Помоги проекту - поделись книгой:
– Есть версии?
– У меня нет. Да, я была молодая, глупая, но я правда не понимаю, что на меня нашло тогда…
– А по-моему, все просто, – ответила Марина, глядя куда-то за Надино плечо. – Ты изо всех сил старалась быть непохожей на меня. А я изо всех сил старалась быть непохожей на свою маму. И мы обе перегнули палку. Я уж точно. Так боялась тебя ограничивать и давить, что ты решила, что мне на тебя вообще плевать.
Марина помолчала, глядя на Надю, которая сидела, закрыв глаза и болезненно сморщив лицо. И продолжила:
– Я сначала очень страдала. Читала книги по психологии, искала причины, ходила по врачам и даже таблетки пила, антидепрессанты. Потом просто научилась жить и надеяться. Но чем дольше, тем эта надежда становилась слабее… Ты, пожалуйста, не вини себя. В таких историях не бывает виноват кто-то один. А то, что мы сейчас с тобой вместе, – для меня огромная радость.
– А в твоей новой жизни – ты счастлива? – помедлив, спросила Надя, по-прежнему не открывая глаз.
– Сложно сказать… Знаешь, эмиграция – это такой опыт… Он учит смотреть на мир без иллюзий. Благодаря ему я стала сильнее и, пожалуй, счастливее. Потому что чем меньше иллюзий, тем больше счастья.
Теперь Надя пристально смотрела на мать и щурилась, будто пытаясь уловить ее мысли острием напряженного взгляда.
– Непривычно звучит. Обычно говорят, что у тех, кто лишился иллюзий, не получается быть счастливыми.
– По-моему, наоборот. Очень обидно вдруг обнаружить, что все, что ты принимал за счастье, – ненастоящее, – слабо улыбнулась Марина.
– Ох, мам, ты совсем бледная. Давай отдыхать, а? – спохватилась Надя. – Сейчас я тебе все постелю, подготовлю…
– Не надо, Надюш. Мне кажется, я все здесь знаю. И времени предостаточно. Езжай, я сама.
Уже сев за руль и машинально прокладывая в навигаторе и без того знакомый до мелочей маршрут до Кратова, Надя обнаружила пропущенный звонок от Светланы. «Ох, как неудобно получилось. Светка, бедная, там весь день одна с детьми, – подумала Надя, слушая, как длинные гудки исчезают в недрах трубки. – Только бы не эти ее фокусы снова… Ну ничего, через час буду дома, дороги вечером пустые». И она выехала с тихой улицы на магистраль, ведущую к МКАД.
Глава 13
Когда-то в детстве дружба со смуглой, подвижной и дерзкой соседкой по Кратову открыла Наде дверь в совершенно незнакомый мир. Папа у Светы – академик, мама – оперная певица. Домработница. Старший брат. Рояль. Огромная старая библиотека, совершенно не похожая на типовые собрания книг, которые все знакомые Наде семьи получали в обмен на макулатуру. Просторный изобильный дом со множеством удивительных вещей – не купленных недавно в магазине, а кем-то сохраненных, накопленных, хранящих тепло множества рук и взглядов: ходики, мебель, чашки с блюдцами, самовар. Все это было Наде в диковинку.
Стиль и распорядок дома Зарницких отличался от того, к чему она привыкла в своей семье. Удивительные профессии Светкиных родителей, казалось, бросали некий благородный отсвет и на их повседневность. Они говорили, одевались, смотрели и даже ели не так: стол на веранде сервировали уже к завтраку, и профессор выходил к столу в свежей сорочке, а Любовь Николаевна – в экзотическом, похожем на сценический костюм шелковом халате. А могла и вовсе не выйти, если накануне был спектакль или если навалилась хандра, – тогда поднос с завтраком относили в ней в спальню.
Сложный, продуманный и консервативный быт семьи Зарницких полностью несла на себе Лидия Ильинична, которую все, кроме матери семейства, звали просто Лидочка. Тихая и крепкая, с туго причесанными волосами и неприметным крестьянским лицом, она была сразу всюду и нигде в особенности, но стоило профессору хватиться карандаша или бумаги, Любови Николаевне – почувствовать мигрень, а детям разбить коленку, Лидочка вырастала словно из-под земли, готовая помочь. Профессор и дети носили связанные ею свитера, носки и шапки, Любовь Николаевна куталась в рукодельные ажурные шали, напоминающие морозные узоры на зимнем стекле, а из кухни большого дома с утра до ночи доносились восхитительные запахи, от которых у Нади, выросшей на сосисках с горошком, разыгрывался зверский аппетит.
Старший сын Зарницких Володя уже в шестом классе определился с призванием. Он, как все нормальные мальчишки, задирал сестру, гонял на велике с друзьями и любил купаться в Кратовском пруду чуть ли не круглый год, но мог часами возиться со сборником каких-то головоломных задач и упражнений и периодически звонил в Москву, чтобы обсудить что-то запредельно умное с другом отца, заметной фигурой на механико-математическом факультете университета. Володина нога во время этих звонков отбивала нервную дробь на деревянной половице, а голос звучал взволнованно: «Да, да, и я думал об этом решении, но немного не докрутил, спасибо большое, Иван Никитич!» И длинные смуглые пальцы шелестели страницами блокнота, в который Володя быстро-быстро записывал что-то карандашом.
Глава семьи, видный востоковед Михаил Степанович Зарницкий дважды в неделю ездил в Москву читать лекции, а в Кратове жил по своему графику, встречаясь с семьей в основном во время трапезы. Он всегда вставал очень рано и подолгу ходил пешком – говорил, что на ходу ему лучше думается. Ради его завтраков Лидочка поднималась чуть ли не на рассвете, и это не раз обсуждалось:
– Лидочка, ну зачем ты так хлопочешь, ну какие пироги на завтрак! Я прекрасно обойдусь бутербродом, – смущенно ворчал профессор.
Но Лидочка была непреклонна. Утром Михаила Степановича всегда ждал завтрак, сделавший бы честь «Книге о вкусной и здоровой пище», которую Лидочка уважала превыше всех других находившихся в доме изданий.
Невероятная красавица Любовь Николаевна – изящная, тонкая, среднего роста, с великолепными черными волосами и газельими глазами – такого сервиса не удостаивалась. Впрочем, ей были не особенно нужны Лидочкины гастрономические заботы: она блюла фигуру и ела как птичка, а рваный распорядок ее жизни исключал возможность торжественных домашних ритуалов. Любовь Николаевна пела в прославленном музыкальном театре со сложнопроизносимым названием, была примой, украшением сцены и светской звездой. Труд, которому посвятила себя жена профессора, со стороны выглядел нарядной праздностью: она пристально следила за модой, постоянно ездила к порт нихам, косметологу и парикмахеру, посещала выставки, много читала и регулярно выезжала на гастроли за границу. Несмотря на сияющую молодость – Любовь Николаевна была сильно младше мужа и родила детей в совсем юном возрасте, – она уставала от репетиций и спектаклей и часто оставалась ночевать в московской квартире. В такие дни Лидочка была по вечерам суровее обычного и с особенным тщанием кормила и загоняла спать детей, мать которых «носит неизвестно где».
На общем фоне своей яркой семьи Света выделялась отсутствием особых дарований: немного играла на фортепиано, немного пела, занималась языками и рисованием, но все как бы не всерьез, между прочим. Профессор, глядя на дочь, слегка недоумевал, но в принципе верил, что с годами та найдет свое призвание. Любовь Николаевна попыталась было выделить и развивать какую-то одну сферу интересов дочери, но быстро сдалась, осознав, что здесь нужен постоянный контроль и деятельное участие, – а у нее был театр, она не могла так отвлекаться. Лидочку же, которая фактически и растила обоих детей, это мало волновало: лишь бы были сыты, здоровы и приносили из школы нормальные оценки.
Надя относилась к Зарницким с восхищением: и к дому, и к саду, и к профессору с Любовью Николаевной, и к Лидочке, а самое главное, к Светке. Она была благодарна судьбе за то, что соседская девочка, растущая в такой невероятной, почти сказочной обстановке, которой не скрываясь завидует бабушка Галина Дмитриевна, все же не настолько талантлива, как ее родные. Ведь тогда шансов на нормальную дружбу просто не было бы. Светкина условная обычность стала мостиком, связывающим прозаичный и недобрый мир Надиного детства с тем миром, в котором она мечтала оказаться.
Дача, которую арендовали Семеновы, находилась на соседней улице от дома Зарницких, буквально за углом, но обстановка на ней была самая аскетичная. Надина бабушка признавала только одно украшение – букеты. Пышные охапки сезонных цветов, чаще всего самых простых полевых, неизменно стояли в вазах, специально привезенных из Москвы. В остальном же излишеств не было: простая еда, простые принципы, простые разговоры.
– Без труда, Надя, не вынешь и рыбку из пруда, – приговаривала бабушка, глядя, как Надя, согнувшись и припадая на тощие коленки, моет и без того чистый пол. – Ты по половице три, по половице! Не шоркай тряпкой туда-сюда, веди ровней! Вот вырастешь, получишь хорошую профессию, вый дешь замуж, будешь трудиться – тогда и жизнь проживешь счастливо.
Галина Дмитриевна ни один разговор с внучкой не могла завершить без «морали». А у Зарницких с детьми говорили о книгах и выставках, концертах и спектаклях и никто не читал нотаций. Пару раз в присутствии Нади Михаил Степанович повышал голос на сына, но это происходило так естественно и спонтанно, что совершенно не задевало никого из участников ссоры. И лишь однажды Надя, тихонько войдя в гостиную Зарницких, увидела, как ее подругу воспитывают. Великолепная красавица Любовь Николаевна, сценически жестикулируя, говорила Светке:
– Светлана, ты должна понимать: чтобы прожить жизнь не зря, нужен талант. Ты ничего не добьешься, если будешь скакать, как блоха, и переключаться с одного на другое. Посмотри на меня, я занимаюсь вокалом ежедневно по многу часов, соблюдаю режим и благодаря этому имею ведущие партии в репертуаре. Посмотри на отца, который ежедневно работает над лекциями и книгами. Посмотри на брата, наконец: у Володи прекрасные математические способности, и он их развивает. А ты? Чего ты можешь добиться в жизни, если постоянно бросаешь одно и затеваешь другое?
Лидия Ильинична, стоявшая у боковой стены со скрещенными на груди руками и сжатыми в узкую полоску губами, мрачно смотрела на эту сцену и наконец решила ее прервать:
– Так, Фоня, ты слышала, что мать сказала? А теперь пойдем. – И показала рукой на выход из гостиной.
Имя «Светлана» она использовала, только когда сильно сердилась на девочку, а в обиходе называла ее странным сочетанием слогов – уменьшительным от церковного «Фотиния».
Любовь Николаевна, слегка обескураженная внезапным вмешательством публики, замерла с рукой в воздухе, не завершив красивый плавный жест. Она терпеть не могла эту простонародную кличку –
– Да, идите. Мне надо заниматься. – И, повернувшись к роялю, стала перебирать лежащие на нем ноты.
Надя тихо проскользнула через комнату в ведущий на кухню коридор и уселась за стол, где уже хмурилась Светка.
– Ты ее не слушай, – веско сказала Лидия Ильинична. – Талант не каждому дается. И без него можно достойно жизнь прожить. А вот что от одного берега к другому тебя носит – это и правда непорядок. Какое-то направление нужно.
На кухонной скатерти в «деревенский», по определению Любови Николаевны, цветочек уже появились тарелка с пирожками, две кружки с дымящимся чаем и вазочка с конфетами.
– Ну да, им легко говорить, – злобной скороговоркой проговорила Света. – А мне что делать, если я не певица и не математик и никак не пойму, чем заняться в жизни?
– Сердце свое слушай.
Девочки переглянулись. На их взгляд, Лидочка выражалась чересчур расплывчато.
– А если мое сердце хочет только гулять и книжки читать? – хмыкнула Светка.
Издалека доносились вокализы, пропеваемые хрустальным голосом оперной примы.
– Значит, гуляй и книжки читай. – Лидочка достала большой таз, в котором обычно замешивала тесто, и теперь искала в шкафчике новый пакет с мукой, и голос ее звучал рассеянно.
– И в этом будет смысл моей жизни? – Светка уже улыбалась, но лицо ее выражало сомнение: маловероятно, что Любовь Николаевна одобрит такой вариант.
– Ты, главное, живи. Бог тебе, Фоня, дал жизнь, чтобы жить, а не чтобы мучиться. Каждый день живи – вот тебе и смысл.
Света закатила глаза и состроила гримаску, и Надя подавилась смехом. Лидочка, словно очнувшись от своего философского забытья, повернулась к столу и скомандовала:
– Так, чай выпили? Марш гулять! Некогда мне тут с вами. – И сыпанула в серое крапчатое брюхо большого таза тяжелое облако муки.
– Слушай, а кто она вам? – как-то спросила Надя подругу, выслушав очередную дозу ворчливых фантазий Галины Дмитриевны, которой не давала покоя фигура Лидочки.
Надина бабушка испытывала к соседям смешанные чувства: с одной стороны, уважение к достатку, стабильности и благородству занятий, с другой – некую классовую ревность. Что это за дела – в наши дни иметь прислугу?
– Не знаю. Домработница, наверно.
– То есть она зарплату получает? – уточнила Надя.
– Ни разу не видела. Отец ей, конечно, дает деньги на хозяйство. Она почти всем распоряжается, а себе и не покупает ничего. Пальто раз в пять лет, – равнодушно ответила Света. – А что?
– Да так, ничего. Просто необычно. Все как-то по-другому живут: ну там мама, папа, дедушка с бабушкой, дети. А так, чтобы с домработницей еще, я не встречала, – объяснила Надя.
– Ну да, наверно. Но она же как член семьи. Папа говорит, Лидочка его растила с детства. Служила с дедушкой на фронте, потом поселилась прямо здесь и всю жизнь живет.
– Зыкинско. Такая дополнительная бабушка с пирожками, – улыбнулась Надя.
– Ага, – задумчиво подтвердила Светка. – Своих детей нет у нее, вот и растит нас.
Надя бы дорого дала, чтобы в ее семье была своя Лидочка – домовитая, выдержанная, заботливая и, главное, умеющая все вокруг упорядочивать и пресекать любые раздоры хирургически коротким и быстрым вмешательством. Этот навык слабообразованной и никогда не читавшей психологических книжек Лидии Ильиничны был чем-то вроде магической способности: возник ниоткуда, затруднений не вызывал, а пользу приносил немалую.
Напряженность Надиной роли в вечном конфликте поколений могут понять только те, кто вырос в подобных семьях, пронизанных электрическими токами взаимной неприязни. Бабушка едва терпела маму и не упускала случая сурово ткнуть указующим перстом: вот это эгоизм, это – легкомыслие, а это просто неприлично. В глубоком детстве, поглощенная неустанным трудом по освоению речи, ходьбы и мелкой моторики, Надя этих выпадов почти не замечала. Научившись понимать слова, она стала обижаться за мать, плакала и пыталась защищать Марину, чем злила бабушку еще сильнее. Но когда бури взросления властно потребовали выбрать себе спарринг-партнера из мира взрослых, Надя почти с облегчением встала на бабушкину сторону. Добра и ласки там не было, зато имелись понятные правила игры – и, соблюдая их, она могла попробовать создать себе нормальную, как у людей, биографию.
Вошедшую в подростковый возраст Надю злил богемный неуют на Плющихе, частые сборища необычно одетых людей, подчеркнутое небрежение матери стандартными обязанностями: проверить дневник, приготовить еду, отругать, в конце концов. Марина занималась в основном собой и не скрывала, что летние месяцы, которые Надя проводит на даче с бабушкой, для нее становятся временем желанного отдыха. И это было еще обиднее на фоне идеальной семьи Зарницких, где взрослые занимались куда более возвышенными делами, нежели Марина, но при этом не забывали обеспечить детям и упорядоченный быт, и внимание, и стабильность. Отстраненность и непутевость матери ранили Надю почти до слез, и лето, проводимое в Кратове, где дома царила пусть суровая, зато понятная бабушка, а на соседней улице – восхитительные Зарницкие, у которых разрешалось пропадать целыми днями, а иногда и ночами, – да, лето было лучшей частью ее девичьей жизни.
Светка достаточно скептически отнеслась к Надиному плану выйти замуж на втором курсе, да еще и за одноклассника по художественной школе Вадьку Невельского, с которым они были знакомы с двенадцати лет.
– Куда ты спешишь? Тебе обязательно надо за него замуж?
– Свет, я люблю его. Он из хорошей семьи, стабильной, не то что у меня дома с Мариной. Мы рисуем оба, понимаем друг друга с полуслова. Я семью хочу.
– Залетела, что ли?
– Нет! – возмущенно отмахнулась Надя. – У нас все будет как положено.
– А жить где будете? У Невельских?
– Нет, что ты. У нас. Так всем проще. Мы среднюю комнату уже отдали Вадьке под мастерскую, а в моей живем.
– А Марина?
– Да что Марина? Она, как обычно, собой занята. Но говорит, что всем поможет, чем только сможет. – Надя недоверчиво вздернула правый угол рта. – Вот и посмотрим.
После свадьбы Надя перестала приезжать в Кратово. Она с головой погрузилась в созидание семьи, да и необходимость снимать дачу отпала – у Невельских была своя. Света, которая теперь жила в Москве, училась и активно тусовалась, куда-то запропала. Теперь она появлялась в заполненной хлопотами Надиной жизни необязательным пунктиром, а потом и вовсе исчезла, уехав за границу до нынешней весны, когда умерла бабушка Галина Дмитриевна.
Если люди дружат всерьез, то и двадцать лет спустя, встретившись, продолжают разговор с того места, на котором расстались. Происшествия, случившиеся за долгую жизнь, не меняют человеческой сути. Друг детства видит во взрослой солидной даме все ту же сметливую соседку по парте, которая давала списать математику, а в прошедшем огонь и воду суровом дядьке за сорок – предмет тайного обожания всех девочек класса.
Света вернулась и опять, как в детстве, стала для Нади глотком свежего воздуха. Сбежать от неприятностей последней весны именно к ней, именно в Кратово было удивительным подарком судьбы.
«Без Светки я бы пропала, наверно, – размышляла Надя, мчась в любимой машине по вечернему шоссе. – Я могла бы, конечно, сбежать от Вадима в Сокольники, но это было бы совсем не то. Все осталось бы по-прежнему: ездила бы каждый день на работу, вечерами скучала… Рисовать там невозможно. Глядишь, через неделю и вернулась бы, просто по инерции. Другое дело Кратово…»
Это лето, наполненное разговорами об искусстве, общением с детьми и художниками, чтением и рисованием, которое она забросила еще в юности, стало и отдушиной, и отрезвляющей пощечиной для Нади. Она наконец взглянула на последние двадцать лет своей жизни как будто со стороны – и теперь не понимала, как продержалась так долго без капли творчества, в суровой упряжке «солидной» работы и брака, который, конечно, начался с юношеской любви и страсти, но постепенно закоснел и стал рутиной. Это только в романах супруги сочатся нежностью до гробовой доски. В реальности после пары десятков лет, проведенных вместе, хорошо, если хватает энтузиазма на совместное селфи. Если бы успех пришел к Вадиму раньше… Хотя какой смысл думать об этом сейчас? Главное в другом. Когда Надя наконец захотела понять, что же нужно ей самой, – ответ пришел на удивление быстро. Надю по-прежнему тянуло на ту дорогу, с которой она свернула в юности.
Знаменитый психиатр несколько лет твердил ей: «Чтобы победить клептоманию, нужно полностью изменить жизнь, снизить уровень стресса». Это казалось невозможным, пока она не достигла дна. И вот спустя всего полгода после того, как за ней лязгнула дверь КПЗ, жизнь действительно изменилась. И что самое интересное, выиграла от этого не только Надя – выиграли, похоже, все. Она перестала обеспечивать семью – и у Вадима, как по мановению волшебной палочки, вдруг появились предложения. Леша, мечтавший и поскорее повзрослеть, и увидеть мать более счастливой, радовался за нее вполне искренне, а в бытовом плане устроился мгновенно. Сама Надя, словно напоенная кратовским светом, ароматами сада, красок и дождя, снова стала собой. Такого чувства свободы у нее не было, пожалуй, никогда. Только порой мешала назойливая мысль: «Все же я замужняя женщина… Странно так жить…»
Надо что-то решать с их браком, но что? Надя крутила и так и эдак, но не могла ответить. Даже если у Вадима ничего не было с Ленкой… Лучшая подруга, какая пошлость, господи… И пусть он правда ей не изменил, прежние отношения все равно невозможны. В Наде как будто что-то надорвалось. Ей хотелось если не романтической любви, то хотя бы легкого трепета, веселья, искреннего взаимного интереса. Нельзя же жить, как роботы, – пашут рядом, каждый по своей программе, а связывает только быт. Многие так и живут, даже не задумываясь, как это страшно – функционировать без настоящей близости, любви и тепла, да еще в те годы, когда все долги розданы и можно пожить для себя – хоть немного, пока не наступит грозная и тяжелая старость.
Надя точно знала, что брак в последнее время (кстати, интересно, какое: три года, пять, десять?) не приносил ей счастья. Было тягостно думать о возвращении в старые рамки, пусть даже внешне вполне симпатичные: спокойный уютный дом, приличная работа, муж, с которым знакома сызмальства, ее первый мужчина. И единственный. Надя хмыкнула: «Вот вроде бы я современная женщина, а прожила всю жизнь с одним-единственным мужиком. Ни тебе измен, ни разводов – состарюсь, даже вспомнить нечего будет». Развеселившись от этой мысли, она начала прикидывать, с кем могла бы закрутить роман… И ничего не придумала. Вадим заслонил собой весь горизонт – может, и правда попробовать восстановить то, что еще не до конца разрушено?
Сейчас ясно одно: кратовская передышка заканчивается.
«Вот провожу маму и буду думать всерьез», – решила Надя, подъезжая к воротам кратовского дома.
Глава 14
– Ну, как прошло?
– Все хорошо, Светик! Так все хорошо… Я и не верила, что так может быть. – Надя устало улыбалась и смотрела на подругу светло и растерянно.
– А я не сомневалась, что все так и будет! Она же твоя мать. И ты теперь сама мать. Вы просто обязаны были помириться! – Света крепко обняла Надю, и та благодарно потерлась носом о крепкое плечо подруги.
«Духами не пахнет», – отметила она машинально.
– Ну и как там Марина?
– Да отлично. Хорошо выглядит, бодрая. Устала, конечно, с дороги, но еще ждет сегодня вечером свою Ларису.
– Сильно изменилась?
– Поправилась немного, но вообще я ожидала, что она будет выглядеть старше. А ей навскидку ну лет пятьдесят пять, наверно. Стриженая, аккуратная, в общем, типичная европейская женщина. И такая, знаешь, спокойная-спокойная. Мудрая… Совсем не похожа на вертихвостку, как ее бабушка все время называла. Может, остепенилась.
– Ой, да брось. Галине Дмитриевне угодить можно было, только если по струночке ходить. Марина – нормальная живая женщина, просто, чтобы это понять, надо было самой вырасти.
Они перебрались в гостиную, чтобы выпить ритуальную вечернюю кружку чая, и только тогда Надя обратила внимание, что на крышке рояля что-то белеет.
– Свет, что это там?
– А, это… Представляешь, нашла крылья! На ангельские похожи, правда? – Света подошла к инструменту и взяла в руки большие бумажные крылья, связанные между собой крестом из тонкой бельевой резинки. – Смотри, вот так надеваются.
Быстро просунув руки в петли резинки, Света сделала несколько медленных шагов туда и сюда, а потом замерла с торжественным выражением на лице. Надя прыснула:
– Свет, ну ты даешь. Как в детсаду на утреннике!
– Точно! Только не в саду, а в школе. У нас был спектакль, я играла лебедя, и Лидочка мне смастерила эти крылья. Ну, белое платье еще, носочки, чешки, все как положено.
Надя смотрела на подругу с нежностью:
– И где ты это нашла?
– Да забралась сегодня на чердак, искала новый реквизит вам для натюрмортов. – Света подошла к дивану и повернулась к Наде спиной. – Помоги снять.
Бумажные перья, аккуратно вырезанные из обычной писчей бумаги и наклеенные рядами, кое-где сохранили следы карандаша. Мелкие пятнышки старого пожелтевшего клея прятались в пышной сухой бахроме, а резинка, которую Надя аккуратно сняла с широких плеч своей взрослой подруги, стала жесткой от времени.
– А что за спектакль был?
Поделиться книгой: