Помоги проекту - поделись книгой:
В этот день, 18 февраля 1936 года, передо мной, магистратом первого класса, лично предстал известный мне Николай Рерих, которого я знаю как вышеупомянутую персону и который оформил вышеуказанный документ в моем присутствии, и несколько раз подтвердил мне, что сделал это.
27
Н. К. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант и М. Лихтману
17–18 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
№ 37
Родные З[ина], Фр[ансис] и М[орис], отложение до апреля очень добрый знак — ведь за это время наши адвокаты еще более
«Характерно, что Л. Мар[ен], сказавший, что уход Уоллеса заставляет и его уйти, тотчас же лишился министерского поста. Вся его партия сразу покатилась под гору. Вот неукоснительное действие Высшей Справедливости! Наконец и я получил (много позже всех других) пресловутый циркуляр из Нью-Йорка за подписью Л. Хорша. На полученной мною бумаге стоит дата 10 января. Тотчас я переслал Вам точную копию этого циркуляра. Имею основание думать, что он значительно сокращен по сравнению с теми циркулярами, которые получили другие лица: например, в бумаге, адресованной мадам де Во, заключалось, как она мне в свое время говорила, предложение сотрудничать с новым учреждением. Как Вы увидите из копии циркуляра, они сообщают, что здание Музея еще в феврале 1935 года было передано Институту Искусств и не принадлежит более Музею; культурная деятельность якобы продолжается, но уже под эгидою этого Института, и соответственно переменено и название Бильдинга. Затем следует самое гнусное заявление о том, что мистер и миссис Хорш, мисс Э. Лихтман и мистер Ньюбергер прекратили всякие сношения с Вами и не признают более Вашего водительства. Затем сообщается еще, что секретари Уоллес, д-р Г. Боргес и проф[ессор] Магоффин вышли из Комитета Пакта. Вот все, что они мне сообщают. Вы можете себе представить, какое впечатление подобная литература за подписью того, кто был председателем Музея, могла произвести на людей малодушных и пугливых. Когда они прочли, что в Нью-Йорке Ваши же ближайшие сотрудники „но лонгер аксепт“[106] Ваше лидерство, здешние маловеры тотчас заключили: этому должны быть очень глубокие и важные причины, следовательно, подумали они, надо поскорее спасаться, пока, мол, их самих не заподозрили во всех грехах…» Затем следует описание происходящих в нашем помещении выставок и лекций, а также подтверждение того, что все наиболее ценные группы и люди твердо с нами. Теперь, вероятно, Шкл[явер] уже получил Ваше сильное письмо, о котором мы Вам телеграфировали. Конечно, упомянутый циркуляр предателей содержит в себе несомненную клевету, ибо к чему иначе упоминание о том, что четверо индивидуумов не признают моего лидерства. На это можно бы им сказать, что действительно я не могу водительствовать ими с тех пор, как они задумали присвоение чужих шер. Не думают ли адвокаты, что делаемое ими упоминание о четырех лицах, отрицающих лидершип[107], а также рассылка циркуляра уже являются составом клеветы? Сообщите соображения по этому поводу. Еще раз напоминаю из моего прошлого письма, как в Бельгии за одно неправильное название масоном присуждено сто тысяч бельг[ийских] франков. Можно ли оставлять безнаказанной клевету, ведь порочение имени подобно убийству?
18. II. Получился пакет от Зины с рядом ценных копий бумаг и со статьей Грамматчикова. Очень хорошо, что и у Вас находится так много ценнейших писем, ведь все они пригодятся в деле, чтобы тем более изобличить весь предательский вольт-фас Леви и его сателлиток. Посылаем Вам при этом письме и новую уточненную версию статуса картин и аннекс[108] к ней, который, наверное, даст хороший материал для размышления адвокатам. Также прилагаем маленькую скорбную шутку о яйце динозавра — и такие грустные размышления приходят в голову. Посылаем также копию письма, полученного нами от «Ассосиэтед Пресс» в Калькутте. Из этого письма видно, что клевета распространилась гораздо шире, нежели опровержение. В конце концов, следует потребовать, чтобы опровержение появилось всюду, где проникла клевета, и на таких же видных местах, иначе нельзя считать опровержение достаточным. Каково мнение адвокатов по этому поводу? Посылаем также и копию циркуляра, полученного Шкл[явером]. Как видите, для него оно составлено более осторожно и кратко, нежели другим, но все же более чем странно включение в циркуляр четырех имен отступников, из которых два по Мастер-Институту вообще самозванцы. Ведь не могли же они быть назначены двумя голосами Леви и его жены. Можно себе представить, сколько вреднейшего самозванства распространяется этими индивидуумами. Интересно, когда же, наконец, Эрнст, если он серьезный адвокат, поймет, что ему неприлично защищать такую неправую сторону? Ведь нельзя же самовольно завладевать шерами, чужой собственностью и искоренять двумя голосами против пяти первоначальных основателей. Вся гнусная махинация с таксами должна возмутить каждого порядочного человека. Итак, до апреля пусть адвокаты всячески укрепятся, а Комитет Друзей найдет возможности своих активных выступлений. Нам нечего бояться широкой гласности, ибо дело правое, и этот Крестовый поход за культуру будет историческим. Шлем Вам всю бодрость и отвагу.
Сердцем и духом с Вами,
28
Н. К. Рерих, Е. И. Рерих — Г. Плауту и Г. Дэвису*
18 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
Уважаемые господа,
Настоящим мы уполномочиваем Вас возбудить судебное дело против г-на Луиса Хорша и г-жи Нетти Хорш, 310 Riverside Drive, Нью-Йорк, чтобы добиться возвращения двух наших акций Мастер-Института Объединенных Искусств.
Подтверждаем, что телеграфировали Вам вчера о тех же действиях.
Искренне Ваши,
В этот день, 18 февраля 1936 г., передо мной, магистратом первого класса, лично предстали известные мне Николай Рерих и Елена Рерих, которых я знаю как вышеупомянутых персон и которые оформили вышеуказанный документ в моем присутствии и должным образом подтвердили мне, что сделали это.
29
Н. К. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант и М. Лихтману
19–21 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
№ 38
Родные З[ина], Фр[ансис] и М[орис], оценили ли адвокаты, как преднамеренно Леви порвал со мною отношения? Повторяю, что если человек кончает неответственную телеграмму свою выражением «райтинг конфиденшиал»[109], то каждый здравомыслящий поймет, что следует конфиденциальное письмо. Если бы это «райтинг» относилось к этой же телеграмме, то она просто бы начиналась со слова «конфиденшиали»[110]. Значит, и в этом случае было какое-то преднамерение и вызывание провокационное. Но самое важное то, что в самой телеграмме, копию которой Вы имеете, не было ничего конфиденциального, да и сам мой дневник, в котором лишь упоминалось о получении телеграммы, был послан на имя самого же Леви. В этом можете видеть ту же провокационную преднамеренность, как и во всех его действиях в этом деле. Насильственное завладение чужими шерами ведь тоже даст адвокатам определенный образ мысли о Леви. Конечно, сейчас адвокаты сделают что-то решительное с таксами, и очень хорошо, что Фрида так определенно понимает, насколько злонамеренно подстроено и это дело. Теперь адвокаты имеют достаточное освещение и по этому поводу. Ведь не будет же само Правительство участвовать в злоумышлениях Леви. Да, брич оф трест, предательство, самое ужасное преступление. В местных газетах это всегда называется «криминал брич оф трест».
Уже [на] три дня запоздала воздушная почта из-за бурь — именно тогда, когда, наверное, идут спешные сведения, опоздание и происходит. Ведь Вы отдаете себе отчет в том, что злоумышленники в основе своей бьют по продвижению. Именно это обстоятельство и выдает сатанинское злоумышление. Но хотя бы и из катакомб основы все-таки будут нерушимы. Сейчас пришла Ваша телеграмма об Агни Йоге[111]. Очень интересно знать, ушел ли и сам Леви, а также Эстер и чета Флейшер? Нужно выяснить, кто именно там фактически остается, и тогда можно решить образ действий. Очевидно, в письмах придут подробности о положении этого Издательства.
19. II. Сейчас получены письма Ваши, Зины от 30-го и Мор[иса] от 29-го, а также письма от Керб[ер] и Гартнер. Шлем им наш самый сердечный привет. Франсис ничего не прислала — верно, письмо ее не попало на этот пароход. Мерзостные вырезки из газет превзошли всякие ожидания. Чувствуется грубая предумышленная злодейская работа, в которой, к нашему изумлению, принимает участие Правительственный Департамент. Среди присланных вырезок еще нет опровержения со стороны Уоллеса и Департ[амента], о котором Вы извещали в телеграмме. Не зная текста этого опровержения, трудно сказать последнее слово. Но, во всяком случае, клевета превосходит всякие меры. Если в Бельгии за неправильное название «масоном» газета платит сто тысяч бельг[ийских] франков, то сколько же миллионов должны заплатить клеветники за название «шпионом»? Ведь каждый заголовок присланных газет уже заключает в себе [мысль] об убытках. Ведь все сказанное — сплошная, предумышленная ложь. Вы имеете документы и от японск[их] властей (которые относятся и к Манчуко[112]), и от монгольских, а в Китае также было оказано всемерное содействие. Ни о каких дизбендментах[113] не могло быть и речи, ибо Деп[артамент] посылал нас в Кукунор, Вы это знаете из посланной Вам корреспонденции, но ввиду полной непрактичности этого предложения, которая была потом признана и Департаментом, мы отказались от этого губительного предложения. Экспедиция была после этого нашего отказа переведена в Индию, где и закончила работы и отчет к первому февраля. Ни о каком дальнейшем продолжении работы с этим Департ[аментом] мы и не думали, и вообще, ознакомившись с некоторыми характерами, никогда и не приняли никаких с их стороны предложений. Вы имеете теперь в руках весь обмен телеграммами с Департ[аментом] и можете видеть, что по их же предложению были собраны семена в горах Спити, что ввиду окончания сезона и снегов на перевалах пришлось сделать крайне спешно, и этот сбор полезных семян в одной из самых трудных местностей обошелся Деп[артаменту] в ничтожную цифру в триста с чем-то доллар[ов]. Но это все такие подробности, которые абсолютно тонут в главном факте недопустимой клеветы с явным намерением подорвать имя. За такие убытки, за такое страшное опорочение имени платятся миллионы. Вы помните, сколько получил Юсупов за намек о его имени! Ведь не в беззаконной же стране подобное происходит! Из полученного нами здесь запроса от корреспондента «Ассош[иэтед] Пресс» видим, насколько широко распространяется клевета, а опровержение не доходит. Во всех ли газетах, поместивших клевету, были на таком же значительном месте достаточные опровержения? Ведь закон требует, чтобы опровержению предоставлялось такое же значительное место, как и клевете, — значит, опровержение должно быть на той же странице и так же трудно объявлено. Иначе опровержение не достигнет своей цели и не может считаться достаточным. Будем ждать дальнейших действий в этом направлении, ибо вся правда за нас. Вероятно, и новый Комитет проявит себя. Очень трогательна готовность Стокса свидетельствовать в деле налогов. И как прекрасно он понимает, как Леви хотел и получить славу за устройство и субсидирование экспедиции, и забрать все результаты и картины, и сделать пожертвование, и объявить все шеры своей собственностью, и, забрав все идеи, стать «зе гретест мен оф Америка»[114]. Поистине, резиновый миллион и резиновая совесть!!
Как было Указано, Милликан полезен для Музея, ибо злоумышленники могут коснуться самого священного, и нужно будет мнение и знание духовных вопросов, чтобы уметь усилить и моральную сторону. Конечно, он может быть полезен и Музею, но это не помешало бы ему и действовать в деле Амрид[ы]. Скажите ей об этом. Опять повторим, для передачи Фриде, что и наш план был, чтобы хозяйственно-финансовой стороной заведовал бы человек, поставленный от бондхолдеров. Мы же со своей стороны можем ведать культурной [стороной] учреждений, которая в своей жизненности представит настоящий ассет[115] для бондхолдеров. В моей записке «Примат Духа»[116] я достаточно говорю, насколько жизненным и практичным может быть такой план. Вероятно, эта моя записка уже прочтена друзьям и адвокатам. Часто меня называли пророком, вот и теперь опять скажу, что мы приближаемся к тому времени, когда люди всячески поймут ценность культурных основ; давно это утверждалось мною, повторялось и в 1923 году, повторялось и в 1930-м, а затем и в деле организации значение культуры дало решающий перевес делу. Прекрасно, что Вы получили сведения от Вестингауза, что ему Музей платит долг, значит, нет причины, чтобы и Амр[ида] и Флор[ентина] таким же порядком не получили свои долги с Музея. Приглашен ли Сторк в состав нового Комитета — ведь в Комитете могут быть и люди, живущие за городом. Очень хорошо, [что] у Вас нашелся старый каталог [19]22 года, где я [указан] президентом, а Леви казначеем. Такой документ для суда должен являться весьма показательным. Вообще, можно диву даваться, что такое, казалось бы, простое, ясное дело, где вся очевидная правда на нашей стороне, может вызывать какие-то длительные судебные дискуссии. Не считают ли нужным адвокаты запросить Ст[ейт] Департм[ент][117] о том, что значит газетное выражение о холодности этого Департ[амента] — ведь такой намек может создавать смущение умов. Хотя мы и понимаем, почему один Морис будто бы оставлен в составе Трэстис (ведь он гарантер), но все-таки такое сведение звучит весьма странно. С одной стороны, он — Трэсти. С другой же стороны, по заявлению Леви, всеми шерами владеет Леви единолично, — ведь все это до такой степени нелепо и свидетельствует лишь о самой недостойной игре. Наверное, адвокаты, узнавая такие перлы злоумышления, еще более укрепляются в правоте нашей стороны. Главное же — не сдаваться, но, зная всю правду, добиться справедливости.
Очень ждем разъяснений о судьбах двух Мемо[рандумов] и письма Е. И., а также о намерениях относительно моего письма. Что значило отсутствие Спорборг на собрании Комитета, ведь из письма Франс[ис] было совершенно ясно, что она дала свое согласие? Может быть, ее отсутствие было чисто случайно? Наверное, кому-либо из Вас приходилось встречаться или с бонд[холдерами], или с посетителями Музея, или лицами, желавшими записаться в члены нашего Общ[ества] в Нью-Йорке; воображаем, что такие лица могли слышать в ответ на свои вопросы! Помните, как Леви подослал маленьких бондх[олдеров] к Рикаби и те узнавали для него наиценнейшие сведения. Сообщите нам, что Вам известно по этим поводам. Уже через девять дней наступает срок Такс-Деп[артмента][118]. Конечно, за это время наши адвокаты, наверное, сильно подвинули это дело и никакая опасность не угрожает. Ведь не забудем, что появившаяся клевета уже произвела большое волнение среди врагов, открывая им новую возможность для злокозней. И в других странах есть признаки следствий этой клеветы, пока еще не буду писать — расследуем. Как мудро, что сейчас не состоялся приезд. Очень важно, чтобы проследили, в каких газетах появилась клевета без такого же яркого опровержения. Предполагаем, что именно приняты меры для широкого рассылания клеветы без опровержения. Ведь злоумышленники сами могут покупать газеты с клеветою и широко рассылать их.
Очень трогательны письма Клайд и Дорис и их двух приятельниц — славные души, такие ячейки должны быть приветствованы. Конечно, мысли Клайд о картинах должны быть проведены ею без промедления, ведь средства совершенно кончаются и без обычного источника существования как же быть? У нее находятся уже две картины. Отчего бы ей не экзерсай хе абилити[119] для начала на этих двух вещах, или в ее городе, или в одном из соседних? Но повторяю, что этот вопрос чрезвычайно спешный. Не забудьте, как приходил покупатель и он не был допущен к осмотру, о чем Зина так сердечно возмущалась. Из этого факта тоже сделайте ассет для дела. Ведь Фосдик об этом случае может сделать Мемо, мало ли кого он в свою очередь мог иметь в виду как покупателя. Необходимо довести до сведения Хисса через его приятельницу об истинном положении вещей. Ведь это нравственный долг — оградить молодого человека от темной паутины. Посылаем Стратфорду десять хороших ревью о «Твердыне Пламенной», появившихся за последнее время.
Итак, не сдавайтесь, не устрашайтесь широкими размерами дела — лишь широкий размах привлечет и широкие возможности. Размеры нелепой клеветы требуют и наших широких действий. Пришлите нам копию письма Вашего, посланного де Во, Тауб[е] и Шкл[яверу], — последний вчера писал о получении им двух телеграмм от Вас, но письма, вероятно, еще не получал. Нельзя откладывать ничего. Если в газетах были опровержения Деп[артамента], то пошлите их как клевету и опровержение Шкл[яверу], ведь там все толкуется превратно. Действительно неслыханно, чтобы накануне новой ступени бывшие сотрудники делались бы убийцами и разрушителями, — разве это не есть ярчайший пример сатанинских действий? Вооружимся всем светом для рассеивания [тьмы].
30
Н. К. Рерих — М. Лихтману*
22 февраля 1936 г. Наггар
Мой дорогой г-н Лихтман,
Настоящим посылаю Вам оригинал письма, полученного г-ном К. Стурэ, президентом Латвийского общества Рериха, Рига, от г-на Л. Л. Хорша и переправленного мне. Я также прилагаю копию подобного письма, полученного доктором Георгием Шклявером в Париже. (Пожалуйста, обратите внимание на разницу в окончании писем.) Пожалуйста, обсудите эти письма с нашими адвокатами.
Мы считаем, что эти письма не только содержат неправомерное искажение фактов, ибо пытаются создать впечатление, что г-жа Рерих и я больше не связаны с нашим Институтом, основателями и членами Правления которого мы являемся, а я к тому же состою и почетным президентом, но они также подстрекают против нас наши Общества.
Поэтому я поручаю Вам посоветоваться с юристами и осведомить их о том, чтобы они приняли соответствующие меры, так как мы знаем, что эти письма имеют хождение в ряде стран, чем вводят людей в заблуждение.
Ущерб, который наносят эти циркулярные подметные письма, не поддается оценке.
Пожалуйста, дайте мне знать, что думают по этому поводу адвокаты и какие шаги они собираются предпринять, чтобы нейтрализовать причиненный вред.
Искренне Ваш,
31
Н. К. Рерих, Е. И. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант и М. Лихтману
24 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
№ 39
Родные З[ина], Фр[ансис] и М[орис], пошлем этою воздушною почтою сегодня же вместо завтра, ибо выпал большой снег и можно ожидать всяких почтовых задержек. Так, например, Ваша вчерашняя воздушная почта опять не дошла, и, судя по газете, она даже не прибыла в Карачи. Именно когда в каждой почте может быть столько срочного и нужного, тогда и всякие задержки произойдут. Посылаю на имя Зины официальное письмо — она поймет полезность таких официальных сношений о будущей деятельности Мастер-Института. Ведь не можем мы рассматривать самоуправство двух индивидуумов с их двумя соумышленниками как нечто, препятствующее идейной стороне Учреждения. Началось Учреждение без этих злоумышленников, и сущность просвещения не может быть нарушена никакими захватами, никакими присвоениями чужой собственности. Все подробности злоумышления крайне характерны. Ведь мы не получили никакого извещения о якобы нашем выбытии из состава Мастер-Института. Мы ведь получили лишь письмо за подписью Леви, в котором он говорит за себя и за своих двух соучастниц о прекращении всяких сношений с нами. Но какое же значение для общественного дела может иметь прекращение личных сношений трех индивидуумов? Нам неоднократно приходилось быть свидетелями, как в общественных комитетах рядом заседали лица, между собою не имевшие ничего общего. Совершенно естественно, что после присвоения чужих шер и из нас никто не может оставаться в личных отношениях с захватчиками чужой собственности. Какие же такие особые законные основы еще нужны, когда всем ясно, что принадлежавшие нам пятерым пять шер из семи оказались захваченными двумя. При этом не забудем, что шеры, самоуправно захваченные самим Леви, были им, по-видимому, переданы его жене. Значит, кроме захвата произошло еще злоупотребление чужой собственностью. Вообще, очевидно, очень многое переведено на имя жены Леви, и адвокаты должны учесть это обстоятельство.
Сегодня утром мы рассчитывали получить Вашу телеграмму в ответ на вопрос: было ли опровержение клеветы со стороны Департ[амента] и когда именно? Ведь это обстоятельство чрезвычайно нужно для сообщения его, в свою очередь, Ману, который, будучи в Дели, может встретиться с этим вопросом. Получив Вашу телеграмму о необходимости телеграфировать доверенность для вчинения исков за клевету, мы первоначально полагали, что это и есть ответ на нашу телеграмму, но потом по срокам поняли, что это нечто новое. На всякий случай прилагаем Вам копию письма американс[кого] миссионера Гонзела, живущего в Монголии, — он очень симпатичный человек, и по тону его письма можете видеть, что никакие злобные посевы ботаников[120], бывших от Деп[артамента], не влияли на порядочных людей. Опять вспоминаем — рыбак рыбака видит издалека, также удивляемся, куда могло деться письмо от 10 янв[аря], при котором были приложены наши данные о налогах за 1935 год. У нас имеется и копия его, и расписка в отправлении. Неужели оно вообще пропало, или эта бумага из него кем-то вынута? Надеемся, что о таксах адвокаты уже достигли положительных результатов. Теперь мы перед апрельскими сроками. Опять эти сроки суда совпадают со сроками некоторых выборов, наверное, это обстоятельство Вами замечено. Помните, как было недавно Сказано: «Не нужно бояться затрагивать большие имена»[121]. Очень интересно, в чем именно адвокаты усмотрели прямой состав клеветы, если они чувствуют возможность судебного успешного преследования. Какими же миллионами можно оценить порочение имени после почти полувековой деятельности?! Какими же миллионами можно оценить всевозможные убытки и ущербы, наносимые клеветниками?
Получены очень трогательные рождественские подарки от Филадельф[ийской] группы с трогательными записочками при них. Е. И. им ответит. Пожалуйста, лично сообщите Дабо, что я очень тронут его теплым дружеским письмом и что я, зная его высокую культурность, всегда и полагал, что он чутко знает, где истина и где настоящая духовная ценность. Конечно, и сам я ему напишу. Полагаю, что Уайтсайд, Маккаффери и другие из этой группы, будучи очень энергичными, также действуют во благо. Чувствуем, что в движении дела у Вас очень много нового. Также необходимо знать положение вещей с пианисткой, почему именно она не может более сообщать. Нельзя же предположить, что на оба Мемо[рандума] и на письмо не было бы никакой реакции. Даже просто по общечеловеческим отношениям нельзя предположить, чтобы такие обстоятельства оставались бы в небрежении бессердечно. Это было бы более чем легкомысленно. Пусть Франс[ис] узнает у Стратфорда, довольны ли они посланными отсюда прекрасными отзывами, ведь авторы их — очень выдающиеся люди. Итак — не сдаваться, помнить, что Иерофант зла беспощаден, но победа над ним при условии стойкости и единения — несомненна. Но победу нужно принять, ведь недостаток устремленности может отражаться на урожае. Шлем Вам и Амр[иде] наши лучшие мысли, всегда сердцем с Вами. Берегите здоровье.
Духом с Вами,
24 февраля 1936 г.
В 1921 году проф[ессор] Рерих в сотрудничестве с Зинаидой Гр[игорьевной] и Морис[ом] М. Лихтман основал в Нью-Йорке Мастерскую Школу Объединенных искусств, затем известную как Мастер-Институт оф Юнайтед Артс[122]. В 1922 году уже к утвержденному Правительством делу подошел г-н Хорш, и так Правление Института образовалось в составе: проф[ессор] Рерих — президент, М. Лихтман — вице-президент, г-н Хорш — казначей и Франсис Грант — секретарь. Совет Трэстис состоял из семи лиц: проф[ессора] Рериха, Е. И. Рерих, М. Лихтмана и З. Лихтман, Франс[ис] Грант, г-на Л. Хорша и Н. Хорш. Каждый из этих Трэстис, имея полный голос, владеет и одной шерой в общем деле. В том же году проф[ессор] Рерих основал Международный центр Искусств — «Корона Мунди», в котором много потрудился Св[ятослав] Н[иколаевич] Рерих[123].
В 1923 году, отъезжая через Европу в Индию, проф[ессор] Рерих назначил Президентом Мастер-Института г-на Хорша, сам оставаясь как Основатель, Почетный Президент и Трэсти основанных им Учреждений. Затем по предложению проф[ессора] Рериха основался «Алатас» — издательство, перешедшее затем в Издательство Музея, а сам «Алатас» остался за Г. Гребенщиковым. Уже в отсутствие проф[ессора] Рериха группою американских почитателей был основан Музей Рериха, в котором в настоящее время собраны более тысячи картин художника[124]. По дальнейшему предложению проф[ессора] Рериха предполагались Отделы Америк[анского] и Европейского и Вост[очного] Искусств. Затем около Музея Рериха образовалось Общество Друзей Музея Рериха, которое впоследствии переименовалось просто в Общ[ество] Рериха, имея отделы, самостоятельно работавшие в разных странах. Таким образом, в широких очертаниях выполнялась задача культурная и просветительная.
С 1923 по 1929 год проф[ессор] [Рерих] с Е. И. Рерих и с Ю. Рерихом совершили Средне-Азиатскую экспедицию, давшую более пятисот картин и научные наблюдения, которые были выражены в целом ряде печатных трудов и продолжают печататься[125] — как отдельными статьями, так и целыми книгами. Так, в настоящее время Ю. Н. Рерих закончил большой Тибетско-английский словарь[126] и работает над «Историей Средней Азии»[127], новые материалы для которой были также собраны во время указанной экспедиции. В 1928 году было положено проф[ессором] Рерихом и Е. И. Рерих основание Гималайского Института Научных Исследований[128].
В конце 1929 года, именно во время завершения нового здания Музея в Нью-Йорке, произошел всем известный неслыханный денежный кризис в Америке, затем бедственно отозвавшийся и по всему миру. Многие друзья Учреждений пострадали при этом кризисе, и, таким образом, деятельность Учреждений понесла огромный ущерб. Наступили массовые крахи банков и обесценение бумаг и недвижимой собственности. Держатели бондов здания Учреждений, естественно, также понесли ущерб вследствие общего падения цен. Стоимость квартир пала, налоги возрастали, и число безработных потрясающе умножилось. Об этом всеобщем бедствии достаточно известно, и возросшая задолженность Америки свидетельствует о размерах происшедшего. В связи с этим бедствием за время 1932-го до 1934 года происходила переоценка имущества и реорганизация Учреждений.
К 24 февраля 1935 года длительный процесс реорганизации закончился, причем по техническим соображениям здание, ранее носившее название Мастер-Билдинг, было предоставлено нашей основной организации — Мастер-Институту оф Юнайтед Артс, который и остался распорядителем технических вопросов. Такое распределение не только не нарушало общекультурную работу, но и являлось вполне естественным, ибо Мастер-Институт был старейшим Учреждением, основанным проф[ессором] Рерихом, и ныне вступил в пятнадцатый год своего существования.
Пятнадцатого апреля 1935 года совершилось в Белом Доме Вашингтона знаменательное событие, а именно 21 страною был подписан известный Пакт Рериха о Сохранении Культурных Ценностей. Сам проф[ессор] Рерих вместе с Ю. Рерихом в это время находился в Монголии, руководя экспедицией Амер[иканского] Правительства по изысканию сухостойких трав. Так по разным научным и художественным направлениям развивалась деятельность Учреждений.
В половине 1935 года проявились первые определенные знаки поразительного вольт-фаса, совершенного г-ном Хоршем и его супругой. Надо знать, что все семь шер Мастер-Института, принадлежавшие семерым Трэстис, были переданы ими на хранение г-ну Хоршу как казначею, заведовавшему всею финансовою частью Учреждений, в чем г-н Хорш выдал членам-Трэстис соответственные свои расписки. Уезжая в экспедицию, проф[ессор] Рерих дал и со своей стороны полную доверенность г-ну Хоршу. Итак, во второй половине 1935 года г-н Хорш без малейшего повода со стороны проф[ессора] Рериха и Трэстис самовольно объявил об исключении из состава Трэстис всей основной группы начинателей дела. Иначе говоря, г-н Хорш и его жена своими двумя голосами исключили пять человек, то есть коллегиальное начало было попрано, ибо нельзя же двумя голосами исключать пять основных участников и учредителей. При этом г-н Хорш, вопреки всякой очевидности, объявил, что он является единственным владельцем всех семи шер, что оказалось прямым захватом чужой собственности, ибо шеры были даны ему лишь на хранение. Также самочинно и неизвестно каким актом в состав Совета Трэстис Мастер-Института г-ном Хоршем были назначены мисс Эстер Лихтман и служащий его конторы г-н Ньюбергер, его зять. Таким образом, эти двое являются самозванцами.
Для защиты справедливости и коллегиального начала М. Лихтман, как вице-президент, подал в суд на действия г-на Хорша, а затем и остальные четверо Трэстис подали о взыскании с г-на Хорша принадлежащих им шер Мастер-Института оф Юнайтед Артс. В настоящее время происходит судебное разбирательство. Вполне естественно, что друзья Учреждений глубоко возмутились захватными действиями г-на Хорша и образовали новый Комитет Друзей Музея для защиты попранных прав основной Коллегии. К довершению своих недопустимых действий г-н Хорш начал рассылать в конце 1935 года и в начале 1936 года по разным странам циркулярные письма, в которых делаются ложные намеки без указания причин на то, что четверо, а именно г-н Хорш с женою и с мисс Эст[ер] Лихтман и г-ном Ньюбергером, отказались от водительства проф[ессора] Рериха и Е. И. Рерих, выказывая явное намерение произвести смущение умов. Конечно, после захвата г-ном Хоршем и его сообщниками чужих шер и самозваных назначений действительно ни о каком водительстве не может быть и речи.
В том же циркулярном письме г-н Хорш извещает о том, что из состава Комитета Пакта Рериха вышли г-н Уоллес, г-н Г. Боргес и г-н Магоффин. Комитет этот бездействовал, выход трех упомянутых лиц, конечно, не может иметь решающего значения, тем более что Г. Боргес перед самым своим отозванием в Венесуэлу выражал г-же Фр[ансис] Грант полную солидарность и дружественность. Таким образом, и это сообщение в циркулярном письме г-на Хорша свидетельствует о преднамеренности, которая выказывается во всех подробностях замышлений г-на Хорша и его соучастников.
Нельзя не забыть, что г-жа Хорш, будучи председательницей Общ[ества] Рериха, минувшей осенью пыталась на собраниях Отделов этого Общества клеветать и порочить имя проф[ессора] Рериха и Е. И. Рерих, но она не имела успеха в этом злоумышлении, и ей пришлось выслушать сильные осуждения и даже отказаться от предположенного ею доклада, как именно случилось на собрании Общества Р[ериха] в Филадельфии.
Таким образом, в истории культурных движений весьма прискорбно и возмутительно наблюдать, как в силу преднамеренного злоумышления производятся попытки нарушить течение многолетней культурной работы. Производится смущение умов, не знающих всех обстоятельств, чтобы, воспользовавшись замешательством, довершить задуманный самочинный захват. Но в то же время отрадно видеть, как люди просвещенные быстро разбираются в действительных обстоятельствах и ярко встают на защиту попранных прав культурных деятелей. Злоумышленники, по обычаю всех предателей, не останавливаются ни перед чем, готовы измыслить любую ложь и извратить каждое действие. Но каждый, кто хотя бы знает о присвоении ими чужих шер, тот может судить и о свойствах всего ими замышленного и яро выполняемого. В жизни культурных начинаний предательство является общеизвестным историческим фактом, как реакция сил противоположных. Но та же история человечества достаточно ясно говорит как о судьбе предателей, так и о нерушимом росте светлых культурных движений.
32
Н. К. Рерих — З. Г. Лихтман*
24 февраля 1936 г. Наггар
Моя дорогая г-жа Лихтман,
В неустанной заботе о развитии наших Учреждений я отправил Вам из Монголии два моих обращения — от 22 и 23 апреля 1935 года, касавшихся возможного расширения программы нашего Института. Ввиду удаленности от Вас не знаю, дошли ли они в то время и какова была Ваша реакция. Хотелось бы узнать Ваше мнение, поскольку если не сегодня, то в ближайшем будущем, полагаю, какие-то советы могут пригодиться.
Я также выслал Вам очерк «Примат Духа»[129], где выразил свои основные соображения перед открытием нашего Института. Если сегодняшние обстоятельства не позволяют думать о немедленном расширении образовательной деятельности, то можно иметь в виду определенную возможность для такого расширения на будущее. О моих предложениях можно также проинформировать действующий Совет преподавателей Института.
На случай, если мои статьи из Монголии были утеряны, прилагаю их копии.
С радостью получаю Ваши подробные отчеты о деятельности Мастер-Института Объединенных Искусств и прошу передать всем преподавателям и сотрудникам института мои горячие приветствия и наилучшие пожелания.
Искренне Ваш,
33
Н. К. Рерих — Г. Г. Шкляверу
25 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
Дорогой Гавриил Григорьевич, спасибо за Ваше письмо от 3 февраля. Все, что Вы сообщаете о г-же де Во, очень удивительно. Странно представить, чтобы кто-нибудь предпочел людей незнакомых и даже никогда не виданных многолетним друзьям. Неужели такие люди не подумали, насколько просто, чисто низменными инстинктами объясняется происходящее. Вот мы уже дали доверенность адвокатам на взыскание с г-на Хорша присвоенных им наших шер. Теперь же мы послали доверенность вчинять иски против клеветы, ибо и с этим ядовитым злом нужно бороться, как оно того заслуживает. 31 янв[аря] должно было быть слушание дела, вчиненного вице-президентом М. Лихтманом против Хорша, но уже несколько раз адвокаты Хорша оттягивают, и потому и это слушание отнесено на продолжительный срок. Такая тактика лишь показывает, что противная сторона старается избежать открытого суждения, а в то же время и наши адвокаты получают новую возможность еще детальнее войти в дело. Вы правильно замечаете о беспринципности противной стороны. Так, например, накануне предположенного слушания дела, то есть 30 янв[аря], злоумышленники сфабриковали в желтой прессе невероятную безобразную клевету, основанную на столь же клеветнической заметке, помещенной известным негодяем Пауэллом еще прошлым летом. И эта мерзкая игра не удалась, ибо все поняли, что заметки были помещены накануне слушания дела, чтобы повлиять на решение судей. Но на следующий день, в день суда, утром уже вышли пространные опровержения, помещенные друзьями и нашими адвокатами, и злоумышление развалилось. Вот какими мерами пытаются пользоваться насильники, захватчики и предатели. Но все знают, что там, где темные силы особенно ополчаются, там ими замечено нечто светлое и значительное. После отвратительных наскоков служителей тьмы немедленно получилась светлая реакция. Под председательством уважаемого деятеля майора Стокса составился новый Комитет Друзей Музея. В него вошли редактор Херстовского «Америкен» г-н Меррит, известный писатель О’Хара Косгрэв, г-жа Сутро, вдова большого финансиста, жена проф[ессора] Шепперда, очень влиятельная особа, г-жа Спорборг, пользующаяся большим влиянием среди женских клубов, писатель Уортон-Сторк и др[угие] лица влиятельного и независимого положения. Кроме этого Комитета предполагаются и другие образования.
Посылаю Вам записку, сопоставляющую некоторые факты в простейшем виде, далеко не исчерпывающем все проявления изощреннейшего предательства. Прочтите ее и дайте Георгию Гавр[иловичу] — и некоторые друзья [должны] ознакомиться с этою бросающейся в глаза истиной. Как Вы видите, отвратительные действия своекорыстных апостатов не имеют ничего общего ни с культурою, ни тем более со Знаменем Мира. И сколько преднамеренности обнаружилось в этой попытке присвоения чужой собственности. Но, конечно, выход четырех индивидуумов не может иметь значения в культурном деле. Вполне естественно, что некоторые личности не могут воспринять света Культуры. Вчера же через Лондон мы получили вырезку из «Херальда» с письмом некоего Аллана из Руана. Очевидно, на это письмо и отвечал Георгий Гавр[илович] в той же газете. Хорошо, что мы получили письмо Аллана, — следовало бы узнать, кто он такой, ибо его письмо построено симпатично. Если он интересуется делом, то ведь старый город Руан может дать интересные возможности. Что решает М. Шено? Ведь такое привхождение поэтов и писателей чрезвычайно желательно. Вы пишете, что мадам де Во уговорила и Таубе уйти. Этому можно очень удивляться, ибо Таубе знает меня и слышал обо мне десятки лет, а в то же время, как Вы пишете, Таубе был весьма шокирован грубой невоспитанностью Эстер Лихтман; а что же он бы сказал, если бы встретился с самим Хоршем, который почему-то принял другое имя, ибо по рождению его фамилия была Леви. То, что Вы пишете о масонах и буддистах, показывает лишь полную невежественность лиц, произносящих такую комбинацию, ибо буддист не будет масоном и масон не будет буддистом. Как прискорбно убеждаться во всеместном существовании глубоких степеней невежества. Не войны ли доводят человечество до такого одичания и наблюдаемой сейчас преступности? Получаем с каждой почтой много симпатизирующих писем. Между прочим, учрежденное мною Содружество Имени Пр[еподобного] Сергия прекрасно работает и научает участников настоящему сотрудничеству. Очень милое поздравление получено от кардинала Пачелли, а вчера пришло благословение от престарелого митрополита Антония. Также много новых друзей оказывается и на дальневосточных островах. Вы правы, что обновление Комитетов принесет новую жизнь, только это нужно сделать очень поспешно. Надеемся, что здоровье Ваше благополучно, и мы все шлем Вам, и супруге Вашей, и Георгию Гавр[иловичу] наши сердечные приветы. Будет светла заря после темной ночи. 1936 год — знаменательный.
Духом с Вами,
34
Н. К. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант и М. Лихтману
26 февраля 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]
№ 40
Родные З[ина], Фр[ансис] и М[орис], вчера вечером пришли Ваши письма от 2 и 4 февраля с приложением еще целой серии отвратительных клеветнических вырезок. Отметим по пунктам:
1. Вы правы, чувствуя, насколько нехорошо здоровье Е. И., — вот и сегодняшняя ночь была чрезвычайно тяжелой. Как же может быть иначе, когда на глазах у всех происходят такие отвратительные преступления.
2. Удивительны передаваемые Вами рассуждения адв[окатов] о приезде. Неужели они не видят ловушку? Также неужели они не видят, что для Канады и др[угих] мест по этому пути нужно учесть точные причины о проезде для корреспондентов? Ведь должны же они понимать, насколько внимание всюду обращается. Пример предыдущего проезда, когда в самых неожиданных местах приходили корреспонденты и незнакомые совершенно люди, достаточно показателен. Длинное ухо всюду действует. А всякое скрывание совершенно недостойно и недопустимо. Ведь не контрабандисты же!
3. Во всех присланных вырезках из газет нет никакого извинения и даже достойного опровержения, о чем в своей телеграмме в Вашингтон требовали адвокаты. Правильно отмечает Амр[ида], что самое отвратительное заключается в грубейших и недопустимых заголовках. Самая страшная ложь заключается в нелепых клеветнических указаниях на дизбандмент, аустед, дизчарджед[130] и тому подобных предумышленных оскорблениях. Юрий пишет Франс[ис] к этому свои соображения, уже в его предыдущем письме к Франс[ис]. Вы теперь имеете указания на то, что Деп[артамент] направлял экспедицию в Кукунор, но мы по внешним местным обстоятельствам должны были отказаться от такого продолжения экспедиции. Также является явным злоумышлением говорить о 25 пакетах семян, когда это не отвечает истине. Такие клеветнические выпады со стороны гос[ударственных] Учрежд[ений] недопустимы ни в одной стране! Конечно, Вы покажете и прошлое письмо Юрия как адвокатам, так и Стоксу и друзьям, которые должны знать во всем всю истину.
4. Совершенно возмутительно сообщение о каких-то номинальных шерах. Таким порядком, значит, и вся Корпорация, и вся Коллегия были номинальны, иначе говоря, подложны. Но каким же образом шеры могут быть называемы номинальными, когда тут же существуют собственноручные расписки Хорша в принятии этих шер на хранение от членов Трэстис, которые вполне полноправны, а вовсе не номинальны. Ведь суд уже видел Вами представленные расписки Хорша, которые, казалось бы, являются неоспоримым легальным документом. Кроме того, Вы имеете засвидетельствованную магистратом копию удостоверения, подписанного Хоршем и выданного Е. И., в том, что она является полноправным членом-Трэсти. После таких документов совершенно недопустимо для суда выслушивать вранье злоумышленников о каких-то номинальных шерах. Надеемся, что все наши адвокаты очень ясно понимают этот важный и неоспоримый пункт.
5. Очень хорошо Ваше письмо Шкл[яверу], очевидно, такие же письма посланы де Во и Таубе, хорошо бы послать такие же письма Марену (уже совершенно сошедшему с минист[ерской] сцены), потом в Ригу Стуре, Асе[еву], а также в Ковно. Кроме того, особо верным друзьям в Южн[ую] Ам[ерику], но лишь особо верным. Полезно послать такое же письмо Хьюиту, он является как бы противовесом Магоф[фину], Кауну, Пепперу и таким же достоверным порядочным людям. Конечно, и Крэну нужно послать, и Броди. Очень интересно, на каких условиях, как Вы писали, Чарльз рекомендовал своего адвоката? Может быть, от него можно было бы получить доброжелательный лигал адвайз[131]. Ведь Сказано, что много выступлений придется делать и не следует бояться затрагивать никаких больших имен.
6. Вы спрашиваете о полезности предположенной делегации ко Главе? Телеграфировали Вам, что такая делегация чрезвычайно полезна, ибо этим показывается, что ни мы, ни наши друзья не избегаем гласности, ибо правда за нами. Кроме того, все этим лицом отвеченное такой делегации уже есть исторический акт. А ведь Вы писали, что реакция на Меморандумы и письмо была прекрасная. Посоветуйтесь с адвокатами и делегацией и о передаче ими моего письма, которое находится у Вас.
7. Неужели адв[окаты] находятся в заблуждении, что у нас где-то много денег? Неужели культурный работник непременно должен быть богатеем? Ведь этот вопрос стоит чрезвычайно остро. Вы трое можете знать, что у нас сейчас всего на все про все три с половиной тысячи рупий, а курс Вы знаете. Это приблизительно стоимость одного проезда, а здесь-то как же? Если о картинах даже и думать не следует? Вот как остро стоит действительность. Нельзя ли этот вопрос как-то сдвинуть? Впрочем, на этих днях уже в деле лина[132], надо думать, серьезные подвижки произошли. Также только Вы трое знаете о том, что Ст[окс] уже не прислал свои сто долл[аров] на «Ур[усвати]» за янв[арь], а мы уже кончаем февраль. Конечно, мы не знаем его намерений, но никакого предупреждения от него не было. Но ведь сейчас ввиду отвратительной газетной кампании здесь особенно необходим М[ан], ведь сатанисты могут броситься всюду. И вот, когда действительность так остра, тогда и наши же адв[окаты] могут подставить под расстрел, слушая какие-то предумышленные выкрики злоумышленников, уже подготовивших то, что им нужно.
8. Интересно, какова была реакция судьи хотя бы на такой возмутительный акт, как самочинное присвоение чужих шер и самовольное снятие Имени с Музея? Казалось бы, достаточно всюду было напечатано, что я уже давно предложил иметь отдел как Амер[иканского], так и иностранного искусства. Возражают ли наши адвок[аты] против такого ограблениия идей? В газетах многократно говорится все о том же миллионе[133], но совершенно упускается из виду, что и из нас каждый отдал все — как все свои профессиональные накопления, так и посильные денежные вспомоществования, — Учреждениям. Кроме того, не забудем, что кроме этого резинового миллиона, годного на все случаи жизни, были и многие другие жертвователи, и сумма всех этих пожертвований совсем не малая. Кроме всего прочего, по притче о лепте вдовицы ее жертва была выше жертвы богача. Поэтому Хорш не может себя считать единственным жертвователем. Неужели на суде адв[окаты] не задали вопрос о том, что именно приобрел г-н Хорш за этот свой миллион? Все его положение создалось благодаря всем общим трудам, всем идеям, вложенным в Учреждения. И до Учреждений много ли раз он имел аудиенцию у главы гос[ударства]? И так ли свободно он сносился с высшими должностными лицами, послами и большими деятелями разных стран? В своих письмах сам он постоянно говорит о том, что Имя Музея открывало ему все двери. А теперь, запасшись ключами к этим дверям, он пытается подставить исключительно свое имя. Понимают ли адвокаты это положение вещей? Ведь и вся реорганизация совершилась не по легальным зацепкам, но по соглашению, основанному на культурных и гуманитарных соображениях.
9. Мы были сердечно тронуты такими славными письмами обоих Фосдиков. Вот чистые души, стремящиеся к Свету. Чудесно письмо, которое он хочет распространять. Совершенно естественно, если злоумышленники широко разбрасывают свою клевету, то и голоса за правду должны раздаваться широко. Ведь идет какое-то наглое ограбление на большой дороге. И в Комитет бондх[олдеров] должны доходить голоса правды. Пусть они оценят руки захватчиков, которые теперь проливают крокодиловы слезы якобы за интересы бонд[холдеров]. Ведь мы все ни на кого не нападали. Мы все не вносили никакого разъединения, наоборот, мы твердили постоянно о единении как единой основе преуспеяний. А вот захватчики без малейшего повода подняли знамя войны, разложения и разрушения. Писала ли и видела ли Зейд[ель] своего влиятельного друга в Ваш[ингтоне]? Ничто нельзя отложить и упустить.
10. Теперь, когда Комитет Друзей образовался, всякие обращения вроде письма к Шкляверу, естественно, могут идти от Комитета. Тем самым Комитет выразит и свою жизненность, лично мы ничего не внушаем Комитету. Пользуясь лучшими настроениями, в скорейшем времени предложите это от себя, чтобы не было и намека на какие-либо настаивания. Кроме почетных адвайзеров[134] Музея ведь имеются пожизненные члены, внесшие пожизненные взносы (размеры этих крупных взносов Вы знаете), всем этим людям, наверное, разосланы какие-нибудь клеветнические циркуляры, и потому оповещение от Комитета может быть очень полезным. Хорошо, если бы в таких оповещениях было в какой-то форме указано о том, что культурная деятельность во всяком случае продолжается. Ведь различные люди слышат лишь о скандалах и думают, что наша деятельность прекращена злоумышленниками. Можно представить себе Тагора, который получил бы лишь клеветнический циркуляр и понял о прекращении всей нашей деятельности, потому пусть в оповестительных письмах будет изложена, как Вы и сделали в письме к Шкл[яверу], вся деятельность злоумышленников, указана вся борьба против преступников, а в конце может быть помянуто, что наша культурная деятельность ни в коем случае не нарушается. Ведь, как лучшие из адвайзеров (конечно, не Розенталь и не Требольт), и лучшие члены могут выразить Комитету свое сочувствие и желание содействовать в этом Крестовом Походе за Культуру и Справедливость. Могут быть посещаемы такие лица, как, например, Брисбен, который уже прежде хорошо выражался. Весьма полезен предложенный членами Комитета митинг протеста. Ведь в письме Косгрэва очень интересно затронуто основание-цель этого злоупотребления и предательства.
11. Вполне понимаем, почему Морис должен был остаться в составе теперешних Трэстис. Все это приобретает особую пикантность. Оставленный ими Трэсти не зовется на заседания, ему не возвращается принадлежащая ему шера, и на глазах его как заведовавшего Музеем снимается само название Музея. Большей злобной чепухи нельзя и придумать. Именно то, что их же Трэсти должен обращаться против них к суду, вносит в дело особо трагический смысл. Неужели же судейские сердца настолько окаменели или выдохлись, что не поймут всего, на глазах их происходящего? Франсис писала о том, что Народный говорил ей о каких-то полезных знакомых, — оповещает ли он их? Если даже они не примут непосредственного участия в деле, то все же такое оповещение полезно. Нам нечего бояться широкой огласки и затрагивания больших имен.
12. Как тяжко читать сегодня в здешних газетах о волне преступности в Америке, от которой уезжают в Австралию и другие страны выдающиеся и крупные деятели. Случай с Линдбергом несмываем[135]. Скоро, возможно, напишут — «Уэв оф крайм — Хорш стилинг Билдинг»[136].
Поделиться книгой: