Такая-сякая

Дина была сражена в самое сердце. Оказывается, по ней скучали так же, как и она скучала по всей многочисленной бывшей родне.

Страдающая бессонницей Дина часто подходит ночью к окну и смотрит на многоэтажный дом напротив. В двух-трех окнах горит свет: кто-то начинает свою жизнь, а кто-то заканчивает.

– «Весь табор спит…», – каждый раз мысленно произносит Дина. Отчего она мается? Что томит ее сердце? У нее есть крыша над головой и все, о чем она мечтала в неустроенной молодости. Дело в том, что до поры до времени смысл бьющей ключом жизни не связывался с конечностью земного бытия. А теперь связался…

Уж дни мои теченье донесло

В худой ладье, сквозь непогоды моря

В ту гавань, где свой груз добра и горя

Сдает к подсчету каждое весло.*

*Микеланджело Буонарроти.

«Вычеркнуть из памяти» и др.

Этот кусок ее жизни назывался Балтийск. В геополитическом смысле Балтийск – закрытый до 1998 года город, западная оконечность России, бывший Пиллау Восточной Пруссии, ставшей по аннексии Калининградской областью. Окруженный балтийскими водами полуостров, на котором расположился город, издревле привлекал к себе внимание европейских правителей, начиная со Швеции и кончая Россией. Готические очертания и красная черепица архитектурных сооружений, руины крепостей и бастионов вкрапляются в облик российского города как память о чужеродных предках.

После негостеприимного Таллина, где необстрелянным молодым специалистам пришлось жить вместе с портовыми работягами на плавучей барже «Черная Ляля», Балтийск показался просто раем. Поселились Дина с мужем в единственной тогда гостинице «Золотой якорь», расположенной недалеко от места их работы – святой святых Балтийска – базы военно-морского флота. Построили гостиницу в 1909 году. Ходили слухи, что при немцах в ее стенах находился бордель. В конце Второй мировой войны здесь был пункт эвакуации гражданского населения и раненых солдат Вермахта. Тысячи людей мечтали получить посадочный талон на корабли, уходившие на запад, хотя уж куда западнее…

Первое, что видела Дина, когда выходила из гостиницы, это маленький лоцманский катерок, готовый вывести через канал в Балтийское море или в Калининградский залив военное судно любого размера. Окна гостиницы как раз смотрели на канал. Остановившийся в «Золотом якоре» десятью годами раньше Иосиф Бродский написал:

В ганзейской гостинице «Якорь»,

Где мухи садятся на сахар,

Где боком в канале глубоком

Эсминцы плывут мимо окон,

Я сиживал в обществе кружки,

Глазея на мачты и пушки.

И совесть свою от укора

Спасал я бутылкой Кагора.

В последнее воскресение июля Балтийский канал становился Красной площадью, на которой демонстрировалась вся мощь Балтийского флота. На грандиозный праздник съезжалось много гостей, и пробиться к парапету набережной канала не было никакой возможности. Поэтому Дина с мужем и сослуживцами приходили на генеральную репетицию парада: они имели прямое отношение к боеготовности проходивших мимо кораблей. У Дины эти парады не вызывали никакого верноподданнического патриотизма: Балтийск сыграл огромную роль в ее жизни совсем по другим причинам.

Поначалу любопытная Дина все время останавливалась около необычных чугунных люков вымощенных камнем улиц старых кварталов. Каждый люк с узорами и вензелями готического шрифта казался произведением искусства и свидетельствовал об устоях и порядке кайзеровской Германии. Диссонансом им была полная запущенность оставшихся от немцев построек, в частности, двухэтажных домиков с облупленной штукатуркой, покосившимися лестницами и лысыми пыльными двориками. Вид этих домиков вызывал тоску и жалость. В них жили русские люди, перебравшиеся сюда из сожженных фашистами деревень и разрушенных городов. Прошло тридцать лет после окончания войны, а они все надеялись вернуться в родные места. Очевидно, налаживать хозяйство им не было резону. Бросающееся в глаза плачевное состояние всех городов Калининградской области и отсутствие массового строительства наводили на тревожную мысль о возможности возврата на круги своя, когда Калининград снова станет Кенигсбергом, Балтийск – Пиллау, каждый дом дождется возвращения своего заботливого хозяина, а «русским свиньям» скажут: «Nach Hause!». Подтверждением обоюдности выжидания были письма, которые приходили из Германии на старые адреса. В них содержались указания, как ухаживать за садом, когда что обрезать, чем удобрять и т.п., – простые немецкие люди тоже надеялись вернуться к себе на родину. Вот такое еще одно печальное последствие войны.

Самым притягательным для Дины местом в закрытом Балтийске был пляж: безлюдный, беспрепятственно уходивший вдаль на несколько километров. С зарослями облепихи, пытавшейся сковать своими длинными корнями движение волнистых дюн в сторону города. Недавно Дина прочитала в Интернете, что пляжи Балтийска тянутся почти на сорок два километра.

В акватории Балтийска периодически проходили совместные с поляками и немцами военно-морские учения. Как-то летом Дина с сослуживицей лежали одиноко на песке и ждали, когда вода в море немного прогреется. В это утро им пришлось ощутить, как наяву, то, что пережили в конце июня сорок первого года многие мирные жители нашей страны.

Сквозь сон задремавшая Дина услышала гул и приоткрыла глаза. Конец света! – из жерл огромных десантных кораблей, захвативших все видимое пространство, выползали на воду бронетранспортеры, из которых на берегу выпрыгивали и рассыпались по сторонам, как тараканы, морские пехотинцы. Они тут же раздевались догола, не стесняясь, смотрели на девушек, аккуратно складывали одежду и, гогоча, бежали купаться. Сослуживица приподнялась и обомлела:

– Ты смотри – в чем мать родила. Да они на нас плевать хотели. Ни стыда, ни совести!

От непристойности зрелища Дина зажмурилась. Скрежет гусениц, гул моторов, лающая немецкая речь, крики и хохот разносились по всему побережью. Стало жутко. Как хорошо, что время нельзя повернуть вспять.

Осенью пляж становился местом янтарного промысла. Во время шторма море выбрасывало на берег огромное количество водорослей с запутавшимся в них мелким янтарем. Его «выклевывали», как чайки рыбный мусор из сетей, детишки. Бывалые же добытчики – в плащах и рыбацких сапогах – захватывали большими сочками взвесь водорослей прямо из набегающих волн. Их трофеем был крупный янтарь.

Каждый раз на глазах Дины происходило чудо – холодное мрачное море, которое никак не могло отразить в своих водах лазурное небо, одаривало людей янтарем. Микалоюс Чурленис видел запрятанную от людей красоту этого волшебного моря, издающего на его картинах причудливую мелодию, заманивающую в сказочный мир литовского фольклора. Литовцы очень близки к природе, они ее слышат, она для них живая, как живая и каждая вещь в хуторском хозяйстве. Они в хорошем смысле язычники. Об этом говорит и Музей чертей, об этом говорит (на одном с ними языке) и талантливый Денис Осокин. А то, что его огородные пугала поселились не в Литве, а в соседней Латгалии, не столь важно.

Отработанные водоросли лежали по всему пляжу до тех пор, пока чистюля-ветер их не высушивал и не разносил по своим владениям. Дина тоже нашла несколько камушков, а привезла домой целый килограмм, так как янтарь можно было купить на каждом углу и дешево.

Однажды, обследуя живописные окрестности Балтийска, Дина с мужем попали в заросли странной ягоды ожины. Впоследствии Дина узнала, что ожина – другое название ежевики, употребляемое в основном на Украине и в Белоруссии, и сделала вывод, что украинцев и белорусов в Балтийске не меньше, чем русских, не знавших, как и она, что необычный для ежевики желтый цвет ягод говорит всего лишь о редком сорте. Возможно, немцы специально культивировали этот сорт. Ожины было так много, что пришлось купить керосинку и колдовать над ягодой с сахаром в гостиничном номере, подложив под дверь одеяло во избежание штрафа. Но разве можно сдержать в замкнутом пространстве свободолюбивый запах варенья!

Культурная жизнь Балтийска была сосредоточена в Музее Балтийского флота, Доме офицеров флота и флотской библиотеке.

Один из моноспектаклей Евгения Гришковца, недаром проживающего в Калининграде, – «Дредноуты» – обращен к женской части публики. Благодаря этому спектаклю женщины, наконец, стали интересоваться пассионарными играми и чаяниями мужчин. В семидесятые же годы Гришковец был мальчиком Женей и жил в Кемерово, а еще не просвещенная им Дина, родившаяся, кстати, тоже в Кемеровской области, посетила Музей Балтийского флота только один раз, заинтересовавшись больше не его экспонатами, а архитектурой бывшего здания суда. Но именно этот музей стал первым местом, куда отвела в Балтийске Дина своих сыновей (и тут Гришковец проницателен).

При немцах Дом офицеров назывался «Домом стрелка». Красивой вывеской прикрывалось обыкновенное офицерское казино.

На сцене Дома офицеров выступали многие известные артисты страны. Они с удовольствием приезжали в маленький закрытый город, зная, что их ждет образованная взыскательная публика: офицеры военно-морского флота принадлежали высшей касте командного состава армии.

Знал об этом и Борис Штоколов, народный артист СССР, когда-то сам служивший на флоте и каким-то боком принадлежавший этой же касте, а именно, – ответственностью за свое призвание и взыскательностью к себе, невзирая на состав аудитории. Сколько раз Дина наблюдала гастрольные выступления знаменитостей, позволявших себе панибратски заигрывать с публикой, опускаться до пошлого налета цыганщины. И публика визжала от восторга. В Балтийске Дина не только услышала выворачивающий душу наизнанку бас, но и поняла, что такое Певец с большой буквы. После какой-то арии Штоколов шепотом отчитал девушку-аккомпаниатора за допущенную ею и не замеченную публикой ошибку, опустившую планку исполнения. Популярный романс «Гори, гори, моя звезда» Дина может слушать только в исполнении Штоколова. Богом данный тембр, чувство меры, присущее большим мастерам, и несвойственнаяная для «городского романса» глубина. Когда Дина в первый раз увидела по телевизору статного мужчину, поющего с закрытыми глазами этот романс, у нее ком подступил к горлу. «Бабушка, это кто поет?». «Штоколов».

Отдельный разговор – офицерские жены, где теперь такие жены? Как трудно им найти работу по специальности в закрытом городке! Одно дело – нужные везде врачи, учителя и парикмахеры, другое дело – невостребованные инженеры, юристы, экономисты, филологи и т.п.

Дина с мужем часто обедали в офицерских кают-компаниях. Но для стеснительной Дины предпочтительнее было есть в столовой Дома офицеров, тем более, что на раздаче стояла редкая красавица, вылитая Софи Лорен. Она никогда не улыбалась, не вступала в разговор с посетителями, держалась с достоинством, – дескать, я вам не прислуга. Как-то Дина похвалила еду, – в ответ получила гробовое молчание и еле заметный наклон головы. В этой женщине была какая-то загадка. Каждый раз Дина садилась лицом к кухне и начинала думать примерно так. Может, в жизни этой женщины произошло что-то трагическое, и на ее плечи легла непосильная ноша? Может, ей никак не удается вырваться из замкнутого круга, в который ее загнала судьба? Может, она тоскует по родителям и русским березкам? Может, она страдает оттого, что смолоду мечтала стать актрисой – при ее-то внешности, а оказалась заживо погребенной в чаду и пару подвальной столовой? И именно таких женщин воспел на своих картинах Модильяни?

А может, ей просто оказалась не под силу подвижническая жизнь жены офицера, а остальное – суета Дининого воображения?

Центром духовного притяжения для Дины, конечно, стала библиотека. Ее первичный книжный фонд – около пяти тысяч книг – был доставлен из знаменитой Морской библиотеки Кронштадта. А какие женщины там работали! Одна из них, заведующая и коренная ленинградка, впоследствии стала директором библиотеки Калининградского Технологического института, другая сначала возглавляла Областную Научную библиотеку, а затем работала заместителем начальника Управления культуры Калининграда, третья стала заведующей Отделом искусств Ленинской библиотеки. Вот такой уровень культуры и профессионализма. Дина это поняла в первое же посещение читального зала, когда с ней немного поговорили шепотом, а потом деликатно посоветовали прочитать последний роман В. Каверина «Перед зеркалом». Мое, подумала Дина на первых же строках, и … провалилась…

– Через пять минут библиотека закрывается.

Эта фраза часто прерывала Динино чтение. Она с сожалением сдавала очередной номер журнала «Звезда», где был напечатан роман, и возвращалась к реальной жизни.

Много книг прочитала Дина в этой замечательной библиотеке, но роман Каверина странным образом вплелся в ее жизнь. Однажды, пробегая глазами книжный развал, она неосознанно остановила свой взгляд на заголовке «Перед зеркалом». Ее как молнией прошило. Заветную книжку Дина несла домой с чувством, что теперь очень дорогое и близкое будет всегда с ней. Но книжку пришлось подарить хорошему человеку. Через несколько лет она случайно в каком-то толстом журнале прочитала материал, посвященный прототипам героев, их любви и непростой жизни в эмиграции. Недавно муж купил Дине точно такую же книжку.

Что бы Дина делала без Интернета? Она перекопала все его кладовые и поняла, что с этим романом-матрешкой не все так просто. Книга, которая производит на Дину сильное впечатление, обычно вызывает у нее чисто литературоведческое любопытство. В случае с Кавериным оказалось, что Дина общалась не с автором, не с выдуманной им героиней, а с прототипом, женщиной одной с ней крови, рефлексирующей в письмах по поводу своей жизни и творчества. В Балтийске Дина читала: «Слов нет, когда я возвращаюсь домой в бессолнечные, чуть туманные вечера, начинает казаться, что Париж построен импрессионистами» и думала, до чего же талантлив Каверин, как образно написал. А это были строки подлинного письма талантливой во всем художницы Лидии Никаноровой далекому другу, той тонкой ниточке, которая связывала ее с родиной. Автор своими надуманными литературными интерлюдиямии только мешал. Его заслуга в том, что он свел размеренно живущего советского читателя с судьбой девочки-девушки-женщины, попавшей в водоворот пред– и послереволюционных событий, державшейся на плаву благодаря искусству и оставшейся верной своему призванию. Женщины, как оказалось, очень непростой, которая фактически вела двойную жизнь – реальную и в письмах. И сложная личная жизнь в письмах представлена не совсем правдиво, вернее, необъемно.

Роман стал зеркалом и для Дины. В нем она видела, насколько сама изменилась. Перечитывая роман, она наткнулась на строки, которые когда-то в Балтийске вызвали в ней сильное переживание, и уже размытый в памяти кусочек жизни воскрес во всех деталях. Вот молоденькая Дина перевернула очередную страницу журнала и вдруг остановилась. Она не могла читать дальше: слезы душили ее. В письме из Турции героиня спокойно, как бы между прочим, сообщала, что вышла замуж, муж моложе нее, мало развит, и у него нет ноги. На Дину, которая ждала, что герои, которых жизнь все время разбрасывала в разные стороны, вот-вот соединятся, слова эти обрушились как гром среди ясного неба, убив надежду на хэппи-энд. Встретивший Дину у библиотеки муж шел за рыдающей женой через весь город и молчал. Как трудно было молоденькой девушке понять, что тогда ее обожгло дыхание времени и его дорог, не пройденных благополучными читателями. То, что творил двадцатый век с судьбами людей, не способен придумать ни один писатель.

Как-то Дина сидела на лавочке около библиотеки и ждала автобуса. К ней подсел паренек.

– А я Вас знаю. Вы живете в «Золотом Якоре». Я каждый день Вас вижу.

Разговорились. Оказывается, паренек работал на том самом маленьком лоцманском суденышке. Узнав, что Дина ездит в читальный зал, сказал:

– У нас на катере есть интересная книженция, что-то о Древней Греции, с картинками. Ее никто не читает, мы уже первые страницы на растопку пустили. Я Вам сегодня ее отдам.

Дина уже поняла, о какой книге шла речь. Она знала, что Пушкин изучал древнегреческую мифологию аж в пятилетнем возрасте. Дина же прочитала «Легенды и мифы Древней Греции» в пересказе Н. Куна в свои двадцать пять. В городе Балтийске. Стоит теперь этот матросский раритет в книжном шкафу на даче.

В выходные дни Дина с мужем путешествовали. Сначала это были города-курорты Калининградской области с сохранившимися шикарными загородными виллами высшего командования Вермахта. Потом Литва. Маршруты разрабатывались в том же читальном зале. Исторической для семьи стала поездка в город Таураге, столицу Южной Жимайтии. Дину привлекло, прежде всего, такое красивое название. Посетят ли когда-нибудь ее старшие сыновья-близнецы этот маленький уютный городок, имеющий прямое отношение к их долгожданному появлению на свет? С речкой в три метра шириной, где вода по колено? С деревянными замысловатыми столбиками-колоколенками, хранящими память о недавних языческих верованиях? Может быть, под кроватью в гостинице города Таураге лежала безвредная змейка жалтис (уж), отвечающая в литовском пантеоне за прибавление семейства?

Возвращались в Балтийск из этих поездок поздно вечером на дизельном поезде (рассмешило «Артурик, не бегай по дизелю!») или на автобусе – по оставшейся от немцев дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями. Из окна автобуса Дина любовалась мелькающими верхушками деревьев, постепенно теряющими на фоне заходящего солнца зеленый цвет листвы. И вот однажды, когда деревья стали черными и приобрели сказочные очертания, в Дину вошло какое-то знание. Позже в ее лексиконе появилось слово «откровение», точно передающее такое таинственное озарение-посещение. Она вдруг ощутила разлитый в природе абсолютный разум, гармоничное сосуществование всего на свете, подумалось о Гегеле и, почему-то, о симметричности листьев. Это было маленькое семечко, которое дало всходы через много лет.

Дину всегда тянуло в Балтийск. Последний раз она побывала здесь уже с детьми по вызову подруги, с которой она съела не один пуд соли, а познакомилась в родильном отделении местной больницы, где обе лежали на сохранении.

Популяризатор аюрведы Дипак Чопра советует не тянуть воспоминания из прошлого, жить только настоящим. Но как вычеркнуть из памяти Балтийск!

«Зла не помнить» и др.

Их комната на верхнем этаже главного корпуса дома отдыха была крайней и выходила вместе с туалетами и умывальниками на огромную каменную террасу. Когда дети давали возможность побыть одной, Дина ложилась на кровать и смотрела через открытую дверь на море, которое начиналось как бы сразу за террасой, скрывавшей берег с прилегающими территориями, и за еле различимым лайнером смыкалось с небом. Удивительная иллюзия – только море и небо. Больше ничего видно не было. Но было слышно. Справа Челентано из рубки отъезжающего катера зазывал на морскую прогулку. Слева из репродуктора, прикрученного к высокому столбу, какой-то ученый муж вещал о пользе кисломолочных продуктов.

Как бы ни были полезны кисломолочные продукты, от смерти они людей не спасут, и в скором времени от причала будет отъезжать катер новой модели с другой музыкой и другими пассажирами. Только море и небо не поменяются. Пронзительное ощущение сосуществования вечного с преходящим – об этом, казалось, и пел Челентано – каждый раз сворачивало мозги и обрывало ленивое благодушное усыпляющее созерцание прекрасного вида.

Чтобы съездить в Крым, Дина с мужем копили деньги четыре года. Дорогие фрукты из местных садов были уже не по карману. Детский врач Евгения Юльевна советовала периодически хорошенько прогревать на южном солнце вечно болеющих сыновей и промывать морской водой их носоглотки. Несмотря на кошмарно длинную дорогу сначала в душном купе, где плюс ко всем прелестям железнодорожного пассажирского транспорта дети сваливались во сне на пол, потом в убалтывающем до рвоты автобусе, несмотря на номер без удобств, – отдых на море с проживанием и трехразовым питанием стоил таких затрат. Слово «отдых» для вечно стоящей у плиты и в очередях Дины относилось в основном к трехразовому питанию.

Конечно, Дина хорошая мать, и семья для нее всегда была на первом месте. Но на втором – ох, на каком втором! – был Коктебель: его отвесные скалы с подмытыми водой нишами и опасными переходами-перелазами-переплывами из бухточки в бухточку; его пляжи, где галька вперемежку с сердоликом; его утреннее теплое прозрачное море, в которое погружаешься, как в материнские утробные воды; его дневное море с убаюкивающими волнами и радостным криком парящих над ними альбатросов, с огромными разноцветными хвостатыми медузами, позволяющими рассматривать их и даже вступать с ними в подводные игры; его ночное море, которое сладострастно ласкает освобожденное от купальника тело и в благодарность награждает каждое ответное движение рук волшебными фосфоресцирующими следами. А запах моря! Его носишь на себе весь день, и не сравнить его ни с каким другим на свете. У Вероники Долиной есть песня со словами «книга пропахла твоим табаком». Так и для Дины, – запах рапана связан с морем, которого теперь нет, и с местом, куда больше дороги нет.

Здесь, на коктебельских берегах, Дина проживала каждый день, как Золушка – каждую минуту перед неминуемым боем часов. На задворках сознания она уже прощалась с морем, уже видела его в последний раз из окна поезда и грустила до самой Москвы. Когда же он, последний день, действительно настал, Дина отправила мужа с детьми и подругой на море, а сама собрала чемоданы, сдала казенное белье и вышла на террасу.

Море казалось на редкость спокойным. Но это спокойствие было обманчивым, оно вызывало уважение и трепет перед своенравной стихией. Поэт Лариса Адлина, видно, почувствовала однажды нечто подобное.

Спит океан. Спокойное дыхание

Чуть поднимает голубую гладь.

В нем незаметно время засыпания,

И пробужденья не предугадать.

Дина до сих пор помнит тогдашние свои мысли. Почему цветы, поле, озеро, лес вызывают чувство «прекрасного», а море и небо – чувство «возвышенного»? Философы-общественники объясняют это так. Эстетическое освоение действительности начинается на определенном этапе общественной практики человека и связано с тем, насколько человек освоил и подчинил себе природу. В процессе познания и освоения природа им одухотворяется и начинает вызывать чувство эстетического наслаждения. «Прекрасное» – общечеловеческая ценность явлений, которыми общество уже полно и свободно владеет. Прекрасен лес. «Возвышенное» – эстетическое свойство явлений, таящих в себе огромные неосвоенные силы. Возвышенны море, небо, горы. В «возвышенном» к эстетическому наслаждению примешивается, а иногда и полностью его вытесняет, чувство страха. Возвышенное колоссально, могуче и превосходит силы человечества, но одухотворенное человеком, призывает его дерзать, творить, – и в этом роднит человека с вечностью.

Теперь Дина имеет свой взгляд на происхождение эстетической категории «воз-выш-енн-ое». Ощущение непостижимости тайн мироздания «воз-выш-а-ет» человека к Все-выш-н-ему. А русский язык это прекрасно иллюстрирует.

А потом случилось вот что.

Оставалось еще одно дело, отложенное на последний день, – набрать плодов шиповника, растущего тут в большом количестве. Пыльная дорога подвела к холму, покрытому частными застройками. По краям дороги рос шиповник. Когда целлофановый пакет был почти полон, Дина услышала мужской голос:

– А Вы не думаете, что этот шиповник имеет хозяина?

Дина повернулась на голос, увидела на верху холма высокого мужчину интеллигентного вида и вежливо ответила:

– Он же на дороге растет, а не за забором.

Через минуту из калитки вышла пожилая женщина с перекошенным злобой лицом и решительно стала спускаться к подножию холма. В руках у нее была трехметровая жердь. Надвигалась она на Дину, как на фашиста мать убитых им детей. Дина не успела еще ничего понять, как получила первый удар. За ним тут же последовал другой. Дина закрывалась от ударов, как могла, и беспомощно лепетала:

– Что Вы делаете? За что? Что Вы делаете?

Женщина увидела кровь и остановилась. Дина с трудом доковыляла до пляжа, показала свои изуродованные ноги и руки мужу, рассказала все, как было. Обожавший Дину муж не мог сдержать гнева.

– Что ты ревешь? Надо было схватить другой конец жерди и отдубасить ее в ответ. Пошли. Я это так не оставлю.

Интеллигентный мужчина всячески препятствовал решительно настроенному мужу войти в дом. Боясь, что муж займется рукоприкладством, Дина, преодолевая боль, поднялась по ступенькам на веранду и… увидела разложенный повсюду для просушки шиповник.

В голове быстро прокрутилось все, что произошло на этом холме. Интеллигентный мужчина, якобы ратующий за сохранение чужого добра, оказался волком в овечьей шкуре. Теперь он выдал себя с головой. Он науськал хозяйку, потому что не хотел делиться с «какой-то наглой девчонкой» своим урожаем шиповника, входившим в пакет дополнительных услуг к оплате жилья. Истинная причина всплыла на поверхность. Что собственность делает с человеком! И что имеет в виду не переносный, а прямой смысл фразеологизма «всплыть на поверхность», уравнивающий себя с «истинной причиной»? Не подводную же лодку!

Дина подняла юбку и показала результат бойни.

– И вы из-за какого-то шиповника так жестоко со мной расправились?

И высыпала из пакета на стол собранные ею кровавые плоды.

– Пойдем, Рома, отсюда!

Мужчина стал оправдываться, мол, не ожидал такой реакции хозяйки. Узнав, что у этой молоденькой девочки уже двое детей, которым зимой нужны витамины, долго извинялся. Хозяйка же, чуя, что перегнула палку, носу не показывала.

Врач дома отдыха, обрабатывающий раны, не удивился рассказу Дины.

– Да ее тут все знают. В прошлом году она чуть не застрелила мальчишку, залезшего к ней в сад. Цены за жилье заламывает неимоверные. А ведь когда-то была директором школы. Очень хочется ее проучить. Протокол о зафиксированных побоях мы составим. Но чтобы завести уголовное дело, надо ехать в Планерское. Решайте.

До отхода поезда оставалось три часа. Как раз на то, чтобы пообедать и доехать до Феодосии на автобусе. Ни о каком Планерском не могло быть и речи.

Всю дорогу Дина не переставала плакать. Ни подруге, ни мужу не удавалось ее успокоить. В поезде она не спала, а грезила об отмщении: «Меня, такую образованную, романтичную, с возвышенными мыслями, не ставящую материальные ценности во главу угла, избила какая-то крахоборка! Вот приеду тайно в следующем году, подожгу ее «доходный дом» и сразу вернусь обратно».

Синие жгутообразные затвердения на бедрах болели и не проходили полгода. Горячая по натуре, Дина была отходчива, обид не вынашивала, зла не помнила. Обычно ссоры уже через день казались ей нелепым недоразумением. Воспоминания же о происшедшем в Крыму очень долго поднимали черную волну в ее душе, до тех пор, пока она не покрестилась и не поменяла в корне свои взгляды на жизнь.

«Спаси, Господи, и помилуй ненавидящия и обидящия мя, и творящия ми напасти, и не остави их погибнути (не допусти им погибнуть) мене ради (из-за меня) грешной», – молится теперь Дина.

«А был ли мальчик» и др.

Вот если бы я сейчас учился на филолога, а преподаватель дал бы студентам странное, но интересное задание разбить какой-нибудь текст или спектакль, или фильм на части и озаглавить каждую часть фразеологизмом, то я выбрал бы этот спектакль.

Даже если бы я был театральным критиком и писал рецензию на него, то никак не обошелся бы без фразеологизмов. Гришковец как будто специально создал наглядное пособие по извлечению смыслов в виде фразеологизмов. Во время неосознанных реакций публики Гришковец мог бы брать с пола и молча поднимать дощечку с надписью подходящего фразеологизма. При этом каждый зритель, особенно иностранец или иностранный шпион, рос бы в своих глазах, дескать, как я правильно понял. Шпионы как раз и попадаются на незнании фразеологизмов. Последующие за этим аплодисменты – артисту и себе – дали бы возможность Гришковцу немного передохнуть.

Такие витиеватые мысли бродили по уставшим мозгам Артемия после просмотра в Интернете длинного моноспектакля Евгения Гришковца «Как я съел собаку».

На следующий день Артем взял сигареты, чистый лист бумаги, фразеологический словарь, вышел на балкон и стал писать.