Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Хожение Вадима Серегина - Александр Владимирович Тюрин на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— О чем вы? — вежливо спросил атаман.

Она обернулась на голос и принялась стаскивать Серегина с «пьедестала». Зрители подбадривали участников единоборства. Момент был напряженный, ответственный.

— Погасни, бандерша, — посоветовал, отпихиваясь, лихой атаман.

— Может, ты и это видел, — не растерялась бандерша и балетным движением показала Серегину зад.

Тот поднял плеть, опустил ее, куда полагается, и ведьма с визгом улетела.

— Так будет с каждым, кто пойдет против народа, — изрек он, краснея.

Селяне тем временем стихли, но не спешили присоединяться к освободительному движению.

Однако Серегину очень подсобило, что прибежал мальчонка без порток и заорал: «А в огороде болото»-Обернувшись по сторонам, деревенские были потрясены зрелищем булькающей повсюду грязи и утопающих в отвратной жиже кочанов капусты.

Три десятка селян двинулись за атаманом, покидающим Великое-в-труде, которое напоследок было переименовано в Освобожденное-от-труда. Семенов сидел в реквизированной у бандерши повозке, доверху заполненной провиантом. Он сытно икал и щурился от полноты чувств. «Теперь уже жить можно», — повторял он.

И из похода на Выселки, проведенного по тому же сценарию, Серегин вернулся с новобранцами. Разве что сматываться там пришлось по-быстрому, но все же успели до подхода конного отряда царской стражи.

8

«И уже не осталось для бунтовщиков ничего святого. И хоть знали, что кара неотвратима, не пришли с повинной к Государю, не покаялись перед ним, но, остервенясь, подобно последней зимней вьюге перед наступающей благодатной весной, топтали святыни, пустошили земли, предавали поруганию возвышенное. В селе Великое-в-труде поднялась у них неправедная рука на женщину-мать, которую они изувечили кнутом…».

Глашатай орал через речку, боясь стрельбы в свой адрес, но делал это не переставая, день и ночь напролет.

Повстанческое войско находилось на месте Поселения, взятого лихим ночным рейдом. Этот набег Серегину ничего, кроме славы, не принес, потому что все поселенцы оказались как оловянные солдатики. На роль повстанцев они решительно не годились, даже за изгородь их приходилось выносить, в лучшем случае выталкивать. Начальники, те оперативно смылись, прямо в исподнем.

Серегин отдыхал в бывшем доме Управителя, пописывая указ об учреждении волости вечного отдыха на месте бывшей царской каторги. В качестве наместника сажался Семенов, но под псевдонимом Дармакович. Попутно Вадим сочинял очередные лозунги по завлечению и возбуждению народа. Казаки-разбойники тем временем маршировали по «топталовке», нескладно горланя «…чтоб спокойно уснуть и не увидеть во сне кошмары, мусоров и нары…», и от их шума уже болела голова.

Серегину очень хотелось из придуманной Тимофеем Николаевичем игры в одни ворота сделать настоящую, с неопределенным исходом. Однако он помнил предупреждение Государя о том, что любые изыски лишь пойдут на пользу монаршему делу. Непростая получилась задачка. Как ни считай, а все против него. Полнота сведений в руках Тимофея Николаевича. Его способность телепать на дальних и близких дистанциях. Пока неоспоримая привлекательность послушания. Убежденность в том, что люди кормятся не как попало, а согласно своей полезности. Радость и малых и великих от участия в каком-то деле Благоустроения Земли.

Конечно, представления народа можно было критиковать за натяжки, ограниченность, недоразвитость. Но правда-реальность заключалась в том, что любая трепотня бессильно рассеивалась перед той замечательной сказкой, которую творил о себе и своей Земле Тимофей Николаевич.

Верной опорой оставалась только кучка грязных бедокуров и тунеядцев, что всегда — если ситуация благоприятствовала — предпочитали случайные заработки под рубрикой «разбой».

Казаки же — тут особый разговор, вернее, никакого разговора. Для них, если все тиной станет да клюквой зарастет, плюс дружественная нечисть распространится, — это идеал. Нет, по их примеру ни одна категория населения, от мужиков до кошек и собак, жить не согласится.

Вдруг шальная мысль пронзила его головной и спинной мозг до самого кончика. А что, если стать самозванцем, то есть царем номер два и подсидеть номер первый. Ведь у каждого царя свои лучшие люди. Сейчас вакансий полно, все места объявляются конкурсными. Серегин на минуту устыдился, он же был всегда демократ, и вдруг такое. Но сразу утешил себя: мои «лучшие» не пятки чесать будут и учитывать чужое усердие или небрежение, а с утра до вечера придумывать усовершенствования. Вначале пусть что-нибудь вроде палки с пропеллером, как у того мужика из Выселков, хотя бы — как пиявок разводить, как поголовье ворон научить разговаривать, как предсказывать будущее по ладони. Любая ерунда пойдет, лишь бы башка варила. За работу разума и пшено выдавать станем, и ряднину на одежонку, да и материал на опыты, какой найдется. А если все-таки «лучший» окажется нулем без палочки, тогда под зад коленом, паси гусей. И запускаем следующего.

— Господин атаман, — через занавески просочилась Катерина.

— Ну, что тебе, мешаешь, — вздохнул Серегин.

— Хочу про себя узнать, я же к вам в полюбовницы приставлена. Такая у каждого атамана имеется, да только не торчит весь день на кухне.

— Ладно, если уж срочно, полезай на печку, — согласился атаман.

— Как же так, — почти-жена склонила голову, — я насчет любви спросила, а не про это самое.

— Если насчет любви, — стал разъяснять Серегин, — то тебе надо в кого-нибудь. Я неволить не буду. Ну, понимаешь?

— Я — в вас.

— Брось такие штуки, со мной не пройдет, — разозлился Серегин, — сама же сдуру ляпнула, что приказано тебе. Раз велено, тогда сиди тихо и не возникай. Кормлю тебя, по стране вожу — и будь довольна. Если скушно — пиши отчеты о проделанной работе.

Катерина не понурилась, не стала занудствовать, а поджав губки, капризно заявила:

— Не бойся, шутила я с тобой. Нужен ты мне вместе со своими козлами-повстанцами.

— Ну и ну, — Серегин присвистнул, — ты проснулась — и никакого послушания, никакого домостроя, и все как в лучшем мире, у кабака на Невском.

Катерина уже повернулась и собралась уходить.

— Куда ты, куцая умом, гордая нравом?

— Обратно, к Тимофею Николаевичу, он начальник настоящий, а не липовый, как ты, Вадимчик. У тебя даже штаны чужие, — ответила она, не соблаговолив обернуться.

— А вот это зря, — побелел атаман, — Семенов, взять ее. Оборвав занавески, тут же возник Семенов и сжал ручонку девушки в своем пудовом кулаке.

— Что с ней сделать, батько? — с вниманием спросил он.

— В застенок ее, шпионку, сама призналась.

— Шпиенка, шпиенка. Не зря она на кухню пристроилась. Там легче крысиного яда подсыпать, — сурово разоблачил Семенов и уволок Катерину, которая стала похожа на тряпичную игрушку.

А Серегин вышел на «топталовку», где его люди уже пытались колоть мешки с соломой, и заорал:

— Братцы, обезврежена еще одна змея, подосланная извечным непримиримым врагом свободолюбивой общественности. Не укрыться вражинам от бдительного глаза. Походкой, выражением лица, беганием глаз выдают они себя.

Атаман сделал паузу и посмотрел в упор на осознавших вражеское окружение повстанцев. Даже казаки притихли и не отпускали своих привычных шуточек.

— Братва. Настало время сказать вам, что я не ваш атаман.

— А кто ты? — пораскрывали варежки повстанцы.

— Я — царь есмь. Боясь шумного неуемного почитания любящей власть толпы, я до поры скрывал свой высокий сан. Однако теперь, обремененный тоской по умной жизни, объявляю существующее устроение Земли нашей несправедливым и объявляю другое. Вы, мои любимые чада, назначаетесь лучшими людьми и при первом удобном случае переводитесь на содержание всем миром.

— Здорово, — повстанцы стали бросать в воздух шапки, — дельно.

— Я уж струхнул, что объявит себя заезжим фокусником, — заголосил Петрович, — дескать, понаделал чудес, а теперь сваливаю, вы уж как-нибудь сами.

— Чепцы-то наденьте, а то вши расползутся, — попытался угомонить соратников атаман. — Я как бы установил изначально высокую меру вашей полезности, которую надо будет подтверждать постоянным напряжением мозгового вещества, открытиями всякими, изобретениями. Идите, просвещайтесь и просвещайте, скажу я вам после торжества над противником.

— Не-е, нам воевать охота, — откликнулись атамановы люди.

Народ со сходки шел задумчивый, не зная, радоваться ли продвижению по службе или горевать из-за нежданной-негаданной заботы.

Петрович успокаивал мятежников:

— Да забудется про мозги, он и сам-то не блещет.

На него цыкнули.

— Ври, да не завирайся, скоморох. Теперь он царь, не захочешь, а заставит — и станешь прохвессором.

А свежевылупившийся царь отправился в дом кемарить на лаврах.

9

К вечеру через открытое окно влетела стрела. А на ней письмо.

«Господину войсковому атаману.

Поздравляю с самовозведением в царское достоинство. Вадим, все, что ты делаешь, мне на пользу. Только Катьку лучше было бы выпороть принародно. А еще учти. На казаков ни в чем не полагайся и в удобный момент предай их мне. Тебе пора в большой поход, потому что через пару недель я насылаю дожди, оттягивать с этим делом невозможно. Вначале Станицу разори, сожги пару пустых амбаров и сосредоточь усилия своих людей на винном погребе. Пускай шатаются пьяные по улицам, задираются и вызывают неприязнь. Потом двинь на Слободу, там порушь колбасный ряд да сожги дома продажного купца Сенькина и растрындевшегося маразматика дьяка Сафонова. В Слободе особо не задерживайся и иди на Царское Село ямским трактом. По дороге предлагаю отделаться от казаков. Посади их в засаду в овраге Кабацкий Предел. Скажи — для того, чтобы угомонить стражников, которые побегут из кабаков в Царское Село по удару колокола. Забудь после того о казаках, это будет твоя единственная крупная потеря. Основному твоему отряду дарую победу. Занимайте мой дворец, пируйте, участвуйте в работе гарема. Не стесняйтесь, я по осени туда новый призыв объявлю. Вели своим только в вазы тонкого фарфора не гадить. Но к утру советую тебе оседлать Маршала Буденного и дать деру. Катерину можешь прихватить с собой. Поезжай в деревню Красное к селянину Микоше и там жди дальнейших моих указаний.

Целую. Царь».

Серегин отложил царское письмо в сторону. Выходит, даже самозванство его оказалось ветерком в паруса Тимофея Николаевича. Атаман вытащил из подушки очередное перо, наточил его кинжалом и принялся писать.

«Тому, кто отдал всего себя и взамен забрал все у всех.

Не мни, что ты уже одолел нас и можешь миловать и казнить одной своей прихотью. Кончается твой дурман, и нашлись уже люди, которые своим разумением и своей силой вызовут благодатное расположение природы, и пожнут без твоего участия плоды рук своих. Не радуйся победе, она еще в будущем, и неизвестно, в твоем ли, а пока ждет тебя кровопролитная брань. Похваляешься ты в гордыне, что одним кивком главы можешь вызвать предательство мое по отношению к другам и соратникам. Но не впал ли ты в заблуждение великое, что воздаяние только от тебя может быть?»

Серегин прервался: со двора послышались вопли и стоны. Ему это сразу не понравилось, и он выскочил наружу, готовый утихомиривать или, наоборот, поднимать народ.

Оробевшие повстанцы пялились на небо. Там, наверху, словно расходились трещины, испускающие багровое сияние. А потом, кругом по небосклону, промчался алый конь, несущий на себе всадника с покрытой головой. А за ним галопом пошли вороные кони, и на каждом из них сидел человек с темным лицом. На какое-то мгновение сияние озаряло его и открывало провалившиеся щеки, вытянувшийся нос, закатившиеся глаза и бессильно отвисшую челюсть. Привет с того света. Толпа повстанцев вздыхала, узнавала кого-то знакомого и глухо проговаривала: «Это Семенов, это Шальнов, казак Малое, казак Кологривов, холоп Шкурко…» Только Петрович не принимал в этом хоре участия, а носился между людей и выкрикивал: «Не похож, да нет, не он, да у того бровь шире, а у Петьки нос краснее…» Наконец призрачные конники унеслись, и небо погасло.

Самозванец кашлянул, и напуганный люд обратился к нему.

— Струхнули, ребятки? — Серегин резко перешел на крик. — Неужто не понятно, раз царь жуткие картинки показывает, то никакой больше силы у него нет! И если бы была, то кузькину мать он вам показал не в поднебесье, а на земле. Верно я говорю?

— Вроде верно, — согласился Петрович. — Дурак показал, дураки и испугались.

Есаул Шальнов щелкнул нагайкой.

— А ну, дрыхнуть, а ну, докажем, что мы не малолетки, которые от любой страшилки писаются в штаны.

— И правда… живем однова… может это сам царь-атаман устроил, чтобы нестойких выведать.

Мятежники разбрелись по своим куреням, вернулся и Серегин в дом. Томило в зобу, даже дышалось с трудом, он скомкал свое письмо и бросил в печку, потом сунул несколько яблок в карман и поднялся в застенок, который располагался на втором этаже.

Когда Серегин вошел, почти-жена встала с охапки сена и поклонилась.

— Жалобы есть, Катерина?

— Нет, господин, сено чистое и голодом не морят. Мне хорошо.

— Ты извини меня, Катерина, что так получилось. А как иначе? Повстанцы сплотиться должны. Срастись в один железный кулак. — Серегин поймал себя на том, что исполняет знакомую песню Тимофея Николаевича, хотя на свой лад, и осекся. — …Ну, ничего, еще пару дней в заключении, потом мы уйдем, а ты останешься. Лошадь дам, езжай своей дорогой.

— Я с вами, — поспешно отказалась Катерина.

— Ну, что ты лепечешь, — он взял ее за плечо, — ведь ты пробудилась уже, вспомнила свои выкрутасы, худо-бедно, но сама найдешь себе занятие. Ты же свободной можешь быть, а не находиться при мне в связанном виде и по всем застенкам сидеть. Конечно, пока я жив, с тобой ничего особенного не случится. А если моя карта будет бита. Пускай даже не прихлопнут свои на потеху царю-батюшке, думаешь, сдержит он свое обещание… Не нужны тебе послушания, воодушевления, сплочения, вернись в большой мир через ту дыру, возле Черной речки. Не для того, чтобы нового дурака словить, а чтобы помахать пальчиками — и любой шоферюга тебя до Питера подбросит. Да вообще, куда душе будет угодно. Только подмигни. Можешь ведь по-человечески сделать?

Она неожиданно потерлась щекой об его руку.

— Могу, да не сделаю.

— Эх, все ж таки обалдение у тебя не прошло, — расстроился Серегин.

— Да не в обалдении я, — она топнула ногой и сбросила его руку, отворачиваясь. — Вот поэтому и не отстану. Раз я тебя, атаман, заманила, значит, вместе пропадать.

Серегин посветлел лицом, тихонько положил яблоки и вышел, не заперев дверь.

10

Подходил к концу отчетный месяц существования комплексной бригады разбойников. С ходу была взята и насколько позволяли силы разорена Станица, покорено несколько мелких деревень. Мятежники разжились трофеями, но домой отсылать боялись, не надеясь на сохранность, — свои же товарищи могли прибрать их на «нужды освободительного движения». За войском тянулся быстро растущий хвост из груженых телег и повозок. Победы давались легко. Спешно сколоченные отряды земских ополченцев, не медля даже для приличия, сдавались в полон. После занесения пленных в список потерь врага их, как раскаявшихся и осознавших, отпускали восвояси. Правда, уже на следующий день они могли снова попасться. Список разбух и перешел в многотомное издание. Среди записанных не было ни одного представителя царской или воеводской стражи — к счастью для атамана. Стражники оказывались в районах действия повстанцев или позже или раньше их появления. Таким образом была взята и Слобода, когда отряд стражников был уведен оттуда на истребление мятежников в Выселках.

Успехи давно не радовали Серегина. Он понимал — идет игра в поддавки, и в ней побеждает с большим преимуществом Государь всея Земли. У ополченцев словно кончился завод, они просто путались под ногами и вызывали расслабление боевого духа повстанцев. Численность войска убывала за счет заболевших белой горячкой и тех, кто пройдя подготовку, начинал собственный разбойный промысел. Пополнения давно уже не поступали. Видно, лимит бездельников был исчерпан. А от призывов к напряжению мозгового вещества и стар и млад обращался в паническое бегство. Потому нельзя было оставить за собой для правильного взымания фуража и провианта ни одной деревни. Довольствовались обираловкой. Население перестало здороваться с повстанцами, зато в спину уязвляло: «Скоро из вас хапнутое назад полезет».

Серегин все больше ощущал, как захлопывается ловушка, и от этого у него неестественно напрягалась шея, не шел сон. В полночь он отправился в расположение штаба. Не обремененный предчувствиями, Семенов отдыхал, уронив морду на стол там, где его сразил самогон, мощный храп постепенно раскидывал секретные документы по комнате. Но когда Серегин пнул его локтем, адъютант вскочил и, не путаясь в словах, доложил:

— Дежурный по войску, холоп Семенов.

— Иди-ка выведи из конюшни на дорогу моего любимого коня Маршала Буденного и своего рысака не забудь. Со мной поедешь. Только копыта тряпками обмотай, чтобы ни одна муха не пробудилась.

— Слушаюсь, господин атаман.

Через час они спешились за воротами Государева Двора.

Начальник караула замахал на неизвестных гостей руками.

— Чтоб через минуту вас здесь не было, царь-батюшка давно почивает, умаялись. К вечернему клев) ездили рыбку половить на Муть-реку.

Но из окошка терема послышался укоризненный голос.

— Повежливее, поручик, ты моими друзьями не разбрасывайся. Веди того, кто папаху напялил по самые брови, ко мне. А второго кашей накормите, он пожрать любит.

Тимофей Николаевич встретил Серегина в облепленной птичьими перьями палате.

— Не знаю, увижусь ли еще с вами, — начал издали атаман. — У меня нет никаких сомнений в ваших способностях устраивать чужую судьбу, но вы сами говорили — с отдельным индивидуем может и неувязочка выйти.

— Сейчас, небось, спросишь, кто я такой, как здесь оказался, на каком основании командую, попросишь предъявить документы, — проницательно сказал Тимофей Николаевич. — Во-первых, не я здесь оказался. А все оказалось вокруг меня. Назначил себя вначале лесничим, потом завлесом, затем лесным старцем, президентом и наконец сделался самодержцем. Никто не возражал, ни разу. Наоборот, прибывшие сюда уважали меня за проводимую работу и всячески выражали свое доверие.

Люди появлялись здесь разные: и темные, безгласные, и умники вроде тебя. Чтобы занять их полезным делом, надо было выбирать, по какую сторону ума встать. Я выбрал темную: знаешь, не пожалел ни разу. С той поры в моем царстве каждый человек кумекает не больше любого другого. И исчезли эти ужасные комплексы неполноценности, недоверие, кичливость, зависть. Установился единственный вариант равенства — равенство по уму. Тяга к беспредельному осталась только на уровне обжорства и половых излишеств, полет души только после распития бузы и медовухи. Зато никаких искусственных схем и ложных построений, в которые запихивают тех, для кого они предназначены, кромсая по живому. Существует народ простодушно, без познания, но и без СПИДа. То есть, куда не надо, не суется. А разница в чинах происходит лишь от разной степени усердия и преданности делу. Для того чтобы люди поверили: приход в их жизни точно соответствует расходу — мне пришлось стать всеведущим.

— Вы действительно всеведущи, Тимофей Николаевич? — с легкой непочтительностью в голосе спросил Серегин.

— Более да, чем нет. Мирок у меня маленький, все в нем повторяется, все по кругам своим движется, а сам я наблюдательный. Давно стал замечать, что за чем следует. И у теплой зимы своя примета, и у холодной, и у поры дождей. И с преломлением лучей в атмосфере давно разобрался. Напугал я твою кодлу покойниками на небе?

— Пугать вы умеете, — с профессиональным одобрением отозвался Серегин.

— Постарались артисты моего дворцового театра, а уж остальное воображение дорисовало.

— Постойте, Тимофей Николаевич. Больно гладко у вас получается. Да как же вы мысли сокровенные узнаете, слова заставляете забывать напрочь и вспоминать вмиг, как людям внушаете, куда им идти жить, что делать?



Поделиться книгой:

На главную
Назад