Честная книга

Почти два года я боялся туда ехать. Хотел много раз. Но не мог. А теперь просто почувствовал. Пора. Встал в три ночи. Позавтракал. Спустил вещи в машину. Замер, прислушавшись к себе. Странного напряжения, не пускавшего на Дон, не было. Быстро проскочив спящий центр, я миновал проспект Мира. Двинулся к Переславлю. Солнце еще не взошло. В таинственной предрассветной тьме к реальности подмешивались воспоминания. Где-то здесь в ту далекую осень меня, совершенно пьяного, зачем-то остановили менты. Сюда мы доехали с таксистом. На этой заправке пили кофе. Тут, развернувшись, поехали обратно в город. Теперь, заново переживая те события, я совершенно не испытывал страха. Чуть заметная грусть с легким оттенком ностальгии была не похожа на то, что приходилось ощущать ранее.

Горизонт, ставший после темного серым, вспыхнул всеми цветами радуги. Впереди над кромкой леса показался крошечный осколок солнца. Небо, раскинувшееся над ним, тут же окрасилось в желтый. Облака, висевшие чуть выше, переливались красно-оранжевым. Огромная дождевая туча, медленно отступавшая на север, зеленела где-то вдалеке. Другой её край, зацепившийся за что-то на западе, по-прежнему отбрасывал вниз глубокую мрачно-синюю тень.

Зажмурившись, я надел очки. На объездной Переславля ушел в сторону Владимира. Незадолго до Юрьев-Польского свернул в село Сима. В 1708 году Петр Первый подарил эти места генерал-фельдмаршалу Голицыну. В 50-х его внук Борис возвел здесь величественную усадьбу. На несколько километров дальше, в живописной излучине реки Нерль, обустроил просторную дачу. В 1862 году Алексей Голицын, правнук прославленного генерала, проиграл летний дом, со всей прилегающей территорией, в карты. Повезло Ивану Андреевичу Первушину. Представителю старой купеческой династии подмосковного города Александрова. За пару лет в непосредственной близости от дачи он поставил винокуренный завод и несколько общежитий для рабочих. Новое поселение Лучки было официально зарегистрировано как местечко.

По замыслу купца, со временем там должен был вырасти город. Вскоре появилась пристань. За ней – резной деревянный мост. И небольшая плотина с ледоломом, получившим прозвище «быков». Каждый день сотни подвод доставляли на завод сырьё. Рожь, пшеницу, муку, солод и картошку. Обратно везли водку. Местечко хорошело на глазах. Раскисшие грунтовые дороги сменились длинными мощеными мостовыми. Вокруг раскинулись оранжереи. Имелись школа и училище. Пристань украшал паровой катер, купленный в 1870 году. Чуть позже в Лучках открылась лесопилка. Достроилось кирпичное здание декстринно-сагового завода. Увы. Золотые годы местечка к тому моменту остались позади.

По странному стечению обстоятельств в 1885 году купца Ивана Андреевича похоронили на Донском кладбище. В километре от моего дома. Спустя три десятка лет, сразу после революции, род Первушиных был практически уничтожен. Кто-то был повешен. Кто-то расстрелян. Кто-то пропал без вести. Тысячи тонн спирта, хранившиеся на заводе, оказались совершенно бесхозными. Местное волостное собрание, отчаянно сопротивлявшееся национализации, постановило раздать его крестьянам. Те собрали сход. Толпой двинулись к заводу. Столкнулись с группой красноармейцев, присланных в тот день из Владимира. Поразмыслив, не стали связываться с вооруженными голодными подростками. На время разошлись по домам. Решили немного подождать.

Через неделю отряд ушел. К местечку подступили жестокие, никому не подчинявшиеся банды. В бессмысленной борьбе за спирт погибли сотни людей. Сгорела деревянная винокурня. Новый завод, располагавшийся в кирпичном здании, уцелел. Национализированный, он проработал до середины восьмидесятых. В  девяностых снова стал частным. За годы советской власти культура предпринимательской деятельности была безвозвратно утрачена. Мимолетные владельцы, не совладав с рыночной экономикой, очень быстро обанкротились. От красивейшего некогда здания остались лишь кирпичные стены. Да пустые проемы окон, грубо и стыдливо прикрытые грязными фанерными щитами.

Впервые я оказался здесь еще лет восемь назад. Исследуя глухие, почти заросшие дороги между давно заброшенными торфоразработками, остановился, чтобы перекусить. Тихая и чистая река, навесной деревянный мост, останки столетнего ледолома и живописные руины завода, видневшиеся на противоположном берегу, пленили меня надолго. Но, торопясь в Москву, тогда я не стал задерживаться. С тех пор бывал здесь проездом. Каждый раз находил причину не останавливаться. Однажды, в конце ноября, когда лед еще не схватился, пролез сквозь сугробы к берегу и сделал несколько забросов спиннингом. Увидел в прозрачной воде, как бойкая небольшая щука с интересом преследует приманку. Убедившись, что рыба есть, решил вернуться позже. К сожалению, в очередной раз ошибся.

Видимо, это место тогда меня очень сильно пугало. В те годы я не знал его истории. Но обида, горечь и безысходность, витавшие здесь в воздухе, не давали к нему даже приблизиться. Простое и искреннее любопытство, подавлявшееся долгими месяцами, просыпалось во время срывов. Много раз, напившись, я старался попасть в Лучки. Иногда был настолько пьян, что не мог добраться до машины. Несколько раз оказывался в Переславле. Надеялся переночевать в отеле, чтобы утром отправиться на рыбалку. Конечно, всё было безрезультатно.

В ту памятную ночь события развернулись по-новому. Лишь обильные дожди, размывшие все подъезды к реке, не позволили осуществить задуманное. Всё еще сильно пьяный, пробиваясь обратно к местечку, я застрял в лесовозной колее. Спустя несколько часов, очнувшись посреди леса, впервые в жизни ухватился за смутные воспоминания о переключении. Огромная каменная плита, скрывавшая утраченные фрагменты, наконец-то дала трещину. Ужас, хлынувший оттуда, затмил все предшествующие страхи.

И вот теперь, спустя два года, я снова был здесь. Медленно подкатился к магазину. Вспомнил черно-белые фотографии, сделанные задолго до революции. Решил пройтись и осмотреться. Двигался по древней брусчатой мостовой. Сравнивал настоящее с прошлым. Увидел здание завода. Оно немного преобразилось. Фанерные щиты на окнах сменились металлическими листами. Стены кто-то подкрасил. Грубая металлическая крыша, сваренная из какого-то хлама, прикрыла здание от снега. Жизни в нём по-прежнему не было.

За запущенными, давно не чищенными прудами виднелся дом управляющего. После революции здесь было заводоуправление. Теперь, если верить вывеске, находилось отделение почты. Дальше стояли дома прислуги. Там до сих пор кто-то жил. Ближе к реке расположились двухэтажные бараки. В далекие времена Первушиных они назывались «белыми домами». Каждую весну бригада мастеровых покрывала их ослепительно-белой краской. Квартировали здесь только ценные специалисты. Инженеры, механики, агрономы и фельдшер. Сейчас эти здания представляли собой весьма унылое зрелище. Облупившиеся полусгнившие доски перемежались разбитыми, заткнутыми каким-то тряпьем окнами.

Чуть поодаль, немного левее дороги, возвышалась голицынская дача. Покосившееся, заросшее мхом крыльцо украшала облезлая вывеска. В восьмидесятые здесь размещался Дом культуры. Справа, среди высоких деревьев, притаился двухэтажный дом. За толстые и очень теплые стены его называли ватным. В нем, приезжая в Лучки, останавливался сам Иван Александрович. Советы устроили там квартиры.

Почти все деревянные строения, возведенные полтора века назад, по-прежнему были обитаемы. Ночи стояли холодные. Повсюду дымили трубы. Сквозь запотевшие полопавшиеся стекла то тут, то там пробивались отблески света. В отличие от газопровода, проведенного в местечко недавно, электричество пришло сюда до войны. Старая общественная баня, построенная еще большевиками, стояла практически разрушенная. Осмотрев печальные останки, я неспешно отправился к реке.

Несколько лет, размышляя об этих местах, я представлял, как поймаю рыбу. Реальность оказалась другой. Лишь небольшой участок берега – от Лучков до Подгорного болота – был достаточно проходимым. Дальше начинался бурелом. Но и на этом коротком отрезке, протяженностью километров в пять, не нашлось ни одной ямки глубже полутора метров. Всё дно реки, за исключением пары крошечных островков, представляло собой ровную поверхность. Местами посреди длинных песчаных прогонов виднелись кусты водорослей, вытянувшиеся по направлению течения. В них стояла щука. Правда, совсем мелкая. По виду, не больше пятисот граммов. В кристально прозрачной воде можно было с легкостью различить, как малыши выходят из травы, следуют за силиконовой рыбкой и, наконец, хватают её за хвост. Увы. Взятые из дома приманки оказались слишком крупными. Десятки детских поклевок не принесли ни малейшего результата. Впрочем, это было не важно. Я и так был безгранично счастлив.

Восемь лет, как гигантский магнит, это место притягивало меня. Насквозь пропитанное историей, таило в себе множество загадок. Пыталось пробудить чувства. Любовь, восторг, радость и гордость. Боль, обиду, тоску и безнадежность. Довольно долго я, как перепуганный ребенок, сбегал от чужих воспоминаний. Однажды наконец приблизился. С ужасом разглядел свои. И вот теперь, спустя два года, снова вернулся к ним. Нужно было закончить начатое.

Разыскав лесовозную колею, в которой тогда проснулся, я сел на поваленное дерево. Заново пережил то утро. Замер. Прислушался. Затаил дыхание. Наконец, с облегчением вздохнул. Страха больше не было. Плечи расправились. Взгляд устремился к небу. Там не было практически ничего. Ни облаков. Ни птиц. Ни даже надоедливых мошек. Только бездонное бирюзовое небо. Абсолютная, обволакивающая тишина. И желтоватое, всё еще высокое, но уже клонившееся к закату солнце. Его свет, тепло и спокойствие постепенно наполнили тело. С ними пришли мысли.

Я действительно больше не боялся. Ни чужих, ни своих воспоминаний. Ни этой реки, ни этого местечка. И, что гораздо важнее, не боялся самого себя. Что-то за эти два года очень сильно изменилось. Внутри стало меньше пустоты. Появились спокойствие и сила. Осторожно, стараясь их не расплескать, я встал и пошел к машине. Судьбоносные события и открытия, таившиеся в этом удивительном месте, для меня еще далеко не закончились.

X. Важное

Как-то раз в начале осени, когда учреждения уже оправились от карантина, я приехал в лицензионный отдел продлевать разрешения на оружие. Контакт с дамой, занимавшейся бумажками, наладился почти моментально. Всего через 5 минут она увлеченно рассказывала, как недавно выбирала машину. Я сидел и улыбался. Мы с папой, не сговариваясь, десятилетиями поступали так же.

Довольно долго мне казалось, что колоссальное значение автомобиля – это наша семейная особенность. Папа на своей первой «копейке» проездил, наверное, лет десять. Потом все-таки продал. С тех пор при малейшей возможности покупал себе что-то новое. Иногда доходило до абсурда. Дома заканчивались деньги, а он, сияющий и счастливый, приезжал на очередной машине. Мама страшно обижалась. Но сделать ничего не могла.

По странному стечению обстоятельств моим первым приобретением тоже была «копейка». Зимой в одиннадцатом классе, заработав на продаже дисков с играми, я стал обладателем экземпляра далекого семьдесят первого года. Прав у меня не было. Но друг их только что получил. Покупку мы оформили на него. Приехав по объявлению в газете, первым делом заглянули под капот. Попинали колеса. Тщательно проверили китайскую магнитолу. Отсчитав продавцу двести долларов, поставили автомобиль на учет. Заправив полный бак, до глубокой ночи колесили по городу. Счастье было практически безграничным.

На следующий день после школы мы долго возились с машиной. Старательно отмыли салон. Настроились катать девочек. Нас ждали великие дела. Неожиданно дверь дома открылась. На крыльцо вышел папа друга. Только-только проснувшись, он почесал взъерошенный затылок. Задумчиво поинтересовался, что за предмет мы притащили во двор.

Вопрос предвещал подвох. Но я был настроен оптимистично. Заверил, что это машина. Мужчина грустно улыбнулся. Подошел и открыл багажник. Стал извлекать оттуда странные и не очень чистые предметы. Сначала коробку с запчастями. Потом резиновый коврик. Какие-то тряпки. Газеты. И, наконец, доски. Медленно, но верно его рука погружалась всё глубже. Неожиданно замахала нам снизу. В багажнике не оказалось пола. Он просто сгнил от времени. Автомобиль был продан с дисконтом. Я немного приуныл. Дождался лета. Пошел учиться на права. Родители вспомнили про «Запорожец».

Чудо украинского автопрома досталось бабушке по инвалидности. По назначению никогда не использовалось. Запутавшись в бесконечной смене машин, папа проездил на нём пару месяцев. Однажды, будучи сильно нетрезвым, немного поссорился с трамваем. Машину починили и покрасили. Но до конца так и не собрали. Классическое заднемоторное купе с воздушным охлаждением двигателя, скучая в полуразобранном виде, лет пять простояло на складе.

Вместе с другом мы откопали его из-под хлама. Отмыли кузов от пыли и следов голубиного помета. Выгребли из моторного отсека пару ведер крысиного навоза. Нашли запчасти, хаотично разбросанные по складу. Докупили всё недостающее. Поставили на свои места. Заменили свечи, поменяли масло в двигателе и, на всякий случай, промыли топливную систему. Украв с электрокара огромный тяжелый аккумулятор, все-таки завели мотор. Я снова был счастлив. Неделю мы гоняли по складу. Отрабатывали полицейские развороты. Рисовали на асфальте красивые черные следы. Вскоре, получив права, я окончательно выехал на дорогу.

Школа закончилась. Начался институт.  Одногруппники ездили на иномарках. В крайнем случае, на «Жигулях». Я предпочитал трамвай. Но, возвращаясь с занятий, стремительно прыгал в «Запорожец». Его нельзя было не любить. Ведь он был практически новым. Белым, с черным кожаным салоном. И с автономной бензиновой печкой, весьма пригодившейся зимой. Но главное – он был моим. Просторное углубление в ногах в сочетании с удобными сиденьями открывало безграничные возможности. В первую же неделю, потратив пару дней, мы наглухо затонировали стекла. Бросили в багажник одеяло. С нетерпением стали ждать случая обновить прекрасный автомобиль. Планы, для которых покупалась «копейка», наконец, начинали реализовываться.

За следующие пару лет мы переделали в машине всё. Заменили резину на импортную. Прикрутили колпаки от «классики». Долго возились с салоном. Покрасили всё в черный. Внедрили центральную консоль от «нивы». Смонтировали на ней прикуриватель и модную магнитолу «Пионер». Впихнули под заднее сиденье колонки. Не заметили, как приобрели привычку. Каждую следующую машину мне приходилось доделывать под себя. И лишь недавно удалось понять, зачем это было нужно.

В детстве довольно много времени я проводил у маминых родителей. Там работали четкие правила. Дом был территорией бабушки. Каждая вещь подчинялась её воле. Когда телевизор барахлил, дедушка лез на крышу. Поправлял и настраивал антенну. Но решать, что смотреть вечером, он категорически не мог. Зато за пределами дома – во дворе, на улице и в мастерской – его власть была безграничной. Почти всегда он вставал с рассветом. Пропадал целыми днями в огороде. Зимой, или в плохую погоду, много работал в сарае. Я любил сидеть и смотреть, как он что-нибудь мастерит. Вдыхал аромат опилок. Восхищался красотой стружки. Мне нравились дедушкины руки. Нравилось, как он держал инструменты. Как тщательно наводил порядок после каждого трудового дня. Однажды я был допущен к работе. Мы сделали много хорошего. От табуретки до садовой тележки. Предметом особой гордости стал большой деревянный парусник. Я вырезал мачты и такелаж. Дедушка, ловко обращавшийся с машинкой, сшил красивые паруса. Корабль не дожил до наших дней. Машинка сохранилась как память.

Очень похожие порядки были у папиных родителей. Один-единственный уголок, где стояли магнитофоны с фотоаппаратами, полностью принадлежал дедушке. Вся остальная квартира находилась под управлением бабушки. Разумеется, у нас дома сложилась такая же картина. Папа владел двумя полками. Еще – половиной шкафа. Там хранились ружья. Немного игрушек для охоты. И несколько коробок с инструментами. Остальным заведовала мама.

У папы не было мастерской и огорода. Его исключительная территория всегда находилась в машине. Я скопировал это отношение. Но потребность что-то делать руками мы все-таки решали по-разному. Папа заряжал патроны и регулярно чистил ружья. Я всецело сосредоточился на бесконечных доделках автомобилей.

Было совершенно понятно, почему милицейская дама начала говорить о машинах. В детстве куски крашеного металла помогали нам знакомиться с девочками. Чуть позже, уже повзрослев, с их помощью мы оценивали владельцев. Автомобиль превратился в символ. Успеха, статуса, благополучия. В итоге мы научились прятаться за этими громоздкими предметами. Отчаянно боялись без них казаться самими собой. Тогда, в лице этой дамы, я просто встретил товарища по несчастью.

Очень часто в начале эксперимента я совершал необдуманные поступки. Доверял просыпавшейся интуиции. Вовсе не представлял последствий. Решение продать машину, не купив ничего взамен, оказалось именно таким. Впервые за двадцать два года я стал полноценным пешеходом. В первый же вечер, после двух месяцев трезвости, каким-то чудом не сорвался. Началась настоящая ломка. Подступила невыносимая боль. Спина перестала гнуться. Шея отказывалась крутиться. Мозг прекратил соображать. Каждый раз, выходя на улицу, я привычно хлопал по карману. Вспоминая, что ключей больше нет, чувствовал себя голым. Облегчение пришло через месяц. Результаты обнаружились через два.

Внезапно сломалась вытяжка на кухне. Я стремительно заказал новую. Неожиданно для себя решил, что хочу заменить всё сам. Провозился полдня, но справился. Радость продлилась недолго. Холодный голубоватый оттенок стандартной светодиодной подсветки конфликтовал с теплым ярким светом, установленным год назад над столешницей. Вытяжку пришлось разобрать. Лампочки отправить на свалку. Не найдя в продаже других, подобрать подходящие светильники. Результат получился идеальным. Правда, свет почти сразу погас. Штатному блоку  питания существенно не хватало мощности. Тут же был куплен новый. Заодно – отдельная проводка. С удобными бесконтактными выключателями, реагирующими на взмах руки.

По странному стечению обстоятельств буквально через несколько дней начались поломки у мамы. Потек смеситель в ванной. Сломался телевизор в спальне. Неожиданно вышла из строя еще какая-то мелочь. Долгие годы подобные проблемы решались при помощи мастера. Но теперь, с готовностью и желанием, я брался за дело сам. Изучал, разбирался, планировал. Менял, чинил, переделывал. Не терпел полумер и компромиссов. Мог остановиться лишь тогда, когда всё получалось хорошо. Однажды наткнулся взглядом на старую швейную машинку. Вспомнил дедушку, мастерскую и парусник. Широко и искренне улыбнулся. Ощутил, какой важный фрагмент бережно возвращал на место.

Полтора десятка лет свои собственные правила я устанавливал лишь в машине и офисе. Похоже, этого было недостаточно. Покупка любых дополнений – техники, мебели, украшений – не делала эти места моими. Для того чтобы захватить их полностью, нужно было потрудиться руками. Много лет назад, когда очередная купленная машина оказалась слишком дорогой и сложной, я побоялся улучшить её сам. Стал платить за это специальным людям. Но теперь, восстанавливая утраченные способности, столкнулся с неожиданными результатами. Любые бытовые задачи, годами вызывавшие беспокойство, превратились в источник удовольствия. Моя собственная территория, заботливо обозначенная руками, принесла чувство защищенности. Стала настоящим домом. Разбудила после долгой спячки давно забытую уверенность. Мне было куда вернуться. А значит, я мог уйти. Просто открыть дверь и шагнуть в реальный мир. Где-то там, посреди бескрайней действительности, скрывалась дорога в будущее. К сожалению, её нельзя было увидеть. Можно было лишь ощутить и почувствовать. И однажды, после долгих попыток, мне это, наконец, удалось.

XI. Ощущение

Почти весь последний год папа не выходил на улицу. Мешал неподъемный вес. Давление, больные колени и сильно отекавшие ноги. Незадолго до дня рождения мы предложили ему сделать шашлык. Он охотно согласился. Составил список продуктов. Отправил нас в магазин. В результате, помимо свинины, была приготовлена рыба. Полведра раков, гора овощей и довольно объемный торт. Проблема заключалась лишь в том, что теперь всё это великолепие предстояло хоть немного попробовать. В противном случае – и это было хорошо известно – папа обижался и нервничал.

Пару лет назад такое количество еды не вызвало бы у меня вопросов. Я мог, не испытывая дискомфорта, запихнуть в себя несколько стейков. Вдогонку, в качестве десерта, отправить килограмм черешни. Лучшим лекарством от стресса, помогавшим не прибегать к алкоголю, мне служило сладкое. Встречаясь с очередной проблемой, первым делом я покупал торт. Съедал примерно половину. Задача от этого не решалась. Тем не менее на следующий день представлялась уже не важной. Казалось, подобное обжорство не вело ни к каким последствиям. Уничтожая еду килограммами, я ощущал лишь приятную тяжесть. Иногда – желание прилечь. Но теперь, после обеда у родителей, мне стало совсем худо. Кое-как доехав до дома, я проспал до вечера. С трудом выполз на прогулку. Проковылял десять километров. Отвратительно спал ночью. Весь следующий день болел. Состояние, как две капли воды, походило на сильное похмелье.

К тому времени, на протяжении нескольких месяцев, я заново учился есть. Перешел на здоровую пищу. Но продолжал существенно переедать. Резал салат. Садился за стол. Ел. И совершенно не мог понять, когда нужно было остановиться. Как-то раз, решив позаниматься с гирей, ощутил физический дискомфорт. Мешало недавно съеденное. Оно же подсказало решение. Несколько дней я уменьшал порцию. До тех пор, пока не смог тренироваться уже через час после обеда. Это неплохо помогло. Вес пошел вниз. Настала очередь завтрака.

Как бы я ни старался поменьше есть утром, результат оставался прежним. Голова погружалась в туман. Невыносимо хотелось спать. Подкрадывались апатия и лень. Меня это совсем не устраивало. Начались эксперименты с продуктами. Бутерброды, мюсли, овсянка, яичница – постепенно я перепробовал всё. Подобрал идеальный завтрак. Следом за ним – обед. Со временем оставил в рационе всего несколько продуктов. Свежие овощи, нежирная птица, яйца, сыр, орехи и фрукты. Кофе и горький шоколад на десерт. Результаты были ошеломительными.

Наверное, никогда в жизни я не чувствовал себя лучше. Вес таял на глазах. Тренировки приносили удовольствие. Я стал выносливым, гибким и стройным. Голова работала превосходно. Потом всё, внезапно, кончилось. Прилив бесконечной энергии сменился утомительной слабостью. Нахлынула необъяснимая сонливость. По ночам сильно мерзли ноги. В один из дней, резко встав с кровати, я тут же плюхнулся обратно. В глазах потемнело. Голова отчаянно закружилась. Сообразив, что остался без сил, я добавил немного еды. Банан после тренировки и яблоко вместо ужина. Это сработало великолепно.

Однажды вечером фрукты в холодильнике закончились. Идти в магазин было некогда. Так ничего и не съев, я отправился в парк с собакой. Несмотря на прекрасную погоду, не получил никакого удовольствия. Внутри ворочалось что-то гнетущее. Затылок неприятно ныл. Колени предательски подкашивались. Любая, совершенно незначительная мелочь, вызывала сильнейшее раздражение. Первым делом, вернувшись домой, я проглотил долгожданное яблоко. Почти запрыгал от радости. Понял, что испытывал голод. Вслед за ним с удивлением обнаружил и менее полезный аппетит.

Потеряв первые пятнадцать килограммов, я столкнулся с повышенной чувствительностью. Мимолетный контакт с человеком или легкое прикосновение собаки походили на удары током. Едва различимые запахи представлялись совершенно невыносимыми. Противный и горький шоколад, на три четверти состоявший из какао, оказался невероятно вкусным. Сахар, мучное и жирное начали вызывать отторжение. Подступили мучительные ступеньки.

Это было похоже на простуду. Одолевали боль и озноб. Шея ныла при любом движении. Голова прилично кружилась. На тренировки не хватало сил. Приятные вечерние прогулки превратились в тяжелое испытание. Несколько дней мне пришлось страдать из-за плохо переносимого голода. Однажды, сам того не заметив, я уничтожил банку мороженого. Кишечник, сраженный обилием сахара, до утра восторженно урчал. Весы показали немного лишнего. Однако недомогание исчезло. Переедание оставило после себя легкую головную боль. Но и она испарилась к обеду. Вес, продержавшись неделю, снова пошел вниз. С тех пор, примерно раз в месяц, я сталкивался с подобными ступеньками. Довольно быстро привык. Научился обходиться без сладкого. На время прекращал тренировки. Больше спал и меньше гулял. Распрощавшись с двадцатью килограммами, добрался до настоящих сюрпризов.

Долгие годы круглый красивый живот упорно тянул меня вниз. Голова, шея и плечи стремились его догнать. Спина была неестественно согнута. Но теперь живота не было. Мышцы, поддерживавшие изгиб, по-прежнему сохраняли напряжение. В результате к концу прогулки сильно болела поясница. Пришлось задуматься об осанке. Расправив плечи, подняв голову и вдохнув полной грудью, я попробовал сделать шаг. Тут же чуть не упал. Тело, привыкшее к определенным движениям, в ручном режиме отказывалось работать.

Теперь у меня болело всё. Спина, голова, шея. Даже какие-то мышцы в глазницах. В этом не было ничего удивительного. Избавившись от необходимости сутулиться, я сменил положение глаз. Постепенно зрение адаптировалось. Голова перестала кружиться. Но походка, оставшаяся прежней, причиняла огромные неудобства. Каждый вечер, проходя положенные километры, я пробовал её менять. Результаты совсем не радовали. Поясница по-прежнему ныла. Левая рука немела. Странное ощущение разболтанности, возникавшее в правом колене, вынуждало неловко прихрамывать. Потеря веса существенно замедлилась. За следующие пару месяцев я похудел всего на два килограмма. По счастью, они оказались решающими.

Запасы жира, копившиеся десятилетиями, наконец-то меня покинули. Отчетливо проступившие ребра стали заметно двигаться при дыхании. Руки и плечи, впервые за долгие годы, заработали без щелчков и хрустов. Тело, избавившееся от всего ненужного, оказалось необычайно подвижным. Однажды, пройдя двенадцать километров, я обнаружил, что совсем не устал. Вернулась естественная осанка. Боль и неприятные ощущения исчезли, не оставив и следа.

Меня с детства удивляла папина обувь. Она вся была стоптана наружу. С возрастом то же самое, разумеется, случилось и с моей. Так же, как и папа, при ходьбе я сильно косолапил. Килограммы, ушедшие последними, устранили проблему навсегда. Косые мышцы живота, освободившись от оков жира, постепенно изменили походку. Запустили ягодичные мышцы. Те, в свою очередь, верхние мышцы бедра. Носок при ходьбе выпрямился. Нога стала опускаться ровно. Косолапость осталась в прошлом. Вместе с ней исчез люфт в колене. Затем пришло странное ощущение.

Оно возникало между лопатками. Быстро разливалось по телу. Каждый раз, появляясь неожиданно, приносило тепло, спокойствие и уверенность. Прекращало сомнения и раздумья. Отвечало на все вопросы. Помогало вдохнуть полной грудью, когда страх, гнев или отчаяние предательски сковывали дыхание. Как-то раз, задумавшись о том, что могу снова набрать вес, я стал очень сильно переживать. Не зная, как этого избежать, подавил тревожную мысль. Вытеснил ненужное беспокойство. Привычно вернулся к знакомому, медленно растущему напряжению. Однажды, стоя на весах и разглядывая число «78», почувствовал, что вес больше не вернется. Испытал то самое ощущение. Попробовал ему довериться. Результат оказался неожиданным.

XII. Дон

Я стоял по колено в прохладной, немного зеленоватой воде. Смотрел в высокое бирюзовое небо, исчерченное следами самолетов. Жадно впитывал ароматы песка, чернозема, кувшинок и сухой, выгоревшей на солнце травы. В последние годы где-то здесь, за Воронежем, для меня начинался юг. С ранней весны и до поздней осени тут было теплее, чем в Москве. Если дома было плюс пятнадцать, здесь стояла жара за тридцать. Когда дома лил дождь, тут старательно припекало солнце. Возможно, именно поэтому я так сильно полюбил Дон.

Странное ощущение, возникавшее между лопатками, вернулось в день, когда папу положили в больницу. За последние несколько недель оно существенно окрепло. По привычке, я решил с ним поспорить. Убедился, что это бессмысленно. Любые аргументы и доводы рядом с ним казались нелепыми. Оно стало невероятно мощным. О нем совсем не хотелось говорить. Слова надежды и поддержки, необходимые в тот момент маме, легко вылетали из груди. Но ощущение, рождавшееся глубоко внутри, предпочитало абсолютную тишину. Я перестал ему сопротивляться. Сразу почувствовал облегчение.

У папы нашли сепсис. Подключили вентиляцию легких. Попасть в палату реанимации оказалось не так просто. Мама поинтересовалась, хочет ли он, чтобы я его проведал. Он показал, что нет. Мне вспомнился его первый инсульт. Это было лет десять назад. Мы как раз сдавали заказчику очень важный проект. Днем позвонила мама. Сказала, что папа, бывший тогда в Анапе, угодил в реанимацию. Просидев в офисе всю ночь, мы, как обычно, успели. В 9 утра проект показали индийскому премьер-министру. Домой я добирался на метро. Сидел в полупустом вагоне. Хлопал стеклянными глазами. Ерзал от нараставшего напряжения. Выйдя на улицу, первым делом отправился в магазин. Взял бутылку виски. Лишь через несколько дней, немного придя в себя, все-таки улетел в Анапу.

Теперь было по-другому. Мне хотелось кричать. Куда-то бежать. Что-то делать. Во что бы то ни стало попасть к папе. Но, прислушавшись к новому ощущению, я почувствовал, что обида отступает. Не имело никакого значения, почему он решил так. Возможно, не хотел, чтобы я видел его беспомощным. Возможно, интуитивно избегал сильных и разрушительных эмоций. А может, уже окунулся в приятную темную пустоту, совсем не догадываясь о том, что происходило вокруг. В любом случае это было не важно. Я чувствовал, что понимал папу. Полностью доверял его решению. И этого было достаточно.

Через пару дней дежурный врач, вымотанный после ночной смены, забыл о туманных формулировках. Честно сказал: готовьтесь. Я знал, что готов давно. На следующее утро, выйдя на улицу с собакой, посмотрел на менявшуюся погоду. На низкие осенние тучи, надвигавшиеся на город с запада. Почувствовал то самое ощущение. Оно прошептало – пора.

После всех предыдущих попыток, неприятных последствий и мучительных раздумий, трудно было найти более неподходящий момент, чтобы попробовать уехать на Дон. Всего шесть недель назад, после той памятной аварии, я твердо решил не рисковать. Случись всё на пару лет раньше – и, подавляя отчаянное желание разобраться, я последовал бы принятому решению. Но теперь смысла сопротивляться не было. Снова прислушавшись к ощущению, я услышал однозначное «да». Сомнений не осталось. Каждый раз это странное чувство, не имевшее представлений о логике, приносило спокойную уверенность. Я позвонил маме. Предупредил, что уезжаю. Она не возражала. Ожидание могло длиться неделями.

За прошедшие полтора месяца, тихо и незаметно, что-то существенно изменилось. Я не дергался. Не суетился. Совершенно никуда не опаздывал. Нашел в заметках старый список. Неспешно сверяясь с ним, собрал необходимые вещи. Сначала – для себя. Потом – для собаки. Рыболовные принадлежности, готовые к любым приключениям, жили в машине с весны. Оставалось заехать в гараж за палаткой. Я не стал этого делать днем. Изменив привычный маршрут, забрал её ночью. Проскочив пустой МКАД, остановился лишь на той злополучной заправке, где застрял предыдущей осенью. Размявшись и выгуляв собаку, пролетел еще четыреста километров. Покружил немного по лесу. Нашел подходящий подъезд. В девять утра благополучно выкатился на холм с раскинувшимся под ним пляжем. И теперь просто стоял в воде, наслаждаясь давно знакомыми ароматами.

Мой старый лагерь находился километрах в пятидесяти выше по течению. Там не хватало глубины. Но здесь, в излучине реки, на дне притаились внушительные ямы. По их краям, даже в самую отчаянную жару, периодически поклевывал судак. Раньше я приходил сюда на лодке. Теперь устроил стоянку. Вокруг было невероятно красиво. Напротив резко нырял в воду обрывистый, подмытый мощным потоком берег. Его верхняя часть заросла густой, темной, непролазной чащей. На моей стороне пологий песчаный склон, окруженный невысокими дюнами, плавно спускался в воду. Выше по течению раскинулся сосновый лес. Всё дно реки вдоль него было усыпано глухим коряжником. Ниже, на протяжении пары километров, невысокий извилистый берег утопал в зарослях рогоза, ириса и кувшинок. Совсем неподалеку, в спрятанных за высоким кустарником пещерах, разбросанных на склонах обширного известнякового каньона, сохранились таинственные петроглифы. Их оставили скифские племена задолго до нашей эры.

Я любил эти места. Петлявший меж ослепительно белых меловых холмов, всё еще весьма мелкий, но уже с довольно сильным течением, богатый рыбой и самой разнообразной дичью, средний Дон всегда притягивал людей. Скифов вытеснили сарматы. За ними пришли аланы. Следом – тюркоязычные хазары и булгары. Даже во времена дикого поля, когда всё пространство от Днестра до Азова представляло собой пустынные и почти безлюдные степи, пойма великой реки медленно, но верно заселялась трудолюбивыми славянами.

В течение нескольких веков здесь зарождалось гордое и свободолюбивое донское казачество. Советская власть, оставившая после себя многочисленные руины колхозов и совхозов, по счастью, не сильно изменила людей. Они остались такими же честными, открытыми и гостеприимными, как и триста лет назад. По всей стране – от Селигера до Байкала – аборигены отчаянно обворовывали путешественников. Тащили всё, что попадало под руку. Лодки, моторы, канистры с бензином, снасти. Даже ножи и топоры, оставленные ночью без присмотра. Но здесь уже много лет не случалось ничего подобного. Потомки донских казаков, не покладая рук, трудились на полях и в садах. Те же, кто по каким-то причинам временно перебивался без заработка, предпочитали кормиться рекой.

Тут до сих пор верили в чудеса. По преданию, именно в этих краях Фрол Разин, разделив на три равные части, закопал принадлежавшее брату золото. В день казни, уже стоя на эшафоте, пообещал выдать тайник. Привел царских чиновников на Дон. Заявил, что потерял карту. Пять долгих лет морочил всем голову. Не найдя в конечном счете ни монетки, все-таки был казнен. Обоих братьев не стало. Но сокровища, спрятанные в таинственных пещерах, сохранились до наших дней. В каждой деревне живет хитроватый мужичок, знающий, где они находятся. Единственное, что мешает их достать – отсутствие подходящего оборудования. Один из таких мечтателей, регулярно навещавший нас в старом лагере, говорил о секретной карте. Несколько лет пытался собрать деньги на мощный металлоискатель. Не знаю, чем кончилась затея. Вряд ли он что-нибудь нашел. На сотни километров вокруг все пещеры давным-давно были изрыты десятками копателей.

Поставив палатку и бросив машину на холме, я спустил нужные вещи к воде. Купался, загорал. Пробовал поймать рыбу. Воздух прогрелся до сорока. Поднялся обнадеживающий ветер. После недавних обильных дождей вода стояла еще высоко. Глубина была подходящей. Ямы оставались на своих местах. Но ни в них, ни вокруг них, перепробовав все имевшиеся приманки, до вечера мне так и не удалось получить ни одной поклевки. Собаке повезло больше. Нарушая пронзительную тишину заливистым восторженным лаем, неутомимый охотник выгнал из кустов огромного упитанного ужа.

В сумерках, посидев немного у костра, я пораньше лег спать. С первыми лучами солнца, надеясь встретить щуку, прочесал густые заросли кувшинок. Пару часов, матерясь, обрывал приманки в коряжнике. В течение всего дня настойчиво облавливал ямы, скрытые у противоположного берега. Всё было безрезультатно. Ближе к вечеру на еле живой «Ниве» подъехал худощавый мужичок. Узнал меня. Поинтересовался, почему давно не видел. Пожаловался, что уже почти месяц как рыба куда-то ушла. Это походило на правду. Сообразив, что за два дня не слышал ни одного всплеска, я почувствовал, как портится настроение. Загудели ноги. Заныла спина. Заболели руки и голова. Казалось, весь мир обрушился. К счастью, это продлилось недолго.

В момент, когда солнце уже практически свалилось за горизонт, в небольшом углублении на мелководье случилось легкое движение. Едва различимые круги робко поползли по воде. Рыба, охотившаяся в таком месте, точно не могла быть крупной. Схватив коробку с приманками, я выбрал крошечную, самую яркую блесну. Уже на втором забросе подсек бойкого полукилограммового судака. На этом активность в реке закончилась.

Все предшествующие годы мой отдых продолжался три дня. Так было удобней. Двух ночевок вполне хватало, чтобы выспаться после длинного перегона. Теперь всё складывалось по-другому. То же ощущение, что привело меня сюда, в обед настойчиво подсказало, что уже пора ехать обратно. Я не спорил. Заранее собрав вещи, оставил на берегу только то, что было необходимо для рыбалки. Поймав долгожданную рыбу, быстро сложил всё в машину. Немного передохнул. Искупался в тусклом свете медленно поднимавшейся луны. В одиннадцать выбрался на асфальт. Позвонил маме. Убедился в отсутствии новостей. Неспешно двинулся домой. Всю ночь провел в дороге. Утром заехал в гараж. Выгрузил палатку. Примерно в семь, успев проскочить до пробок, уже был дома. Долго мыл и сушил собаку. Разобрал и поставил стираться вещи. Наконец, с наслаждением встал под холодный, бодрящий душ. Всего через пару минут раздался тот самый звонок.

Часть 3. Сборка

I. Честность

В конце 50-х, после смерти Сталина, репрессированным немцам разрешили покинуть Казахстан. Дедушка получил землю в Анапе. Построил небольшой саманный дом. Долгие годы прикладывал усилия, чтобы заслужить уважение в городе. В конечном счете преуспел. К сожалению, я не успел спросить, зачем ему это было нужно. Мама говорила, что после безжалостного уничтожения семьи и последующей бессмысленной депортации он просто хотел стать полноправным членом общества. Я никогда в это не верил. Добившись полной реабилитации, дедушка ни разу не сказал о советской власти ни одного дурного слова. Не думаю, что он её простил. И, уж тем более, не полюбил. Скорее всего, просто боялся. Поэтому молчал. Требовал того же от окружающих. Надеялся, что молчание, подкрепленное уважением, поможет истории не повториться. Отчасти это сработало. Но цена оказалась высокой. Детям и внукам досталось в наследство странное представление о честности.

Начиная с раннего возраста, я тоже стремился к уважению. В детском саду, читая всей группе перед сном, чувствовал себя значительным. Но развить этот успех не сумел. За четыре десятка лет так и не сделал ничего хоть сколько-нибудь стоящего. Просто жил, воспроизводя в миниатюре нескончаемую историю человечества.

Два с половиной миллиона лет назад на стенах пещер появились первые изображения людей, впускавших в себя духов. Присутствие вытесненных личностей древние считали даром. Счастливчиков, обладавших им, тогда называли шаманами. В любой непонятной ситуации к ним шли за советом и помощью. В те далекие времена люди заболевали из-за того, что злые демоны похищали их души. Родственники отправлялись к шаману. Тот обращался к духам. Если они находили украденное, больной очень быстро поправлялся. Так лечили большинство болезней. Христианская религия, со всем присущим ей гуманизмом, объявила шаманов одержимыми. Принялась исцелять их самих. Средством был избран экзорцизм. Результаты оказались сомнительными.

В двадцатом веке, с развитием научной психологии, синдром множественной личности был отнесен к психическим расстройствам. В восьмидесятых, после оценки масштабов и распространенности явления, признан вариантом нормы. Во всей этой увлекательной истории один-единственный факт по-прежнему остается необъяснимым. Те же самые симптомы, но связанные с приемом алкоголя, на протяжении многих веков не вызывали у людей вопросов.

Девять тысяч лет назад в небольшом земледельческом поселении на территории китайской провинции Хэнань кто-то съел забродившую похлебку. Соседи позавидовали соплеменнику. Взяли рис, добавили в него воду. Мед и немного пряных трав. Научились варить пиво. Чуть позже другие древние люди, попробовав прокисший виноград, начали делать вино. Третьи освоили крепкие зерновые и ягодные напитки. Алкоголь стал спутником общения. Со временем по странному стечению обстоятельств превратился в идеальное средство маскировки вытесненных личностей.

За две тысячи лет до нас в лесах сегодняшней Гватемалы один из индейцев майя случайно бросил в огонь ветви интересного растения. Эффект получился неожиданным. Духи пришли сами, не дожидаясь изнурительных ритуалов. Вдыхая дым подсушенных и свернутых в трубочку листьев, шаманы изобрели курение. Устав от общения с духами, научились использовать табак. Корабли Колумба, вернувшись из первой экспедиции, завезли странную привычку в Европу.

По каким-то неведомым причинам моя жизнь старательно повторяла все эти удивительные события. В восьмом классе мы попробовали пиво. Быстро познакомились с вином. Освоили крепкие напитки. Стали выпивать регулярно. На первом курсе, с появлением «Запорожца», алкоголь для меня стал редкостью. Тем не менее несколько раз в год, оставляя машину дома, я быстро и неожиданно напивался. Переключался и вел себя странно. Но, как и тысячи лет назад, никто на это не обращал внимания.

Так же, как и древние майя, сначала я попробовал траву. Потом другие вещества. Испугался. Быстро от них отказался. И, чтобы не выглядеть ботаником, начал курить сигареты. После каждого урока с компанией таких же лоботрясов бегал в соседний двор. Сохранил привычку в институте. Даже потом, на работе, курил, в основном чтобы выходить в курилку. Однажды лифт в подъезде сломался. Пришлось ползти на одиннадцатый этаж. Этого оказалось достаточно. Пару недель я старательно сопротивлялся надоедливой механической привычке. Через месяц легко и безболезненно на годы забыл о сигаретах.

Несколько лет назад, приходя в себя после срывов, я стал обнаруживать сигары. Не понимая устройства механизма, просто вытеснял эти случаи. Какое-то время бессмысленно сопротивлялся. Однажды закурил трезвым. Сигары мне понравились. Они помогали маскироваться. Сначала – от себя. Потом – и от окружающих. Полюбив никарагуанские сорта, выдержанные в роме и кофейных зернах, я искал фруктовые аналоги. В результате обратил внимание на трубки. Пара британских производителей выпускала табак, ароматизированный яблоком и вишней. Пару лет я курил и их. Сбросив вес и восстановив чувствительность, понял, что больше не хочу.

Меня всегда расстраивали следы, остававшиеся на руках и губах. Каждый раз, выкурив сигару или трубку, я долго и старательно отмывался. Тщательно чистил зубы. По возможности – мыл голову. Как-то раз, поймав себя на мысли, что не курил уже пару месяцев, взял на прогулку трубку. Погрузившись в облако дыма, задумался – зачем вообще это сделал.

К тому времени мне изрядно надоело бесконечно убегать от себя. Каждую новую мысль я встречал с живым любопытством. Погружался в любые эмоции. Старался быть честным. Поэтому, как следует поразмыслив, признался, что курить не любил. Привычка помогала мне казаться себе кем-то другим. Теперь это было ни к чему. Пару лет назад, практически без колебаний, я выбросил бы табак из жизни. С легкостью вытеснил бы все связанные с ним воспоминания. Но в этот раз всё было по-другому. Прислушавшись к новому ощущению, я собрал все трубки и каттеры. Добавил к ним футляры для сигар. Сложил в отдельную коробку. Бережно сохранил на память. Эти красивые, но странные предметы, некогда казавшиеся важными, превратились в напоминание о честности.

Почти два года я старался не врать. Получалось откровенно плохо. Самое сложное состояло в том, чтобы не обманывать себя. В отличие от мелкого бытового вранья, такая глубокая ложь слишком хорошо маскировалась. Девять месяцев я врал себе и окружающим, что хотел найти работу. Испытывая необъяснимое сопротивление, продолжал её искать. Конечно, это закончилось ничем. Единственным осязаемым результатом стал чудовищный рост напряжения. Оно почти привело к срыву. Спасли лишь другие изменения.

Однажды, поймав себя на бессмысленном и ненужном вранье, я почувствовал сильный дискомфорт. Заболела шея. Заныл затылок. Пришла слабость. Нахлынула апатия. Я стал сам себе противен. Захотелось вернуться во времени и сказать человеку правду. К сожалению, это было невозможно. Лишь через пару дней, когда болезненные симптомы отступили, пришло то самое ощущение. Оно подсказало, что теперь любая нечестная мысль или попытка кому-нибудь соврать будут вызывать похожие страдания. Весь мир – сначала вокруг, а затем и внутри меня – рассыпался как карточный домик.

С пугающей ясностью я ощутил, что врал себе в самых главных вещах. Всё, что казалось важным, перестало иметь значение. Всё, к чему я стремился, оказалось пустым и бессмысленным. Ценности, цели, мысли и убеждения. Всё осталось позади. Я стоял посреди чистого листа. Вокруг простиралась белая тишина. Идти было некуда. Делать было нечего. Хотелось что-то сказать. Или хотя бы подумать. Но слов и мыслей тоже не было. В голове, посреди сияющей пустоты, мрачным гранитным монументом возвышался один-единственный вопрос. Зачем я здесь? Ответ был совсем рядом. Но тогда, ослепленный сверкающей бездной, я физически не мог его увидеть.

Напряжение и болезненные симптомы с точностью электронного микроскопа помогали распознавать враньё. Но, к моему великому сожалению, ничего не говорили о правде. Понимая, в чем именно заключалась ложь, я ни на шаг не приближался к честности. Для того чтобы к ней прийти, нужен был другой метод. Нашелся он, как всегда, неожиданно.

Однажды мы пили чай у мамы. Зашел разговор о внуках. Почему-то она отказывалась верить, что может не стать бабушкой. Утверждала, что я себе врал, говоря, что не хочу детей. В подтверждение предложила посмотреть на мои отношения с собакой. Дыхание у меня перехватило. Сердце застучало сильнее. Голова склонилась вниз. Плечи рефлекторно сжались. Сделав несколько глубоких вдохов, я немного успокоился. Согласился, что был неправ. Сам тем временем задумался. Вечером, вернувшись домой, ощутил знакомые симптомы.

Вспомнился одиннадцатый класс. Узнав, что у меня появились девочки, мама по-настоящему испугалась. Очень настойчиво попросила ни в коем случае не заводить детей. Я сказал, что вообще не собирался. Это была правда. Но дальше пришлось врать. Каждый раз, приходя со свидания, говорить, что гулял с друзьями. Странный вопрос забылся. Следующим его поднял папа. К тому моменту мне перевалило за тридцать. Мы практически не общались. Пару раз в год, по большим праздникам, я вынужденно приезжал к родителям. Папа всегда интересовался, когда сможет увидеть внуков. Я отшучивался и врал. Ответа он так и не получил.

Несколько дней после разговора с мамой у меня болело практически всё. Никакие таблетки не помогали. Недомогание, вызванное враньём, никогда не проходило само. Для того чтобы от него избавиться, нужно было признать правду. Оказалось, это совсем не сложно. Я, действительно, называл пса своим шерстяным ребенком. Любил его и возился совсем как с детенышем человека. Об этом говорили многие. Для меня это не было открытием. Но заводить настоящего ребенка я, тем не менее, не хотел. Мешали вполне убедительные причины.

Самые страшные события, случавшиеся со мной в детстве, неразрывно были связаны с папой. Конечно, он всё делал не со зла. Часто не знал, как иначе. Временами это был вовсе не он. Но результат от этого не менялся. Я боялся, что нечто похожее случится с моими детьми. Состояние, которого я достиг, не гарантировало безоблачного будущего. Возможно, когда-нибудь мне удалось бы вернуть на место большинство вытесненных личностей. Но могли появиться новые. И однажды, столкнувшись с ними, ребенок скопировал бы механизм. Никогда и никому на свете я не желал ничего подобного. Правда заключалась в том, что мне было страшно рисковать.

Перемены последних лет не принесли чувства завершенности. Жизнь стала во многом другой. Но меня она всё так же не устраивала. Реальный мир, бурливший со всех сторон, по-прежнему казался враждебным. Я не знал и не чувствовал его. Не понимал, как он работает. Не видел себя в нём. Не представлял, что делать дальше. Искренне считал себя ненужным, бессмысленным и бесполезным. Конечно, ничего из этого я не хотел оставить в наследство родившемуся новому человеку.

Да, я любил собаку. Зверь отвечал взаимностью. Для ребенка этого было недостаточно. Я знал, насколько похож на папу. Понимал, в чем и почему несчастлив. Верил, что смогу измениться. Но при этом совершенно не представлял, сколько времени потребуется для этого. И если за те годы, что я искал бы ответы на вопросы, мой ребенок скопировал бы меня – я никогда бы себе этого не простил. В этом была безжалостная правда. Её было невозможно отрицать.

Аргументы на этом не заканчивались. Я мог их перечислять бесконечно. Но все они, по большому счету, вообще ничего не значили. Возможно, в глубине души я хотел своего продолжения. Так же, как и другой жизни. Другой судьбы. Или другого себя. Но пока ничего из этого у меня, к сожалению, не было. В те несколько мучительных дней я не раз размышлял о будущем. О том, что когда-нибудь могло что-то сильно измениться. Я решил бы, что сделал достаточно. Однажды почувствовал, что готов. И эта простая мысль, возникнув тогда впервые, принесла долгожданное облегчение. Боль прошла. Плечи расправились. Захотелось вздохнуть поглубже. В голове постепенно прояснилось. Подступило то самое ощущение. Я почувствовал тепло и спокойствие. Это был честный ответ.

Всё, действительно, оказалось правдой. И то, что глубоко внутри я надеялся и думал о детях. И то, что подавлял эти чувства, не желая им такой же судьбы. И даже то, что далеко впереди меня ждало еще много работы. Правда не была однозначной. Не могла быть простой и односложной. Не получалась ни черной, ни белой. Состояла из оттенков серого. В ней были радость и грусть. Гнев и восторг. Счастье и мрачная безысходность. Кому-то такая правда не нравилась. Кому-то казалась неправильной. Всё это не имело значения. Для меня она была такой. И просто помогала жить.

Ложь повышала напряжение. Вынуждала все тело сжиматься. Досаждала невыносимой болью. Искала способы спрятаться. За едой, алкоголем, наркотиками. За новой бессмысленной ложью. В конечном счете за болезнями. В неё, как в песок, уходили годы. За ними проглядывала смерть. Всем этим я был сыт по горло.

Честность, которую я так долго и безуспешно искал, оказалась очень простым ощущением. В ней была жизнь. Она вела в будущее. Согревала глубоко внутри. Снимала тяжесть с плеч. Дарила спокойствие и уверенность. Подсказывала нужное направление. Приближала к желанным ответам. Для меня этого было достаточно.

Честность не имела отношения к окружающим. Она находилась во мне. Во многом как раз от неё зависело, сколько лет меня ждало впереди. Теперь я это знал. И с этим мог двигаться дальше.

II. Начало

Однажды после первого курса мы с другом отправились на море. Доехали на автобусе до «Орленка». Быстро перелезли через забор. Немного побродив по территории, разбили лагерь на пригорке. Жара стояла сорокаградусная. До воды было метров сто. Искупавшись, мы отдыхали в тени сосен. Пили теплое пиво. Оно очень быстро закончилось. В паре километров от нас располагался большой кемпинг. Сразу за ним – рынок. Я сходил за добавкой. Водка, найденная в витрине с мороженым, оказалась божественно вкусной. До заката мы пили и плавали. Знакомились с местными. Спорили с надоедливыми ментами. Покупали у них разрешение на установку палатки в заповеднике. Проснулся я около полуночи. Снова полез в воду. Часа полтора, лежа на спине, плескался в полосе прибоя. Наслаждался шелестом волн и уютным мерцанием звезд на бездонном летнем небе. Утром выяснилось, что нас обокрали.

Кто-то ночью разрезал палатку. Вытащил рюкзаки. Забрал из них бумажники. Это было обидно. Отдых был полностью испорчен. Мы погрустили и искупались. Собрали оставшиеся вещи. Побрели обратно в «Орленок». Нашли знакомых, в обед возвращавшихся в Краснодар. К вечеру добрались домой. Ничего страшного не случилось. Потери были минимальными. Тем не менее после этого случая я долго избегал палаток.

В двухтысячном мы переехали в Москву. Большой незнакомый город съедал почти всё время. Чтобы не вылететь из нового института, какое-то время мне пришлось учиться. Потом началась работа. И лишь спустя шесть лет, купив первую полноприводную машину, я стал выбираться на природу. Все теплые солнечные выходные, с мая по конец сентября, старался проводить у воды. В основном на ближайшем водохранилище. Знакомые звали подальше. Предлагали поехать с ночевкой. Я всегда отвечал отказом. По каким-то неведомым причинам отчаянно не хотел этого делать. Рассказывал ту летнюю историю. Она не звучала убедительно. Между шумными пляжами под Туапсе и дикими берегами Селигера не было никакой связи. Но меня отсутствие логики не смущало. Вместо неё был простой сценарий. В нём любая поездка с палатками грозила необъяснимой бедой. Тогда этого казалось достаточно.

Шли годы. Маршруты удлинялись. Дня перестало хватать. Теплыми летними вечерами, когда река погружалась в сумерки, было особенно обидно собираться и уезжать домой. Хотелось никуда не торопиться. Подольше посидеть у костра. Помолчать. Насладиться тишиной и туманом. Не выдержав, я купил палатку. Ничего страшного не случилось. За десять последующих лет самыми неожиданными происшествиями стали визиты вечерних гостей. Ежей, ужей и мышей. Да красивого пугливого лиса, регулярно выпрашивавшего шашлык. Вопрос о неотвратимой опасности так и повис в воздухе. Я просто о нем забыл. Чуть позже дополнил отдых удочками.

Первая была с поплавком. Червяки мне совсем не нравились. Кое-как я смирился с дождевыми. Насаживал их на крючок. Забрасывал бедолаг в воду. Шел с чистой совестью загорать. Иногда попадалась рыба. Однажды – величиной с ладонь. Мне нравилась такая рыбалка. Она не требовала внимания. Помогала скоротать время. Изредка приносила сюрпризы. В целом была довольно приятной. Но червяки её, безусловно, портили. Пришлось переключиться на спиннинг.

Красивые пластиковые рыбки, которыми нужно было дразнить хищника, приносили гораздо больше удовольствия. Пару лет я бросал их с берега. Потом купил лодку. Проводил на воде много времени. Успеха достигал редко. Результаты не имели значения. Мне нравился сам процесс. Простые символические действия, создававшие иллюзию занятости. Теперь, спустя много лет, всё изменилось полностью. Появилась понятная цель. Меня охватил азарт. Чистый восторг успехов. И горькие, порой совершенно необъяснимые, тяжелые переживания неудач. Обуреваемый этими чувствами, ранним октябрьским утром я вновь возвращался в Лучки. На этот раз во что бы то ни стало хотел поймать рыбу.