Новые приключения Гулливера

Несколько слов от автора

Однажды в интернет-сообществе, посвященном детективной литературе, я предложил составить список кандидатов на роль сыщика в историческом детективе из числа реально живших исторических деятелей. Список составлен был очень быстро и содержал более сотни имен — от Сократа до Ленина.

Но чем, в сущности, отличаются от реальных исторических деятелей вымышленные, вошедшие в историю как минимум на равных? Разве Робинзон Крузо менее знаком нам, чем Елизавета Английская? Разве капитан Немо не заслонил в нашем представлении Кибальчича или Степняка-Кравчинского?

Что если именно эти герои окажутся в роли сыщиков, сталкивающихся с загадочным преступлением и разоблачающих преступника? Да, в мирах, описанных Даниэлем Дефо, Жюлем Верном или Александром Дюма, они занимаются совсем другими вещами. Но гений авторов дал им черты, полезные и для решения детективных загадок. Разве капитан Немо уступил бы, например, «профессионалам» — придуманному Арсену Люпену или жившему на самом деле Видоку, по части логического анализа?

Речь идет не о придуманных гениальных сыщиках — Дюпене, Холмсе, патере Брауне, а о совсем других персонажах, волею авторской предназначенных для других целей.

«Почему, — задался я вопросом, — почему реальные исторические деятели участвуют в головокружительных расследованиях преступлений, никогда не совершавшихся, а не менее знаменитые литературные герои, зачастую многократно превосходящие своих реальных современников в проницательности и интеллекте, нет?»

И вот, прогуливаясь по воображаемой галерее, стены которой были увешаны портретами знаменитых героев, думая, кого из них я мог бы со всем почтением пригласить в сыщики, я остановился перед одним. На нем был изображен мужчина средних лет в платье моряка XVII–XVIII веков, с мужественным и приятным лицом, правда, оно несло печать некоторого простодушия, а проницательный взгляд мужчины содержал немалую толику наивности.

— Черт побери! — едва не воскликнул я вслух. — Вот он, этот человек! Мистер Лемюэль Гулливер, судовой хирург, а затем капитан нескольких кораблей!

В самом деле: представьте себе, что в одной из стран, созданных воображением великого Джонатана Свифта, совершено ужасное преступление…

И тут великий путешественник на портрете подмигнул мне и заговорщически улыбнулся. Озадаченный этим, я немедленно взял с полки томик «Путешествий Гулливера».

Удивительна природа детективного жанра. Стоит лишь представить себе, что в том или ином произведении мировой классики таится криминальная загадка, — пожалуйста! Некто, таящийся за текстом, вдруг подбрасывает вам информацию, на которую раньше вы внимания не обращали. И вот вам уже вполне видна эта загадка, которую вы как-то «зевнули» при первом чтении. В самом деле, а случайна ли смерть Базарова? А кто на самом деле убил старуху-процентщицу? А что в действительности таит прошлое капитана Немо, и вообще — индийский ли он повстанец или все-таки польский революционер?

Почему такое случается с текстами, никакого отношения к жанру не имеющими? Может быть, потому что эти произведения не случайно стали мировой классикой. Может быть, одна из причин — их удивительная глубина, которая сродни глубине самой жизни, и потому в них есть место всему.

Итак, раскрыв книгу о похождениях мистера Гулливера, в первой части — о путешествии в Лилипутию, я с изумлением прочел:

Несколько лет тому назад храм этот был осквернен зверским убийством, и с тех пор здешнее население, отличающееся большой набожностью, стало смотреть на него как на место, недостойное святыни; вследствие этого он был обращен в общественное здание, из него были вынесены все убранства и утварь. Этот бывший храм и стал моим домом.[1]

Случайность, решил я и перешел ко второй части — о Бробдингнеге, стране великанов:

Однажды молодой джентльмен, племянник гувернантки моей нянюшки, пригласил дам посмотреть смертную казнь. Приговоренный был убийца близкого друга этого джентльмена. Хотя я питал отвращение к такого рода зрелищам, но любопытство соблазнило меня посмотреть вещь, которая, по моим предположениям, должна была быть необыкновенной.

В третьей — «Путешествии в Лапуту, Бальнибарби, Глабобдриб, Лаггнег и Японию» — и того изощреннее:

Я сам слышал, как его величество давал распоряжение отстегать плетьми одного пажа за то, что тот, несмотря на свою очередь, злонамеренно пренебрег своей обязанностью и не позаботился об очистке пола после казни; благодаря этой небрежности был отравлен явившийся на аудиенцию молодой, подававший большие надежды вельможа.

Я поспешно поставил книг на полку, опасаясь, что найду соответствующие намеки в предисловии, комментариях и даже выходных данных. И вновь поспешил в воображаемую галерею. Появился я там в то самое мгновенье, когда прославленный путешественник уже покинул раму и устроился в кресле с трубкой в руках. Я сел напротив, и тогда он заговорил.

Часть первая

Ужас Мильдендо

1

Прежде чем приступить к рассказу об удивительных и пугающих событиях, свидетелем и участником которых мне довелось быть, я вкратце напомню читателю об обстоятельствах, забросивших меня в удивительную страну. В начале ноября 1699 года, при переходе в Ост-Индию, мы были отнесены страшной бурей к северо-западу от Вандименовой Земли. Здесь, примерно на 30 градусе южной широты, наш бриг «Антилопа» в густом тумане налетел на скалу. Случилось это 5 ноября. Только шестерым из экипажа, и мне в том числе, удалось спустить на воду шлюпку и отойти на некоторое расстояние от опасного места. Но, будучи обессиленными, мы смогли пройти на веслах всего три лиги, после чего новый шквал опрокинул шлюпку. Что случилось с моими товарищами, я не знаю; мне же посчастливилось добраться до берега. Впоследствии я узнал, что страну эту называют Лилипутией, жители ее ростом не превышают шести дюймов — и, тем не менее, я оказался пленником этих крохотных, но отважных существ. Меня они называли Куинбус Флестрин, что на местном наречии означало Человек-Гора.

Поначалу меня оставили лежать там, где нашли, предварительно опутав бесчисленным множеством веревок и цепей. Спустя короткое время по приказу императора Лилипутии была изготовлена огромная телега. На этой-то телеге под многочисленной охраной я был доставлен в столицу Лилипутии город Мильдендо, находившийся на расстоянии полумили от того места, где я, обессиленный, выбрался на берег.

Телега остановилась на площади, расположенной в южной части Мильдендо. Тут мне позволили подняться и осмотреться. При этом несколько тысяч солдат одновременно натянули луки и держали меня под прицелом; еще одна тысяча отборных императорских гвардейцев на горячих конях готова была в случае необходимости атаковать мои ноги. Несмотря на крохотные размеры, и лучники, и копейщики-гвардейцы выглядели весьма грозно; впрочем, я и не собирался предпринимать какие бы то ни было враждебные действия против этих храбрых крошек.

Поднявшись на ноги и осмотревшись по сторонам, я с немалым удивлением обнаружил причудливых очертаний дом, по своим размерам вполне пригодный для пребывания в нем не лилипута, а обычного человека, подобного мне. Вельможа в пышных пестрых одеждах, распоряжавшийся перемещением моим в столицу, объяснил мне, что отныне этот дом будет моим жилищем. Тут я должен отметить, что благодаря врожденной способности к языкам я уже понимал некоторые слова туземцев, но большей частью нам приходилось изъясняться жестами. При этом я должен был следить, чтобы мои жесты не пугали ни самих лилипутов, ни их лошадей. Животные на мое присутствие реагировали более нервно, чем люди.

Забегая вперед, скажу, что вельможу, распоряжавшегося работами, звали Гурго. Должность же его при дворе называлась кормолап. Эта должность — нечто вроде поста министра внутренних дел, хотя точного совпадения тут не было, и некоторые обязанности кормолапа Гурго ничего общего не имели с обязанностями европейских министров. Впоследствии мы подружились, и Гурго частенько навещал меня уже не по службе, а из дружеского расположения.

Итак, кормолап выразительными жестами и громкими словами дал мне понять, что одиноко стоявшее здание отныне передается в мое распоряжение. После этого я постарался внимательно рассмотреть постройку. Увенчанная остроконечной крышей, в самой своей высокой части она достигала не менее семи футов, то есть, оказавшись внутри, я мог бы даже выпрямиться во весь рост — правда, лишь в самом центре здания. В плане мое жилище представляло собою неправильный четырехугольник, самая широкая сторона которого составляла восемь футов, противоположная — шесть, а обе соединявшие большую и меньшую были примерно по пять футов.

Простукивая легонько стены, я убедился в прочности строения. Я даже позволил себе прислониться к стене — готовый, впрочем, при первом же признаке опасности отпрянуть. Но нет — здание явно способно было выдержать мой нажим. Успокоенный, я продолжил осмотр. Более всего меня поразило то, что дверь, обращенная на север, имела поистине гигантские размеры — четыре фута в высоту и почти два в ширину. Иными словами, я мог войти в странный дом всего лишь согнувшись — отнюдь не ползком и не на четвереньках, как я опасался. Размеры входной двери стали первой загадкой, касавшейся этого строения. Вторая пришла мне в голову, когда я окинул взором окрестности. Возможно, я должен был сразу озадачиться вопросом: кому и для чего понадобилось строить величественное сооружение столь циклопических с точки зрения местных жителей размеров вне городских стен. В самом деле, отсюда до ворот, ведущих собственно в Мильдендо, было никак не менее тридцати или даже сорока футов. Но огромная дверь поразила мое воображение сразу же, а особенности расположения нового жилища заинтересовали чуть погодя.

Между тем, пока я осматривался по сторонам, придворные кузнецы споро закрепили на моей левой ноге множество цепочек (позже я посчитал — меня удерживала девяносто одна цепочка с тридцатью шестью висячими замками). Эти цепочки они провели в одно из двух крохотных окошек, пробитых по обе стороны гигантской двери на высоте шести дюймов над землей.

Таким образом была ограничена моя свобода передвижения — и в то же время я вполне мог входить в гигантское здание и покидать его и даже описывать полукруг, прогуливаясь рядом с ним. Собственно, цепи не причиняли мне серьезных неудобств и раздражали более всего тем, что являлись выражением недоверия со стороны его величества.

Тут следует сказать, что мое вселение в гигантский дом проходило в присутствии самого Гольбасто Момарена (то есть Гольбасто IV), императора Лилипутии. Признаться, я не обратил на него внимания — слишком много жителей Мильдендо собралось вокруг, но впоследствии Гурго мне сказал, что именно он во главе многочисленных придворных наблюдал за мною с высоты пятифутовой башни, стоявшей напротив моего жилища, по другую сторону большой дороги. Вообще, больше всего меня поражала удивительная быстрота, с которой власти Лилипутии принимали важные и непростые решения, и расторопность, с которой подданные эти решения выполняли. Ранее я писал о том, как быстро они наладили доставку мне пищи и питья; теперь же меня привело в восхищение то, что, пока меня везли в столицу, тут уже возвели временные сооружения, которые заняли Гольбасто IV и его свита, позиции пеших и конных войск, искусственные преграды для зевак, собравшихся в великом количестве в ожидании моего прибытия, и, конечно же, подготовили огромное нежилое сооружение для моего вселения.

Впрочем, обо всем этом я подумал позже. Пока что я был весьма утомлен дорогой, к тому же давало себя знать большое количество снотворного, подмешанного в мое питье (как я уже рассказывал ранее, во избежание неприятностей лилипуты усыпили меня перед переездом). Поэтому, обратившись к кормолапу Гурго, я знаками объяснил, что устал и хочу отдохнуть. По его приказу большой отряд конных лучников принялся теснить толпу любопытных, я же, подогнув колени и склонив голову, пошел внутрь пустого сооружения, растянулся на голом каменистом полу и тотчас уснул.

Правда, проспал я недолго — до полуночи. Причиной пробуждения стала духота, которую я совершенно не ощущал снаружи, но от которой жестоко страдал внутри. Ничего удивительного в том не было: как я уже упоминал, окна были слишком маленькими и располагались почти у самой земли. Кроме них в куполообразном своде имелось отверстие диаметром в четыре дюйма. Сквозь него внутрь проникал свет луны — достаточно, чтобы осветить помещение. Но приток свежего воздуха через него был слишком незначительным. Испарения моего тела в этом жарком климате оказались чрезмерными для относительно небольшого пространства.

Поначалу я хотел просто выйти наружу и устроиться на ночлег вне здания. Однако, едва я высунулся из двери, как услыхал пронзительный крик: «Тольго фонак!», и на меня обрушился целый дождь крохотных стрел, острых как иголки. Едва я отпрянул внутрь, как обстрел прекратился. Я лег ничком и одним глазом заглянул в крохотное окошко справа от двери.

Моему взору предстало величественное зрелище целой армии, поднятой по тревоге. Горели костры; у палаток стояли группы латников; несколько десятков тысяч лучников, подняв луки, окружили здание. Чуть поодаль — прямо перед дверью — строился клином конный полк, в полной готовности к атаке, ежели я позволю себе выразить недобрые намерения. Особенно же опасными представлялись мне две баллисты, расположенные на той пятифутовой башне, с которой днем за моим прибытием наблюдал сам император. Снаряды этих метательных орудий были размером с лесной орех и могли причинить мне немалый вред.

Итак, выход из здания ночью связан был с немалым риском. Даже для меня столь многочисленная и отважная армия могла оказаться серьезным противником. Пришлось исключить из планов ночлег под открытым небом.

Оставив попытки самовольно покинуть новое жилище, я приступил к его внутреннему осмотру. Вскоре я пришел к выводу, что вполне способен улучшить условия, внеся несколько исправлений в конструкцию здания. Мне нужно было всего лишь пробить стены в одном или двух местах таким образом, чтобы обеспечить мое пристанище парой окон или хотя бы вентиляционных отверстий. Особого труда мне это не составило. Несмотря на то, что лилипутский цемент был чрезвычайно прочен, а уже отмеченная мною добротность постройки выше всех похвал, все-таки толщина стен не превышала двух-трех дюймов. Мне вполне достало бы сил сделать необходимые отверстия в кладке, чтобы обеспечить приток внутрь свежего воздуха.

Однако я опасался того, что на попытку пробить стену лилипуты отреагируют еще жестче, и тогда мне не избежать сражения с их армией. Подумав некоторое время, я решил пока перетерпеть духоту и подождать до утра. Утром же я намеревался попросить кормолапа о дозволении внести изменения в устройство жилища.

Решив так, я улегся на пол, закрыл глаза и постарался уснуть. То ли в доме стало прохладнее, то ли из-за волнений по поводу лилипутской армии, я довольно быстро погрузился в сон и проспал до самого утра.

2

Наутро великое множество событий отвлекло меня от переустройства здания. Визит его величества Гольбасто IV, обыск, учиненный двумя высокопоставленными чиновниками в моих карманах (читатели моих воспоминаний, я полагаю, помнят подробную опись, приведенную мною), но главное — стремление побольше узнать об удивительной стране и ее народе на какое-то время отвлекли меня от бытовых неудобств. И вновь вспомнил я о духоте в своем жилище лишь в начале января — самого жаркого месяца здесь, в Южном полушарии. К тому времени я, во-первых, уже вполне сносно владел лилипутским наречием, а во-вторых, сумел завязать дружеские отношения с кормолапом Гурго. О степени нашей близости может свидетельствовать хотя бы тот факт, что Гурго как-то в разговоре со мной посетовал на опалу, в которой пребывал несколько лет.

— Подумайте, Куинбус Флестрин, хотя я и занимаю должность кормолапа, но ни разу его величество не допустил меня к придворным прыжкам на канате, — признался он однажды. — И даже то, что именно мне, а вовсе не гальбету Болголаму он поручил заботиться о вас, свидетельствует о прохладном отношении ко мне. Разумеется, эта обязанность очень лестна, — поспешно добавил Гурго, — и даже приятна, но коль скоро и ваша охрана, и обеспечение вас всем необходимым возложено на армию, разумно было бы ответственность возложить на гальбета как на военного министра. Но нет! Его величество назначил меня флестрин-наздаком (надзирающим-за-горой), а эти военные демонстративно не выполняют моих приказов!

Чин гальбет соответствовал английскому адмиралу. Упомянутый моим собеседником Скайриш Болголам, таким образом, был адмиралом королевского флота и фактическим командующим всеми вооруженными силами империи. Я уже видел его несколько раз, и он произвел на меня не самое благоприятное впечатление своей угрюмостью и откровенной неприязнью ко мне.

На мой вопрос о причинах длительной опалы Гурго ответил уклончиво. По его словам, все дело было в том, что, не будучи уроженцем столицы, он появился здесь достаточно поздно («В год Фиолетового Цветка, Куинбус Флестрин»). Немного разбираясь в календаре лилипутов, я прикинул, что год Фиолетового Цветка соответствовал середине 1697 года по нашему летоисчислению. Таким образом, кормолап появился в Мильдендо на два года раньше меня. На мой взгляд, его восхождение по карьерной лестнице за столь короткий срок было весьма быстрым. Так я и сказал ему. Но Гурго лишь недовольно фыркнул в ответ на мои слова.

Разумеется, высказать недовольство действиями императора можно было только тому, кому всецело доверяешь. Вот ему-то, кормолапу Гурго, я и пожаловался на невыносимую духоту в здании и попросил разрешения пробить пару окон в самом верху.

Он ответил, что, к сожалению, не может самостоятельно дать такое разрешение, но пообещал ходатайствовать перед императором в ближайшее время.

— Это ведь храм, — пояснил министр. — Хотя и бывший, но все-таки храм. Потому-то и требуется личное разрешение его величества — несмотря на то, что здесь давно уже не проводятся никакие богослужения.

Так я получил ответ на заинтересовавший меня вопрос, чем ранее могло служить мое жилище. Видимо, необычная его архитектура и даже чрезмерный размер ворот связан был с религиозным предназначением храма, как и расположение за городской чертой.

Из присущей мне любознательности я забросал своего друга вопросами об этом храме и, конечно, о причинах его заброшенности.

К моему удивлению, Гурго, обычно охотно и многословно отвечавший на все мои вопросы, и в этот раз замкнулся. Он отвечал скупо и в конце концов посоветовал мне не задавать много вопросов о прошлом старого храма. Своим поведением кормолап лишь разжег мое любопытство, но я решил отложить расспросы на будущее. Пока же мне было понятно, что храм этот посвящен был некоему не очень понятному мне божеству и что однажды некто в его стенах совершил злодейское убийство, после чего храм сочли оскверненным. Так это грандиозное здание и простояло заброшенным, пока океанский шторм не вынес на здешний берег великана. То есть меня.

Через три дня его превосходительство действительно привез мне послание императора, написанное на свитке тончайшего шелка. Его величество милостиво позволял пробить одно окно в стене моего жилища. Кормолап добавил уже от себя, что во избежание толпы любопытных, сбегавшихся поглазеть на меня при каждом удобном случае, будет лучше, если я займусь работой на закате дня. Света еще будет достаточно, но городские ворота закроют, и никого, кроме приставленной ко мне охраны, здесь не будет.

Так я и поступил. Читатель знает, что все мое оружие (два пистолета и тесак) император приказал конфисковать, но небольшой складной нож, равно как очки, карманную подзорную трубу, часы, огниво и некоторые другие мелочи были оставлены в моем распоряжении. Вот этим-то складным ножом я и решил воспользоваться.

Вечером, после того как городские ворота были закрыты и три сотни приданной мне обслуги оставили меня в одиночестве, я занялся делом. Солнце уже зашло, а лунного света, проникающего внутрь сквозь отверстие в куполе, для работы мне явно не хватало. К счастью, ранее я смастерил светильник из круглого лилипутского корыта, имевшего в поперечнике два дюйма. В это корытце я наливал немного масла (для этой цели Гурго распорядился доставить мне около пинты растительного масла в двух бочках), а в качестве фитиля использовал скрученные полоски ткани, оторванные от низа сорочки. Сейчас я зажег светильник и при его неярком, но вполне достаточном свете приступил к делу.

Поначалу я хотел пробить небольшое окошко в самом верху стены, обращенной к городским воротам. Но, поразмыслив немного, я отбросил эту идею. Крохотное окошко под крышей тесного жилища вряд ли способствовало бы притоку свежего воздуха.

Тщательнейшим образом осмотрев здание, я в конце концов решил пробить окно напротив входной двери. Благодаря наличию рядом с ней двух окошек даже при закрытой двери в этом случае обеспечивалась бы неплохая вентиляция моего жилища.

Я приготовил нож, встал на четвереньки и, переползая с места на место, принялся простукивать стену бывшего храма, обращенную к морскому побережью (читатель, я надеюсь, помнит, что входная дверь находилась как раз напротив городских ворот Мильдендо). Плиты, из которых она была сложена, имели размер примерно 6–7 дюймов в длину и 2 в ширину. Простукивая их, я не переставал удивляться мастерству и ловкости строителей, которые сложили из этих исполинских для здешних обитателей камней стену поистине головокружительной высоты в четыре фута.

В одном месте звук показался мне чуть звонче. Я ногтем указательного пальца аккуратно счистил тонкий слой штукатурки, а затем острием ножа процарапал границу отмеченного каменного прямоугольника. Осторожно ударил рукояткой ножа — для пробы, но каменная плита неожиданно выпала. Ударившись об пол, она раскололась на две неравные части. Я поднес один из осколков к глазам и с удивлением убедился, что плита оказалась много тоньше, чем я предполагал заранее.

Выпав из кладки, плита открыла моим глазам нишу размером примерно 6,5 на 2 дюйма. Я протянул руку, чтобы проверить ее глубину. Внутри ниши мой палец наткнулся на что-то, первоначально показавшееся мне кучкой пыли и колючего мусора. Приблизив светильник, я убедился, что ниша и в самом деле не была пуста. Примерно на треть ее заполнял небольшой холм, увенчанный каким-то светлым шариком, который поначалу я принял за крупную бусинку. Бусинка лежала сверху, на укрывавшем холмик куске ткани. Я осторожно смахнул этот, как мне показалось, мусор. От моего движения ткань сдвинулась в сторону и осталась в нише; прочее же высыпалось на пол.

Лишь спустя мгновение я понял, что передо мной на полу лежат миниатюрные кости; желтоватая же бусинка оказалась не чем иным, как крохотным черепом.

Иными словами, вскрытая мною ниша в стене содержала останки какого-то лилипута. Связки, соединявшие кости, давно истлели, и потому похороненный здесь человечек обратился в бесформенную груду костей. Что же до куска ткани, свешивавшегося из ниши, то это, возможно, было посмертное одеяние покойника или даже саван. Я извлек ткань наружу, повертел ее перед глазами, но не заметил ничего любопытного. Спрятав ткань в карман с намерением позже еще раз обратиться к ней и рассмотреть повнимательнее, я вернулся к кучке костей, лежавших на полу. К стыду своему признаюсь, что я не испытал ни малейшего трепета, сходного с тем, какое всегда ощущал, наткнувшись на человеческие останки — даже если то были останки незнакомого мне человека. Стоя на четвереньках и рассматривая то, что некогда было человеком, но двенадцатикратно меньшим, нежели обычные люди, я чувствовал лишь отстраненное любопытство — и даже не чрезмерное. И любопытство это в большей степени питалось тем, что я в тот момент подумал: вот она, причина заброшенности храма, о которой мне поведал кормолап Гурго. По всей видимости, я нашел останки того несчастного, чей жизненный путь был пресечен в стенах храма рукой неизвестного мне злодея.

Тем не менее, я решил сохранить найденные кости до утра, с тем чтобы передать их Гурго или кому-нибудь из помощников кормолапа. Я аккуратно завернул неожиданную находку в носовой платок и положил сверток в дальний угол. Деятельность по проделыванию окон я решил приостановить, хотя это и вынудит меня еще одну ночь провести в духоте: прежде Гурго, по моему разумению, должен будет осмотреть образовавшуюся нишу. Осторожно водворив на место обе части разбившейся плиты, я закрыл нишу от посторонних глаз, после чего загасил светильник, чтобы лишний раз не расходовать дорогое масло, и растянулся на матрасе. Матрас был изготовлен по личному указу императора. На него пошли ровно шестьсот обычных лилипутских матрасов; тем не менее, он казался мне слишком тонким. К счастью, неровности пола, которые, возможно, представляли бы серьезное неудобство для лилипутов, были для меня совершенно неощутимы.

3

Значительную часть пространства моего жилища занимали собственноручно сделанные мною стол и табурет. Когда я беседовал с кем-то из посетителей, прочие, как правило, прогуливались по столу (а кое-кто катался по нему в карете или верхом), дожидаясь своей очереди. При этом некоторые признавались, что поверхность столешницы менее гладкая и ровная, чем, например, поверхность мощенной камнем дороги, ведущей от столицы к морскому побережью. Меня несколько уязвляли подобные заявления, ибо я гордился добротностью и тщательностью своей работы. Но я был вынужден признать: многие детали, прекрасно замечавшиеся маленькими человечками, были недоступны моему восприятию. Точно так же и поверхность, казавшаяся мне и внешне, и на ощупь идеально отполированной, воспринималась ими как весьма бугристая.

Так или иначе, по утрам меня обычно навещали не менее десятка знатных особ, главным образом придворных дам (что послужило однажды вполне смехотворным основанием поистине невероятных подозрений на мой счет; но об этом я рассказываю в другом месте). Иные из них являлись ни свет ни заря и терпеливо дожидались моего пробуждения. В сущности, меня не оставляли в одиночестве ни на мгновенье. Исключение составляло время завтрака. Великан, поглощающий пищу, вызывал отвращение у лилипутов. Впоследствии мне довелось убедиться в естественности такой реакции. Пока же я наслаждался покоем, поедая регулярно поставляемые к моему столу нежнейшие окорока и цельные говяжьи туши, запивая их восхитительным на вкус лилипутским вином. За завтраком я выпивал не менее двух бочек; впрочем, это составляло чуть менее нашей пинты.

Покончив с завтраком, я попросил одного из двадцати четырех слуг, убиравших остатки трапезы, передать ожидавшим меня посетителям, что не смогу уделить им должное время вследствие легкого недомогания, ставшего следствием вчерашнего холодного ветра с моря. Я объяснил, что мои чиханье и кашель способны причинить вред здоровью уважаемых особ, и потому предложил им перенести общение со мною на два-три дня.

Слуга быстро спустился со стола с помощью веревочной лестницы; через четверть часа он вернулся и сообщил о выполнении моего распоряжения. Вслед за тем, от имени остальной челяди, он попросил разрешения оставить меня па сегодня, ибо, как он выразился, их состояние здоровья является необходимым условием добросовестного обслуживания. Если, по его словам, они захворают из-за моей простуды, завтра обо мне некому будет заботиться.

Я позволил им удалиться, но лишь после того, как появится флестрин-наздак. Тогда упомянутый слуга самоотверженно согласился остаться, предложив отпустить остальных. Я же посоветовал ему дожидаться прибытия его превосходительства Гурго снаружи. Мое предложение пришлось ему по душе — насколько можно было судить по той поспешности, с которой он воспользовался веревочной лестницей.

Оставшись один, я положил перед собою платок с вчерашней находкой. В кармане брюк у меня лежала карманная подзорная труба. Выкрутив одно из увеличительных стекол, я вооружился им вместо лупы, чтобы приступить к осмотру загадочных костей. Как я уже говорил, вчера они не вызвали во мне чувства, сходного с тем, какое могли вызвать человеческие кости нормального размера. Поэтому побудительным мотивом к осмотру послужило любопытство, вполне простительное для корабельного хирурга. Появилась возможность тщательнее изучить внутреннее устройство лилипутского тела и понять, только ли размеры тела отличают нас друг от друга? Ответ на этот вопрос я поначалу пытался найти в лилипутских книгах. Но оказалось, что в этой стране существует категорический запрет на изучение устройства человеческого тела и даже на изображение костей и внутренностей.

Когда я развернул платок, череп откатился в сторону, подобно средних размеров бусинке. Взяв его двумя пальцами, большим и указательным, я задумчиво повертел его в руках. Нет, воистину мы с лилипутами слишком разные существа. Ничто в этом желтоватом шарике неправильной формы не вызывало в душе моей никаких чувств.

Я поднес череп к глазам и взглянул на него сквозь увеличительное стекло. В ту же минуту пальцы мои дрогнули, так что я едва не уронил рассматриваемый предмет. Ибо теперь-то я ясно увидел настоящий человеческий череп, бывший некоторое время назад вместилищем мыслей и суждений, подобных тем, которые зарождались в моей голове.

Вдобавок я понял, сколь поистине ужасной была моя находка — ведь этот человек, возможно, еще при жизни оказался злодейским образом замурован в стену!

Тотчас новая пугающая мысль пришла мне в голову. Вспомнив о том, что жилище мое некогда было лилипутским храмом, я тотчас вспомнил и об ужасном обычае человеческих жертвоприношений, присущем некоторым примитивным культам. Что я знал о лилипутской религии? Ничего, кроме невнятного рассказа о религиозном расколе между тупоконечниками и остроконечниками. Как в свое время сообщил мне кормолап Гурго, непримиримые враги не могли решить, с острого или тупого конца следует разбивать за завтраком вареное яйцо.

Более я ничего не знал о религиозных воззрениях лилипутов. Следовательно, можно было предполагать что угодно, в том числе и существование кровавых жертвоприношений сродни тем, с которыми столкнулись испанцы в Мексике.

Увлеченный изучением вечерней находки, я пропустил момент появления кормолапа. Потому меня застал врасплох его испуганный возглас:

— Куинбус Флестрин, что вы делаете?!

Я оторвался от изучения останков и поприветствовал Гурго. Он не ответил. Несмотря на мелкость черт, я ясно различал неописуемый ужас на его лице. Я успокаивающе улыбнулся, но на улыбку мою он ответил совсем странно. В руке его появился меч, он угрожающе выставил его вперед и в то же время осторожно попятился к краю.

— Если вы осмелитесь приблизиться ко мне, я позову на помощь, — объявил он тонким дрожащим голосом. — Учтите, на улице меня ждет эскадрон конных лучников. Они живо забросают вас отравленными стрелами.

— Что это значит? — растерянно прошептал я (тут следует отметить, что в разговоре с лилипутами я всегда стремился сдерживать громкость своего голоса, дабы не причинять им неудобства). — Что я такого сделал?

— Вы еще спрашиваете? — возмутился кормолап, не убирая своего оружия. — После того, как я застал вас за чтим отвратительным занятием? — при этом он указал острием меча на кости. — Какой ужас! А ведь я считал нелепыми слухи о вашем каннибализме!

Только теперь я понял причину его нелепого поведения. На столе валялись обглоданные мною за завтраком говяжьи кости. Кости, лежащие здесь же, были восприняты моим другом как часть чудовищной трапезы. К тому же, стоя внизу, он не мог окинуть взглядом весь стол, и распалившееся частностями воображение дорисовало чудовищную картину каннибальского пиршества.

Я постарался развеять его подозрение и рассказал, при каких обстоятельствах обнаружил останки. Поскольку я в свою очередь заподозрил лилипутов в принесении человеческих жертв, то некоторые детали осмотра были мною утаены от его превосходительства.

После моих объяснений лицо его превосходительства не только не прояснилось, но, казалось, омрачилось еще больше; правда, он убрал меч в ножны и принялся слушать меня с удвоенным вниманием. Я рассказал ему об уловке, которой я воспользовался, чтобы избавиться от присутствия слуг и посетителей. Гурго облегченно вздохнул. По его словам, особенности отношения лилипутов к смерти таковы, что публичное рассматривание останков умершего считается кощунством. К счастью, согласно мнению лилипутов, я человеком не являюсь, и значит, обнаруженные кости он видит как бы в одиночку. Я хотел было поднять его, но остатки недоверия заставили его превосходительство отказаться от моей помощи. Кормолап воспользовался веревочной лестницей. Поднялся он ловко и быстро, хотя время от времени я ловил на себе подозрительные взгляды флестрин-наздака. Всякий раз я успокаивающе улыбался ему, забывая о том ужасном эффекте, который оказывали на лилипутов мои огромные зубы.

Взобравшись на стол, Гурго приблизился к костям и присел на корточки перед ними. Что-то привлекло его внимание, он сначала наклонился к костям, затем резко выпрямился, спешно отошел на два шага и огляделся по сторонам. Я понял, что он ищет обнаруженную мною нишу. Наклонившись, я осторожно вынул разбитую по моей неосторожности плиту. Гурго заглянул в нишу, ступил внутрь. Ниша оказалась для него вполне просторной; во всяком случае, Гурго, осматривая ее, поворачивался без особых проблем. В двух или трех местах он что-то соскоблил со стены миниатюрным кинжальчиком. Затем его внимание привлекло нечто на полу, какая-то вещица, столь малая, что я не мог ее разглядеть. Подняв эту невидимую вещь, он поднес ее к глазам. Мне показалось, что на крохотном личике обозначилось выражение ужаса — уже знакомое мне по первой реакции его превосходительства на лежащие передо мною кости. Гурго быстро спрятал находку в карман, не говоря мне ни слова. Я, разумеется, не стал ни о чем спрашивать. Но бледность кормолапа меня удивила.

— Поднимите меня на стол, — потребовал его превосходительство.

Я услужливо подставил ему ладонь и осторожно поднял на стол. Здесь кормолап словно забыл о моем присутствии. Он принялся расхаживать по столу, заложив руки за спину и старательно обходя оказавшиеся точнехонько на его пути найденные мною кости. Видя, что Гурго никак не решится начать разговор, я заговорил сам.

— Ваше превосходительство, — осторожно начал я, — однажды вы сказали мне, что в этих стенах ранее располагался храм.

Кормолап остановился и повернулся ко мне.

— Верно, — ответил он. — И что же?

— Когда же я спросил вас, почему этот храм пришел в запустение, вы посоветовали мне никогда не спрашивать об этом.

Гурго молчал.

— Могу ли я предположить, что этот несчастный, останки которого я случайно нашел, имеет какое-то отношение к судьбе храма? — спросил я, стараясь говорить как можно тише.

Флестрин-наздак вздрогнул.

— Возможно, — ответил он после паузы. — Возможно. Видите ли, Куинбус Флестрин… Но только вы должны молчать о том, что я сейчас скажу… Так вот, видите ли, здесь, в этом храме несколько лет назад было совершено ужасное злодеяние. И ваше предположение совершенно справедливо, — он указал сначала на кости, а затем на нишу, — вот это, очевидно, следы того давнего злодеяния.

Разумеется, я хотел услышать подробности, а не только подтверждение моей собственной догадки. Но Гурго не дал мне задать нового вопроса.

— Прошу вас, — сказал он, — это очень опасная история. Верните на место каменную плиту. А теперь, — добавил он еле слышно, когда я выполнил его распоряжение, — спрячьте кости. Спрячьте так, чтобы их можно было незаметно вынести отсюда.

Я завернул обнаруженные останки в носовой платок и опустил в карман. Мне показалось, что Гурго при этом облегченно вздохнул.

— Куинбус Флестрин! — громко сказал он. — Его величество поручил мне проследить, чтобы вы ежедневно совершали прогулку вокруг своего жилища. Извольте же выйти и выполнить высочайший приказ, — при этом Гурго прижал обе руки к груди и выразительно несколько раз кивнул, так что я понял — он хочет рассказать мне о чем-то, максимально удалившись от стен бывшего храма.

— Да, конечно, — ответил я со всей поспешностью (мне не нужно было повышать голос — слуги снаружи прекрасно слышали меня, даже если я говорил шепотом). — Конечно, ваше превосходительство, я с радостью выйду на свежий воздух. И прошу передать его величеству мою искреннюю благодарность за заботу.

Когда мы, по мнению Гурго, отошли достаточно далеко от моего жилища, кормолап прежде всего попросил меня похоронить останки, покоившиеся в моем кармане. При этом он объяснил, что могила должна быть вырыта таким образом, чтобы скелет мог расположиться в ней вертикально, причем — вниз головой. На мой удивленный вопрос он ответил, что таков обычай, имеющий глубокий религиозный смысл.

— Надеюсь, вам известно, что Земля представляет собою плоский диск, — сказал флестрин-наздак. — В конце времен, когда случится светопреставление, она должна перевернуться. Потому-то мы своих покойников хороним в вертикальном положении вниз головой, чтобы при этом грандиозном перевороте они оказались в нормальном положении и смогли воскреснуть к новой жизни.