Шагая в глубину

На фоне уходящих темных туч кто-то невидимый ел прямо в воздухе кота. Из широко раскрытой пасти капала густая кровь. Зазвенели об камни брошенные на землю вилка и нож.

Я задумалась на мгновение. И окатила дергающуюся в воздухе тушку водой из только что закипевшего чайника. Раздался дикий кошачий вой, и я быстро захлопнула окно. Из зеркала на стене раздался смешок.

Поставила на стол широкую низкую чашку, налила в нее холодного молока. Положила рядом пару котлет на блюдечко. Снова поставила кипятить воду для чая. Как раз в этот момент раздалось неторопливое царапанье по двери. Максимально противный звук. Пошла открывать, по пути сердито отвернув зеркало к стене.

— Хочешь извиниться?

Черный кот на пороге удивленно округлил глаза. Мы помолчали, играя в «гляделки».

— Ну так?

— Ты кто такая? Я вообще-то знакомиться пришел.

— Так себе способ знакомства!

— Уж какой есть! Сама-то… Видит, что котик страдает, и что, попыталась помочь? Нетушки. Кипятком залила! Что ж ты за зверь такой?

— А я тебя уже видела. Второй раз на моих глазах страдаешь. Эффект становится слабее, понимаешь ли.

— М-да?

Кот задумчиво осмотрел меня с ног до головы. Вздохнул.

— Нет, никак не вспомню. Но все-таки. Я что, даже моральной компенсации никакой не получу за ожоги всего тела третьей степени? — он демонстративно окинул взглядом лоснящуюся шерсть.

Я поджала губы и отошла с прохода.

— Проходи, гостем будешь.

X

— …Ну и вот, пришлось попотеть, чтобы освободиться. Да что там освободиться — вот выбраться потом с острова это сложнее. А уж как я торопился, как торопился, чтобы слухи пойти не успели! Как же потом в глаза родне смотреть, если тебя как собаку на цепь посадили?

В окошко давно заглядывал тоненький месяц, а мы с котом допивали очередную чашку: он — молока, я — чая с мятой.

— Еще кружечку?

— Да, пожалуй. И мне тоже пару листиков мяты брось.

— Так и очень долго тебя не было? — я снова зажгла огонь под чайником.

— Точно я тебе не скажу… — он что-то подсчитывал в уме, помахивая хвостом. — Нет, вообще никак не скажу. Но когда я уходил из деревни, детей у Танечки нашей еще только трое было. А тут возвращаюсь — столько новостей! И пополнение у нас. Вот и брожу по округе, знакомлюсь со всеми. Смотрю, можно ли с кем из новеньких общаться по душам.

Я достала из холодильника кусочек запеченной рыбы и положила на давно опустевшее блюдце. В воздухе повис призрачный звук мурлыканья.

— А то, может, у тебя и валерьяночка найдется? У меня ведь еще истории и только для взрослых есть. Весеееелые… Всю ночь рассказывать можно. И не одну. Я вижу, подушечка у тебя на подоконнике лежит, удобная, так и манит подремать.

XI

Во дворе опять бурно разросся дурман. Вот только-только была аккуратная клумба возле забора, а за одну ночь дотянулся почти до дома. Я вздохнула.

«Когда-нибудь мне надоест его обрезать, и повешу табличку над воротами «Дурманные кущи».

На улице едва светало, а я, кутаясь в плед, методично обрезала пышущие здоровьем побеги. Стебли с листьями в одну кучку, цветы — в другую, потом обменяю на что-нибудь. Поросль медленно, но верно отступала.

— Давно лежишь, деточка?

Я проснулась, испуганно подскочила и запуталась в пледе. Соседка с улицы Пшеничной неодобрительно смотрела на меня сверху, держа в руках корзинку со свежими пряниками и пирогами.

— Здравствуйте, Лидия Федоровна. Да я только вышла проредить дурман. Видимо, слишком рано вышла, не выспалась.

Старушка молча оглядела двор. Я тоже посмотрела по сторонам — дурмана не было. Вообще. Даже возле забора. Только я, сидящая на дорожке, и нож рядом.

А еще не было плюща, обвивавшего стены дома; ярко-красных яблок на ветках яблони; полянки мелких маков перед двором; сорочьего гнезда на дубе… Меня словно обдало ноябрьским холодом, несмотря тепло и летнюю зелень вокруг.

— Это нормально, что что-то просто пропало из моего двора единым моментом?

— Понятие нормальности относительное. Хорошо, что ты сразу мне не понравилась. Не жить тебе здесь, девочка.

Я осталась растерянно смотреть на закрывшуюся за ней калитку.

XII

День праздника наступил быстро и неожиданно. С утра пораньше на улице начался шум. Дети радостно носились, кричали и дразнили собак. Мужчины смеялись и звенели рюмками. Женщины суматошно прихорашивались.

Я, последний раз глянув в зеркало и поправив платок на плечах, вышла из дома. Одежды у меня вообще немного, а уж «на выход» и вовсе нет. Платок пришлось выменивать опять же у Дмитрия Егоровича. Два ведра грибов за него отдала. Еще и собирать быстро пришлось, чтобы перехватить заказ у другой жительницы деревни. Но устоять не смогла — мне показалось, что он выглядит как узор из горящих на ночной поляне цветов. Потом месяц ходила, оглядывалась, чтобы не прокляли из-за угла.

По дороге на ярмарку на всякий случай огляделась еще несколько раз. В вопросах одежды и аксессуаров женщины мстительны.

Ярмарка в этот раз проходила не на огороженной площадке, а на поляне недалеко от озера. Под накрапывающим дождиком местные жители заинтересованно бродили между рядов с товаром. В центре играли бродячие музыканты, и веселый ритм мелодии задавал настрой всему празднованию. Я осмотрелась, и взгляд зацепился за миниатюрную девушку, сидящую на капоте яркой красной «семерки». Она стучала ладонями по коленям в такт музыке, а я вспоминала, где видела ее в прошлый раз.

Лет сорок назад мы с мужем отправились отдохнуть на море. Не купаться, нет. С возрастом этого хотелось все меньше. Планировали просто погулять в курортном городке и подышать морским воздухом. И как-то забрели в порт. Такой себе райончик, грязный, серый, неустроенный. Там нам навстречу попалась молодая девушка. Белая кожа, длинные русые волосы, серые глаза. Она была одета в странные свободные одежды серого, бежевого и белого цветов. Улыбалась и рассказывала о своем боге. Сектантка, конечно, но обаятельная. Говорила, что по-настоящему счастлива стала, придя в лоно церкви. Мы из вежливости остановились на минутку ее послушать.

Сейчас она в джинсах и берцах улыбалась одному из громил, стоящих рядом с машиной. Я прищурилась, разглядев острые акульи зубы в ее улыбке, и пошла дальше. Интересно, как долго жили те, кто вступал в ее секту?

XIII

— У меня, девушка, только редкие артефакты. В единственном экземпляре. Не проходите мимо так быстро.

Мужчина лет пятидесяти поправил потрепанную шляпу-федору и перекинул сигарету из одного уголка рта в другой.

— Смотрю, бесцельно шагаете. Не приглядываетесь. Не прицениваетесь. Очень зря.

— Да я погулять просто пришла, — улыбнулась. — Жду вечерний праздник.

— А вот в детстве вам ведь нравились рынки.

— Они всем детям, наверное, нравятся.

— Не всем.

Продавец взял со стола, заваленного вещами, стопку старых фотографий и начал их перебирать. Молча протянул мне одну.

На снимке я была еще ребенком. С родителями мы ездили в горы. Я смутно помнила этот день. Помнила одежду, в которой была. Но совершенно точно никогда не видела этой фотографии. От иррационального ужаса поползли мурашки по коже.

— Потерянные и забытые фотографии, — ответил мужчина на мой удивленный взгляд. — Они все приходят ко мне. Ваших у меня еще несколько. Купите?

Он веером протянул мне фотографии, а я только качала головой, делая мелкие шаги от прилавка. С карточек смотрели на меня родные и близкие, молодые, улыбающиеся, любящие.

XIV

День постепенно шел к вечеру.

— Ну как, купил что-нибудь? — хлопнула Макса по плечу.

Он обернулся и кивнул, показав странную черную деревяшку, которую держал в руке.

— Мне сказали, этим свистком можно открыть преисподнюю. Но пока я во время свиста вижу только картинки из своей головы, спроецированные на облака.

— Может нужно сделать что-то еще? — Я вытянула шею, чтобы разглядеть свисток. — Или начать получать удовольствие от фантазий. А потом откроется тебе преисподняя. Типа как расплата за воплощенные грезы.

Парень пожал плечами.

— Медовуху будешь?

— Буду.

Он протянул мне кружку с подогретым напитком. Я вдохнула пьянящий пар.

— Спасибо. А зачем тебе вообще в преисподнюю?

— Посмотреть, не более того. Со стороны. Скучно тут.

Я удивленно вскинула брови, но промолчала. Макс вечно пропадал где-то по лесам и оврагам. Приносил с собой невиданных зверей. Засадил двор ядовитыми растениями. Уходил на неделю жить с русалками. Прокопал подземный ход куда-то из своего подвала и пропал на несколько месяцев. Пил изменяющие сознание зелья с нечистью на ночном перекрестке. И все еще скучно.

На самом деле, он мой любимый сосед. Всегда может показать что-нибудь интересное и не доставляет никаких неудобств. Поэтому, когда он просил, я поливала растения у него во дворе. Тот еще квест.

— А когда мы уже пойдем к озеру? Я первый раз на этом мероприятии.

— Когда появится корабль. Скоро уже.

XV

Корабль оказался летающим. Тяжелые облака как-то незаметно сложились в раздувающиеся паруса, и вокруг началась суета.

Музыка ускорилась, стала более ритмичной, и в дальнем конце поляны кто-то запел песню, слова которой у меня разобрать не получилось. Празднующие подхватывали пение и, пританцовывая, вливались в общий поток, двигающийся в сторону берега. Макс уже растворился в толпе. Я перехватила ближайший факел и поспешила присоединиться.

Темно-серый, клубящийся грозовыми тучами корабль завис над водой недалеко от берега озера. В сумерках ярко сверкали горящие на нем огни фонарей.

А потом у меня перехватило дыхание — с борта прыгнул в воду ребенок. Потом еще один. И еще. Каждого встречали приветственными вскриками и аплодисментами.

Малыши выбирались на берег, где их кутали в покрывала и угощали горячим чаем. Шесть человек. Четыре мальчика, две девочки.

Я заметила отблеск влажной кожи под деревьями и поспешила спуститься к воде.

— Марин? Ты здесь?

Пара русалок весело помахали мне, а из-за спины раздался голос подруги:

— Здесь-здесь, чуть не наступила на меня.

— Прости, не заметила в темноте, — я присела с ней рядом на корень старой ивы. — А что это за дети?

Марина вздохнула, заглянула в свой кубок с вином.

— Самоубийцы.

— Дети?

— А что ты думала? Что с крыш прыгают и в сарае вешаются только взрослые?

Я ошеломленно смотрела в Маринкино неожиданно суровое лицо.

— Самоубийцы попадают на облачные корабли. И потом уже решают свою судьбу. В этом году к нам прилетели дети. В прошлом были старики. Перед этим взрослые мужчины… Каждый год корабль разный. Когда в прошлый раз был корабль с женщинами, здесь не остался никто. Мужчины остались, двое. А сразу шестеро новеньких, как сегодня, это неожиданно много.

— А они насовсем сюда?

— Конечно. Самоубийца может попасть в нормальный загробный мир, только если встретит на корабле своего родственника. Так что некоторые веками летают и ждут. Когда теряют надежду, оседают в подходящих местах. Ты не смотри, что они маленькие. Если считать время в человеческих годах, каждый из этих детей может оказаться в разы старше нас с тобой.

— А что там, в нормальном загробном мире?

— Мне почем знать?

XVI

Потрескивали горящие факелы. В тишине, нарушаемой только редкими ударами в бубен, мы медленно шли в лес.

В голове царила блаженная пустота. Рядом со мной Лидия Федоровна вела за руку мальчика с корабля. Оба улыбались.

Сегодня веревочки с лентами, отгораживавшие лес, были разрезаны в одном месте. И мы вошли под деревья. Все, очевидно, знали, куда идти, несмотря на отсутствие дороги или тропинки.

Тишина и темнота давили на сознание, деревья казались сплошной черной стеной, а земля под ногами была мокрой и очень скользкой. Пару раз я видела, как кто-то упал и мгновенно слился с окружающей чернотой. И ни единого звука, ни одного сбитого шага. Воздух стал настолько влажным, что тяжело было сделать вдох. Меня обволакивал запах тины, а бубен, казалось, стучит только где-то в голове.

И тут резко стало легче. Как будто вынырнули из киселя. От неожиданно заполнившего легкие воздуха я закашлялась и покачнулась.

Окружающие уже рассредоточивались по большой поляне, словно куполом накрытой звездным небом. Тут и там мелькали огоньки факелов. Потом стали разгораться костры. Я ощутила минутное замешательство, когда поняла, что осталась стоять одна — все уже заняли предназначенные им места вокруг костров, но никто ни слова не сказал мне. И в тот момент, когда я решила тихо посидеть с краю, меня оглушило чувство, что необходимо кого-то поблагодарить. Кого-то гораздо больше меня, кого-то очень важного. А из последующего я запомнила только, как разливала огонь из бутылки и стояла в огненном кольце, пела без слов и отбивала на бубне ритм, который превратился в тяжелые подземные толчки. И из последних сил пыталась не поддаться всепоглощающему страху.

XVII