали проводиться международные конкурсы музыкантов, артистов балета, Московский кинофестиваль.

Истинная «вина» Фурцевой была в другом. В одном из публичных выступлений она заявила, что количество евреев-студентов должно быть таким же, как количество евреев-шахтеров. За это ей и отомстили легендами о «дуре». А мину под нее подвел Суслов. Донес Хрущеву, что министр культуры с секретарем ЦК Игнатовым обсуждают и критикуют его. Тот осерчал, обоих вывели из Президиума ЦК. Для Фурцевой это был тяжелый удар, который она считала незаслуженным. Сделала попытку самоубийства. Не исключено – имитацию, желая разжалобить Хрущева, воззвать к его совести. Но, когда Никите Сергеевичу доложили, он оскорбительно прокомментировал, что это «климакс».

Своим главным помощником Хрущев попытался сделать Алексея Кириченко. Это был его давний и вернейший клеврет. Работал под началом Никиты Сергеевича и до войны, и на фронте, и после войны. Но он был хорош только в качестве исполнителя, тупо и прямолинейно реализуя указания начальника – чем как раз и подходил для Хрущева. Как только Кириченко оказывался на самостоятельном участке работы, он совершал грубые ляпы и вдобавок проявлял крутые амбиции, откровенное хамство.

Никита Сергеевич решил поставить его «вторым секретарем». Официально такой должности не существовало, но подразумевалось, что «второй» – заместитель Первого. Заранее просматривает материалы для очередных заседаний, готовит повестку дня, проекты постановлений. А если Первый отсутствует, занимает кресло председателя. Но Кириченко сразу занесся, возомнил себя второй фигурой в партии и государстве. Силился просто командовать членами Президиума и перессорился со всеми. Не мог толком решить ни одного вопроса, но стал возмущать и Хрущева, без его ведома снимать и назначать ответственных работников.

Начал перечить даже самому Никите Сергеевичу. На охоте в Завидово они оба выстрелили в кабана, и Кириченко принялся спорить, что он лучший стрелок и убил кабана он. Егеря, достав пули, доложили: нет, поразил Хрущев. Кириченко накричал на них, называя подхалимами. Никита Сергеевич вскипел и уехал, не попрощавшись. А поскольку «вторым секретарем» были недовольны уже все члены Президиума, его быстро спровадили первым секретарем Ростовского обкома КПСС. Там Кириченко тоже допек местных руководителей, но они смекнули, что новый начальник «опальный», засыпали Москву жалобами. Его услали директором завода в Пензу, а вскоре отправили на пенсию.

Вместо него Хрущев сделал ставку на первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Фрола Козлова. Он во всем поддерживал Никиту Сергеевича, за это получал щедрые субсидии на развитие своего города и имел возможность рапортовать успехами. Теперь Хрущев сделал его «вторым секретарем», оставлял вместо себя во время отлучек. Козлов, в отличие от Кириченко, был деловым, цепким, жестким. А Первый секретарь уезжал часто, оставляя ему фактическую власть над государством. В беседах с американцами Хрущев называл его своим преемником [238, 239]. Но Козлов давно страдал гипертонией, в апреле 1963 г. у него случился инсульт.

Никита Сергеевич не терял надежды, что он поправится. Временно его обязанности были поручены Брежневу. Он, напомним, после Ворошилова занял должность председателя президиума Верховного Совета СССР. Пост очень высокий, но малозначащий, ведь Верховный Совет проводил в жизнь решения ЦК. С июня 1963 г. Леониду Ильичу добавили и его прежнюю должность, секретаря ЦК. Брежнева и Шелепина Хрущев считал собственными выдвиженцами, был уверен в них.

Но именно они стали двумя центрами заговора. Точнее, избавиться от Никиты Сергеевича мечтали уже многие. А Брежнев и Шелепин начали практическую организацию. У бывшего председателя КГБ уже была своя группировка, вся сила КГБ, где начальствовал его ставленник Семичастный. К нему примыкали и идеологи партии: Суслов, Ильичев, Яковлев. У Брежнева тоже были свои ставленники. Его другом являлся первый заместитель председателя Совета министров и председатель ВСНХ Дмитрий Устинов – их свела космическая программа, строительство космодрома Байконур, после полета Гагарина оба получили золотые звезды Героя Социалистического Труда. Еще в Молдавии Брежнев приметил идеального исполнителя Константина Черненко. Поручив ему какое-нибудь дело, можно было не сомневаться: оно будет выполнено четко и в срок. При новых назначениях Брежнев всюду переводил его с собой, в Верховном Совете поставил заведовать Секретариатом.

Украину Хрущев считал своей «вотчиной», благоволил к ней. Подгорного, возглавлявшего украинскую компартию, держал в чести. Когда заболел Козлов, перевел в Москву, поставил секретарем ЦК, поручив курировать легкую промышленность. Но в Киеве Подгорный был «царем и богом», а легкую промышленность совершенно развалили, и новый секретарь оказался «крайним». Хрущев вовсю честил его: «Вот товарищ Подгорный. Мы его вытащили в Москву на большую должность, а он как был сахарным инженером, так им и остался». Тот обиделся и примкнул к Брежневу, которого тоже хорошо знал по Украине. Становилось ясно, что Козлов уже не поправится, Хрущеву намекнули, что для Брежнева нагрузка слишком большая – и Верховный Совет, и ЦК. В июле на почетную, но декоративную должность председателя президиума Верховного Совета был перемещен престарелый Микоян. А Брежнев стал фактически руководить Секретариатом ЦК. Сосредоточил в своих руках реальные рычаги управления партией.

Подготовку к перевороту облегчал сам Никита Сергеевич. В апреле 1964 г. страна отмечала его 70-летие. Поток самой пошлой лести далеко перехлестнул сталинский «культ». Хрущев повесил себе на грудь четвертую звезду Героя Социалистического Труда (у Сталина была одна). Никита Сергеевич совсем возгордился, вошел в роль международной политической фигуры. В 1964 г. из 9 месяцев он 135 дней провел за границей. Да и в СССР ему на месте не сиделось, он разъезжал с парадными визитами по республикам, областям. «Черную» работу он стал всецело оставлять помощникам, заседания Президиума ЦК и правительства проходили без него.

Но он замыслил очередные реформы в сельском хозяйстве. И не только в партии, но и во всем государстве. Ему вздумалось принять новую Конституцию. Малоизвестный факт – при этом подсуетился начальник отдела ЦК Андропов. Один из его «аристократов духа», Федор Бурлацкий, вспоминал, что должен был сопровождать Хрущева во время визита в Чехословакию и Андропов дал ему задание выбрать подходящий момент и забросить Никите Сергеевичу идею учредить в СССР пост президента. Бурлацкий выполнил это, и Хрущев заинтересовался. Титул президента звучал куда более «цивилизованно», чем Первого секретаря или председателя Совета министров, возносил его над другими руководителями, уравнивал с президентом США (Итоги, 28.01.2013).

Он поручил Бурлацкому собрать группу советников и написать проект конституции, выделил для них дачу Горького в Нагорном. Тут уж «аристократы духа» дали волю своим западническим симпатиям: кроме поста президента, их проект предусматривал двухпалатный парламент, конституционный суд, даже суд присяжных («народных заседателей»). Неизвестно, что из этого оставил бы Хрущев, но в ходе реформы он намечал кардинальные перестановки в высшем руководстве. Говорил, что надо «омолодить» его, выдвинуть более перспективных деятелей. То есть собственных подхалимов.

Это подтолкнуло заговорщиков. Петр Шелест позже писал, ссылаясь на Подгорного и Семичастного, что Брежнев предлагал физически устранить Хрущева, устроить автомобильную или авиационную катастрофу. Но начальник КГБ отказался, заявил, что правда о таких делах рано или поздно всплывает [122, с. 417]. Но Шелест, Семичастный и Подгорный впоследствии стали противниками Леонида Ильича, это вполне может быть клеветой.

А остановились в конце концов на сценарии законного отстранения от должности, вполне в рамках партийной демократии, на пленуме ЦК. Но для этого требовалось обработать большинство членов ЦК, причем втайне от Хрущева. С ними под разными предлогами встречались по одному, прощупывали. Если чувствовали в них единомышленников, говорили более определенно. Причем техническим помощником Брежнева в этих опросах стал… все тот же Андропов. Сам он в беседах не участвовал, но вел учет, расставляя в списках условные значки [147, с. 87]. К заговору присоединились республиканские руководители Игнатов, Шелест, Мжаванадзе, Кунаев, Рашидов, зондировали своих секретарей обкомов.

Сентябрь традиционно был временем отпусков советских начальников, и многие из них вдруг решили провести его на Кавказе, на курортах Ставропольского края. Он считался «вотчиной» Суслова, который в свое время был первым секретарем Ставропольского крайкома партии. Потом сделал секретарем крайкома свояка, Владимира Воронцова (они с Сусловым были женаты на родных сестрах). А нынешний первый секретарь, Федор Кулаков, состоял в заговоре. Он обеспечил прекрасные условия не только для отдыха, но и совещаний без лишних глаз и ушей. Мало ли – высокопоставленные гости выехали на охоту в заповедник. Здесь окончательно согласовали все детали.

Конечно, среди партийцев находились и желающие отличиться, донести Хрущеву. Но служба Семичастного перехватывала их сигналы. Некоторые предупреждения все же прошли через сына Хрущева Сергея, но они были слишком туманными. Встречи, разговоры… Хрущев понял лишь, что появились оппозиционные настроения. Не догадался, что его уже конкретно обкладывают. Поэтому он лишь пригрозил членам Президиума: «Что-то вы, друзья, против меня затеваете. Смотрите, в случае чего разбросаю, как щенят». Его дружно заверили в полной преданности, и он 29 сентября отправился в отпуск на Черное море, в Пицунд.

Здесь КГБ установил информационную блокаду, взял под контроль телефонную связь, и «лишние» связаться с ним уже не могли. К Хрущеву приехал Микоян, которому он поручил проверить слухи о встречах недовольных. Успокоил: все нормально. Никита Сергеевич купался, загорал, принял японскую делегацию. Готовился к пленуму ЦК по сельскому хозяйству с планом новых реформ. Очевидно, там же намечал кадровые перестановки. Он не знал, что заговорщики ждут того же самого Пленума. Но события разыгрались несколько раньше, чем они настраивались.

11 октября к Хрущеву прилетел сын Сергей. Еще раз подтвердил тревожные сигналы. Никита Сергеевич не придал им серьезного значения. Был уверен: на него никто не посмеет покуситься. Но на всякий случай решил еще разок показать, кто в доме хозяин. Позвонил члену Президиума ЦК Полянскому, наорал на него, что знает об интригах и, когда вернется, покажет всем «кузькину мать». Тот в панике сообщил Семичастному. Начальник КГБ забил тревогу, экстренно вызвал Брежнева, находившегося в Берлине, и Подгорного, поехавшего в Молдавию.

Пока они летели в столицу, Шелепин и Семичастный уже пустили в ход механизм заговора. Связались с министром обороны Малиновским, начали оповещение об экстренном созыве пленума ЦК. 12 октября состоялось заседание Президиума ЦК. Уточнило планы. Брежневу, Суслову, Подгорному, Косыгину было поручено связаться с Хрущевым по телефону и вызвать его в Москву.

Никита Сергеевич еще ни о чем не подозревал. Как раз 12 октября стартовал космический корабль «Восход» – впервые полетели не один, а 4 космонавта. К Хрущеву приехали телевизионщики, отсняли сеанс прямой связи с экипажем. А потом вдруг раздался звонок. Брежнев и Суслов сообщали, что возникли серьезные вопросы по сельскому хозяйству, необходимо присутствие Хрущева. Тот сперва отмахивался: неужели без него не могут решить? Насмехался: только уехал – и помощники остались беспомощными. Они настаивали, и Никита Сергеевич согласился прилететь.

Заподозрил ли он неладное? Может быть. Но сделать он уже не мог ничего. Правительственную дачу в Пицунде охраняли люди Семичастного. Малиновский привел в войска в боевую готовность. Море у Пицунды блокировали корабли, как было объявлено, «для охраны Первого секретаря в связи с осложнением обстановки в Турции». Также были приняты меры, чтобы самолет вместо Москвы не развернулся в другую сторону. Но Хрущев, даже если начал догадываться, не предпринял попыток что-то изменить. Он хотел попасть именно в Москву, в Кремль. Потому что прекрасно помнил об участи Берии, который туда так и не попал.

13 октября Никита Сергеевич прилетел с Микояном в столицу. Встречало его не все руководство, как обычно, а лишь два человека – Семичастный и Георгадзе. Привезли прямо на заседание Президиума, и на Хрущева высыпали, что о нем думают. Тон задавал Суслов – взвешенно, опытно. Он говорил не о ситуации в стране, не о политике партии и правительства. Все это как будто критике не подвергалось (ведь принималось на съездах и пленумах). Свел обвинения к персональным недостаткам Хрущева, его грубости, «мании величия», пренебрежении мнениями других руководителей. Вразрез с этой линией выступил только Шелепин – о развале экономики, Карибском кризисе.

Заседание продолжилось и на следующий день. Защищать Хрущева пытался только его старый покровитель Микоян, предлагал «дать возможность исправить ошибки». Полянский первым произнес: «Уйти вам со всех постов в отставку». Этого ждали, загомонили: «удовлетворить просьбу», хотя Никита Сергеевич еще ни о чем не просил. Постановили созвать Пленум ЦК, рекомендовать освободить Хрущева от должностей «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья», а также разделить посты Первого секретаря ЦК и председателя Совета министров.

На самом-то деле созывать ничего не требовалось, члены ЦК уже сидели в Екатерининском зале Кремля и ждали, как и когда закончится заседание Президиума. Но оставалось еще решить, кого рекомендовать на освободившиеся посты. На председателя Совета министров однозначно шел Косыгин. Был первым заместителем – и выдвигался председателем. А насчет Первого секретаря разыграли заранее подготовленный реверанс. Брежнев предложил Подгорного, а тот отказался в пользу самого Брежнева. Почему же во главе партии оказался именно он? Никакого особенного преимущества у него не было, в коммунистическом руководстве Суслов считался куда более авторитетным лицом.

Но против Хрущева объединились различные группировки в кремлевской верхушке. Были «старики» – Суслов, Пономарев. Были «молодые» – Шелепин, Семичастный. Были деятели патриотических взглядов, сторонники возврата к сталинскому курсу, хотя бы частичному – Воронов, Мазуров. Были «флюгеры», выбиравшие, к кому выгодно примкнуть, – Полянский, Шверник. Кандидатура Брежнева выглядела «нейтральной». Да и человеком он был взвешенным, доброжелательным. Не хамил, не устраивал солдафонских разносов. Он меньше всех подходил на роль диктатора (в отличие от Шелепина). Поэтому его фигура устраивала всех.

Весь состав Президиума появился в зале, где ждали делегаты пленума. Хрущеву пришлось сидеть на сцене, закрыв голову руками. С речью выступил опять Суслов. Огласил обвинения в «волюнтаризме» и «субъективизме», нарушении норм партийного руководства. После его доклада из зала выкрикнули заранее подготовленные предложения: «Прений не открывать!» За снятие Хрущева проголосовали единогласно, утвердили Брежнева и Косыгина. Завершили заседание лозунгом: «Да здравствует наша могучая ленинская партия».

Советских граждан известили о смене власти лишь через день, и для них даже о «волюнтаризме» не упоминалось. Лишь официальная формулировка «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Хотя народ у нас был смышленый, да и слухи очень быстро распространялись. Но о Хрущеве никто не сожалел.

Впрочем, и Никите Сергеевичу было грех жаловаться. Он первым из советских лидеров ушел со своего поста живым. Всего, что натворил, ему не вспомнили. Не поливали грязью, не осуждали. Даже из партии не выгнали, как он поступал с Молотовым, Кагановичем, Маленковым. Дали элитную дачу-особняк, 500 руб. пенсии, оставили спецобеспечение, спецлечение. Только предали забвению, советские средства массовой информации вообще перестали его упоминать. Так и ушел из политики, а потом и из жизни этот страшный человек, превращенный фольклором в комический персонаж с кукурузой, ботинком и «кузькиной матерью».

А новым правителям страна досталась в отвратительном состоянии. Развал в сельском хозяйстве, «перекосы» и неразбериха в промышленности. Но при Хрущеве были заложены и «перекосы» другого рода, о которых исследователи почему-то не упоминают. Территориальные и этнополитические. Мы уже отмечали особенности строительства новых предприятий – оно сдвигалось на национальные окраины. Зато разрушительные эксперименты катились главным образом на РСФСР, Украину, Белоруссию. Других республик они мало касались, там проводилась совсем иная политика.

Автор этих строк, будучи школьником, как раз после падения Хрущева переехал с родителями в Эстонию. Впечатления о том, насколько жизнь в Прибалтике отличалась от России или Украины, были разительными. В российских школах вовсю разгулялась антирелигиозная пропаганда. А там открыто действовали кирхи, молельные дома сектантов. В школах многие мальчики и девочки ходили без «октябрятских» звездочек и пионерских галстуков. Все знали, что они баптисты или адвентисты, но это никого не смущало, считалось в порядке вещей.

Никаких продовольственных трудностей. Даже приехав из Москвы, я был удивлен широчайшим выбором колбас, сыров. Раньше такого видеть не приходилось. В сфере торговли и мелкого производства, царил подлинный «нэп». Существовала масса кооперативных предприятий, магазинов. Эстонии была оставлена свободная связь с «родственной» Финляндией, кооператоры завозили оттуда товары, которых не было в СССР. Хотя купить их мог не каждый. Дефицитные вещи продавались только «для членов кооператива». А вступить в кооператив было легко, прямо в магазине. Но только с эстонской пропиской. Для приезжих эти товары оставались недоступными.

Сельское хозяйство в Эстонии оказывалось не убыточным, а прибыльным! Колхозы имели почти полную самостоятельность. При уборке картошки десятки колхозов по утрам присылали свои автобусы к городскому рынку. Возле них вывешивались расценки, и стекались люди, нанимались на день. Платили таким поденщикам очень хорошо. В этот период даже заводские рабочие брали отпуска за свой счет – подзаработать на уборке картошки. Это было выгодно. А домохозяйки, подростки могли заработать сбором грибов, ягод. Стоять с ведрами возле шоссе и продавать их не требовалось. Сдавали в кооперативы по неплохим ценам, и продукция шла в кооперативные магазины. А вот на Россию подобные модели почему-то не распространялись.

В Прибалтике бросалась в глаза и масса клубов, общественных организаций – от хоровых и танцевальных, студенческих, до клубов филателистов, шахматистов и т. п. Все они кем-то финансировались, имели свои помещения. И в этих общественных организациях так или иначе присутствовал дух национализма. Он открыто не пропагандировался, но и не преследовался. Услышать националистические высказывания можно было нередко, и никакой ответственности это не влекло. В те времена мы еще не понимали, почему здешняя жизнь настолько отличается от российской. Но сейчас, задним числом, отчетливо видно: для Прибалтики уже создавались «особые условия», уже закладывались кем-то предпосылки к ее отделению. Закладывались в эпоху Хрущева, когда под Москвой или в Вологде сажали кукурузу и громили храмы.

В республиках Закавказья, Средней Азии, Казахстане, тоже не было религиозных преследований. Действовали мечети. А в Армении и Грузии – христианские храмы, даже партийные работники крестили своих детей, за что в России, на Украине, в Белоруссии любой коммунист поплатился бы партбилетом. Сохранялись здесь и возможности личного обогащения – вполне легальные, жители по высоким ценам продавали государству мандарины, виноград, шерсть. Представители южных республик вовсю торговали на русских рынках, организовывали системы переправки товаров. Это оказывалось можно. Но русские колхозники со своими товарами на закавказские и среднеазиатские базары почему-то не ездили…

А в Ферганской долине существовал некий «независимый» центр ислама. Здесь были особые мечети, школы, не пойми откуда появлялись улемы, наставляя учеников. И этот «независимый» центр не подчинялся духовному управлению муфтия в Ташкенте! Он оказывался неподконтрольным и для местных властей, которые даже не пытались вмешиваться в его деятельность. Откуда-то знали, что «нельзя». Но и Москва такого центра «не замечала». Стоит ли удивляться, что после крушения СССР в Ферганской долине возникнет мощный очаг исламизма?.. И можно ли после этого говорить, что в советском руководстве не было тайных влияний? При новых лидерах они никуда не исчезли.

Брежнев и его команда

После отставки Хрущева перемены в верхах, как обычно, сопровождались кадровыми перестановками. Аджубея выгнали из ЦК, из «Известий» и с других высоких постов. Отныне мужу Рады Хрущевой пришлось зарабатывать на жизнь простым журналистом, и даже не под своей фамилией, а под красноречивым псевдонимом Радин. Заодно с ним слетел со своего поста начальник Отдела агитации и пропаганды ЦК Ильичев, слишком близко спевшийся с Аджубеем и чересчур славословивший Хрущева. Но они стали исключением. Брежнев старался обходиться без «резких движений». Микояну позволили досидеть в креслах председателя Президиума Верховного Совета и члена Президиума ЦК до 70-летнего юбилея, дали шестой орден Ленина и с почетом проводили в отставку. Оставили при этом членом ЦК и членом Президиума Верховного Совета. Точно так же, «по возрасту», проводили на пенсию хрущевца Шверника.

А Брежнев стал исподволь формировать в руководстве собственную «команду». На место Микояна во главе Верховного Совета СССР провел Подгорного. Своих друзей, Дмитрия Устинова и Андрея Кириленко, работавшего под его началом в Запорожском и Днепропетровском обкомах партии, продвинул секретарями ЦК, Черненко поставил заведующим Общим отделом ЦК – это было ключевое место, подбор и назначение кадров. В правительство заместителем Косыгина устроил Тихонова. Руководить собственным секретариатом поставил Цуканова, управляющим делами ЦК – Павлова. Их Брежнев тоже знал по Днепропетровску, по Молдавии.

При перестановках были вознаграждены активные участники заговора. Шелепин, Шелест, Мазуров вошли в Президиум ЦК. Не забыли и первого секретаря Ставропольского крайкома Кулакова, обеспечившего закулисные совещания в горах. За сельское хозяйство в партийном руководстве отвечал ставленник Хрущева, Леонид Ефремов. Теперь их поменяли местами. Ефремова послали первым секретарем в Ставрополь, а Кулакова перевели секретарем ЦК в Москву, курировать сельское хозяйство. Кстати, там же, на Ставрополье, уже обозначилась и фигура будущего главы партии. Михаила Горбачева.

Новое руководство принялось искать выходы из тупика, в который загнал страну Хрущев. Первым делом было отменено разделение партийных, советских и комсомольских органов на промышленные и сельскохозяйственные, они снова сливались воедино. Дальше взялись за сельское хозяйство. За основу Косыгин взял примерно такие же меры, которые в свое время использовал Маленков. В марте 1965 г. прошел пленум ЦК по этим вопросам. Было принято решение повысить закупочные цены на сельхозпродукцию. Устанавливался твердый план государственных закупок на 6 лет. А если колхоз сдавал продукцию сверх плана, она закупалась по повышенной цене, в 1,5 раза дороже.

Увеличивались капиталовложения в деревню, в первую очередь на производство сельскохозяйственной техники. Все долги колхозов списывались. Хрущевская практика их преобразования в совхозы была признана ошибочной. Некоторые совхозы стали реорганизовывать обратно в колхозы. Соответственно, остановилась ликвидация «неперспективных» деревень. Прекратилась и борьба с приусадебными участками. Был принят новый Примерный устав колхозов, узаконивший право на ограниченные подсобные хозяйства. А вместо оплаты по выработке продукции, по «трудодням» колхозников переводили на гарантируемую зарплату. Впервые в СССР для них вводились пенсии.

Эти меры очень быстро дали результаты. Деревенское население окрылилось. Почувствовало внимание к себе. Вместо дерганий и экспериментов можно было спокойно развивать хозяйство, сдавать продукцию по новым ценам. Можно было снова разводить огороды, выращивать кур, коз, овец, свиней без опаски, что завтра всего лишишься. Положение с продовольствием стало выправляться, продукты наполняли прилавки магазинов, рынки.

К следующему, сентябрьскому пленуму ЦК под руководством Косыгина разрабатывались реформы промышленности, и завязалась борьба двух проектов. Один продвигал академик Глушков, он развивал программу централизации экономики, создания вычислительных центров, которые объединятся в Общегосударственную автоматизированную систему учета и обработки информации, ОГАС. Таким образом в СССР возникнет уникальное автоматизированное управление всей экономикой. Другой вариант предлагал харьковский экономист Либерман. Переводить управление экономикой не на административные, а на рыночные рычаги. Главным показателем сделать не объем выпускаемой продукции, а прибыль. Чтобы часть ее предприятия могли оставлять в своих фондах, направлять и на развитие производства, на поощрение рабочих, на жилищное строительство. Появится заинтересованность. А роль централизованного планирования нужно ослаблять, министерства превратятся не в командные штабы, а в партнеров и советчиков предприятий, вместе будут находить оптимальные решения. Ну а в перспективе можно будет перевести заводы и фабрики на самоуправление, самофинансирование.

Проект Либермана поддерживал академик Румянцев весьма либеральных взглядов, но он имел влиятельных сторонников и в идеологическом аппарате ЦК. Еще в 1962 г. статью Либермана с этими предложениями, «План, прибыль, премия», опубликовала «Правда», ее сразу же перепечатали областные газеты. Зато проект Глушкова с автоматизированным управлением всячески заклевывали. Одним из тех, кто занимался этим, не останавливаясь перед политическими обвинениями авторов, был молодой экономист и будущий «перестройщик» Гавриил Попов. Что касается Косыгина, то ему казались привлекательными оба варианта. Но решающим аргументом стало то, что общая автоматизация требовала значительных вложений и времени. А Либерман доказывал: затраты на внедрение его схемы равны стоимости бумаги для публикации указов. Результаты же скажутся через несколько месяцев. Глава правительства поручил проработку реформ ему.

К пленуму, посвященному промышленности, пришлось поломать головы и партийному руководству. О выполнении ее планов «догнать и перегнать Америку» говорить не приходилось. Но и признавать провал не хотелось. Ведь это значило бы, что вся партия ошиблась, «вела» народ не туда. Возникал и закономерный вопрос: а вы сами куда смотрели? Вы же находились рядом с Хрущевым. Выкрутились округло. На пленуме говорилось, что «советский народ под руководством Коммунистической партии добился больших успехов в коммунистическом строительстве», перечислялись показатели достигнутых успехов, сыпались цифры – без оценок, насколько они соответствуют планам. Очень коротко упоминались проблемы, с которыми столкнулась промышленность.

Даже внедрение совнархозов не признавалось вопиющей глупостью. Просто отмечалось, что «дальнейшее развитие промышленности» требует улучшения ее управления [71]. А в рамках «улучшения» как раз и похерили совнархозы, вернулись к прежним отраслевым министерствам. Пленум утвердил и реформы по проектам Косыгина – Либермана. Количество плановых показателей, спускаемых на предприятия, уменьшалось. Их самостоятельность расширялась, главным критерием их работы становился объем не выпущенной, а реализованной продукции, прибыль.

Стоит отметить, что не только в экономических, но и в других вопросах выбор курса новой власти был совсем непростым. Потому что сама власть состояла из нескольких группировок. Самого Брежнева еще никто не воспринимал как «вождя», и вес его «команды» оставался достаточно слабым. Рой Медведев свидетельствовал: в это время «чувствовалось, что дирижерская палочка находится в руках Суслова. Именно к нему обращались в конце 60-х работники аппарата для решения спорных вопросов. Да и сам Брежнев не предпринимал никаких инициатив, не согласовав их прежде всего с Сусловым» [147, с. 125].

Закручивались интриги. Например, Брежнев снял Ильичева, связанного с Аджубеем. Но он был связан и с Сусловым, и с Шелепиным. Поэтому очутился не где-нибудь на задворках, а стал вдруг заместителем министра иностранных дел. А на его место, заведующего отделом ЦК по агитации и пропаганде, Шелепин стал проталкивать Яковлева, сидевшего у него «на крючке» за американский компромат. Но Брежнев постарался несколько осадить его. Назначил не заведующим, а заместителем – под предлогом, что нехорошо повышать человека сразу на несколько ступеней. Хотя место заведующего осталось вакантным, и фактически отдел возглавил Яковлев.

Снова активность проявил Андропов со своими «аристократами духа». Брежневу и Косыгину они тоже подсунули проект своих конституционных реформ с ведением поста президента, развитием товарно-денежных отношений и «демократизации». Но попали впросак. Первый секретарь и глава правительства отвергли подобную программу, выразили возмущение такими взглядами. Хотя Андропов извернулся – «крайним» сделал автора, Бурлацкого, уволил его из аппарата ЦК. Но без покровительства не оставил, «провинившегося» устроили политобозревателем в «Правду».

Между разными группировками в советской верхушке сохранялись разногласия по вопросу о Сталине. Одни считали, что надо полностью реабилитировать его. Другие – что надо подтвердить хрущевские осуждения. Не было единой позиции и во внешней политике. Часть была сторонниками «конвергенции», сглаживания противоречий с Западом, сотрудничества. А Шелепин призывал резко сменить курс, не бояться ухудшения связей с США и Европой, восстанавливать альянс с Китаем.

Хотя это было уже нереально. Разрыв зашел слишком глубоко. Китайцы наглели, предъявляли территориальные претензии. А Мао Цзэдун как раз на антисоветизме укреплял свою личную диктатуру, давил противников, начиная «культурную революцию». Причем эти процессы тайно стимулировали… американские спецслужбы и теневые круги. Воспользовались, что не стало советского влияния, и внедрили свое. Ближайшей советницей Мао стала Анна Стронг.

Да и вообще в социалистическом лагере положение было ненадежным. Албания давно переориентировалась на Китай. Югославия демонстрировала, что поддерживает равные отношения и с Москвой, и с Пекином. В Румынии к власти пришел Николае Чаушеску и тоже стал претендовать на «особое положение» – получать от Советского Союза экономическую помощь, а политику проводить независимо от него. В других странах выжидали, куда повернет СССР после падения Хрущева.

В такой обстановке Брежнев и впрямь оказался лучшей кандидатурой. Он проявил себя прекрасным дипломатом, ни с кем не ссорился. В партийной верхушке не навязывал собственных решений. Выносил тот или иной вопрос на обсуждение и никогда не высказывался первым. Выслушивал все мнения. Если не удавалось прийти к общему решению, предлагал отложить для дальнейшей проработки. Но при всей осторожности Брежнев тонко и умело продолжал укреплять собственные позиции.

Предстоял XXIII съезд КПСС. До сих пор было принято, чтобы высшие лица партии обязательно выступали на таких мероприятиях. А если с трибуны Шелепин или «сталинисты» выскажут что-то нежелательное? Противоречия в руководстве выплеснутся на съезд, а значит, и в народ? Брежнев нашел способ предотвратить это. Когда отчетный доклад Первого секретаря был обсужден и утвержден на Президиуме ЦК, он вдруг обратился к собравшимся: «Я выступаю с докладом, вы все его читали, это наш общий доклад перед партией. Поэтому не надо вам выступать. Вот товарищ Косыгин может выступить о пятилетке, остальным не надо» [147, с. 111]. Для многих это оказалось неожиданным. Но предложение было, конечно же, согласовано с Сусловым, и оно было принято.

Съезд открылся в марте 1966 г. Прошел по подготовленному сценарию, без всяких споров и неожиданностей. Брежнев прочитал отчетный доклад, Косыгин – о планах восьмой пятилетки на 1966–1970 гг. Семилетку не вспоминали. Развивались, достигли высоких показателей – ну и хорошо. Избрали новый ЦК. При этом решили еще два вопроса. Упразднить Президиум ЦК и восстановить высший орган под старым названием – Политбюро. А вместо Первого секретаря восстановить пост Генерального секретаря. Им был избран, разумеется, Брежнев.

По советским правилам дальше подразумевалась работа по итогам съезда – исполнение прозвучавших на нем предложений, замечаний. При этом был положен конец еще одной реформе Хрущева – в системе образования. Она тоже не осуждалась и не отменялась, а как бы «улучшалась». От реформы сохранилось обязательное 8-летнее образование, но школа с 11-летки вернулась к 10-летке. Профессиональная подготовка тоже не отменялась, но ее сохраняли для тех школ, где есть для этого база. Вести ее требовалось уже не 2 дня в неделю, а на уроках труда или внеклассных занятиях.

В высших учебных заведениях вместо приоритета для абитуриентов «от станка» и «от сохи» ввели раздельный конкурс для «школьников» и «производственников». Для них создавались подготовительные отделения, чтобы они могли вспомнить школьную программу и полноценно продолжить учебу. Обязательная работа первокурсников на заводах и фабриках ушла в прошлое.

Одновременно со школами преобразовали органы милиции, восстановили общесоюзные структуры вместо разделения по республикам. В июле 1966 г. Министерство охраны общественного порядка РСФСР было упразднено, на его базе возрождалось Министерство охраны общественного порядка СССР. А Брежнев хорошо представлял, какую силу представляет милиция. На должность министра сумел поставить еще одного давнего товарища из Днепропетровска – Николая Щелокова.

После ломок и сокращений снова уделялось большое внимание Вооруженным силам. Увеличивалась их численность, устранялись возникшие «провалы» в области авиации, артиллерии, военно-морского флота. Это направление Брежнев курировал лично. А когда умер от болезни министр обороны Малиновский, выдвинул на его место маршала Андрея Гречко, которого тоже прекрасно знал. Под его командованием Леонид Ильич воевал под Новороссийском, был начальником политотдела в его 18-й армии. Вот так устранялись катастрофические явления, накопившиеся в правление Хрущева. Без громких заявлений, постепенно, шаг за шагом. И для державы это было, в общем-то, благом. Народ устал от встрясок и резких поворотов. А сейчас наступала пора некой стабильности, уверенности в завтрашнем дне.

Сам Брежнев, несмотря на свое новое положение, жил достаточно скромно. Никогда не гнался за роскошью. Еще в 1952 г., когда Сталин перевел его в Москву секретарем ЦК, он получил квартиру. А когда он стал Генеральным секретарем, остался в той же квартире. Прекрасно знал жильцов соседних квартир, запросто заговаривал с ними. Дачу тоже оставил прежнюю, небольшую. На строительство шикарных особняков не позарился. Иностранцы отмечали его добродушие, юмор, «джентльменские» манеры – особенно разительные по сравнению с Хрущевым. Да и во время его поездок по стране местные начальники оценили разницу. Визит Никиты Сергеевича был непредсказуем, зачастую оборачивался грозой, летели «головы». Леонид Ильич был к подчиненным внимателен, доброжелателен, искренне интересовался нуждами, проблемами. Любил побеседовать с простыми людьми – и они его полюбили.

«Пражская весна»

В 1960-х годах в «братских» социалистических странах продолжалась внутренняя борьба. А западные державы и спецслужбы умело использовали ее. После осуждения Сталина устроили «пробу на прочность» в Венгрии. После низложения Хрущева – в Чехословакии. Сценарии обкатывались разные. Теперь опробовали схему «бархатных революций». В отличие от Венгрии, оружия не завозили, подпольных отрядов не создавали. Направляли людей на сугубо мирные, бескровные акции. В начале 1968 г. в Праге, как и в СССР, произошел «переворот в рамках закона». Здешнее руководство сместило «хрущевца» Новотного, президента страны и первого секретаря компартии.

А к власти пришли реформаторы во главе с Александром Дубчеком. Он взял курс на строительство «социализма с человеческим лицом», «рыночную» экономику, свободу слова. Между прочим, главным идеологом у Дубчека был Зденек Млынарж – закадычный друг Горбачева со студенческих лет. Они поддерживали тесные связи, и как раз накануне «Пражской весны», в 1967 г., Млынарж провел отпуск на Ставрополье, в гостях у Горбачевых. Впрочем, объяснять события в Чехословакии только инициативами Дубчека было бы весьма некорректно. Страна оказалась уже подготовленной к старту, который дали его реформы. Похоже, что даже пропагандистское название придумали заранее, выработали некие специалисты. У Хрущева – оттепель, а тут как бы продолжение, уже «весна».

Забурлила молодежь, студенты. Мгновенно расплодилось множество «политических клубов», «общественных» организаций. Поток митингов и манифестаций стал отнюдь не хаотическим, он целенаправленно подталкивал правительство дальше и дальше. В самой чешской компартии выделилось радикальное крыло, призывало к «углублению» преобразований. На предприятиях создавались «рабочие советы». Провозглашался «плюрализм», многопартийная система – и сразу зарегистрировалось более 70 политических организаций. Но в этой многоголосице все более явно зазвучали требования выхода из Организации Варшавского договора, антисоветские и русофобские лозунги: «Иван, уходи домой!», «Твоя Наташа найдет себе другого!»

В Кремле были крайне обеспокоены. С Дубчеком и его правительством несколько раз велись переговоры. Но он только отделывался обещаниями, что порывать с социализмом и выходить из Варшавского договора не намеревается. Хотя он и сам уже не мог контролировать ход событий. Радикалы в компартии и «народные движения» (очень хорошо организованные и координируемые) влекли его за собой. По обычному принципу революционных раскачек. Хочешь оставаться лидером – возглавляй. А если встанешь на дороге – скинут, и лидеры будут другие.

В советском Политбюро мнения резко разделились. Причем Суслов и Пономарев были против силового вмешательства, к ним присоединились Подгорный, Косыгин (работая над экономическими реформами, он и сам попал под влияние либералов). Громыко, Мазуров, Шелепин, Кириленко, Андропов, Устинов выступили за жесткие действия. Однако Кириленко, Андропов, Устинов были еще кандидатами в члены Политбюро [147, с. 84]. Брежнев колебался. Но встревожились лидеры Польши, Венгрии, ГДР, боялись, что революция перекинется на них. Настаивали: надо вводить войска. Чаушеску в Румынии, наоборот, резко противился, он вслед за Югославией и Албанией нацелился на «самостоятельность».

В конце концов, Дубчек перепугался. Понял, что процесс становится неуправляемым. Как свидетельствовал советский дипломат В. Фалин, 16 августа он позвонил Брежневу, просил ввести советские войска [121]. Решение было принято, но не от лица СССР, а от лица Варшавского договора. В ночь с 20 на 21 августа в Чехословакию с разных сторон двинулись советские, польские, венгерские, болгарские контингенты, части ГДР. Президент страны Людвиг Свобода – герой Великой Отечественной, соратник Брежнева по 4-му Украинскому фронту – отдал приказ чешской армии не оказывать сопротивления.

Но тут-то и проявилось, что чешскую «общественность» организуют некие тайные покровители. Вдруг выяснилось, что у нее имеется много подпольных радиостанций, они оповестили о вторжении и призывали к противодействию. Народ хлынул на улицы, дороги перекрывали баррикадами, живыми цепями. Были случаи стрельбы с крыш и из окон, в танки бросали бутылки с зажигательной смесью. В общем, авторы провокации добились своего. Были столкновения, пролилась кровь. В советских частях погибло 12 солдат и 25 получили ранения. Были и «небоевые» потери, например, танк старшины Юрия Андреева шел на большой скорости, а за поворотом ему перегородили дорогу чехи, подло выставив вперед женщин, детей. Чтобы не раздавить людей, он свернул, рухнул с высокого моста. Всего в ходе операции погибло 96 советских военных, 10 польских, 1 венгерский и 1 болгарский. Среди чешского населения жертвы составили 108 человек, около 500 были ранены. 70 тыс. бежали за границу.

Хотя никаких репрессий не было. Реформаторов и других активистов никто не судил, не сажал. Команду Дубчека просто убрали от власти, поставили во главе чешской компартии Гусака, лояльного к Москве. Уже в сентябре советские войска были выведены из чешских городов. Но по всему миру поднялись такие протесты, что оказалась забытой даже американская бойня во Вьетнаме. Средства массовой информации рисовали русских оккупантами, «палачами свобод». С осуждением выступил и ряд социалистических стран – Югославия, Албания, Китай, Румыния.

Но события Пражской весны прокатились эхом по всему социалистическому лагерю. Чаушеску струсил, что с Румынией может быть то же самое. Стал более послушным советскому руководству. Особое опасение вызывала Венгрия. Чтобы там под влиянием чехов не случилось еще одного рецидива «революции», СССР стал выделять этой стране большие кредиты, поставки. А венгерский лидер Янош Кадар в 1968 г. пошел на серьезные реформы, дал большую самостоятельность кооперативам, предприятиям. Венгрия расцвела, купаясь в изобилии – по национальному мясному блюду систему Кадара назвали «гуляш-коммунизмом». В Польше последствия были другие. Первый секретарь ЦК Польской объединенной рабочей партии Владислав Гомулка обратил внимание, что большинство чешских реформаторов и активистов Пражской весны составляли евреи. Поэтому он просто выслал из Польши всех еврейских общественных деятелей.

Но встряски Пражской весны имели еще одно последствие. В самый острый момент, во время переговоров с чехами, Брежневу в первый раз стало плохо. Он прямо за столом стал терять сознание. Еще в молодые годы, в Молдавии, он перенес инфаркт. Что неудивительно – одно лишь восстановление заводов после войны чего стоило! Да, Брежнев умел владеть собой. Невзирая ни на что, при любых нагрузках он выглядел спокойным, уравновешенным. Но это давалось ценой внутреннего напряжения. Нервная система не выдерживала. Он страдал хронической бессонницей. Чтобы заснуть и поддержать свою работоспособность, принимал сильные успокоительные, начал злоупотреблять ими. А во время чешских событий проявилась неадекватная реакция на лекарства, приступ астении. Срочно собрались врачи во главе с начальником 4-го медицинского управления («наследника» сталинского Лечсанупра, обслуживающего правительство) академиком Чазовым, и на первый раз все обошлось. Но причины болезни никуда не делись…

КГБ и диссиденты

После падения СССР либеральные средства массовой информации сконструировали штамп, как плохо было жить в советские времена. В магазинах ничего нет, полное бесправие, диктат партии, суровая цензура, всеобщий контроль свирепого КГБ, когда кара грозила за каждое неосторожное слово… Но штамп насквозь фальшивый. Он лицемерно замалчивает, сколько же было в СССР хорошего! Бесплатное образование, в том числе и высшее. Бесплатное здравоохранение. Любой работяга, нуждающийся в лечении, мог получить бесплатную путевку в санаторий, в дом отдыха. Для всех желающих детей летом – пионерские лагеря. Опять же бесплатно. Все стадионы, спортплощадки – тоже бесплатные. Бесплатные детские спортивные секции, кружки в школах и домах пионеров.

Дешевизна товаров, транспортных услуг – от «пятачка» в метро до поездов дальнего следования и самолетов. Даже студенту было вполне по карману поехать на каникулах куда хочешь – в Крым, на Кавказ, в Сибирь. А если отправился за город, в твоем распоряжении и лес, и поля, и реки. Гуляй, где тебе угодно, собирай грибы, ягоды, закидывай удочки, ставь палатки. Все твое, не перегороженное заборами с табличками «частная собственность». Очень дешевыми были театры, кино, музеи, выставки. Ходить туда можно было хоть каждый день, если есть желание и время.

Прекрасно работала советская милиция. Люди могли гулять по улицам среди ночи без малейшей опаски, что на них нападут, изобьют, ограбят. Пьяные на видных местах не валялись и не бродили, оскорбляя взор и слух прохожих, их быстренько собирали в вытрезвитель. И нищих в Советском Союзе не было. Не было и безработных. У каждого завода и фабрики таблички: «Требуются…» Каждый выпускник вуза или техникума получал обязательное распределение. Уж понравилось оно или хотелось бы получше, но в любом случае на улице без зарплаты не останешься. Неужели все это было плохо?

Да, цензура существовала. Но не такой уж она была и «зверской». Скорее тупой и нудной, перегружая газеты, журналы, телевидение, радио, кино такими материалами, которые никто не читал, не смотрел и не слушал. Да и определялась цензура отнюдь не указаниями партийного руководства, а рвением чиновников, перестраховками «как бы чего не вышло». Известно, что лично Брежнев открыл дорогу на экраны целому ряду прекрасных кинофильмов, которые сверхбдительные функционеры склонялись запретить: «Белое солнце пустыни», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», «Гараж», «Пираты XX века».

А вот «полицейский режим» и жестокая война КГБ с «борцами за свободу» целиком относятся к области пропагандистской фантастики. После свержения Хрущева новые правители действительно сочли нужным усилить контроль за политическими настроениями в государстве. С 1966 г. для инакомыслящих начали применять новую меру наказания – высылку из СССР. В начале 1967 г. в Уголовный кодекс РСФСР, кроме 70-й статьи об «антисоветской агитации», была введена еще одна, 190-1, вводившая уголовную ответственность «за распространение ложных и клеветнических сведений, порочащих советский государственный и общественный строй».

17 июля 1967 г. секретным постановлением Политбюро и правительства штатная численность КГБ увеличивалась на 2250 человек. Вместо уполномоченных на местах создавалось 2000 городских отделений и районных отделов КГБ. В центральном аппарате Андропов создал новое, 5-е Управление «по борьбе с идеологическими диверсиями противника» [149, с. 71, 83]. Сперва его возглавил ставленник Суслова Александр Кадашев – он был секретарем Ставропольского крайкома партии по пропаганде. Но работа оказалась для него слишком непривычной, он подал заявление о переходе в другое место. А начальником 5-го управления бессменно стал генерал Бобков.

В 1969 г. вышло постановление ЦК «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идеологический уровень публикуемых материалов и произведений». Но эти меры были неслучайными и совершенно оправданными. Вольнодумство, расплескавшееся в мутной воде оттепели, разрасталось в новых формах. А западные спецслужбы очень хорошо пользовались проявлениями недовольства, идейной дезориентации, фрондерства молодежи и творческой интеллигенции.

В 1965 г. КГБ арестовал второсортных писателей Абрама Терца и Николая Аржака. Они через дочку французского атташе пересылали за границу свои антисоветские произведения, публиковались там под псевдонимами Синявский и Даниэль. Как их разоблачили, непонятно. Поэт Евгений Евтушенко со ссылкой на доверительный разговор с Робертом Кеннеди сообщал, что их сдало само ЦРУ – специально, чтобы раздуть пропагандистскую кампанию. Во всяком случае, след вел из-за границы: на допросе Даниэлю предъявили повесть с его собственноручными правками, которая уже была переправлена на Запад. Терцу-Синявскому суд дал 7 лет, Аржаку-Даниэлю – 5 лет. Но провокация с их выдачей стала очень успешной! Признаки преступления по советским законам были налицо – статья 70. Но 63 члена Союза писателей СССР и 200 присоединившихся деятелей обратились с открытым письмом к XXIII съезду КПСС с просьбой освободить осужденных.

Подняли шум и за рубежом, там стали создаваться комитеты в защиту инакомыслящих в СССР, проводились демонстрации, пикеты. Для раскрутки скандалов дело еще и продолжили. Диссиденты Гинзбург, Галансков, Добровольский и Лашкова составили и издали за границей «Белую книгу» по делу Синявского и Даниэля. Их тоже арестовали, прошел второй процесс. Гинзбургу дали 5 лет, Галанскову – 7, остальным поменьше. Но в их защиту устраивались демонстрации на Пушкинской площади, под письмами об освобождении собрали свыше 700 подписей.

Стоит отметить, что состав диссидентов формировался не случайным образом. В эту категорию старались вовлечь заметные фигуры, представителей творческой интеллигенции. Например, Солженицыну помогли приобрести широкую известность либеральный журнал «Новый мир» и сам Хрущев, расхваливший автора. Но дальше вокруг него образовалось весьма мутное окружение. Писатель признавал, что в сборе материала для «Архипелага ГУЛАГ» ему помогали 227 человек [158]. В результате книга оказалась насыщенной ложью. В СССР были изданы рассказы Солженицына, готовились к публикации другие произведения, его пьесы уже ставились в театрах. Но «друзья» подталкивали его в активную политику, в 1967 г. было распространено его письмо к съезду Союза писателей СССР. А в США и ФРГ каким-то образом попали его рукописи, были опубликованы без ведома автора. За это Солженицына исключили из Союза писателей, он приобрел славу «гонимого». И тогда же появилась женщина, Наталья Седова. Увлекла Солженицына, он бросил супругу, которая ждала его и во время войны, и во время пребывания в лагерях. А новая жена в полной мере помогла утвердиться ему в новом качестве – видного диссидента.

Академик Сахаров когда-то отличался патриотическими взглядами. Например, Хрущеву он предлагал место разорительной гонки вооружений просто разместить вдоль морских границ США термоядерные заряды по 100 мегатонн. При любой агрессии нажать кнопку – и гигантские волны цунами накроют Америку [113]. Но Сахарова включили в международное движение ученых за мир и ядерное разоружение. Под влиянием обходительных и культурных иностранных коллег он переквалифицировался в пацифиста. Из-за этого возникли конфликты с партийными властями, академик потянулся защищать других конфликтующих, диссидентов. А когда Сахаров овдовел, рядом с ним тоже появилась женщина, Елена Боннэр. Оттеснила и выжила троих его детей, пристроив при нем своих. Она взялась направлять и политическую деятельность академика. Основой этой деятельности становились контакты с Западом. Узнав что-либо о «беззакониях» властей, Сахаров объявлял: «Собираем пресс-конференцию!» Это значило позвать нескольких иностранных журналистов (а они всегда были наготове) и нажаловаться. Чтобы опубликовали за рубежом, передали по «голосам» [118].

Но говорить о том, будто КГБ круто подавлял единомыслие, было бы совершенно беспочвенно. Андропов вообще был либералом. Еще будучи секретарем ЦК, он взял под покровительство театр на Таганке, слывший тогда очагом вольнодумства. Был на дружеской ноге с главным режиссером театра Юрием Любимовым, которого позже изобразят «гонимым», помогал ему выпустить на сцену спектакли, встречавшие препоны со стороны партийных идеологов Москвы [149]. По просьбе Александрова-Агентова он оказывал покровительство и драматургу Михаилу Шатрову (Маршаку) – будущему провозвестнику «перестройки». Его творчество было вполне коммунистическим, но с троцкистским и сионистским душком, из-за этого возникали проблемы, однако Андропов помогал преодолеть их [5].

Впрочем, «давить» творческие личности вообще не требовалось. Большинство из них очень легко «прикармливалось». Так, в начале 1960-х диссидентами считали тройку ведущих поэтов: Вознесенского, Рождественского и Евтушенко (Гангнус). Но Вознесенский и Рождественский широко публиковались, купались в гонорарах, постоянно путешествовали по заграницам и превратились в «официозных» советских авторов. А Евтушенко, продолжавшего общаться с «гонимыми», Андропов поймал на крючочек довольно простым способом. Поэт возвращался из очередной загранкомандировки, и в аэропорту таможня устроила проверку его вещей. Такую же, как простым гражданам. Изъяла пачку журналов «Плейбой», эмигрантской антисоветчины, какие-то иностранные лекарства. Евтушенко был крайне возмущен, считая, что со «звездой» так поступать нельзя. Обратился в КГБ, и его принял лично Юрий Владимирович. Заверил, что все изъятое немедленно вернут и подобное больше не повторится. А также дал Евтушенко номер своего личного телефона, разрешив звонить напрямую в любое время [149, с. 107–108]. Он и звонил иногда…

Андропов опекал многих деятелей культуры. Одним из них стал Юлиан Семенов (Ляндрес), популяризировавший образ «чекистов». Он вспоминал, что идею «Семнадцати мгновений весны» подал ему сам Юрий Владимирович. Любимцами начальника КГБ были и братья Стругацкие. Которых либеральная пропаганда тоже зачислила в разряд «гонимых», как и Владимира Высоцкого. Но уж он-то никогда преследованиям не подвергался, работая на той же Таганке, к которой Андропов был неравнодушен. Разве что сверхбдительные чиновники периодически не давали ему ролей в кино (но почему обязательно должны были давать? Разве их давали всем?) Когда Высоцкий женился на Марине Влади, это вызвало большое недовольство у партийных идеологов. Его не хотели выпускать за границу. Андропов тоже считал этот брак легкомысленной ошибкой, но настоял, чтобы выпустить.

Особенности партийной бюрократии Андропов хорошо изучил, отчитываться умел. Так, в ноябре 1972 г. КГБ и Генпрокуратура представили в ЦК записку: «В соответствии с указаниями ЦК КПСС органы Комитета государственной безопасности ведут большую профилактическую работу по предупреждению преступлений, пресечению попыток ведения организованной подрывной деятельности националистических, ревизионистских и других антисоветских элементов, а также локализации возникающих в ряде мест группирований политически вредного характера. За последние 5 лет выявлено 3096 таких группирований, профилактировано 13 602 человека, входящих в их состав…» Цифры внушительные, сразу видно – работали! Но что это значило в реальности? Чаще всего – группы приятелей, болтавшие на темы за пределами дозволенного. Их «профилактировали» – вызвали куда следует и припугнули, чем это грозит. Вот и все.

Что же касается настоящих, а не мнимых диссидентов, то их было очень мало. Серьезной опасности они не представляли, все были известны наперечет. Разделаться с ними можно было очень легко. Но… вот тут КГБ проявлял удивительную деликатность. Пожалуй, дела Синявского – Даниэля и Гинзбурга – Галанскова, раскрученные еще при Семичастном, стали последними, когда эту категорию наказывали строго. При Андропове подходили гораздо мягче. В следующем «громком» процессе Вайля – Пименова – Зиновьевой за распространение антисоветского самиздата осужденные получили по 5 лет не лагеря или тюрьмы, а ссылки.

Или такой характерный пример. В 1968 г., после ввода советских войск в Чехословакию, 7 диссидентов устроили демонстрацию на Красной площади. Продолжалась она пару минут. Вышли к Лобному месту, развернули плакат «За нашу и вашу свободу», и их тут же задержали. Но заранее были созваны иностранные корреспонденты, сделали сенсационные снимки. Всех участников на Лубянке знали, отслеживали через «сексотов» каждый их шаг. Сергей Семанов, работавший главным редактором журнала «Человек и закон», тесно контактировавший с «органами», свидетельствует: «сексоты» были и среди самих 7 демонстрантов [149, с. 88]. Тогда почему же их вообще допустили на Красную площадь? Позволили стать «героями», а иностранцам – раздуть легенду о «русских борцах с режимом»? Кстати, задержанных в тот же день освободили. Предъявили обвинение только в «грубом нарушении общественного порядка», и суд дал им максимум по 3 года ссылки, а некоторых отпустили на поруки.

В целом же получается, что КГБ при Андропове не столько боролся с диссидентами, сколько… делал им рекламу! Их малочисленные имена узнавали по всему миру, западные СМИ захлебывались восторгами по поводу «борцов за свободу», раздувались кампании сочувствия к «жертвам тирании». Но попустительство к подобным «борцам» было характерно не только для Андропова. Я уже отмечал, что в 1960-х нашей семье довелось жить в Эстонии, в Тарту. В период событий в Чехословакии там появлялись антисоветские листовки, надписи на заборах: «Янки, убирайтесь за Чудское озеро». В воинских частях была введена повышенная боевая готовность, офицеры с солдатами назначались для патрулирования улиц, отлавливали тех, кто это писал. Их сдавали в милицию. А эстонские правоохранительные органы покрывали их. Задержанные еще и писали жалобы в эстонскую прокуратуру, что военные грубо с ними обращались! На Лубянке тоже должны были знать о таких эксцессах. Но ведь почему-то не реагировали!

У диссидентов были и заступники в Кремле. Когда одного из них, Жореса Медведева, упрятали в «спецпсихушку», его брату Рою Медведеву посоветовали обратиться к Бовину – ученику Андропова и референту Брежнева. Он выбрал подходящий момент, доложил Генеральному секретарю о «незаконных» действия. Тот позвонил начальнику КГБ: «Юра, что у тебя с этим Медведевым?» Андропов понял тон и сразу предпочел выкрутиться: «Да это мои… перестарались, но я уже дал команду, чтобы выпустили» [149, с. 48].