Дом колдуна

— Испорчу салон, — пригрозил я, — сам будешь отмывать.

— Что, так плохо? — Глеб покосился в мою сторону. — Может, тебе помочь как-то?

— Если у тебя нет скверны с собой, то ничем не поможешь. А у тебя ее точно нет.

Да и скверны сейчас надо много — кубиков десять, не меньше. Но таскать ее с собой… это все равно что носить в кармане ртуть. Скверна — вещь такая, ускользающая: из-под любой крышки пытается просочиться, из любой банки сбежать. Стоит оставить без присмотра — и вот уже ее нет. Поэтому просто так с ней в кармане не подходишь.

Двигатель грозно взвыл, когда Глеб выжал педаль газа вообще на максимум. Да блин, экстремал хренов!

— Смерти моей хочешь?

— Ты же знаешь, не хочу, — отозвался друг, — поэтому и гоню!

— Какая же у тебя раздолбанная логика!

— Какая есть! — парировал он.

Все — слова мне тратить надоело. Не понимаешь по-хорошему, поймешь по-простому. Пусть свою душу из-за твоей я почти не чувствовал, зато твою ощущал прекрасно — и сейчас мне ничего не мешало на нее хорошенько надавить. Следом его нога послушно дернулась и нажала на тормоз, сбавляя скорость.

— Понял, понял, — мигом отреагировал Глеб, замедляясь уже и сам. — А тебе нечего силы тратить, и так выглядишь как труп!

Я и чувствовал себя примерно так же. Хотя не тебе, конечно, про трупы говорить.

Пейзаж за окном тем временем сменился: и теперь, насколько хватало глаз, все пространство занимали щедро засеянные поля. А вдалеке виднелись мощные белоснежные стены Павловского молочного комбината — нашей семейной гордости. Да, пусть мы и не были аристократами в черти каком колене, зато карман не опустевал.

Что отлично демонстрировало село Павловка — часть обширного семейного поместья Павловских. Все дороги были отлично уложены, по обе стороны мелькали крепкие коттеджные домики. Во всем чувствовались достаток и уют — потому что у всего вокруг был добрый хозяин. И хотя крепостное право уже давно сменил вольный найм, поселяне сами в знак уважения называли отца Глеба барином — традиции из людей так легко не выкинуть.

Смартфон в кармане задергался, уведомляя о новом сообщении. Однако прочитать его мне не удалось — оно было удалено сразу же после отправки. И теперь в окошке непрерывно мигал значок, извещая, что дядя Николай пишет новый текст. Пишет и стирает, и снова пишет, и снова стирает — что же такое важное он хочет мне сказать, что не может подобрать слов? С этим у него обычно нет проблем.

Пока следил, как дядя набирает свое бесконечное сообщение, я и не заметил, что машина съехала на обочину и остановилась. Глеб молча повернулся ко мне, весь какой-то растерянный.

— Почему встал? — спросил я.

Не говоря ни слова, он протянул мне свой смартфон. На экране горели два сообщения от его отца — явно отправленные в перерывах между его потугами что-то написать мне. Оба лаконичные — всего на пару слов. Первое:

“Костя с тобой?”

А следом еще одно:

“Дядя умер.”

И все — всего два слова. Большего и не надо — дядя был всего один. В памяти непрошеными образами всплыли жесткие темные волосы, равнодушный взгляд холодных черных глаз и чуть хрипловатый резкий голос.

Ты — жалкое разочарование…

Взаимно.

— Какая трагедия, — сухо заметил я, возвращая другу смартфон.

— Ты точно не расстроен? — осторожно уточнил Глеб.

— Чем? Да я его толком и не знал.

В окошке чата моего смартфона снова мигал значок — дядя Николай опять набирал и опять стирал слова. Хотя мог бы и мне прислать то же самое. Что бы изменилось?

Я отправил сообщение сам.

“Я уже знаю.”

На долю мгновения в чате наступила тишина. А затем пришел ответ — на этот раз слова у него нашлись легко. Держу пари, он даже выдохнул.

“Срочно приезжайте домой. Есть разговор.”

Глеб, молча косившийся на мой экран, тут же завел двигатель, и машина вновь продолжила путь. Стараясь меня больше не раздражать, он ехал осторожно и уже не разгонялся. Я же закрыл глаза, только сейчас поняв, что теперь он умер окончательно. И кажется, уже зная, о чем будет разговор. В тех кругах, где он вращался, дела делались быстро. И то, что ему принадлежало, оставлять без хозяина было нельзя.

Ep. 03. Дом колдуна (III)

Все вокруг уже затянула вечерняя мгла, когда наш внедорожник подъехал к семейной усадьбе Павловских — роскошному трехэтажному особняку с золотыми барельефами на окнах. Дядя Николай даже не скрывал, что, когда делал ремонт, вдохновлялся Зимним дворцом. Кто же не хочет жить во дворце?

В сопровождении заметно притихшего Глеба я сразу направился к хозяину дома, отложив прием скверны на потом. Больше тошнить от этого вечера уже все равно не сможет. Дядин кабинет находился на последнем этаже в самом центре здания, выходя окнами на все владения. Дядя Николай любил видеть все, что ему принадлежит. Кто за это осудит?

Массивная дверь, которую хозяин обычно запирал, сейчас, словно в ожидании, была приоткрыта. В белоснежном кожаном кресле за дубовым столом сидел отец Глеба — чуть более строгий и мрачный чем обычно. В кресле попроще расположился его поверенный, и оба нетерпеливо гипнотизировали дверь. И оба вскочили, как только я переступил порог, как будто пришел какой-нибудь важный чин. Или это они так пытаются подчеркнуть исключительный трагизм момента? Я знал, что дядя Николай скажет еще до того, как он начнет — в каком-то смысле он был предсказуем.

— Мои соболезнования, — коротко выдохнул он.

— А вы мои, — кивнул я в ответ.

В конце концов, это у него умер младший брат, а не у меня. Дядя говорил, что когда-то в детстве они даже были дружны. Хотя я не представляю, как можно дружить с таким человеком.

— Сильно расстроен? — спросил дядя, пристально вглядываюсь в меня.

— А вы?

— Ну, это сложный вопрос… — неопределенно протянул он и уселся обратно в кресло.

На самом деле вопрос был очень простым. А вот ответ, пожалуй, не очень.

Поверенный опустился на свое место следом за хозяином, а потом по другую сторону стола уселись и мы с Глебом в мягкие кресла для особо важных гостей — а других тут и не бывает. Несмотря на то, что позвали нас для беседы, на некоторое время в кабинете повисла тишина. Дядя Николай продолжал внимательно смотреть на меня. Как и в своих сообщениях, он хотел что-то сказать и не мог подобрать слов.

— И как это случилось? — спросил я, чтобы прервать эту давящую тишину.

— Самоубийство, — коротко ответил дядя.

И снова повисла долгая пауза. Вот как. Детали сейчас выяснить не хотелось. Возможно, позже. Ну а что касается причин… Есть ли мне до них хоть какое-то дело? Умри первым я, а не он — он бы даже и не заметил.

— И когда это случилось? — спросил я, вновь разрушая тишину, которая, как саваном, окутывала кабинет.

— Говорят, около двух недель назад, — без эмоций отозвался дядя.

— А чего сообщили только сейчас? — подал голос Глеб.

— Когда узнали, тогда и сообщили, — мрачно отрезал хозяин кабинета.

А раньше, получается, его никто и не искал. Две недели — и никто и не заметил, что тебя не стало? Стоило ли это всех твоих усилий?

Тишина опять окутала все вокруг. За окном уже все захватила чернота — густая и непроглядная, прямо как она, Темнота. У каждого колдуна с ней свои отношения. Одни считают ее другом, другие — помощницей, третьи — слугой. Ему же она была любовницей — единственной, кто его волновал в целом мире.

— Ладно, — на этот раз прервал молчание дядя Николай, — приступим к делу. Давайте покончим с этим сейчас…

Покончим с этим сейчас… Ну вот и все, чего он заслужил в семье, которая когда-то готова была его любить.

Дядя молча взял со стола уже изрядно помятый конверт, который явно долго крутил в руках, и все так же молча протянул мне. Тяжелое пожелтевшее письмо, судя по виду, хранилось в ящике стола не один год. Сзади имелась не вскрытая сургучная печать, а над ней таким знакомым корявым почерком, словно писавшему не было дела до всех, когда он это царапал, было выведено: “Последняя воля. Вскрыть в случае моей смерти”. Я поднял глаза.

— А что еще не открыли?

— Думал, — помедлив, отозвался дядя, — это захочешь сделать ты…

Или просто вы все боялись, что из конверта вдруг вылезет какое-нибудь чертово проклятие? Вас-то всех проймет, а мне не страшно — максимум пальцы обожжет. Вряд ли он оставил бы что-то смертельное — хотя это было бы иронично.

Взломав сургуч, я достал из конверта желтый сложенный пополам листок и с легким хрустом развернул. Внутри косыми рядами шли накорябанные все тем же небрежным почерком строки. Я пробежался по ним глазами, и уже после первой меня опять начало тошнить — как не тошнило уже давно. Что я вообще делаю в этой комнате?

Сложив листок, я молча протянул его поверенному. Пусть читает сам. В конце концов, это — его работа. Тот развернул записку и, слегка прочистив горло, зачитал вслух:

— Последняя воля Григория Марковича Павловского… — и тут же растерял всю бодрость, пробежавшись по строкам дальше. — В связи с отсутствием подходящего наследника, мой дом и все принадлежащее мне имущество перейдут к тому, кто сможет справиться с моим домом. А до тех пор права на распоряжение всем переходят моему брату, Николаю Марковичу Павловскому…

А внизу стояла корявая подпись. И все — больше ни слова, ни единой приписки. Повисшая пауза длилась долго — не меньше пары минут. Даже Глеб молчал. Обычно болтливый, сейчас он сидел рядом и растерянно скользил глазами по комнате — и даже в мыслях не нарушал тишину.

Нарушил ее ящик стола, который хозяин кабинета отворил с протяжным скрипом. Достал оттуда бумагу и протянул мне.

— Это доверенность. На твое имя.

О, дядя Николай ко всему подготовился — как предусмотрительно с его стороны. Получается, он и ждал примерно такой последней воли. Или как это лучше назвать? Последнего плевка?

— Думаю, — дядя перехватил мой взгляд, — будет лучше, если ты съездишь туда и сам решишь, что делать с домом. Савелий уже на месте и поможет тебе со всем разобраться.

— А чего Савелий сам-то не может? — все-таки не выдержал Глеб.

Его отец резко повернулся к нему.

— Мал еще дерзить! — а затем, вновь поймав мой взгляд, вернулся к прежнему тону. — Думаю, это твое право решить судьбу этого дома и всего, что в нем.

Доверенность покачивалась в воздухе. С самым серьезным видом дядя протягивал ее и ждал, что я возьму. А чего бы ждал он? Будь его воля, он бы даже не пустил меня в этот дом. Вот только его воли уже больше не будет — эта была последней.

Я вытянул руку и взял бумагу. Дядя Николай, казалось, облегченно выдохнул.

— Это — полная доверенность на все, — пояснил он. — На все имущество. Дом, вещи, мебель, ценности, машины в гараже. А также все его счета. Все теперь принадлежит тебе…

— Речь только о праве распоряжения, — тактично напомнил поверенный.

Ну вот куда ты-то лезешь?

— Спасибо, мы уже все поняли, — сухо произнес я.

Он поймал мой взгляд и так же тактично, как подал голос, проглотил язык.

— В любом случае, — невозмутимо продолжил дядя, — ты можешь делать с этим все, что хочешь.

— Все что угодно? — уточнил я.

— Да, — кивнул он. — Я не буду вмешиваться. Как посчитаешь нужным, так и поступай. Можешь продать права, а можешь сам подыскать дому нового хозяина. Как решишь. Все теперь на твое полное усмотрение.

Я молча свернул доверенность и убрал в карман. Интересно, а он в гробу от такого не перевернется? Хотя нет, не перевернется: колдунов же не хоронят — их сжигают. Разве что прах по урне начнет летать.

— Просто прими наиболее выгодное решение, на твой взгляд, — напутствовал хозяин кабинет. — И пусть твоими мыслями руководит выгода, а не обида… И еще, Костя, — помедлив, добавил он, — лучше будет, если ты отправишься туда как можно скорее…

Дальше можно и не пояснять. Я и сам отлично понимал, что такой дом без присмотра оставлять надолго не стоит.

— Поеду завтра утром.

Дядя в очередной раз облегченно выдохнул.

— Ну вот и хорошо.

— И я тоже поеду, — заявил сидящий рядом Глеб.

— Да кто бы сомневался, — ворчливо отозвался его отец. — Бездельник!.. Чтоб в столице себя нормально вел! — строго погрозил он пальцем. — Услышу слухи какие, приеду и голову оторву!

— Да чего тянуть-то, — хмыкнул друг, — сразу и оторви!

— Все, уйди с глаз моих!.. И, Костя, — дядя повернулся ко мне и мигом сменил тон, — хорошей дороги!

Кивнув, я поднялся и направился к двери. Глеб зашагал следом.

“По-моему, отче ко мне несправедлив, — тут же раздалось в моей голове. — Не то что к тебе… Как ты это делаешь? По-любому, твои темные силы!”

“То есть ты у меня спрашиваешь, как наладить отношения с отцом? — мысленно хмыкнул я. — Ты же знаешь, я в этих вопросах не эксперт.”

Не успели мы выйти, как дверь распахнулась, и порог переступила миловидная девица в белом переднике поверх голубого платья в мелкий цветочек, ловко орудуя подносом, на котором стояли фарфоровый кофейник и чашки.

— Кофе для барина… — проворковала она и плавно поплыла к столу.

Толстая светлая коса игриво шлепала по бедрам, которые были мне незнакомы — как и ее лицо. Раньше среди сенных девок я ее не видел.

“Ммм… новенькая, — протянул Глеб, смотревший на красотку, как охотник на дичь. — А хороша…”

“Да, неплоха,” — согласился я и, выходя из кабинета, бросил взгляд на огромный белый бант, болтавшийся на стройной талии сзади, словно перевязывая ее как подарок.

Слегка наклонившись, будто напоказ нам, девчонка как раз расставляла чашки по столу — прекрасно понимая, что если стариков интересует кофе, то нас — десерт.