От экватора до полюса. Сборник рассказов

Поехали. В дороге предупредили девчат, а в кузове их уже было более двадцати из других деревень, чтобы во время остановки машины не высовывались и сидели тихо. Не знали они тогда, что при переезде из одного штата в другой полиция осматривает все машины, и немало пришлось хозяевам груза платить на контрольных пунктах, чтобы их «товар» пропускали без инспекции. Не знали девушки и куда они едут. Более суток двигались они почти непрерывно на север, получая в дороге лепёшки да воду из большого кувшина. И въехали, наконец, в большой двор за высоким каменным забором.

Бедные доверчивые существа, никогда не встречавшиеся у себя в деревнях с коварством современного человеческого мира, не могли даже вообразить, что ожидало их за этой стеной. Им дали работу без отдыха. Их кормили, чтобы только не умерли. Их любили насильно. Били, когда смеялись, били, когда молчали, били, когда плакали.

О таких случаях писали газеты, как и о том, как платят полиции деньги за то, чтобы не трогали эти фабрики человеческих жертв, но разве во всех деревнях умели читать?

Девушкам давали в конце месяца по десять рупий. На заводе неквалифицированные рабочие получают шестьсот. Буханка хлеба стоит две рупии. Пять буханок могли купить за месячную зарплату работницы поневоле, ибо теперь они не хотели здесь работать, но не могли уйти. Только когда Канчин родила, её выбросили, как поступали с другими в таком же положении. Женщины с детьми им были не нужны. И она вернулась, не зная как. Сгораемая от стыда, горя и голода, но с желанием выжить, вернулась. Первый, кого встретила из знакомых, был Лох. Так уж случилось. Он узнал её и со слезами на глазах привёл к себе в глиняный дом, где недавно лишился матери.

Прошло не более полугода. Лох работал уже на заводе, и у них начали появляться деньги. Месяц назад Канчин сказала, что она в положении, значит, у неё будет и его ребёнок. Лох был счастлив, а жена погрустнела. Она очень ослабла на той проклятой работе и будто чувствовала, что новой материнской нагрузки не выдержит. Ей становилось хуже и хуже. Три дня как слегла совсем.

В этот день Лох получил задание установить заглушку. Работа была простая. За несколько месяцев строительной практики ему сотни раз приходилось снимать и ставить заглушки. То там, то здесь проверки и перепроверки. Открути во фланцах болты, вставь лист железа, закрути болты. Вот и все операции. Так было бы и в этот раз. Он взялся уже за гаечный ключ, но примчался на чьём-то велосипеде младший брат и закричал, увидев его наверху:

– Лох, Канчин плохо. Она умирает.

Дас бросил ключи, буквально свалился по лестнице вниз, сел с братом на велосипед и они помчались домой. А Канчин умерла, не дождавшись ни доброго мужа, ни приехавшего слишком поздно врача.

На другой день так же внезапно овдовевший, как неожиданно женившийся, Лох приехал на завод, чтобы пригласить друзей на сожжение тела любимой женщины. Он рассказал им о случившемся, и электрик отошёл, чтобы включить трансформатор. В следующее мгновение произошёл взрыв, который и убил Даса с его товарищами, стоявшими под самым местом сварки.

В акте по расследованию причин аварии записали сухо и четко: «Заглушка оказалась не установленной, в результате чего ....»

Не могли же они записать, да и не знали того, что нищета, бедность, страдания, ради устранения которых строился завод, могли послужить причиной гибели этого же завода.

Десятки людей лежали в госпитале, отравленные газом и раненные ударом взрывной волны. Сотни родственников и близких толпились у входов в лечебные корпуса.

Поздно ночью, когда удалось поставить новую задвижку и позволить всем трём домнам заработать на полную мощь, Чиграй вернулся в свою квартиру, и тут же позвонили советскому врачу. Дневные переживания не прошли даром. Как только расслабился, заволновалось сердце, будто переживая всё заново, потребовалась срочная медицинская помощь.

А на заводе теперь всё шло хорошо. На каждом ответственном участке дежурили круглосуточно опытные советские специалисты. Индийские рабочие и инженеры выполняли каждую рекомендацию особенно чётко и быстро. Все понимали важность момента и завод выстояли.

Четвёртую домну пустили в эксплуатацию на месяц позже, чем могли бы, не случись эта неожиданная, но такая обычная авария человеческих судеб бедного индийского народа.

Бабу – маленький бакшиш

Велосипеды. Перехватывая и разбивая спицами лучи палящего солнца над головой, они длинными ручьями стекаются со всех сторон и останавливаются на стоянке у базара, создавая целое море сверкающих солнечных отражений. Владельцы велосипедов привозят на них своих жён, детей и друзей. Женщины в длинных сари, позволяющих сидеть во время езды только боком, легко соскакивают с заднего сидения, чтобы подхватить детей, устроившихся впереди на раме, и тут же направляются к торговым рядам.

Мотороллеры. Их значительно меньше. Беспрерывно сигналя, они буквально протискиваются между снующими людьми и велосипедами на своё место, которое чуть подальше входа на базар. Этот транспорт отличается меньшим блеском, но большим шиком. И его владельцы одеты получше, сари у их жён поярче и дети опрятнее, чем на велосипедах.

Что катается легковых машин, то их совсем мало и потому, важно проезжая на выделенный им участок по другую сторону дороги, они весьма редко создают заторы, которые, как ни странно, быстро рассасываются.

Нас, русских, привозят на заводских автобусах, специально курсирующих между нашим городом и базаром по воскресеньям в первой половине дня, позволяя всем запастись на неделю овощами и фруктами. Появление наших автобусов – всегда событие, но не потому, что им труднее проехать в скопище людей и транспорта, а потому, что эти автобусы выгружают самых выгодных покупателей.

Сегодня я встал утром поздно и потому оказался у входа на базар, когда майское солнце уже так пекло, словно раскалённый металл катился мимо, обдавая невыносимым жаром. Чтобы попасть на базарную площадь, нужно миновать сидящих по обеим сторонам дороги прокажённых. Я почти пробегаю это место, так как вид искалеченных людей без пальцев и кистей рук вызывает у меня физическую слабость.

Как всегда, при виде меня раздаются радостные возгласы детей, которые тут же подбегают ко мне и кричат: «Намастэ, мистер!», то есть «Здравствуйте, мистер!» и сразу просят бакшиш. Мелочь, которую получают от нас эти босоногие, почти раздетые, в рваных трусиках мальчишки и девчонки, – это их заработок. Родители нищенствуют и тоже просят подаяние.

Раньше всех ко мне всегда бросалась Сита, худенькая, очень подвижная девочка лет семи. Зная, что стала моей любимицей, она пользовалась этим, отгоняла от меня детей, которым, по её мнению, не надо было давать бакшиш, а других, наоборот, подводила и просила что-нибудь дать им. При этом себя она, конечно, не забывала и уверенно называла, сколько ей следует положить в ладошку, увеличивая сумму при каждой новой встрече, и уж меньше никак не соглашаясь брать. Она сопровождала меня по всему базару, иногда помогая даже выбирать лучшие картофелины или луковицы, чем вызывала гнев у продавцов, заставлявший её скорее прятаться за мою спину. Я громко смеялся и шёл с нею дальше, пока, наконец, она не говорила мне с оттенком нетерпения и упрёка:

– Бабу, давай бакшиш!

При этом она делала упор на слове «давай» в том смысле, что уже пора. Я доставал, что просила Сита, и она сразу убегала, но обязательно появлялась у автобуса перед нашим отъездом в надежде получить ещё монетки и, весело махая рукой, кричать прощальное «Намастэ!»

Однако вот уже месяца два, как Ситы нет. Когда я впервые не обнаружил её, бегущую мне навстречу, собравшиеся ребятишки на мой вопрос, где она, наперебой стали объяснять, показывая себе на макушку, что Сита в больнице, что у неё что-то с головой случилось. Я не мог понять, что именно, так как на хинди знал всего несколько обиходных слов и выражений, однако догадывался, что речь идёт о солнечном ударе, так как они показывали на солнце и качали головами.

Расстроенный, тогда я пошёл вдоль длинного ряда кастрюль, корзин и коробок, загруженных белыми яйцами. Продавцы наперебой звали меня:

– Мистер, давай сюда!

Здесь почти все знают несколько слов по-русски. Приглашая к себе, они позволяют долго выбирать наиболее крупные яйца, с готовностью принимая возвращаемые по той или иной причине назад и, через некоторое время давая то же яйцо. Но наших женщин провести трудно. Они внимательно следят, куда отложены непонравившиеся экземпляры и, кроме того, каждое яйцо по несколько раз встряхивают возле уха, проверяя при этом, не болтается ли содержимое. Продавцы тоже научились этому приёму и порой сами, желая ускорить выбор осторожно встряхивают возле своего уха первое попавшееся яйцо и не зная даже, что они должны были услышать, всё же говорят уверенно:

– Корошо. Бери.

Меня всегда смешит такая система отбора с тщательной проверкой всего, что покупаешь, но она, в сущности, оправдана, ведь здесь нет ОТК и штампов качества никто не ставит. Между тем, некачественный товар попадается довольно часто. В погоне за лишними рупиями продавцы идут порой на удивительные хитрости, о которых у нас никто не имел представления.

Живых кур продают на вес. Это интереснейшая операция. Птицы сидят в больших плетёных, закрытых сверху корзинах. Покупатель выбирает понравившуюся ему курицу, указывает на неё, и продавец, приподняв крышку, ловко выхватывает выбранную птицу за ноги, кладёт на весы, которые держит его помощник, приблизительно взвешивает, говорит цену и уже смотрит на другого покупателя. Всё делается чрезвычайно быстро.

Вы рассчитываетесь, и на помощь уже спешат мальчишки лет по пятнадцать, а то и меньше. Они показывают, что помогут отрезать птице голову и, если нужно, ощиплют. Всё это проделывается тоже необычайно легко и быстро. Только придя домой и начав разделывать курицу, хозяйка вдруг обнаруживает, что зоб птицы набит камнями или из разрезанного живота вдруг бьёт фонтан воды. Тогда становится ясно, что заплачено несколько больше, чем следовало. Но, разумеется, такое случается не всегда.

Позади ряда яиц и кур – широкое свободное пространство, как бы отдельная площадка. Там продают петухов и, чтобы показать их бойцовые качества, устраивают состязания. Но настоящие петушиные бои проводятся в другом районе, на специальном стадионе, куда собирается огромная масса зрителей. Это мне кажется несколько странным для индийцев с их заповедью «не убий». Петушиные бои часто кончаются смертельным исходом для одной из воюющих птиц.

Противоречия подобного плана наблюдаются в характере индийцев и в других случаях. Например, если человек попадает под машину, то даже, если водитель совершенно не виноват, ему необходимо спасаться бегством немедленно, так как появляющиеся со всех сторон жители или просто свидетели гибели человека приходят в неописуемую ярость, останавливают любыми способами автомобиль виновника и сжигают его немедленно вместе с водителем. Такое поведение никак не вписывается в их теорию спокойствия и рассудительности.

Аналогичную вспышку ярости я наблюдал во время футбольного матча, когда страсти разгорелись ещё до начала игры, которой так и не суждено было состояться в тот день. Толпа зрителей, не попавших на стадион, проломила ворота катком для уплотнения асфальта и устроилась смотреть матч за вратарской площадкой. Появившиеся в касках и с дубинками блюстители порядка были атакованы с трибун градом камней и кирпичей, заготовленными заранее задолго до матча. Началось настоящее сражение, закончившееся слезоточивыми газами, выстрелами, поджогом автобусов.

Это кажется странным, но, может, вызвано тем, что душа человека не может быть постоянно зажатой даже усиленными тренировками гимнастики йогов. Как кипящий в недрах земли вулкан, она изредка прорывается наружу, и тогда ей нет удержу.

Но рассказ сегодня не о том. Я прохожу мимо кур, которые мне сегодня не нужны, и вижу девочку ростом чуть меньше Ситы с шевелюрой растрёпанных волос и широко раскрытыми глазами, умоляющими и в то же время испуганными. Они следили за мной исподлобья и, казалось, готовы были в любую минуту убежать. Я заглянул в них, и мне так хотелось сказать этим драгоценным камушкам:

– Милые глазёнки, разве вы не знаете, что никто из детей меня не боится? Неужели вы здесь впервые и ещё не видели, как я смеюсь, шучу и показываю фокусы? Все дети это знают.

Но я ничего не сказал, а только улыбнулся девочке, и её губы тоже робко шевельнулись. Тогда я подошёл к ней и раза три спросил, как её зовут, прежде, чем она решилась ответить:

– Бабита.

С этого момента несмелая девочка с широко раскрытыми глазами и немного пухлыми губами стала встречать меня каждое воскресенье и прочно заняла место Ситы, быстро осознав свои новые права просить больше других. Она никого не прогоняла, ни на кого не кричала, и её голос не был слышен издалека, как у Ситы, но она неизменно находила меня и следовала за мной, даже если я уже дал ей бакшиш.

Сейчас я пока не вижу Бабиты и тороплюсь к овощным рядам. Дорогу преграждает всегда улыбающийся Мурти. Это мальчик лет двенадцати. Он постоянно носит на подносе, сплетённом в виде корзины, то мелкие, величиной со сливу, лимоны, то зелёный лук, а сейчас несёт укроп. Он останавливает меня и радостно кричит:

– Намастэ! Кроп бери!

Я говорю, что укроп мне не нужен. Показываю список овощей, который мне всегда даёт жена перед выходом на базар. Мурти с любопытством заглядывает в клочок бумаги, тычет наугад пальцем и говорит:

– Вот кроп, бери, – и хохочет, засовывая прямо в сумку несколько пучков укропа.

Любопытно, что если ему дать просто бакшиш, он ни в коем случае не возьмёт и даже обидится. Зато очень доволен, если купишь у него хоть немного зелени.

Длинные, широкие цементные возвышения сделаны специально для продавцов, чтобы их товар был в относительной чистоте и не смешивался с грязью, которую месят ноги покупателей, выискивающих товар подешевле, и коров, важно прохаживающихся между рядами и зорко следящих, где и что можно быстро ухватить.

Брезентовые тенты, но чаще из грубой мешковины или цветного целлофана, прячут продавцов от дождя и солнца. Укреплены они на шатких тростниковых палках и потому кажутся весьма неустойчивыми. Они похожи скорее на временные сооружения, чем на постоянные, хотя базар существует давно, и продавцов я вижу одних и тех же, каждого на своём месте. Картошка рассыпана невысокими горками, чтобы не занимать много места. Тут же репчатый лук, огурцы, баклажаны.

Как только продавец увидел, что я остановился и собираюсь покупать, он бросает круглую плетёную посудину, куда можно отбирать картошку. Индийские женщины, я заметил, почему-то выбирают картофелины помельче, тогда как мне хочется найти самые крупные. Мою работу неожиданно прерывает коровья морда, просунувшаяся у меня под рукой и потянувшаяся к луку. Я отшатываюсь в сторону, а зазевавшийся продавец едва успевает схватить длинную палку и опустить её на широкий лоб коровы, украшенный красивыми, изогнутыми внутрь рогами. Но две луковицы уже схвачены большими мягкими губами, и нарушительница невозмутимо отвернула голову от следующего удара, шелестя кожурой поедаемого лука.

Однажды я приехал на базар с кинокамерой и специально ходил за коровами, чтобы поймать наиболее интересные кадры.

Ждать долго не приходилось. Охраняемые законом святые рогатые животные пользуются любой возможностью, чтобы схватить всё, что плохо лежит. И своей наглостью они порой до того доводят спокойных индийцев, что какой-нибудь чересчур разозлившийся продавец в ярости соскакивает со своего постамента и с палкой в руке несётся за коровой по всему базару или хватает её за хвост и крутит его. Редко кто пытается вырвать добро изо рта коровы, так как это почти никогда не удаётся, но всё же случается и такое.

Я спрашиваю продавца, сколько стоит лук, съеденный коровой, и кто будет за него платить. Он улыбается, понимая шутку, и начинает взвешивать мою картошку. Взвешивание – довольно интересная операция.

У всех продавцов весы ручные и довольно примитивные. Это обыкновенная палка, на концах которой висят тарелки. Несложное устройство поднимается одной рукой за верёвку, привязанную посередине палки. Второй рукой товар высыпается в правую тарелку, при этом всё рассыпается частично, ибо тарелки хоть и имеют конусовидное дно, однако всё же тарелки. На левую сторону кладутся гири, иногда до пяти килограмм, так что в руке оказывается вес вместе с товаром десять. Сидя, держать такую тяжесть на весу, конечно, не очень легко, поэтому взвешивание выполняется очень быстро и приблизительно, чаще с перевесом в сторону покупателя. Правда, никому не приходит в голову проверять, правильно ли отцентрованы тарелки. У некоторых есть железные весы, то есть вместо деревянной палки металлическая со стрелкой посередине.

Расчёт происходит не всегда быстро, так как, если есть ещё покупатели, то внимание уделяется в первую очередь им, а уж потом тем, кто успел взять товар и ждёт сдачу. Деньги продавцов обычно лежат под куском материи, на которую высыпаны продукты. Но это разменные, а крупные купюры заворачиваются в целлофан и прячутся за пазуху.

Я наклоняюсь к сетке с картошкой, пристраиваюсь, чтобы поудобнее взять её. С лица на руку капает пот. Жара. Температура около сорока семи градусов в тени. А ведь покупки только начались.

К продавцу подходит невысокий паренёк с чайником в руке и по-деловому быстро достаёт откуда-то стакан, наливает сероватого цвета чай с молоком, получает мелочь и торопится дальше. Другой парень разносит воду, чтобы поливать овощи – так они выглядят свежее. Ещё один ходит и раздаёт пан, ловко разворачивая зелёный лист и кладя в него небольшую порцию белой кремовидной массы. Покупатель уже сам сворачивает лист с содержимым в трубочку, затем разрывает её на мелкие кусочки и начинает долго растирать на ладони двумя пальцами, время от времени постукивая ими по краю ладони, чтобы встряхнуть получившийся порошок. Вот почему, когда любители пана, а их в Индии очень много, хотят попросить пан или наоборот предлагают угостить им, они стучат двумя пальцами по ладони, показывая, о чём идёт речь.

После того, как растирание закончено, ладонь подносится ко рту, и резким движением руки пан направляется на язык, который сразу перемещает его за нижнюю губу. Пан не глотают, а только жуют и сосут. Это вообще слабое наркотическое средство, но если его много употреблять, то он может вполне прилично дурманить. Некоторые любители жуют пан целым листом, не растирая на ладони.

Я не часто хожу в конец базара, где уже значительно меньше порядка, продавцы сидят прямо на земле без навесов. Там, правда, цены бывают несколько ниже, но не всегда, и качество может быть хуже. Здесь же всё рядом, и, загрузив одну сетку, я сразу отношу её под большое дерево, где специально устроена цементная платформа, на которую мы складываем свои полные товаров сетки и сумки и идём за следующими продуктами. Порядок такой: сначала находим все нужные овощи, а потом принимаемся за фрукты, поскольку они отдельно в других рядах.

Бабита уже нашла меня, и мы вместе отправляемся за капустой.

В это время слышу знакомый голос:

– Бабу, маленький бакшиш!

Передо мной женщина с крошечным ребёнком на руках. Не знаю, кто мог научить её, но только она одна из всех просящих говорила свою единственную фразу, понятную русским: «Бабу, маленький бакшиш!»

То, что слово «бабу» с ударением на последнем слоге означает уважаемый, знают почти все, кто в какой-то степени интересуется местным языком. Никаких других слов на любом языке я от неё не слышал. На мои попытки узнать, как её зовут, она не отвечала и твердила только одну свою фразу. Поэтому про себя я назвал её Бабу-маленький бакшиш.

Думаю, она была бы очень красивой, если бы причесать её длинные волосы, вместо грязного куска материи, в который она закутана, надеть одно из огромного количества прекрасных индийских сари и обуть её побитые босые ноги. Индийские женщины умеют быть красивыми. И Бабу-маленький бакшиш тоже была бы красавицей. Мне думается, что её родина – Западная Бенгалия. Именно там девушки славятся, как мне говорили, тремя достоинствами: коля, кая, кейс, что в переводе означает – искусство, тело, волосы. То есть эти девушки способны к различным видам искусства и обладают красивыми, стройными фигурами, особую прелесть которым придают длинные светящиеся таинственным блеском волосы.

У этой женщины волосы в пыли, никогда не мылись шампунями, да и простого мыла, может, давно не видели, а потому не блестят. Лицо выглядит измождённым, усталым от той жизни, которую приходится вести. Взгляд глаз болезненный, умоляющий, и длинные ресницы, кажется, бессильно упадут вниз, если не поддержать.

Сколько ей может быть лет? В таких случаях определить возраст бывает очень трудно. Но молода. Конечно, молода. Может, лет двадцать, а то и меньше. А выглядит старухой. Ни одной морщинки на лице, а кожа, видно, тоже устаёт и оставляет своё впечатление старости.

Бабу-маленький бакшиш носит своего ребёнка на руках, очевидно, для того, чтобы все его видели. Обычно местные женщины размещают своих детей на бедре под сари, если они ещё очень маленькие. Тогда нет необходимости поддерживать их рукой. Если же дети побольше, то они сами сидят на боку у матери, держась то ли за шею, то ли за плечо, не мешая ей нести тяжести в руках и на голове. Правда, держать ребёнка перед собой на руках иногда удобно, потому что можно на ходу кормить. Эта мысль приходит мне в голову, как только я увидел, что Бабу-маленький бакшиш выпростала тощую грудь из-под перекинутого через плечо конца сари, а ребёнок опустил голову и начал сосать грудь скорее, как пустышку, ибо вряд ли там могло быть молоко. Эта процедура совершенно не мешала женщине подойти ко мне ближе и снова пропеть монотонно:

– Бабу, маленький бакшиш!

Я никогда не заставлял её ждать и сразу доставал кошелёк, но раньше она приходила всегда к автобусу, когда я уезжал, и прямо направлялась к моему окну, а уж потом обращалась к остальным. А тут я впервые вижу её на самом базаре. Бабита осторожно прикасается к моему локтю и говорит:

– Давай бакшиш! – показывая рукой на женщину.

Мне очень нравится то, что она просит не себе, и я говорю ей:

– Бабита лёрки ачаге, – что в переводе означает «Бабита хорошая девочка».

Достаю деньги и даю женщине. Она мне кажется сегодня более усталой, чем обычно. Движения её, как в кино с замедлением.

Идём с Бабитой за капустой, морковкой и огурцами. Она мне начинает что-то настойчиво объяснять. Наконец, понимаю по жестам, что она просит меня принести в следующий раз платье и трусики. Моя дочка Алёна совсем недавно уехала на Родину, и кое-какие предметы её одежды мы оставили здесь. Поэтому я обещаю Бабите выполнить и эту её просьбу, хоть Алёна значительно выше неё, но это ничего, даже лучше.

Продавец огурцов – индус. Голова его обвязана каким-то шарфом. Но это не чалма, которую носят сикхи. Видимо, он просто накрылся от палящего солнца. Усы длинноваты и топорщатся, требуют парикмахера. Он набрасывает на тарелку огурцы и уже взвешивает, когда я слышу недовольный крик Бабиты. Продавец не обращает внимания, но я вижу, что Бабита показывает рукой на самый большой огурец. Снимаю его с весов. Оказывается, он наполовину испорчен. Индус, как ни в чём не бывало, кладёт другой огурец, а я глажу Бабиту по её растрёпанным волосам. Она очень довольна и, улыбающаяся, возвращается со мной к дереву, где я собираюсь оставить сетку и идти за фруктами.

На пути опять встречаем Бабу-маленький бакшиш. Она нас не видит. Под мышкой у неё большой пучок зелени. Кажется, она собирается ещё что-то купить. В это время мимо нас проходит массивных размеров корова. Она тоже замечает пучок зелени, неожиданно быстрым движением головы выхватывает его из-под рук не заметившей её женщины и тут же сжёвывает, продолжая путь.

Бабу-маленький бакшиш растерялась и, по-моему, просто не имела сил выхватить хотя бы клочок украденной зелени. Меня поразило, что даже корова понимала бессилие этой женщины и сочла возможным ограбить, её.

Несколько человек, наблюдавших эту картину, расхохотались. Лишь малышка Бабита, возмущённая до предела, подскакивает к корове и изо всех сил шлёпает ладошкой по толстому коровьему боку. Корова нехотя ускоряет шаг, а Бабита бежит за ней, бьёт её и что-то кричит.

Бабу-маленький бакшиш стоит неподвижно. Ребёнок, согнувшись, старается что-то высосать из её груди. Нещадно жжёт солнце. У неё нет в глазах слёз. Они просто закрываются. Она мягко оседает и опрокидывается на спину. Ребёнок продолжает сосать грудь, и его вместе с матерью несут в сторону от торговых рядов.

На следующий день я проезжал через мост недалеко от базара. На берегу разжигали костёр. На высокой куче хвороста лежало завёрнутое в серый материал тело. Я попросил водителя остановиться. Мы вышли, и он объяснил мне, что сжигают женщину, которая умерла вчера прямо на базаре от солнца. Сжигать умерших – обычай индусов.

Да, я читал в газетах, что число жертв солнца каждый день растёт. Солнце даёт жизнь, оно же её и забирает, но далеко не у каждого. Сытые от солнца не погибают.

До нас доносится треск сучьев и дым костра. Мне казалось, что я всё ещё слышу знакомый голос:

– Бабу-у, маленький бакшиш.

И я бросил монету в воду.

Мой друг Эм Пи Варма

Когда я уезжал из Индии, прощаясь со мной, ин      дийские инженеры Бокаринского металлургического завода спрашивали меня:

– Мистер Бузни, сколько у вас друзей остаётся в нашей стране, которых вы будете помнить?

В ответ можно было сказать только одно:

– Много.

В самом деле, так. Ну, разве могу я забыть Питера, с которым начинал работать на кислородной станции? Худой, кажущийся высоким относительно его низкорослых соплеменников, скромный и застенчивый, Питер с моей помощью переводчика настойчиво одолевал трудную науку монтажа кислородных компрессоров, которую эмоционально преподавал ему и его товарищам инженер из Казани Исхак Исмаггилов.

Эмоциональность Исхака проявлялась в том, что при выполнении каких-либо ответственных работ, когда время, как говорится, поджимало, а у индийских рабочих что-то не ладилось из-за неопытности, то душа нашего инженера не выдерживала, и он хватал сам отвёртку или молоток, что требовалось в тот момент, отодвигал помощников и точными быстрыми движениями выполнял трудную часть работы, сопровождая свои действия словами:

– Смотрите! Вот как надо, вот. Хорошо что б было.

Питер при этом всегда растерянно улыбался и что-то начинал объяснять своим рабочим. Те согласно кивали головами и ожидали, пока Исхак не возвращал им инструмент с неизменным вопросом:

– Ну, теперь поняли? Давайте сами. Они принимались за работу и вскоре сосредоточенные выражения их лиц сменялись улыбками, когда раздавалось знакомое уже русское слово «молодцы», и Исхак, размахивая руками, говорил Питеру:

– Вот видишь, могут хорошо работать? Привыкнут и будут лучше меня делать.

Питер с радостью соглашался. И я радовался вместе с ним, облегчённо вздыхая, так как теперь не нужно было проявлять дипломатию при переводе возмущений Исхака, которые он обычно пересыпал крепкими русскими выражениями, звучавшими всегда в моём переводе примерно так:

– Мистер Исхак говорит, что работа сделана не совсем правильно. Сейчас он покажет, как нужно делать.

С Исхаком мы работали очень дружно. Чем больше он возмущался неполадками и неумением индийских рабочих что-то делать, тем спокойнее я старался переводить его слова. Он понимал это и частенько сам выражал неудовольствие по поводу своей вспыльчивости. Парень то он был очень хороший. Обижать никого не любил.

Не может уйти из моей памяти Арбиндра Мишра – инженер эксгаустерного отделения, который чуть ли не ежедневно приходил ко мне в кабинет поговорить о жизни и, если бывал в гостях у меня дома, то чувствовал себя так, словно мы оба учились в одном колледже. Молодой весёлый парень с типичными для индуса усиками он своей непосредственностью и простотой в обращении напоминал мне наших комсомольских активистов. При встречах всегда рассказывал о своей кипучей общественной деятельности, познакомил меня со своим клубом и самодеятельным театром, в работе которого принимала участие и его жена Канчин, о чём он всегда с гордостью говорил. Кстати, именно Канчин оказалась моей первой индийской партнёршей в танце. Мне довелось танцевать с нею на вечере в нашем Доме Дружбы в Бокаро, где я по неопытности очень боялся наступить на её красивое сари, буквально стелившееся краями по полу. А главное, что привело меня в смущение, это то, что девушку нужно было обнять за талию во время танца. Но женская кофточка покрывала лишь верхнюю часть груди, оставляя талию обнажённой. Памятуя о том, что по обычаю Индии к телу женщины может прикасаться только муж и его брат, я не знал, будет ли хорошо, если моя рука окажется на талии Канчин. Однако танец начался, и пришлось-таки положить руку на обнажённую кожу. Ни к каким эксцессам это не привело к моему удовольствию.