Помоги проекту - поделись книгой:
Пять детей было у прадеда Спиридона Шергина: дочь и четыре сына, младшим из которых был мой дед. Благодаря именно сыновьям, семейство Спиридона Федоровича, по тем временам, считалось вполне состоятельным. Причиной тому ‒ земельные наделы, предоставляемые государством. Выделялись они только лицам мужского пола: женщины в такой арифметике не учитывались. Так что пахотных угодий в семье было предостаточно!
Рослый и плечистый прадед характером обладал суровым: семейные традиции от поколения к поколению соблюдались свято. А это: и обязательная молитва перед трапезой, и свое место на лавке за огромным обеденным столом, и своя деревянная ложка. Во главе стола ‒ сам хозяин, возле него ‒ старшие сыновья, ну, а дальше по рангу… Никто не смел прикоснуться к пище, пока Спиридон первым не зачерпнет варево из общей посудины. Едоков-то хватало в клане Шергиных: сам домохозяин с супругой, да сыновья с женами, да внуки, да престарелые родители, да дочь ‒ последыш. На устои староверов смахивали семейные обычаи. Число три считалось священным: три раза крестились, входя в горницу, на божницу и трижды омывали руки перед тем, как сесть за стол. Ну, а еда, как и у всех земляков: «щи да каша — пища наша»; неизменная квашеная капуста и ядреные огурцы из одной деревянной бочки, да долгое вечернее чаепитие за самоваром. И сибирские пельмени!.. Как без них в праздничные скоромные зимние дни?
В канун рождественских праздников в неимоверных количествах заготавливали их женщины и дети; замораживали в сенях, да раскладывали потом в полотняные мешки.
И, все-таки, не мясоедами были наши прародители: посты соблюдали строго! Количество-то постных дней, если все подсчитать, более полугода получается. Рыба в семье ценилась больше, чем мясо. Даже главным праздничным блюдом на столе были не пельмени, а огромный пирог с запеченной целиком рыбой: щукой, налимом или карпом. А к чаю выпекались сибирские шаньги с творогом, картошкой или ягодами.
Очень уважительно относились в семье к хлебу: его нарезали только стоя. И, не дай Бог, нечаянно хлеб перевернуть или крошку на пол уронить ‒ сразу же поднимут с молитвой… А перед тем, как в печь садить, прабабушка Авдотья или сноха какая обязательно будущий хлеб перекрестят.
Не употребляли в семье спиртного, не говорили матерных слов… Прадед частенько повторял: «Не то грешно, что в уста, а то, что из уст». Другими словами, сквернословить, злорадствовать, сплетничать, проклинать, лгать ‒ великий грех! И все это гораздо грешнее, чем, например, в пост съесть что-то скоромное.
Набожными были предки и прямодушными, и, хотя были людьми малограмотными, обладали чувством собственного достоинства, деликатным и независимым характером, рассудительностью. Не наблюдалось в них той болтливости, лукавости и подобострастия, что свойственны, к примеру, основной части крестьянства средней полосы России. Может быть, от того, что никогда не были предки прадеда крепостными, а были людьми свободными в отличие от сородичей из центральной Руси. Да, и не коснулось их иго татарское! Наведывались на двинские берега только древние норвежские викинги, дабы поживиться на неизведанных северных землях…
А через пару столетий между поморами и норвежцами вообще завязались выгодные торговые связи: даже русско-норвежский сленг сформировался. Так что если в московском государстве русский типаж подпортили татары, то на берегах Белого моря это сделали викинги. Подпортили? Спорно! Скорее, улучшили…
Существует ли память на генном уровне? Гипотезы, споры, разночтения… Склоняюсь все-таки, что существует! Прочитав в десять лет какой-то роман о викингах, я просто заболела Норвегией. Норвегия, Гренландия, викинги ‒ при этих словах мне представлялись недоступные заснеженные скалы, серое море, снежные пещеры и отважные воины: защитники и добытчики. И название книги забыто, и столько лет пролетело… И никогда не была я в Норвегии, но манит она к себе невероятно!
Жаль, что интерес к истории своего рода просыпается у нас только с возрастом. Покидают этот мир последние представители целых поколений; и не у кого больше узнать, как они жили, что чувствовали, как любили и ненавидели. Только по уцелевшим крупицам воспоминаний, уже ушедших близких мне людей, описываю я сейчас Спиридона Федоровича; и пытаюсь хоть как-то себе представить, каким он был ‒ мой прадед. А уж про пра-пра-пра… лишь самую малость могут поведать потускневшие от времени, чудом сохранившиеся, ветхие церковные росписи.
Долгими зимними вечерами, когда при свете лучины женщины занимались рукоделием, а мужчины готовили к весне немудреный инвентарь, Спиридона окружали дети и требовали загадок. Хоть и не изучал грамоты прадед, головоломок и загадок знал великое множество: о природных явлениях и орудиях труда, бытовых предметах, и о живности всякой… Были среди них те, что дожили до нашего времени, а были и необычные с характерным поморским налетом.
Поди отгадай сегодня заковыристые загадки, над которыми ломали головы маленькие потомки Спиридона! Что такое «сихохор»? А «самсоница»? Или два Петра в избе?… Или, что такое «тон да тотонок»? ‒ Эта вообще превратилась в любимую присказку прадеда на старости лет.
‒ Н-да, тон да тотонок, да и только! ‒ приговаривал прадед при любой досадной случайности или при виде несуразной безделицы, состряпанной корявыми руками.
А разгадки? Вот они: «сихохор» ‒ самовар, «самсоница» ‒ солоница, «два Петра в избе» ‒ два ведра в избе, «тон да тотонок» ‒ пол да потолок.
Откуда взялись такие загадки? Все оттуда же: с берегов Северной Двины близ Архангельска! Наши древние предки не только строили суда и плавали по морям, ‒ рыболовов и охотников среди них было гораздо больше! А промысловый народ ‒ народ суеверный: к примеру, нельзя было называть зверя, на которого шел помор охотиться, своим именем. Да и хищная живность, опустошающая закрома и покушающаяся на домашний скот, тоже нарекалась поморами на иной лад. Глухарь и коршун, лиса и ястреб, волк и даже воробей: все они получали свои клички. Не «ворон», а «верховой» (потому как наверху летает). Не змея, а «худая» (понятно почему). Не кошка, а «запеченка» (за печкой живет). Так постепенно, благодаря таким «псевдонимам», и сформировался тайный язык людей промысловых. Какой самый легкий способ придумать нужное слово вместо запретного? Да просто подобрать близкий к нему звуковой образ! А, если в новом прозвище вообще не будет никакого смысла, так даже и лучше!
Как малолетних отпрысков обучить сему тайному языку? Да те же загадки в помощь!.. А детские считалки? Разве мы задумываемся, откуда взялись эти «двази, тризи», вместо «два» и «три». Оттуда же ‒ из древности! Нельзя было прямо пересчитывать подстреленную дичь или количество съеденных блинов, потому как не к добру это!..
«…Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве, и хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове…» ‒ разве не ассоциируется сей вирш с замысловатыми загадками наших предков? Может быть, это просто современная интерпретация давным-давно уже пройденного?..
Да, не обучен был грамоте Спиридон! Но сыновей своих отправлял учиться в церковноприходскую школу: не существовало тогда в Барневке, как и во многих подобных слободах, государственных школ. Простые азы грамматики и арифметики давали в армии, потому что основная масса новобранцев не умела ни читать, ни умножать. Достаточно заглянуть в архивный список 1865 года от Шадринской волости, чтобы увидеть против каждой фамилии новобранца пометку «неграмотен». После армии рекруты возвращались домой мало-мальски обученными. А вот многие деревенские женщины даже в начале XX века не умели читать: излишним считали отцы семейств обучать дочерей грамоте. В городах, конечно, были и государственные школы, и училища. Но простые крестьяне могли получить какое-никакое начальное образование только в армии, дома, да в школе при церкви.
Вот и мой дед Федор учился в церковноприходской двухклассной школе. Четыре года длилось обучение. Закон Божий, церковнославянский язык, церковное песнопение, грамматика, чтение, арифметика: все эти предметы преподавали дьячки да выпускники таких же церковноприходских школ. После окончания обучения Федор Спиридонович тоже некоторое время работал учителем: растолковывал азы арифметики мальчишкам-отрокам. Но особенно преуспел дед в песнопении: с детства пел в церковном хоре, а повзрослев, и получив благословение настоятеля, стал петь псалмы на клиросе. Голос был настолько хорош, что сосед Шергиных, услышав звон колоколов к вечерне, обычно прерывал мужские разговоры на завалинке и говорил: «Пойду Спиридонова сына послушаю!».
Вернусь-ка я к «ложке»… Причем тут она в названии сей главы? А притом, что повествование о ней ‒ это продолжение рассказа о суровом Спиридоновом характере!
Бабушка Анастасия Семеновна Лукиных была совсем юной, когда обвенчалась в церкви с моим дедом: ей только-только исполнилось 17 лет. Да, и дед был старше Насти всего на год: рано в те времена женили детей родители. Пять дочерей было в семье Лукиных и ни одного сына. Но, несмотря на то, что земельный надел достался только единственному мужчине в доме ‒ хозяину, семейство не бедствовало и считалось вполне зажиточным: разводили скотину, торговали мясом. А дочери были искусными рукодельницами: шили, вязали, вышивали, плели затейливые кружева на коклюшках для подзоров, ткали красочные дорожки и коврики. Много перепадало им заказов от нерадивых невест: у каждой барышни на выданье должно было быть приданое. А это и постельное белье, украшенное мережками, и самотканые полотенца, и кружевные скатерти… Еще и свадебную рубаху своему суженому нужно было подарить с яркой традиционной вышивкой. Да и кушак шелковый к рубахе ‒ не просто длинный отрез ткани!
Не было в семье Лукиных таких неукоснительных правил, как у Шергиных. Дочери, заневестившись, быстро выходили замуж. Стройные, миловидные, на все руки мастерицы ‒ не по одному жениху к ним сваталось. Темноволосыми, высокими и кареглазыми были старшие сестры Анастасии. А вот она, наверное, в другую породу удалась: небольшого росточка, с голубыми глазами и такими курчавыми светлыми волосами, что гребень с трудом распутывал. Мелкие-мелкие кудряшки обрамляли юную головку. Хохотушка была, и отцова любимица…
После венчания стали юные супруги жить в доме Спиридоновом, и поначалу сложно было привыкнуть смешливой Насте к размеренному и строгому порядку в клане Шергиных.
Однажды за столом в очередной постный день, когда все домочадцы после молитвы приступили к трапезе и в полном молчании поочередно зачерпывали ложками ячменную кашу из общей вместительной миски, Анастасии что-то показалось забавным. Она рассмеялась, ‒ и тут же получила от свекра сильный удар ложкой по лбу. Видимо, действительно, сильным был тот удар, потому что деревянная ложка переломилась, а на лбу провинившейся невестки стала проявляться шишка. Все замерли, а прадед, не проронив ни слова, поднялся и пошел во двор вытачивать новую ложку. Никто не тронулся с места и не прикоснулся больше к еде: все молча сидели за столом и ждали. Только, когда глава семейства, вернувшись, зачерпнул новой ложкой из миски, все продолжили трапезу.
На всю жизнь запомнила Анастасия Семеновна и шишку на лбу, и тот наглядный урок: ведь это из-за нее голодным домочадцам пришлось не менее часа просидеть за столом в ожидании, а потом доедать остывшее варево.
Глава 5
На перевале двух эпох
В 1912 году, когда в семье появился второй ребенок, решил мой дед отделиться от родителей и построить свой дом. В рабочих руках дело не стало: братья всегда помогали друг другу. Проблема была другая: финансовая! И здесь можно было рассчитывать лишь на собственные силы, да на содействие влиятельных родственников. Таким оказался хозяин маслодельной артели под Иркутском ‒ ему срочно требовались дегустаторы.
К слову сказать, Сибирь испытывала в те годы самый настоящий масляный бум. С легкой руки некоей купчихи Памфиловой, создавшей в окрестностях Тюмени в 1886 году первое маслодельное производство, и с появлением первых сепараторов Лаваля, через 15 лет от Кургана до Иркутска существовало уже более 250 маслодельных заводов, объединивших более полусотни тысяч крестьянских хозяйств. Сливочное масло лучших сибирских производителей отправлялось на экспорт в Англию, Америку и Китай. По стоимости и популярности оно уступало только датскому. А Дания сама в больших объемах закупала масло в Сибири и экспортировала его в европейские страны под своими известными брендами. Насколько выгодным был экспорт масла за границу, можно судить по утверждению Столыпина: в 1910 году он заявил, что сибирское маслоделие приносит России вдвое больше прибыли, чем все сибирские золотые рудники вместе взятые.
Вот на такой завод, производивший масло на экспорт, и отправился молодой отец двух детей. Он стал отличным дегустатором, и платили ему весомую зарплату. Сколько проработал Федор Спиридонович на маслодельном заводе, неизвестно, но вернулся он домой с большой суммой денег. А в подарок привез добротный буковый бочонок, в котором, выложенном внутри пергаментом, было то самое отборное экспортное сливочное масло: в таких бочонках отправлялось оно за границу.
В детстве мама рассказывала, что деда Федора односельчане частенько звали на пробу свежего масла: по вкусу и запаху он мог определить на какой траве, и в какую погоду выпасалась буренка. И даже из какого молока сбито масло: из вечернего или утреннего. Удивлялись соседи и тому, как Федор Спиридонович начинал новый день: с утра просто зачерпывал масло столовой ложкой и съедал без хлеба. Но это было уже гораздо позже…
А тогда, вернувшись к семье после долгого отсутствия, дед за короткое время выстроил дом, в котором рождались и умирали дети вплоть до 1928 года. Двенадцать детей родила бабушка Анастасия, а выжило только пятеро.
Неказистым и похожим на длинный барак получился первый дом Федора Спиридоновича. Множество событий произошло на веку этого неприглядного строения: он был свидетелем политических разборок между красными и белыми; отсюда еще не раз уезжал Федор Шергин на заработки: нужно было кормить, одевать и обучать подрастающих детей. Из этого же дома в 1918 году ушел дед воевать с финнами. И когда с берегов Ладожского озера приходили от мужа редкие письма, Анастасия Семеновна бежала к старому дьячку, чтобы тот прочитал. Безграмотной была бабушка, как и многие крестьянские женщины в то время.
Да, а тогда ‒ во времена финской войны ‒ многие письма так и не доходили до адресатов: слишком разгульными и непонятными были первые послереволюционные годы. Особенно тяжелыми оказались они для семей с малолетними детьми: военнообязанных мужчин советские власти еще ранней весной 1918 года отправили на границу с Финляндией. И все тяготы революционной неразберихи легли на женские плечи: то большевики заберут последнюю скотину для нужд Красной армии; то белочехи опустошат и без того скудные закрома; то Колчак устроит мобилизацию в свои отряды стариков да подростков. Как и многие слободские женщины, бедствовала Анастасия Семеновна одна с тремя детьми, ‒ младшему всего два года исполнилось.
Вспоминала потом, что ничего нельзя было понять: прятались в подвалах и от революции (бабушкино высказывание), и от Колчака, и от банд Анненкова, и от людей в иностранной форме (белочехи), и от Дутова.
‒ Скачет, бывало, красная конница, ‒ рассказывала бабушка, ‒ спустишься в подпол с малыми детьми, переночуешь кое-как. Наутро выглянешь из-за занавески ‒ во дворе уже белые хозяйничают! Соседи переругались: кто за белых ‒ кто за красных… Кто прав ‒ кто виноват?! Попробуй, разберись! А тут еще и голод начался…
Вернулся Федор Спиридонович с фронта через пару лет, и застал хозяйство в полном запустении. Что, впрочем, было у всех сельчан: разруха везде!
Потом была денежная реформа и замена грабительской продразверстки на щадящий продналог для крестьянства. В общем, начались годы НЭПа, которые позволили семейству Шергиных встать на ноги и подарили несколько лет относительно безбедной жизни.
Грядущие проблемы для клана Шергиных наметились в 1928 году. Это он стал началом цепочки событий, которые предшествовали долгим годам незаслуженной ссылки в таежных краях Пермской губернии. В 1928 году на государственном уровне было принято решение о строительстве участка железной дороги Шадринск — Курган, которая должна была проходить через Барневку. На пути будущего железнодорожного полотна оказалось несколько крестьянских дворов. Усадьба, уже разросшегося, семейства Шергиных тоже попала в их число. Деду выплатили компенсацию и выделили новый земельный надел. Но, чтобы возвести более просторный дом для большой семьи, компенсации оказалось недостаточно.
Ехать снова в Иркутские края и поработать дегустатором?.. Увы, революция сделала свое дело: национализировали большевики все, что могли. Где оказались богатые родственники, скрыто пеленой неизвестности. Может быть, эмигрировали в Англию или Данию, куда когда-то отправляли сибирское масло? Или как-то приспособились к новым условиям жизни в Советском Союзе? Неизвестно! Начиналось время, когда терялись родственные связи, когда дети отказывались от родителей ‒ врагов народа; когда скрывали правду об арестах, чтобы не навредить своим близким. Многие тогда не по своей воле стали Иванами, не помнящими родства. Но все это еще только начиналось!..
Перебрав все варианты, отправился Федор Спиридонович на золотые прииски, что находились в окрестностях Екатеринбурга (сейчас это место ‒ спутник Екатеринбурга город Березовский). Золото в Березовском до сих пор добывают, хотя старые шахты закрыты. Функционируют единицы, да и драгоценного металла в руде осталось совсем мало.
А тогда многие мужчины из поселений Шадринского уезда подрабатывали на этих, еще богатых, рудниках. Кто-то просто занимался промывкой золотоносных песков, кто-то спускался в шахты, а некоторые были золотничниками: брали в аренду определенный участок и рассчитывались с управлением рудника найденным золотом. Норма золота сдавалась по сниженным ценам, а сверх нормы оплачивалось по договорной стоимости. Таким золотничником в составе артели из земляков и стал дед Федор. Вернувшись с приисков, Федор Спиридонович очень быстро построил новый дом, который совсем не напоминал тот прежний ‒ неказистый. Вот этот новый дом и стал первопричиной всех бед, свалившихся на семейство Шергиных. Это он перевернул с ног на голову привычный семейный уклад и превратил всех домочадцев во «врагов народа».
Глава 6
Первый арест ‒ кулак
Удивительные Усьвинские столбы!.. Они каменными колоссами нависают над серпантином дикой уральской реки, стиснутой громадой таежной многоликости. Островки вековых кедров, багряные всплески рябин, шафранные всполохи осенних берез и ели, ели, ели… Осенью здесь очень красиво, а зимой угнетают своей неприкаянностью заброшенные шахтерские поселки. Сейчас притягивают к себе эти места людей самых различных толков: рыбаков, сплавщиков, волонтеров, религиозных фанатов и тех, кто просто «едет за туманом и за запахом тайги», как пелось когда-то в одной советской песне. Но мало кто из заезжих туристов задумывается о том, сколько людских страданий видели эти горы, эти камни, эти таежные тропы и холодные волны весеннего половодья…
‒ Запомни дочь! Куда бы здесь не ступила нога, она наступит на человеческие кости! ‒ страшные слова Федора Спиридоновича после развенчивания культа Сталина. И не преувеличивал тогда нисколько «бывший кулак»!..
Морозным декабрьским утром 1932 года высадили из заиндевевшего товарного вагона на узловой станции Усьва очередную партию «врагов народа», среди которых была семья Шергина Федора Спиридоновича: Анастасия Семеновна с двумя детьми ‒ Григорием-подростком и Тамарой семи лет. С тремя детьми втолкнули конвоиры Анастасию Семеновну в промерзший грязный вагон в Шадринске, но скончался в пути пятимесячный младенец от холода и голода.
Не попали «под раздачу» старшие дети Федора Шергина ‒ Мария и Георгий. Повезло, что во время неожиданного ареста своего отца в марте 1932-го они находились в Свердловске. Не стали их разыскивать карательные органы власти. Не до того, наверное, было: уж слишком много оказалось на местах «злостного кулацкого элемента», подлежащего искоренению!
Сколько человеческих судеб было искорежено после выхода этого убийственного по своей сути постановления. В нем жестко делили так называемых кулаков на три категории. Опасных контрреволюционеров относили к первой. Таких приговаривали к высшей мере наказания или отправляли в концлагеря. Кулаков третьей категории расселяли на отдаленных неплодородных землях в своей же губернии, конфисковав перед этим имущество, кроме орудий труда. Впрочем, имущество забиралось у всех кулаков! И хотя по закону главе кулацкой семьи обязаны были выдать под роспись копию списка конфискованной собственности, на местах этого зачастую не делалось. Вещи и продукты растаскивались по домам крестьянского актива, а домашний скот отправляли в неприспособленные постройки и загоны, где большинство погибало без надлежащего ухода. Дед попал во вторую категорию: его отнесли к когорте наиболее зажиточных кулаков. Таковых вместе с семьями высылали в отдаленные непроходимые места СССР, малопригодные для проживания.
Не таким уж богатым стал Федор Спиридонович после стольких лет бесконечной работы. Кем только не подрабатывал будущий «враг народа»: старателем на золотых приисках, дегустатором на маслодельной фабрике, вальщиком леса на ежегодных лесозаготовках… Продавал советским властям по бросовой цене зерно, выращенное на своих десятинах; честно платил неподъемные налоги: как единоличнику, ему приходилось платить вдвойне. А в урожайном 1930 году около сотни пудов зерна сдал Федор Шергин государству. Помогли стать на ноги и недолгие годы НЭПа: благодаря снижению налогов с прибыли, повысилось благосостояние многих хозяйственных крестьян. Особенно возросла доля крепких середняков: именно к таким и относился Федор Спиридонович. В хозяйстве у него даже батрак появился, что во времена НЭПа было вполне законно! Такое допускалось властями, если вся семья трудилась наравне с нанятым работником. Да, новая экономическая политика помогла стать на ноги миллионам крестьян, но и породила тех, кого очень скоро превратят в кулаков, приравняют к уголовникам и будут истреблять, как классового врага.
Вот с этого самого постановления от 30 января 1930 года и началась безобразная эпопея под названием «раскулачивание». И как сразу невероятно поменялись люди! Зависть бездельников, пьяниц, разгильдяев: так называемой бедноты, чурающейся крестьянской работы, зашкаливала. Как там в «Интернационале» пелось: «Кто был никем, тот станет всем!..» Вот они и стали всем! Это они превратились в активистов и строчили бесконечные доносы на своих более успешных односельчан: обиженный непутевый брат клеветал на брата преуспевающего; отвергнутый ухажер оговаривал соперника; завистливый сосед писал анонимки на соседа более состоятельного… Да и многие со временем стали понимать: чтобы выжить самому, нужно подставить другого!
А Федору Шергину тогда можно было позавидовать! Дети обуты, одеты ‒ старшие получают профессии в уездном городе; в сарае обитают ухоженные лошадь с жеребенком, да корова с теленком, да свинья с приплодом, да всякая мелкая живность… Еще и новенькая сеялка появилась, и плуг с бороной.
Но главный объект зависти ‒ новый дом, возведенный собственными руками от фундамента до крыши! Из отборных бревен, основательный, просторный… Он так выделялся среди старых соседских изб высоким фундаментом, жестяной четырехскатной крышей и затейливыми узорами белоснежных наличников, ставен и фронтона. Долгими зимними вечерами создавал Федор Спиридонович эти узоры, вытачивая из деревянных заготовок извилистые плети и лепестки загадочных цветов. Получается, что вытачивал дальнейшую судьбу…
Уж очень приглянулось добротное строение какому-то районному начальству. Быстро исчез дом после отправки хозяев в ссылку, как будто его никогда здесь и не стояло… А через полгода случайно увидел его дальний родственник Анастасии Семеновны на одной из оживленных улиц Шадринска: раскатали семейный очаг Шергиных по бревнышку и поставили на новом месте. Сколько таких крепких домов было раскатано и перевезено; сколько имущества было похищено!..
И хотя в законе «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года за реабилитированными и их потомками предусмотрено право на имущественную компенсацию, о случаях получения таких компенсаций лично я не слышала.
Кто донес на деда, можно лишь догадываться. Только однажды ранней весной 1932 года ворвались в дом сотрудники ОГПУ с представителями местной власти; устроили обыск и увели Федора Спиридоновича, не предъявляя никаких постановлений.
‒ Не волнуйтесь, разберутся, и я скоро вернусь, ‒ сказал дед испуганным домочадцам. Увы, в Барневку Федор Спиридонович больше никогда уже не вернется… Девять долгих месяцев проведет он в следственной тюрьме областного ОГПУ. Останется Анастасия Семеновна одна с детьми на опустевшем подворье, да еще и в тягости. Родится ребенок в середине лета того же 1932 года и никогда не увидит своего отца.
Как выживала бабушка почти девять месяцев того голодного года без средств существования, можно только предполагать… Сберегательную книжку и облигации государственного займа конфисковали еще весной во время ареста хозяина. Соседи-колхозники отвернулись, судьбы старших детей неизвестны: опасались те писать письма и скрывали от всех свои адреса. А это бесконечное ожидание известий о судьбе мужа и предчувствие неизбежной развязки, которая рано или поздно должна была произойти… Отправили уже в неизвестность семьи некоторых односельчан, чьих мужей тоже забирали ранней весной, а все их имущество разграбили. Если поначалу Анастасия Семеновна наивно верила, что, действительно, разберутся и муж вот-вот вернется домой, ‒ с каждым месяцем надежд оставалось все меньше и меньше. А через полгода она уже со страхом ждала, когда постучат в окна, а по половицам застучат кованые чужие сапоги, как это произошло у некоторых знакомых и родственников.
И все равно пришли неожиданно! В середине декабря рано утром остановилась у подворья подвода. Целая толпа активистов-колхозников во главе с председателем шумно ворвалась в дом. Объявили, что раскулачивают, а имущество забирают. Приказали срочно собираться и брать с собой только необходимое. А потом разбежались по комнатам, срывали со стен иконы, разбивали их о стены и растаптывали ногами обломки. Кто-то собирал в узел постельное белье, кто-то складывал в мешок посуду, кто-то полез в подпол; во дворе ловили кур…
Только одна из активисток: безалаберная бабенка, живущая рядом в покосившемся домишке, постояла у порога и ушла. Может быть, совестно стало?! Прошлой зимой, увидев, как сверкает она на улице голыми пятками в дырявых валенках, залез дед Федор в свои закрома, смастерил из двух пар старых катанок добротную обувку, да и отдал непутевой соседке.
Не успела бабушка досмотреть, как обчищали дом от нажитого долгими годами имущества: вывозили на подводах стога сена, рабочий инвентарь и запасы дров; растаскивали по бедняцким домам одежду, мебель, кухонную утварь… Всего полчаса дали на сборы, а потом стали торопить. Ни описи имущества, ни приказа о раскулачивании никто не предъявил. Мало ли что там писали в законе о раскулачивании: на местах творилось сплошное беззаконие!
Покидая дом, рванула бабушка со стола красную бархатную скатерть и укутала в нее пятимесячного младенца. А возле усадьбы собралось уже несколько подвод с такими же раскулаченными земляками. Посадили Анастасию Семеновну вместе с детьми на свободные места, приткнули рядом неказистый узел теплых вещей да скудный запас продуктов, и отправили на железнодорожную станцию в Шадринск.
Там находился сборный пункт, а на путях уже стоял товарный состав.
После долгой переклички сотни людей, собранных из ближайших селений, под надзором конвоиров стали забираться по дощатым настилам в промерзшие вагоны. Раньше по таким настилам в эти вагоны загоняли скот. Старики, дети, беременные женщины: до полусотни человек заталкивали в один вагон.
Потом была долгая дорога: очень медленно двигался состав… По нескольку дней он стоял на станциях: вагоны набивались под завязку новыми «врагами народа». Продукты у многих закончились. Те, кто успел снять деньги со сберегательных счетов, втридорога платили конвоирам за продукты; другие пытались что-то обменять. От голода и холода уже на середине пути стали умирать люди ‒ так и лежали окоченевшие трупы до ближайшей станции. Там состав поджидала похоронная бригада. Покойников складывали на телеги и увозили в неизвестном направлении. Первыми умирали маленькие дети и старики. Однажды ночью скончался и пятимесячный сын Федора Шергина. Не смогла уберечь его Анастасия Семеновна, как ни старалась: от голода и нечеловеческих условий у нее пропало молоко. Но не только холод и голод уносили человеческие жизни. Антисанитария, теснота, вши, переползавшие с одного на другого… Повальный тиф ‒ вот что стало настоящим бедствием!..
Ранним морозным утром товарный состав, наконец-то, прибыл на станцию Усьва. Из вагонов медленным потоком выгружались толпы грязных, завшивевших и голодных людей. И снова похоронная команда выносила из вагонов трупы и сваливала их на подводы, а выжившие обессиленно рассаживались на камнях и бревнах, прижимая к себе истощенных детей. После смены конвоиров и очередной переклички всю эту массу измученных людей в истрепавшейся одежде отправили по этапу. Тридцать трудных километров предстояло пройти пешком до очередного перевалочного пункта в поселке Вилуха Чусовского района Уральской области. Безгодовский тракт ‒ так называлась в то время эта узкая вырубленная в тайге просека (лежневка), выложенная поперечными разномастными бревнами.
Сейчас это уже не лежневка, а современная автомобильная трасса, соединяющая немногочисленные опустевшие поселки. И, конечно, она совсем не похожа на ту, по которой в толпе «врагов народа» брела Анастасия Семеновна с двумя детьми. Сумрачные вековые ели окаймляли безгодовский тракт беспросветным высоким забором. Был день, но в этой таежной глухомани он смахивал на вечер: деревья, покрытые снежными навалами, почти не пропускали солнечного света.
И снова в дороге умирали люди, а местные сытые конвоиры заставляли относительно здоровых этапников оттаскивать трупы в ближайший ельник, ‒ мертвых просто забрасывали снегом. Некоторые ссыльные, пользуясь случаем, пытались бежать, но их даже не догоняли, а просто пристреливали. Потом был тот самый промежуточный лагерь в Вилухе. Разместили семью Шергиных в наспех сколоченном холодном бараке: нары в три яруса; крыша, сбитая из жердей, крытых хвойным лапником; грубо выложенная русская печь. На нее, и вокруг нее на ночь укладывали спать детей: недолго держалось тепло в дощатом убогом строении. Да, и крыша совсем не подходила для суровой уральской зимы. Взрослых и подростков почти сразу же отправили на лесоповал. Но работники из них были никакие, и не только из-за скудной кормежки и холода: тиф косил людей десятками. Бараки были набиты до отказа, а больных даже не изолировали. Так что в невероятной тесноте брюшным тифом переболели почти все.
Именно здесь хрупкая и миниатюрная Анастасия Семеновна, чудом избежавшая заражения, получила свой первый опыт в составе похоронной бригады. Умерших хоронили в общих могилах без указания имен и дат смерти. Те, кто хотел выжить и уйти из бараков, пытались рыть землянки в промерзшей земле. Правильнее было бы назвать это подобие жилища норой! Вырытая яма, накрытая жердями и ветками, сверху которых насыпалась земля, и впрямь напоминала нору. Стены для крепости подпирались плетнем, дабы не осыпалась земля. Внутри этого убогого обиталища ‒ сколоченные нары, на верхнем ярусе которых, под грудой тряпья исхудавшие кулацкие дети.
Вслед за семьей отправили по этапу и Федора Спиридоновича вместе с такими же главами кулацких семей, отсидевшими в застенках ОГПУ около года в ожидании приговора. Тифозного, опухшего от голода, привезли его из Усьвы по замерзшей реке на лошадях с волокушами. Эту очередную партию «бывших кулаков» этапировали вот таким речным зимним способом: больше половины из них были на грани жизни и смерти. Очень тяжело болел Федор Спиридонович, ‒ едва не умер. Но выжил, провалявшись на грязных нарах в бреду больше месяца.
Как часто слышала я от матушки это слово ‒ Усьва!.. К концу жизненного пути многое стирается из памяти… У старого человека уже нет будущего ‒ все, что у него остается, это прошлое. И, в первую очередь, ‒ идеализированные образы юности и молодости. Недаром же почти все мелодрамы заканчиваются свадьбами. Да и зачем знать сентиментальным зрителям, что как раз после свадьбы и начинается настоящая обыденная жизнь с ее рутиной, горестями и мелкими радостями. Тут уж кому как повезет!.. И жизнь после свадьбы гораздо длиннее, чем до нее… И событий в ней гораздо больше… Но в старости человек чаще всего вспоминает свою юность, первую любовь и дорогие сердцу места.
Вот и мамины воспоминания были связаны с этой железнодорожной станцией и дикой таежной речкой с одноименным названием. В Усьве матушка во время войны окончила среднюю школу; после войны в той же школе работала учителем начальных классов. А по редким выходным и праздникам добиралась в родительский дом через коварную реку. Во время весенних разливов вместо обычных двадцати километров приходилось в обход преодолевать все тридцать…
Усьва-река и сейчас такая же извилистая, как в далекой маминой юности. И ледяная вода в ней до сих пор так прозрачна, что сквозь ее толщу на дне, засыпанном охристыми камнями разного калибра, видны и юркие рыбешки, и сосновые иглы, и тени прибрежных деревьев и утесов… И все также она переменчива: летом так сильно мелеет, что в отдельных местах ее можно перейти вброд; а весной, насытившись талой водой с горных откосов, настолько разливается, что ее многочисленные перекаты и пороги привлекают сплавщиков всех мастей.
За очередным речным поворотом у подножия утеса под названием Громовой, сегодняшние любители острых ощущений, могут лицезреть небольшой поселок с аналогичным названием. Почему-то в документах он фигурирует по-разному: где-то пишут «Громовая», где-то «Громовое». Да и не поселок уже, а так ‒ дачный выселок!.. Сплавщики здесь даже стоянку не делают, потому что нет в обезлюдевшем поселении ни магазина, ни автобусной остановки…
А тогда ‒ холодной зимой 1933 года ‒ именно сюда: в спецпоселение «Громовая» из барачного «рая» Вилухи пригнали очередную партию кулацких семей, среди которых были и Шергины. Расселили вновь прибывших в недавно сколоченных домиках на двух хозяев. Совсем небольшая площадь полагалась на семью советских изгоев: одна комната, в которой едва помещались две кровати и стол между ними; да маленький темный закуток у печи, где можно было поставить только сундук, превратив его в дополнительное спальное место. Для семейства Шергиных это было еще по-божески: на четверых ‒ такие «хоромы»! За стеной, на такой же половине, обитала семья с девятью детьми.
Что такое спецпоселок? Создавали такие небольшие аналоги концентрационных лагерей в труднодоступных местах в 30-ые годы якобы для перевоспитания кулаков. На самом деле, строили для грошовой рабочей силы: слишком много требовалось леса для нужд развивающегося Советского Союза. Основным руководящим звеном в спецпоселке была комендатура во главе с комендантом, назначенным управлением ГУЛАГа. Только после окончания войны, когда началось массовое освобождение «бывших кулаков» эти правящие органы, наделенные неограниченной властью и творящие беззаконие на местах, были ликвидированы.
Как бы то ни было, но тогда все-таки появился свой угол с казенными кроватями и столом; появилась возможность хоть немного зарабатывать на лесоповале. Государство стало платить за работу, исходя из ежедневных неподъемных норм. Но и здесь «бывших кулаков» наказывали. Им выплачивали только 75 % от зарплат вольнонаемных, которые работали вместе с ними, а из оставшихся денег 5 % дополнительно забирали на нужды комендатуры. А так как обнаглевшие бригадиры из бывших уголовников и вольнонаемных, придираясь к каждой мелочи, тоже требовали своей мзды, то оставалось из зарплаты совсем ничего! Но все это было потом!
А тогда ‒ сразу после заселения ‒ накатила другая эпидемия. Еще не успел оправиться от тифа Федор Спиридонович, как новая напасть: натуральная оспа! Много кулацких детей она подкосила. Чудом выжила моя будущая матушка ‒ семилетняя Тамара. Так и остались на всю жизнь следы от бывших язв на ее лице. Красавицей была мама в молодости, но очень стеснялась этих оспин…
Глава 7
Второй арест ‒ антисоветский элемент
Что стало причиной повторных арестов «бывших кулаков» в 1937-38 годах? Убийство Кирова? Неугодные цифры переписи января 1937-го, когда, неожиданно для главенствующей верхушки, более половины населения СССР признали себя верующими?! Или «Большой террор» начался из-за обострения международной обстановки? И в преддверии вероятной войны Сталин решил уничтожить последних представителей «умирающего» класса, дабы они не пополнили ряды пятой колонны.
Наверняка это были не все причины, из-за которых по указанию сверху в июле 1937-го появился секретный оперативный Приказ НКВД № 00447. В нем конкретно расписывались категории будущих жертв: бывшие дворяне и торговцы, буржуазные интеллигенты и церковные служащие, кулаки и подкулачники. В общем, все эти и, подобные им, остальные антисоветские элементы… А, может быть, основная причина крылась в самом Сталине? ‒ Из-за зыбкой международной обстановки и нарастающего недовольства народа на местах великий вождь просто-напросто решил себя обезопасить?..
Какой самый элементарный способ обезопасить власть имущего? Да просто уничтожить всех неугодных и сомневающихся!.. А, чтобы совсем обелить себя, заодно убрать и уже ненужный номенклатурный материал, обвинив его представителей в чрезмерной жестокости к своим согражданам. Каковыми бы ни были причины, но уже в октябре 1937 года стал воплощаться в жизнь этот самый Приказ НКВД под номером 00447. Именно «благодаря» ему началась глобальная чистка среди высших партийных деятелей, видных представителей науки и культуры, талантливых писателей, врачей, военной элиты. Повсеместно начались многочисленные показательные суды над «вредителями» и «шпионами»… Все эти «разоблачения» широко освещались в советских источниках информации; да и сейчас во всех ракурсах отражены в исторической литературе.
Но вся эта плеяда известных людей, расстрелянных или сгинувших в лагерях, ‒ лишь верхушка айсберга: малая частица в общей массе всех репрессированных граждан Советского Союза. О миллионах простых работяг, попавших в жерло «Большого террора», почти ничего не было известно! ‒ Возможность узнать о настоящих масштабах пострадавших от репрессий, появилась только после перестройки, когда в октябре 1991 года Горбачевым был подписан закон «О реабилитации жертв политических репрессий». Тогда и стали рассылаться справки о реабилитации бывших кулаков по запросам их состарившихся детей, многие из которых не дожили до момента истины. Так и отправились в мир иной с клеймом «кулацкого отродья», не дождавшись ответа на свой запрос. Всего год успела пожить моя мама в статусе реабилитированной: после развала СССР и начавшегося хаоса новость о реабилитации жертв политических репрессий не сразу докатилась до бывших социалистических республик.
Действительно, секретным оказался Приказ № 00447, положивший начало «Большому террору»… Новогодней ночью грядущего 1938 года нежданно-негаданно нагрянули в дом Шергиных сотрудники НКВД с представителями местной власти. Перепугали всех домочадцев, устроили обыск и, забрав документы, увели Федора Спиридоновича в неизвестном направлении. Как и во время первого ареста, увели без предъявления обвинения, без санкций на обыск, без каких-то объяснений. И снова мой дед оказался в кошмарной мясорубке вместе с другими, такими же мытарями. Аресты «бывших кулаков» в ту злополучную ночь происходили в одно и то же время. Тактика задержаний была продумана до мелочей…
Поделиться книгой: