Такая-сякая

– Здравствуй, Лена. Как твоя коленка?

– Без мышечного корсета – никуда. Но на танцы уже не хожу – отпрыгалась. Извините, не могу долго разговаривать – я еще не завтракала.

– Ну, беги.

– Скажете тоже – беги. Смешно! Прямо из анекдота про дистрофиков. Что-то это мне напоминает…. Ах, да. В начале перестройки я лежала в Красковской больнице в гинекологии. Как-то мы всей палатой совершали вечерний моцион на задворках больницы и незаметно вышли к шикарному коттеджному поселку муниципальных чиновников. Выбрали же место – подальше от глаз избирателей. От слабости мы еле ползли и поминутно останавливались. Кругом красотища! Сосны высокие, павлины кричат. Дома – один лучше другого. На всех воротах прикреплены непонятные накладки с изображением пионерского горна. Кто-то предположил, что это звонок: тогда все было в диковинку. Я сострила: «Давайте нажмем и убежим». Что тут началось! Все представили, как они побегут, и схватились за животы. После операций больным смеяться противопоказано – швы могут разойтись. Что это был за смех! – еле различимый, приглушенный, скорректированный болью. Из меня сейчас такой же бегун.

– Да, Лена…. Тогда ползи дальше.

Беги. Ухайдаканный правый тазобедренный сустав просит передышки каждые пять метров. Десять лет назад он стал требовать уважительного к себе уважения, хотя с момента вывиха прошло почти двадцать пять лет. Сколько травм принес волейбол! А ведь тогда я считала, что причиной вывиха была обида Анны Николаевны и ее дочери Нади, вместо которой меня включили в состав команды. Не забыть Надиного взгляда в полуоткрытую дверь спортивного зала накануне выездного матча. Буквально через пять минут я упала, а Надя потом ездила ко мне в больницу и приносила вкусные конфеты «Резеда».

Осталось самое главное.

– Упокой, Господи, души умерших раб Твоих…

Салон Красоты, где я хлопнулась в обморок тем жарким летом, уже открыт. А вот и «Пятерочка». Опять умудряюсь закончить утреннее правило на ее ступеньках. Только две булочки. Помнить, что еще предстоит забраться на третий этаж.

Последние метры – самые тяжелые. Первый этаж взят. Второй этаж взят. Передохнуть перед решительным штурмом. Третий этаж взят.

Ставить чайник. Все остальное потом. Потную форму – в машинку. Бассейные принадлежности – сушить. Заварить чай. Снова принять душ. Снова фен.

И вот он, момент истины. Залитая солнцем кухня, нескромная стареющая «ню», очередная серия «Перри Мэйсона», вкусный чай и заглатывание булочек. Как тут похудеешь?

Намазаться кремом. Целый час впереди. Если на электричке. Подумать страшно – ведь до станции еще надо дойти, вернее, промесить больными ногами снежную кашу, а потом в Люберцах перейти по высоченному мосту к автобусу. Нет уж. Лучше добираться по пробкам на маршрутках. Тогда в запасе лишь полчаса. Просто полежать.

– Сейчас! Иду! Не понять, откуда звук. Вечно я его оставляю, где ни попадя… Алле!

– Бабушка! Я уже дома. Нас раньше отпустили.

– Постараюсь приехать через сорок минут. Делай пока математику на черновике.

Вариант с маршрутками отменяется. Фитнес продолжается. Надо же булки отрабатывать.

Дина и фразеологизмы

По приезде в Анапу измученная длинной дорогой компания москвичей, наспех обустроившись в снятых загодя домиках, рванула на море. Дину с собой не взяли: у нее еще в поезде поднялась температура. Через неделю, преждевременно сказавшись здоровой, Дина покрылась от жаркого солнца сыпью и снова была отлучена от моря. В тоске по нему она долгие часы просиживала в увитой виноградом беседке. Скрашивала вынужденное одиночество десятилетней девочки бездетная Александра Васильевна, которая часто навещала Дину и баловала ее чем-нибудь вкусненьким. К месту будет сказать, что много лет спустя сердобольная Александра Васильевна после смерти мужа прописала у себя дальнюю родственницу из провинциального украинского городка, дала ей образование, выдала замуж и стала воспитывать ее детей, наполняя дом любовью.

Первого сентября в класс вошла новая учительница русского языка. Это была та самая, добрая и чуткая, Александра Васильевна. Ударить перед ней в грязь лицом Дина не могла. Пришлось тщательно готовиться к урокам и не отвлекаться за партой на посторонние разговоры. Постепенно вроде бы сухой предмет начал вызывать интерес, а потом и радость. Правила стали запоминаться сами собой: в них фиксировалась логика развития языка, а Дина ее уже улавливала. Теперь она, затаив дыхание, ловила каждое слово учительницы. «Я – лишь земля, раздвинутая плугом», – Зинаида Миркина еще не написала этих строк. Александра Васильевна чувствовала благодатную для посева почву и платила любимой ученице той же монетой, тщательно и вдохновенно готовясь к урокам и осознавая, что, может быть, и ради этой девочки она, преподаватель начальных классов, корпела поздними вечерами над учебниками, получая в заочном институте второе, высшее, образование.

Да, именно благодаря встрече с Александрой Васильевной, жизнь Дины со школьной скамьи осмысливали и разнообразили непоседы приставки, деятельные дипломатичные ласковые или, наоборот, режущие правду-матку суффиксы, требующие постоянного поиска и верности, закопанные во множество гипотез корни, пронзающие откровениями метафоры, оксюмороны и прочие трудно именуемые хранители словесного очага. Все видимое, слышимое, происходящее, вспоминаемое, воображаемое, становилось понятным и ценным для Дины, если она могла облечь весь этот хаос отраженной действительности в слова: сказать, написать.

Язык хранит какое-то тайное знание о мире, которое передается людям, но до конца не раскрывается. Появление переносного смысла и закрепление его в языке поражало Дину больше всего. Когда-то она подарила своим маленьким сыновьям книжечку «Русские фразеологизмы в картинках (для говорящих на немецком языке)». Помнят ли остроумные дяденьки замусоленную их детскими ручонками книжечку со смешными рисунками?

«Крыша над головой» и др.

Ольга Тимофеевна была главным бухгалтером Центрального Комитета профсоюзов работников Энергетической промышленности СССР. Она распределяла профсоюзные блага по организациям ведомства и взамен каждый праздник получала ценные подарки, предмет вожделения подчиненных и родственников, показатель состоявшейся жизни. Но кто может судить, насколько состоялась у человека жизнь…

Аэродром в Виннице, который строил отец Ольги Тимофеевны, фашисты начали бомбить в четыре утра. Стариков, жен и детей едва успели посадить на поезд и отправить в тыл. Только тыл становился зоной вторжения быстрее хода поезда. Во время воздушных налетов мать Ольги Тимофеевны накрывала дочерей подушками. Когда поезд останавливался, все в панике бежали к лесу. Каково было девчонкам после мирной счастливой жизни сразу угодить в кровавую мясорубку! До Казахстана добирались три месяца. Из еды были только помидоры и селедка. Очень долго сестры не могли даже смотреть на эту вкуснятину-закуску русского застолья.

Каждый раз, когда Ольга Тимофеевна отправлялась в очередной санаторий, мерный стук колес извлекал из памяти то бегство от смерти.

Старшая сестра Ольги Тимофеевны, сыгравшая большую роль в ее карьерном росте, первая встала на ноги. После войны Анна Тимофеевна поселилась в деревянном двухэтажном общежитии подмосковного городка, теперь огромного спального района столицы, вышла замуж за фронтовика и родила сына. Никаких декретных отпусков кормящим мамам не полагалось. Малыш между кормлениями спал или с пониманием тихо лежал в коляске под окном учреждения. При первой возможности его определили в ясли. Вскоре у сына обнаружилась бронхиальная астма, он подолгу лежал в больнице, и Анна Тимофеевна научилась делать уколы, чтобы быстро снимать часто повторяющиеся приступы удушья. Несмотря на болезнь ребенка, несмотря на бытовые трудности, несмотря на то, что бабушки и дедушки жили далеко и не могли помочь, – Анна Тимофеевна находила силы и время для продолжения учебы. На бухгалтерских курсах сынишка сидел в последнем ряду и тихонечко лепил из пластилина различные фигурки.

Благодаря своему упорству и трудолюбию Анна Тимофеевна быстро освоила премудрости бухгалтерии. За сметливость, порядочность и ответственное отношение к делу начальство ее очень ценило. На каком-то этапе продвижения по службе – к этому времени уже подрастала дочь – потребовалось получить среднее специальное образование. Пришлось долго восстанавливать аттестат зрелости: забытый в суматохе оригинал так и остался лежать в томике Пушкина и, скорей всего, не уцелел в бомбежке. Дипломированного бухгалтера дожидалось кресло главного экономиста крупного московского строительного треста.

Младшая сестра шла по ее стопам. Как-то Ольге Тимофеевне поручили провести за короткое время сложный бухгалтерский анализ. Вот тогда-то и помогла ей старшая сестра. Оценив неординарную работу, руководство сразу предложило Ольге Тимофеевне возглавить профсоюзную бухгалтерию.

Жила Ольга Тимофеевна со старенькой мамой и мужем. Детей у нее не было. Всю свою невостребованную материнскую нежность она отдавала кошкам. Мать Анны и Ольги являла собой образец народной мудрости, которой не приобрести никакими высшими образованиями, обладала духовным зрением, – хотя к концу жизни почти ослепла. Она всегда тряслась над младшей дочерью, прощала ей постоянные капризные выходки и с жалостью смотрела, как та часами тискает несчастного жирного кота. До последних своих дней она была центром притяжения ближнего и дальнего круга семьи и оставила по себе добрую память.

Мужья у обеих сестер часто выпивали. Что-то, связанное с этим неистребимым пороком, произошло между маленьким сыном и отцом, после чего сын плюс к своей астме стал сильно заикаться, а отец – уделять родительское внимание только дочери. Наверное, поэтому сердобольная Ольга Тимофеевна очень любила своего племянника. Когда он вырос и женился, теткина любовь автоматически распространилась и на выбравшую ее любимца девушку. Ольга Тимофеевна доставала молодым путевки в лучшие дома отдыха, дарила экспонаты своего домашнего музея презентов, хлопотала об устройстве их жизни.

***

Настал долгожданный день распределения выпускников Института связи. В советские времена первое место работы часто определяло всю дальнейшую жизнь человека. Сколько счастливчиков оказались на своем месте, но сколько талантливых студентов так и не оправдали надежд и всего за три года обязательной отработки потеряли интерес к профессии. Из них многие так и тянули лямку до пенсии, сильные нашли в себе мужество что-то поменять, слабые пропали.

Роман, закончивший институт с красным дипломом, выбрал одно из самых престижных мест работы в Москве. Для него этот выбор не являлся судьбоносным, потому что такие пахари, как он и его мать, нужны везде и состоятся на любой работе. Оставалось только пройти по ковровой дорожке, поставить свою подпись в нужной бумаге и получить поздравительное рукопожатие, но… неожиданно в ход распределения вмешалась Фортуна. Она крутанула свое колесико в сторону корабельного носа, который иногда появляется в ее свите рядом с неизменным рогом изобилия, и повелительно шепнула в ухо одному из присутствующих работодателей:

– Чего расселся? Давай, заполучай нужного специалиста. Любой ценой.

Рома почувствовал несвойственное ему смятение и услышал:

– А в «почтовый ящик» пойдете работать? Вы, я вижу, женаты. Молодым нужна романтика и независимость от родителей. Длительные командировки в красивейшие города страны, море, военные корабли, – сплошная романтика. Плюс достойная зарплата.

– Надо с женой посоветоваться.

И Рома с Диной приняли подсказанное Фортуной решение. Знали бы они тогда, на какую жизнь себя обрекают…

Почти три месяца молодые специалисты изучали секретную документацию на изделие, которым оснащались военные корабли. Голова пухла, а конца-края не было видно. Пришлось всемогущей и неугомонной Фортуне опять крутить свое колесо. Во время очередного визита молодоженов к «тете Оле» случайно обнаружилось ее знакомство с их работодателем. Через день они уже сидели в кабинете начальника Отдела кадров.

– Что-то вы задержались в Москве. На месте быстрее разберетесь. Хотите начать с Таллина? Красивый город. Я сейчас распоряжусь. Ольге Тимофеевне передавайте привет. Хорошая женщина.

Вот так на радость всем Дина и Рома оказались в Таллине.

Старший представитель «почтового ящика» в Таллине дал два дня на поиски жилья. Дина с Ромой, полные надежд, шли от вокзала по вымощенной булыжником улице в Старый город. Привычный для эстонцев мокрый снег еще не залез в печенку, а лишь хмуро приветствовал вступающих во взрослую жизнь новобранцев.

Поселиться в центральной части Таллина им не удалось. Пришлось ночевать на вокзале. В последующие дни результат был таким же, несмотря на расширение ареала поисков. Таллин раскрывал двери своих гостиниц только организованным туристам. Остальных граждан он, как хирург, моментально освобождал от ненужных иллюзий комфортного проживания в чужом городе.

Рома, способный в одиночку преодолеть любые трудности, с жалостью смотрел на неприспособленную к жизненным невзгодам тепличную Дину, у которой совсем опустились руки, и которая ждала от мужа мощного крыла. С крылом пока ничего не получалось: советская действительность не давала возможности самостоятельно и быстро обрести опыт возмужания, которого ждут все молодые жены.

Беззаботная жизнь осталась в прошлом. Работа у черта на куличках, поиски жилья, слякоть и промокшие ноги, сидячие бессонные ночи на вокзале, – так начинались Динины университеты.

Когда надежда «не нюхавших пороху сосунков» самостоятельно найти хоть какое-нибудь жилье рухнула, заматеревшие в командировках спасители-сослуживцы приняли эту заботу на себя и повезли «отчаявшуюся парочку» на плавучую баржу под названием «Черная Ляля», своеобразное общежитие, где дружно сосуществовали представители разных профессий многочисленных организаций, обслуживающих военно-морской флот.

Дорога к последнему пристанищу напоминала скорбный путь к месту исполнения приговора и была длинной-длинной. Сначала долго трясущийся мимо двухэтажных деревянных типично эстонских домиков трамвай, увозящий на полуостров Копли, рабочую окраину города, затем проход между мрачными, смахивающими на тюрьму зданиями, снежная грязь пустырей закрытой территории судоремонтного завода, бесконечные мостки и уходящая из-под ног палуба. Нижней точкой и образом падения стал морской чугунный туалет «Черной Ляли».

Намерзшимся, мечтавшим выспаться и помыться Дине с Ромой маленькая каюта в метр шириной поначалу показалась уютной и защищенной от внешнего мира: две кровати – одна над другой, чистое белье, прикрученный к полу столик, матросский табурет, шкафчик и иллюминатор. Это была их первая совместная жилплощадь.

Ночью Дину разбудили голоса. За стенкой портовый слесарь принимал монтажницу-проститутку.

– У тебя девушка есть?

– Да, есть. Мы хотим пожениться. Она меня ждет.

– Это ты так думаешь. Знаешь, чем она сейчас занимается? Е…ся с кем-нибудь.

– Но-но, поосторожней. Она не такая, как ты.

– Все одинаковые. Этого вы, дураки, не понимаете. Ты уже с рогами. Я помогу тебе ее забыть.

Дина волей-неволей слушала дальнейшие похабные речи, бордельную возню и пыхтенье. «На дне», – ощутила она. Вот тебе и уютное гнездышко. Неужели каждую ночь придется это слушать?

По утрам в темноте сонные Дина с Ромой проделывали обратный путь к трамвайным путям и заходили в забегаловку, где можно было перекусить перед работой. Когда Дина посмотрела фильм Тарковского «Сталкер», то кафе, где встречаются герои фильма перед путешествием в Зону, напомнило ей ту таллинскую забегаловку. Тусклый свет, скрежет трамваев, тоска, сосиска с горчицей и черным хлебом, мутный разбавленный кофе в граненом стакане, алюминиевые ложка и вилка, а впереди своя зона.

Когда жизнь в новых реалиях вошла в колею, началось знакомство с бытом и культурой эстонцев. По сантиметру был обследован Старый город с его средневековой архитектурой, чудесными магазинчиками и кафе. Парк Кадриорг со знаменитым дворцом, Театр оперы и балета, Дом офицеров радушно принимали молодых скитальцев и вносили теплые цвета в серую таллиннскую палитру. Чтобы не так грустно было возвращаться на свое дно, Дина с Ромой покупали свежайшую вкуснейшую салаку горячего копчения, соленые орешки и темное пиво «Saku».

Молодость не позволяла унывать. На «Черной Ляле» Дина научилась играть в бильярд. Это новое увлечение так захватило ее, что она стала обыгрывать местных корифеев. У Дины появилась подружка, очень добрая простая девушка из Рыбинска. С ней она ездила в город, ходила по магазинам, стояла на холоде в очередях за красивыми яблоками сорта джонатан, шушукалась о том, о чем не могла поговорить с мужем, пекла блины, которыми угощала того самого вечно голодного соседа, в общем-то хорошего парня. Девушка была хозяйственная и многому Дину научила.

Каждые два месяца Дина с Ромой ездили в Москву на переоформление командировок, всевозможно оттягивая возвращение к романтике «Черной Ляли».

***

Примерно через год Фортуна в качестве поощрения и для прохождения дальнейших университетов занесла Дину с Ромой в Ленинград. Местом работы было определено Военно-морское училище им. Фрунзе.

Динина мама сделала дочери и зятю липовые командировочные удостоверения от Академии наук, чтобы они могли остановиться в «Доме для приезжающих ученых» на улице Халтурина, бывшей Миллионной.

Улица, названная в честь народовольца террориста Степана Халтурина, соединяла Дворцовую площадь с Марсовым полем. Поезд из Москвы прибыл в Ленинград очень рано, так что до Дворцовой площади можно было добраться только пешком. Дина с Ромой оставили вещи в камере хранения и пошли по безлюдному Невскому проспекту, любуясь на приклееные друг к другу дома, на «живые» скульптурные и архитектурные шедевры, узнаваемые благодаря открыткам с видами Ленинграда, альбомам по искусству, художественным и документальным фильмам.

Выйдя из почти пятикилометрового тоннеля Невского проспекта, они – ах! – сразу оказались на просторной розово-сиреневой от утренней зари неправдоподобно красивой Дворцовой площади. Впечатление у эмоциональной Дины было настолько сильным, что дух ее воспарил, и с этого момента все прошлые и настоящие бытовые каверзы Фортуны казались уже ничтожными, а будущие заранее прощались. Это была любовь с первого взгляда, которая надела на Динины глаза свои радужные очки.

Огромное морозное пространство площади сначала дало себя измерить, потом сжалось до ширины улицы Халтурина, заполнило двор-колодец и через дверь втиснулось вместе с Диной и Ромой в помещение «Дома для приезжающих ученых».

Молодых «ученых» поселили в разных номерах.

Здоровье у Дины было слабым. С детства она каждый год болела гриппом. Балтийский климат явно ей не подходил. В свою первую ленинградскую командировку она так промерзла, что заработала на всю жизнь хронический бронхит и хронический гайморит. Она мерзла на набережных Невы, она мерзла перед Театром оперы и балета им. Кирова в ожидании лишнего билетика, она мерзла вечерами на своей любимой Дворцовой площади, которую никак не давал одолеть буйствующий, сбивающий с ног, ледяной ветер. Дина физически ощущала, как он добирается до самых костей и грезила о верхней полке банной парной, где она однажды потеряла сознание и больше заходить туда уже не отваживалась. Апокалипсическим летом 2010 года Дина подбадривала изнывающих от жары родственников:

– «Пар костей не ломит». Вы просто не знаете, что такое «промерзнуть до костей».

В холодном женском номере ее ждала стоящая у плохо заклеенного окна кровать с тоненьким одеялом, поверх которого она сразу накидывала пальто. Согреться было негде. Положение немного улучшилось, когда родители передали с проводницей поезда зимние теплые вещи.

Завтракали в булочной на улице Халтурина, где можно было сидя выпить кофе и съесть вкусное пирожное. Обедали чаще всего в ресторане Дома Ученых, куда Дина с Ромой попадали через задний вход со стороны двора-колодца. Настоящие ученые пользовались главным входом Дома Ученых, бывшего дворца Великого князя Владимира Александровича, построенного на Дворцовой набережной по наущению небезызвестной балерины Матильды Кшесинской. Кухня ресторана была под стать его внутреннему убранству. Спрятавшись в небольшом купе, обитом резными деревянными панелями, можно было заказать недорогое диковинное блюдо и неторопливо рассматривать роскошно оформленный эклектическими изысками зал с длинным массивным столом.

У истоков славной истории училища им. Фрунзе, старейшего учебного заведения страны, стоит знаменитая «Школа математических и навигацких наук», созданная Петром в 1701 году. Первоначально она обосновалась в Сухаревой башне Земляного города Москвы. Возглавил Школу «таинственный чернокнижник», математик, астроном и физик, потомок шотландских королей, сподвижник царя-реформатора Яков Брюс. В 1715 году по указанию Петра мореходные классы Школы перебрались на берега суровой Невы. Вновь испеченная «Академия морской гвардии» стала выпускать созвучных ей гардемаринов. Это воинское звание было специально учреждено как промежуточное между учеником-кадетом и чином мичмана. В дальнейшем, когда Академия стала называться «Морским шляхетским кадетским корпусом», звание гардемарин перекинулось на кадетов старших классов. В 1752 году при Елизавете Петровне с целью повышения упавшего престижа «многотрудной» морской службы был создан «Морской кадетский корпус». Гардемарины и кадеты обновленного учебного заведения стали дополнительно обучаться трем иностранным языкам – английскому, французскому и немецкому, рисованию, танцам и фехтованию, а впоследствии и игре на различных музыкальных инструментах.

В летопись Морского корпуса золотыми буквами вписаны имена десятков выдающихся флотоводцев и мореплавателей, таких как адмирал И.Ф. Крузенштерн, памятник которому является символом учебного заведения, Ф.Ф. Ушаков, Д.Н. Сенявин, Ф.Ф. Беллинсгаузен, П.В. Нахимов, М.П. Лазарев, А.В. Колчак, А.Г. Головко. Поэтому учащиеся и выпускники советских времен, называвшие себя «фрунзаками», были недовольны тем, что их учебное заведение названо в честь сухопутного Фрунзе.

Как и в Пажеском, – в Морском корпусе презирались доносительство, трусость и малодушие, неуважение к прекрасному полу. Считалось, что в его стенах получали не образование, а воспитание. «Получившие воспитание» выпускники дальнейшую свою жизнь сверяли с духом чести и достоинства, царившим в их альма-матер. Так, офицерам со сдавшихся кораблей не подавали руки.

Этот дух ощущали и Дина с Ромой. Благоговейное чувство возникало уже на набережной Лейтенанта Шмидта. Приютивший кадетов дворец фельдмаршала Б. Миниха в свое время прирос ближайшими владениями и превратился стараниями архитекторов в достойную оправу кузницы элиты морского флота. Царящая во внутренних помещениях тишина была сродни тишине Мамаева кургана Сталинграда. Картины со стен длинных коридоров рассказывали о выигранных сражениях и мужестве русских моряков и не позволяли пройти мимо. Последние метры до учебного класса с требующей ремонта аппаратурой надо было аккуратно прошагать по внешнему кругу знаменитой компасной картушки, выложенной из ценных пород дерева. Ходить по самой картушке могли только адмиралы. На ней в былые времена «стояли на компасе» провинившиеся кадеты: Компасный зал был вроде Лобного места Красной площади с его гражданскими казнями.

Одетые с иголочки воспитанные офицеры и курсанты задавали тон идеальной деловой манере общения.

Постепенно молодые «ученые» стали осваивать вторую столицу, и оказалось, что дух стойкости, чести и достоинства обитал всюду, за исключением разве что гостиниц. Ленинград взял на хранение эти ценности. Пронзительное ощущение вертикали ухода Пушкина из земной жизни возникло в музее на Мойке. Эхом оно повторилось на концерте великого мастера художественного слова Дмитрия Журавлева, читавшего «Моцарта и Сальери» из Маленьких трагедий. После произнесенной ремарки «играет» наступала пауза, и зал слушал рожденные воображением первые аккорды Реквиема. Каждый прохожий принадлежал новой общности советского человека под названием «ленинградец». В его сердце до сих пор звучали голос Ольги Берггольц и Седьмая симфония Шостаковича. Он не мог плюнуть на мостовую не потому, что хорошо воспитан, а потому что никак не забыть цены Победы. Так чувствовала Дина. Особенно поражали ухоженные вежливые старушки-блокадницы, которых ни с кем нельзя было спутать. По определению Юрия Лотмана вежливость – уважение достоинства другого человека.

Наверное, дочь одной из таких старушек работала администратором в «Доме для приезжающих ученых». Вечерами Дина с Ромой пили чай на общей кухне и не спешили расходиться по своим номерам. В последний их вечер, накануне отъезда, Дина готовила ужин. Появилась со своим чайником администратор. Она спросила о чем-то, и слово за слово завязался разговор. Дина рассказала, почему они с мужем выбрали работу, связанную с командировками, о том, что дома им приходится жить в одной комнате с бабушкой, о Таллине и несбывшихся надеждах. Администратор молча вышла из кухни и через минуту принесла ключи от большого двухместного номера на мансарде. В Дининой душе поднялась волна благодарности и чего-то еще, чего она еще не научилась точно в себе опознавать, самого главного и ценного, так несвойственного ее эгоистичной натуре.

К сожалению, липовые командировочные удостоверения Динина мама могла сделать лишь один раз. Поэтому гостиничные мытарства продолжились, но вместе с ними продолжилось и вынужденное знакомство с Ленинградом.

Ненадолго приютила Рому и совсем расхворавшуюся Дину гостиница «Ленинградская» (бывшая «Англетер»), расположившаяся в обнимку с «Асторией» на Исаакиевской площади. Многоместный номер, в котором оказалась Дина, до революции, скорее всего, был залом. После снятия Блокады в нем разместили нуждающихся в уходе ленинградцев. Заботливый Рома, желая побаловать больную жену, купил в буфете гостиницы черную икру, но разбухший нос, потерявший обоняние, предательски лишил Дину единственного в ее положении удовольствия.

Какое-то время Дина с Ромой прожили в маленькой гостинице «Северная» рядом с площадью Восстания. Туда им помогла устроиться сослуживица, умеющая расположить к себе нужных людей. Все это время больная Дина в мрачном казематном номере без удобств конспектировала двухтомный учебник по истории СССР издания Академии наук.

Однажды, добираясь на трамвае до очередной гостиницы, Дина долго смотрела на далекий лазурный Николо-Богоявленский морской собор. Еще не верующая в Бога Дина чисто эстетически любовалась барочными излишествами, а ликующие над куполами птицы возвещали наступление весны, а, значит, и конец простудам.

Вместе с весной появилась надежда устроиться в приличной гостинице с удобствами в номере. Но гостиничный ГУЛАГ своих традиций не менял. Он давно установил два вида дохода: доход государству – в основном за счет интуристов, и личное кормление всей бюрократической цепочки, в нижнем своем звене – за счет вложенной в паспорт поселяющегося денежной купюры. Простой советский человек мог рассчитывать только на снятый с брони номер или на разовый ночлег с двенадцати ночи до восьми утра. Гостиница «Советская», первое в Ленинграде высотное здание, несмотря на свои размеры, не была исключением. Дина и Рома – вместе с верящими в справедливость страждущими – часами сидели в холле гостиницы, сверля глазами администратора, которая без зазрения совести то и дело поселяла торгашей в огромных кепках. Она ценила двадцатипятирублевое достоинство бумажки и не признавала достоинства молодой женщины с пороком сердца из Белоруссии, матери троих детей, приехавшей на консультацию к профессору по поводу операции.

В какой-то из своих приездов Дине с Ромой все-таки удалось поселиться в «Советской»: администратор оказалась подругой детства одного из сослуживцев. Местом работы уже давно стал судостроительный завод им. А.А. Жданова. Завтракали в буфете холла. Ужинали в буфете на этаже.

В Ленинграде у Дины созрело решение получить гуманитарное образование. Это надо было сделать еще после первого курса института. Тогда не хватило духу. Пять лет она не получала от учебы никакой радости, кроме радости от общения с людьми.

Набравшись смелости, она приехала на Университетскую набережную Невы в Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина. Узнав о высшем техническом образовании и еще не отработанных положенных трех годах, председатель приемной комиссии растолковал Дине, что государство перед ней ни в чем не виновато. На ее обучение оно затратило много денег – в отличие от абитуриентов, только что закончивших среднее учебное заведение, отслуживших в армии или поступающих по направлению. Даже если через год Дина успешно сдаст экзамены, ее кандидатура на зачисление будет рассматриваться в последнюю очередь, – несмотря на ее золотую медаль.

Нежданная гостиничная устроенность высвободила время для культурного досуга. Неугомонная оптимистичная Дина стала театралкой. В букинистических магазинах она покупала редкие и полезные для ее самообразования книги о театре. В свободные вечера, лежа в теплой кровати, она прочитывала от корки до корки очередной номер толстого серьезного журнала «Театр». Рома не мог нарадоваться на спасительный возродивший Дину из пепла «театральный роман» и волей-неволей втягивался в эту сферу жизни супруги.

Лучший тогда театр города, БДТ им. М. Горького, привечал – в отличие от лучших гостиниц – гостей Ленинграда. Ежедневно администратор выделял для них минимум десять билетов – обычно в партер. Чтобы получить по командировочному удостоверению билет, необходимо было войти в заветную десятку, а значит, подежурить несколько часов около кассы. Пользуясь такой редкой возможностью, Дина с Ромой посмотрели почти все репертуарные спектакли. В теплые вечера они, счастливые, возвращались в гостиницу пешком по набережной Фонтанки. Рома выслушивал первые свежие впечатления, зная, что за ними по размышлении последуют новые, более глубокие, и не переставал удивляться тому влиянию, которое оказывал театр на внутренний мир жены. Сфинксы Египетского моста издалека приветствовали молодых театралов, добавляя напоследок впечатлений, и пристально, по многовековой привычке, всматривались в их исчезающие силуэты. Когда-то слаженный шаг военных привел к обрушению Египетского моста, после чего последовал указ о введении новой на всех мостах команды «идти не в ногу». Два других полюбившихся моста – Банковский и Львиный – перекинулись через канал Грибоедова. Но дальнейшее преумножение любви к Ленинграду и его окрестностям было связано уже с долгожданным стабильным проживанием в частном секторе.

Два дня зимой Дина с Ромой провели в Очакове. Захолустное кафе с безе из асбеста, столь же захолустная в несколько номеров неотапливаемая за ненадобностью гостиница, рядом с ней кинотеатр, куда пришлось сходить, чтобы убить время, а главное – ощущение, что город пуст, его как бы и нет. Только в таком унылом пространстве могли родиться – по мнению драматурга Аллы Соколовой – фантазии Фарятьева, гениально сыгранного Андреем Мироновым в фильме Ильи Авербаха. Если бы не прощальная прогулка по красивейшей главной улице города Николаева, которая в снегопад казалась просто сказочной, настроение так и осталось бы поганым.

Севастополь тоже не оправдал ожиданий, несмотря на то, что и в гостинице сразу устроились, и в Херсонес съездили, и на Малаховом кургане побывали, и повидали все городские красоты. В южные морские города надо приезжать летом, по крайней мере, в первый раз. Что запомнилось Дине в Севастополе? Зал библиотеки, где она читала недавно напечатанный в журнале «Москва» роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Главпочтамт, где на нее долго странно смотрели, а потом спросили, не она ли играла радистку в «Семнадцати мгновениях весны», и Дина ответила: «Я». Запомнилось предновогоднее желание скорее попасть домой. Запомнились – стыдоба! – вкусная сырокопченая колбаса и истекающая жиром скумбрия холодного копчения. Запомнилось, как Рома громким басом звал ее через всю площадь: «Ласточка!», и прохожие с любопытством поворачивали головы в ее сторону.

Были еще Лиепая и Балтийск, где Рома с Диной прижились и не чувствовали себя изгоями. В последнюю командировку, во Владивосток, Рома полетел один: молодая семья ждала прибавления.

***

Через какое-то время после развода Дина собралась с духом и позвонила бывшей свекрови, потому что скучала по ней. Когда она во втором браке родила третьего, позднего, ребенка, благородная Анна Тимофеевна передала со старшими сыновьями подарок – постельное детское приданое. Прошло еще какое-то время, и Дина после долгой разлуки решила повидать свекровь, которая серьезно болела. Уже не приходившая в сознание Анна Тимофеевна умерла фактически у Дины на руках. Неужели она не услышала: «Мама, прости!». Вот и закончилась жизнь, полная забот и любви. Счастливая женская доля незаслуженно обошла Анну Тимофеевну стороной. Почему в отношениях мужчины и женщины большую роль играют внешняя манкость, порок? Почему страдают правильные, чистые, справедливые?

Приехавшая на похороны сестры «тетя Оля» накинулась на Дину:

– Куда ты пропала? Хоть бы позвонила. Как ты могла? Ведь ты нам родная. Ты наша. Мы тебя любим.