Темнота в большом городе

Нестройный хор орущих жильцов перекрыл пронзительный выстрел. Даже лифт пошатнулся. Желания выяснить, кого в очередной раз уложила боевая старушка, не было ни капельки. Поэтому всю нашу компанию, словно ветром сдуло.

10

Дверь в квартире почему-то была нараспашку. Хотя кроме подушек брать там больше нечего, но Энн воспользовалась случаем, чтобы отчитать нас с Пэтти. Оказалось, что Шон по дороге потерялся. Энн решила принять меры и организовать поиски. Только Алекс сказал, что Шон сам найдется, и предложил Энн прогуляться до его квартиры за осветительными приборами. Да, он так и сказал: ''прогуляться за осветительными приборами''. Подумаешь, какой оригинал выискался! И Энн поразительно быстро согласилась, она сама первая понеслась в квартиру Алекса, как будто он ей предложил покататься на американских горках.

Мы с Пэтти долго не могли понять, почему где-то в квартире сама по себе звучит музыка. Пэт сразу решил, что квартира музыкальная.

– Не бывает таких квартир, – возразил я.

– Нет, ты послушай, бывают же музыкальные открытки и музыкальные шкатулки, и часы, например, тоже. Да, и музыкальные инструменты! Тогда почему не может быть музыкальных квартир? Я определенно знаю, это свадебный марш.

– Ха! Марсельеза! – заявил я.

– Тогда уж лучше гимн США.

– Девятая симфония Бетховена!

– Фрэнк Синатра!

– А, по-моему, это сотовый звонит, – произнес я, прислушиваясь повнимательнее.

Пришлось всю квартиру перерыть, чтобы найти этот проклятый телефон, который никак не желал успокоиться. Удивительно, но как только Пэт наорал на него, телефон сразу нашелся.

– Дарси! Ты жива? Господи, как я счастлив, что ты жива! Дарси, я тебя люблю! Ты не представляешь, чего тут было!.. Я чуть с крыши не упал! И Джерри тоже! А Шон вообще потерялся!..

– Да заткнись ты, наконец! – сердито рявкнул телефон Дарсиным голосом. – Джерри! Как вы там? Сидите дома и никуда не выходите! Понятно?.. Тут такой ужас творится!..

– Где ты?! – крикнул я в отчаянии, пытаясь расслышать всхлипывания сестры среди невообразимого множества других воплей.

– В ресторане, где же еще! Я не могу найти Аарона! Он пошел в туалет, и вдруг стало темно, как в аду!..

– У нас тоже темнотища страшная!..

– Мы были на крыше! – вмешался Пэт. – И – хоп! – в одну секунду весь Нью-Йорк исчез! Представляешь!..

– На какой крыше?! Зачем вы лазили на крышу?! Вы с ума сошли! – Дарси явно была в шоке.

– Кто тебя просил болтать про крышу, дурак, – прошептал я сквозь зубы, отпихивая Пэтти.

– Отдай, я первый его нашел! – закричал Пэт, вырывая у меня телефон.

Короче, мы его уронили и потеряли. До нас лишь доносились злющие угрозы Дарси, приглушенные подушками.

Вскоре явились довольные Алекс и Энн со свечами и карманными фонариками. Алекс еще тащил керосиновую лампу и ржавый уличный фонарь двухвековой давности.

– Эх, не приспособленные вы к катаклизмам, чрезвычайным ситуациям и природным явлениям, – вздыхал Алекс, зажигая самую большую свечку. – Мы, русские, конечно, тоже не приспособленные, но все-таки не так, как вы, бедняги. Вот бывало, у нас в России постоянно свет то включат, то отключат. В некоторых районах, по-моему, вообще не включают никогда. Так уж все устроено. А в нашей деревне, где папа родился, там даже электричества никакого нет. При свечах живут, потому что протягивать его туда долго и денег не хватает. В советское время был план провести провода, только начали протягивать, Союз рухнул, и провода тоже… рухнули. Эх, деревня вымирает, одни старики свой век доживают. И прабабушка моя там, ей сто одиннадцать лет, она царя видела, Николая II, и лично познакомилась с Лениным во время революции. Он ей свою книжку подарил и рассказывал про Маркса и Энгельса. Моя прабабушка была первым стахановцем в колхозе…

Честно говоря, я ничего не понимал, о чем нам Алекс рассказывал, про коммунизм и все такое. МакГинти тоже не врубались, куда им. Но рассказывал он здорово, даже интересно. Энн прямо уши развесила.

11

А мой любимый братец в это время совершал подвиг покруче Бэтмена, Супермена и Человека-Паука. Он спасал прекрасную даму. Я знаю, потому что эта девчонка потом сама нам все расписала во всех подробностях с аханьем и лишением чувств. Шон потерялся где-то на черной лестнице. А там на каждой площадке такое небольшое окошко. И вдруг он слышит, в темноте кто-то тихонько пищит, сначала думал, котенок мяукает. Наш храбрый Шон решил спасти перепуганного зверька и высунулся в окошко. Только на ''кис-кис'' котенок не отзывался, а вдруг ни с того ни с сего принялся хныкать и всхлипывать совершенно по-человечески.

– Кто здесь? – спросил Шон в темноту.

Всхлипывания сменились хлюпаньем и вздохами, легонькими такими, будто ветерок. Шон тут же подумал, что это маленькая ночная фея здесь притаилась. У него от восторга даже дух перехватило, и он чуть не вывалился из окошка. А фея что-то бормочет, жалобно, еле слышно. Шон хотел поболтать с ней на языке фей. Но странная фея почему-то запричитала на чистом английском, даже без американского акцента:

– Помогите мне! Помогите! Пожалуйста!

– А ты где? – удивленно произнес Шон.

– На самом краю… Ой, мамочка, помогите мне, я сейчас упаду!.. Ой, боюсь!.. Здесь так высоко, а я ничего не вижу… Пожалуйста… Мне страшно…

Дело в том, что вдоль квартирных окон такой выступ небольшой сделан. И вот эта девчонка выбралась из окна своей квартиры и уселась на самый краешек выступа. Если бы не Шон, она наверняка полетела бы прямиком вниз на улицу и разбилась вдребезги, да так, что костей не соберешь. Но Шон ее спас. Мой брат теперь настоящий герой. Он в полной темноте выбрался на выступ и на ощупь дополз до насмерть перепуганной девчонки. Шону пришлось долго отдирать ее от стены, так она со страху вцепилась, а потом еще и от себя тоже. Они чуть не свалились оттуда, пока обратно ползли. Втащил он ее в окошко на черную лестницу, тут она к нему будто приклеилась, не отпускает, чуть в обморок не грохнулась, а сама дрожит, как осенний лист на ветру. Представляю, страху-то сколько, очутиться на такой высотище в кромешной тьме, все равно, что на краю пропасти. И Шон тут же сходу задал ей прямой вопрос:

– Ну, и зачем ты туда забралась?

Зря он спросил, девчонка заревела в три ручья и двух слов связать не может.

– А, понимаю, – Шон попытался ее успокоить. – Ты хотела научиться летать, но внезапно город накрыла огромная черная тень, и наступил вечный мрак.

– Я хотела… по…по…покончить… с…с…спры-ы-ыгнуть… вниз… что…что…чтобы с… с… с жизнью… самоуби-и-ийством…

– Вот те на! – только и смог пробормотать Шон.

А чего тут еще скажешь? Не каждый день случается самоубийц спасать, даже психологии никакой не понадобилось. Эта девчонка, оказывается, хотела спрыгнуть, но пока собиралась, тут свет и погас. Вот она и испугалась от неожиданности. Одно дело прыгать, когда вокруг привычный, сияющий разноцветными огнями Нью-Йорк, а попробуйте сигануть в такую вот тьму, где дальше собственного носа не видно ничего.

Шон не стал спрашивать, почему она с жизнью хотела покончить, видимо постеснялся. Да она бы и не сказала, сама уже понять не могла, из-за чего прыгала. У девчонок сплошная путаница в голове, они если чего-то такое сделают, то сами не знают, на кой им это сдалось.

– А как тебя зовут? Меня Шон Уинкл.

– Милиса.

Она это так произнесла, что Шон в нее сразу влюбился. У нее голос необыкновенный, красивый, если не пищит и не хнычет.

Короче, так они и познакомились. Шон чуть свою драгоценную видеокамеру на лестнице не оставил. А уж Милли он бы точно на лестнице оставить не смог, даже если бы захотел, потому что она вцепилась в него и отпускать не собиралась. Да, когда девчонка в тебя вцепится, то это… дай бог, чтоб не навсегда.

– Слушай, а ты, правда, не фея?

– Нет, – она даже тихонько засмеялась. – Почему ты так подумал? Ты веришь в фей?

– Конечно, верю, а ты разве нет?

– Не знаю.

– Ты ведь из Англии? – спросил Шон.

– Да, – обрадовалась Милли. – Мы жили в Лондоне, потом папа переехал сюда из-за работы.

– А я из Фалмута, Корнуолл, может, слышала? Ну, это маленький городишко.

– Удивительно, что ты веришь в фей! – воскликнула Милли.

– Просто я родился в Кенсингстонском Парке, – объяснил Шон.

– Почти как Питер Пэн, – Милли смеялась, словно звон колокольчика. – Надо же, вот забавно.

– Долгая история, – вздохнул Шон. – В тот день маме очень захотелось погулять в Кенсингстонском Парке. Они с папой тогда были в Лондоне. Пока папа бегал за сенсациями, он журналист, мама, недолго думая, села на автобус и поехала в Кенсингстонский Парк погулять. Там ее и прихватило. Пока скорая ехала, я уже появился. Папа так перепугался, что целую неделю почти в коме лежал. С тех пор я верю в фей и вообще во все волшебное и мистическое, например, в привидений.

А девчонка эта, Милли, шустрая оказалась, она сразу потащила Шона к себе в квартиру. Вот, значит, где он полночи пропадал. Правда потом Шон оправдывался, мол, темно было, и он забыл, где квартира Дарси, и все такое. Да ладно, что мы не понимаем. Не то, чтобы Шону везло с девчонками, но на этот раз, кажется, он здорово влюбился. Наверно потому что Милли оказалась вылитая Одри Хепберн.

12

А тем временем Алекс поведал нам жуткую историю о человеке, целую неделю просидевшем в застрявшем лифте.

– Наш сосед, Яков Афанасьич, как обычно воскресным вечером принял лишнего. А лифт возьми да и застрянь между этажами. Ну, первые-то два дня Афанасьич дрых без задних ног, пушкой не разбудишь. Жильцы нашего дома все удивлялись, что это в лифте такое рычит по-дикому, думали, чудовище какое-то поселилось, хотели звонить в ''Новости'', съемочную группу вызывать. Но однажды ночью Афанасьич вдруг проснулся. Сначала он решил, что его похоронили заживо. Ох и выл всю ночь! Страшно вспомнить. Думали, нечистая сила. Злополучный лифт все стороной обходили, даже дворник. Наконец Афанасьич протрезвел окончательно и понял, что он в лифте застрял, а вовсе не в гробу. Уж тут он как начал орать и ругаться, чуть лифт не сломал. В общем, вытащили Афанасьича, а лифт еще два месяца не работал. Под Новый Год только пустили, и все жильцы на радостях пошли кататься. Ну, что было? Сидели до самого Рождества, песни пели, Афанасьич на баяне аккомпанировал. Ну, это у вас Рождество перед Новым Годом, а у нас после. Лифт еще ладно, вот бывало, воду отключат… или отопление. Вам такое и в кошмарах не снилось. Зима, минус тридцать, а в нашей школе было холоднее, чем на улице. Древний историк уснул на уроке и застыл, покрылся льдом, размораживать пришлось…

Одно я хорошо понял. В России очень страшно и странно. И как там люди живут? Энн сразу Алекса зауважала. Еще бы, пройти через такие кошмары и остаться целым и невредимым, в здравом рассудке. Наверно надо иметь крепкие нервы, чтобы жить в России. Но по рассказам Алекса выходило, что там все жутко нервные, все время кричат, жалуются и куда-то лезут. Куда бы люди не пошли, везде длиннющие очереди: в магазинах, в больницах, в школах, в институтах, в музеях, в театрах, в кино и на почте, и в таких ужасных местах со странными названиями, где нужно платить много денег за электричество, за воду, телефон и даже за лифт.

– Не понимаю, зачем платить за то, чего нет, – произнес я.

– Да все у нас есть, – возразил Алекс. – Просто отключают… Эх, хуже всего, когда воду отключат, особенно горячую. Однажды все лето сидели без воды. Раз в неделю нагреем в ведре и моемся в тазиках. Подумаешь, вот у бабушки в деревне вообще водопровода не было. В речке мылись.

– Надеюсь, вы хоть там не голодали? – спросила Энн, набивая рот подушечками. – Когда мы с Пэтти были маленькими и отказывались есть, мама всегда говорила о других странах, где дети голодают. Наверно она имела в виду Россию.

– Голодали мы только при Сталине, когда в колхозы всех согнали, и когда войны были. В Союзе тоже плохо кормили. Но сейчас еды хватает, если, конечно, деньги есть. Мы с папой ходим только в русские рестораны. Блины горячие с маслом, со сметаной, пироги с вареньем – вот это по мне! Еще люблю итальянскую кухню – спагетти, макароны с сыром. Может, у нас в роду итальянцы были?.. Но то, что тут все едят, просто безобразие. Эти их гамбургеры такая гадость. Я один раз попробовал, чуть не отравился. Чипсы тоже терпеть не могу. И вообще я картошку и так не очень-то люблю, но здесь над ней просто издеваются. Вот помню, бывало, пойдем в поход, ночью, в лесу, где-нибудь в тайге, разведем костер, напечем картошки и прямо горячую в мундире с солью. Вкуснятина!.. Вот по чему я скучаю, так это по нашему русскому мороженому и шоколаду. Как-то в детстве папа первый раз купил попробовать ''сникерс'', ''марс'' и ''баунти''. ''Сникерс'' был такой тянучий… будто жвачка, а ''марс'' прилипал к зубам так, что рот склеивало. ''Баунти'' вообще почему-то был набит рисовой кашей. Другое дело наши ''Мишки на Севере'', ''Аленки'' и пряники, медовые…

От таких воспоминаний мы сникли, глядя на бесконечные подушечки ''с различным вкусом''. Есть хотелось страшно! И тут мы вспомнили родителей. Где-то они сейчас… Энн предложила отправиться их спасать. Но я сказал, что мы не дети-шпионы… а жаль.

– Интересно, увидим мы когда-нибудь папу с мамой, – пробормотала Энн, вздыхая.

– Ваши хотя бы дома, – вздохнул я в ответ. – А вот мою семью раскидало по всему этому большому темному Нью-Йорку.

– Да-а, – протянул Алекс сочувственно. – И моему папане видимо придется в супермаркете пожить.

Неожиданно телефон предательски заиграл песню Синатры ''Нью-Йорк! Нью-Йорк!''. Опять долго найти его не могли, оказалось, Пэт на нем сидел. Энн здорово разозлилась, хотела телефон треснуть, но это была единственная связь с внешним миром.

К моей огромной радости звонила мама. Я прямо заорал в трубку и тут же выложил все наши приключения. На другом конце что-то упало, и много людей принялось кричать все разом. До меня долетали только отдельные слова: ''Помогите!'', ''Воды!'', ''Обморок!'', ''Не толкайтесь!'', ''Брысь отсюда, нахал!'' и ''Держите свои лапы при себе!''. Я даже не успел выяснить, где была мама и почему свет погас.

– Ненавижу Нью-Йорк, – сказала Энн, глядя в черное окно.

Я очень обрадовался, когда, наконец, вернулся Шон со своей новой подружкой. Все сперва подумали, что он настоящую Одри Хепберн привел. Пэт чуть в обморок не грохнулся от восхищения, а Энн потребовала автограф. Мы выслушали душещипательную историю о спасении Милли, из ее уст она звучала, как приключенческий роман.

Потом снова позвонила мама. Она была в метро и очень волновалась за нас. Мы неплохо поболтали с мамой все по очереди, и Алекс тоже, пока мама не потребовала позвать Дарси. Пришлось сделать вид, что связь прервалась. Мама сказала, чтобы мы ничего не боялись и не выходили из квартиры, а их скоро эвакуируют из метро, и она вернется.

Я наверно за всю свою жизнь столько по телефону не болтал, как за одну ночь. После мамы сразу позвонил папа. Он, конечно, первым делом заявил, что вот уже третий час пытается до нас дозвониться с разных концов Нью-Йорка. Хотя папа был почему-то на теплоходе.

– Я думаю, ничего страшного не случилось, просто отказала система электроэнергии. Возможно, замкнули какие-то контакты, и электростанции вышли из строя. Но, честно говоря, это форменное безобразие, когда такое творится в огромном мегаполисе. Говорят, все восточное побережье отключили…

– Пап, ты чего на теплоходе делаешь? – удивленно воскликнул Шон, пытаясь прервать папины разглагольствования. – Ты как там оказался?

– Нас пригласили на фуршет. Все было просто отлично. Мы обсудили планы дальнейшей работы… гм, так, пара любопытных проектов… Мне даже удалось развеселить компанию влиятельных спонсоров! Я тебе правду скажу, сынок, у этих янки совершенно отсутствует чувство юмора. Но все же, благодаря мне, мы нашли общий язык и наладили, так сказать, отношения. И вот только-только собирались подписать контракт с ''Нью-Йорк Таймс'', в эту самую минуту погас свет! Контракт всей моей жизни!.. Что творится в этом городе, черт возьми?!..

– Папа!..

– На их месте, я бы подал жалобу!..

– Папа! Зачем тебе контракт с ''Нью-Йорк Таймс''?! – воскликнул Шон.

– Пап! А шампанское там давали? – влез я. – А мороженое? Пап! Мама будет в ярости, что ты ее не взял!

– Это была деловая встреча! – возразил папа, оправдываясь. – Мама поймет… я надеюсь… Позовите мне Дарси!

– Папа, но если ты заключишь контракт с ''Нью-Йорк Таймс'', тебе дадут повышение? – спросил Шон.

– Вполне возможно! Я уверен на все сто процентов…

– Папу повысят! – заорал я, прыгая от радости. Пусть МакГинти завидуют.

– Значит, нам придется переехать в Нью-Йорк?

– Я этого не говорил, сынок, – произнес папа неуверенно, – но все может быть. Во всяком случае, сперва нужно обсудить детали с мамой…

– Маму эвакуируют из метро! – сообщил я.

– А как насчет нас?! – сердито крикнул Шон. – Почему бы не спросить у нас тоже?

– Ну, во-первых, еще ничего не решено, к тому же… Шон! Плохо слышно! – телефон принялся хрипеть, связь пропала.

Я никогда не видел Шона таким сердитым и огорченным. Он вообще никогда не сердился.

– Мы теперь здесь останемся жить? – осторожно пробормотал я.

Шон швырнул телефон в кучу подушек и сел у окна, задумчиво уставившись в темноту.

– Я не хочу здесь жить, – сказал я тихо, но уверенно.

– И я тоже, – вставила Энн, похлопав меня по плечу. – Никто не хочет жить в темном мрачном Нью-Йорке.

– А на Рождество здесь было красиво, прямо как в Лондоне, – Милли подошла к Шону и присела с ним рядом. – Привезли огромную елку, ее поставили на Тайм Сквер, и каждый вечер она вся сверкала и переливалась множеством огоньков.

– Значит, мы никогда больше не увидим красивых рождественских елок! – захныкал Пэт, свернувшись клубочком у Милли на коленях.

Не знаю почему, но мы просто сидели и смотрели в окно, хотя там почти ничего не было видно. Может, надеялись, что если крепко зажмуриться всем вместе и очень пожелать, то свет снова вспыхнет, и появится сверкающий Нью-Йорк, как огромная рождественская елка. Наверно каждый думал о чем-то своем, потому что ночная темнота и звезды высоко в бесконечном небе часто наводят на размышления и всякие умные мысли, ну, там о вселенной, например, или об одиночестве.

Только Пэт ни о чем не думал, он хныкал и вздыхал, хлюпая носом.

– Не будет больше ярмарок с аттракционами и холодильников, которые делают мороженое! И кино перестанут показывать!..