Пародия

Тили-тили-тили-бом, Загорелся кошкин дом. Ах, не месяц — целый год Будет плакать рыжий кот. Насандалил повар нос. Дремлет в юрте эскимос. В монопольке торгу нет. Для поэта все сюжет: Келья, зори и кабак, С дыркой старый четвертак, Запах жареных котлет, Генеральский эполет, Новобранцев узкий лоб, Гроб на дрогах, рядом поп, Бриллиант или берилл, Павиан или мандрилл, Мрак и правда, свет и ложь. Пара стоптанных калош, Сколопендры острый нос И довременный Хаос, И Гоморра и Содом — Тили-тили-тили-бом.

Сергей ГОРОДДЕЦКИЙ

* * *

Тучи в кучу взбаламучу, Проскачу волчком качучу, Треском рифм наполню свет. Как звонки двуконных конок, Стих мой тонок, ломок, звонок — Звону много, смыслу нет. Я нашел под подворотней Приболотный, приворотный Легкой славы корешок… Трех чертяк с лесных опушек, Двух поповен, трех старушек На Парнас я приволок. Сколь приятно в вечер росный Поблудить с старушкой постной — Бородавки пощипать. До утомы и одышки У косматых ведьм подмышки, Щеки-щетки щекотать… Ой, Ярило, в бор за прудом Приходи, займемся блудом, — И, взглянувши нам в лицо, Древний Хаос воссмеется, И с моих стихов прольется Смертным — всмятку яйцо.

Зинаида ГИППИУС

* * *

И я такая добрая:

Влюблюсь — так присосусь.

Как ласковая кобра я.

Лаская, обовьюсь.

И опять сожму, сожму,

Винт медлительно ввинчу.

Буду грызть, пока хочу,

Я верна — не обману.

Углем круги начерчу, Надушусь я серою, К другу сердца подскачу Сколопендрой серою. Плоть усталую взбодрю, Взвизгну драной кошкою, Заползу тебе в ноздрю Я сороконожкою. Вся в мистической волшбе. Знойным оком хлопая. Буду ластиться к тебе. Словно антилопа я. Я свершений не терплю, Я люблю — возможности. Всех иглой своей колю Без предосторожности. Винт зеленый в глаз ввинчу Под извив мелодии. На себя сама строчу Злейшие пародии…

Михаил КУЗМИН

* * *

Ах, любовь минувшего лета За Нарвской заставой, ставой, Ты волнуешь сердце поэта. Уж увенчанного славой, авой. Где кончался город-обманщик, Жили банщики в старой бане. Всех прекрасней был Федор-банщик Красотою ранней, анней. Ах, горячее глаз сверканье, Сладость губ мужских и усатых! Ах, античное в руку сморканье, Прелесть ног волосатых, сатых!.. Не сравнить всех радостей света С Антиноя красой величавой! Ах, любовь минувшего лета За Нарвской заставой, ставой!..

Иван РУКАВИШНИКОВ

* * *

Я один, конечно. Но я жду кого-то.

Пусть я жду кого-то… Но один ли я?

Не один, конечно. Я забыл кого-то.

Правда ли? Нас двое? Не один ли я?

Нет. Не нужно. Страшно. Нас, конечно, двое.

Двое, чтобы не был смертен ни один.

Правда? Нам не страшно? Правда?

Нас ведь двое?

Правда? — Нет. Неправда. Страшно.

Я один.

Сплю или проснулся? Ночи час, утра ли? На плечах одна ли, две ли головы? Будто как одна. Ужель одну украли? Где я? Еду в Вену или близ Невы? Я один, конечно. Нас как будто двое? Кто ж второй со мною? Как установить? Пусть голов и две, но — думаю одною… Я самец иль самка?.. Быть или не быть?.. Двое ль нас? В меня ли просто клин вогнали? Я один, конечно? Страшно, хоть умри! Ах, второй — извозчик!.. Прочь порыв печали! С ним нас точно — двое. С лошадью нас — три.

Из цикла «История русской лирики»

1750 год

Любовь ложноклассическая

Школа Тредиаковского

Купид твоих ланитах на Уст томных поцелуй слагает. Вонь роз, полипов и вина Твоей перед воней стихает. В твой зрак воззрев, о Лисавета, Во прах мечусь пред зраком света.

1800 год

Любовь сентиментальная

Школа Карамзина

Прелесту видел я в несчастье в цвете лет. Над мертвым мотыльком склонясь, она рыдала. И, воздохнув, сказал поэт: «О, сколь чувствительность красе Прелест пристала!»

1880 год

Любовь идеальная

Надсоновская школа

Какое блаженство над книгой раскрытой. Под песнь соловья в задремавшем саду, Склониться вдвоем с молодою подругой. Забыться от жизни в блаженном чаду. И с юной головкою слиться мечтами, И плакать, и рваться с земли роковой. Из царства Ваала к лучам идеала, В сверкающий мир красоты вековой.

1900 год

Константин БАЛЬМОНТ

Любовь инфернальная

Мы с тобой сплетемся в забытьи

Я увижу волны, блеск, зари.

Рыб морских чуть дышащие жабры.

Хочу быть смелым, хочу быть храбрым, Любви примеры иной явить. Хочу лобзать я у женщин жабры, С тигрицей хищной блаженство пить. Люблю протяжность я ласк суккуба, К объятьям юных колдуний слаб. Давайте мертвых! К ним страсть сугуба! Химер нотр-дамских и черных жаб! Мне опостыли тела людские — Хочу русалок из бездн морских… О, прячьте кошек! Я весь стихия!.. Я сам не властен в страстях своих!..

Авель

(1876–1936)

Валерий БРЮСОВ

Жизнь

«О братья: человек! бацилла! тигр! гвоздика! О Ломоносовых и Тредьяковских хор! О Мерзляков, писавший столь же дико, Как я сейчас — себе наперекор! И людям невдомек: из-за каких укусов Им позавидовал поэт Валерий Брюсов?

Даниил РАТГАУЗ

Без четверти в семь я ее полюбил, А в семь, под мелодию весел, В гондоле я с нею реку бороздил И в семь с половиною бросил. Без четверти в восемь другую узнал, И в восемь мы были в гондоле. Я тут же стихи ей о том написал, Что я не люблю ее боле. А в девять я письма застал на столе — Упреки рабынь недовольных… Как мало, однако, мужчин на земле И женщин как много гондольных!

Александр РОСЛАВЛЕВ

Метла веков

Куплю метлу рубля за полтора — Метлу веков, огромное метлище! — Ее купить давно, давно пора. Приду туда, где все равны и нищи, Где рай нагих и плотская игра, И вымету там все как можно чище. И сонмы тел бичующей метлой Я выгоню из бань мужских и женских И увлеку на площадь за собой. Составлю речь из Брюсовых, Каменских И крикну всем: «Позор вам вековой От портерной до пирамид вселенских!» Не убоюсь притом городовых — Вокруг меня сомкнется цепь живая, И буду я, метлою помавая, Глаголом жечь сердца людей нагих. Потом с метлой полуторарублевой Пойду домой — за дерзостию новой.

Лидия ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ

Электричество

(Сборник «Белые ночи»)

На этот раз я решила пить кофе в столовом вагоне.

Узывчивый, но не улыбчивый лакей с полным животом и пустым взглядом принес мне кофе. Это было кстати, ибо мое бестелесное тело уже умирало в тускленьких и остреньких ознобах.

Возле меня уселась высокая сиреневая немка с приятно опухшим от оргиазма лицом.

— Бутылку коньяку три звездочки! — сказала она скрипучим, словно непричесанным голосом кастрата.

— Но почему коньяк, а не кофе, раз я пью кофе? — себе самой возразила недоуменно она.

— Когда я пью кофе, — сейчас же пояснила она проникновенно и грустно, — у меня болит живот и разыгрывается геморрой.

Опухшая, вся приятно лазоревая от синяков, немка встала и мягко и плавно выкатилась из вагона.

Но, братья мои во Дионисе, какое лам дело до немки? И какое дело до нее мне?

Сухо и четко разрядив в вагоне несколько электрических разрядиков, я вышла оттуда, из предосторожности даже не допив оставшийся в бутылке коньяк.

Петр Пильский

(1879–1942)

Лев ТОЛСТОЙ

Царствие Божие не в конституции

…И то, что это была конституция, т. е. то, что 9/10 людей, живущих на земле, считают единственно важным и единственно почетным, а не Царство Божие, т. к. то, что на самом деле единственно важно и единственно полезно потому, что единственно важно и единственно полезно божеское, а не человеческое, или то, что кажется людям оно человеческим, — и сделали то люди, собравшись несколько сот тысяч человек на одном небольшом пространстве земли, стали убивать друг друга, т. е. делать то, что называется конституцией, потому что то, что называется конституцией, есть то, что люди считают конституцией.

Антон ЧЕХОВ

Дама с птичкой

…А потом все гуляли, и Сонечка, шедшая впереди, думала о том, что казни — грех, и убийство — грех, и сама она, такая тоненькая и белокурая, — тоже грех, и что Лазаревский плохо подражает Чехову. На шестьдесят восьмой версте разорвалась ракета, потянулась к небу, но разбилась о него и упала на землю к самым ногам белокурой Сонечки. «Через 200 или 300 лет так же вот. — подумала Сонечка, — будут ходить люди, и сзади меня будет идти Чехов, и ему будет подражать Борис Лазаревский, и так же ракеты опять будут разбиваться о далекое печальное небо». И всем стало грустно.

Когда возвратились на дачу, ночь была темной, и в соседнем городе убили губернатора. «Да, — сказала вслух в темноту Сонечка, — убийство — грех, но и я — грех». И заплакала. Прямо перед окнами пробежала тень. И тень — грех», — мелькнуло в уме Сонечки… И грех Лазаревскому подражать Чехову.

О. Л. Д’Ор

(1879–1942)

Максим ГОРЬКИЙ

Муж «Матери»

I

… Хотя он был слесарем, но борода у него была черная, глаза маленькие и злые, как у тарантула, и звали его Михаилом Власовым.

С начальством он держался грубо, тем не менее его никто не любил и многие неохотно переносили его побои. Это страшно обижало Михаила Власова.

Неоднократно его пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идет тысячная толпа с дрекольями, он хватал в руки первый попавшийся ему предмет: дом, церковь, молотилку, ножку от стула, калошу.

Он гордо становился, широко расставив ноги, и вдохновенно говорил, чудно сверкая глазами:

— Ну, расходись, сволочь!..

При этом он потрясал своим оружием и крупные желтые зубы сверкали у него сквозь густые усы… Люди разбегались, как презренные ужи. и Михаил Власов, как гордый сокол, шел следом за ними и вызывал на бой:

— Ну, кто смерти хочет?

Но никто не хотел. А если кто хотел, то старался, скрыть это от Михаила Власова.

II

Был у Михаила Власова сын Павел.

Когда Павлу Михайловичу исполнился год и его отняли от груди, отец почувствовал к нему нежное родительское чувство и пожелал оттаскать сына за волосы.

Но Павел подполз к дверям, взял в руки стоявший там тяжелый молот и кротко сказал:

— Нетлонь!..

— Чего? — спросил отец, надвигаясь на сына, как броненосец на миноноску.

— Не дамся! — сказал Павел Михайлович, сверкнув глазками и голым животиком, выглянувшим из распашонки.

Отец усмехнулся и сказал:

— Ладно!

Потом вздохнул и добавил:

— Эх ты, сволочь!..

— От такого слышу! — хотел сказать Павел Михайлович. Но сдержался из уважения к родителю.

В тот же день Власов сказал жене:

— Больше денег давать не буду. Пусть Пашка тебя прокормит.

Жена хотела что-то сказать, но Михаил сердито прервал ее:

— Молчи, сволочь! Ты кормила его год. Теперь пусть тебя кормит… Не маленький он, чай, тринадцатый месяц пошел…

Он ударил кулаком по столу, потом по лицу жены. Стол затрещал. Жена заплакала.

III

Михаил Власов зажил особой внутренней жизнью. Была у него собака, грустная, умная, с пышным хвостом. Он никогда не ласкал ее и не бил. Она его тоже никогда не лизала и не кусала. Собака ходила с ним на фабрику и в кабак. Власов работал или пил водку, а собака тихо грустила, поджидая его. Ужинали они из одной чашки. Причем собака почти всегда обходилась без помощи ложки и вилки. После ужина Власов ставил на стол бутылку водки и принимался пить.

Собака водки в рот не брала, но она неизменно сидела возле хозяина и странно смотрела ему в глаза. После третьего стакана Власов начинал петь.