Эльдорадо

Dragon Green

Эльдорадо

– Здорово, брателло! С утра тебя не видел, – одной рукой, внезапно возникший в дверном проеме Павлик прижимал к обширному животу нелепую черную барсетку, которую, судя по тому, что почти никогда с ней не расставался, искренне считал чем-то, вроде неизменного атрибута полноценной и состоявшейся жизни, другой же, словно герой-панфиловец противотанковой гранатой, потрясал внушительного вида, квадратной бутылкой – Видал, что сейчас у Ионыча скоммуниздил?! Заныкал от народа, ждал, небось, пока все свалят, чтоб одному вечером вылакать… так запирать надо сейф-то!

Сергей неохотно оторвал взгляд от монитора с которого читал очередную, подводящую итоги года, апокалиптическую статью о том, насколько глубоко задыхающееся под тяжестью безумств техногенной цивилизации человечество, забралось в своими же руками вырытую могилу, болезненно потянулся и тут же скривился от прокола в спине – хоть, последние несколько дней напряжение декабрьского дедлайна уже несколько отпустило, а сегодня, в последний перед новогодними каникулами день, никто, включая его самого, так и вовсе практически ничего не делал, закостеневшие от многочасового пребывания в одной и той скрюченной позе мышцы никак не желали приходить в норму. В который раз только за последний месяц, Сергей подумал, что в свои неполные сорок лет ощущает себя глубоким стариком – причем, уже не только морально, что впервые с ним с ним началось чуть ли не со школьной скамьи, но и вполне физически. Что же касается душевного здоровья, то… об этом, наверное, лучше было даже не задумываться.

Павлик, тем временем, сунул свою барсетку под мышку, свернул с бутылки пробку и, запрокинув донышко к потолку, жадно глотнул плескавшуюся внутри золотистую жидкость. Судя по тому, что ее там оставалось немногим больше половины, а главное, по Павликовым неестественно красным щекам и носу, лихорадочному блеску в глазах, болтающейся на одном ухе, порванной маске и наброшенной на плечи, поверх мятого пиджака новогодней мишуре, проделывал он это уже далеко не в первый раз.

Павлика Сергей ненавидел, больше того – ненавидел люто, а если совсем начистоту – просто откровенно боялся. Совершенно бандитского вида детина за сто килограмм весом, с рожей перекормленного кабана в период гона, регулярно выпивающий на рабочем месте, не скрываясь раскладывающий на компьютере пасьянсы даже тогда, когда у всех остальных полнейшая запарка, и с завидной регулярностью демонстративно нарушающий все мыслимые корпоративные правила – логически обосновать, чем такой экземпляр мог заниматься в отделе продаж и аналитики, да еще и на должности зам. руководителя проекта, у Сергея, как, впрочем, и у большинства его коллег, никогда не получалось. По офису ходили слухи, ничем серьезным, правда, не подтвержденные, но, точно так же, и не опровергнутые, что у Павлика имелся железный и непререкаемый блат в таких высотах, какие обычному смертному и представить страшно.

– Ионыч, может, хотел выпить, как человек, а ты ему весь кайф обломал, – устало сказал Сергей, выключая компьютер, – Не в курсе, как там Носорог, отпускает уже? Можно расходиться?

– А не надо от народа отрываться и честно украденное добро по сейфам прятать, – Павлик удовлетворенно крякнул и протянул через стол бутылку, – На, лакни, освежает. Создает, скажем так, праздничное настроение.

Пить Сергей не любил и не хотел, а «Джека Дэниелса», равно как и вообще любое другое виски, уже забыл, когда последний раз пробовал на вкус. К выпивке у него всегда было отношение было традиционно-правильное, то есть – чуть чуть и исключительно по праздникам, не говоря уже о том, что одна только мысль пить из горла после Павлика немедленно вызывала отторжение на грани тошноты. Но, во-первых, с самого утра сегодня на душе было настолько погано, что, вопреки своему принципу еще со студенческих лет, наперекор всему, стараться воздерживаться от алкоголя, в первую очередь, именно тогда, когда плохо, чтобы, не дай Бог, не привыкнуть и не спиться, Сергей как раз думал о том, что, возможно, именно сейчас, в честь уходящей вместе со старым годом очередной частицы жизни, можно было бы, пожалуй, немного отступиться, отвлечься и расслабится. А во-вторых, да, пожалуй, и в главных, хоть он сам себе в этом, обычно, открыто и не признавался – совсем не хотелось ссориться с Павликом, особенно, с пьяным. Без малого два года назад, когда во время посвященного дню нефтяника корпоратива, Сергей отказался, как положено «настоящему мужику», залпом выпить двести грамм без закуски, жирный урод едва не выбил ему зуб. Протрезвев, конечно, даже сделал вид, что извинился, а затем вел себя, вроде как, будто ничего не произошло, разве что, и без того обычного для него презрительно-снисходительного панибратства в общении с Сергеем с тех пор значительно прибавилось. Поэтому, насколько бы противно это ни было, но связываться с ним лишний раз, мягко говоря, совершенно не хотелось. Хотя, разумеется, от очередного осознания собственной трусости и никчемности, на душе немедленно сделалось еще гаже, а ведь буквально пять минут назад, казалось, что хуже, нежели сейчас, быть уже совершенно не может.

Дабы заглушить всю эту клокотавшую внутри мерзость, Сергей сделал сразу три щедрых глотка – виски скатилось по пищеводу, словно лава по склонам извергающегося вулкана и разорвалось в желудке серией термобарических вспышек, немедленно выбросивших в кровь живительное тепло. Тускло зеленые стены офиса, по случаю праздника безвкусно украшенные вырезанными из фольги снежинками, разноцветным дождиком и облезлыми китайскими пластиковыми шариками, душно и тесно сдавливавшие каждое рабочее утро на протяжении последних лет, будто узкий бетонный гроб, сразу подернулись пленкой зыбкого, расплывчатого марева и несколько раздвинулись в стороны, давая вздохнуть немного свободней. Сергею даже пришло в голову, что, действительно, зря он уж так радикально пренебрегал алкоголем, а принципу трезвости, определенно нужно временно изменить – по крайней мере, сегодня.

– Носорог собрался речь толкать, типа, как Путин только в миниатюре, – Павлик коротко, но от этого не менее противно, хохотнул, – Общий сбор через пятнадцать минут в подиуме, и будет объяснять, сука, типа, как мы дошли до жизни такой. Потом, кто захочет, можно на фуршет остаться, начать реализовывать, скажем так, сегодняшнее законное право нажраться до усрачки, а кто не хочет – сразу идти нажираться дома, типа, ускорить и модернизировать процесс! – Павлик снова заржал, но через секунду вдруг сделался неожиданно серьезен и чуть ли не торжественен, – Слушай, я, собственно, чего забежал-то. Уже сваливал отсюда, на петушню эту смотреть не собирался, а вдруг узнаю тут, сейчас, что премию зажали, уроды, до пятнадцатого ни хрена не придет. Брателло, выручишь?

Вызванные виски, катившиеся по телу теплые волны немедленно остыли на несколько сотен градусов и превратились в ледяные, остро царапающие изнутри, осколки айсбергов. Премию, вместе с декабрьской зарплатой, Сергею тоже задержали, точно так же, впрочем, как и всему их отделу, о чем Павлик, разумеется, прекрасно знал. От ноябрьской получки оставалось чуть больше пяти тысяч наличными и еще двести рублей на карте – на них еще предстояло каким-то образом сегодня успеть купить подарки и умудриться хоть что-то оставить для новогоднего стола. На какие средства существовать семье, да и ему самому тоже, после боя Курантов, Сергей сегодня старался не думать.

– Вообще ничего нет, совсем, ни копейки, – сказал Сергей, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал максимально твердо и мужественно, – В обрез на метро до дома и все. Я даже…

– Да ладно, брателло, мне ж косарик всего, только до пятнадцатого! – клокастые брови над неестественно выпуклыми и круглыми, словно грязные шарики для пинг-понга, налитыми глазами Павлика, поползли вверх, – Вообще, позарез надо! Выручи!

«Сказал же, твою мать, нет денег! Не понял, ты, вообще, совсем тупой?! Где я тебе возьму?! И когда пятерку, которую еще в октябре занимал, отдавать собираешься?!» – эта гневная тирада настолько явственно и четко прозвучала в голове Сергея, что он даже почти поверил, будто смог произнести ее вслух, гневно бросить Павлику прямо в его круглую, наглую, жирную рожу. Но, вместо этого, руки уже сами потянулись во внутренний карман пиджака и принялись расстегивать бумажник.

– Во, это я понимаю, братан, по нашему, по пацански! – обдав Сергея смесью утреннего перегара, свежевыпитого виски и еще чего-то кислого, Павлик с поразительной скоростью ловко выудил прямо из бумажника две тысячные купюры, – Брателло, я тогда два косаря возьму пока, ок? Прям дико надо, правда, сам же знаешь, верну как штык, у меня никогда не заржавеет!

От презрения к собственному малодушию на глазах выступили слезы, одновременно дико хотелось разрыдаться, убить Павлика, а больше всего прикончить себя. Но вместо этого Сергей мертвой хваткой вцепился в бутылку и залпом проглотил сразу грамм сто пятьдесят благословенной огненной воды.

– Вискарь себе оставь, я у Ионыча еще потом стырю, знаю, где он, сука, большую заначку устроил, – Павлик похабно подмигнул, запихивая Сергеевы деньги в карман пиджака, – Представить не можешь, как помог! Короче, давай, Носорог, наверно там уже копытами стучит, он же любит, чтоб он опаздывал, а все остальные его ждали – тоже как Пукин прям! – он снова заржал, – Ладно, брателло, бывай! С наступающим тебя! Привет семье и все такое!

Сергей с ненавистью смотрел на исчезающий за дверью жирный выбритый затылок, а напиток американских ковбоев и первооткрывателей жарко толкался в венах, гудел в ушах, обволакивая голову радужным дурманом и тихонько нашептывал, что, определенно, ненавидеть нужно не только Павлика, этот проклятый офис, отвратительную работу и самого себя, но и весь этот говенный мир. Все эту мерзкую, порочную, чудовищную, убийственную систему, сделавшую его именно таким, какой он есть сейчас, жалким слюнтяем, систему, изначально ориентированную лишь на моральных уродов, систему, в которой нормальные люди не более чем пена, огрызки, отсевающийся мусор. И есть лишь два варианта, всего два пути – деградировать до полуживотного состояния, подобно Павлику, ну а если смириться и продолжать цепляться за какие-то нравственные принципы, то, так же деградировать, только в другую сторону… превратится в апатичную, безропотно плывущую по воле волн амебу, без желаний и возможностей, не способную дать отпор даже в малости, тряпку, с которой любое охамевшее чмо может без проблем сотворить практически все, что угодно.

Дополнительный щедрый глоток виски мыслей этих не только не разогнал, но еще и основательно усилил – вот почему сегодня, тридцать первого декабря, в самый последний чертов день этого чертового уходящего года, он сидит здесь единственный из восьми человек всего их отдела? Почему протирать штаны ради проформы оставили именно его, а все прочие, включая даже самых убогих блатных бездарей, только и умеющих, что получать зарплату, не ими заработанную, давно уже сидят дома, пьют водку и смотрят по ящику какой-нибудь идиотский концерт? А он вот сейчас тут, на боевом посту, дожидается неизвестно чего, как самый последний дурак, и даже когда до боя курантов остаются считанные часы, готовится идти вовсе не домой, а в конференц-зал, на их внутреннем офисном жаргоне почему-то именуемый «подиумом», и битый час выслушивать там этого лысого коротышку с огромным носом. Внимать с открытым ртом тому, как Носорог будет распинаться про тяготы и достижения, желать успехов и нести прочую, банальную, никому не нужную, но приличествующую моменту чушь. И собираются там, сейчас только те кто, либо вознамерился, как говорил Павлик, бесплатно накачиваться водкой и закусками на халявном фуршете, либо те…

Либо те, кто просто боится наплевать на все и уйти. Трясется при мысли, что может столкнуться с Носорогом в коридоре и тот спросит, куда это он собрался, что задержит охрана на выходе, вообще, произойдет что-нибудь такое, выбивающееся из правил и привычного, безопасного ритма. Тупые, бесхребетные тюфяки, такие как он, Сергей.

В ярости он отхлебнул еще «Джека Дэниелса», а потом, поддавшись какому-то странному, внезапно поднявшемуся из глубин подсознания порыву, где воспламененная щедрой дозой алкоголя на пустой желудок, все сильнее и сильнее закипала какая-то дикая, неизведанная, до ледяного ужаса жуткая, но одновременно с этим и странно притягательная бунтарская тьма, сорвал с лица гигиеническую маску (трехслойную, с максимальной степенью защиты и специальным фильтром-клапаном) и с размаху отшвырнул в сторону. С неожиданно громким шлепком маска ударилась о стену и упала на пол прямо под распечатанным на офисном принтере плакатом – «Безопасность коллектива – личное дело каждого! Пожалуйста, думайте о себе и своих коллегах. Спасибо, что вы в маске».

Не успела маска коснуться пола, как Сергей уже вновь успел испугаться – а как же он теперь пойдет, ведь увидят же, что не соблюдает правила… а самое страшное, как же в метро ехать, непременно поймают и оштрафуют, как быть?! И с пола не подберешь, там ведь столько заразы… значит, придется идти и покупать новую, там внизу, на проходной, есть автомат…

Весь этот каскад страхов и опасений пролетел в голове веером молний и, прежде чем, взбаламученный алкоголем мозг успел его осмыслить, утонул в новой, еще более мощной, чем прежде, волне ярости – да о чем он, вообще, думает?! Как можно быть таким червяком? К черту это все!!! К черту маску, к черту ковид, к черту правила и штрафы! К черту Носорога с его идиотской речью! Вот прямо сейчас он в корне поменяет свою жизнь и пойдет домой!

Как можно скорее, пока запал не прошел и решимость, как это всегда прежде с ней случалось, не растворилась подобно дыму над дотлевающим пепелищем, Сергей пошвырял в портфель свои нехитрые пожитки, глотнул еще виски, и, на ходу натягивая куртку, устремился к двери. На секунду задержался перед большим, в человеческий рост, зеркалом, висевшим рядом со шкафом для верхней одежды сотрудников – лучше бы этого не делал, настолько страшная рожа взглянула на него с той стороны. Конечно, эту рожу он имел сомнительное счастье наблюдать ежедневно, но сейчас виски словно сдернуло с глаз многолетнюю паутину и Сергей как бы со стороны увидел обрюзгшего, неухоженного, до предела изможденного мужика, которому запросто можно было бы дать как минимум лет пятьдесят, если даже не больше… Бесформенно-расплывшаяся фигура, редеющие волосы, сеть глубоких морщин, которыми даже не каждый мопс смог бы похвалиться, и, главное, какая-то печать смертной безысходности во всем облике. Так, наверное, может выглядеть страдающий неизлечимой болезнью… либо тот, кто давно и бесповоротно махнул на все рукой и продолжает жить – нет, не жить, скорее, существовать, – уже только по инерции. Потому что дико страшно не только пробовать что-то радикально поменять, но даже и просто подумать об этом.

Впрочем, и это тоже к черту! Сегодня, вот прямо сейчас у него есть лекарство, позволяющее хоть и совсем ненадолго, но ощутить себя кем-то иным, по крайней мере, создать для самого себя такую иллюзию. А остальное уже не важно, остальное когда-нибудь потом!

Уже в коридоре запоздало сообразил, что по-прежнему сжимает бутылку в руках, принялся упихивать ее поверх бумаг, когда кто-то, выскочив из ведущего в бухгалтерский отдел ответвления коридора, с размаху налетел на него. От неожиданности Сергей выронил портфель и едва не завопил, но, увидев толстые очки в нелепой круглой совиной оправе и точно такие же, как и у него самого, расширенные от ужаса глаза за этими очками, сразу же успокоился.

– Вадик, ты куда летишь-то? В Кремль на елку боишься опоздать? – если Сергей кого-то и рад был сейчас встретить, так этого Вадика из бухгалтерского отдела, наверное, единственного человека во всей их поганой конторе, с которым он без труда всегда мог найти общий язык и даже относился с известной симпатией. Они регулярно вместе обедали, ждали маршрутку на остановке и, вообще, достаточно тесно общались, причем, весьма непринужденно и, как правило, к полному взаимному удовольствию. Почему из нескольких десятков человек коллектива подобные чувства у него вызывал именно этот низкорослый, узкоплечий, очкастый бухгалтер, большого труда определить не составляло и никакой особо глубокий психоанализ здесь не требовался – тщедушный и зачморенный Вадик, прославился тем, что практически один пахал за два отдела, получая, при этом, чуть больше охранника в супермаркете, и не решался ни то, что попросить прибавки, но даже и элементарно выразить какое-либо неудовольствие по этому поводу. Классический, просто-таки хрестоматийный неудачник по жизни, из тех, что полжизни копят на «Ладу Калину», к тридцати годам лысеют, а в пятьдесят помирают девственниками от обширного инфаркта, постоянных стрессов и регулярного переутомления. Лузеры по жизни, униженно извиняющиеся когда их намеренно толкают – на фоне таких даже Сергей чувствовал себя кем-то типа супермена, и, скорее всего, именно поэтому его к Вадику и тянуло, хотя, как и в случае с Павликом, думать об этом, а уж тем более, честно признаваться самому себе, он крайне не любил.

– Не, Носорог сейчас всех в подиуме собирает, я подумал, хрен с ним, надо послушать пойти, а потом уж домой… О! – Бледно-голубые, почти бесцветные глаза Вадика, и без того всегда немного навыкате, изумленно округлились еще больше, – Ты без маски! Это у тебя виски? У Ионыча, что ли, взял? – Вадик приспустил маску и потянул носом, – Ты что, уже выпил что ли?!

– Да, у Ионыча сейчас спер – а не хрена от народа прятать, мне, может, тоже хочется, – с поразившей его самого легкостью, на одном дыхании, соврал Сергей и воинственно взмахнул бутылкой, – Ты в курсе, что тридцать первое число, в этом году по все стране официальный выходной, а мы, как мудаки последние, здесь сидим, бурную деятельность имитируем?!

Вадик опустил маску на подбородок, что, по всей вероятности, означало у него крайнюю степень потрясения, а может быть, тоже понемногу начал заражаться духом бунтарства и анархии, который так и выплескивался из Сергея через край, словно пена из кипящей кастрюли – по крайней мере, ему казалось, что выплескивался. Потом открыл рот, но сказать ему Сергей ничего не дал, возбужденно хлопнув по тощему, костлявому плечу:

– Слушай, я сваливаю – видишь, оделся уже, – валим со мной?! На хрен Носорога с его речью, на хрен их всех – потом, там после речи бухалово намечается, фуршет, никто, вообще, и внимания не обратит, что нас не будет! Блин, меньше двенадцати часов до Нового года, ну что тут сидеть, зачем?! По любому, ни премий, ни прибавок не светит, уверен, как раз об этом Носорог вещать и будет, – Сергей хрипло заскрипел, имитируя ржавый акцент исполнительного директора, – Все вы знаете, каким тяжелым испытаниям подвергся наш общий дом, наш спаянный коллектив в этот невероятно сложный год, подобного которому еще не знала история фирмы… Так давайте сплотимся и затянем пояса, главное, что мы вместе и мы выживем, все остальное временные трудности… – Сергей скроил трагически-пафосную рожу и Вадик, хоть и покраснел, немедленно захихикал, – Ты чего, давно всего этого бреда не слышал, хочешь еще полновогоднего вечера на этот кал убить?! Уходим прямо сейчас!

И, решительно схватив вконец ошалевшего, но и не думавшего сопротивляться бухгалтера за рукав пиджака, Сергей потащил его дальше по коридору к лифтам, – Сваливаем отсюда!

Вадик попытался ныть, что так нехорошо, лучше остаться, но явно сделал этот исключительно для вида – через минуту он уже побежал забрать свое пальто, а еще через пять, они уже миновали раскрытую дверь конференц-зала, откуда доносилась какая-то попсовая мелодия и жидкие аплодисменты – видимо, Носорог как раз взбирался на трибуну.

На проходной не было не души, единственный охранник сидел у себя в отгороженной стеклянной будке и не поднял глаз от телефона даже, когда Вадик попытался испуганно пожелать ему всего лучшего в наступающем году.

– Хватит уже перед всяким говном пресмыкаться, – рявкнул Сергей, когда они вывалились под лениво засыпающие город редкие снежные хлопья и, поскальзываясь на плохо очищенном тротуаре, двинулись мимо ряда переливающихся всеми цветами радужного спектра, задрапированных различной новогодней атрибутикой, витрин, по направлению к остановке, – Вообще, надо точку уже ставить, заканчивать с этим раз и навсегда!

– А с чего это ты решил вдруг таким крутым стать, – задыхаясь, спросил Вадик, делая не слишком успешные попытки на ходу протереть постоянно запотевающие очки, – Новая жизнь с Нового года, как психологи учат?

Сергей хмыкнул, приостановился и вытащил бутылку – содержимого в ней оставалось уже не больше четверти. Отвинтил крышку, швырнул в ухмыляющуюся из-за витрины какого-то бутика, розовую, лоснящуюся харю Деда Мороза с не по-русски гламурной бороденкой – крышка со звоном отскочила от стекла, несколько прохожих обернулись, на не закрытом маской лице одного из них, появилась улыбка. Сергей ухмыльнулся в ответ, приложился к горлышку. Виски приятно обожгло гортань и пошло сейчас несравнимо легче, чем в офисе – будто он не пил его, а вдыхал. Неужели он действительно столько лет сознательно пренебрегал таким отличным антидепрессантом и убеждал себя в отвращении к выпивке?!

– Глотни, полегчает, – Сергей сунул Вадику под нос бутылку и пренебрежительно рассмеялся, когда тот нервно замотал головой, – Так и думал, вот от этого и все проблемы.

Всего, блядь, боимся вечно и ты и я. Даже просто по-человечески выпить, как полагается, и то ссыкливо, как же, из рамок выбивается, не делал так никогда, неправильно…

Взгляд Вадика из потрясенного сделался, сперва, совершенно оторопелым, а потом, вдруг, преисполненным уважения.

– Короче, вот что я предлагаю, – Сергей махнул рукой, указывая на призывно мигавшую ядовито-синим неоном вывеску какого-то питейного заведения, не то кафе, не то маленького ресторана – удивительно, ведь он несколько лет практически ежедневно проходил мимо, но так и не удосужился прочитать и запомнить его название. Но ничего, теперь будет шанс, все это наверстать, – В общем, пошли прямо сейчас, посидим, выпьем нормально, как люди. Мы ведь с тобой сколько знакомы, а никогда, считай, нормально не общались, все как-то скоком на ходу… Тьфу, блядь! – Сергей смачно сплюнул на покрывавший мостовую лед, – Вот там все и обсудим! Все, пошли!

– А тебе разве не надо…, – Вадик было что-то замямлил, но, как и в офисе, послушно и даже, вроде бы, вполне охотно потрусил следом.

– Домой к семье? – злобно захохотал Сергей, – Ничего, подождут. Можно раз в год и не нестись туда сломя голову, найти время для самого себя. А ты вообще один живешь, молодец, бля, не дал себя закабалить… Свободен, как ветер… Кстати, а с кем встречать будешь, уже решил?

– Не знаю точно, но родители к себе звали, как бы, давно не был…

– Почему я не удивлен, – хмыкнул Сергей, – На четвертом десятке встречать праздники с предками… впрочем, наверное, все лучше, чем у меня. Родителей хоть любишь, а тут…

О перспективах своего сегодняшнего появления дома без подарков, пьяным и с двумя тысячами в кармане, думать не хотелось. Впрочем, кипевшее в крови виски, позволяло пока с легкостью обходить этот вопрос и продолжать ощущать себя разрывающим оковы бренной повседневности героем… по крайней мере, сейчас.

Улица, всегда такая узкая, тесная и знакомая, сейчас изгибалась впереди исполинской змеей, тротуар раскачивался под ногами, словно палуба пересекающего бурное море корабля, а дома почтительно кланялись друг другу, а может быть, даже и персонально им с Вадиком. Загнанный в дальний угол сознания и там почти полностью утопленный в виски, его обычный, повседневный, постоянно преследующий страх, конечно, еще что-то такое лепетал, что добром подобное завершиться никак не может, но игнорировать его было не только ничуть не сложно, но даже легко и приятно. Все, больше нас всем этим не возьмешь!

Ведущая в питейное заведение дверь была красиво украшена синими и белыми надувными шариками, рядом стояла небольшая, но изящная серебристая елочка – Сергею пришлось немного придержаться за нее, чтобы сохранить равновесие на этих проклятых, скользких ступеньках. Пока Вадик услужливо поддерживал его, помогая не сверзнуться вниз, Сергей успел прочитать название кабака – «Эльдорадо». Красиво, загадочно и даже романтично, черт бы его подрал. Одним словом, то, что надо.

Внутри тоже блестела зеленоватым золотом елка, кажется даже и не одна, со стен свисали какие-то побрякушки, вроде как, в индейском стиле. Больше половины столиков не пустовали, причем, несмотря на вывешенные над барной стойкой угрожающие предупреждения о штрафах, все как один были без масок, а некоторые посетители уже набрались никак не меньше Сергея – в дальнем углу кто-то пытался нестройно петь «Морозко». Без особого, правда, успеха, потому как песня, равно как и большая часть разговоров, тонула в ритмах заполнявшей зал какой-то латиноамериканской мелодии – грубый, словно просмоленные мачты пиратского корабля, голос мужественно хрипел что-то на испанском под гитарный аккомпанемент.

– Может, лучше, все-таки, пойдем отсюда? – голос Вадика походил на писк назойливого комара, – Со своей бутылкой, наверное, тоже нельзя…

– Сегодня все можно! – Сергей грузно плюхнулся за ближайший свободный столик, со стуком водрузил перед собой бутылку с остатками виски, – Ты сам, что пить будешь и чем закусывать?

Пока Вадик беззвучно, точно выброшенная на берег рыба, разевал рот, рядом со столиком нарисовался официант в каком-то дебильном фартуке с узорами и спущенной под подбородок маске. Демонстративно махнув рукой на Вадика и не обращая внимания на просьбу убрать принесенный с собой алкоголь, Сергей грозно рявкнул, – Водки! Самой лучшей! И закусить салат какой-нибудь… оливье там… новогоднее, короче, что-нибудь такое, для настроения!

Официант беззвучно исчез, Вадик опасливо пристраивал пальто на спинке кресла, а Сергей победно отхлебнул из горла еще виски:

– Знаешь, в чем наша с тобой главная проблема? Громадная проблема, перечеркнувшая всю жизнь? В том, что мы ссыкуны по жизни. Всего боимся, вообще всего, включая самих себя. Начальства боимся, пидоров всяких, вконец уже охамевших и охуевших, самой жизни боимся… Все время думаем, как бы чего не вышло, не случилось…. А почему? Почему, я спрашиваю?! – Сергей грохнул по столику кулаком так сильно, что стоявшие на кружевной скатерти солонки и перечница подпрыгнули чуть ли ни на сантиметр. Впрочем, на фоне стоявшего с зале шума, это почти не было слышно, никто даже не обернулся, – Вот скажи мне сейчас, о чем ты думаешь?

– Думаю о том, что, наверное, за все время нашего знакомства, такого количества мата и глупостей от тебя не слышал, как сегодня, – грустно улыбаясь, сказал Вадик, осторожно пристраиваясь напротив, – А еще басню Михалкова вспоминаю, «Заяц во хмелю»… Еще мультик был такой, одноименный, советский еще… очень прикольный, наверняка ты его видел.

– Типа, нажрался, вообразил себя героем, а потом протрезвеет и поймет, что натворил? – Сергей согласно кивнул, – Не спорю, во многом так и есть – хоть сейчас и хмель в башке, но пока еще способен сообразить, что в трезвом уме хлопал бы сейчас Носорогу вместе с такими же подстилками, как сам, выслушивал бы его бред про трудовые подвиги в новых условиях, а потом как миленький побежал бы покупать дебильные подарочки своей сучке-жене и тому живоглоту, что она, вроде как, от меня родила… и, да, когда протрезвею, скорей всего, снова в это дерьмо залезу по уши, буду удовлетворенно хрюкать и убеждать себя, что только так оно и надо.

У Вадика отвисла челюсть, похоже, что последнее откровение поразило его больше всего предыдущего вместе взятого.

– Во как! А я думал, ты, типа, этого… Счастлив в браке… Фотки всегда показывал…

– Сам будто не понимаешь, что я хотел, чтоб все так думали, что же, надо было на каждом углу постоянно скулить как мне херово? – Сергей горько скривил губы и снова потянулся к бутылке, – Я вот, не поверишь, по чесноку, всегда тебе завидовал, что ты такой задрот и сам по себе, хоть и ссыкло полное, но зато полный себе хозяин, делай что хочешь и когда хочешь… Не обижайся только, у нас же, типа, братский разговор сейчас, все как есть говорю… Я ж сам тоже точно такое же ссыкло, хоть и вид иногда пытался делать…

Подобные откровения Вадика внезапно обрадовали и даже, несколько неожиданно для Сергея, как-то раскрепостили – он со смехом хлопнул приятеля по плечу и откинулся на спинку кресла, закинув ногу за ногу.

– Да что ты, на что же обижаться. Не на правду же. Хотя, тоже по чесноку, никогда бы про тебя не подумал… Совершенно иное впечатление всегда производил. А знаешь, – Вадик снова рассмеялся, причем, не скованно, как обычно, а вполне искренне и даже, где-то, весело, – Знаешь, я, пожалуй, с тобой сейчас и, правда, выпью. Действительно, когда еще… Так что, думаешь, почему у нас все так, как есть? Я, на самом деле, всегда полагал, что человек, по большей части, всегда сам виноват в собственных проблемах….

– По большей части – да, но вот в этом – ни хрена, – Сергей широким жестом обвел рукой зал, – Вот, что виновато. Все вот это говно вокруг нас, вся система. Весь этот поганый мир, в котором нас угораздило родиться. Вот скажи, ты кем хотел стать в детстве? Космонавтом?

Вадик засмеялся еще громче:

– Не помню уже, но, наверное, да… Космонавтом, моряком… На подводной лодке, помню, хотел к центру Земли плыть, рисовал все это постоянно… Но разве это важно? Мне кажется, это у всех так, более менее…

– Вот именно! – Сергей даже подался вперед, от того, что сейчас сказал Вадик у него вдруг, еще сильнее раскрылись глаза на царившую в современном мироздании мерзость, и он смог узреть все в перспективе – настолько ясно и отчетливо, что пьяный язык даже не был в состоянии это полноценно обрисовать. Но это, не главное, ведь он, наконец, похоже, начинал понимать! – Вот именно! И у меня то же самое! Я хотел быть первопроходцем, плыть в дальние страны, мечтал драться с туземцами, пробиваться сквозь джунгли и искать золото! Хотел бороться, открывать и завоевывать, не покоряться чужим правилам, а создавать свои! Изменять мир, ломать его и подстраивать под себя, сокрушать и подниматься, взбираясь на руины прежнего, переступая через все, что мешает! Захватывать новые континенты, новые страны, разрушать и создавать новое! Новое! И так все хотят сначала, и я, и ты, и любой нормальный человек! Это в крови!

– Ну…, – Вадик успокаивающе поднял руки, – Может, не все, но да, многие, конечно… Дети часто хотят стать пиратами, там, разбойниками… Приключенческая литература там, фильмы, подростковая культура, все такое…

– Да почти все этого хотят! – Сергей вновь грохнул кулаком, – А почему потом не становятся?! Почему превращаются в жалких, ссушихся от собственной тени задротов?!

– Наверное, просто с возрастом приходит понимание того, что насилие – это далеко не всегда хорошо, приключенческие книжки, на самом деле, имеют с реальной жизнью очень мало общего… Романтический флер рассеивается… Жизнь, вообще по-другому совсем устроена…

Нет!!! – Сергей уже почти орал, заглушая даже латинского певца и доморощенных исполнителей «Морозко», на него начали оборачиваться, – Она именно так устроена, ровно так и только так! Только вперед, без всякой жалости, вперед на покорение новых пространств! А не получается ничего, потому что нас всех ломает система – он вновь обвел руками пространство вокруг, – Система, которой нужны тихие, сыкливые, послушные рабы, для которых правила, не ими, но именно для них, придуманные и написанные, важнее изначального стремления к действию, к завоеванию! Каждый человек, по сути своей, рождается покорителем, но его переламывают, перемалывают, превращают в безропотного раба! Правила, кодексы, законопослушание – вот что ценится в современном мире, где все противоестественно, все построено против изначальных, естественных принципов природы – завоевать, идти вперед или погибнуть! А сейчас, в нынешней цивилизации все извращено, перевернуто с ног на голову – все направлено на подчинение и создание безвольных биороботов, падающих в обморок при виде капли чужой крови… В итоге, люди либо пробивают себе дорогу ложью, подлостью, приспособленчеством и блатом, превращаются в безнаказанных хамов в окружении безропотных овец – например, наши доблестные начальнички, Павлики там всякие, прочее говно… Либо, как мы с тобой, просто тихо ломаются и молча страдают все жизнь, не в силах примирится, мучаются от диссонанса между тем, что внутри и тем, что окружает, к чему принуждают… Не только мы, даже не только наша страна – весь современный мир. Один только пример с ковидлом, паникой вокруг него, уже сам за себя говорит…. Целая планета сыкливых уебанов, готовых по щелчку немедленно замотать себе морды и перестать выходить из дома только потому, что им было сказано так сделать… Типа, для их же собственного блага…

– Нельзя жить в обществе и, одновременно, быть от этого общества свободным. Вроде как, Ленин это сказал…, – Вадик покачал головой, – Ну, вообще-то, можно возразить, что уход от «изначальных принципов природы» – это прогресс, переход от изначального варварского состояния к более цивилизованному… А «правила и ограничения» – есть ограничения, диктуемые гуманизмом, как закономерным следствием любой техногенной цивилизации, в которой, вслед за совершенствованием убойной мощи оружия, возникает потребность в максимально возможном отказе от насилия, просто в целях самосохранения, чтобы такие вот «покорители» и «завоеватели» не изничтожили друг друга и всех прочих… Если же еще вспомнить о неизбежном появлении и расширении моральных и этических норм, опять же, как следствие технического развития и прогресса, изменений условий труда и жизни, то…

– Ты сам то хоть немного веришь во всю эту высоконаучную хуйню, которую сейчас тут выдал? – Сергей негромко и невесело засмеялся каким-то необычно трезвым для его нынешнего состояния смехом, – Заученно повторяешь типовые догмы, вбиваемые с детства в каждого. Это у тебя-то «изменившиеся условия труда», тебя лично эти этика и гуманизм коснулись? Ты раб, подстилка, подтирка для задницы всех тех, кто выше тебя, они с тобой в любой момент могут сделать все, что пожелают и никакие правила с законами не спасут, они для них и писаны. И я точно такой же раб… только в том обществе свободного насилия, анархии и завоеваний, которым нас так пугают, у нас с тобой, возможно, был бы какой-то шанс и самим тоже пробиться… а сейчас, против сложившейся и окрепшей системы никакого. Два ничтожных муравья перед каменной многометровой стеной… даже нет, на каменную стену можно было бы влезть, скорее, огненной стеной. Сунься – и сразу сгоришь дотла. Что сейчас объявляется самым страшным и недопустимым для современного общества победившего гуманизма? Радикализм, экстремизм и тому подобное… Иначе говоря, чтобы с тобой ни случилось, обязан терпеть и утираться. А если вздумаешь хоть немного восстать и оказать сопротивление распоясанному хаму или не дающему жить буйному соседу сверху, то незамедлительно обрушишь себе на башку карающую мощь всей системы.

– Полагаю, ты сейчас, скажем так, несколько пьян, поэтому и настолько однобоко все оцениваешь, – Вадик продолжал качать головой, но взгляд у него был какой-то странный, совершенно ему не свойственный, будто что-то глубоко в душе все-таки Сергеевы слова у него зацепили, – Да, мы в самом низу социальной лестницы, но живы же, нас унижают, но особо не трогают… Можно уйти в эту, как ее, внутреннюю изоляцию, что я периодически и делаю… А раньше, во времена феодализма там, античности, постоянных войн всех со всеми, которые ты вспоминаешь, так просто давно убили бы как самых слабых…

– Очень возможно, кто же спорит. Но, повторю, был бы шанс… которого теперь нет и быть не может. Мало того, и это еще не все, даже, вероятно, и не главное…. А главное, что все мы есть добровольные рабы, безумно счастливые собственным рабством, имею в виду, не только мы с тобой, но и почти все население этой планетки… Это везде, это вокруг нас, это вдыхается с воздухом каждый день и каждый час… Как ты сказал, прикрывается все гуманизмом и заботой, типа, все для блага, все для людей, прогресс и истинные ценности? А знаешь, какой главный принцип рабства, на чем, вообще все построено, так скажем, что в основе самой системы? Чем, вообще, раб от человека отличается?

Наверное, Сергей снова переборщил с экспрессией – Вадик ничего не ответил, а в уменьшенных толстыми линзами глазах зажглось что-то диковатое… Привычный страх? Или, может быть, понимание?

– А я скажу чем, хоть ты, конечно, и сочтешь все это, в лучшем случае, пьяным бредом, в худшем же, решишь, что я бесповоротно сошел с ума и требуется незамедлительная помощь специалистов – типа, пока серьезных дров не наломал… Все верно, все вокруг, вся наша жизнь, навязываемый образ мысли как раз и заточен, что бы ты именно так и подумал. Но я все-таки скажу…

Вадик молчал и странно смотрел на него.

– В основе рабства как глобальной системы взаимоотношений лежит самый древний, базовый для любой живой твари инстинкт – самосохранение, жажда жизни. Стремление выжить любой ценой, даже жертвуя при этом личной свободой, правом самостоятельно собой распоряжаться и самому определять, каких ценностей хочешь придерживаться… Решать, что плохо, а что хорошо без чужих подсказок. То есть изначально, сразу предлагается выбор – либо прогнуться, подстроится под свод законов, что тебе предлагают, либо восстать… но потерять при этом все. Включая жизнь. Вспомни, когда обычно случались восстания рабов, в Древнем мире, к примеру? Когда рабы доходили до ручки и переставали ценить свою жизнь, готовы были с головы руками идти на вооруженных до зубов солдат, прекрасно понимая, что шансы на выживание меньше, чем один к тысяче. Но все равно выходили, потому что лучше умереть, чем дальше жить на положении подстилки для господина, не имея своей воли… Бесконечно, изо дня в день, поколение за поколением.

– То есть, – тихо спросил Вадик, – Если кто-то просто очень хочет жить и радоваться тому, что имеет прямо сейчас и не стремится к большему, к завоеванию и разрушению, то он, по определению, раб? Животное, променявшее свободу на спокойную жизнь?

Сергей медленно кивнул:

– Страшно звучит, еще страшнее это осознать, но это так. До меня самого это только сегодня, вот сейчас дошло… Может и правда, просто пьяную чушь несу, еще странно, что вообще что-то получается сформулировать, – Сергей замолк, прикрыв глаза, вслушиваясь в заполнившую кабацкий зал новую мелодию – тоже латиноамериканскую, но куда более мягкую, даже лиричную. Если предыдущая наводила на мысли о Че Геваре и суровых, бородатых революционерах, то сейчас мягкий женский голос, певший на непонятном, но таком красивом и романтичном языке, рождал в воображении образы пламенеющего над бескрайними южными морями закатного солнца и парусов одинокого корабля, идущего навстречу своей судьбе, которая может оказаться какой угодно, но, в любом случае, не станет бесконечным повторением уже пройденного, принесет с собой нечто, пусть и страшное, однако совершенно новое и неизведанное. Любители русских народных песен в противоположном конце зала притихли, Вадик тоже молчал – может быть, их проняла мелодия, а может, Сергей уже просто окончательно захмелел.

Он открыл глаза и увидел, что Вадик продолжает смотреть на него все с тем же странным выражением, словно ждет какого-то продолжения.

– А знаешь, что еще мы напрочь утратили в нашей сволочной жизни? Утратили точно так же, как и свободу, и тоже совершенно этого не замечаем?

Вадик покачал головой.

– Вот посмотри, что сейчас все празднуют?

– Новый год, разумеется… Как обычно…

– Золотые слова – лучше и точнее не ответить. Именно что – как обычно. Вдумайся в само слова и в сам смысл этого, так называемого, праздника – «Новый». Сотни идиотов, добровольных рабов по всему миру, желают, тупо надеются получить то, чего им так не хватает в их муравьиных жизнях – чего-то нового. Мечтают о том, что давно потеряли и помнят лишь на уровне глубокого подсознания – об изменениях, о том, что смогут вдохнуть воздух реальных перемен…

– Ну, мне кажется, уж чего сейчас хватает с избытком, так это изменений…, – Вадик пожал плечами, странный огонек за стеклами очков потух – Один ковид этот чего стоит… Войны, теракты, бунты и выступления по всему миру. Основы ниспровергаются, все переиначивается… Как раз, думаю, очень многим хотелось бы, чтоб подобного стало поменьше, а в Новом году жизнь как-то стабилизировалась.

– Вот именно, снова сказал в самую точку – ниспровергаются основы. Уже давно, а сейчас в особенности – законы природы и бытия заменяют на пропаганду прелестей всеобщего рабства. А стабильность… – улыбка Сергея сделалась совсем горькой – Ну да, главная ценность для нынешнего обывателя, по крайней мере, его очень старательно пытаются в этом убедить, что ничего привлекательнее и чудеснее быть просто не может – уверенность в завтрашнем дне. Спокойная убежденность раба в том, что вовремя получит свою миску с похлебкой. Да нет, мечтают именно о том, чтобы вновь обрести первоначальную свободу, ту самую, которую ты и нынешняя цивилизация именует дикостью… Мечтают, даже если и сами себе в этом не отдают отчета. Пусть и дикость, если она ведет действительно к новому!

Ответить Вадик не успел – официант поставил перед ними внушительных размеров графин с водкой и две тарелки с каким-то салатом, настолько сильно залитым майонезом, что распознать прочие ингредиенты не представлялось никакой возможности. Словно ниоткуда возникли две рюмки, почему-то уже до краев заполненные.

Нетвердой рукой Сергей подцепил одну из них, выплеснув изрядное количество водки на скатерть, поднял на уровень глаз, полюбовался, как играют на стекле отсветы от мигающих над стойкой и вдоль стен электрических гирлянд. Тяжелой волной неожиданно накатили слабость и апатия, словно предыдущие речи, в которые он, наверное, без особого преувеличения, вложил то, что скапливалось в нем много лет, а возможно, и в течение большей части сознательной жизни, досуха высосали из него последние остатки жизненной энергии и сил. А может быть, просто, возбуждающее действие алкоголя начало сходить на нет, заменяясь сонным отупением.

– Ладно, Вад, пустое это все. Прости, что притащил тебе сюда, предновогоднее время на меня тратишь, да еще и мозги тебе засираю всей этой лабудой, будто от этого что-то поменяться может…. – Сергей тяжело вздохнул, – Надо закусить, что ли, раз пришли… Но, все-таки, сперва давай выпьем по одной за то, чтобы когда хмель пройдет, мы бы перестали быть зайцами. Протрезвели и ощутили себя совсем иными…. Не теми, кем нас принудил стать существующий порядок вещей, а теми, кем всегда мечтали. Одним словом за то, чтобы этот наступающий год оказался не очередной безликой сменой цифр, а чем-то по-настоящему Новым! – он сморщился и потряс головой, – Господи, до чего же это пошло и затасканно звучит…

Вадик усмехнулся и поднял свою рюмку:

– «Новый год, а это значит, можно все переиначить»… Не помню, откуда, но, вроде, очень подходит, – в глазах у него вновь промелькнуло что-то необычное, хотя Сергей уже не поручился бы за это, с каждой секундой он соображал все хуже и хуже. Барная стойка и ряды бутылок за ней, зал, столики, посетители, елочка в углу и индейские рисунки на стенах, казалось, начали энергичный танец под ритмичные звуки очередной латинской мелодии, кажется, на сей раз, аргентинского танго. Оставалось лишь удивляться, как это он ухитрился настолько набраться и до сих пор еще не свалился под стол, мало того, как-то мысли формулирует, речи дурацкие толкает… А ведь еще домой добираться надо…

– Давай выпьем, хотя бы одной, вдохновил ты меня, на самом деле, – Вадик, тем временем, со стеклянным звоном ударил своей рюмкой по рюмке Сергея, водка снова выплеснулась на стол серебристым водопадом, – Может быть, в чем-то ты и действительно прав… Давай, за Новый год! А вот скажи тогда, если бы можно было выбрать, какую бы ты судьбу себе хотел? Кем бы стал?

Сергей одним махом влил в себя рюмку, трясущейся рукой сунул в рот вилку с салатом, кажется, половину рассыпав по дороге. После «Джека Дэниелса» водка вызывала тошноту.

– Не знаю…, – язык больше не хотел слушаться, салат жевался почти как трава, мысли, только что, вроде бы такие четкие и даже выстроенные в единую систему с невиданной никогда до этого ясностью, вдруг принялись мышами разбегаться по углам головы и никак не получалось за ними угнаться, – Сейчас уже ничего не знаю. Завоевателем хочу быть, познавать новое, захватывать… Конкистадором, покорителем космоса, дальних планет и джунглей, – он захихикал и от того, насколько визгливо это получилось, вдруг сделалось мерзко, но от этого стало только смешнее, – Хочу захватывать новые земли, трахать красивых баб, загребать золото лопатой и делать все, что вздумается… Хихиканье перешло в пьяный смех, – Делать, что вздумается и верить в высшие цели! А ты чего хочешь?

– Убить Носорога медленно, а потом насрать на его могилу! И танцевать на ней! – Вадик тоже хохотал, похоже, его развезло уже после первой рюмки, – Еще по одной?

Дальнейшее Сергей помнил плохо, оно смешалось в один большой, плотный комок из латинской музыки, криков, звона посуды, что-то кричащего потного, красного лица Вадика со съехавшими на бок запотевшими очками и разноцветного, эпилептического сияния гирлянд, казалось, заполнивших собой все видимое пространство бытия. Он, вроде бы, вопил нечто, вроде «Свобода или смерть!» и «Фашизм не пройдет!», а потом они с Вадиком, под нестройные аплодисменты прочих посетителей, на два голоса исполняли «Мама – анархия, папа – стакан портвейна!» и все вокруг радовались, поднимали рюмки, плескались друг в друга водкой, и даже подпевали… хотя уверенным в этом Сергей совершенно не был. Как не был уверен и в том, что Вадик мычал ему на ухо что-то жалкое, призывая немедленно идти домой, а он его отталкивал, декламировал «Стихи советском паспорте» Маяковского и кричал в лицо всему свету, что готов выйти против него на бой, прямо как в известной песне у Цоя. Затем вдруг выяснилось, что у него нет денег расплатится даже за водку и закуску, не говоря уже о разбитых тарелках и еще каком-то поврежденном имуществе, и платил за все Вадик, а потом он же ловил ему такси, раз за разом пытаясь выспросить точный адрес, а Сергей горланил во все мощь легких – «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!!!» Потом за стеклом мелькали, сменяя друг друга, серые и одинаковые, будто дурные сны после тяжелейшего похмелья, утыканные уродливыми панельными многоэтажками, спальные районы, копошились, в покрывающем улицы толстом слое перемешанной со снегом грязи, какие-то люди, похожие на облепивших навозную кучу мух, перемигивались в окнах осыпающихся новостроек новогодние гирлянды, словно обмениваясь друг с другом загадочными кодированными сообщениями и Сергею казалось, что это передовые отряды неких инопланетных захватчиков, шлют шифровки своим основным силам, дабы те точно знали, куда именно надлежит направить первые удары. У съезда на опоясывающую город кольцевую дорогу, такси угодило в вязкую, как озеро жидкого асфальта, пробку, покрытые снегом и темными разводами стальные бока автомобилей давили Сергею на психику, душили его в железных объятиях и он спрашивал у водителя, нет ли у него выпить, а тот ржал в ответ и отвечал, что все путем, до Нового года еще много времени, сейчас еще и пяти нет, вполне можно успеть и протрезветь и снова нажраться, но сейчас лучше пока не продолжать, а то, есть опасность проспать все основное веселье.

Затем мир за пределами салона такси утонул по тьме, прореженной миллиардами разноцветных глаз, белых, желтых, красных, зеленых, синих и еще каких-то непередаваемых оттенков, для которых даже и слов не существовало, по крайней мере, в лексиконе Сергея их сейчас подобраться не могло. Ему страшно хотелось спать, он несколько раз пытался свернуться на сиденье поудобнее, но сон почему-то не приходил и он изнывал, слушая лившееся вместо музыки из динамиков дребезжание и тарахтящий голос водителя, без устали сетовавшего на то, как его задолбал перчаточно-масочный режим, бесконечные проверки и, вообще, как ему тоже страшно хочется на все наплевать и тоже наклюкаться до поросячьего визга, но нельзя: новогодняя ночь – самое золотое время для заработка. Сергей не отвечал, его прожигали эти бесчисленные огни-глаза, бессовестно изучавшие отовсюду, он не знал куда от них деваться и несколько раз порывался прямо на ходу открыть дверцу со своей стороны. Тогда таксист орал на него, а потом встревожено интересовался, не собирается ли Сергей, часом, прям тут, в машине, наблевать, а то он остановится и вышвырнет его на снег, на хрена ему подобные клиенты.

Наконец, вынимающих душу глаз-огней сделалось поменьше, а запруженная трасса сменилась глухими закоулками, в которых Сергею начало видится нечто знакомое. Водитель регулярно сверялся с закрепленным рядом с приборной доской навигатором, бурчал что-то про «чертовы трущобы», в конце концов, остановился в каком-то каменном колодце, со всех сторон сжатом безобразными прямоугольными обелисками современного панельного градостроения, после чего поинтересовался, узнает ли Сергей местность. Тот с трудом выбрался на морозный, неожиданно приятный воздух, и долгое время отупело оглядывался, пока, все-таки, не признал, что стоит прямо напротив собственного подъезда.