Помоги проекту - поделись книгой:
С другой стороны, если бы не этот эффект, императорский дворец непременно сгорел бы. Но, как уже было сказано, его величество весьма разгневался за осквернение покоев его супруги Атевазиле. И этот мой проступок стал, похоже, последней каплей, переполнившей чашу высочайшего гнева. Скверный каламбур, но такова истинная картина происшедшего.
Но об этом я узнал не сразу. Тогда же, непосредственно после гашения пожара описанным оригинальным методом, я пребывал в обманчивой уверенности в неизменной и даже усилившейся императорской милости. Как же иначе: это именно я спас государство от поражения, многократно усилив его, и именно я спас множество жизней от неминуемой и ужасной гибели в огне! О неаппетитности метода я сейчас думал даже с усмешкой.
Словом, в таком вот безмятежном расположении духа я гулял по Мильдендо, перешагивая через стены и дома, заглядывая в окна верхних этажей, знакомясь с обыденной жизнью маленьких человечков, чьим невольным пленником сделала меня судьба. Иной раз я совершал немалые переходы в соседние города и деревни, где тоже видел немало любопытного. Мне было интересно наблюдать за тем, как паслись в зеленых лугах многочисленные стада коров, каждая размером с нашу мышь; как отважные рыбаки выходили в море на добрых сто ярдов от берега; что же до лодок, то самая большая из них вряд ли превышала размерами мой башмак.
Удовлетворив свое любопытство, я возвращался вечерами к себе, огибая столицу с запада или востока — в зависимости от маршрута моего путешествия.
Вот так однажды, после прогулки к ближайшей деревне (там угощали меня местным вином, необыкновенно тонкого вкуса; я ограничился одной лишь бочкой, что-то около полупинты) я обратил внимание на оживление, царившее во дворце Гольбасто Момарена. Горели факелы у входа, окна в правом крыле были ярко освещены. Я вспомнил, что сегодня должно было состояться очередное заседание Тайного совета, и остановился, чтобы полюбоваться на то, как разъезжаются по своим домам самые влиятельные особы государства, сопровождаемые многочисленными слугами и телохранителями. Зрелище это меня всегда восхищало своей пышностью и, одновременно, сходством с механическими игрушками, которые я видел в Англии. Я вытащил из кармана подзорную трубу и принялся увлеченно рассматривать эту удивительную картину.
Вот с отрядом конных лучников верхом покинул дворцовую площадь адмирал Болголам. Казначей Флимнап предпочел карету с пешим эскортом; судья же Бельмаф, напротив, медленно шествовал пешком, а сопровождали его столь же медленно передвигающиеся конные лакеи. Генерал Лимток следовал позади огромного арбалета, который толкали впереди десять рослых гвардейцев. Обер-гофмейстер Лелькен восседал в открытом портшезе.
Спустя какое-то время у дворцовых ворот остались только двуконная коляска Рельдреселя и закрытый портшез кормолапа Гурго. Вскоре я увидел его, почти бегом выбежавшего на площадь. Кормолап сел в портшез, носильщики разом подняли его. У дворца остался лишь относительно скромный экипаж Рельдреселя.
Носилки флестрин-наздака свернули на улицу, ведущую к городским воротам. Эти ворота находились как раз напротив моего дома. Я предположил, что друг мой направляется ко мне, спрятал трубу и пошел быстрее, стремясь опередить его. Особых усилий мне это не составило, десяток шагов — и я оказался у своего дома. Предположение мое подтвердилось: спустя примерно полчаса в городских воротах появился портшез кормолапа Гурго. Еще через некоторое время он оказался у входа в мое жилище. Он был чрезвычайно озабочен. Я полагал, что его озабоченность вызвана предстоящей моей поездкой в Блефуску. Оказалось, что к Блефуску его визит имел лишь косвенное отношение. Отпустив носильщиков, он сообщил, что хочет переговорить со мной с глазу на глаз. Уверен ли я в том, что нас никто не подслушивает? Я был удивлен, но ответил утвердительно, и тогда он мне поведал об ужасных вещах[3].
Оказывается, относительно моей особы за последнее время прошло несколько заседаний Тайного совета. Б конце концов решение было принято сегодня, и флестрин-наздак поспешил меня с ним ознакомить до того, как его начнут осуществлять слуги императора.
Заметив на его лице серьезную озабоченность, я и сам испытал тревогу, смешанную с удивлением. Гурго между тем извлек из кармана свиток (это оказалась копия решения Тайного совета) и зачитал мне его. Несмотря на то, что мы оставались наедине, Гурго читал еле слышно. Мне пришлось напрягать слух изо всех сил, стараясь не упустить ни слова.
После моего отказа участвовать в полном завоевании Блефуску, а особенно после принятия мною приглашения соседнего монарха, его величество Гольбасто изволил разгневаться на меня. Воспользовавшись этим, мои враги в Тайном совете, Болголам и Флимнап, убедили повелителя в том, что я намереваюсь ему изменить и что мой предстоящий визит в Блефуску — не просто дань вежливости, но попытка сбежать из Лилипутии и перейти на службу к ее заклятым врагам. Его величество благосклонно принял их клевету, и они поспешили составить гигантский список моих преступлений, сведенный в три параграфа. Причем первым среди обвинений шел злосчастный способ, которым я погасил пожар в королевском дворце. Оказывается, это действие, согласно какому-то старому закону приравнивалось к тому, что у европейских юристов называется
Мои враги оказались настроены решительно и требовали от его величества, чтобы я был умерщвлен. В этом они сходились, хотя, как поведал мне Гурго, между адмиралом Болголамом, казначеем Флимнапом и генералом Лимтоком имелись разногласия относительно вида казни. Генерал Лимток предлагал, выманив меня из моего жилища и отправив в путешествие по стране (под строгим присмотром нескольких тысяч арбалетчиков), завести меня в горы и там обрушить мне на голову заранее приготовленный камень необходимых размеров. Казначей считал, что предпочтительнее изготовить огромный топор, закрепив который над входом в мой дом, легко можно было бы обезглавить меня, едва я сунусь в дверной проем. Этот топор в подвешенном состоянии должны были держать пятьсот лошадей. Адмирал же советовал не мудрствуя лукаво поджечь мой дом, предварительно окружив его двадцатитысячной армией, вооруженной отравленными стрелами, или, в крайнем случае, приказать слугам, денно и нощно заботившимся обо мне, пропитать сильным ядом мою рубаху.
— Но, — закончил свой рассказ кормолап, — его величество решил проявить милость и не предавать вас смерти. Вместо этого он склонился к предложению вашего друга тюрлилака Рельдреселя.
Я с трудом удержал радостное восклицание. Все-таки верные друзья у меня имелись даже в этом чужом мире.
Слова благодарности в адрес Рельдреселя, однако, замерли на моих устах, когда я услышал, в чем именно заключалась милость, предложенная им Тайному совету.
— Его превосходительство высказал опасения относительно последствий разложения столь огромного тела, как ваше, — объяснил Гурго. — Он предложил ослепить вас, с тем чтобы вы, лишившись зрения, оказались целиком зависимы от его императорского величества. Таким образом, вашу огромную силу можно будет использовать на благо Лилипутии, не опасаясь вероломства и измены с вашей стороны…
Я оцепенел. В моей душе боролись два противоположных чувства. С одной стороны, я был человеком благонамеренным и законопослушным. С другой — мне вовсе не улыбалось кончить дни здесь беспомощным слепым великаном, большой игрушкой в руках власти.
Видя мои колебания, кормолап Гурго сказал:
— Завтра же император произнесет хвалебную речь в вашу честь на заседании правительства. Затем текст этой речи будет разослан во все города Лилипутии. Как вы знаете, таков обычай, введенный нынешним императором. И пока все население империи не будет осведомлено о том, сколь велики заслуги Куинбуса Флестрина перед престолом и государством и сколь безгранична милость его величества по отношению к верному слуге, против вас никто ничего не предпримет. Это займет не менее трех дней. И лишь по истечении этого срока его превосходительство тюрлилак Рельдресель объявит вам решение его величества.
Я поник головой. Гурго сказал после долгой паузы:
— Но до того вы вольны поступать так, как вам вздумается. Даже если это нарушит планы императора.
— Что вы имеете в виду? — настороженно спросил я.
— Например, приглашение блефускуанского двора, — понизив голос, объяснил кормолап. — Все знают, что вы собираетесь нанести визит вежливости императору Блефуску. Вы могли бы это сделать уже сегодня. В крайнем случае — завтра утром.
— Советуете мне бежать… — уныло произнес я.
— Нет-нет, я вам ничего не советую, — поспешно ответил Гурго. — Я просто высказал предположение. А решать вам, Куинбус Флестрин.
На том мы и расстались. Гурго чрезвычайно торопился вернуться в столицу до того, как закроют городские ворота, чтобы не привлекать излишнего внимания, в том числе и многочисленных шпионов адмирала. Я предложил свою помощь — мне ведь ничего не стоило, взяв в руки портшез и посадив в карманы слуг кормолапа, в считанные минуты перенести его к дому. Гурго, однако, отказался — по той же самой причине. Единственное, что он позволил мне, — это перенести его в портшезе через ров, окружавший столицу. Затем мы распрощались, и я вернулся к своему жилищу.
Сидя на табурете, я задумчиво следил за тем, как портшез флестрин-наздака и члена Тайного совета его превосходительства Гурго плыл по улице, ведущей от городских ворот к старому дому на противоположной окраине Мильдендо. Солнце давно зашло, западный край неба горел зловещим темно-красным пламенем, и на его фоне черной уродливой тенью выступал остов сгоревшего крыла императорского дворца.
На одной из площадей портшез моего друга остановился. Он вышел из носилок. В трубу я ясно видел, как он взмахнул рукою, после чего четверо слуг метнулись в разные стороны.
Какое-то время флестрин-наздак оставался один. Я не очень интересовался причиной этой его остановки (куда больше меня заботило мое собственное будущее) и, наблюдая за Гурго скорее по привычке, в то же время обдумывал его слова. Видимо, поэтому я упустил момент появления на этой сцене еще одного участника. Некто в черных одеяниях подошел к Гурго. Спустя несколько мгновений он отошел и исчез столь же внезапно, как и появился.
Я уже поднялся было с табурета, чтобы идти спать. Но, бросив прощальный взгляд через трубу на кормолапа, я содрогнулся: Гурго уже не стоял, а лежал, распростершись, рядом с портшезом. Вернувшиеся слуги окружили его, словно боясь приблизиться.
Отсюда я не мог с точностью судить о его состоянии. Но неподвижность распростертой на площади фигуры заставила меня предположить самое худшее: мой друг был мертв. И не просто мертв, но, очевидно, убит незнакомцем, с которым зачем-то встретился по дороге домой.
7
Надо ли говорить, что я внял совету несчастного моего друга, тем более после того, что случилось с ним самим? Следующим утром я бежал из Лилипутии в Блефуску. Подробности я излагал ранее. Упомяну только о своей надежде, что корабль, который мне пришлось увести из императорской гавани, дабы преодолеть пролив, блефускианский император впоследствии возвратил разгневанному соседу. Но если это и произошло, то уже после того, как я покинул те края.
Пролив, отделявший Лилипутию от Блефуску, я преодолел благополучно. Как я уже отмечал, наибольшая его глубина составляла семьдесят лилипутских глюмглеффов, что-то около шести футов. Шириною же он был около восьмисот ярдов, из которых плыть нужно было менее четверти всего расстояния, ярдов сто пятьдесят или сто восемьдесят; триста ярдов от лилипутского берега и столько же до блефускуанского я прошел вброд. Корабль же мне нужен был для того, чтобы сохранить сухой верхнюю одежду, одеяло и некоторые важные для меня предметы.
На блефускианском берегу меня уже давно ждали. При виде корабля, который я толкал перед собой, словно по мановению волшебной палочки образовалась огромная восторженная толпа. Спустя короткое время я был с почетом принят императором Блефуску.
Не буду много рассказывать о своем впечатлении от блефускуанской столицы. Этот город носит два названия: одно из них, официальное — такое же, как и название страны: Блефуску. Но кроме этого имени блефускуанскую столицу частенько называют и неофициальным, старым именем — Дильмендо. Я предполагаю, что столицу переименовали из-за слишком большого сходства старого имени с названием столицы Лилипутии Мильдендо. И хотя отныне названия столиц были не похожи, сами города оставались точными копиями друг друга. Вернее будет сказать, не копиями, а зеркальными отражениями. Если в пролив, разделяющий два острова, поставить воображаемое зеркало, то с уверенностью можно было бы определить эти города как оригинал и его отражение.
Правда, я не решился бы с определенностью сказать, что есть что. Так или иначе, ворота Мильдендо, которые вели в столицу из порта, были черными; в Дильмендо такие же ворота были выкрашены в белый цвет; черно-белый императорский штандарт Гольбасто, развевавшийся над дворцовой башней, как две капли воды походил на бело-черный штандарт его блефускуанского величества Больгасто. И таких деталей я отметил великое множество с первых минут моего пребывания на этой земле.
В окрестностях Дильмендо не оказалось никаких заброшенных храмов и подобных им пустых вместительных зданий. И поскольку я не собирался возвращаться в Лилипутию (хотя об этом до поры до времени не знал никто, кроме меня самого), мне следовало позаботиться о жилище.
Я решил построить себе нечто вроде шалаша или простой хижины. Подходящее место отыскалось за северными воротами столицы, со стороны, прямо противоположной проливу, отделявшему Блефуску от Лилипутии. Здесь, в каких-нибудь двадцати ярдах от городских ворот, начинались неприступные, с точки зрения блефускуанцев, горы. Вот у подножия горы я и решил построить шалаш, причем одной из стен стал крутой склон.
Мне удалось создать нечто сносное всего лишь за несколько часов, используя в качестве прутьев для крыши стволы вековых деревьев, каждый из которых толщиной был в мой палец. Вид работающего великана настолько поразил блефускуанцев, что мне пришлось строить шалаш под внимательным присмотром не менее пятидесяти тысяч любопытных. Это немало мешало мне, поскольку время от времени какой-нибудь зазевавшийся блефускуанец оказывался как раз там, куда я намеревался забросить очередную охапку вырванных с корнями деревьев. Мне помогло распоряжение его величества, приславшего полк гвардейцев специально для того, чтобы удерживать любопытствующих на безопасном расстоянии.
Но, как я уже сказал, строительство было завершено в несколько часов, и ночью я уже мог уснуть под крышей. Конечно, у меня получилось весьма хрупкое сооружение, которое развалилось бы при серьезном ветре. Но настоящий ветер в этих краях случался крайне редко, а дожди были столь мелкими и кратковременными, что сооруженный мною шалаш вполне защищал меня от них.
Подробности о жизни моей во владениях его величества Больгасто II и впечатление, которое произвел на меня его двор, я описал в первой части своих воспоминаний. Здесь же хочу поведать о том, о чем ранее предпочел умолчать. Меня чрезвычайно интересовали те самые злодеи-тупоконечники, поддержка которых императором Больгасто привела к нескольким кровопролитным войнам. Поэтому я воспользовался предоставленной мне возможностью навестить главу еретиков Берго Лорека, чья резиденция находилась в северо-западной части Дильмендо. Разумеется, я не мог войти внутрь дворца, высота которого от фундамента до флюгера на центральной башенке едва достигала четырех футов. Его святейшество соизволил дать мне аудиенцию за городскими стенами, на обширном лугу. Здесь был возведен временный помост, высотою около фута. Сам помост представлял собою квадратную площадку два фута на два. Для господина Лорека на помосте установили кресло с высокой резной спинкой, а от палящих лучей солнца его укрывал балдахин.
Его святейшество появился в сопровождении двух десятков приближенных, слуг и стражников. Мне было велено встать на колени. Берго Лорек поднялся по лестнице на помост, сел в кресло, сопровождавшие его тупоконечники проследовали за ним, окружив кресло плотным полукольцом. Стражники держали в руках длинные, около десяти дюймов, алебарды. Лорек милостиво кивнул мне, после чего я, поднявшись с колен, тут же вновь опустился, но уже для того, чтобы лицо мое оказалось на одном уровне с помостом.
Меня встретили с некоторой, вполне понятной настороженностью: ведь именно я в недавней войне привел Блефуску к окончательному поражению. Тем не менее, вскоре его святейшество Берго Лорек разговорился. И тогда я поинтересовался, могу ли я встретиться с беглым священником Фрелем Релоком.
— Фрель Релок? — переспросил его святейшество Лорек. — Я слышал это имя. Более того, я был с ним знаком когда-то. Мученик, которого столь жестоко преследовали в Мильдендо за веру. Но я не знал, что он бежал в Блефуску. Мы были уверены, что его тело брошено в ту же безымянную могилу, в которую брошены были все жертвы кровавых погромов… С чего вы взяли, что он живет в Блефуску?
Я рассказал своему собеседнику все, что мне поведал кормолап Гурго, — о ритуальных жертвоприношениях, совершенных фанатичным священником, о жертвах черни, ответившей на эти убийства десятками убийств. И, конечно же, о том, как Фрель Релок отказался сдаться и бежал из осажденного храма, тем самым предав не только своих сторонников, но и ни в чем не повинных сеттиков, павших жертвами погромов.
Берго Лорек, казалось, был потрясен. Несмотря на то, что мое зрение пасовало перед нюансами мимики лилипутов и блефускуанцев, я ясно видел, что глава эмигрантов-тупоконечников побледнел. Мало того, он определенно утратил сдержанность и величавость, которыми отличался ранее. Вскочив со своего кресла, он возбужденно забегал взад-вперед, взмахивая руками.
Я растерянно умолк, не зная, как быть дальше. Наконец его святейшество, поддавшись уговорам приближенных, успокоился и вернулся в кресло.
— Простите мою несдержанность, Куинбус Флестрин, — сказал он. — Но то, что вы сейчас рассказали, столь чудовищно, что я просто не мог оставаться спокойным. Только что вы пересказали мне один из отвратительных наветов, возводимых нашими врагами. Ритуальные жертвоприношения! Бог с вами, неужели даже сейчас, узнав нас ближе, вы верите в такую чушь?!
Я вынужден был признать, что, действительно, немало узнал о тупоконечниках за время пребывания в Блефуску. Собственно говоря, новые сведения лишь подтвердили мое первоначальное представление о том, что раскол в Лилипутии не стоил того выеденного яйца, из-за которого произошел. И при всем том, что пропасть между двумя религиозными общинами расширялась год от года, ни одна из них не представлялась взгляду со стороны изуверской или чрезмерно жестокой. Нелепой — да, разумеется, хотя я старался помалкивать на этот счет.
Лорек тотчас успокоился. Я спросил его, а что именно знает он сам о судьбе Фреля Релока, исчезнувшего священника?
— Не так уж много, — ответил его святейшество. — Фрель Релок вел полную опасностей жизнь тайного праведника. Когда лицемерный Гольбасто Момарен на словах даровал нашим единоверцам в Мильдендо свободу вероисповедания, Фрель Релок не поверил в чистоту намерений врага. Он продолжил тайно отправлять свои обязанности в храме неподалеку от столицы. Внешне он вел жизнь священника-остроконечника, но вечерами отдавался служению истинной вере вместе с такими же бесстрашными единомышленниками. Затем фанатики-остроконечники, подстрекаемые тайными агентами императора, разгромили квартал сеттиков, доверившихся лживым обещаниям. Тогда же, по всей видимости, погиб и Фрель Релок, ведь, помимо городского квартала, чернь разгромила и храм, в котором служил этот мужественный человек. Скорее всего, кто-то знал о тайных ночных литургиях.
— А кто такие коркуры? — поинтересовался я, чем едва не вызвал нового взрыва возмущения у собеседника. Однако на этот раз его святейшество почти тотчас взял себя в руки и сообщил мне, что коркуры — это оскорбительная кличка, которой остроконечники называют тупоконечников, вне зависимости от того, относятся ли последние к сеттикам или нет.
Я вновь замолчал, не зная, как выйти из неловкого положения, в котором я оказался уже дважды за короткую аудиенцию. Помог мне сам Берго Лорек.
— Скажите, Куинбус Флестрин, что заставило вас спрашивать меня обо всей этой мерзости? — спросил он, пристально глядя мне в глаза. Дело в том, что я лежал на животе, приподняв голову, так что мои глаза были как раз вровень с глазами его святейшества, когда последний сидел на троне. — Предположим, вас заинтересовали всякие сплетни, которые вы слышали в Мильдендо. Но почему именно Фрель Релок вызвал у вас такой интерес?
Я подивился проницательности моего собеседника и, ничего не утаивая, рассказал ему о страшной находке в моем недавнем жилище и о самом жилище. Его святейшество нахмурился. Для начала он неохотно признал, что, да, действительно, некоторые тупоконечники зашли в своем неприятии старой доктрины столь далеко, что хоронят своих единоверцев головами вверх. Однако уже тот факт, что найденные мною останки были похоронены именно таким образом, исключает подозрения о ритуальном жертвоприношении. Ведь еретики похоронили неизвестного именно как своего единоверца!
Я вынужден был признать справедливость замечания главы эмигрантов. В то же время найденный мною покойник умер насильственной смертью.
— С чего вы взяли? — спросил Берго Лорек.
Я пояснил, что внимательнейшим образом рассмотрел останки.
— С помощью вот этого приспособления, — я показал его святейшеству увеличительное стекло, вывернутое из подзорной трубы. — Оно позволяет в мельчайших подробностях рассмотреть любые повреждения, имеющиеся на костях…
— И что же из того? — Берго Лорек пожал плечами, даже не пытаясь заглянуть в стекло. — Какие же повреждения на костях вы обнаружили и каким образом они могут свидетельствовать о насильственной смерти?
— Я хорошо знаком с внутренним строением человеческого тела, — объяснил я. — Я учился этому. Я знаю, как меняются внутренности, в том числе и кости, под влиянием болезней или травм. И потому я могу сказать, от чего именно умер этот несчастный. В нескольких местах на его костях заметны были глубокие царапины. Здравый смысл (вставляет меня предположить, что эти царапины — следы ранений, ставших причиной смерти неизвестного лилипута. И самая глубокая царапина пришлась на один из шейных позвонков несчастного, — я замолчал, чтобы дать его святейшеству осмыслить услышанное.
— Убийство… — еле слышно произнес Лорек. Он встал с кресла и трижды подпрыгнул на левой ноге, а затем дважды — на правой. Точно так же подпрыгнули его приближенные. Я же, из деликатности, повторил их движения руками — трижды постучал левым указательным пальцем и дважды — правым.
Совершив краткий ритуал, который и тупоконечники, и остроконечники совершают, когда речь идет о погибшем, господин Лорек сказал:
— И все-таки вы не убедили меня. Прежде всего — уверены ли вы в ваших наблюдениях? Простите меня, Куинбус Флестрин, но многие вещи ускользают от вашего взора. Вы сами сказали об этом. Может быть, вам лишь показалось, что вы увидели раны.
Его сомнения задели меня за живое.
— Жаль, что здесь нет никого, кто знал бы этого человека, когда тот был живым, — заявил я. — Иначе вы бы легко убедились в том, что все детали, увиденные мною, имелись на самом деле, а не просто показались мне.
— Вот как? — недоверчиво протянул господин Лорек.
— Да! — запальчиво воскликнул я и тут же понизил голос, увидев, как приближенные его святейшества схватились за уши. — Например, его правый коленный сустав был чуть толще левого; кроме того я заметил чрезмерную искривленность голенных костей этой же ноги. При жизни он явно хромал и, по всей видимости, должен был пользоваться тростью или даже костылем. И у него отсутствует то ли один, то ли два передних зуба — мне не удалось разглядеть это должным образом. Иными словами, человек, останки которого я случайно обнаружил в бывшем храме, при жизни изрядно припадал на правую ногу, у него была искривлена шея и не было передних зубов… — тут я замолчал, потому что увидел вдруг, как странно изменилось крошечное личико его святейшества. Он смотрел на меня с таким страхом, что я поспешил немного отползти от его кресла.
Возникла небольшая пауза. Вдруг глава лилипутских изгнанников движением обеих рук отослал приближенных. Они быстро спустились по лесенке, причем одного из слуг, сорвавшегося с лестницы, спустившийся ранее стражник едва не нанизал на острие алебарды. К счастью, стражник лишь подцепил неуклюжего тупоконечника за крепкий кожаный пояс. Тот болтал в воздухе руками и ногами, рискуя сорваться с алебарды и покалечиться. Я поспешил на помощь и, отцепив несчастного, бережно поставил его на землю. Мой поступок удостоился благосклонного кивка главы тупоконечников.
Приближенные отошли к дальнему краю лужайки, оттуда бдительно наблюдая за мной. Таким образом, мы остались наедине, чему я, с одной стороны обрадовался, с другой — удивился. Обрадовался — потому что уже давно заметил, что господин Лорек на некоторые мои вопросы отвечает уклончиво, словно не решаясь произнести вслух какую-то известную ему истину. Удивился — потому что на протяжении всей аудиенции его святейшество демонстрировал недоверие к моей персоне. Берго Лорек подошел к самому краю помоста и поманил меня. Я приблизился, насколько мог это сделать без риска повредить хрупкое сооружение, и обратил к главе эмигрантов правое ухо.
— Куинбус Флестрин, — сказал тот скорбным шепотом. — Ужасающий Куинбус Флестрин, великан, упавший с Луны! Знайте же, только что вы открыли ужасную тайну. И я, право не знаю, что мне делать с этой тайной.
— О какой же тайне вы говорите? — спросил я, немало изумленный. — Что за ужасную тайну я раскрыл?
— Ах, Куинбус Флестрин, — он покачал головой и всплеснул руками. — Вы только что ответили на вопрос, который задавали ранее.
Я все еще не понимал, что имеет в виду Берго Лорек. Он пояснил, приблизившись так, что его голова едва не уткнулась в мое ухо:
— Человек, чьи останки вы нашли, человек, которого вы описали только что… — он замолчал, пытаясь совладать с сильнейшим волнением.
— Да-да, — нетерпеливо произнес я, — человек, которого я описал. Что с ним?
— Это не кто иной, как Фрель Релок, якобы бежавший тайным ходом в Блефуску! — Лорек поспешно отошел к креслу. Как раз вовремя: от неожиданности я непроизвольно дернул головой, и от этого движения он мог упасть.
— Фрель Релок?! — потрясенно переспросил я. При этом, хотя я и старался умерять силу голоса, восклицание мое вновь прозвучало для Берго Лорека близким раскатом грома. Лицо главы эмигрантов страдальчески искривилось, он зажал уши и отскочил на несколько шагов. Я тотчас извинился. Его святейшество царственным жестом простил мою неосторожность, после чего сказал чуть слышно:
— Именно Фрель Релок. Я сказал вам, что видел его когда-то. Он был именно таким, как вы сказали: хромал на правую ногу, шея у него была искривлена, а передние зубы выбиты. Все это случилось с ним в застенках лилипутского суда, куда он был брошен за преданность истине.
Надо ли говорить, сколь задумчивым возвращался я в свой шалаш? Погруженный в воспоминания и мысленные рассуждения, я невнимательно следил за дорогой, так что лишь благодаря специально отряженному караулу блефускианской гвардии возвращение мое не сопровождалось большими несчастьями. Ведь блефускианцы так же, как и лилипуты, отличались крайним любопытством и одновременно беспечностью, я запросто мог растоптать зевак, то и дело крутившихся у меня под ногами.
8
В это время я уже готовился к отплытию в родные края. Этот шанс дал мне случайно обнаруженный в полулиге от северо-восточной оконечности острова Блефуску дрейфовавший бот. Не знаю, как оказался он в море, скорее всего, был сорван с какого-нибудь судна во время шторма. С помощью двадцати кораблей блефускуанского флота, оставшихся после памятного разгрома, я сумел доставить бот на берег и начал готовиться к отъезду. Я окончательно выбросил из головы страшную историю, связанную с заброшенным и оскверненным храмом. Мысли мои заняты были предстоящим отплытием. Я шил паруса, готовил припасы и с нетерпением ждал того дня, когда смогу наконец сказать последнее «Прости!» удивительным этим местам и пуститься в отремонтированном ботике в опасное плаванье по воле волн. День этот приближался — правда, не так быстро, как мне хотелось. Все время мое занято было тем, что я стремился как можно тщательнее подготовиться к различным сюрпризам будущего опасного предприятия.
Обыкновенно за деяниями моими следили несколько тысяч любопытствующих блефускианцев. Так было и в то памятное утро, когда вдруг пронзительные звуки труб известили меня о прибытии посланника от императора Блефуску. Посланник — почтенного вида герольд в пышных ярких одеждах — передал мне весть о прибытии посольства от императора Лилипутии. Я изрядно встревожился. Мало ли какие планы могли возникнуть у моего нового покровителя относительно персоны Куинбуса Флестрина? Возможно, в обмен на некие уступки его блефускуанское величество Больгасто согласится сделать то, что не успел сделать его лилипутское величество Гольбасто IV — ослепить провинившегося Куинбуса Флестрина отравленными стрелами? Мой опыт общения с царствующими особами ограничивался встречами с двумя вышеназванными императорами, но как минимум в одном случае это опыт казался мне горьким. Так что я встретил весть о посольстве с вполне понятной настороженностью.
Посольство возглавлял, как мне передали, мой давний знакомый, которого я к тому же еще совсем недавно числил в своих друзьях — до известного заседания Тайного совета. Я имею в виду главного секретаря Рельдреселя.
В течение нескольких дней пребывания посольства я старался находиться за пределами города — на берегу. Тем более, как я уже говорил, мне хватало занятий. Думаю, читатель вполне может себе представить хотя бы работу по шитью паруса. Самое грубое полотно, которое мне было доставлено по милостивому распоряжению императора Больгасто, было тоньше тончайших английских тканей. Поэтому пятьсот блефускуанцев, назначенных императором, трудились день и ночь, сшив тринадцать слоев этого полотна, чтобы получить сколько-нибудь подходящую парусину. Но у меня так и не возникло уверенности, что сделанный мною парус обладал хотя бы половиной той прочности, которая необходима была для будущего плавания.
Как раз в день окончания работы над парусом я и встретил лилипутского посла. Вернее сказать, свернув получившийся четырехугольный многослойный кусок ткани, я к удивлению своему и некоторой тревоге обнаружил Рельдреселя, стоящего рядом с покоившимся на берегу почти снаряженным к путешествию ботом. Помимо главного секретаря Тайного совета императора Лилипутии здесь же находились несколько его подчиненных, а также два десятка блефускианских гвардейцев в блестящих шлемах и кирасах, с длинными алебардами в руках. Тюрлилак с интересом рассматривал лежавшую на боку посудину, многократно превышавшую размерами самый большой местный корабль — что из блефускуанского флота, что из лилипутского.
От неожиданности я присел на корточки. Мое движение было неверно истолковано лилипутским послом. Он решил, что я присел для того, чтобы заговорить с ним и, тотчас отвернувшись от ботика, приветствовал меня в самых цветистых выражениях.
Я вынужден был остаться в сидячем положении и ответить на его приветствие. Сделал я это максимально сухо и тотчас поинтересовался, что именно привело посла ко мне. Рельдресель принял величественную позу. Чиновники, сопровождавшие его, расположились позади правильным полукругом, а гвардейцы встали по стойке смирно. После этого, высоко подняв руку, Рельдресель заявил громко и торжественно:
— Куинбус Флестрин! Я здесь для того, чтобы потребовать вашего возвращения в Лилипутию. Вы обязаны немедленно вернуться и пасть к ногам его величества Гольбасто Момарена. Вас обвиняют в нескольких преступлениях, но главное — в неблагодарности!
Тут я вспомнил, что в Лилипутии неблагодарность считается одним из самых тяжких преступлений и в определенных случаях карается даже строже, чем убийство. Правда, мне довелось убедиться в том, что в этом вопросе легко было злоупотребить существующими законами.
Пока я вспоминал об этой поразившей меня особенности лилипутского законодательства, тюрлилак продолжил:
— В случае отказа вернуться, о Куинбус Флестрин, к уже совершенным преступлениям вы прибавите еще и неповиновение вашему властелину!
— Ну знаете! — моему возмущению не было предела. — Вы что же, господин главный секретарь, и вправду надеялись на то, что я покорно подставлю свои глаза под отравленные стрелы? Боюсь, вам придется отплыть восвояси, не выполнив императорского поручения. Я вовсе не намерен рисковать здоровьем ради того, чтобы удовлетворить жажду мести вашего игрушечного императора и прочих моих недругов.
— Отравленные стрелы? — Рельдресель удивленно воздел руки. — О каких отравленных стрелах вы говорите?
— О тех, которые, по вашему предложению, должны были ослепить меня, впившись в глаза, — ответил я. — Те самые отравленные стрелы, которые вы, ваше превосходительство, считали большой милостью!
— Ничего не понимаю, — воскликнул Рельдресель. — И не хочу слушать кощунственные речи, более напоминающие бред сумасшедшего. Подумайте над распоряжением его величества, я оставляю вас, — и, сохраняя прежнюю величественную осанку, главный секретарь прошествовал к своему портшезу.
После его отбытия я вернулся к своим делам. Как я уже говорил, прибытие посольства вселяло в меня некоторую тревогу. Однако то, что Рельдресель высказал свои требования ко мне открыто, несколько успокоило меня.
В то же время появление лилипутского посла вызвало у меня странное чувство. Уже после его ухода мне стало казаться, что первоначально сия важная персона намеревалась сказать больше, не только передать требование императора. Но почему-то Рельдресель не сделал этого и даже, напротив, поспешил удалиться. Даже сопровождавшие его чиновники несколько замешкались, когда он вдруг заспешил.
Я недолго ломал над этим голову, слишком много работы мне нужно было сделать. И появление Рельдреселя рядом с ремонтируемым ботиком лишь подстегнуло меня. Кто знает, какие поручения мог дать Гольбасто своему посланнику? Вдруг среди прочих значилось и такое: повредить судно, на котором Куинбус Флестрин намеревается покинуть Блефуску? Я представил, что, хотя и не без труда, лилипуты вполне могли пробить днище бота. Или, что было еще проще, сжечь судно, устроив грандиозный пожар на берегу. В случае утраты посудины шансы мои когда-нибудь вернуться домой становились равными нулю.
Поделиться книгой: