Восстание

Хайнике поднялся и медленно направился к двери. Несколько мгновений он стоял как вкопанный. Кругом было тихо. Когда-то он хотел послушать абсолютную тишину. Сейчас она как раз наступила. У него заломило даже в висках от полного отсутствия всяких звуков. Он сильным рывком распахнул дверь и, широко расставив ноги, встал на пороге в полной решимости насколько хватит сил противостоять врагу.

— Друг, Жорж! — воскликнул Ентц.

Хайнике не мог произнести ни слова. Сделав рукой какое-то неопределенное движение, он едва устоял на ногах. Ентц подхватил его и подвел к стулу.

Хайнике сел, вытер заплаканное лицо и проговорил:

— Я боялся, что придут они, чтобы сделать то, чего им не удалось сделать со мной в течение двенадцати лет… Ну, что нового в городе?

— Да все по-старому, как вчера и позавчера. Все знают, что война закончилась, но никто еще не осознал этого до конца. У многих такой вид, будто ничего не произошло.

— А что с Красной Армией?

— Вот уже три дня, как она стоит в тридцати километрах от города. Однако не похоже, что она войдет в город. Американцы расположились на западе, как дома. Это они превратили Вальденберг в «остров».

— А как солдаты? — спросил Хайнике.

— Солдаты хотят домой. Гестаповцы еще орудуют. Они приставили к солдатам нескольких офицеров. Да и местные власти еще прежние.

Они немного помолчали. В комнате стало темнеть. На фоне узкой полоски голубого неба тонкими струйками вился дымок из печных труб. Дневная теплота сменялась прохладой ночи. Чистое небо и тонкие струйки дыма делали город особенно уютным.

— А я вот в своей коляске…

Ентц перебил его:

— Нужна твоя голова, а ног-то у нас будет достаточно. Ну да ладно. У нас нет времени, чтобы часами выражать тебе наше сочувствие. Итак, что ты решил?

Хайнике растерялся. Он не знал, как ответить на вопрос Ентца. День, которого он ждал несколько лет, наступил так неожиданно и необычно, что буквально застал его врасплох. Хайнике, откровенно говоря, надеялся, что, когда в город придут американцы или русские, они-то и скажут, что делать.

— Черт побери! — выругался с досады Хайнике. — Неужели я впустую коротал все это время?

— Комендант еще командует городом, — возбужденно заговорил Ентц. — Ему помогает полиция. У зверья еще достаточно сил, чтобы перегрызть нам глотку.

Ентц вскочил и начал быстро ходить по комнате. Его негодованию не было предела. Он стучал кулаками по столу, топал ногами, качал головой и все время ходил.

Наконец Хайнике сказал:

— Иди и собери ко мне всех товарищей, кто остался в городе. Ты хорошо знаешь их, знаешь их адреса. Скажем, на половину десятого…

— Ты думаешь — их много?

— Нет, — ответил Хайнике, — я знаю, что нас единицы.

— Итак, собираемся у тебя?

— Или ты думаешь забраться куда-нибудь в горы?

— А что?

— А как же я? Может, ты понесешь меня туда?.. Собирай товарищей на половину десятого ко мне!

Хайнике проглотил свои таблетки, горькие, как полынь. Хотя он и не верил в них, но тем не менее глотал. Глотал для того, чтобы хоть как-то бороться с болезнью, одолеть которую было уже невозможно. Он проглотил бы их сейчас все, чтобы только к половине десятого иметь больше сил и не ощущать боли, однако вспомнил совет доктора Феллера — экономно расходовать лекарство: кто знает, когда он сумеет еще его достать.

Стемнело. Улицы окутала ночная мгла. Окна домов были тщательно зашторены. Казалось, будто весь город хочет спрятаться в темноте ночи.

7

Ничто не предвещало, чтобы среда, приходящаяся на 9 мая, ознаменовалась чем-то необычным. Городские власти продолжали верховодить, как и прежде. Полицейские находились на своих постах. Железная дорога, как обычно, перевозила пассажиров до ближайших деревень и обратно. Булочнику, как случалось частенько и в прошлом, опять не удалось сбыть свою недельную продукцию, а у мясника не было мяса, хотя постоянно лежала ливерная колбаса, у которой был такой вид, будто в нее подсыпали опилок. Молочные магазины были закрыты.

С наступлением темноты улицы будто вымерли. Лишь прохладный ветерок разгуливал по крышам, скользил, подобно скрипичному смычку, по телеграфным проводам, пытался ласково заигрывать с незакрытой форточкой и с флюгерами на крышах.

Тишина настораживала. Этому способствовали и затемненные окна, за которыми горел свет да щелкали переключатели диапазонов радиоприемников. Через два часа свет погас. На это никто не обратил внимания, ибо ограничения в подаче электроэнергии были в годы войны явлением обычным. Люди перешептывались меж собой, беседовали. Одни плакали, другие смеялись. В одном из госпиталей, где лежали триста пятьдесят четыре раненых солдата, штабной врач помогал появиться на свет ребенку. В эту ночь здесь умерли двое солдат. Семерых оперировали. В одном из особняков секретарша районного правления нацистской партии глотала с целью самоубийства снотворные таблетки, а ее шеф в это время тайком укладывал свой чемодан. Лисса Готенбодт возилась перед зеркалом с новой прической, а отец ее распивал самогон. В парке на одной из скамеек летнего театра шестнадцатилетняя девица прощалась с парнем греком, который принудительно был вывезен на работу в Германию, а теперь ранним утром следующего дня уезжал в Салоники.

Полутемный кабинет бургомистра освещали желто-медным светом четыре свечи, вставленные в массивный кованый подсвечник в форме свастики. В кабинете сидели двое — комендант города майор фон Штреллер и бургомистр Вальденберга д-р Рюссель.

Разговор у них пока что не клеился: не хватало той чопорности, которая в прошлом придавала их беседам видимость значимости и остроты. Фон Штреллер и Рюссель прощупывали сейчас друг друга, в чем раньше у них не было нужды, прощупывали осторожно, стремясь выявить друг у друга как можно больше слабых мест. У каждого из них в голове крутились, по сути, одни и те же мысли, но кто высказывал их раньше, тот оказывался в проигрыше. И хотя оба они находились на тонущем корабле, они не спешили захватить места в спасательной шлюпке, которая доставила бы их на берег. Вездеход Штреллера в полной готовности стоял возле ратуши. Он был до отказа заправлен и загружен необходимым провиантом. Еще два месяца назад был продуман до мельчайших подробностей и план побега д-ра Рюсселя. А сейчас они сидели потому, что не знали, как удрать с «острова» Вальденберг.

— Дорогой доктор, — сказал наконец майор фон Штреллер, — я сделал все, что в моих силах. В городе возведены укрепления, подчиненное мне войско находится в постоянной готовности. Но я опасаюсь разлагающих явлений, которые могут решить исход боя, если ему вообще суждено состояться. Верховное командование капитулировало, и солдаты знают об этом. Я по закону тоже должен присоединиться к капитуляции и поэтому передаю судьбу города в ваши руки.

Доктор Рюссель заходил взад-вперед по комнате. Заложив руки за спину, он нервно теребил пальцами. Дойдя до окна, на мгновение останавливался, а затем делал резкий поворот. Казалось, будто он специально на мгновение останавливался у окна, чтобы ухватиться за какую-нибудь мысль.

Расхаживая при свете свечей, он парировал:

— Господин майор, я ничего не понимаю в военных делах. Я всю жизнь был против применения силы. Но я знаю, что мы потеряем город лишь тогда, когда его сдадим. Вы сдаете Вальденберг, причем сдаете без причины!

— При благоприятных обстоятельствах я могу удерживать город только два часа, — произнес фон Штреллер тоном, явно рассчитанным на сочувствие.

— От внешних врагов? Русских или американцев?

— От русских, — подтвердил фон Штреллер. — От американцев — дольше: ведь они будут наступать не сразу, сначала наверняка превратят город в груды развалин.

Рюссель, как бы защищаясь, поднял руки.

— Рассудок подсказывает нам, — фон Штреллер встал, потянулся и продолжал патетически, — спасать материальные и духовные ценности города!

Доктор Рюссель был явно неудовлетворен. Сердитый и угрюмый, он зашагал мимо простоватого майора с еще более надменным видом. Рюссель обдумывал одну идейку, которую хотел теперь (раньше это казалось ему просто нелепым) осуществить с помощью фон Штреллера.

Рюссель говорил медленно, делая большие паузы, во время которых он останавливался и пристально смотрел на фон Штреллера:

— Рассудок подсказывает нам и другое — спасать себя! Защищать город! Защищать его от внутреннего врага! Вы меня понимаете? А с этим врагом вы можете вести борьбу в течение недель. У вас же есть войско! Надеть на солдата вместо робы серого цвета робу зеленую, синюю или, если хотите, желтую — дело получаса. Вы получите подкрепление! Что вам нужно еще? Полномочия?

Майор фон Штреллер вроде бы кивнул головой. Доктор Рюссель решил, что у майора и до него были подобные мысли.

— Мой дорогой доктор, я не хочу лезть в петлю в самый последний момент, — заметил фон Штреллер.

Рюссель сел, расстроенный и озабоченный. Свет от свечей четко разделял комнату на светлую и темную половины. Майор фон Штреллер оказался в тени, Рюссель — на освещенной половине.

— Я хотел бы позаимствовать у вас, — заискивающе проговорил фон Штреллер, — гражданский костюм.

— Что такое? — переспросил Рюссель, сделав вид, будто не понял.

— Я хотел бы переодеться. Из серой робы переодеться в робу темно-синего цвета, из одной шкуры вылезти, а в другую влезть.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь! — отчеканил Рюссель.

Не попрощавшись, майор фон Штреллер твердой походкой направился к выходу.

Доктор Рюссель подождал, пока Штреллер спустился по лестнице. Лицо его стало бледным, осунулось. Он машинально потянулся к телефону и набрал номер ландрата д-ра Каддига.

— Я хотел бы проинформировать вас, — доложил он, — что майор фон Штреллер сбежал. В городе спокойствие и порядок. Какие у вас будут указания, господин ландрат?

— Действуйте самостоятельно, сообразуясь с обстановкой, — посоветовал Каддиг.

Рюссель уселся поудобнее, положив ноги на стоявший рядом стул, и погасил свечи. Вскоре он задремал, однако то и дело просыпался от каждого незначительного шороха на улице. Утром он чувствовал себя окончательно разбитым.

8

Вечером 9 мая десять тысяч солдат разгромленной немецкой армии, опасаясь натолкнуться на части советских и американских войск, еще бродили небольшими группами под Вальденбергом, абсолютно не понимая, как это война может считаться законченной, если оккупировали еще не всю территорию рейха. Вечером 9 мая Альфонс Херфурт, совершавший во главе двадцати солдат-танкистов марш из Богемии, вышел к подножию Хеннеберга, вступив на территорию Германии.

Позади остался высокогорный лесной массив, по которому они шли несколько часов. Слева и справа от дороги рос густой сосняк высотой в два человеческих роста. Сосняк никто никогда не вырубал, и в его густом лапнике свободно могли укрыться двадцать солдат.

Херфурт остановился и поднял руку:

— Я чувствую запах дыма. — Он развернул карту, всмотрелся в нее, и его глаза засветились хитрой улыбкой. — Слушайте-ка, люди! Рядом с нами дома! Мы имеем возможность вновь забраться под крышу. Как, не против?

Вопрос был излишним: конечно, всем хотелось этого. Кроме того, если уж Херфурт вбил себе в голову переспать в постели, то так это и будет. Солдаты разделились на четыре группы и скрылись в зарослях высокого сосняка.

Херфурт пошел по лесной тропинке один. Шел медленно, осторожно. В начале просеки, притаившись за редким кустарником ежевики, он начал всматриваться в дома, из печных труб которых вился дымок. Херфурт прищелкнул языком, поднялся во весь рост и направился к дому в центре села. Он шел лисьей походкой, наблюдая за окнами дома. Никого.

— Э-ге! — подал он голос.

Через некоторое время открылось окно. В нем показалась женщина. У нее было молодое лицо, начинающие седеть волосы. Одна прядь волос упала на лоб.

Херфурт приказал:

— Спуститесь вниз и откройте нам!

Женщина в окне как бы замерла.

— Ну? — произнес Херфурт тоном, который мало чем отличался от угрозы.

Когда женщина закрыла окно, Херфурт повернулся и пробежал глазами по опушке леса. Он остался доволен: солдат не было видно, хотя он знал, что все они следят за ним. Стоило Херфурту поднять руку вверх, как они начали вылезать из своих укрытий.

Женщина стояла уже в дверях дома. Глядя на нее, нельзя было сказать, что она испугалась. Руки она держала за спиной, голову немного наклонила вперед. Это была симпатичная женщина, выглядевшая намного моложе своих лет.

— Откуда это вы? — спросила она.

— Прямо с войны, — ответил, ухмыляясь, Херфурт. — Как звать-то?

— Шернер.

Херфурт скорчил гримасу:

— Так звали нашего последнего генерала. Он вам не сродни?

— Нет.

— А по имени как?

— Элизабет, — ответила с улыбкой женщина.

Он отстранил ее от двери и вошел в дом. Пройдя коридор, стены которого были выложены мозаичными плитками, Херфурт оказался перед второй дверью, ведущей в просторную кухню. Там стояли огромная плита и оттертые добела стол со скамейкой. Кухня казалась темной. В ней было всего одно окно, из которого просматривалась просека. Херфурт сел. Солдаты топтались у входа в дом. Херфурт подал им знак рукой, и они отошли в сторону. В кухню он позволил войти лишь женщине.

— Садись, Бетти, — проговорил он покровительственным тоном.

Она не села.

— Мы остановимся здесь. На одну ночь, может, пробудем еще и день. Ты приготовишь нам что-нибудь поесть! — распорядился Херфурт и, повернувшись к солдатам, скомандовал: — Через сорок минут строиться на жратву!

Он сидел на скамейке, потягивался и поглядывал на огонек старинной керосиновой лампы. Женщина стояла и, облокотившись на плиту, разглядывала его.

— Что это стало с вами? — с удивлением спросила она.

Херфурт промолчал. Он лишь часто заморгал глазами. У него был нюх, как у собаки-ищейки. Херфурт мог безошибочно определить, можно доверять человеку или нет. В присутствии же женщины им овладевало такое чувство, будто он попадает в ловушку. Вот и сейчас он не мог сказать, нравится ему эта женщина или нет. В ней привлекательность сочеталась с личным достоинством. А он терпеть не мог людей самолюбивых, хотя и умел восторгаться красотой. Он сидел не двигаясь, и только частое моргание глаз выдавало его нервное возбуждение.

— Бандитами вы стали, — ответила сама себе женщина.

Херфурта передернуло. Элизабет Шернер резко повернулась к плите и пододвинула кастрюлю ближе к огню. На плиту плеснулась вода, зашипела. В этот момент Херфурт вскочил. Его шагов не было слышно. Он умел подкрадываться к человеку и бесшумно устранять его. Элизабет Шернер почувствовала за спиной его дыхание. Херфурт схватил ее за руку и резко вывернул. Затем с молниеносной быстротой схватил другой рукой за подбородок и откинул ей голову назад. Женщина задыхалась, глаза ее, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Она даже не успела закричать. Да и кто бы помог ей? Херфурт выпустил ее из своих рук и резко ударил по лицу.

— Это за бандитов, — пояснил он.

Так же бесшумно, как он оказался возле нее, Херфурт вновь сел за стол, сделав вид будто ничего не произошло. Элизабет Шернер убрала со лба прядь волос. Ее тошнило. Болел правый глаз. На подбородке она все еще ощущала вмятины от его пальцев. Все в ней буквально кипело от злости, но женщина сумела взять себя в руки. Ей было горько сознавать свою беспомощность.

— Русские здесь были? — спросил Херфурт.

Она покачала головой.

— Ты живешь одна?

— С отцом.

— Где он?

— В Вальденберге.

— Когда вернется?

— Скоро.