Помоги проекту - поделись книгой:
Конечно, вспоминаются мне наши женщины, ведущие секретарскую работу: обаятельная Лера Тахтарова и сменившая ее «палочка-выручалочка» Светлана Тумановская.
Я вспомнил первые годы «Клуба», его атмосферу. В 1973 году уехал Суслов. Ушел на «вольные хлеба» Виктор Васильевич Веселовский. Ушел в другое издание Виталий Резников. Ушла в другой отдел Света Тумановская. Не так давно не стало ее мужа. Ратмира Туманове кого, отдавшего большой кусок жизни «Клубу». Да, многих уже нет… Совсем недавно покинул нас милый, интеллигентный Леня Наумов.
Пришли другие люди, хорошие и разные, сменились поколения — они сами напишут о последующих событиях.
Иногда меня охватывает «тоска по ностальгии» (фраза гражданина США Вагрича Бахчаняна). Да, «иных уж нет, а тех долечат» (фраза гражданина Советского Союза Бориса Брайнина).
Всех-то я помню авторство, вот только кто придумал картину «Буденный на коне у постели больного Горького» — забыл… Хоть убей…
Вокруг смеха
(Отрывки из трактата)
Клуб занимает 16-ю, последнюю страницу «Литературной газеты», однако, как говорят агентурные сведения, многие начинают читать «Литера-турку»
На 12 стульях «Клуба» сидят как молодые, так и маститые юмористы. Кое-кто разместился даже на двух стульях. а некоторые парами сидят на одном. Впрочем, единственный входной пропуск в «Клуб» — это чувство юмора.
Все эти годы нас очень волновала проблема дальнейшего увеличения чувства юмора на душу населения. И в этом плане мы добились определенных успехов: если раньше наших шуток не понимали отдельные товарищи, то сегодня уже отдельные товарищи наши отдельные шутки понимают. Судите сами.
Когда создавался «Клуб 12 стульев», мы поместили такое сообщение:
«Вам, хозяйки!
Возьмите сырое куриное яйцо, заройте его на 10–15 минут в мокрый песок, затем выньте, положите его на стол и постарайтесь сильным ударом руки разбить его. Сообщите в редакцию, что у вас получилось».
После этой публикации «Клуб» был буквально завален письмами возмущенных читателей, которые требовали возместить ущерб.
В другой раз поместили в нашей пародийной стенгазете «Рога и копыта» сообщение о том, что в одном австралийском селении живут братья-близнецы, одному из которых 24 года, а другому — 36. Пришла масса писем, в которых читатели недоумевали: как это так. разве такое бывает? Мы публично, через газету покаялись — мол, по вине редакции допущена досадная опечатка: первому близнецу не 24, а 42 года.
Или еще пример: на полном серьезе в тех же «Рогах и копытах» мы написали, что житель города Клинска Карпов поймал говорящую рыбу. Лежа на берегу, рыба свободно говорила по-английски, по-японски и по-гречески. Но, к сожалению, пока Карпов бегал за переводчиком, рыба куда-то исчезла. И после этого случая многие жители Клинска начали серьезно заниматься изучением иностранных языков. Вот такая совершенно правдивая сенсационная заметка. Какова же была наша радость, когда через несколько дней мы получили от группы ихтиологов письмо, в котором с позиции формальной логики опровергалось существо заметки: мол. как известно, рыбы не говорят, и потом как же товарищ Карпов выяснил, что рыба говорила на трех языках, если он не знал ни одного и побежал за переводчиком.
Старая истина гласит: «Сколько голов, столько умов». Опыт нашей работы в «Клубе 12 стульев» говорит о том, что голов значительно больше.
Помещаем мы заметку «Конный спорт»: «Упорная борьба разгорелась между участниками главного заезда. Первым к финишу пришел жеребец Потоп. Второе место занял его наездник Быков». После этой публикации приходят письма: как это так? Ведь наездник и жеребец скакали вместе!
Как говорил один хороший писатель: не понимает человек шутки — пиши пропало. Это уже не тот ум, будь он хоть семи пядей во лбу.
«В последнем номере вашей газеты на последней странице в левом нижнем углу опубликованы претендующие на остроумие издательские аннотации. Посмеяться над нашими аннотациями можно — они бывают именно такого стиля во многих случаях. Но беда в том, что автор заметки — этого развязного фельетончика — не читал, очевидно. Пушкина, сатирическую аннотацию «Пиковой дамы» которого он приводит. Он знаком с чудесной повестью, очевидно, по либретто Модеста Чайковского. В аннотации фигурирует князь Елецкий — жених Лизы, которому Герман проигрывает крупную сумму.
Жениха Лизы, князя Елецкого, у Пушкина нет — это персонаж либретто Модеста Чайковского. И Лиза у Пушкина не Лиза, а Лизаветта Ивановна, или Лизетт. И Герман у Пушкина через два «нн», а не через одно, и если щелкоперу простительно искажать по неведению персонажи Пушкина, то «Литературной газете» этого делать не следовало бы.
Постскриптум. Прошу ответить. Как любитель Пушкина. надеюсь, имею права. А лучше бы и на страницах газеты. Впрочем, газета свои ошибки замечать не любит».
И подпись: профессор, доктор биологических наук, член-корреспондент Академии наук, заведующий лабораторией морфологии и экологии почвенных беспозвоночных Института эволюционной морфологии.
Мы полностью напечатали это письмо и сообщили, что по вине редакции допущена ошибка, а на провинившегося наложено взыскание — строгая эпиталама.
И вот вслед за этим получаем такое письмо:
«Уважаемые товарищи! Не хотел я вас огорчать, а придется. Вы сообщили, что на виновника халтуры писателя Евгения Сазонова наложена строгая эпиталама. Так как письмо напечатано на последней странице, посвященной в основном сатире и юмору, то я сначала подумал, что здесь тоже заложена какая-то шутка, состоящая в нарочитом смещении слов, близких по написанию, но не имеющих ничего общего по смыслу: эпиталама — это торжественное стихотворение или песенное поздравление новобрачным у древних греков и римлян, а епитимья — духовная кара, наказание, накладываемое церковью на кающегося грешника. Смущало только, что шутка требовала объяснения. Ведь многие читатели за ненадобностью могут и не знать этих слов. Однако никаких объяснений не оказалось. По-видимому, в редакции кто-то просто перепутал эпитимию с эпиталамой. Конечно, сотрудникам «Литературной газеты» не пристало совершать такие ошибки, да что поделать? Случиться может всякое. Но не слишком ли много ошибок из номера в номер? Нужно как-то организовать заслон, страховку от ошибок. Пусть бы это письмо и мужественный ответ редакции стали эпитафией (чуть было не написал «эпиталамой») участившимся огрехам. Хорошо бы с ними покончить, перевоспитать всех путаников и освободиться от услуг невежд и халтурщиков». Подпись: Икс, профессор, доктор технических наук, заведующий кафедрой физики.
Мы письмо печатаем. Пишем, что да, действительно, по вине редакции допущена досадная ошибка. Конечно, следовало писать не «эпиталама», а «епитимья». На виновного наложена строгая эпиталама.
Чувство юмора — деликатное чувство. Одним это смешно, другим — нет, третьих раздражает, четвертые реагируют официально и на полном серьезе.
Сообщаем мы как-то о том, что в знаменитых Сандуновских банях в Москве испробован новый веник из стекловолокна. Несмотря на дороговизну первого опытного образца (десять рублей), веник обладает целым рядом достоинств: многократностью употребления, повышенной хлесткостью и кроме того, позволяет сэкономить порубки берез, осин и дубов на территории, равной Англии, Франции и Бурундии, вместе взятых.
И вдруг из далекого сибирского города на официальном бланке областного отдела коммунального хозяйства мы получили запрос: «Облкомхоз просит сообщить адрес предприятия, изготовляющего веники из стекловолокна. Статья об этом — «Новинка малой химии» была напечатана в вашей газете. С уважением, начальник управления такой-то».
Мы послали этому товарищу письмо, пригласили его в редакцию, хотели, образно говоря, продемонстрировать этот веник из стекловолокна, но уважаемый товарищ почему-то уклонился от встречи.
Чувство юмора — как деньги: либо они есть, либо их просто нет.
Но вообще-то должен сказать, что наши читатели — веселые люди, с хорошим чувством юмора. Значительная часть публикаций «Клуба» — заслуга незнакомых администрации людей. Но кое-где в отдельных нетипичных случаях отдельные нетипичные товарищи не понимают или плохо понимают шутки, а потому выглядят смешно. Особенно это обидно, когда твои коллеги, журналисты, которым по долгу службы полагалось бы иметь чувство юмора, не имеют его, а потому выглядят вдвойне смешно.
Пожалуйста, пример: одна ведомственная газета, занимающаяся охраной лесов, под рубрикой «ЛГ» сообщает» на полном серьезе перепечатала из нашего пародийного раздела «Рога и копыта» такую заметку:
«Образцовые работники
В подмосковном лесу браконьер выстрелил в лося. Когда он подбежал к добыче, из-под шкуры животного выскочили два егеря и задержали опешившего нарушителя. Так находчиво и изобретательно несут службу работники охотничьего хозяйства Морковкин и Севастьянов. Работать в паре под одной шкурой они начали еще в художественной самодеятельности».
Должен сказать, что если у человека нет чувства юмора, то должно быть по крайней мере чувство, что у него нет чувства юмора. К сожалению, это тоже не всегда бывает.
Помещаем мы как-то сообщение о том, что в парилке бани города Климовска установлены телефонные аппараты, и теперь каждый желающий может позвонить из бани на работу и сообщить, что он задерживается в министерстве.
Какова же была наша радость, когда из города Климовска мы получили следующий официальный ответ: «Банный трест города Климовска сообщает, что в ответ на критику «Литературной газеты» приняты следующие меры: банщик Петухов уволен с работы, директор бани Антонов переведен на другую руководящую работу, а сама баня закрыта и переоборудована в подземный переход».
Таким образом, как видите, сатира свое дело делает. И если дальше так пойдет, то мы не только себя обеспечим достаточным количеством юмора на душу нашего населения, но и сможем экспортировать, его в другие, менее развитые страны.
1967–1972
Ироническая проза
Поэма экстаза
С двенадцати лет я начал очень бурно развиваться физически. Мое физическое развитие стало пугать родителей. Они повели меня к врачу, и врач, голубоглазая тетенька, даже вздрогнула, когда я стащил через голову свитер.
— Феноменальный мальчик. — сказала она очень красивым голосом.
Мне почему-то не хотелось уходить из медицинского кабинета, но папа взял меня за руку и увел.
Папа был уже ниже меня на полголовы. С каждым гадом он становился все меньше и меньше, но я все-таки уважал его и любил, пальцем никогда не тронул, хотя очень сильно обогнал его в своем физическом развитии. Кстати, именно такое отношение к родителям я рекомендую всем начинающим спортсменам.
Мое умственное развитие значительно отставало от физического. Вообще-то я был абсолютно на уровне своих одноклассников, в отличники, конечно, не лез — зачем? — но что касается теоремы Пифагора, бинома Ньютона или там «Кому на Руси жить хорошо», то все эти премудрости у меня от зубов отскакивали. Однако физическое мое развитие ушло далеко вперед по сравнению с умственным. Иногда меня даже смех разбирал при взгляде на моих сверстников, но я, конечно, сдерживал смех, по мере возможности старался не выделяться. Глупо кичиться своим физическим развитием. Не рекомендую этого начинающим спортсменам.
Когда мне исполнилось четырнадцать лет. стал я что-то такое баловаться. Поломал все динамометры в кабинете физического воспитания, в спирометр дунул разок — он распаялся, о силовых аттракционах в парке культуры нечего и говорить. А однажды в школьном коридоре, не отдавая себе отчета, поднял завуча Валериана Сергеевича, посадил его к себе на плечи и так, с завучем на плечах, вошел в класс. Итог: исключили на десять дней из школы.
Ну, от класса я, конечно, не отстал. Ежедневно пять часов занимался по программе, неясные вопросы консультировал с Мишей Гурфинкелем по телефону. Учебу запускать нельзя, а то окажется, что ты топчешься на месте, а все уже ушли вперед.
Странный инцидент с завучем многому меня научил. Я стал задумываться о своей дальнейшей жизни. Было о чем подумать: невероятное развитие мускулатуры и внутренних органов сделало меня совсем другим человеком. Подумайте сами: ведь очень многие мальчики хотят посадить себе завуча на плечи, но далеко не все могут это сделать, а я вот захотел — и сделал. При наличии такого физического развития мысли, свойственные очень многим мальчикам, а может быть, и всем, могли меня и окружающих привести к нежелательным последствиям.
Взвесив все «за» и «против», я решил обратиться к спорту. Поделился своими планами с родителями. Папа сказал:
— Это правильное решение. Направив избыток своей энергии в спорт, ты, Геннадий, избежишь конфликта с обществом.
Итак, решение было принято. Оставалось только выбрать вид спорта. Смешно, конечно, было мне заниматься легкой атлетикой, когда я уже в шестом классе на уроках физкультуры брал высоту 216, сотку пробегал за 10,3, ядро толкал на 19 метров, и все это без всякого труда, а если честно говорить, то и без удовольствия. Может быть, плавание? Плавать я не умел и учиться не собирался. Зачем?
Предаваясь раздумьям о выборе жизненного пути, я гулял по улицам, поглядывал на прохожих, выбирал мужчину поздоровее, знакомился, сжимал ему руку, глядел ему в застывшие от боли глаза, подталкивал плечом, потом, пристыженный, убегал. Не знаю уж, чем бы все это кончилось, если бы не попал я в секцию бокса.
Помню своего первого спарринг-партнера, массивного мастера спорта лет сорока.
— Не бойся, сынок, я легонько, — шепнул он мне перед началом встречи. Примерно минуту он молотил как хотел, но мне его крюки и апперкоты были как слону дробина. На второй минуте я разглядел все премудрости этого вида спорта, сделал финт, да как дам прямым — старик упал. Так я получил путевку в жизнь.
Мне очень нравился бокс. Очень нравилось за секунду до гонга стоять в своем углу, скромно опустив длинные пушистые ресницы, с румянцем на нежных щеках, а при гонге вскинуть длинные пушистые ресницы, открыть большие голубые глаза, улыбнуться сверкающей улыбкой, заглянуть в сузившиеся от страха глаза партнера, обрушить на него шквал ударов. Обычно до второго раунда не доходило.
Пришла слава. Ежедневно получаю от пятидесяти до шестидесяти писем от молодежи. Аккуратно отвечаю на все письма. Вопрос: «Как стать таким сильным, как вы?» Ответ: «Только упорным трудом». Вопрос: «Как вы смогли добиться таких успехов в спорте?» Ответ: «Только упорным трудом» Вопрос девушки: «Почему вы такой красивый?» Ответ девушке: «Только упорным трудом».
Следует сказать, что я успешно сочетал спорт с учебой, от класса не отставал. Каждую свободную минуту использовал для занятий по программе.
Однажды перед боем сижу в раздевалке, уже в трусах, в перчатках, учу наизусть цитаты из «Луча света в темном царстве» — к сочинению. Заходит журналист Илья Слонов с фоторепортером. Фотарь покрутился вокруг меня, пощелкал.
— Испарись, Эдюля, — сказал ему Слонов, подсел ко мне и говорит: — Нравится мне ваш бокс, Мабукин.
Я даже покраснел. Я всегда был скромным и сейчас являюсь скромным. В этом смысле я тоже пример для начинающих спортсменов.
— Нравится, но не до конца, — говорит Слонов.
Вот тут я заволновался.
— Все у вас есть, — продолжает Слонов, — сила, реакция. техника на высоте. Нет только творческого духа.
— Как так нет? — спрашиваю.
— Возьмите, к примеру, Кассиуса Клея, — говорит Илья Слонов.
При имени Кассиуса у меня даже селезенка задрожала. Ох, как хочется мне познакомиться с этим товарищем, поработать с ним за милую душу
— …Абсолютный чемпион мира и в то же время тонкий лирический поэт, — продолжает Слонов, — Уверяю вас. что он задавил Сонни Листона прежде всего своим интеллектом.
— Современный боксер — прежде всего творческая личность, — продолжает Слонов. — Бокс — это поэма. Поэма экстаза. Бокс — это симфония или, если хотите, симфоджаз. Бокс — это холст сюрреалиста. Бокс — это вдохновение, порыв, пластическая фуга, ассонанс или диссонанс.
Сказав это, он посмотрел в потолок, и в темных бархатных его глазах проплыли маленькие огоньки.
— Вы вообще-то книжки читаете, Мабукин? — спросил он.
— Да вообще-то читаю. Вот… «Луч света в темном царстве». — показал я.
— Ну а кроме хрестоматии? «Процесс» Кафки читали? С поэзией Велимира Хлебникова знакомы?
Так началась наша дружба, которая продолжается и по сей день.
Вскоре на обложке «Огонька» появился мой портрет — в перчатках и с хрестоматией. «Мастер спорта Геннадий Мабукин — страстный книголюб».
В это время наша команда готовилась к крупнейшим соревнованиям на кубок Сиракузерса в Южной Америке. Слонов ежедневно приезжал к нам на загородную базу, привозил книги, пластинки, альбомы репродукций. В короткий срок под его руководством я одолел «Процесс» Кафки, «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Траву забвения» Катаева, прочел «Кентавра», «Детей капитана Гранта» (вот это книга!), разобрался во французском антиромане, Сартра, конечно, проштудировал (без этого сейчас нельзя), выучил наизусть несколько стишков Аполлинера, Велимира Хлебникова — «усадьба ночью чин-гис-хань!.. а небо синее, роопсь!..», прослушал с преогромным удовольствием Баха, Малера, Прокофьева, «Модерн джаз-квартет», ознакомился с творчеством Василия Кандинского, Сальвадора Дали, Джакометти и многих других. Особенно мне понравились натюрморты Моранди. Как сказал Эренбург, «при всей их философской глубине в них нет рассудочности, сухости — они взывают к миру эмоций». Постепенно для меня стало проясняться истинное лицо современного бокса.
Гуляя по подмосковным лесам, рощам, перелескам, опушкам, взгорьям и низинам, я сочинял стихи. Помню первое свое стихотворение:
Наш главный тренер как-то сказал Слонову:
— Что ты парню голову мутишь? Ему, может быть, в финале с Хорхе Луисом Барракудой работать, а у того правая знаешь какая!
Слонов тут же отпарировал:
— Как вы не понимаете? Гена практически непобедим. Кубок Сиракузерса у него в чемодане, как и все остальные кубки в мире, но я хочу из него вылепить боксера нового типа, творца, художника!
— Может, ты шпион, Слонов? — хмуро спросил тренер.
И вот мы приехали в Южную Америку, в очень большой город, то ли Буэнос-Айрес, то ли Рио-де-Жанейро, сейчас уже не помню. Начались соревнования на кубок Сиракузерса. Что там было! Мои тренировки фотографировали от пятидесяти до шестидесяти репортеров, телевидение показывало меня с утра до ночи по всем двенадцати каналам. Ежедневно пятьдесят — шестьдесят писем от южноамериканской молодежи. «Как стать таким сильным, как вы?» — «Только упорным трудом». «Как стать таким красивым, как вы?» — «Только упорным трудом». «Правда ли, что вы поэт?» — «Правда».
В одной шестнадцатой я должен был работать с венгром. Тренер венгра снял. «Это олимпийская надежда нашей страны, и мы не можем им рисковать», — заявил тренер газетам. В одной восьмой англичанин тоже отказался от боя. «Я отец пяти детей, на фига мне уродоваться», — заявил он газетам. В четвертьфинале итальянец тоже не вышел на ринг: «Жизнь дороже». В полуфинале спасовал и японец: «Бронза есть, и ладно».
Свободного времени у меня было много, и мы с Ильей проводили его на художественных выставках, симфонических концертах, в подвальчиках местной богемы. Таким образом мы продолжали формировать мою личность боксера нового типа. Между тем главный мой соперник Хорхе Луис Барракуда в жестоких боях пробивался к финалу.
И вот финал настал. Перед боем ко мне зашел сам Адольфус Селестина Сиракузерс, миллионер-скотопромышленник, массивный дяденька с бычьей шеей, седым бобриком волос на шишковатой голове, в пунцовом жилете, на пальце — бриллиант, в ухе — рубин.
С удовольствием глядя на меня, он сказал представителям печати:
— Узнаю. Узнаю свою молодость.
И вот я вышел на ринг и впервые увидел Барракуду. Очень большой, очень черный, очень пожилой — лет тридцати — человек стоял в противоположном углу. Он сильно волновался, кажется, у него даже дрожали колени. А я скромно стоял в своем углу, опустив длинные пушистые ресницы, и сквозь длинные пушистые ресницы смотрел на него, ласково улыбаясь.
— Руки длинные. Навязывай ближний бой. Берегись правой. — прошептал мне тренер.
Чудак мой тренер. Он даже не знал, что я решил провести этот бой как симфоническую поэму, как пластическую фугу в сюрреалистическом ключе на ассонансах и диссонансах. Ближний бой, дальний бой — что за ерунда! Бокс — это поэма экстаза!
Я разыграл все как по нотам. Барракуда с его отчаянием и упорством был в моих руках отличным инструментом, словно скрипка Страдивариуса. Этот бой впервые принес мне истинное высокое эстетическое наслаждение, потому что теперь я был уже боксером нового типа, боксером-интеллектуалом.
В третьем раунде Барракуда неожиданным апперкотом бросил меня на канаты. В пустоте и тишине звенящая божественная боль пронизала меня. Задыхаясь от восхищения, я смотрел на приближающееся лицо Барракуды с трясущейся челюстью и алмазно сверкающими глазами. Наступал момент истины. Последний штрих, последняя трепетная нота. Голова Барракуды, словно кегельный шар, стукнулась о помост.
Ответив на пятьдесят — шестьдесят вопросов, я попросил журналистов оставить меня одного. Попросил и своего друга Илью очистить помещение. Когда все ушли, включил магнитофон с записью концерта Рахманинова, открыл альбом Моранди и томик стихов Иннокентия Анненского.
Глубокой ночью, когда воцарилось безмолвие, я вышел из Дворца спорта. На ступеньках сидел Хорхе Луис Барракуда. Он плакал.
Поделиться книгой: