Помоги проекту - поделись книгой:
Кочевал под Смоленском богатый табор. Весной у крестьян больных и слабых коней дёшево покупали, за лето выхаживали, осенью на ярмарку вели, продавали с хорошей прибылью.
Ходил с теми цыганами паренёк молодой, Илюхой крестили. А прозвание у него было — Чёроро, Бедочка. Прежний его табор несчастливый был: в один год от чёрного поветрия[2] пропал, а кто жив остался — разбрелись по дальней родне. Илюхин род болезнь под корень срезала. Всего было наследства — шатёр и кобыла старая, да и та померла вскоре. Жалели приблуду[3] цыгане, куском хлеба делились. Был бы помладше, глядишь, и усыновил бы кто из крепких барышников. Был бы постарше — в работники бы подался, на ноги встал. А так ни то ни сё, кому такой нужен. В своём роду последний и сам себя не показал никак. Бродит целыми днями неприкаянный, верёвку плести начнёт — бросит, кожу на ремни резать возьмёт — устанет и спать повалится, а ума вложить некому. Бедочка, одним словом.
Вот остановились как-то летом цыгане в лесу на долгую стоянку. Место хорошее отыскали. Рядом звонкий ручей, у ручья лужок с доброй травой. Ягоды поспевают, скоро грибам пора. Поставили шатры, пустили коней пастись. Ребятишки щавель дикий собирают. Взрослые упряжь чинят. Цыганки похлёбку-шутлагу в котелках варят. Старики с дёгтем да салом заветные корешки трут — лошадям больные жилы смазывать. Один Илюха Чёроро не при деле. Надёргал из конских хвостов волосков, срезал орешину, пошёл вниз по ручью — рыбы в общий котёл наловить.
Шёл да шёл, вышел к лесному озеру. Красота кругом! Кувшинки в чистой воде отражаются, стрекозки вьются, серая цапля у дальнего берега рыбачит, а мятой пахнет — лучше, чем в Божьей церкви ладаном. И клюёт так, что только успевай наживку менять. Раззадорился парень, удочку закидывает, кукан[4] нанизывает, про сытный ужин мечтает. Не заметил, как чёрная туча набежала, а тут уже и гром ударил, и рыба на дно попряталась. Что делать, забился в ельник грозу пересидеть. Под зад тощую котомку постелил, пиджачком голову от комаров укутал, ну и задремал ненароком.
Просыпается — батюшки, ведь ночь густая. Ёлки на ветру поскрипывают, верхушками звёзды теребят, а из-за ёлок месяц красный лезет. Страшно одному в ночном лесу, в табор потемну ломиться ещё страшнее: хорошо, если только рыбу по кустам развесишь, а то ведь недолго и шею свернуть. Пошарил Илюха кругом, нагрёб хвороста охапку. Запалил на берегу костерок — жуть ночную отгонять, сел трубку курить и рассвета дожидаться.
Летняя ночь быстро летит. Взобрался месяц на макушку неба, побелел, звёзды разогнал. Над водой туман завился, плеснул в лес, как пена из котла. Смотрит Илюха — это что же там поодаль, никак лошадь чья-то? Пригляделся — и верно, конь-красавец на опушке пасётся. Сияет, как лунный свет! Грива серая волной струится, сам высокий, крутые бока гладкие, волосок к волоску. Враз паренёк страхи свои позабыл. Вытряхнул из котомки старую уздечку, пошёл чудесного коня ловить. Про себя соображает: если хозяин неподалёку, то и слава богу, с живым человеком веселее ночь коротать. А если заблудилась лошадка, то грех такую славную скотинку в лесу-то бросать. В цыганском табуне, поди, найдётся доброму коню место.
Подкрался, за гриву сцапал и уздечку в один миг набросил. Конь не злой оказался — всхрапнул, чёрным глазом покосился, удила во рту покатал и стал смирнёхонько. Ох и обрадовался Илюха, ох и загордился! Вот вам, думает, и Чёроро, вот и Бедочка. Да таких лошадей у важных господ в городе не враз найдёшь, а Илюха взял и в табор привёл, ну-ка, что теперь-то скажете? Сначала покричал, конечно, послушал — не отзовётся ли хозяин. Нет, одна сова из чащи в ответ далёкий голос подала.
Насилу дотерпел цыган до зари, а как развиднелось — сел на коня и в табор поехал. Верхом скоро добрался, но что за чудеса? Поляна знакомая, только ни шатров на ней, ни костров — высокая трава нетронутая. Словно и не вставал тут вчера табор. Покружил Илюхапо лесу, позвал — не дозвался. Неладно дело.
Решил парень на проезжую дорогу выбираться, пока не заплутал вконец. На солнце смотрит, приметные деревья высматривает, путь знакомый под ноги ложится. Вот лес расступился. Что такое? Не большой тракт впереди, а озеро лесное. Вон и забытый кукан с рыбой на сучке висит, мухи его кучей обсели. Повернул Илюха коня, снова к дороге едет, снова к озеру возвращается. Прошиб цыгана холодный пот, погнал куда глаза глядят, лишь бы от проклятого места уйти. Да не вышло и так — куда ни кинется, а всё равно к озеру выходит. Метался он, метался, тут и день к закату подошёл.
Делать нечего, надо на ночь устраиваться. Понял Илюха, что заморочил его вэшитко, лесной хозяин, но не ложиться же сразу помирать. А если и помирать, так что ж на пустое брюхо-то. Напоил парень коня, в озере искупал, хвост и гриву от репьёв почистил, пустил пастись. Сам заново карасиков наловил, в золе испёк. От сытости в голове прояснилось, стал Илюха думать, как спасаться теперь. То ли одежду наизнанку надеть, то ли сапоги с правой ноги на левую переменить — много старых сказок про лесного деда есть, каждая своё советует.
Вдруг слышит, голос женский его окликает. Илюха головой завертел, говорит:
— Кто здесь? Покажись, не бойся!
А женщина в ответ ему смеётся:
— Да как бы сам-то не напугался, молодой-красивый.
Парень подбоченился было, да тут и взвыл со страху дурниной — как увидел, кто к нему на свет костра вышел. Закрестился мелко, «сгинь-пропади» кричит, ну и прочее, что в таких случаях орут. А не заорать мудрено: космы у чудища копной, шкура мохнатая, рожа чёрная и зубы белые на ней блестят. Как есть чёрт, о котором вслух не поминают.
— Погоди голосить, не съем я тебя, — говорит страхолюдина. — Я лешачка, девка лесная. Обычай знаешь? Вот и давай, угощай меня, чем богат.
Илюха успокоился немного, припомнил, что старики рассказывали. Верно, лешего и лешачиху надо с уважением принять, дать что попросят — не то осерчает лесная сила и задавит, как комара. Подвинул к незваной гостье карасей печёных.
— Молодец, — кивает девка. — Не стану тебя обижать. Может, и помогу. Ты, верно, заплутал, на дорогу выбраться не можешь? Ну так я тебя выведу, если женишься на мне.
— Тут Илюха взвился, как ужаленный, куда и страх подевался.
— Не буду, — кричит, — на чуде лесной жениться! Да я коня продам — за меня любую отдадут, на что мне страшило такое!
— Вольному воля, — отвечает лешачка. — Поглядим, как скоро до ярмарки дойдёшь. Начнёшь в бороде путаться — зови, ещё поторгуемся.
Подобрала карасиков и в темноте пропала.
Наутро, едва рассвело, поднялся Илюха, начал снова дорогу искать. На деревьях ножом зарубки ставит, на солнце поглядывает, никуда не сворачивет. Далеко забрался, а всё равнопод вечер к озеру вышел. Там уже девка лесная его поджидает, зубы белые скалит.
— Никак забыл чего, красавец молодой? Или жениться на мне надумал?
— Да провались ты, нечистая, хоть самого меня сожри, а жениться не буду!
— Вольному воля, помирай холостым, — хохочет лешачка.
На третий день Илюха и пытаться не стал. Понял, что судьба его такая — сгинуть без креста и могилы. Долго ли на одних-то карасях протянешь? Так и тянуть незачем. Лёг на бережку, руки на груди сложил, ждёт, когда смерть к нему придёт. А солнце жарит, в животе бурчит, и муха зелёная на нос села. Плюнул парень, согнал муху, встал. Постирал одёжку, лап еловых наломал, шалашик сложил, рыбы с запасом напёк. Сидит у костра, смотрит, как закат небо красит, — а вроде и хорошо, и помирать что-то совсем не хочется. «Эх, — думает Илюха, — вот жизнь моя пропащая, придётся, видно, чуду мохнатую в жёны брать, с медведями на свадьбе петь». Вздохнул да и затянул песню печальную о горькой доле.
Допел, смотрит — а девка лесная рядышком сидит, слёзы утирает, чёрную сажу по лицу размазывает.
— Мне, — говорит, — матушка песню эту пела.
Удивился Илюха — неужто лешачихи цыганские песни знают? Потом смекнул, пригляделся, спрашивать стал. И рассказала ему девка, как жила в большом таборе да как малолеткой в лесу потерялась. Приглянулась она старику вэшитко, увёл он её в свою берлогу и внучкой назвал — так и стала лешачкой, девкой лесной. А нынче вот помер дед — ему лет за двести, поди, было. Осталась одна куковать, и замуж-то никто брать не хочет.
— Да как же мне тебя замуж брать, если мы брат с сестрой? — кричит Илюха. — Это ведь у моих отца с матерью дочь Настёна в лесу пропала в тот год, когда я на свет родился!
Настёна ещё пуще расплакалась, да и парень тайком слезу пустил. Потом, конечно, обнялись, порадовались своей удаче. На радостях Илюха главного не позабыл, чуть подуспокоился и спрашивает:
— Дорогу-то отсюда точно знаешь или голову мне морочила?
— Дорогу ты бы и сам отыскал, если б на водяного коня железные удила не надел. Не понял разве? Так русалки дурачков жадных ловят — прикуют конокрада к месту и ждут, когда с тоски утопится, в работники к ним попадёт. Снимай скорей уздечку, да пойдём отсюда к людям.
Отпустил Илюха русалочьего коня, взялись брат с сестрой за руки и ещё засветло на тракт вышли.
Как-то осенью шла по дороге цыганка с маленьким сыном. Табор их война раскидала: мужья и братья на фронт ушли, жёны с детьми по лесам от фашистов прятались. Кто отсиделся, а кто и не уберёгся — многих цыган в те горькие годы враги убили. Галя молодая была, сильная — и сама спаслась, и мальца сохранила. А как прогремела победа, стала Галя к родным местам пробираться, где до войны кочевали.
Вот идут они, видят — поле заросшее, ульи пчелиные стоят, а впереди деревенька на три двора. Собаки не лают, дымом печным не пахнет. Видно, ушли люди отсюда и назад не вернулись. Но что делать, надо ночлег искать, пока совсем не стемнело.
Заглянула Галя в самый большой дом. Двери открыты, всюду вещи раскиданы — словно хозяева в спешке убегали. Подивилась цыганка, что охотников до чужого добра не нашлось, прославила Бога за такую удачу, начала на ночь устраиваться. Отыскала дрова, воды из колодца принесла, разбитое окно тряпками заткнула, прибралась как сумела. На улице дождь, ветер холодный, а в доме печка жаром дышит, вода в чугунке закипает. Жаль, еды никакой нет, да цыганам не привыкать пустым чаем ужинать. Спасибо той хозяйке, что здесь жила, — над печкой разные травы развешаны, авось на заварку сгодятся.
Полезла Галя на печь, а там вдруг как шарахнется что-то! Дэвлалэ, господи! Она так на пол с печки и полетела, едва руки-ноги целы остались. Сынишка испугался, закричал:
— Мама, мама, кто здесь?!
— Не бойся, Яшка, это, видно, кот хозяйский остался дом сторожить. Он нас не обидит.
Сама кочергу ухватила, давай на печи шуровать. А там и нет никого. Мальчонка её за юбку дёргает:
— Мама, где же котик? Пусть к нам идёт!
— Да убежал тот котик мышей гонять.
Перекрестилась, слазала на печь, надёргала травы, какая под руку попалась. Знакомое в котелок покидала, незнакомое обратно забросила. Напились они с Яшкой чаю, стали укладываться. Малец снова плачет:
— Мама, мама, тут кто-то есть, глядит на меня!
Гале и самой страшно — чует, будто и впрямь смотрит кто-то. Только другого-то ночлега нет, не замерзать же под кустом в лесу. Стала сказками сынка утешать. Живёт, мол, у русских крестьян в избах человечек маленький, не больше кошки. Кто с ним ладит и молоко ему за печку ставит, тому он за скотом приглядывает, по хозяйству помогает. Домовым дедушкой его зовут, хозяйнушком мохнатым. Коли его не сердить, так и он вреда не сделает — вот разве что ночью в подполе пошуршит или посудой греметь из озорства начнёт. Нам-то что с того?
Яшка глаза растопырил — охота мохнатого человечка углядеть. Спрашивает:
— У нас почему такого дедушки нету?
— Так ему, сынок, привычно за печкой жить, а у нас что? Костёр да самовар.
— А мы б ему, мама, шалашик маленький ставили!
Рассмеялась Галя, говорит:
— Ну, коль захочет, так пусть с нами идёт. Эй, домовой, пойдёшь с цыганами кочевать иль своих дожидаться будешь? А то полезай в торбу, артелью жить веселей!
Позабавила малого, тот поглазел ещё, как угли в печи догорают, да и заснул спокойно.
На рассвете проснулись, пора в дорогу собираться. Пробежалась Галя по пустым домам — много добра всякого, только впрок не пойдёт. Тут самой бы ноги переставлять, а чугунки с ухватами, поди, сами следом не побегут. Подобрала себе тулупчик, для Яшки вещичек тёплых нашла, на том спасибо. Малец тем часом за печкой копошится — домового высматривает. Глядь, на полу следочки крохотные, будто бы кошка в муку наступила и пробежала. Он по тем следочкам пошёл, да в стенку лбом упёрся. Показал матери, как та вернулась. Галя долго не думала — поковыряла на стене доски, а за ними кладовочка потайная нашлась. В мешках зерно всё чёрное, сгнившее, а в кубышке глиняной хорошая мука сохранилась. Цыганка поскорей золу в печи разворошила, лепёшек наделала. Сына хвалит, хозяев дома славит — на целую неделю припас!
Ну вот, поели горячего, стала Галя лепёшки в торбу складывать. А они — что такое! — обратно вылетают. Из пустого-то мешка. «Вот тебе, Галя, и сказки, — думает цыганка, — вот тебе и бахт, удача цыганская: дома не бывало отродясь, а на-ка домового — неси да радуйся». Хотела поначалу бросить торбу и бежать от греха подальше, потом устыдилась. Никто за язык-то не тянул, сама мохнатого позвала. Лепёшки в узелок завязала, торбу на плечи закинула — на вид как пустая, а возьмёшь, так словно петух внутри. Поклонились доброму дому да и пошли по дороге.
Одну ночь под ёлкой мёрзли, другую в стогу проспали, на третий день вышли к обжитым местам. Поля кругом убраны, солома в скирды смётана, печные трубы дымят — всё как до войны, даже красный флаг над сельсоветом. Пошла Галя по дворам гадание предлагать. В трёх домах обругают, в четвёртом послушают, хлебом угостят. Нашлись и добрые люди: пустили на ночь в сарайчик, где больную корову держали. Яшке за его малолетство молока дали кружку.
А Яшка пить не стал — надо, говорит, мама, нашего домового этим молоком покормить, а то сбежит ещё на колхозную печку. Пожевали хлебушка, залезли на сеновал и спать легли.
Наутро смотрят — кружка пустая, а в стойле чисто, аж потолок блестит. И корова на боку не валяется, стоит себе живёхонька и сено из кормушки дёргает. Деревенские увидели такие дела — обрадовались, конечно. Картошки насыпали, сала хороший шмат отрезали, платочек с узорами подарили.
Ну, Галя-то наша не дурна на голову была, сообразила. Начала по дороге спрашивать, не надо ль в колхозном стаде скотину лечить. Там, понятно, свои учёные доктора были, а домовых-то, видно, не было — не прижились в народном хозяйстве отчего-то. Хорошо у артели дело пошло, скоро и деньжат подкопили малость, и торба у Гали на плечах потяжелела — отъелся на молоке мохнатый хозяйнушко, заматерел. Но зато и работал честно: приведут к ним какую больную корову или лошадь — он над ней ночь поколдует, Галя для виду шкуру дёгтем помажет, и наутро хоть на ярмарку скотинку гони, как новенькая становится. Понравилась, значит, русскому домовому цыганская жизнь.
Так вот кочевали они всю осень. А как легли сугробы, добрались цыгане до большого города, где железная дорога, по которой поезда солдат с войны везли. Постучалась Галя в дом на окраине, женщина дверь открыла. Спрашивает, чего надо. Голос сердитый, а в глазах слёзы стоят и вдовий платок на голове чёрный. Ну, Галя, как у наших цыганок водится, стала ей голову морочить: вижу, мол, печаль твою, красавица, а давай погадаю, всю тоску развею, всю правду расскажу. Тут вдруг чует — торба за спиной шевелится, и будто мохнатой лапой по шее провели. Галя и говорит хозяйке:
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, золотая моя, я вот что тебе скажу: скоро будет у тебя в доме большая радость!
У той слёзы так и брызнули, закричала, заругалась, погнала гадалку со двора. И верно — какая тут может быть радость, если муж любимый на войне пропал.
Ну, Галя сына подхватила, пошла. Идёт, на домового своего ворчит: зачем с толку сбил? Слышит, догоняет их кто-то.
— Гражданочка цыганка! Гражданочка цыганка, постойте!
Оборачивается — бежит за ними та женщина, волосы растрёпаны, платка на голове нет. А следом солдатик в шинели хромает, на палочку опирается. Не обманул, стало быть, мохнатый: вернулся хозяин в дом, с ним и радость большая пришла.
Ну, как всё поутихло, стала эта женщина Галю выспрашивать: точно ли такое верное цыганское гадание, или это муж её подговорил, чтоб предупредила. Галя отнекивается, а солдат смеётся:
— У них, Маша, всё как в аптеке точно. Вот в нашем полку воевал один цыган, он всегда наперёд знал, где немцы засели, ни разу осечки не было. Такой уж это народ!
А торба-то опять шевельнулась. Галя давай скорей у солдатика спрашивать, что за цыган, каков с лица, как по имени звали. Тот всё рассказал, объяснил, как до того города добраться, где его товарищ от ранения в госпитале лечится.
Вот так и нашла Галя мужа своего, Яшкиного отца. К прежней жизни кочевой они уж не возвращались: как зажили у цыгана боевые раны, пошёл он на завод железо варить. За умелую работу вскоре дали им с Галей домишко — маленький, но для жизни удобный. Там и печь была.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Поделиться книгой: