Помоги проекту - поделись книгой:
ЛИТЕРАТУРНАЯ ПАРОДИЯ
Серия основана в 2000 году
Редколлегия:
Аркадий Арканов, Никита Богословский, Игорь Иртеньев, проф., доктор филолог, наук Владимир Новиков, Лев Новоженов, Александр Ткаченко, академик Вилен Федоров, Леонид Шкурович
Главный редактор, автор проекта
Юрий Кушак
Автор серийного оформления
Евгений Поликашин
Составители тома —
Борис Брайнин, Игорь Мазнин, Юрий Кушак
Консультант — доктор филологических наук, профессор
В. И. Новиков
Оформление тома — Евгений Поликашин, Лев Яковлев
В фотоальбоме использованы шаржи
И. Игина, М. Лисогорского, Кукрыниксов, силуэты Е. Кругликовой
Подготовка макета — творческое объединение
«Черная курица» при Фонде Ролана Быкова.
© Новиков В. И., вступ. статья, 2000
© Брайнин Б. Н., составление, 2000
© Кушак Ю. Н., Мазнин И. А., составление, примечания, 2000
© Поликашин Е. А., Яковлев Л. Г., оформление, 2000
Мастера умного смеха
Когда появилась пародия и кто был первым пародистом?
Доподлинно этого не знает никто, но известно, что уже в конце VI или в начале V века до нашей эры появилась «Война мышей и лягушек» (по-гречески «Батрахомиомахия») — шуточная поэма, комически повторявшая «Илиаду» Гомера, с той разницей, что вместо Ахилла и Агамемнона и прочих доблестных героев там сражались друг с другом мелкие представители фауны, причем победа досталась лягушкам, на помощь которым олимпийские боги в решающий момент направили еще и раков. С тех пор так и повелось в истории мировой словесности: большую литературу всегда сопровождает и передразнивает пародия. Без этого смешливого и фамильярного жанра уже невозможно представить развитие художественной культуры. Пародия моментально схватывает характерные черты стиля настоящих мастеров, издевается над штампованными приемами эпигонов и ремесленников, а главное — веселит читателей, убеждая их в том, что литература не музей, что ни один шедевр не защищен табличкой «Руками не трогать». Смеяться можно над всем и над всеми — если, конечно, делать это с умом, с толком и с пользой.
В литературном процессе пародия играет роль, сходную с ролью критики. Еще в XVIII веке Сумароков спорил с Ломоносовым не только теоретически, но и на языке пародии, сочиняя свои «вздорные» оды. Николай Полевой и Николай Добролюбов были и критиками, и пародистами. К пародии как средству спора с литературными противниками прибегали Пушкин и Некрасов, Легендарная фигура Козьмы Пруткова, созданная А. К. Толстым и братьями Жемчужниковыми, поначалу сложилась как сатирическая модель для наглядной критики эпигонов романтизма. Все отжившее, устаревшее попадает под пародийный обстрел, и таким образом пародия ускоряет развитие литературы.
А бывает пародия, подобная дружескому шаржу, где характерные, неповторимые черты поэта или прозаика остроумно подаются в утрированном виде. В таких случаях читатель вслед за пародистом не смеется над недостатками и слабостями, а весело угадывает под пародийной маской симпатичное ему лицо, заново переживает радость узнавания. Такие доброжелательные пародии сочиняются не только на литераторов-современников, но и на классиков, что опять подтверждает их, классиков. нетленность и подлинность. И сегодня никому не возбраняется вновь пародировать Гомера, Шекспира или Ахматову, только занятие это требует большой технической изощренности.
Все эти возможности веселого жанра были в полной мере реализованы русскими пародистами двадцатого столетия. Его яркое начало, получившее потом наименование «серебряный век», было исполнено и смелых творческих поисков, и глубоких трагических предчувствий, и искрометного пародийного веселья.
Практически все литературные звезды этого времени становились «жертвами» ехидных пародистов, среди которых особо выделялись Евгений Венский, автор сборника «Мое копыто», и Александр Измайлов — название его пародийной книги «Кривое зеркало» стало общепринятой метафорой пародии как таковой. Блестящие образцы пародий оставили Куприн и Блок. В той или иной мере пародийную «тренировку» прошли почти все значительные мастера серебряного века.
Традиция тонкой пародийной иронии и самоиронии продолжала развиваться и в двадцатые годы. Пародия оставалась своеобразной школой подлинной культуры. Так, Михаил Зощенко нашел свой неповторимый стиль, упражняясь в пародиях на авторитетных критиков Корнея Чуковского и Виктора Шкловского, а потом и сам стал объектом множества пародий. Уникальный художественный эксперимент предприняли в 1925 году харьковские филологи Э. Паперная, А. Розенберг и А. Финкель: они создали маленькую пародийную энциклопедию русской и мировой литературы под названием «Парнас дыбом», где изложили шуточные сюжеты о попе и собаке, сереньком козлике и Веверлее стилем Юлия Цезаря и Данте Алигьери, Мандельштама и Маяковского… Виртуозной портретной точностью отличаются произведения признанного классика этого жанра Александра Архангельского, доказавшего своей творческой практикой, что пародия — не «приложение» к настоящей литературе, а ее неотъемлемая часть, что веселому жанру доступна подлинная художественная высота.
Лучшие пародисты советского периода оценивали литературу не по партийным идеологическим предписаниям, а по эстетическому «гамбургскому счету», помогая тем самым этот счет не утратить, сохранить верность истинным идеалам отечественной словесности. Александр Флит, Александр Раскин, Владимир Лифшиц, Александр Иванов, трио критиков-пародистов Л. Лазарев, Б. Сарнов, Ст. Рассадин — все эти мастера неизменно и резко высмеивали литературный официоз и конъюнктурщину и в то же время дружелюбно подтрунивали над своими друзьями и единомышленниками, не давая им «забронзоветь» и утратить необходимую истинному художнику самокритичность. Пародийная смелость отнюдь не поощрялась властями, она сталкивалась с жесткой цензурой, а порой была обречена на существование в виде «самиздата» — как убийственно-беспощадные пародии Сергея Смирнова и Зиновия Пещерного на сталинистский роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?». Обе пародии смогли быть опубликованы только в годы перестройки, зато они отлично читаются и сегодня, а ходульный роман Кочетова остался в памяти литературы только благодаря пародистам.
Особенное направление в пародии 60—70-х годов создал замечательный поэт Юрий Левитанский, удостаивавший пародирования главным образом больших мастеров стиха и излагавший от их имени историю зайчика, вышедшего погулять. Зайчик этот оказался несомненной родней античным лягушкам и мышам, а попадание в «персонажи» Левитанского, в его книгу «Сюжет с вариациями» сделалось почетной литературной наградой.
Пародийная стихия часто становилась важным элементом больших литературных жанров. В романах Михаила Булгакова и Владимира Набокова, в знаменитой дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова пародия нередко выскакивает неожиданно, из-за угла, а порой подается под видом полной серьезности, становясь мистификацией. К концу столетия, особенно в девяностые годы, пародия вообще, по существу, растворилась в «серьезных» жанрах, став доминантой лирики Александра Еременко и Тимура Кибирова, особым сюжетным пластом в прозе Владимира Сорокина и Виктора Пелевина. Думается все же, что «нормальная» пародия еще вернется к нам в своем первозданно-классическом виде и откликнется на те художественные открытия, которые явятся в грядущем столетии.
Сочинение пародий — занятие дьявольски трудное, но ужасно увлекательное. Поэтому в него втягивались служители разных муз: режиссеры (в начале века Николай Евреинов, а затем Николай Акимов, Марк Розовский), актеры (Владимир Высоцкий, именно с пародий начавший свой путь в поэзии, его коллега по Театру на Таганке Леонид Филатов), композитор Никита Богословский — эти яркие, многогранные творческие личности оставили свои ценные «автографы» на скрижалях той веселой литературной истории, которая творится пародийными средствами.
Несколько слов о характере и предназначении этого тома. Количество литературных пародий, написанных на русском языке в XX веке, исчисляется тысячами. И все они нуждаются в собирании, изучении и комментировании. Такой работой еще непременно займутся филологи, поскольку для них любая пародия — это значимый литературный документ. Скажем, пародии на Блока по большей части неудачны, грубы, примитивны, но специалистам-блоковедам они могут пригодиться как свидетельство восприятия поэзии Блока его недалекими и консервативными современниками. В советские годы пародия иногда смыкалась с догматической, «проработочной» критикой, безапелляционно нападая на любую творческую оригинальность и нестандартность, доходя порой до элементарного хамства. Бывали случаи, когда за сочинение пародий принимались люди, в культурном отношении совершенно «девственные» (как охарактеризовал булгаковский Мастер поэта Ивана Бездомного), да еще и лишенные остроумия. Перечитывая их опусы, можно посмеяться лишь над ними самими, а отнюдь не над теми, кого они пытались спародировать. Такие опусы опять-таки любопытны и поучительны для историков литературы, но едва ли заслуживают внимания широкого читательского круга.
Книга, которую вы держите в руках, включает в себя пародии, сохранившие до настоящего времени свою «читабельность» и не нуждающиеся в подробных комментариях. Составители этого тома стремились представить творчество наиболее заметных и влиятельных пародистов уходящего столетия, следя одновременно и за тем, чтобы «команда» пародируемых авторов состояла прежде всего из достойных противников, а не из жалких и давно забытых сочинителей. «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою» — учил нас классик нашего жанра Козьма Прутков. В соответствии с этим принципом книга построена так, чтобы она могла и «позабавить» читателя, доставив ему удовольствие, и в то же время показать, как в «кривом зеркале» пародии отразилась русская словесность уходящего столетия, как смотрится через призму веселого жанра — воспользуемся формулой Анны Ахматовой — «настоящий двадцатый век».
Обратим внимание читателей на то, как выстроен литературный материал этого тома. Принцип прост: по датам рождения авторов пародий, что в основном соответствует периодам отечественной истории и литературы XX века и позволяет проследить развитие этого неунывающего жанра.
ЛИТЕРАТУРНАЯ ПАРОДИЯ
(1853–1921)
Георгий ЧУЛКОВ
Биография декадента
Морщил клювом, двигал веком.
Был он, был он человеком.
(1855–1909)
Константин БАЛЬМОН
В море любви
Моя душа — оазис голубой.
(1870–1953)
Анна АХМАТОВА
Поэтесса [1]
(1870–1936)
СКИТАЛЕЦ
Иван БУНИН
Пироги с груздями
Сижу я у окна, задумчиво жую мочалу, и в дворянских глазах моих светится красивая печаль. Ночь. Ноги мои окутаны дорогим английским пледом. Папироска кротко дымится на подоконнике. Кто знает, может быть, тысячу лет тому назад так же сидел, грезил и жевал мочалу другой, неведомый мне, поэт?
Ржи, овсы и капусты уходят в бесконечную даль, а там, на самом краю озимого поля, у одинокого омета, важно гуляет грач; правда, ночью мне его не видно, но он мне нужен для пейзажа. Суслик мягко свистит на дереве под моим окном.
Отчего мне так кисло, и так грустно, и так мокро? Ночной ветер ворвался в окно и шелестит листами шестой книги дворянских родов. Странные шорохи бродят по старому помещичьему дому. Быть может, это мыши, а быть может, тени предков? Кто знает? Все в мире загадочно. Я гляжу на свой палец, и мистический ужас овладевает мной!
Хорошо бы сейчас поесть пирога с груздями. Но как он делается? Сладкая и нежная тоска сжимает мое сердце, глаза мои влажны. Где ты, прекрасное время пирогов с груздями, борзых густопсовых кобелей, отъезжего поля, крепостных душ, антоновских яблок, выкупных платежей?
С томной грустью на душе выхожу я на крыльцо и свищу лиловому облезлому индюку. Старый, бельмистый седомордый кобель Завирай чешет хребтастую шелудивую спину о балконную балясину. Садовник Ксенофонт идет мимо, не ломает шапки. В прежнее время я бы тебя, хама, на конюшню…
Я возвращаюсь в свою печальную комнату. Из сада пахнет дягелем, перпетуем и царскими петушками. Меланхолично курлыкает на пряслах за овинами бессонная потатуйка. От чего у меня болит живот? Кто знает? Тихая тайная жалость веет на меня незримым крылом.
Все в мире непонятно, все таинственно! Скучный, вялый и расслабленный, как прошлогодняя муха, подхожу я к двери, открываю ее и кричу в зловещую темноту:
— Марфа, иди сюда!.. Натри меня на ночь бобковой мазью.
Максим ГОРЬКИЙ
Дружочки
В тени городского общественного писсуара лежали мы втроем: я. Мальва и Челкаш.
Длинный, худой, весь ноздреватый, Челкаш был похож на сильную хищную птицу. Он лениво почесывал босой грязной пяткой другую пятку и сочно сплевывал в сторону.
Мальва была прекрасна. Сквозь дыры старых лохмотьев белела ее ослепительная шкура. Правда, отсутствие носа красноречиво намекало на ее прежние маленькие заблуждения, а густой рыбий запах исходивший от ее одежды на тридцать пять сажен в окружности, не оставлял сомнений в ее ремесле: она занималась потрошением рыбы на заводе купца Деревякина. Но все равно я видел ее прекрасной.
— Все чушь! — сказал хрипло Челкаш. — И смерть чушь, и жизнь чушь. Изведал я всю жизнь насквозь. И скажу прямо в лицо всем хамам и буржуям: черного кобеля не отмоешь добела.
Мальва хихикнула и в виде ласки треснула Челкаша ладонью по животу.
— Ищь ты… Кокетка!.. — промолвил Челкаш снисходительно. — И еще скажу. Влез бы на Исаакиевский собор или на памятник Петру Великому и плюнул бы на все. Вот говорят: Толстой, Толстой. И тоже — носятся с Достоевским. А по-моему, они мещане.
— Зарезал я одного купца, — продолжал Челкаш сонно. — Толстый был. Пудов в десять, а то и в двенадцать. Кабан. Ну, освежевал я его… Там всякие кишки, печенки… Сальник один был в полтора пуда. Купца ежели резать — всегда начинай с живота. Дух у него легкий, сейчас вон выйдет…
— Известно, — сказал я.
Челкаш поглядел на меня пристально и жестко усмехнулся.
— А ты прежде отца в петлю не суйся… — сказал он с расстановкой. — Твоя речь впереди… Потом пошел я на его могилу. И такое меня зло взяло. «Подлец, ты. подлец!» — думаю. И харкнул ему на могилу.
— Все дозволено, — произнесла Мальва.
— Аминь, — подтвердил Челкаш набожно, — так говорил Заратустра.
Стало смеркаться. От писсуара легла длинная тень. Мальва, которая до сих пор внимательно занималась исследованием недр своего носа, вдруг зевнула и сказала томно:
— Пойдем что ли, Челкаш?
— Ну-к, что ж, пойдем. — Он поднялся и потянулся. — Прощай что ли, товарищ, — обратился он ко мне. — Увидимся так увидимся, а не увидимся, так и черт с тобою. Страсть меня как эти самые бабы любят.
Они ушли — оба молодые, стройные, гордые…
Я все еще лежал в тени городского писсуара. Звенело солнце, и смеялось море тысячами улыбок…
«Падающего толкни!» — подумал я, встал, плюнул еще раз и поплелся в ночлежку.
(1873–1921)
Константин БАЛЬМОНТ
Я вижу Толедо,
Я вижу Мадрид,
О белая Леда! Твой блеск и победа
Различным сияньем горит…
Андрей БЕЛЫЙ
Жили-были я да он:
Подружились с похорон.
Приходил ко мне скелет
Много зим и много лет.
Костью крепок, сердцем прост —
Обходили мы погост.
Поминал со смехом он
День веселых похорон:
Как несли за гробом гроб.
Как ходил за гробом поп,
Задымил кадилом нос.
Толстый кучер гроб повез.
«Со святыми упокой!»
Придавили нас доской.
Жили-были я да он.
Тили-тили-тили-дон!
Поделиться книгой: