Забытые крылья

К моменту, когда Марина миновала паспортный контроль и вышла в просторный холл, где толпились встречающие, ее голова была пустой и гулкой от напряжения. Машинально передвигаясь, она ни о чем не думала и казалась совершенно потерянной. Но взгляд мгновенно выхватил из толпы родное лицо.

Надя стояла, напряженно замерев, взъерошенная и хрупкая, и ее глаза на худом лице казались совершенно огромными. Стараясь не задохнуться от мгновенно поднявшейся внутри огромной теплой волны, Марина быстро подошла к дочери и крепко обняла ее, зарывшись носом в светлые стриженые волосы.

– Моя девочка…

– Мама, – глухо отозвалась Надя, и ее внезапно забила крупная дрожь.

– Все хорошо, родная. Все очень, очень хорошо. – Марина мерными движениями гладила дочь по спине. – Теперь мы вместе.

– Мамочка, прости, – бормотала Надя, зарывшись в шарф матери. – Прости меня, пожалуйста.

– Надюша, девочка, все хорошо. Я с тобой, я здесь. Никто не виноват. Никто, слышишь? Все хорошо.

Кто-то задел Марину плечом, проходя мимо с тяжелым чемоданом. Нетерпеливо и громко крикнул уставший от перелета ребенок, на которого нервная мать пыталась надеть кофточку. Неизменный шереметьевский извозчик попытался обратиться к Наде с вечным вопросом: «Такси до города не желаете?» Но внутрь кокона, где завершалась их разлука, не проникало ничего. Они, казалось, в этот момент даже дышали каким-то особым воздухом. Наконец-то дышали.

Глава 11

«Как просто это оказалось, – размышляла Марина, любуясь дочерью. – Легко и просто. Будто и не было никогда ничего плохого между нами. Мама и дочка, все так естественно и правильно… А как же я боялась…»

Она потянулась, с наслаждением чувствуя расслабление в плечах и в коленях, оживающих после самолетной скованности.

– Так, и куда же ты меня везешь? – Марина удивилась беззаботному и звонкому звучанию своего голоса.

После встречи в аэропорту у обеих появилось ощущение, как летом после грозы: дочиста промытая, новая легкость, радость и ясность.

– В Кратово, если ты не против. Я теперь там живу. – Надя улыбалась и слегка щурилась от августовского солнца, легко маневрируя в потоке машин на выезде с парковки у Шереметьева.

– Почему в Кратово? Я ведь не в курсе, расскажи.

– А, ну так я же ушла от Вадима. – Надя не повернула головы к матери и слегка сдвинула брови, но голос остался спокойным и уверенным. – Еще весной.

– Вот так новости, – Марина хмыкнула и покачала головой, впрочем, без всякого осуждения. – А почему?

– Слушай, это долгий разговор… – Надя сделала паузу, но, поскольку мать молчала, в конце концов продолжила: – Ну, в общем, он взял кредит. И заложил квартиру. Я узнала, уже когда начали звонить коллекторы. Это все было ужасно неприятно, но я выкрутилась, продала его работы, нашла деньги – а потом вдруг поняла, что устала. И уехала.

Надя напряженно ждала следующего вопроса, но он оказался неожиданно легким:

– И что, ты там снимаешь, в Кратово?

– Ой, да ты ведь не знаешь, мам! – Надя обрадованно улыбнулась. – Там же Светка. Света Зарницкая, помнишь ее?

– Ну конечно, я помню Свету Зарницкую! Но она ведь жила во Франции?

– Во Франции, потом в Бельгии, но как раз в конце прошлого года она вернулась, сделала на их старой даче шикарный стильный ремонт и организовала там пансион для художественно одаренных детей. Такой, знаешь, классный – уютный и с хорошей программой. Ребята у нас живут, как в пионерском лагере: кто-то пару недель, но большинство прямо с июня до августа. У нас и пленэры, и всякие лекции, и приглашенные художники дают уроки.

– И ты теперь там работаешь?

– Ага, я там что-то вроде воспитателя с функциями художника. Вывожу детей на пленэры, занимаемся в домашней студии, сама немного рисую. Ну и периодически езжу в свою страховую. Светка не может много платить, так что совмещаю.

– А Леша? Остался с отцом?

– Леша почти сразу после моего ухода переехал к своей девушке, Маше. Ему удобно, она недалеко от университета живет.

– Что за девушка?

– Ой, мам, не знаю, – слегка нахмурившись, ответила Надя. – С виду вроде хорошая. Лешке нравится. Немного не нашего круга. Богатая провинциальная куколка. У нее отец занимается каким-то бизнесом около нефтяной трубы, переехал в Москву не так давно. Но я Лешу аккуратно расспросила – жениться он пока не собирается, так что я не особо переживаю. Девушка и девушка. Живут, и ладно.

– Хорошо быть мамой мальчика, – иронически заметила Марина, и Надя улыбнулась:

– Для меня сейчас главное, что она его от учебы не отвлекает. Он прошел практику в полиции, теперь вот на третий курс пойдет. Появляются иногда в Кратово, она все глазами хлопает и говорит: «У вас такая интересная, творческая семья», – Надя смешно передразнила модную манеру растягивать гласные и повышать интонацию к концу фразы, и Марина захихикала.

– Ну, похоже, девушка тебе не очень. А что Вадим?

– О, у Вадима все отлично. Ну представь, после стольких лет наконец первая персональная выставка. Галерея небольшая, но приличная. У него теперь даже агент есть, и говорят, что перспективы хорошие, – Надя говорила о муже отстраненно, будто о старом, но не слишком близком приятеле.

«Волнуется», – поняла Марина.

– Он на Плющихе живет?

– Ага.

– Один? – безразлично спросила Марина.

– Говорит, что один, – в тон ей ответила Надя.

– А на самом деле?

– На самом деле я не знаю, мам. Но он постоянно ездит в Кратово, уговаривает вернуться. Похоже, правда этого хочет.

– Надь, слушай… – Марина вдруг заговорила живо и доверительно, будто хотела обсудить какой-то секрет. – А ключи от Сокольников у тебя с собой?

Надя отвлеклась от дороги и взглянула в лицо матери. Никакого подвоха. «Господи, как же давно я ее не видела. Я и забыла, как с ней на самом деле легко!»

– Да, мам, с собой. А что? Хочешь туда?

– Хочу.

– Светка нас ждет в Кратово… – сказала Надя без особой убежденности.

– А можно я сегодня побуду там? Мне все-таки хочется прийти в себя. Может, вечером Лариска ко мне заглянет на часок. А завтра после вернисажа поедем в Кратово, я там пробуду еще целое воскресенье, а в понедельник улечу.

– Мам, ну о чем разговор! Конечно, можно! Сейчас мы просто съедем с «трешки» и через полчаса будем там. Если ты уверена.

– Я уверена, Надя.

Глава 12

После смерти Галины Дмитриевны квартира в Сокольниках пустовала. Леша, которому это жилье предназначалось семейными планами, прекрасно себя чувствовал в современном обиталище своей подружки. Надя иногда приезжала в бабушкину квартиру, чтобы приглядеть, но ночевать оставалась редко: ей гораздо лучше дышалось в Кратове, да и занятия с детьми начинались с самого утра. Поэтому после беглого осмотра и проветривания Надя уезжала за город, тем более что всегда любила рулить в то время, когда Москва залита мягким светом вечерних огней.

Марина сняла кроссовки и медленно, оглядываясь, прошла вглубь квартиры, в которой она выросла и откуда сбежала при первой возможности. Безликая мебель не несла никакого отпечатка истории семьи. Все как у всех, под копирку: мебельная стенка, бежевый диван, занавески нейтральных оттенков. Картинки на стенах – тоже стандартные. Трудно найти деталь, которая рассказала бы о тех, кто жил здесь, дышал, страдал и радовался – и в свое время ушел, надеясь на неопределенный «свет в конце тоннеля» и след в чужой памяти.

– Мне мама звонила незадолго до болезни. Что-то говорила о церкви, – произнесла Марина, глядя на коллекцию небольших глянцевых иконок и несколько книг в мягких обложках с названиями, написанными славянской вязью. – Она стала верующей, да?

– Трудно сказать, насколько это было серьезно. Может, ей просто не хватало общения, – откликнулась Надя. – Знаешь, сейчас ведь все пожилые люди верующие. Как в свое время все были коммунисты и атеисты. Для них церковь – как клуб.

– На самом деле не знаю. В Чехии совсем по-другому. Там к религии относятся очень спокойно. Хотя есть православные храмы, и я слышала, что некоторые русские соблюдают обряды. Ты не разбирала вещи после бабушки?

Надя смотрела на мать и не находила себе места от неловкости. Ведь это по ее вине Марина не попрощалась с Галиной Дмитриевной. Марина тогда как чувствовала, что конец близок, – звонила Наде ежедневно, по несколько раз. Но в те дни на Надю навалилось одновременно столько проблем, что ей казалось: добавь сюда еще общение с Мариной, и все, она не выдержит, сойдет с ума. Надя не считала мать человеком, способным помочь, и на фоне всех неприятностей легко убедила себя, что той даже лучше не прощаться, не приезжать на похороны – «только деньги тратить», как часто говорила покойная Галина Дмитриевна. Они ведь не любили друг друга и никогда не ладили – по крайней мере, она не помнила, когда между Мариной и Галиной Дмитриевной был мир. И Надя решила, что прощаться им смысла нет.

«Как я могла? Что за жестокость, господи», – покаянно думала она.

– Мамуль, она записку оставила. Там были ее подружки перечислены, с телефонами и распоряжениями, что кому отдать. Что-то по мелочи. Одной шаль, другой – какие-то старые альбомы. Третьей бабушка завещала шубу, но это прям в проблему превратилось: та ни за что не хотела брать, говорила, размер не мой, и зачем мне вообще вещь от мертвого человека. Как-то глупо вышло. А в остальном все как было, я не трогала ничего. Ну, только цветы забрала в Кратово, здесь о них некому заботиться.

– Ладно, я потом посмотрю. Я останусь здесь сегодня, завтра на кладбище съезжу, а потом с тобой на вернисаж. Да? – Марина устало выдохнула и села рядом с Надей на диван. – Что-то я не соображаю сейчас ничего, слишком много эмоций, видимо. Но я рада, что все так вышло.

– Как?

– Что ты приехала, встретила меня. – Марина уже улыбалась. – Что я здесь. Что завтра всех увижу. Ведь увижу?

– Ну, меня точно увидишь. Вадима и Майю Васильевну тоже.

– О-о-о-о, – иронически протянула Марина. – Майя Васильевна! Вот уж радость-то, да. Надо будет накраситься хотя бы, чтоб ее не нервировать.

Надя хихикнула и продолжала:

– Лешка, наверно, прямо в Кратово явится. Или завтра, или в воскресенье. В воскресенье вообще там планируется большой сбор, все приедут тебя повидать.

– А в понедельник я полечу домой… Надя, погоди. У меня же есть для тебя подарок.

– Мам, ну что ты, зачем? Ты для меня главный подарок!

Надя заволновалась. У нее в сумке тоже лежал подарок для Марины, но она снова боялась, что неправильно выбрала, что он не понравится и будет некстати.

– Тихо-тихо, я привезла, и я тебе его вручу. Не волнуйся, ничего особенного. Так, безделушка. – Марина покопалась в дорожной сумке и вытащила небольшую коробку из плотного белого картона. – Открой.

Пальцы почему-то дрожали, но Надя в конце концов справилась и с коробкой, и с несколькими слоями плотно намотанной пленки – и через минуту держала в руке невесомый и хрупкий хрустальный колокольчик.

– Позвени! – как маленькой, велела ей Марина.

Надя послушно качнула колокольчик, и длинный прозрачный звон наполнил старую квартиру. Она удивленно и радостно подняла глаза на мать:

– Мам! Колокольчик?

– Да, слушай, я расскажу. Я ведь периодически все это время приезжала в Россию.

Надина улыбка мгновенно погасла, но Марина не позволила перебить себя новыми извинениями – положила ладонь на дочкину руку и продолжила:

– Так вот, в какой-то момент мы с моими девчонками поехали на пару дней в Новгород. Не в Нижний, а в Великий, который на севере. И там у нас был чудесный экскурсовод. Ты же знаешь, я сама в Праге провожу экскурсии, так что могу судить об уровне. Кандидат исторических наук, очень грамотная и влюбленная в свой город женщина. Ну, в Новгород легко влюбиться. Там все подлинное, совершенно удивительная, живая древность. И во время прогулки по Детинцу она рассказала, как новгородскому колоколу возвращали голос.

Наде казалось, она снова стала маленькой девочкой, которая слушает мамину сказку. Только мать может подарить это ощущение, даже когда тебе уже за сорок и ты сама прошла все тревоги материнства и давно отвыкла от того, что чей-то теплый голос увлекает тебя далеко-далеко…

– Колокола ведь очень тяжелые, они весят много тонн, – Марина говорила размеренно и плавно, тем завораживающим, древним тоном, которым все матери мира рассказывают детям сказки. – К тому же они очень ценны – и в прямом смысле, как дорогостоящий предмет, и в символическом: ведь колокол – это голос города. Поэтому с давних времен, когда мужчины уходили воевать, а враг подходил к городу, колокола спасали – от воровства, переплавки, осквернения. И спасать приходилось тем, кто оставался дома: слабым женщинам, старикам и детям, у которых хватало сил только на то, чтобы спустить колокол с высокой звонницы и закопать в землю. Но беда в том, что, когда колокол лежит в земле, с ним начинают происходить всякие неприятные процессы: металл под собственным весом расслаивается, и даже совершенно нормальный с виду колокол теряет голос.

– Ого! Я не знала!

– Да, меня саму это поразило. Я, конечно, слышала, что есть такая специальность – кампанология, наука о колоколах. Но без подробностей. Так вот. Новгородский колокол, который спрятали от фашистов в августе сорок первого года, долго пролежал в земле, – продолжала Марина. – И когда его наконец достали и вернули на звонницу, первый извлеченный из него звук был ужасным. Глухой, надтреснутый – у тех, кто слышал его, слезы навернулись на глаза. Многим показалось, что колокол умер, что его голос никогда больше не прозвучит над Новгородом. Но постепенно, в течение многих месяцев, кампанологи его будили, уплотняли и восстанавливали пострадавший металл, каждый день понемногу звоня в колокол. Это называется «раззванивать». И голос вернулся.

– Как красиво, мам, – задумчиво сказала Надя.

– Очень. Экскурсовод нам сказала: «Если вы видите висящий колокол, подойдите и позвоните в него. Чтобы жить, колокол должен звонить». Я тогда, в Новгороде, купила себе металлический колокольчик, чтобы не забыть эту историю. А этот увидела в Чехии, на одной стеклодувной фабрике. Это большая редкость – там чудесные мастера по стеклу, но колокольчики они почти никогда не делают. Я когда его увидела, сразу поняла, что он для тебя, Надюша. Я хочу, чтобы твой голос вернулся и всегда был с тобой.

Надя снова задумчиво позвенела колокольчиком, а Марина вдруг без всякой связи с предыдущей темой спросила:

– Знаешь, что за украшение у тебя на шее?

– Ой, нет, мам, не знаю, – вдруг испугалась Надя. – Что-то не так?

– Все так, – Марина улыбалась. – Эту штучку мне твой отец подарил много-много лет назад. Ты как чувствовала.

– Боже мой, мам… Сколько же всего сегодня произошло. У меня в голове уже не укладывается. Отец… Я ведь его никогда не знала.

– После того, как ты родилась, мы и не виделись. А это украшение он за пару недель до родов привез из Венгрии. Сказал, что оберег. Он же был фотографом, постоянно куда-то ездил. И все, с тех пор я его не видела.

– Он еще жив?

– Если честно, понятия не имею. Я о нем уже много лет ничего не слышала.

Надя, оглушенная шквалом обрушившихся на нее эмоций, втянула голову в плечи и зажмурилась.

– Мам, скажи… А ты правда на меня не сердишься?

– Хороший вопрос… Сейчас, извини.

Марина поднялась и вышла, из ванной донесся звук льющейся воды. Надя замерла на диване. «Зачем я только спросила! Ведь все было так хорошо, она меня ни словом не попрекнула за все, что я сделала. Зачем я начала копаться? Что я хочу услышать? Что все эти годы, когда я отказывалась с ней общаться, ничего не значили? Что она не против того, что лишилась дочери и внука? Что простила мне свои попытки наладить контакт, эти новые замки на Плющихе, это забвение на много лет? Просто взяла и простила?» Пальцы снова дрожали, и Надя поставила колокольчик на столик, а потом спрятала ладони под коленками и опустила голову, разглядывая лоснящуюся бежевую поверхность линолеума.

– Ты и сама все знаешь, Надя. Ты ведь взрослая уже. И сама мать. Понимаешь, что потерянные годы не вернуть – как бы мы сейчас ни старались наверстать упущенное. – Вернувшаяся в комнату Марина теперь выглядела на все свои годы, улыбка улетучилась, и голос звучал устало. – Но ведь у меня простой выбор. Я наконец тебя увидела – и сейчас могу или начать вспоминать старые обиды, или радоваться тому, что мы снова вместе. Я выбрала второе.

Теперь Надя, не скрываясь, плакала. Слезы катились по щекам сами, и она вытирала их кулаками, некрасиво кривя рот и шмыгая покрасневшим носом.

Марина села рядом и молча положила руку на худенькую Надину спину.

– Ну все, все. Тебе еще ехать, – произнесла она спустя несколько минут, когда почувствовала, что Надя уже готова перестать плакать.

«Она всегда давала мне выплакаться, а бабушка требовала успокоиться немедленно», – вспомнила Надя.

– Мам, скажи… Почему мы с тобой такие разные? Откуда взялась эта бездна, столько обиды, столько боли? Ведь должно же быть этому объяснение?

Марина задумчиво обвела взглядом безликий интерьер родительской квартиры, горько улыбнулась и посмотрела на Надю: