Цена слова

Степан Мазур

«Цена слова»

Пролог

Губы Антона потеряли цвет, высохнув, как ветхий пергамент. Кожа покрылась нездоровой желтизной. Мешки под глазами, и сверкающий лысиной череп, испещрённый вздувшимися венами, завершали послеоперационную картину и химиотерапию.

Процедура не помогла. Лекарства бессильны. Операция, лучшие специалисты — всё пустой звук. Рак головного мозга оказался сильнее медицины. Потревоженная ударом опухоль дала метастазы, и хирург бессильно развёл руками, оставив умирать обречённого пациента в люкс-палате.

Деньги решают не всё.

Я остался со скорой смертью друга один на один. Жизнь не забывала втыкать в сердце острые шипы. Один, за одним. Всё глубже и больнее. Лишь на последний удар всё не хватало сил. Вместо того, чтобы добить, заставляла мучиться и страдать, цепляться за жизнь.

— Рыжий, чего грустишь? — Нашёл в себе силы умирающий парнишка. — Я неплохо пожил. Отец давал мне в жизни всё, что можно было купить за деньги. Не хватало только трёх составляющих: здоровья, любви и дружбы. И ведь ты показал мне дорогу во всех трёх направлениях. Теперь могу умереть спокойно. Мне не больно, Игорь. Честно. Это… освобождение. Поверь мне… Мне больше не будет больно.

Я только крепче сжал тонкие пальцы друга. Да что там друга — брата. Давно стал младшим братом.

По щеке покатилась одинокая слеза. Тысячи оставались где-то внутри, разрывая возведённую плотину. А думал, давно кончились. Высохли раз и навсегда. Думал, больше не будет причин… Дурак.

Нашёл в себе силы улыбнуться. Надо улыбаться, а не лить слёзы, глядя в глаза умирающему. Ему будет легче. Спокойнее уйдёт. Только улыбка получается натянутая, фальшивая, как сама жизнь, что с рождения ставит всех живых в разные условия. Судьба? Рок? Провидение? Нет, больше похоже на проклятие.

И глаза. Глаза нельзя сделать весёлыми. Зеркала души не обмануть. Показывают всё, что таиться внутри. И Антоха видит всю эту боль внутри, находит в себе силы переживать и за меня.

Я устало опустил гудящую голову на кровать, повернул лицо к другу, касаясь его руки щекой, выдавил из себя чужим голосом:

— Антоха… Я отомщу за тебя, и за… отца. Обещаю. Они все в земле будут лежать. Даю слово. — Голос сорвался. Чтобы не разреветься в истерике, замолчал, сглатывая ком в горле.

Нельзя. Нельзя лить слёз у него на глазах. Он должен уйти легко, ни о чём не тревожиться. Заслужил достойное освобождение. Там нет проблем. Все проблемы здесь, в нашем суетящемся мирке.

Антон приподнял голову, выдохнул:

— Ты всё-таки назвал его отцом. Я рад. — Он обронил и замолк. Из носа пошла кровь. Под усиливающимся внутричерепным давлением опухоль выталкивала на волю багровые пучки.

Внутри меня всё похолодело, застыло комом. Грудь сдавило стальными тисками. Ещё одна игла в сердце! Сколько можно?

Не мигая, заставлял себя смотреть в бледно-голубые глаза обречённого на смерть. Смотреть, не отворачиваясь. Всё равно в памяти запечатлелось каждая чёрточка, каждая деталь этой жуткой картины. Не стереть её никогда.

Это невозможно забыть!

Антон закашлялся. Лицо искривилось в муках невыразимой боли. Кровь из носа залила белоснежную простынь. Вытирая рукавом, братишка заговорил. Медленно и мучительно. Сражаясь с собой за каждое обронённое слово, как альпинист сражается за каждый шаг непокорной вершины:

— Всё, рыжий. Это… конец. Прощай, брат. Спасибо тебе… за… всё.

Аппарат измерения пульса резко запищал. Автоматический укол вкатил лошадиную дозу лекарства, но он уже ни к чему.

Я не слышал аппарат. В ушах стоял другой гул, внутренний. Перестал замечать и глазок камеры, что вёл в сестринскую. Они же всё видят. Медперсонал. Только сделать больше ничего не могут. Медицина бессильна.

Антон на кровати расправил улыбку на лице и… застыл. Глаза под толстыми линзами очков остекленели. Кровь из носа по инерции ещё текла некоторое время, но напор медленно иссякал.

Я перестал дышать. Дыхание перехватило. Сидел, не отрывая взгляда от холодных, спокойных глаз брата. Хотелось одного — уйти вслед за ним. Уйти вдвоём из этого жестокого мира.

Почему он ушёл один? Почему не взял с собой? Зачем здесь оставаться одному?

Трясущаяся рука, невероятно тяжёлая, словно не своя, протянулась к брату. Приподняв очки, опустил ушедшему в мир иной веки. Не чувствуя ног, приподнялся со стула, придерживаясь за кровать.

Губы бесшумно зашептали:

— Спи спокойно, Антоха. Там нет боли. Они ненадолго переживут тебя… Обещаю, брат.

Грудь взбунтовалась, прокачивая в лёгкие воздух. Сдерживая обречённый вой, я выскочил из палаты. Организм требовал немедленных действий, скорости, движения, резкости. Всё что угодно, лишь бы не погружаться в печальный ступор. Протест произошедшему! Протест свершённому!! Протест!!!

Медицинский персонал молча отпрянул от дисплеев. Старый хирург не смог сдержать вздоха. Всё начинается с одной клетки, та передаёт информацию соседним, и процесс на более поздних стадиях необратим. Когда клетки целостного организма начинают себя возвеличивать и становятся автономными, тело с каждым мгновением приближается ближе и ближе к смерти. Гораздо быстрее, чем положено природой.

Заражённый кусочек ткани становиться кистой, киста — опухолью. Вначале доброкачественной, со временем — злокачественной. И метастазы завершают огромную работу, что была положена одной единственной клеткой, сбившейся с пути жизни. А ведь всё начиналось с мелочи, с небольшого импульса.

Всё начиналось с клетки-эгоиста. Был ли запрограммирован её путь?

Я не задумывался над этим вопросом, стараясь быстрее преодолеть коридор, и спуститься по лестнице. Скорее! Скорее оказаться на улице! Чтобы морозный ветер ударил в лицо и напомнил, зачем ещё жив.

Зачем ноги идут, зачем тело двигается? Ради чего? Почему не уснул навечно на кровати в палате рядом с тем, кого назвал настоящим другом, братом? Череда вопросов, проваливающих тебя в мрачную бездну.

Выбежав на улицу, кутаясь в больничный халат, мало обращал внимания на замерзающее тело. Только тяжело дышал, складывая в голове мозаику сюжетов. Последние детальки. Из них получалась картина — как всё началось и чем это всё должно закончиться.

Похоже, теперь всё только в моих руках. Сделаю всё, чтобы сдержать слово и доказать его цену… цену дружбы. И пусть судьба не раз проверит слово на прочность.

Не привыкать к испытаниям.

Часть первая: «Зачин»

Глава 1 — Право дано -

Восемь месяцев назад.

— Игорь, обедать! — Донёсся голос матери с летней кухни. — Дрова от тебя не убегут!

— Отца дождусь! — Крикнул я в ответ и опустил тяжёлый топор-колун.

Пальцы без перчаток от долгой работы загрубели, приобрели боевые мозоли. Удобно подтягиваться на турнике — кожу не тянет. Физрук всегда счастлив. Называет скифом и советует опустить бороду.

Размечтался. Сам пусть опускает. Борода это смирение с жизнью. А мне чего с ней мириться? Я только жить начинаю. Пятнадцать лет — самый расцвет сил.

Смахнул пот со лба и с довольным видом обвёл разрубленную гору дров — неплохо поработал. На лето хватит. Топить мало: только баня по субботам и вторникам и скотине варить во дворе. Каждый день обогревать дом не надо, как зимой.

Всё, довольно. Плечи уже как у продвинутого дровосека. Пора и меру знать, а то плечи перекачаю, а другие части тела на фоне их будут тощими казаться. Нужен баланс.

Топор занял положенное место в коридоре кухни, я присел на дворовую скамейку, остужая тело и восстанавливая дыхание. В голове звенящая пустота. Мыслей нет. Сейчас бы поесть и поспать. И не задумываться ни о каких уроках. Почему их всегда задают, когда столько дел по хозяйству? И весна ещё эта — теплеет. Гулять охота.

Тучи плыли по небу большие, толстые, полные то ли последнего мокрого снега, то ли первого дождя. Осадки лягут поверх старого снега, снова будет слякотно и грязно, а ночью всё покроет гололёд. Утром идти в школу и как по катку катиться. Но к трудностям в деревне не привыкать. Координацию зато неплохо развивает. В жизни всё пригодится.

Скрипнула калитка. Я интуитивно повернул голову, хотя Бобик в конуре и носом не повёл, значит — свои. Чует за версту. Он у меня вроде боевой, натасканный. Дедом был настоящий волк. Пёс чувства ещё не растерял, как те ленивые еноты, что у соседей по всей улице. Тоже мне собаки.

С работы на обед пришёл отец. Он первый на деревне электрик, старший мастер. После Афганистана, срочником и службой по контракту, он несколько лет проработал в спецназе, о чём не любит говорить. Потом закончил специальные курсы, далеко не по специальности, и уехал в деревню. К спокойной жизни. Подальше от свиста пуль. В деревне и познакомился с матерью, тихой спокойной учительницей русского языка и литературы — Лидией Павловной. И появился я. Так и образовалась моя семья, мелкий клан Мирошниковых. Чуть ли не единственная семья без родных и близких в деревне.

— Привет, рыжий. Наработался? Пойдём обедать. — По лицу папки гуляла довольная улыбка. Аж расцвёл весь.

— Аванс что ли получил? — Брякнул я, и подскочил, намереваясь пинком достать родителя. Ведь знает, что не люблю, когда зовёт рыжим. И всё равно зовёт. Знает, как взбесить. На драку нарывается. Сейчас я с ним разберусь!

Рефлексы «Железного Данилы» как его прозвали в Афгане, отреагировали на покушение, и бьющая нога зависла в воздухе. Пришлось прыгать по деревянному настилу на одной. Не второй же ногой вертушку в челюсть делать. Не на спарринге.

— Не успеешь, — угадал мою мысль отец. — Одна подсечка и ты на полу. Беспомощный и уязвимый. — Батя хмыкнул и отпустил ногу.

Мы часто развлекались подобными тренировками. Отец так и не смог до конца выжать из себя бойца, человека войны. А мне спорт полезен. Боевые навыки никогда не бывают лишними. Я в этом убеждался в десятках драк на улицах.

Наша деревня любила кулачные бои и проверки на прочность. Сверстники мутузили друг друга, один на один или группой на группу. За школой на большой перемене, после уроков, на выходных. Везде, было бы желание кулаками помахать. А на каникулах, в свободное от сельских дел время, устраивали целые баталии. Мой цвет волос многим не по нраву. С самого детства пришлось доказывать свободу выбора — а быть рыжим, это мой выбор по праву рождения — кулаками. Лысым ходить не любил, так что пришлось ломать носы.

— Батя, так не честно. Почему вы с мамой русые, а я рыжий? Давай чисто по-мужски разберёмся с этим вопросом. — Я встал в стойку, изображая крутого голливудского парня. Отец всегда злиться, когда я показываю готовность к драке. На войне нет никакой готовности, никаких правил и церемоний. Либо молниеносный бой, либо старая с косой под боком. Это он привил с детства, научив драться быстро, резко и заканчивать драку одним-двумя ударами.

Отец посмотрел, как будто в первый раз увидел, цокнул:

— Да кто тебя знает? Обгорел. В деревне роддома не было. А пока до ближайшего в Сохах доехали… Ты же неугомонный. Всё тебе неймётся чем-то выделиться.

— Так, всё, нападай. Сейчас посмотрим, кому неймётся.

Железный Данила хмыкнул, неторопливо поставил старый, ещё советский кожаный портфель с инструментами на скамейку и в три молниеносных движения уложил меня на пол. Большой как медведь, на вид такой же неуклюжий, а двигался он на зависть всем атлетам.

— Сколько раз говорить? Никаких стоек!

— Не вопрос. — Легко согласился я. — Тогда никаких «рыжих»? По крайней мере, во время обеда.

Отец, смеясь, подал руку, рывком поднимая с пола. Заговорщицки понизил голос:

— Ты в школе генетику получше изучай. В наше время генетика считалась лженаукой и была под полным запретом. Поэтому никто не спрашивал о цвете глаз и волос. Понял? — И коварно добавил шёпотом. — Все только подозревали…

— Да какая генетика в девятом классе? — Возмутился я. — У нас биологиня едва дышит. Может в старших классах будет поинтересней? Да только нет в нашей школе десятого-одиннадцатого класса. Сам знаешь. Придётся ехать в город, в техникум. Буду электриком как ты. Подлая судьба, да? Ещё можно трактористом или… этим… как его… О! Иждивенцем!

— Ты чего городишь? — Отец обозначил подзатыльник и когда я уклонился, подмигнул. — Пойдём обедать, разговор есть. Там и разберёмся, кто кому будет иждивенцем.

Я вдохнул свежего, морозного воздуха и зашёл на кухню вслед за отцом.

На столе горячий, наваристый борщ с мясом истончал ароматные запахи, зверски раззадоривающие вкусовые рецепторы. Деревянная резная ложка сама легла в вымытые руки. Я сразу побольше зачерпнул свежей сметаны — вкуснее, чем майонез и полезнее, подхватил кусок хлеба и с энтузиазмом принялся за обед. После работы на свежем воздухе мог уничтожить несколько порций. Силы надо восстанавливать. Как иначе боевого электрика побороть?

Отец ел медленно, степенно, насыщаясь постепенно. Ему спешить некуда, пятнадцатый год обедает по графику — привык ощущать время. Всё больше переглядывался с матерью. Что-то замыслили.

Мать вовсе не ела. Сидела, замерев, ожидая, пока глава семейства начнёт разговор. Волнуется почему-то.

«Железный Даниила» посмотрел в большие, ясные глаза жены, кивнул:

— Всё получается. К лету переезжаем.

Ложка замерла у самого рта.

— Переезжаем? — Переспросил я, моля небо, что не ослышался.

Деревня в печёнках сидела. Ненавидел её всей душой. Вымирающий серый клочок жизни. Вся жизнь в городе.

Туда. Только туда! Из глуши в жизнь!!!

Мать расцвела в улыбке. Придвинулась, обняла меня.

— Вот и заживем на новом месте, как люди.

— Переезжаем? А если я не хочу переезжать? — Безбожно соврал я, лишь бы поспорить с отцом. Так тренировать интереснее будет. Может новый приём показать. Надо только позлить немного.

— Тогда будешь электриком, — тут же отрезал отец.

Аппетит пропал окончательно. Я отложил ложку, глядя в глаза родителю:

— Не хочу электриком. Но как же Оксана?

Железный Данила философски пожал плечами:

— Первый жизненный выбор. Тебе решать. Но пойми, что мы с матерью седьмой год копеечка к копеечке складываем, дом продаём, да занимаем ещё, а он… — отец повёл бровью, заходя с другой стороны. — Да сколько ещё таких Оксан будет? Тебе только пятнадцать лет. В городе таких пруд пруди. Не глупи, Игорь. Не малой уже.

Бунт!

Я хотел подскочить, приготавливаясь к веским доводам и к красивому финалу, чтобы сразу высказавшись, тут же уйти.

Бросить Оксанку? Никогда! Зря, что ли с пятого класса за ней портфель таскал? А сколько раз дрался за косые взгляды в её сторону? А со слухами сколько боролся нещадно?

Входная дверь хлопнула раньше, отсекая мысли, я настолько задумался, что пропустил момент, когда наш Бобик загавкал на чужих. В кухню вбежал запыхавшийся Сашка. Тощий, болезненный одноклассник. С порога поздоровался с родителями, выловил меня взглядом и затараторил, сбиваясь в дыхании:

— Игорь там сохинские с соседней деревни речку перешли. У школы это…того. Лёд скоро того… Тонкий уже… Идёшь? — Вроде хотел ещё чего-то добавить, но родители же за столом.

Оксана улетучилась из головы, как дымка под порывом ветра. Я подскочил из-за стола, быстро поблагодарил мать за вкусный обед и потянулся за курткой.

— Игорь, ты сильно в драку не лезь. И куртку не порви, — напутствовала мать. Привыкла, что меня от сражений кочергой не отогнать. Не причитает давно уже, смирилась с разбитыми скулами и синяками. Как отец натаскал по детству, так теперь вся деревня знает единственного сына Мирошниковых как последнего драчуна.

— И никаких стоек, — буднично добавил отец, продолжая трапезу.

Я только неопределённо рукой махнул в ответ, выбегая за Сашкой. Драка, так драка, а там как получится.

Я побежал впереди Сашки. Одноклассник безнадёжно отстал и вряд ли догонит. На дыхалку слабоват, гонец. Додумались же послать. Ещё бы Борьку хромого бегать заставили.

Мокрый снег под ногами хлюпал. Брызги луж летели во все стороны. Грязью заляпал все кроссовки и спортивные штаны. Неизбежная плата за скорость по бездорожью. Ладно, лишь бы успеть, пока наших не завалили.

Школа показалась из-за поворота. Небольшое кирпичное двухэтажное здание, для порядку ограждённое невысоким забором, чтобы коровы клумбы с цветами летом не топтали.

Я почти врезался в калитку, проскользив по мокрому снегу как на сноуборде и наткнулся на сборище ребят возле крыльца школы. Две ватаги стояли на расстоянии десятка шагов, перебрасываясь словами и напряжённо глядя друг другу в глаза. Одно лишнее движение, искра и запал разгорится — бросятся в рукопашную схватку. Сохинским тянуть нечего, притащились всей бандой, а наши время растягивают, ожидая, пока соберётся побольше народа.

Наша сельская школа маленькая. Обучение проходит в одну смену — с утра. Так что после обеда в самой школе только директор и физрук. Первый почти живёт в своём кабинете, никуда не выходит, второй ведёт курсы самбо, в котором понимает не больше директора.