Помоги проекту - поделись книгой:
– Правда? – Элиза вроде как даже лицом просветлела. – Ну вы сами виноваты, Лена. Старикам только дай повспоминать дела минувшей молодости. А ехать нам ещё далеко.
– Нет, мне правда… Но вам нужно нервы поберечь. Врачиха сказала…
– Да что там нервы! – раздражённо отмахнулась старушка. – Сколько мне их беречь осталось? Я ведь думала, отгорело-отболело давным-давно, уж не по возрасту так возбуждаться-то. А увидела Юлия и всё словно вчера. Шалит сердечко-то, пакость такая.
– У вас с ним был… роман? – робко уточнила Ленка.
Ей и вправду стало жутко любопытно.
– Что ты, какой там роман! – снова махнула рукой старушка, отворачиваясь к окну. – Просто я с ним кокетничала. Ну так, чтобы себя и мужа в тонусе держать. Потом поняла, что возненавидела эти их поездки в горы вдвое сильнее. Сначала-то боялась за одного, а теперь за двоих. Дальше больше, больше – веселее. Иной раз он так смотрел, у меня земля из-под ног уходила, честное слово, Лена. И, знаете, так жутко и возбуждающе разом: вдруг кто-то заметит, вдруг Алексей увидит?
– Ну да, они же друзья…
– Дело не только в этом. Юлий с моим мужем вместе вверх пошли. По хозяйственно-административной части. Потом Алексея перевели в химпром. То есть в министерство химической промышленности, было у нас и такое. Илюша в здравоохранение подался. У него, между прочим, и сейчас фабрики какие-то, лекарства делают. Не свечной заводик, конечно, но тоже вполне прилично. Да и сам товарищ Сапунов… Ой, простите, господин Сапунов то ли депутат, то ли сенатор, то ли ещё какой-то выдвиженец. Всё как положено, один раз выдвинули, и с тех пор никак обратно задвинуть не могут. – Элиза усмехнулась. – Так о чём это я? – спросила и сама же себе ответила. – О любви, вестимо. Понимаете, Лена, в те времена нам о романе даже подумать было страшно. Узнай об этом кто, мигом бы в парткомы-месткомы настучали. А это значит разбирательство и позор на всю вселенную. И даже, возможно, партбилет отнимут и всё, и конец карьере, если вообще в истопники пинком под зад не вышибут. За «аморалку», то есть за аморальное поведение, имелась такая статья. Родной партии вместе с не менее родным правительством было очень любопытно, кто с кем спит, как часто и в каких позах.
– Так это и сейчас всем интересно.
– Это всегда всем интересно, только нынче за шалости должности не лишают, даже если ты иностранный президент и заигрался на саксофоне с секретаршей. – Про саксофон Ленка не поняла. Но переспрашивать не стала. – А лишение должности – это значит никаких спецраспределителей вместе с финским сервелатом, чешскими люстрами и французскими духами. Никаких квартир улучшенной планировки и путёвок в Болгарию, а то и куда-нибудь в капстраны[3]. Короче говоря, лишение всех благ и полное отлучение от рая. Алексей бы мне этого не простил. Да я и сама себе этого не простила. Тогда казалось, что любовь того не стоит.
– А сейчас?
– А сейчас не кажется, сейчас я в этом уверена. К тому же, такой повод пострадать, взбодрить нервы. Всё жить веселее.
– И вы никогда?..
– Вас, как партию с правительством, интересует наша половая жизнь? – снова усмехнулась Элиза. – Не смущайтесь, Лена, любопытство вполне естественное, да я и сама собиралась добавить перчику. Случалось у нас с Юликом, грешна, но не каюсь. Ни тогда, ни тем более теперь. Хотя и не часто это было. Но дивную неделю в Сухуми я буду на смертном одре вспоминать. Честно-честно, вот вознесусь, встретит меня у врат апостол Пётр, я ему так и скажу: «Уважаемый апостол, или отправляй меня назад в Сухуми или я пошла в ад чертям нервы мотать, потому как рай у вас неправильный».
Элиза замолчала, глядя в окно.
– А что было в Сухуми? – открыть рот Ленка решилась только минуты через две.
– Много солнца, любви и вина, – не сразу ответила хозяйка. – Преимущественно вина. Тогда мы почти решились послать всё к чёртовой матери. Но… Но я обнаружила, что беременна Максом и к этому Юлий ни руку, ни другие части тела приложить никак не мог. В общем-то, на этом всё и закончилось. Мужу изменять мне совесть позволяла, а вот сыну нет. Я ведь настоящая стопроцентная еврейская мамаша из анекдотов. Для меня ребёнок даже не свет в окошке, а единственный смысл существования. И никакая любовь, никакие мужики никогда не могли бы заставить меня сделать что-то, способное хоть на ноготок ему навредить. Вот такая история любви. Романтично?
Ленка промолчала. Ну не спорить же с Элизой! Хотя, конечно, та была в корне не права. Если так-то любишь, чтоб годами, чтоб «земля из-под ног уходила», то не плевать ли на всё остальное? Да и ребёнку всё можно объяснить, это она уж точно знала.
[1] Мессер – от «мессенджер», система мгновенного обмена сообщениями, например WhatsApp, Telegram, Skype
[2] Иск. «Noblesse oblige» (фр.) – расхожая фраза, означающая «положение обязывает». Дословно: «Дворянское происхождение обязывает».
[3] Капстрана – капиталистическая страна, то есть не принадлежащая социалистическому лагерю.
Глава 5
В бессонных ночах всё-таки есть и своя прелесть, и польза. Ведь только утром с недосыпа человек по-настоящему может прочувствовать на что способен. Вернее, на что способна его голова и каких границ дичи может достичь собственная фантазия, особенно спаренная с генератором идей, почему-то наиболее плодотворно работающим часа так в четыре после полуночи. Хотя и это не совсем верно, как известно, у дичи границ не существует, а, значит, и достигать нечего.
Готовя для дядюшки утреннюю овсянку – из пакетика, обогащённую минералами, бактериями, трухой, выдаваемой за «живые ягоды», и рекламой – Ленка тихо поражалась себе, любимой. Ведь действительно собиралась позвонить Элизе Анатольевне, только не смогла придумать, как это дело обстряпать поделикатнее. Вариантов было три: позвонить, но ничего не говорить; позвонить и сделать вид, что номером ошиблась; позвонить и попросить к телефону, ну, скажем, Люсю. Или Изабеллу, чем она хуже Люси? Смысл-то в том, чтобы хозяйкин голос послушать, уж больно неважно выглядела Элиза вчера после банкета – и расстроенной, и уставшей, и даже приболевшей. А, главное, старушка ей, Ленке то есть, остаться не позволила и строго-настрого запретила дёргать Макса, Махрутку, скорую помощь и все остальные спецслужбы скопом.
Да, беспокойство за хозяйку дело, наверное, хорошее, даже местами благородное, но будить пожилую женщину, чтобы справиться о её самочувствие – дело такое, сомнительное. Кто угодно больным сделается, если в три ночи ему будут в трубку дышать или попросят Люсю поискать. Хотя, конечно, отозваться могла не сама Элиза Анатольевна, а вовсе даже Макс. Это при условии, конечно, что он у матери ночевал, а не у всяких там…
А интересно всё же, где он ночевал? И с кем.
Хорошо, что она так и не позвонила.
Может, это сейчас сделать? Конечно, придумав что-нибудь поумнее Люси с Изабеллой, например, спросить, не нужно ли хозяйке чего. А что, вдруг на самом деле что-нибудь понадобится? Яблок там или стиральный порошок закончился? Правда, Элиза Анатольевна даже, кажется, не знала, где он в её доме хранится. Но Макс-то должен знать! Ну, или может знать. В конце концов, за спрос денег не берут. Конечно, даже если он трубку возьмёт, то ничего это не значит, мог по дороге на работу заскочить, проведать.
Нет, Ленку, конечно, не сильно волновало, где он там ночует, не её это дело. Просто непорядочно так поступать: сбросил мать на совершенно постороннего – ну ладно, почти постороннего – человека, а сам ускакал… всяких дур валять! Разве так можно? С какой стороны не посмотри, а никак нельзя!
– Елена, что ты делаешь? – ворчливый голос дядюшки вломился в тяжкую задумчивость с деликатностью пьяного громилы, заставив вздрогнуть. – Это уже не каша, это кисель. Никакой пользы теперь в ней нет.
– Ой, прости, пожалуйста, – всполошилась Ленка, безрезультатно и запоздало пытаясь спрятать от родственника миску с чем-то сильно смахивающим на клейстер. – Я сейчас другую сделаю, ты посиди.
– Другую она сделает! – возмутился Михал Сергеич. – А о деньгах ты подумала? Если вот так запросто продукты переводить, то недолго и на паперти оказаться, никакой пенсии не хватит. Ведь теперешнее, с позволение сказать, государство не желает нести ответственность…
Ленка, снова отключившись, только кивала, как цирковая лошадь. Государство вместе с его ответственностью – или безответственностью? – её не интересовало совершенно, про него дядя давно и ни один раз всё подробно растолковал. А интересовало Старообрядцеву… Нет, это тоже не интересовало, потому как не её дело. Вот накрепко, просто железобетонно: не её.
– Елена!
– Я слушаю, слушаю.
– Слушаешь, да не слышишь, – дядюшка сурово сдвинул очки на кончик носа. – Ты вчера опять явилась ночью. Как я должен это понимать?
– Да эти ревизии просто замучили совсем. Ничего не сходится, опять целую коробку потеряли и… – Ленка сунула голову в холодильник, как страус в песок. К сожалению, внутри ничего нужного не обнаружилось. Хотя вот можно полочку протереть, кажется, на неё молоко пролилось. – Новый же год на носу, надо всё посчитать. Нас, наверное, заставят ещё…
– Мне доложили, что ты завела какую-то странную дружбу с этой тунеядкой Петровой из третьего подъезда. Это правда?
– Дядюшка, она никакая не тунеядка, а просто пенсионерка, – промямлила Ленка, не спеша выбираться из холодильника.
– Пенсионерка?! – Михал Сергеич аж задохнулся от возмущения. – Пенсионер – это человек, всю жизнь честно служивший своей стране и трудовому народу, который и отправил его на законный отдых. А это рвачи, дельцы, кровопийцы! Скажи, может ли гражданин с чистой совестью подарить своему сыночку целый химический комбинат? Я тебе отвечу: не может!
Дядюшка веско, деревянно постучал пальцем по столу.
– Кто кому чего подарил? – искренне не поняла Лена, у которой от близости морозилки начало подмерзать левое ухо.
– Этот хапуга Петров своему бандюгану сыну! У нас, между прочим, был прекрасный химический комбинат, сотни людей на нём работали, доверились этому… мерзавцу! – от горячности голос дядюшки съехал на фальцет. – Назначили его директором! А он! Разорил! Распродал! Пустил по ветру! Тысячи остались без работы! Тысячи! Лишил страну… продукта!
Ленка, наконец, выбралась из холодильника, аккуратно, будто та была из скорлупы сделана, закрыла дверцу, промыла губку, которой полку протирала, так же осторожно пристроила на край раковины.
Старообрядцевы хорошо знали, что такое без работы остаться. Старший Старообрядцев, Ленкин отец, служил мастером цеха на фабричке близ Мухлово, где резали такие деревянные шпули, на которые потом наматывали нитки, чтобы ткань делать. А потом пришли лихие парни, и фабричка переквалифицировалась на выпуск ящиков для овощей. Ящики папа делать не умел и его уволили вместе с другими. А вместо них наняли странных, смуглых и будто испуганных людей, совсем не говоривших по-русски.
Этих нерусских Ленке было очень жалко, но папу жальче гораздо больше. Потому что из весёлого мужика, любившего обливаться ледяной водой и ухавшего филином, он как-то мигом превратился в злобного трясущегося старика, воняющего немытостью и перегаром. С папой Лена прожила свои первые семь лет, со стариком просто так, от злобы лупцующего дочь и жену, ещё почти десять.
«Что ж, – говорила мама про лихих парней, «прихватизировавших» фабричку. – Им деньги надо зарабатывать. До людей ли тут?»
Выходит, и Максу не до людей? А Элиза так необыкновенно живёт, потому что у кого-то отец тоже превратился в злобного старикашку?
Правда, случалось и по-другому, это Ленка тоже знала. Летом, когда ездила мать навещать, своими глазами видела диво дивное. Непонятно откуда в их Мухлово объявилась городская тётка, настоящая бизнесменша и вроде даже иностранка, женила на себе мухловского мужика и организовала для местных работу. Теперь половина села у неё в цеху работает, делают не какие-то там шпули или ящики, а воду в таких чудных радужных бутылках, «Прошкин ключик» называется. Говорят, если её постоянно пить, то станешь просто необыкновенной красавицей. Насчёт красоты Лена была не уверена, а воду пробовала: и простую, и газированную, и с малиной. Смешно, конечно, вода и вдруг с малиной, но правда ведь пахнет и вкусно.
Может, Макс всё же из таких, как эта бизнесменша Архиповна?
Глава 5.2
Хозяйка магазина, из которого Ленка никак уволиться не решалась, была дамой прогрессивной, в своё время закончившей колледж высшего менеджмента и управления, ранее именовавшийся кулинарным ПТУ, а потому очень любила нововведения, особенно на западный, то есть прогрессивный же, манер. А ещё она очень уважала интернет и не чуралась оттуда идеи черпать.
Порой они были совершенно безобидны, как, допустим, правило, гласившее, что с каждым покупателем необходимо поздороваться, спросить как у него дела, ну и попрощаться не забыть. Правда, некоторые посетители при вопросе: «Как ваши дела?» почему-то шарахались и смотрели странно. Да и продавщицы, особенно к концу смены, промахи допускали. Например, ленкина сменщица Наташа так и вылепила, мол: «Добрый вечер, как ваши дела, спасибо, что посетили наш магазин, приходите ещё!». Господин, по всей видимости, желавший колбасы купить, очень удивился, но безропотно ушёл, хоть и без колбасы.
Были и очень неудобные, даже проблемные новшества, чаще всего родившиеся в странах сильно восточной Азии и на русской земле приживаться отказывавшиеся, как требование всему персоналу носить на груди значок с кровавой капелькой во время… Ну, этих самых дней. Чтоб покупатели видели: дама не совсем здорова, может нарычать или там ошибиться, и не обижались. По странному совпадению, как раз после этого нововведения всех продавщиц массово накрыл климакс. По крайней мере, за три последующих месяца значок не надела ни одна. Зато отличился грузчик Василий, нацепивший три капельки не только на грудь, но ещё две на бейсболку и охотно объяснявший всем интересующимся, к чему это.
А случались идеи, которые иначе как «геморрой» никто не называл. Так в начале зимы хозяйка потребовала, что в зале должен постоянно присутствовать консультант и мерчендайзер в одном лице. Что есть этот самый «дайзер» никто толком не понял, зачем в «зале», размером с кухню в «хрущёвке» нужен консультант, поняли ещё меньше, но в обязанности этому загадочному человеку вменялось следить, чтобы товары на полках выглядели красиво, и отвечать на вопросы посетителей. Нанимать дополнительного человека на эту ответственную должность хозяйка, естественно, и не подумала, вот сотрудники и выкручивались, как могли. «Дайзели» по очереди, норовя спихнуть обязанности на тех, кто меньше места занимал, чтобы не перекрывать проходы для покупателей.
Так получилось, что в Ленкиной смене самой мелкогабаритной – кроме Миленки, естественно, но та на кассе сидела и места своего покидать не собиралась даже под угрозой увольнения – оказалась сама Старообрядцева. То есть ниже её был даже Василий, но вот объемами другим она уступала, так и получалось, что дежурить ей выпадало чаще других. Обычно она не протестовала, работа-то не самая пыльная, но в этот день, когда у неё голова совсем другим забита была, всё выходило вкривь и вкось.
– Девушка, где «Максим»? – прицепилась к Ленке покупательница, когда Старообрядцева в задумчивости почти уже отколупала ламинирование со своего бейджика с гордой надписью «Консультант по товарам» и ниже, совсем меленькими буквами «Мэрчиндайзир».
– На работе, наверное, – растерянно вывезла не словившая мышей Ленка. – Или дома.
– Очень смешно! Оборжаться можно! – мигом обозлилась женщина. – У вас есть «Максим» или нет? – «У меня его точно нет» – едва не призналась Лена, но вовремя сообразила, что речь, наверное, всё-таки не о Петрове идёт. – Мне нужен «Максим» для унитаза.
– Это к бытовой химии, – вовремя подсунулась Зойпетровна из «молочки». – Там и зелёный, и жёлтый, и чёрный есть. Вам какой надо?
– Мне чёрный больше нравится, – помягчела покупательница.
Ленка представила себе чёрного, а так же зелёного и жёлтого Макса, и ей стало совсем худо. Представлять его же, но «для унитаза» почему-то не захотелось.
– Эй, у вас тут живого Петрова нету? – «Да вы сговорились, что ли?» – едва не выпалила Лена, таращась на тщедушного, но очень продвинутого, аж извивающегося от своей продвинутости всем хилым тельцем парня. Впрочем, вполне возможно, извиваться его заставляли горошины наушников, наглухо залепившие уши. – Чего уставилась? Говорю, живого Петрова мне нужно.
– Боюсь, нам даже дохлых не завезли, – вежливо ответила вконец измаявшаяся Лена.
Правда, ответила она под нос и тихо.
– Чего говоришь? – Парень вытащил из уха одну горошину, из которой приглушённо, равномерно, будто метроном, забумкало. – Нету, чё ли, живого Петрова? Ну, это хрень такая, типа круче колы, от неё ещё рожь косится и борода растёт. Чего, не видала по телику, чё ли? – Ленка помотала головой, признаваясь, что не видала. – Тёмная, да? – скривился продвинутый посетитель.
– Ой, я видела, видела! – встряла розоволосая девчонка и зачастила, благосклонно, хоть и искоса посматривая на извивающегося. – Это реклама такая. Там такое поле, а на нём мужики типа прикинутые. Потом они давай косить и у них заместо крутых костюмов такие отстойные рубахи, прикинь? Ну откуда у таких косы? Ой, идиотизм! А ещё бороды повылазили! Ну, маразм, не? Квас называется, «Наследие Петрово», типа живой. Ну типа этот, который царь, нам квас завёз из Штатов. Во!
– Сечёшь, – одобрил пацан то ли девицу, то ли её познания. – Ну, есть такой?
– Там посмотрите, – вяло махнула рукой Ленка, чувствуя себя очень старой, просто дряхлой.
И безнадёжно отставшей от жизни. А ещё мелькнула мысль: нужно обязательно рассказать Элизе Анатольевне, ей понравится. Вот дядюшка не оценил бы, даже не улыбнулся. Или вправду теперь со старушкой общаться не стоит и не потому что Михал Сергеевич строго настрого запретил, а потому что Петровы… ну, кровопийцы?
Нет, против богатых Старообрядцева ничего не имела. Наоборот, хорошо же, когда человек умеет деньги зарабатывать, а если умеет зарабатывать много, то вообще молодец! Но нельзя же при этом на всех остальных плевать. Вон Тёма, который у них краеведческий кружок вёл, рассказывал о меценатах, сильно любивших всякую благотворительность устраивать. Правда, это давным-давно было, ещё до революции.
Ленка представила Элизу Анатольевну в кружевной шляпке и непременно с зонтиком, как на старых фотографиях, а рядом Макса – пузатого, с бородой лопатой, как у настоящего мецената – и развеселилась. А тут ещё телефон в кармане затрясся, завибрировал. Лена воровато оглянулась, спряталась за плакатиком, обещавшим две банки кофе по цене одной, которая, между прочим, обычно стоила втрое дешевле, и глянула на экранчик, так и не достав аппаратик до конца.
«Элиза Анатольевна» – высветилось на синеватом прямоугольнике.
– Слушаю, – рявкнула Ленка, начисто позабыв о необходимости соблюдать конспирацию.
– Лена? – строго спросила хозяйка и тут же ответила сама себе: – Нет, это Федя, старая дура.
– Изабелла, – представилась Старообрядцева радостно.
– Кастильская? – деловито поинтересовалась Элиза и деликатно, почти неслышно отхлебнула.
Опять кофе пьёт! А ведь врачиха сказала, что нельзя, для желудка вредно.
– Да нет, местная.
– Тоже неплохо, – оценила старушка. – Уважаемая Изабелла, вы не могли бы вечером зайти на квартиру Макса. Честное слово, неудобно вас просить, но он завтра опять в свой Китай уматывает, а у него журналы, которые мне до зарезу нужны. Вот просто жизни без них нет, клянусь. Этот же нехороший человек, приходящийся мне сыном, отсыпается перед командировкой. Видите ли, в самолетах он спать не может и потому бросил мать на произвол судьбы, то есть без журналов. Э?
– Конечно зайду, Элиза Анатольевна, – горячо пообещала Ленка, понимая, что улыбается во весь рот. – Мне не сложно.
– Вы не человек, Лена, вы чистое золото, – по-прежнему очень деловито сообщила старушка. – На девятьсот девяносто девятую пробу не дотягиваете, конечно, а кто до неё дотягивает? Но девятьсот пятьдесят восьмая точно ваша.
И отключилась.
Глава 5.3
Рабочий день закончился отвратительно. Мало того, что Ленку с телефоном застукала подлая Митрофанова, администраторша, и устроила по этому поводу форменную истерику с обещаниями, кар, лишений и прочих неприятностей, а, значит, никакой премии к Новому году не будет. Так ещё какой-то мальчишка, с физиономии чистый ангел лет пяти, не придумал ничего умнее, как разжевать шоколадку и выплюнуть жижу прямо Лене на форменный халатик. Выглядело это отвратительно, зато очень порадовало мальца, который ржал, как ненормальный. Старообрядцева совсем уж было собралась взять «шалунишку» за ухо, да объяснить, что такое хорошо, и что такое плохо, но тут подоспела мамаша, уже Ленке доходчиво растолковавшая, в чём правда жизни. А правда эта заключалась в записи в жалобную книгу, свидетельствующей, что продавец Строобрядцева хамит покупателям и бьет детей. Митрофанова распсиховалась ещё пуще и теперь, вполне возможно, к Новому году вместе с премией не дадут ещё и зарплату.
Всё это радости жизни не добавляло и в целом угнетало. Да ещё обещая Элизе Анатольевне зайти к Максу, Ленка как-то подзабыла: придётся красться по практически родному подъезду, скрываясь от бдительных соседей, которые, конечно, не преминут доложить дяде, что его непутёвая племянница водит дружбу не только с тунеядкой Петровой, но и с её бандюганом сыном. Хорошо, если лифт соизволит поработать, а если нет? Ползти по лестнице как партизан, по-пластунски?
В общем, домой Лена не спешила, шла нога за ногу, тем более и погода располагала к прогулке. Снова пошёл снег, да не просто пошёл, а повалил такими картинными медленными хлопьями, как в забугорном кино про Рождество. Зато было совсем не холодно. Деревья у порогов магазинов, обмотанные светящимися гирляндами, мерцали волшебными фонарями. Бегущие огоньки на фасаде театра, складывающиеся в буквы, обещали, что в новом году совершенно точно всё будет хорошо. Даже проползший мимо троллейбус, перекошенный на один бок из-за набившихся в него людей, будто улыбался потёртой мордой. А во дворе с визгами и писками детвора каталась с горки, малышня облепила её, как обезьянки, и было совершенно незаметно, что горка старая, обшарпанная и немного покосившаяся, зато радости море и предчувствие праздника, который вот-вот наступит и будет длиться долго-долго, целых десять дней, вот сколько! Даже надоесть успеет, хотя сейчас такое представить попросту невозможно.
Ленке остро, до рези где-то под желудком захотелось собственную обезьянку с круглой, раскрасневшейся от мороза мордахой, в пронзительно-ярком комбинезончике и шапке с помпоном. Чтоб вот также лезла на горку по-крабьи, смешно отставив попку, а потом скатывалась с лихим визгом и требовала, чтобы она, Ленка, смотрела. А накатавшись до самой настоящей усталости, они бы пошли домой пить чай с булкой и маминым вареньем, пили долго, основательно и никуда не торопясь, потому что впереди целый вечер. И ёлка, таинственно поблёскивающая в полумраке мишурой, и тапки со смешными мордами, и книжка про медвежонка, грустного ослика и маленького кенгуру.
Вот её личной обезьянке никогда не придёт в голову плеваться жёванным шоколадом. А Макс…
Стоп! Причём тут Макс?
– Лена? Вы же Лена, да?
Старообрядцева обернулась, уставившись на красавца блондина в невозможно стильной короткой куртке и таких джинсах, за которые Ленка бы душу, может, и не отдала, но десятком лет жизни пожертвовала с лёгкостью. Конечно, если б они ещё вот так на ней сидели.
– Вы меня не помните? Я Андрей.
– Я вас помню, – ворчливо и она сама это прекрасно слышала, отозвалась Лена и попыталась улыбнуться поприветливее. – Только не знаю, как вас зовут. По-моему, вы вчера не говорили.
– Какое упущение с моей стороны, – блондин тоже улыбнулся, протаив ямочку на щеке, и поклонился, щёлкнув каблуками почти ковбойских сапог. – Андрей Олегович Мер
– А разве вы не родственники с тем мужчиной? Ну, с Юлием?
– И даже не однофамильцы, – заверил красавец. – Хотя, конечно, я бы не отказался от такого дедушки, как Юлий Александрович, но не всем же везёт. Но ещё Элиза говорила, что мы похожи. А вы что здесь делаете, Прекрасная Елена, навещаете подопечную?
– Элиза Анатольевна попросила меня к Максу зайти, – буркнула Ленка.
Ну да, нашёл тоже прекрасную! Это в самовязанной-то шапке, старенькой куртейке и юбке из-под которой торчат ноги в порядком обтрёпанных ботинках. И наверняка с красным от мороза носом.
Поделиться книгой: