Помоги проекту - поделись книгой:
В постсоветской историографии, вследствие исчезновения идеологических установок и отхода от марксистской парадигмы, изучение русско-ордынских отношений переходит на новый уровень. Помимо работ, посвященных политической истории Улуса Джучи[101] и истории русско-ордынских отношений[102], появляются исследования, рассматривающие историческое развитие Руси, Золотой Орды и отдельных «татарских» юртов с позиций формационного и цивилизационного подходов, системного анализа, а также с применением методологии социоестественной истории[103].
Также следует отметить четко прослеживающийся в работах современных историков отход от теории «монголо-татарского ига» как системы политического и экономического угнетения, якобы вызвавшего затяжной системный кризис русских земель. Опираясь на новейшие данные археологии, палеоклиматологии и других смежных дисиплин, а также проведя тщательный анализ письменных источников, ряд исследователей аргументированно оспорили тезис о монгольском нашествии как о неком катастрофическом рубеже в общеисторическом развитии древнерусской цивилизации[104].
Характерно, что вышеобозначенные точки зрения российских и украинских исследователей фактически являются аргументированным подтверждением тезиса английского историка Дж. Феннела, высказанного им несколько ранее в одной из работ, посвященных истории средневековой Руси[105].
В последние десятилетия прослеживается возрождение интереса к вопросам русско-ордынского взаимодействия на территории лесостепных регионов северной периферии Улуса Джучи в украинской исторической науке[106].
В 2010-х гг. выходит несколько работ российских историков, посвященных изучению отдельных регионов русско-ордынского пограничья[107].
Проблемам возникновения и географической локализации владений «служилых татар» и казачьих сообществ на пограничных со Степью землях ВКЛ и Московского княжества посвящены исследования И.В. Зайцева, Е.Е. Русиной и А.В. Белякова[108].
К новейшим российским исследованиям по теме русско-ордынского пограничья относятся работы Е.В. Нолева[109] и Б.Д. Ряхимзянова[110].
Получение как можно более полной и объективной картины исторического развития регионов южнорусской лесостепи в ордынскую эпоху невозможно без привлечения материалов археологических исследований и их синтеза с данными, содержащимися в нарративных источниках.
В данном контексте применение метода междисциплинарных исследований, представляющего собой синтез информации, содержащейся в письменных и археологических источниках, открывает ряд новых и перспективных направлений научного поиска.
В XX в. системному археологическому изучению подвергаются территории, составлявшие западную часть территории Улуса Джучи, включая регионы южнорусского лесостепного пограничья. По итогам этих исследований выходит ряд работ исследователей, синтезировавших сведения письменных источников с данными археологии[111].
С 80-х гг. XX в. интенсивному археологическому изучению подвергались территории Курско-Рыльского Посеймья. Результаты исследований, относящиеся к ордынской эпохе (XIII–XV вв.), нашли отражение в работах В.В. Енукова, Г.Е. Шинакова, В.В. Приймака, А.В. Зорина, А.Г. Шпилева и А.А. Чубура[112].
Результаты исследований археологических объектов тульских земель и района Куликова поля отражены в ряде работ В.П. Гриценко, А.Н. Наумова и М.И. Гоняного[113].
Значительные материал по изучению истории Среднего Подонья в XIII–XIV вв. предоставили археологические исследования, проводившиеся в 80—90-х гг. XX в. кафедрой археологии и истории древнего мира ВГУ под руководством М.В. Цыбина в Хоперско-Донском междуречье[114].
В 90-х гг. XX в. начинаются масштабные археологические исследования земель Верхнего Подонья и бассейнов притоков Дона (Быстрой Сосны, Красивой Мечи, Вязовки и др.), составлявших основную территорию Елецкого княжества. Изучению истории этого государственного образования посвящен ряд работ Н.А. Тропина[115].
Немаловажным аспектом в изучении истории регионов южнорусской лесостепи в эпоху Средневековья является проблема влияния ландшафтно-географического и климатического факторов на специфику развития изучаемых территорий. Из числа новейших исследований, посвященных вопросам влияния климатических изменений на процессы хозяйственного освоения различными этническими группами евразийской лесостепной зоны, следует особо выделить ряд работ, относящихся непосредственно к палеогеографической и палеоклиматической истории ряда регионов русско-ордынского пограничья[116].
§ 1.3. Основные источники темы
Для решения поставленных в исследовании задач был привлечен широкий круг как отечественных, так и зарубежных источников, содержащих прямые или косвенные сведения по политической истории, экономике и исторической географии Улуса Джучи и южнорусских княжеств.
Письменные источники, использованные в работе, можно разделить на несколько групп:
1. Древнерусские, включающие в себя летописи, историко-географические трактаты, духовные и договорные грамоты князей, грамоты митрополитов;
2. Западные, включающие путевые записки представителей дипломатических миссий, историко-географические сочинения, акты дипломатической переписки, нотариально-коммерческие акты;
3. Восточные, состоящие в основном из мусульманских, армянских, грузинских и китайско-монгольских исторических хроник и историко-литературных произведений, а также географических трактатов и записок путешественников.
Наибольший объем информации о событиях, происходивших на землях Южной Руси в эпоху становления административно-территориальной системы Улуса Джучи (1242— 1280-е гг.), содержит Ипатьевская летопись[117].
События, связанные с административно-территориальными изменениями в землях Курско-Рыльского Посеймья в 80-х гг. XIII в. (баскачество Ахмата), наиболее полно изложены в Лаврентьевской летописи[118].
Летописями XV в., содержащими информацию о событиях, происходивших в регионах русско-ордынского пограничья, являются Рогожский летописец, Ермолинская и Типографская летописи, а также Московский летописный свод 1479 г.
В Рогожской летописи достаточно подробно отражены события военно-политической экспансии ВКЛ в южнорусские земли, включая территорию Верховских княжеств, вплоть до бассейна Быстрой Сосны[119].
Ермолинская летопись, названная так по упоминанию в ней деятельности известного русского архитектора Василия Ермолина, была создана в конце XV в.[120]
Уваровский список московского великокняжеского летописания, обнаруженный М.Н. Тихомировым и изданный им под названием «Московский свод конца XV в.»[121], содержит уже несколько более позднюю редакцию свода 1479 г., доведенную до 1493 г.[122] Особую ценность представляет сообщение Московского летописного свода конца XV в. о широкомасштабных торговых связях Московского княжества с Большой Ордой в последней трети XV в., по сухопутному маршруту, проходившему, по всей вероятности, через пограничные земли Донского правобережья[123].
Одним из крупнейших летописных сводов XVI в., содержащих информацию о событиях второй половины XIIIXV в., является Никоновская летопись[124], составленная при дворе митрополита Даниила в конце 1520-х – начале 1530-х гг. и получившая свое название от принадлежности одного из списков патриарху Никону. По мнению А.Г. Кузьмина, сообщения Никоновского свода, относящиеся к истории Рязанского княжества XIII–XV вв., восходят к утраченному рязанскому летописанию[125]. Следует отметить, что историко-фактологический материал Никоновской летописи подвергался существенной литературной и идеологической обработке, в силу чего сведения этого летописного источника нуждаются в дополнительной перепроверке[126].
В изучении событий истории Южной и Юго-Западной Руси второй половины XIV – начала XVI в. важное значение имеет информация, представленная в ряде летописных сводов Великого княжества Литовского (далее ВКЛ).
Слуцкая, или Уваровская, летопись[127] – источник западнорусского летописания XVI в. Летопись делится на две части. В первой отражены события со второй половины XIV в. до 1446 г., происходившие на территории ВКЛ. Вторая часть – летопись общерусского характера с описанием событий 970—1240 гг. Данный летописный источник достаточно подробно описывает систему управления землями Бужско-Днестровского междуречья в государственной системе Улуса Джучи, а также содержит сообщения об изменениях административно-политического положения в таком регионе русско-ордынского пограничья, как Подолия в период литовской экспансии во второй половине XIV в.[128]
Густынская летопись, получившая название по месту своего составления (Густынский монастырь под Черниговом), была создана в начале XVII в.[129] Автор использовал древнерусские, польские, литовские, византийские и другие доступные ему письменные источники. Особую ценность в информативном плане представляют содержащиеся в Густынской летописи достаточно подробные описания событий военно-политической экспансии ВКЛ в 60— 70-х гг. XIV в. в земли русско-ордынского пограничья[130].
Определенная информация о событиях, происходивших на землях южнорусских княжеств в ордынскую эпоху, содержится в таком позднем западнорусском источнике, как «Хроника Литовская и Жмойтская», составленном в середине XVII столетия[131].
Еще одним западнорусским нарративным источником, содержащим определенную (в ряде случаев уникальную) информацию об отношениях Великого княжества Литовского (ВКЛ) с Крымским ханством и Большой Ордой в XV–XVI вв., является Литовская метрика (ЛМ). Она представляет собой собрание специфических материалов (тетрадей, книг) канцелярии ВКЛ XV–XVIII вв. с копиями документов, издаваемых от имени великого князя, рады, сеймов, а также актов дипломатической переписки крымских ханов и литовских князей[132].
Важным источником по истории земель галицкого Понизья в XIV – первой половине XV в. является свод Славяно-Молдавских летописей[133]. В частности, в данном источнике содержится уникальная информация о взаимодействии различных этнических групп (русинов, волохов, татар), населявших регион Днестровско-Прутского и Прутско-Серетского междуречий[134].
Некоторые сведения, относящиеся к истории южнорусских княжеств, содержатся в Новгородских летописных сводах[135].
Важным историко-географическим источником, содержащим информацию об административно-территориальной структуре южнорусских земель в конце XIV в., является «Список русских городов, дальних и ближних»[136]. Согласно наиболее обоснованному тезису современного украинского историка Г.Ю. Ивакина, «Список» мог быть составлен в 1396–1397 гг., когда Киприан находился в Киеве, где вел политические переговоры с литовскими князьями Ягайло и Витовтом[137]. В то же время следует отметить, что данные «Списка…» содержат ряд сведений, относящихся к более раннему времени, устаревших к моменту его создания. Так, в «Списке…» указан г. «Коршев на Сосне», тогда как уже существовавший в 90-х гг. XIV в. Елец не упоминается.
Информацию об изменениях в административно-политическом статусе пограничных районов Рязанского княжества и сопредельных с ним территорий золотоордынских улусов в конце XIV–XV в. содержат духовные и договорные грамоты московских и рязанских князей[138].
К нормативно-правовым источникам относятся также и грамоты московских митрополитов Феогноста и Алексия, обращенные к православному населению ордынского улуса, располагавшегося на землях Донского левобережья[139]. В русских источниках он обозначался как Червленый Яр. Тексты послания митрополитов фиксируют наличие на территории Среднего Подонья представителей как ордынской администрации (баскаков, сотников), исповедовавших православие, так и довольно многочисленного земледельческого населения, включая представителей знати (бояр) и духовенства[140].
Значительный объем сведений, относящихся к исторической географии лесостепного пограничья Российского государства эпохи позднего Средневековья, содержится в географическом трактате – «Книге Большому чертежу», содержащей подробное описание территории Московского царства и соседних с ним государств в XVI–XVII вв. Особую ценность представляет информация о «татарских дорогах» – «сакмах» или «шляхах», возникших в золотоордынский период и частично проходивших по территории пограничных со Степью регионов[141]. Помимо этого в «Книге» содержатся сведения о расположении ряда населенных пунктов золотооордынской эпохи, прекративших свое существование к моменту составления трактата[142].
К числу историко-литературных источников, содержащих некоторые сведения историко-географического характера о располагавшимся на границе с Ордой Елецком княжестве, а также территории ордынских кочевий в Среднем Подонье, следует отнести «Хожение митрополита Пимена в Царьград». Составленное Игнатием Смолянином по итогам поездки московского церковного посольства в Константинополь в 1389 г., «Хожение…» было включено московским летописцем в текст Никоновской летописи[143].
Определенная информация, относящаяся к вопросам административного статуса и датировки возникновения таких пограничных феодальных образований, как Елецкое княжество, владения Мансура-Кията (официального родоначальника князей Глинских), содержится в родословных книгах Росийского государства XVI–XVII вв.[144]
Ценным источником по определению административно-политического положения областей русско-ордынского пограничья в конце XIV – первой трети XV в. являются ярлыки ордынских и крымских ханов, выдаваемые литовским князьям и польским королям на управление южнорусскими землями[145]. К их числу следует отнести тарханные ярлыки хана Токтамыша (1392 и 1393 гг.), тарханный ярлык хана Тимур-Кутлуга, ярлык крымского хана Менгли-Гирея (1507 г.). Анализ этих нормативно-правовых актов позволяет более точно определить административно-правовой статус ряда территорий русско-ордынского пограничья в эпоху упадка Орды и военно-политического доминирования ВКЛ в южнорусских землях.
Из числа западноевропейских источников наибольший объем информации по административно-политическому статусу южнорусских земель в период становления ордынского государства содержится в «Истории монголов» католического священника и дипломата Иоанна де Плано Карпини[146]. Сведения о северной границе ордынских кочевий в Правобережном Подонье и присутствии русского населения в этом регионе содержат путевые записки французского дипломата Гильома Рубрука[147].
Важное свидетельство о существовании труднопроходимой границы, отделявшей русские княжества от сопредельных государств, содержится в «Книге о разнообразии мира» венецианского путешественника Марко Поло[148].
К числу используемых в работе источников также следует отнести путевые заметки европейских путешественников Амброджио Контарини и Гильбера де Ланоа, а также «Записки о московитских делах» австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна[149]. Кроме того, в исследовании использовалась информация, относящаяся к истории изучаемого региона, представленная в ряде дипломатических актов восточноевропейских государств[150].
В контексте изучения торговых путей, проходивших через земли русско-ордынского пограничья, в качестве дополнительных источников, содержащих информацию о торговых путях, истории крупнейших центров международной и региональной торговли, располагавшихся на территории Джучидского государства, автором привлекались выдержки из сборников коммерческо-правовых документов Генуи и Венеции, а также трактата флорентийского финансиста Франческо Бальдучи Пеголотти «La Pratica della Mercatura» («Практика торговли»), составленного между 1338 и 1342 гг.[151] Сведения о торговых связях и структуре товарооборота североитальянских торговых республик с Золотой Ордой и опосредованно с русскими землями содержатся в бухгалтерских книгах (массариях) XIV–XV вв. Оригиналы массариев Кафы[152] и Таны сохранились до нашего времени как составная часть архивов Банка св. Георгия Государственного архива Генуи и Государственного архива Венеции. Новейшее издание части генуэзских коммерческо-нотариальных документов в русском переводе вышло в 1998 г.[153] Торговая документация Республики св. Марка хранится в Государственном архиве Венеции. Информация из коммерческих актов и навигационных атласов Венецианской республики с комментариями представлена в работах известного российского византолога С.П. Карпова[154].
Отдельным комплексом письменных источников, содержащих информацию по истории и географии Улуса Джучи и зависимых от них государств (в том числе русских княжеств), являются сочинения мусульманских хронистов и географов.
Одним из наиболее ранних исторических трактатов, посвященных истории монголов, написанным мусульманским автором, является сочинение персидского чиновника и хрониста Ата-Мелика Джувейни. Его историческое сочинение «История завоевания мира» («Тарих-и-джехангуша»)[155], созданное в 1252/53—1260 гг., содержит информацию о внутриполитических процессах в Монгольской империи в 1240—1260-х гг. и участии в этих событиях представителей рода Джучи[156].
К ценным письменным источникам, содержащих информацию о политической истории Монгольской империи и отдельных ее частей (улусов), относится сочинение персидского историка и политического деятеля Рашид ад-Дина ал-Хамадани (ок. 1247–1318) – «Сборник летописей» («Джами ат-таварих»). В «Сборнике летописей» содержится ценная информация о событиях, происходивших в Улусе Джучи на этапе его становления[157], а также отношениях Джучидов с администрациями великих ханов[158].
Сведения, относящиеся к истории Золотой Орды последней четверти XIV в., содержатся в исторической хронике Шереф ад-Дина Йезди (1405–1447) – «Книга побед» («Зафарнаме»)[159].
Значительный объем информации географического и этнографического характера об Улусе Джучи содержат путевые записки марокканского путешественника Ибн Баттуты, посетившего территорию Золотой Орды в 1334 г., историко-географический трактат сирийско-египетского ученого и чиновника Фадлаллаха ал-Умари (1301–1349) – «Пути взоров по государствам с крупными городами» («Масалик ал-абсар фи мамалик ал-амсар»), а также ряда других ближневосточных хронистов[160].
Ряд ценных сведений по ранней истории Монгольской империи и зависимых от нее государств содержится в таком историко-литературном источнике XIII в., как «Сокровенное сказание монголов» («Монгол-ун ниуча тобчиян»)[161].
Дополнительными источниками по теме представляемого исследования является ряд армянских и грузинских исторических хроник. Некоторые сведения о ранней политической истории Золотой Орды содержатся в армянской хронике Киракоса Гандзакеци (1200/02—1271) – «История Армении», написанной в промежутке между 1241 и 1260 гг. [162] Среди грузинских источников следует особо выделить анонимный грузинский «Хронограф» XIV в. («Жамта-агмцерели»)[163]. Содержащаяся в указанных источниках информация позволяет проводить сравнительный анализ событий и фактов, относящихся к некоторым эпизодам русско-ордынских отношений.
Глава 2
Южнорусские земли в государственной системе Монгольской империи и Улуса Джучи
§ 2.1. Административно-территориальная структура Монгольской империи и Улуса Джучи в XIII – первой половине XIV в
Одним из результатов военных компаний Западного похода монголов (1236–1242) стало значительное расширение границ владений Джучидов посредством включения в состав Улуса ряда степных и лесостепных регионов Западной Сибири, Южного Приуралья, Нижнего и Среднего Поволжья, а также обширных территорий половецких и гузских кочевий от Яика до Дуная.
Появление на границах Руси нового государства имперского типа привело к значительным изменениям административно-территориального характера, затронувшим прежде всего южнорусские земли. Для понимания причин и характера обозначенных изменений представляется целесообразным рассмотреть вопрос о специфике формирования административно-территориальной структуры Монгольской империи и Улуса Джучи.
Основным принципом административно-территориального деления империи Чингисхана, а также чингизидских государств, возникших после ее распада, являлась улусная система, в соответствии с которой подвластные Чингизидам земли делились на отдельные области-улусы.
Согласно информации, содержащейся в «Сокровенном сказании», территориальная структура Монгольской державы впервые была утверждена личным постановлением Чингисхана на Ононском курултае (1206 г.). Основатель государства разделил подчиненные ему на тот момент территории племенных кочевий на собственно ханский домен и ряд административно-территориальных округов (улусов), управление которыми было поручено его ближайшим сподвижникам и родственникам (матери, дяде, братьям, сыновьям)[164].
Следует отметить, что размеры родовых владений Чингизидов не являлись постоянной величиной на протяжении всей эпохи существования монгольских государств и изменялись в результате военных компаний, сопровождавшихся присоединением к ним новых территорий или утратой контроля над отдельными регионами. Соответственно, также подвергались изменениям границы улусов и статус пограничных регионов, располагавшихся на имперской периферии.
По мере включения в состав Монгольской империи завоеванных и подвергшихся военной оккупации государств их земли, как правило, разделялись на ряд отдельных провинций, входивших в то или иное улусное владение Чингизидов. Так, после разгрома Хорезмийской державы в 1219–1221 гг. ее территория была поделена на ряд округов под управлением монгольских имперских чиновников (Махмуда Ялавача, Масуд Бека, Чин-Тимура), которые были включены в состав улусов сыновей Чингисхана (Чагатая и Джучи)[165].
В свою очередь, Тангутское государство (Си Ся), в 1209–1227 гг. находившееся в политической зависимости от монголов, но сохранявшее полное самоуправление и местную династию, после окончательного разгрома в 1227 г. было ликвидированно как самостоятельная держава, а ее территория вошла в состав Монгольской империи как отдельная провинция под управлением сына Угэдэя – Кодана. С 1261 г. на тангутских землях был сформирован округ Си Ся синшен, вошедший в 1272 г. в состав Улуса великого хана[166].
Включение государств и народов в административно-политическую систему Монгольской империи осуществлялось как посредством завоеваний, так и в результате дипломатических договоренностей. Любое признание верховной власти великого хана (кааана) считалось подчинением и означало вхождение подчинившихся в политическую, правовую и экономическую систему державы Чингизидов. По свидетельству Ата-Малика Джувейни: «…когда они (монголы. –
Исходя из данного принципа в имперскую государственную систему были включены зависимые государства и племенные союзы, добровольно или под угрозой военного вторжения признавшие политическое верховенство монгольского хана и вследствие данного факта сохранившие собственную территориальную структуру, правящие династии и административное самоуправление. К их числу следует отнести племенные объединения ойратов, карлуков, енисейских киргизов и других «лесных народов» Саяно-Алтайского региона, государство Турфанских уйгуров, Бадахшан, Киликийское царство (Малую Армению), Трапезундскую империю, а также ряд более мелких владений Центральной Азии, Тибетского и Иранского нагорий, Кавказа, Ближнего Востока и Восточной Европы[168]. Спецификой административного статуса перечисленных государств и племенных объединений являлось сохранение территориальной структуры, административное самоуправление, включая отсутствие на их землях монгольских военных контингентов, а также привилегированный статус местных правящих элит в имперской политической системе.
В частности, земли «лесных племен» Саяно-Алтайского нагорья (бурятов, тумен-киргизов и др.), добровольно подчинившиеся монголам в результате похода войск Джучи в 1207 г., «выразив покорность» и принеся дары «белыми кречетами и белыми соболями», были включены в состав владений старшего сына Чингисхана и, находясь на северной периферии Монгольской империи, вплоть до 90-х гг. XIII в. имели статус регионов, сохранявших внутреннее самоуправление и территориальную структуру[169]. По аналогичному принципу в состав державы Чингисхана вошли племенные объединения ойратов, конгиратов и карлуков[170].
Согласно сообщению «Сокровенного сказания» уйгурский правитель (идикут) сохранил властные полномочия и административный контроль над территорией своего государства посредством дипломатических договоренностей, сопровождавшихся признанием вассальной зависимости и заключением династического брака с представительницей «золотого рода» (дочерью Чингисхана)[171]. В дальнейшем в Уйгурии сохранялась династическая приемственность власти, утверждаемая решениями монгольских великих ханов и регентш[172].
В свою очередь, регион Бадахшана (Баласиана), располагаясь на Памирском нагорье и находясь в центре чингизидских владений в Центральной Азии, вошел в состав Монгольской империи, сохранив статус автономного государственного образования. Подобный статус обеспечивался Бадахшану на условиях признания формальной зависимости и даннических выплат, косвенные свидетельства чему содержится в записках Марко Поло и «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина. Венецианский путешественник, посетивший Среднюю Азию предположительно в 1272 г., описывает Бадахшан как фактически самостоятельное государство[173]. Согласно контексту сообщения Рашид ад-Дина, первую данническую выплату от правителя Бадахшана монголы получили в 1219 г., во время военной экспедиции Джэбэ-нойона, направленной против кара-киданьского гурхана Кучлука[174]. Однако полноценное оформление вассально-даннических отношений, вероятно, произошло в 1221 г., на заключительном этапе Хорезмийской кампании Чингисхана[175]. Впоследствии «государь Бадахшана» упоминается в хрониках Рашид ад-Дина в качестве потенциального союзника правителя улуса Орды-ичена, Джучида Баяна в период военного противостояния с Чингизидами Кублуком, Хайду и Дувой, осуществлявших нападения на районы Припамирья[176].
Вхождение Киликийского царства (Малой Армении) в государственную систему Монгольской империи произошло после ряда дипломатических визитов посольских миссий и представителей правящего дома к командующему монгольскими войсками в регионе Ближнего Востока (Бачу (Байджу) – нойону), правителю Улуса Джучи – Бату, а также в ставку великих ханов Гуюка и Мункэ (Менгу)[177].
В отдельную группу следует выделить государственные образования, подчинившиеся монголам в результате военных действий, сохранив при этом значительную часть суверенитета и правящие элиты. К таковым следует отнести Корею (Корё), владения грузинских Багратидов, Иконийский (Румский) султанат, Болгарское царство, а также большую часть земель Руси. Перечисленные государства признавали политическую зависимость от великого хана или глав улусов, выражавшуюся в выдаче ярлыков на правление, а также включались в имперскую систему налогообложения, отличительным признаком которой являлось проведение переписей с участием монгольских фискальных чиновников. Помимо этого, в ряде случаев происходило включение некоторых регионов вышеуказанных государств (как правило, смежных с монгольскими кочевьями) в состав чингизидских улусов.
Таким образом, в государственной структуре Монгольской империи можно выделить четыре типа административно-территориальных единиц:
1. Кочевые угодья (
2. Имперские региональные провинции, образованные на землях завоеванных и подвергшихся военной оккупации государств, включенных в состав владений Чингизидов.
3. Зависимые государства и племенные объединения, добровольно признавшие сюзеренитет Чингизидов и сохранившие полное административное самоуправление.
4. Государственные образования, признавшие зависимость от Монгольской империи после проведенных против них военных кампаний.
По аналогичному принципу имперского государственного устройства формировалась и территориальная структура Улуса Джучи, включавшая в себя регионы, располагавшиеся в различных ландшафтных зонах и имевшие разный административно-правовой статус. Ввиду отрывочности сведений, содержащихся в письменных источниках, вопросы формирования административно-территориальной системы Золотоордынского государства до настоящего времени являются предметом научной дискуссии. Наиболее полный историографический обзор и анализ источниковедческой базы по данной тематике представлен в работах казахстанских историков К.З. Ускенбая, А.К. Кушкунбаева и Ж.М. Сабитова[178].
Вместе с тем не вызывает сомнений тот факт, что территорию собственно ордынских улусов составляли обширные степные пространства половецких кочевий и других тюркоязычных племен Северо-Западной Евразии (гузов, канглов, кимаков и др.), а также ряд регионов южнорусской и южносибирской лесостепи, кавказских предгорий и лесостепных районов Среднего Поволжья, пригодных для сезонных перекочевок. После монгольского завоевания они были разделены на ряд административно-территориальных единиц, находившихся под управлением монгольской служилой аристократии (темников, тысячников, сотников)[179].
Согласно достаточно аргументированной гипотезе К.З. Ускенбая, после завершения Западного похода Улус Джучи был разделен на два фактически независимых государства – Улус Бату и Улус Орды-ичена (старшего сына Джучи), при номинальном признании политического верховенства потомков Бату над другими ветвями Джучидов[180]. Данная структура административного устройства владений Джучидов в целом соответствовала общемонгольской системе военно-территориальных округов («крыльев»): правое (
Учитывая тематику исследования, автору представляется целесообразным ограничить анализ территориальной структуры Улуса Джучи его правым (западным) «крылом», непосредственно граничившим с русскими княжествами.
Наиболее ранние сведения о территориальной структуре джучидских владений, располагавшихся к западу от Волги, содержатся в путевом отчете Плано Карпини. По сообщению папского дипломата, пограничные со «странами Запада» земли к западу от Днепра составляли единый административно-территориальный округ, находившийся под общим управлением Куремсы (Курумиши мусульманских источников), в состав которого, по всей вероятности, входило шесть «темничеств» (десятитысячных улусов). В пользу данной гипотезы может свидетельствовать оценка Плано Карпини потенциальных военно-мобилизационных возможностей Куремсы, приводимая в записках путешественника[182]. Степные и лесостепные районы Днепровского левобережья составляли владения Мауци (Могучея русских летописей), а территория Донского правобережья входила в состав улуса Картана[183]. Земли Волго-Донского междуречья, также граничившие с землями русских княжеств, согласно сообщению Гильома де Рубрука, являлись улусными владениями сына Бату Сартака, в то время как территория Приазовья и Северного Причерноморья, непосредственно примыкающие к Крыму, а также сам полуостров входили в улус монгольского военачальника Скатая[184].
В конце 50-х гг. XIII в. общее управление западными улусами Джучидов переходит от Куремсы к Бурундаю, ставшему, по сообщению Ипатьевской летописи «на местах Куремсиных»[185]. Однако как минимум три из шести «темничеств» во второй половине XIII в. продолжали оставаться под контролем сыновей Куремсы – Абаджи, Караджи и Янджи, отмечаемых египетским хронистом Рукн ад-Дином Бейбарсом в качестве активных участников военного противостояния между ханом Токтой и Джучидом Ногаем (внуком седьмого сына Джучи – Бувала (Мувала), являвшегося в 80—90-х гг. XIII в. фактическим правителем ордынских улусов к западу от Днепра)[186]. Украинским историком Б.В. Черкасом была предпринята попытка территориальной локализации улусных владений сыновей Куремсы. Согласно гипотезе исследователя, они могли включать в себя ряд регионов в степной и лесостепной полосе Днепровско-Бужского междуречья (от Поросья до Южного Буга и Синих Вод), непосредственно примыкая к землям Киевского и Галицко-Волынского княжеств[187]. В результате подавления мятежа сыновей Куремсы войсками Ногая в 1299 г. их кочевья перешли в состав владений сыновей Ногая – Джеки, Теки и Турая, также являвшихся улусбеками[188].
Помимо вышеуказанных улусов, на определенном этапе в сферу политического влияния Ногая входили улусы Маджи, Судуна, Утраджа, Ак-Буги и Тайта, перешедших в 1300 г. с 30 тысячами воинов на сторону хана Токты[189]. По всей вероятности, владения вышеперечисленных монгольских нойонов располагались на землях Днепровского левобережья, что обусловило их легкую откочевку на территорию, контролируемую ханской администрацией. После разгрома и гибели Ногая и его старших сыновей земли к западу от Днепра были разделены Токтой на улусные владения между одним из сыновей хана – Тукул-Бугой (Тук-Бугой), братьями Токты – Сарай-Бугой и Бурлюком, а также оставшимся в живых сыном Куремсы – Янджи, получившем улус своего погибшего брата Абаджи[190]. Мятеж Сарай-Буги и сына Ногая – Турая, подавленный Токтой в 1302 г., привел к новым изменениям в управлении западными улусами Орды. Владения казненного Сарай-Буги были переданы второму сыну Токты – Ильбасару[191].
По мнению Ж.М. Сабитова, вышеуказанные изменения административно-территориальной структуры западного «крыла» Улуса Джучи могут являтся свидетельством проведения Токтой ряда структурных изменений в государственной системе Золотой Орды, направленных на более тесную интеграцию большей части улусов с ханским доменом, посредством назначения улусбеками близких родственников хана[192]. Основываясь на отрывочной информации, содержащейся в письменных источниках, можно выделить в качестве улусных владетелей сыновей Токты – Тукул-Бугу и Ильбасара, а также братьев хана – Бурлюка, Тудана и Сарай-Бугу (погибшего в 1302 г.)[193]. Наибольшее затруднение представляет локализация улуса Тудана, сведения о владениях которого практически отсутствуют в нарративных источниках. Вместе с тем исходя из сообщений русских летописей о том, что общее управление ханскими войсками, направленными Токтой в 1293 г. против владимирского князя Дмитрия Александровича, было поручено Тудану (Дюдене русских летописей)[194], допустимо высказать осторожное предположение о расположении улусных владений этого представителя правящего рода в северной части Волго-Донского междуречья, в непосредственном соседстве с территорией Рязанского и Владимиро-Суздальского княжеств.
После захвата власти ханом Узбеком (1313 г.), сопровождавшейся гибелью ряда влиятельных Джучидов[195], была проведена еще одна масштабная административно-территориальная реформа с разделом всей территории Улуса Джучи на области-тумены, руководство которыми осуществляли назначаемые ханскими указами эмиры-темники[196]. Однако определить конкретную локализацию большинства золотоордынских улусов в период правления ханов Узбека и Джанибека представляется крайне затруднительным, ввиду незначительности информации, представленной в источниках по данному вопросу.
Помимо улусов-кочевий, в государственную структуру Золотой Орды входил и ряд зависимых государств, расположенных на периферии владений Джучидов. К таковым следует отнести большую часть русских княжеств, в определенные периоды времени Грузию, Болгарское царство, Сербское королевство, княжества Валахии, а также ряд государственно-племенных объединений Северного Кавказа, Верхнего Поволжья и Южной Сибири.
К настоящему времени в исторической науке не сложилось однозначного мнения по вопросу административного статуса русских земель в составе Монгольской империи и Улуса Джучи. По мнению ряда исследователей, русские княжества являлись самостоятельными государственными образованиями, находившимися в политической зависимости от Золотой Орды, которая выражалась в выплате дани, получении ярлыков на княжение и участии в военных мероприятиях Джучидов[197].
Действительно, ряд сообщений европейских путешественников и мусульманских ученых-энциклопедистов может являться свидетельством определенной административной автономии русских княжеств. В частности, венецианский путешественник Марко Поло, описывая земли «Росии» (Руси), выделяет их в отдельную «большую страну», правители которой находятся в даннической зависимости от золотоордынских ханов[198]. Аналогичная информация содержится в труде египетского ученого и государственного деятеля Фадлаллаха ал-Умари, обозначавшего земли Руси, Черкесии и Алании как зависимые от Джучидов, но управляемые своими «царями» народы[199]. О территориальной обособленности русских княжеств, располагавшихся большей частью в лесной ландшафтной зоне и не входивших в состав собственно ордынских улусов, свидетельствует сообщение Гильома Рубрука[200]. В свою очередь, Шихаб ад-Дин ал-Калкашанди, описывая территориальное устройство Золотой Орды конца XIV – начала XV в., выделяет русские земли (ас-Саклаб) в отдельный округ, расположенный за пределами ее границ[201].
В то же время не лишена аргументации и гипотеза современных российских историков В.В. Трепавлова и Т.Р. Галимова о включенности русских земель в «золотоордынское пространство» в качестве отдельной административно-территориальной единицы – так называемого «Русского улуса»[202]. Данная гипотеза исследователей базируется на сообщении одного из русских нарративных источников, обозначавших территорию Руси как «землю канови и Батыев»[203], а также информации, присутствующей в восточных хрониках и трактатах, согласно которой русские земли входили в западное «крыло» Улуса Джучи[204], по всей вероятности имея статус личных владений хана («царевъ оулусъ»)[205]. Не вызывает сомнений и интеграция русских княжеств в экономическое пространство Pax Tatarica посредством торгового взаимодействия и выстраивания системы налогообложения по общеимперским образцам.
Рассматривая обозначенную проблему, следует отметить, что вхождение русских земель-княжеств в государственную систему империи Чингизидов не являлось единовременным событием и определялось рядом факторов (ландшафтно-географическим расположением отдельных земель, спецификой их административно-политического статуса в период монгольского нашествия, а также особенностями отношений княжеских домов с правящей элитой Джучидского государства).
Данное обстоятельство актуализирует подробный анализ административно-политического статуса южнорусских княжеств в государственной системе Монгольской империи и Джучидского государства.
§ 2.2. Рязанская земля
Рязанская земля, принявшая на себя первый удар объединенной армии Чингизидов зимой 1237/38 г., понесла в результате монгольского нашествия значительные демографические и материальные потери[206]. Прямым следствием военного разгрома стало оформление политической зависимости Рязани от Монгольской империи и Улуса Джучи, а также изменения административно-территориального характера на южных и юго-восточных рубежах княжества.
Одними из наиболее дискуссионных являются вопросы об административно-политическом статусе и состоянии правящих элит Рязанского княжества в первое десятилетие после монгольского нашествия. Следует отметить, что информация о событиях, происходивших в Рязани в первые десятилетия после «Батыевой рати», носит фрагментарный и зачастую противоречивый характер полулегендарного свойства. Это может объясняться как прекращением в это время собственно рязанского летописания, так и некоторой обособленностью Рязанского княжества от основных политических центров Северо-Восточной и Южной Руси. В связи с данным обстоятельством исследователями зачастую привлекались не только сведения летописных сводов, но и такой историко-литературный источник, как «Повесть о разорении Рязани Батыем», являвшаяся частью цикла повестей о Николе Заразском.
В частности, ряд дореволюционных, советских и современных российских историков широко и зачастую некритично использовали сведения, содержащиеся в «Повести…», для реконструкции генеалогического древа рязанских князей, а также событий, происходивших в период монгольского нашествия и становления политической зависимости Рязанского княжества от Монгольской империи и Улуса Джучи[207]. Как следствие, в отечественной историографии сложился ряд устоявшихся, но не соответствующих историческим реалиям представлений об административно-политическом статусе княжества в государственной системе империи Чингизидов в 40—50-х гг. XIII в., а также внешнеполитической деятельности первого правителя Рязани эпохи ордынской зависимости. Аргументированное опровержение историографических мифов представляется необходимым элементом восстановления достоверной картины исторических событий, относящихся к периоду становления рязанско-монгольских политико-дипломатических отношений.
В данном контексте особую актуальность приобретает проблема достоверности информации, имеющейся как в летописных, так и историко-литературных источниках. Рассматривая вопрос о соответствии историческим реалиям сведений, содержащихся в «Повести о разорении Рязани Батыем», необходимо отметить, что в исторической науке не сложилось однозначного мнения о времени составления цикла вышеуказанного произведения древнерусской литературы. По мнению А.Г. Кузьмина, «Повесть о разорении Рязани Батыем» тесно связана с летописным сказанием о нашествии Батыя на Рязанское княжество, присутствующим почти во всех позднейших летописных сводах[208]. В свою очередь, филолог Д.С. Лихачев, указывая на наличие в тексте архаичных литературных форм и стилистических оборотов, относил появление начального, краткого варианта «Повести…» к концу XIV в.[209] С другой стороны, недавними исследованиями Б.М. Клосса, В.А. Кучкина и А.О. Амелькина был доказан факт позднего (XVI в.) происхождения цикла повестей о Николе Заразском, включающего в себя и «Повесть о разорении Рязани Батыем»[210].
Кроме того, следует учитывать, что большинство историко-литературных произведений Древней Руси представляют собой эклектичный синтез реальных исторических событий и религиозных сочинений, зачастую не имевших между собой непосредственной связи. Так, «Повесть о убиении Батыя», созданная в конце XV в., отразила в идеологически переработанном виде события, связанные с монгольским вторжением в Венгрию 1285 г., на которую наслоились мотивы преданий о победе венгерского короля Ласло IV над половцами в битве у озера Худ (1282 г.), а также отдельные эпизоды жития св. Саввы Сербского[211].
Ввиду указанной специфики древнерусских «Повестей» представляется весьма вероятным, что базисной основой исторических сведений для автора (или авторов) цикла повестей о Николе Заразском послужили не дошедшие до нашего времени рязанские летописи, а также переработанные в контексте библейских сюжетов и житий христианских мучеников устные предания Рязанщины, легендарно отразившие реальные исторические события, в том числе эпизод, связанный с гибелью в ставке хана Менгу-Тимура сына Олега Ингваревича – Романа Ольговича Рязанского (19 июля 1270 г.)[212].
Данное обстоятельство не позволяет рассматривать «Повесть…» в качестве аутентичного эпохе и заслуживающего абсолютного доверия источника. Вместе с тем представляется целесообразным использовать в данном исследовании информацию, содержащуюся в «Повести…», в контексте проведения сравнительного анализа как можно большего числа нарративных источников, с целью выявления механизмов формирования историографических мифов и возникновения на их основе ряда ошибочных гипотез.
Согласно сведениям летописных и историко-литературных источников, первые контакты рязанского княжеского дома с дипломатическими представителями и военно-политической элитой Монгольской империи произошли накануне вторжения войск Чингизидов в пределы русских земель поздней осенью 1237 г.[213] Провал переговоров о заключении мирного соглашения послужил формальной причиной вторжения монгольских войск в пределы Рязанского княжества. По сообщениям летописных источников, во время военных действий зимы 1237/38 г. погибает вся семья рязанского князя Юрия Ингваревича, возглавившего вместе с братьями (Олегом и Романом Ингваревичами) сопротивление завоевателям[214].
Заслуживает внимания тот факт, что в русских нарративных источниках содержится несколько различных версий поведения и гибели рязанского князя Юрия Ингваревича. Лаврентьевская летопись сообщает о его гибели во время штурма Рязани монгольскими войсками[215]. Новгородская I летопись, отмечая факт руководства обороной Рязани князем Юрием Ингваревичем, умалчивает о его судьбе после падения города: «…князь же Рязаньскыи Юрьи затворися въ граде с людми; князь же Романъ Ингоровичь ста битися противу ихъ съ своими людьми…»[216] Согласно информации, содержащейся в Ипатьевском своде, рязанский князь был захвачен в плен во время взятия города и казнен позднее[217]. В то же время пронскому князю Киру Михайловичу удается уйти с частью дружины на территорию Владимирского княжества[218]. Позднее этот представитель рязанского княжеского дома был отмечен составителем Ипатьевского свода в качестве одного из участников сражения под Коломной[219].
Летописные и историко-литературные источники более позднего времени (Никоновский свод, «Повесть о разорении Рязани Батыем») также содержат различные версии гибели рязанского князя и членов его семьи во время событий зимы 1237/38 г. Согласно сообщению Никоновской летописи, «…князи же Рязаньстіи и Муромстіи и Пронстіи изшдше противу безбожных, и сотвориша съ ними брань, и быстъ сеча зла и одолеша безбожніи Измаилтяне, и бежаша князи во грады своя»[220]. После поражения рязанско-пронско-муромских дружин последовала осада Рязани и других городов, завершившаяся массовой гибелью населения и правящей верхушки: «Татарове же, рассвирепеше зело начаша воевати землю Рязанскую съ великою яростию, и грады ихъ разбивающе, и люди секуще и жгуще, и поплениша ю и до Проньска. И придоша окаянніи иноплеменицы подъ град ихъ столный Рязань месяца декабря в 6 денъ, и острогом оградиша его, князи же Рязанстіи затворишася во граде съ людми и крепко бившеся и изнемогоша. Татарове же взяша градъ ихъ Рязань того же месяца въ 21, и пожгоша весь. А князя великого Юрья Ингваровича убиша, и княгиню его и иныхъ князей побиша»[221]. Информация о гибели всей семьи князя Юрия присутствует и в Типографской летописи[222].
Поделиться книгой: