Помоги проекту - поделись книгой:
В других случаях замена объекта фетишем бывает вызвана символической связью мыслей, которая преимущественно не осознается человеком. Далеко не всегда возможно проследить пути таких ассоциаций. (Скажем, нога с древности выступала сексуальным символом, судя по мифам[31], а мех обязан своей ролью фетиша ассоциации с волосяным покровом mons veneris[32].) Тем не менее данная символика, по-видимому, не всегда оказывается независимой от сексуальных переживаний детства[33].
Все внешние и внутренние условия, которые затрудняют или отдаляют достижение нормальной сексуальной цели (импотенция, высокая цена сексуального объекта, опасность полового акта) очевидным образом поддерживают склонность задерживаться на подготовительных актах и образовывать из них новые сексуальные цели взамен нормальных. При тщательной проверке всегда оказывается, что даже самые странные из этих новых намерений уже обнаруживаются как намеки при нормальном сексуальном процессе.
Известная толика ощупывания необходима – во всяком случае, человеку – перед достижением нормальной сексуальной цели. Общеизвестно, каким источником удовольствия, с одной стороны, является прикосновение к коже сексуального объекта – и какой приток возбуждения, с другой стороны, эти ощущения обеспечивают. Поэтому задержка на ощупывании, при условии, что половой акт вообще состоялся, вряд ли может быть причислена к перверсиям.
То же самое верно в отношении разглядывания – действия, производного, по сути, от ощупывания. Визуальное впечатление остается самым частым способом пробуждения либидозного возбуждения, а естественный отбор полагается на доступность такого способа – если, конечно, следовать подобному телеологическому подходу – и направлен на поиски красоты в сексуальном объекте. Прогрессирующее вместе с обществом сокрытие тела поощряет сексуальное любопытство, которое стремится как бы завершить облик сексуального объекта разоблачением скрытых частей. Впрочем, оно может отвлекаться («сублимироваться») на художественные цели, если удается перевести интерес с гениталий на форму тела в целом[34]. Задержка на этой промежуточной сексуальной цели сексуально подчеркнутого разглядывания свойственна большинству нормальных людей; более того, она дает возможность направить известную часть своего либидо на высшие художественные цели. С другой стороны, страсть к разглядыванию[35] становится перверсией, если а) она ограничивается исключительно гениталиями или б) связана с преодолением отвращения (как в случае вуайеристов, людей, подглядывающих за отправлением естественных потребностей); или же в) такая страсть вытесняет нормальную сексуальную цель, а не готовит человека к достижению последней. Третье условие особенно выражено у эксгибиционистов, которые, если доверять результатам ряда анализов, показывают свои гениталии для того, чтобы в качестве ответной услуги увидеть гениталии другого[36].
При перверсиях, направленных на разглядывание и показывание себя, проявляется крайне необычная особенность, которая будет занимать нас еще больше при описании следующего отклонения: в этих случаях сексуальная цель обретает две формы – активную и пассивную.
Силой, противостоящей скопофилии, но порой ею побеждаемой (сходно с тем, что мы наблюдали при отвращении), выступает стыд.
Самая распространенная и значимая среди всех перверсий – склонность причинять боль сексуальному объекту и ее противоположность – удостоилась от Краффт-Эбинга названий, соответственно, «садизм» и «мазохизм», в своей активной и пассивной формах. Другие авторы (см., например, у Шренк-Нотцинга, 1899) предпочитают более узкое обозначение «алголагния»[37], подчеркивающее удовольствие от боли и жестокость, тогда как в названиях, выбранных Краффт-Эбингом, на передний план выдвигается именно удовольствие от любых проявлений унижения и покорности.
Что касается активной алголагнии, или садизма, ее корни легко выявляются в нормальном поведении. Сексуальность большинства мужчин содержит элемент агрессии, стремления подчинять, биологическое значение которого, пожалуй, состоит в необходимости преодолевать сопротивление сексуального объекта иными способами, кроме как посредством ухаживания. В таком случае садизм будет соответствовать агрессивному элементу сексуального влечения, который обрел самостоятельность и занял главенствующее положение благодаря смещению.
В обычном словоупотреблении определение садизма применяется как к случаям, когда налицо активная или насильственная установка по отношению к сексуальному объекту, так и к случаям, когда удовлетворение достигается исключительно от унижения объекта и жестокого с ним обращения. Строго говоря, только последний крайний случай имеет право называться перверсией.
Сходным образом термин «мазохизм» охватывает все пассивные установки по отношению к сексуальной жизни и к сексуальному объекту, а крайним их выражением служит удовлетворение от восприятия сексуальным объектом физической или душевной боли. Мазохизм как перверсия, по-видимому, больше отдален от нормальной сексуальной цели, чем его противоположность; можно усомниться в том, возникает ли он исходно, – быть может, он проявляется, скорее, вследствие трансформации садизма[38]. Нередко можно увидеть, что мазохизм представляет собой не что иное, как продолжение садизма, обращенного против собственной персоны, которая, отметим отдельно, занимает место сексуального объекта. Клинический анализ предельных случаев мазохистской перверсии показывает, что тут присутствует сочетание целого ряда факторов (например, кастрационного комплекса и чувства вины), которые преувеличивают и фиксируют первоначальную пассивную сексуальную установку.
Преодолеваемая в этих случаях боль оказывается в одном ряду с отвращением и стыдом в качестве сил, противопоставляемых либидо и ему сопротивляющихся.
Садизм и мазохизм занимают особое место среди перверсий, поскольку противоположность активности и пассивности, лежащая в их основе, принадлежит к общим характерным особенностям сексуальной жизни.
История человеческой культуры доказывает наличие теснейшей, вне всякого сомнения, взаимосвязи между жестокостью и половым влечением, однако до сих пор не предпринималось попыток при объяснении этой взаимосвязи пойти дальше подчеркивания агрессивного фактора в либидо. По мнению некоторых авторов, эта агрессивная сторона полового влечения есть, в сущности, остаток каннибальского вожделения, то бишь в ней сохраняется след стремления к овладению, связанного с удовлетворением иной, в онтогенетическом отношении более древней и важной потребности[39]. Также утверждалось, что всякая боль содержит в себе возможность ощущения удовольствия. Мы здесь остановимся на том, что удовлетворительное объяснение этой перверсии на сегодняшний день отсутствует, и вполне возможно, что в ней соединяются несколько душевных устремлений, порождая совокупный аффект [40].
Самая же поразительная особенность этой перверсии заключается в том, что ее активная и пассивная формы постоянно встречаются вместе у одного и того же индивидуума. Кто испытывает удовольствие от того, причиняя боль другому в сексуальном сношении, тот также способен испытывать наслаждение от боли, которая может у него возникать от половых отношений. Садист – всегда одновременно и мазохист, хотя активная или пассивная сторона перверсии у него может быть выражена сильнее и воплощать преобладающую сексуальную деятельность[41].
Мы выяснили, что некоторые извращенные наклонности регулярно проявляются как пары противоположностей, и данное обстоятельство, с учетом приводимого далее материала, имеет большое теоретическое значение[42]. Кроме того, заставляет задуматься тот факт, что существование пары противоположностей, образуемой садизмом и мазохизмом, нельзя просто приписать упомянутому элементу агрессии. Напротив, следовало бы попытаться увязать такие одновременно существующие противоположности с объединенной в бисексуальности противоположностью мужского и женского, для которой в психоанализе часто вводится противопоставление активного и пассивного.
3. Перверсии в целом
Разумеется, врачи, первыми изучавшие перверсии на ярко выраженных примерах и при особых условиях, были склонны видеть в них, как и при инверсии, указания на дегенерацию или болезнь. Между тем здесь даже легче отвергнуть это мнение, нежели в случае инверсии. Повседневный опыт показывает, что большинство таких отклонений, по крайней мере наименее серьезные из них, образуют редко отсутствующую составную часть сексуальной жизни здоровых людей, которые воспринимают эти отклонения как норму наравне с другими интимностями. При благоприятных обстоятельствах и нормальный человек способен на какой-то срок подменить нормальную сексуальную цель перверсией или предоставить ей место наряду с первой. Никакого здорового человека, судя по всему, не затруднит дополнить нормальную сексуальную цель той или иной перверсией, и всеобщность этого правила сама по себе вполне достаточна для того, чтобы выявить нецелесообразность употребления уничижительного определения «перверсия». В области сексуальной жизни мы непрестанно сталкиваемся с особыми, в настоящее время неразрешимыми трудностями, когда пытаемся провести четкую границу между простыми вариациями в пределах физиологической нормы и патологическими симптомами.
При этом в ряде перверсий качество новой сексуальной цели таково, что оно требует особого изучения. Некоторые перверсии настолько отдаляются по своему содержанию от нормы, что мы не можем не объявить их «болезненными»; в особенности это верно там, где сексуальное влечение при преодолении сопротивления (стыда, отвращения, ужаса, боли) проявляется в вызывающих изумление действиях (например, лизание кала или глумление над трупами). Но и в этих случаях нельзя с уверенностью утверждать, будто деятелями всякий раз окажутся люди душевнобольные или страдающие тяжкими отклонениями. Также остается справедливым, что люди, которые в остальных отношениях ведут себя нормально, в области сексуальной жизни, находясь во власти самого безудержного из всех влечений, проявляют себя как больные. С другой стороны, за явной ненормальностью в иных жизненных отношениях на заднем плане неизменно обнаруживается аномальное сексуальное поведение.
В большинстве случаев патологический характер перверсии обнаруживается не в содержании новой сексуальной цели, а в ее отношении к норме. Если перверсия появляется не заодно с нормой (нормальными сексуальной целью и объектом), когда благоприятные условия содействуют нормальному, а неблагоприятные ему препятствуют, но в ситуациях, когда при любых условиях она вытесняет и замещает нормальное, то есть когда она приобретает свойства исключительности и фиксированности, то будет в целом правильно усматривать в ней патологический симптом.
Возможно, именно в связи с наиболее отвратительными перверсиями следует говорить о психическом факторе как важнейшем элементе трансформации сексуального влечения. Нельзя отрицать, что здесь совершается определенная душевная работа, которая, несмотря на жуткие плоды, тождественна идеализации влечения. Всемогущество любви нигде, пожалуй, не проявляется так сильно, как в этих ее извращениях. Самое высокое и самое низкое ближе всего друг к другу в сексуальности («с небес [сквозь мир] в преисподнюю»[43]).
Изучение перверсий показало, что сексуальное влечение вынуждено сопротивляться неким душевным силам, которые бросают ему вызов и среди которых громче всего заявляют о себе стыд и отвращение. Можно предположить, что эти силы задействованы в сдерживании влечения в пределах, принимаемых за норму; если они развиваются у индивидуума раньше, чем сексуальное влечение достигает своей полноты, то, очевидно, они и будут задавать определенное направление его развитию[44].
Еще мы установили, что некоторые исследованные нами перверсии становятся понятными только при совпадении нескольких мотивов. Если они допускают анализ – если их можно разложить на части, – это значит, что по своей природе они являются составными. Тут можно усмотреть указание на то, что и само сексуальное влечение, по-видимому, состоит из ряда элементов, которые снова отделяются от него в перверсиях. В таком случае клинические наблюдения за аномалиями наверняка привлекут наше внимание к тем слияниям факторов, которые мы прежде не замечали за единообразным поведением нормальных людей[45].
4. Сексуальное влечение у невротиков
Важным дополнением к нашим знаниям о сексуальном влечении у людей, по крайней мере, очень близко стоящих к норме, может послужить источник, который доступен единственным способом. Существует лишь одно средство, позволяющее получить полные и не вводящие в заблуждение сведения о половой жизни так называемых психоневротиков (страдающих истерией, неврозом навязчивых состояний, так называемой неврастенией, а также, несомненно, dementia praecox[46] и паранойей). Таких людей нужно подвергнуть психоаналитическому исследованию, на которое опирается предложенный Брейером[47] и мною в 1893 году метод лечения, названный тогда «катартическим».
Прежде всего следует разъяснить, как я поступал в предыдущих публикациях, что, по моему опыту, эти психоневрозы проистекают из воздействия сил сексуального влечения. Я не просто имею в виду, что энергия сексуального влечения дополняет силы, поддерживающие болезненные явления (симптомы), а прямо утверждаю, что этот вклад является единственным постоянным и самым важным энергетическим источником невроза, посему половая жизнь указанных лиц выражается – исключительно, преимущественно либо частично – в этих симптомах. Как я указывал в другом месте[48], данные симптомы отражают сексуальное поведение больных. Доказательством этого утверждения послужило мне возраставшее на протяжении двадцати пяти лет количество обследований истерических и других невротических пациентов; о результатах обследований я дал – и еще буду давать – подробный отчет в других работах[49].
Устранение симптомов истерии посредством психоанализа производится на основании допущения о том, что эти симптомы являются заменой – так сказать, транскрипцией – ряда аффективно катектированных[50] душевных состояний, желаний и устремлений, которым вследствие особого психического процесса (вытеснения) отказано в удовлетворении и воплощении в деятельности, подлежащей осознанию. Эти мыслительные состояния, удерживаемые в бессознательном, норовят обрести выражение, сообразное их эмоциональной ценности, достичь удовлетворения, и находят его при истерии (благодаря процессу «конверсии») в соматических феноменах, то есть в указанных истерических симптомах. Систематическое обращение этих симптомов (при помощи особых приемов) обратно в аффективно катектированные представления, уже теперь осознанные, позволяет получить самые точные сведения о природе и происхождении этих ранее бессознательных психических образований.
Благодаря психоанализу стало известно, что симптомы представляют собой замену побуждениям, которые заимствуют свою силу из сексуального влечения. Все, что мы знаем о характере истериков – их можно рассматривать в качестве образца всех психоневротиков как таковых – до их заболевания и о поводах к заболеванию, вполне соответствует такому выводу. В истерическом характере можно распознать толику сексуального вытеснения, выходящую за пределы нормы, усиление сопротивления сексуальному влечению (мы уже встречали различные его проявления – стыд, отвращение и мораль), а также инстинктивное, как видится, бегство от интеллектуального осмысления сексуальных тем; в результате наиболее яркие случаи свидетельствуют, что пациенты пребывают в полном сексуальном неведении вплоть до наступления половой зрелости[51].
При беглом взгляде эта существенная для истерии черта характера нередко прячется за вторым конституирующим фактором истерии, то есть за сильно выраженным, преобладающим сексуальным влечением. Впрочем, психоанализ всякий раз позволяет выделять первый фактор и разрешать противоречивую загадочность истерии через выявление характерной пары противоположностей – чрезмерной сексуальной потребности и избыточного отрицания сексуальности.
Для предрасположенного к истерии человека повод к заболеванию возникает, когда, либо вследствие продолжающегося собственного созревания, либо под влиянием внешних жизненных условий, он всерьез соприкасается с потребностями конкретной сексуальной ситуации. В конфликте между натиском влечения и отрицанием сексуальности болезнь предлагает своего рода путь к спасению: она не улаживает конфликт, а пытается его избежать, преобразуя либидозные стремления в симптомы. Исключения крайне редки: так, истерик, пусть это будет мужчина, может заболеть от какого-то банального проявления эмоций, от конфликта, в центре которого нет сексуального интереса. Психоанализ, впрочем, и в таких случаях исправно доказывает, что именно сексуальный элемент конфликта сделал возможным заболевание, помешав психическим процессам протекать нормальным образом.
Не подлежит сомнению, что изрядная часть критики этих моих положений объясняется тем, что сексуальность, из которой я вывожу психоневротические симптомы, будто бы отождествляют с нормальным сексуальным влечением. Но психоанализ учит нас идти дальше. Он показывает, что не только за счет так называемого нормального сексуального влечения возникают симптомы – по крайней мере, не исключительно или преимущественно; они посредством конверсии дают выражение влечениям, которые можно обозначить как извращенные (в широком смысле слова), будь они проявлены непосредственно в воображаемых намерениях и в поступках, без отвлечения от сознания. То есть симптомы отчасти образуются за счет ненормальной сексуальности; невроз – это, так сказать, негатив перверсии[52].
В сексуальном влечении психоневротиков проступают все отклонения, которые мы изучаем как вариации нормальной и выражения болезненной сексуальной жизни.
а) Бессознательная душевная жизнь всех невротиков (без исключения) отмечена инвертированными побуждениями и фиксацией либидо на лицах того же пола. Без подробного обсуждения невозможно должным образом оценить значение этого фактора для оценки формы, принимаемой симптомами болезни; могу только настаивать на том, что бессознательная склонность к инверсии всегда присутствует, что именно она во многом помогает объяснить, в частности, мужскую истерию[53].
б) Возможно проследить в бессознательном психоневротиков стремление к выходу за анатомические пределы сексуальной деятельности и показать, что такие склонности играют немаловажную роль в образовании симптомов. Среди них с особой частотой встречаются те, при которых в гениталии «превращаются» слизистые оболочки рта и заднего прохода.
в) Совершенно особенное положение среди факторов, приводящих к образованию симптомов, при психоневрозах занимает парциальное влечение[54], которое проявляет себя преимущественно в парах противоположностей и с которым мы уже сталкивались при обсуждении новых сексуальных целей, – вспомним влечение к разглядыванию и эксгибиционизм, а также активную и пассивную формы влечения к жестокости. Вклад последнего необходим для понимания того факта, что симптомы доставляют страдание, и почти всегда это влечение определяет некоторые особенности социального поведения больных. Благодаря связи жестокости с либидо осуществляется превращение любви в ненависть, нежных побуждений во враждебные, характерные для целого ряда невротических случаев и даже, как представляется, для паранойи.
Интерес к этим открытиям возрастает еще больше из-за некоторых дополнительных обстоятельств.
α) Там, где в бессознательном обнаруживается влечение такого рода, способное составлять пару со своей противоположностью, постоянно выявляется действие второго влечения. То есть любая «активная» перверсия сопровождается своим «пассивным» дополнением; кто в бессознательном эксгибиционист, тот одновременно и вуайерист, а кто страдает от последствий вытеснения садистских побуждений, у того находится другая детерминанта, обусловленная мазохистскими наклонностями. Полное соответствие с поведением выявленных нами «позитивных» перверсий, разумеется, поистине поразительно, однако в картине болезни доминирующую роль обыкновенно играет та или другая из противоположных наклонностей.
ß) В более выраженном случае психоневроза лишь изредка случается так, что развивается всего одно-единственное из этих извращенных влечений. Чаще обнаруживается большее их количество, а следы, как правило, оставляют все; но теперь развитие каждого влечения по отдельности не зависит от развития других. Отмечу, что и здесь изучение «позитивных» перверсий предъявляет точную их противоположность.
Если сопоставить то, что мы узнали из исследования позитивных и негативных перверсий, то будет обоснованным свести их к ряду «парциальных влечений», которые не представляют собой чего-то первичного, но допускают дальнейшее разложение. Под «влечением» здесь понимается психическая репрезентация непрерывно протекающих интрасоматических источников раздражения, в отличие от «раздражения», которое вызывается отдельными, поступающими извне возбуждениями. Тем самым понятие оказывается из разряда тех, что разграничивают душевное и телесное. Проще всего – это как бы напрашивается само собой – предположить применительно к природе влечений, что, взятые обособленно, влечения никакими свойствами не обладают, что они, когда речь заходит о психической жизни, должны рассматриваться только как мера рабочей нагрузки на разум. Друг от друга влечения отличает и наделяет их особыми свойствами их отношение к своим соматическим источникам и к своим целям. Источником влечения является возбуждающий процесс в некоем телесном органе, а ближайшая цель влечения состоит в устранении этого раздражения[55].
Если множить предпосылки теории влечений, то следующая, от которой мы не можем уклониться, гласит, что от органов тела поступают двоякого рода возбуждения, обусловленные различием их химической природы. Один из этих видов возбуждения мы обозначаем как специфически сексуальный и говорим о затрагиваемом органе как об «эрогенной зоне» исходящего от него парциального сексуального влечения[56].
Роль эрогенной зоны вполне очевидна в случае перверсий, при которых сексуальным значением наделяются ротовая полость и задний проход. Во всех отношениях эти органы выступают частью полового аппарата. При истерии эти части тела и исходящие от них тракты слизистой оболочки становятся источниками новых ощущений и изменений иннервации, а также источниками процессов, которые можно сравнить с эрекцией, – ровно так, как настоящие гениталии под влиянием возбуждения при нормальных половых процессах.
Значение эрогенных зон как побочных «органов» и суррогатов гениталий наиболее отчетливо среди всех психоневрозов проявляется при истерии; но не нужно думать, будто ими можно пренебрегать при других формах заболевания. В них болезнь лишь менее заметна, поскольку при таких формах (невроз навязчивых состояний и паранойя) образование симптомов происходит в областях душевного аппарата, более удаленных от центров, которые отвечают за управление телом. При неврозе навязчивых состояний наиболее наглядной видится значимость тех позывов, которые создают новые сексуальные цели и кажутся независимыми от эрогенных зон. Но все же в скопофилии и эксгибиционизме глаз соответствует эрогенной зоне; когда речь идет о таких элементах сексуального влечения, как боль и жестокость, ту же роль играет кожа, которая на отдельных участках тела как бы превращается в органы чувств или преображается в слизистую оболочку в качестве эрогенной зоны par excellence[57].
Предшествующее обсуждение, похоже, представило сексуальность психоневротиков в ложном свете. Могло показаться, что из-за своих врожденных особенностей психоневротики в сексуальном поведении сильно приблизились к извращенным людям и настолько же отдалились от людей нормальных. При этом совсем не исключено, что конституциональная предрасположенность этих больных (помимо чрезмерной степени сексуального вытеснения и избыточной насыщенности сексуального влечения) заключает в себе также необычайную склонность к перверсии в самом широком смысле слова. Однако исследование более легких случаев показывает, что последнее допущение не обязательно справедливо, что, по крайней мере, при оценке патологических следствий необходимо учитывать противоположное воздействие хотя бы одного фактора. У большинства психоневротиков заболевание возникает только после наступления пубертата, под влиянием требований нормальной половой жизни. (Именно против этого прежде всего направляется вытеснение.) Или же заболевание такого рода возникает позднее, когда либидо отчаивается получить удовлетворение нормальным путем. В обоих случаях либидо ведет себя как поток, главное русло которого перегорожено: оно разливается вокруг, заполняя пустоты, остававшиеся прежде свободными. Тем самым и мнимо выраженная (пусть негативная) склонность психоневротиков к перверсиям может быть обусловлена подобным наличием «пустот» вокруг – во всяком случае, эти «побочные» течения должны усиливаться. Но мы должны поставить сексуальное вытеснение как внутренний фактор в один ряд с теми внешними факторами, каковые, подобно ограничению свободы, недоступности нормального сексуального объекта, опасности нормального полового акта и т. д., вызывают перверсии у индивидуумов, которые в противном случае могли бы остаться нормальными.
При различных неврозах дело может обстоять по-разному: где-то определяющей будет врожденная степень извращенной наклонности, где-то же – ее «побочное» возрастание вследствие оттеснения либидо от нормальной сексуальной цели и сексуального объекта. Было бы неправильно воображать противоположность там, где на самом деле имеет место кооперация. Наиболее яркие проявления невроза всегда случаются тогда, когда конституция и опыт действуют сообща. При преобладании конституции возможно, пожалуй, обойтись без поддержки со стороны жизненных впечатлений, а сильное потрясение в жизни способно обернуться неврозом и при средней конституции. (Впрочем, эти положения в той же мере касаются этиологического значения врожденного и случайно пережитого в других областях поведения).
Если все-таки предположить, что сильно выраженная склонность к перверсиям выступает особенностью психоневротической конституции, то становится возможным выделить – в зависимости от врожденного господства той или иной эрогенной зоны, того или иного парциального влечения – многообразие таких конституций. Соответствует ли врожденной предрасположенности к перверсиям особое отношение к выбору конкретной формы заболевания, – это, как и многое другое в данной области, пока еще не исследовано.
Показав, что извращенные побуждения причастны к образованию симптомов при психоневрозах, мы значительно увеличили число людей, которых можно было бы причислить к извращенцам. Дело не только в том, что сами невротики представляют собой многочисленную группу; необходимо также учесть, что неврозы во всех своих формах сплошными рядами постепенно переходят в здоровье, и наоборот: недаром тот же Мебиус с полным основанием утверждал, что все мы немного истеричны. Тем самым, благодаря обширнейшему распространению перверсий, мы вынуждены допустить, что предрасположенность к перверсиям не является редкой особенностью, что она должна быть частью нормальной конституции.
Как мы видели, до сих пор дебатируется вопрос о том, сводятся ли перверсии к врожденным детерминантам или возникают благодаря случайным переживаниям, как предполагал Бине в отношении фетишизма. Но теперь мы можем предложить следующий вывод: нечто врожденное и вправду лежит в основе перверсий, но оно врождено каждому, хотя насыщенность этого свойства колеблется и может возрастать под влиянием повседневной жизни. Мы обсуждаем врожденные конституирующие корни сексуального влечения. В одном ряде случаев (перверсии) они развиваются до настоящих «вершителей» сексуальной деятельности, в других же подвергаются недостаточному подавлению (вытеснению), в результате чего могут обходным путем – в виде симптомов болезни – привлечь значительную часть сексуальной энергии. А в наиболее благоприятных случаях между двумя указанными крайностями они могут, посредством действенных ограничений и иных преобразований, обеспечить так называемую нормальную сексуальную жизнь.
Впрочем, нужно сделать следующий шаг в размышлениях. Предполагаемую конституцию, содержащую зачатки всех перверсий, можно выявить лишь у ребенка, хотя все влечения у него проявляются лишь с умеренной интенсивностью. Напрашивается формулировка, что невротики сохранили у себя инфантильное состояние сексуальности или к нему вернулись, и потому следует обратить внимание на сексуальную жизнь ребенка и проследить за игрой влияний, управляющих развитием детской сексуальности вплоть до его исхода в перверсию, невроз или нормальную половую жизнь.
II. Инфантильная сексуальность
Одна из особенностей отношения общества к половому влечению состоит в том, что принято считать, будто в детстве это влечение отсутствует и пробуждается только в период жизни, именуемый пубертатным. Это не просто заблуждение, оно чревато серьезными последствиями, поскольку именно оно прежде всего повинно в нашем нынешнем неведении относительно основных условий сексуальной жизни. Обстоятельное исследование сексуальных проявлений в детстве, скорее всего, откроет нам существенные черты полового влечения, покажет его развитие и способ, каким оно складывается из различных источников.
Примечательно, что авторы, ставящие себе задачей объяснить свойства и реакции взрослого человека, уделяют гораздо больше внимания доисторическому времени и жизни наших древних предков, то есть приписывают изрядное влияние факторам наследственности, однако упускают из вида, как правило, другое «доисторическое» время – срок детства. Хотя, если задуматься, очевидно, что воздействие этого периода жизни легче понять и оно в целом важнее, чем фактор наследственности[58]. Верно, что в литературе по данной теме встречаются редкие замечания о преждевременных проявлениях сексуальности у маленьких детей – об эрекции, мастурбации и даже о своего рода имитациях коитуса. Но такие случаи неизменно приводятся в пример как исключительные, как курьезы или же как отталкивающие образчики ранней испорченности. Насколько мне известно, ни один автор не признает прямо закономерностей сексуального влечения в детстве, а в многочисленных сочинениях о развитии ребенка глава «Сексуальное развитие» чаще всего отсутствует[59].
Причину этого удивительного пренебрежения следует усматривать, полагаю, частично в соображениях приличия, которых авторы придерживаются в силу собственного воспитания, частично же в психическом феномене, который пока не поддается внятному объяснению. Имеется в виду своеобразная амнезия, которая у большинства людей, но не у всех, распространяется на раннее детство – до шестого-восьмого года жизни. До сих пор нам не приходило в голову поражаться такой амнезии, при том, что налицо веские причины для изумления. Нам рассказывают, что в эти годы, о которых позднее ничего толком не вспомнить, кроме нескольких сумбурных и отрывочных воспоминаний, мы будто бы живо реагировали на впечатления, умели по-человечески – по-взрослому – выражать горе и радость, проявляли любовь, ревность и прочие страстные чувства, которые нас тогда сильно волновали; даже что мы произносили слова и фразы, которые воспринимались взрослыми как доказательства нашей проницательности и пробуждающейся способности суждения. Но обо всем этом, став взрослыми, сами мы ничего не помним. Почему же наша память настолько отстает от других душевных функций? Ведь у нас есть основания полагать, что ни в какой другой период жизни, нежели в годы детства, она не была более восприимчивой и способной к воспроизводству впечатлений[60].
С другой стороны, мы должны признать – и можем убедить себя посредством психологического наблюдения за окружающими, – что те же самые впечатления, которые мы позабыли, оставляют глубочайшие следы в нашей душевной жизни и оказывают определяющее воздействие на наше дальнейшее развитие. Следовательно, нельзя всерьез рассуждать о подлинном уничтожении детских впечатлений; нет, речь идет об амнезии, сходной с той, какая отмечается у невротиков в отношении более поздних переживаний: сущность ее заключается в недопущении впечатлений в сознание, то есть в вытеснении. Но какие силы осуществляют это вытеснение детских впечатлений? Тот, кто разрешит эту загадку, объяснит, пожалуй, и истерическую амнезию.
Между тем необходимо еще отметить, что существование инфантильной амнезии обеспечивает новую точку соприкосновения между душевным состоянием ребенка и психоневротика. Выше уже описывалась иная точка соприкосновения, когда излагалась формулировка, гласящая, что сексуальность психоневротиков сохраняет детский характер или возвращается к нему. Не следует ли, в конце концов, и саму инфантильную амнезию сопоставить с сексуальными побуждениями детства?
Вдобавок связь инфантильной амнезии с истерической представляет собой нечто большее, чем простую игру разума. Истерическая амнезия, которая возникает благодаря вытеснению, объясняется только тем обстоятельством, что индивидуум уже обладает богатством воспоминаний, неподвластных сознательному распоряжению и притягивающих к себе, по ассоциативной связи, тот материал, каковой удаляют из сознания силы вытеснения[61]. Можно утверждать, что без инфантильной амнезии не было бы истерической амнезии.
Итак, инфантильная амнезия, превращающая у каждого человека его детство, так сказать, в нечто наподобие доисторической эпохи и скрывающая от него начало его собственной половой жизни, несет ответственность за то, что детскому возрасту не придают значения с точки зрения развития сексуальной жизни. Единичный наблюдатель не в состоянии заполнить пробелы в нашем знании, возникающие таким образом. Еще в 1896 году я подчеркивал[62] значение детских лет для возникновения некоторых важных явлений половой жизни – и с тех самых пор не переставал указывать на значимость инфантильного фактора в сексуальности.
Период сексуальной латентности в детстве и его прерывания
Чрезвычайно частые сообщения о явлениях, которые описываются как нерегулярные и исключительные сексуальные побуждения у детей, наряду с обращением к прежде неосознаваемым детским воспоминаниям невротиков, позволяют нам обрисовать приблизительную картину сексуального поведения в детском возрасте[63].
Кажется несомненным, что зачатки сексуальных побуждений присутствуют уже у новорожденных и продолжают развиваться в течение какого-то времени, но затем все больше и больше подвергаются вытеснению – которое, в свою очередь, порой прерывается вследствие поступательного сексуального развития или может задерживаться из-за индивидуальных особенностей. О закономерностях и периодичности этого «прерывистого» развития нельзя ничего утверждать наверняка. Впрочем, представляется, что сексуальная жизнь детей в возрасте приблизительно трех или четырех лет уже обретает форму, доступную для наблюдения[64].
В этот период полной или частичной латентности складываются те душевные силы, которые позднее начинают препятствовать сексуальному влечению и, подобно плотинам, обуздывать его поток, – отвращение, чувство стыда, эстетические и моральные идеалы. Из общения с воспитанными детьми создается впечатление, что сооружение этих плотин во многом происходит через образование, и нет сомнений в том, что оно и вправду во многом этому содействует. Однако на самом деле развитие обусловлено органически, зафиксировано наследственно и порой может протекать без всякого содействия воспитания. Образование и воспитание отнюдь не выходят за пределы отведенной им области и покорно следуют за органически предопределенным процессом, придавая тому более четкое и глубокое выражение.
Какими средствами создаются эти конструкции, столь важные для последующей жизни человека культурного и нормального? Возможно, они порождаются самими инфантильными сексуальными побуждениями, деятельность которых не затихает даже в этот латентный период (но их энергия, полностью или по большей части, отводится от сексуального назначения на другие цели). Историки общества склонны, по-видимому, считать, что благодаря такому отклонению сил полового влечения от сексуальных целей и направлению их на новые цели приобретаются важнейшие элементы всех культурных свершений; этот процесс заслуживает обозначения «сублимация». Здесь можно добавить, что сходный процесс разворачивается в развитии отдельного индивидуума, а его истоки нужно помещать в период сексуальной латентности в детстве[65].
Далее можно высказать ряд соображений по поводу механизма такой сублимации. Сексуальные побуждения детских лет, с одной стороны, не могут, как кажется, найти себе применения, поскольку функция продолжения рода появляется позже (такова главная особенность латентного периода); с другой стороны, эти побуждения сами по себе выглядят перверсивными, то есть исходят от эрогенных зон и подчиняются влечениям, которые, с точки зрения развития индивидуума, способны лишь вызывать ощущения неудовольствия. Поэтому они пробуждают противоположные душевные силы (реактивные побуждения), «возводящие» те упомянутые выше психические плотины (отвращение, стыд и мораль) для действенного подавления этого неудовольствия[66].
Не нужно обманывать себя относительно гипотетической природы и недостаточной ясности нашего понимания процессов латентного периода в детстве (или периода задержки); но мы вступим на более твердую почву, если укажем, что такое толкование инфантильной сексуальности представляет собой идеал воспитания, от которого развитие индивидуума, как правило, где-то отступает, причем зачастую в значительной степени. Время от времени прорывается какая-то часть сексуальных проявлений, которая избежала сублимации, или же на протяжении всего латентного периода сохраняется некая сексуальная деятельность, а затем, в пубертате, сексуальное влечение возникает с новой силой. Воспитатели, если они вообще уделяют внимание инфантильной сексуальности, ведут себя в точности так, будто они разделяют наши взгляды на формирование моральных защитных сил за счет сексуальности и будто знают, что сексуальная деятельность делает ребенка «невоспитуемым»: они преследуют все детские сексуальные проявления как «пороки», будучи не в состоянии что-либо с ними поделать. Но имеются все основания направить свой интерес на эти внушающие воспитателям страх явления, поскольку мы ждем, что они помогут нам объяснить исходную конфигурацию полового влечения.
Проявления инфантильной сексуальности
По мотивам, которые станут понятны позднее, среди проявлений инфантильной сексуальности я возьму в качестве образца сосание пальца (или чувственное сосание). Превосходное описание этого явления дал венгерский педиатр Линднер (1879).
Сосание пальца, которому привержены младенцы и которое может продолжаться вплоть до зрелости, а то и сохраняться всю жизнь, подразумевает ритмическое повторение сосательных движений ртом (губами). Не подлежит сомнению, что речь не идет об имитации принятия пищи. Часть губы, язык, любой другой участок кожи, до которого можно достать, даже большой палец ноги – все это используется как объект сосания. Здесь же может возникнуть хватательное побуждение, которое проявляет себя в одновременном ритмическом подергивании за мочку уха или в контакте с телом другого человека (чаще всего ухом). Чувственное сосание сопровождается полным поглощением внимания и ведет либо к засыпанию, либо даже к моторной реакции, напоминающей оргазм[67]. Нередко сосание сочетается с потиранием определенных чувствительных участков тела – груди или наружных гениталий. Таким путем многие дети приходят от сосания к мастурбации.
Сам Линднер ясно понимал и безоговорочно подчеркивал сексуальную природу этих действий. В детской сосание зачастую приравнивается к другим сексуальным «испорченностям» ребенка. Многие детские врачи и невропатологи решительно выступают против такого понимания, отчасти обусловленного смешением понятий «сексуального» и «генитального». Их возражения ставят вопрос, от ответа на который никак нельзя уклониться: по каким общим характеристикам мы намерены распознавать сексуальные проявления у ребенка? Полагаю, взаимосвязь явлений, которая нам стала понятной благодаря психоаналитическому исследованию, позволяет трактовать сосание пальца как выражение сексуальности; именно на этом примере мы можем изучать существенные свойства инфантильной сексуальной деятельности[68].
Мы обязаны тщательно разобрать этот пример, причем я настаиваю на том, что наиболее примечательной особенностью этого сексуального поведения выступает то обстоятельство, что влечение направлено не на других людей, что оно удовлетворяется за счет собственного тела. Это аутоэротическое влечение, если воспользоваться удачным определением Хэвлока Эллиса (1910)[69].
Кроме того, очевидно, что поведение ребенка, увлеченно сосущего палец, определяется поисками некоторого удовольствия, уже пережитого и теперь всплывающего в памяти. В простейшем случае он заново находит это удовлетворение посредством ритмичного сосания участков кожи или слизистой оболочки. Нетрудно также догадаться, по каким поводам ребенок впервые обретает это удовольствие, которое он затем стремится испытать снова. Первая и самая важная для жизни ребенка деятельность – сосание материнской груди (или груди кормилицы) – открывает для него это удовольствие. Губы ребенка, как кажется, уподобляются эрогенной зоне, а ощущение теплой струи молока, несомненно, выступает причиной испытываемого удовольствия. Сначала удовлетворение от эрогенной зоны ассоциируется с удовлетворением потребности в пище. Сексуальная деятельность исходно опирается на функции, служащие самосохранению, и лишь позже становится от них независимой[70]. Кто видел, как ребенок, насытившись, отпадает от груди с раскрасневшимися щеками и с блаженной улыбкой погружается в сон, тот должен признать, что эта картина в значительной степени сохраняется в последующей жизни в качестве выражения сексуального удовлетворения. Далее потребность в повторении сексуального удовлетворения отделяется от потребности в принятии пищи; это отделение становится неизбежным, когда появляются зубы, и пища уже не только всасывается, но и пережевывается. Ребенок не пользуется посторонним объектом для сосания, предпочитает участки собственной кожи, потому что так удобнее, потому что так он не зависит от окружающего мира, управлять которым пока не способен, и потому что подобным образом он, так сказать, создает себе вторую эрогенную зону, пусть и менее значимую. Неполноценность этой второй зоны позднее окажется среди причин, побуждающих к поиску аналогичной части тела – губ – другого человека. («Жаль, что я не могу поцеловать сам себя», – словно говорит младенец.)
Не все дети сосут. Можно предположить, что к этому занятию приходят те дети, у которых конституционально усилено эрогенное значение ротовой области. Если оно сохраняется, то эти дети, становясь взрослыми, делаются любителями поцелуев, склоняются к извращенным поцелуям или, будучи мужчинами, испытывают тягу к пьянству и курению. Если же вмешивается вытеснение, то они будут ощущать отвращение к еде и страдать истерической рвотой. В силу двойного назначения ротовой области вытеснение переносится на влечение к пище. Многие мои пациентки, страдающие расстройством пищеварения (globus hystericus[71]), в котором симптомами являются ком в горле и рвота, в детстве охотно сосали палец.
На примере сосания пальца, оно же чувственное сосание, мы уже выявили три существенных признака инфантильной сексуальности. По своему происхождению это одна из важнейших телесных функций; она пока лишена сексуального объекта, то есть аутоэротична; его сексуальная цель подчиняется эрогенной зоне. Заранее укажем, что эти признаки сохраняют свое значение и для большинства других проявлений инфантильных сексуальных влечений.
Сексуальная цель инфантильной сексуальности
Пример сосания пальца раскрывает нам дополнительные подробности относительно эрогенных зон. Такая зона представляет собой участок кожи или слизистой оболочки, на котором раздражения известного рода вызывают ощущения удовольствия определенного качества. Не подлежит сомнению, что раздражения, вызывающие удовольствие, подчиняются особым условиям, однако последние нам неизвестны. Возможно, некую роль среди них должен играть ритмический характер, и сама собой напрашивается аналогия с щекотанием. Менее понятно, следует ли называть «особенным» характер этого ощущения удовольствия, вызванного раздражением, если понимать под особенностью именно сексуальный фактор. В вопросах удовольствия и неудовольствия психология до сих пор плутает в потемках, и потому самое осторожное предположение будет, пожалуй, здесь наилучшим. Позднее, быть может, нам встретятся доводы, способные (или нет) подтвердить особое качество ощущения удовольствия.
Эрогенность – назовем ее так – может быть каким-то исключительным образом связана с отдельными частями тела. Как показывает пример сосания, существуют «врожденные» эрогенные зоны. Но из этого же примера явствует, что и любой другой участок кожи или слизистой оболочки может выступать в качестве эрогенной зоны, то есть может обладать предрасположенностью к этому. Следовательно, качество раздражителя имеет большее значение для возникновения ощущения удовольствия, нежели особенности участка тела. Ребенок, приверженный чувственному сосанию, ищет по всему своему телу и выбирает для сосания какое-либо место, которое впредь будет предпочитать благодаря привычке; если при этом он случайно наталкивается на какую-либо «врожденную» зону (грудной сосок, гениталии), то, разумеется, данная зона удостаивается преимущественного внимания. Ровно такая же способность к смещению обнаруживается в симптоматике истерии. При указанном неврозе вытеснение затрагивает прежде всего собственно генитальные зоны, которые передают свою уязвимость перед раздражением прочим эрогенным зонам (в зрелом возрасте таковыми обычно пренебрегают), а последние совершенно уподобляются гениталиям. Впрочем, в точности как при сосании, любая другая часть тела может наделяться возбудимостью, присущей гениталиям, и превратиться в эрогенную зону. Эрогенные и истериогенные зоны разделяют общие свойства[72].
Сексуальная цель инфантильного влечения состоит в том, чтобы получить удовлетворение посредством соответствующего раздражения тем или иным способом выбранной эрогенной зоны. Это удовлетворение должно быть пережито ранее и оставить после себя потребность в его повторении; можно ожидать, что природа надежно устроила все так, чтобы это переживание удовлетворения не доставалось воле случая[73]. Со способом, благодаря которому достигается эта цель в отношении ротовой области, мы уже познакомились: налицо единовременная связь этой части тела также с принятием пищи. Далее нам встретятся и другие подобные приспособления, выступающие источниками сексуальности. Состояние потребности в повторении удовлетворения выдает себя двояко – через своеобразное чувство напряжения, которое само по себе носит скорее характер неудовольствия, и через ощущение зуда или раздражения, проистекающее из центра и проецируемое на периферические эрогенные зоны. Поэтому сексуальную цель можно переформулировать следующим образом: это замена ощущения, спроецированного на эрогенные зоны, таким внешним раздражителем, который устраняет ощущение раздражения и вызывает ощущение удовлетворения. Указанный внешний раздражитель, как правило, подразумевает некие манипуляции, аналогичные сосанию.
В полном согласии с нашими познаниями в физиологии находится тот факт, что данная потребность может возникать и периферически, в результате действительного изменения эрогенной зоны. Удивительным это обстоятельство может показаться лишь потому, что для устранения одного раздражителя как будто необходимо обзавестись другим в том же месте.
Мы можем только порадоваться, установив, что после постижения природы влечения, возникающего в одной-единственной эрогенной зоне, нам остается прояснить еще лишь некоторые подробности сексуального поведения ребенка. Наиболее отчетливые различия между зонами проявляются в видах действий, необходимых для удовлетворения влечения: применительно к ротовой области это сосание, а применительно к другим зонам и их свойствам это какие-то иные мышечные действия.
Поделиться книгой: