Сказки не нашего времени

– А кого ты ждал, Маг?

– Но ты совсем как человек!

– Я и есть человек, сынок. И ты тоже.

– Но… Клюв?

– Пластическая операция. Тебе не нравится?

– Непривычно как-то. Хвоста ведь тоже нет?

– Тоже. Я ведь не обезьяна.

– Что они с тобой сделали, папа?!

– Я человек, живу среди людей, и должен выглядеть как человек. Согласен?

– Они изменили тебя, папа?

– Ну, чтобы меня изменить, надо отрезать не хвост, а кусочек мозга. И то не наверняка. Ты уже почти взрослый, поэтому я подошел – раньше просто боялся. За тебя. И сейчас, может, рановато. Но ты заплакал, и я не выдержал. Что случилось, сынок? Что-нибудь с мамой?

– Нет, с ней все нормально. Случилось со мной. Понимаешь, как-то я не вписываюсь, и наставница постоянно пугает меня Комиссией. А завтра вообще урок «семья уткида». На примере собственной семьи. Но я не хочу говорить об этом. Вообще не хочу говорить с ними о тебе! Придется ведь отрекаться, и всякую такую грязь… Не могу! Не хочу!

– Успокойся. Давай думать. Помнишь, как мы это делали раньше?

– Помню. Теперь я думаю один…

– Молодец! И что надумал?

– Ведь если будет Комиссия, то меня сошлют за Стену? К тебе?

– Нет. Теперь Комиссия не выселяет за Стену. «Отщепенцев», как это они называют, просто уничтожают и перебрасывают за Стену. Быстро и эффективно, никто ничего не знает – ни уткиды внутри Стены, ни люди снаружи. Комиссия скрывает новую информацию, очень для них неприятную. Дело в том, сынок, что относительное число «отщепенцев» стало быстро увеличиваться; похоже, началась обратная мутация. Вот скажи, в твоей группе ребят убавилось?

– Да… Начинали цикл вдевятером, теперь нас семеро. Из этих двоих один был моим другом – Орелл, ты его знаешь. Нам сказали, что их семьи переехали. Далеко. Я еще порадовался за Орелла: уехал из нашей глуши, может, даже в столицу. Как ты думаешь… он жив? Он же ещё мальчик!

– Давай будем надеяться, что он жив. Всё равно, узнать ничего нельзя: почта у вас теперь работает только в пределах области, и междугородный телефон только по особому разрешению.

– Откуда ты знаешь?

– Не ты один ходишь к щелям, и не только я один из бывших уткидов.

– Слушай, а ты можешь организовать мне побег за Стену? Пусть буду жить среди дикарей, но с тобой!

Отец за Стеной задумался. Потер нос (шрамы были все еще видны), присел с той стороны стены, заглянул в глаза сыну.

– Оставишь маму?

– Она и так всё время обо мне беспокоится. Пусть думает, что утонул в речке. Если попаду на Комиссию, соседи ей жизни не дадут. И сейчас на нас косо посматривают из-за тебя. Так что погорюет и успокоится. Для неё так лучше.

– Оставишь друзей?

– Нет у меня теперь друзей! Так, приятели. И те отдаляются…

– Оставишь родину?

– Это она меня оставила! Она меня выпихивает – прямо как во времена «утечки мозгов». Не нужен я здесь! Лучше к дикарям!

– Они не дикари, сын. Это мы, уткиды, дикари. С рудиментарными клювами и хвостами. Но дело даже не в хвостах. Давай я тебе расскажу, как тут живут.

– Начну с самого начала. Ты ведь помнишь, как меня арестовывали – при тебе это случилось, а тебе было всего 13. Мать в ужасе застыла у стенки, а они рылись в наших вещах – только пух от подушек летел. Наконец, обнаружили тайник с «запрещённой литературой», как они это называли. Господи! Было бы просто смешно, если бы не мать и ты – твои круглые глаза на белом лице я на всю жизнь запомнил. Ну, и что они нашли? Развлекательную литературу, которую я хранил для тебя – «Три мушкетёра», детективы, фантастику. Кое-что ты уже читал, и я все боялся, что они полезут к тебе с расспросами и тоже загребут. Пронесло. Так что выходил я в наручниках, но с облегчением: вас, по крайней мере, не тронули.

– В Комиссии было неинтересно. Допросы с избиением – выбивали признание в «работе на людей». Но всё же времена были травоядные – не калечили, не убивали, а просто зачитав приговор по статье «за шпионаж» кидали живьем за Стену. Ну, всё, думаю, попал к дикарям, да еще со сломанной рукой – неаккуратно перебросили. А теперь то ли сожгут, то ли сожрут. Пока я размышлял, что лучше, подъехала машина, вышли из нее двое с носилками и отвезли в больницу. Там в хирургическом отделении обработали мою руку, и я сразу же попросил заодно удалить хвост. Посмеялись, удалили. Записали на пластику носа, когда окрепну. И перевели в миграционный Центр, на долечивание и адаптацию.

– В Центре много наших обнаружилось. Кого за книги, кого за неподобающий образ мыслей, кого по дури… Народ пестрый. Те, у кого мозги еще не отсохли, быстренько расставались с хвостами и клювами, а потом пропадали в библиотеке и в лектории. Другие всё рыдали об «ошибке» и просились обратно, искупать. Уж не знаю, что там с ними дальше делали, потому что как только я окреп и начитался – сразу окунулся в «застенную» жизнь. Хорошая жизнь оказалась! Поездил по свету, посмотрел, как люди живут. Живут, надо тебе сказать, очень по-разному. Язык, обычаи, степень свободы, богатство и бедность, государственное устройство – всё разное. Но нигде не живут так глупо, как у нас. Нигде люди не деградируют так страшно.

– И стало мне обидно за свое отечество. Стал изучать историю нашей страны – и ужаснулся. Будто какой-то психованный экспериментатор забавлялся, ставил опыты с заведомо отрицательным результатом. Были, конечно, и относительно светлые времена, но потом все снова скатывалось в пропасть. Снова поднимались – и снова падали, как неваляшка. А на этом шутовском фоне другие страны развивались: медленно, с трудом, с временными отступлениями, но в целом вперёд. Главное, если страна развивается, то и люди в ней тоже: становятся более свободными, ответственными, добрыми, достойными.

– Много я на эту тему передумал и решил: дудки! Поиздевались над родиной, и хватит. Буду спасать. Нашел единомышленников, из наших бывших. Сгруппировались мы поближе к Стене и стали собирать информацию, чтобы начать действовать. Но выяснить удалось немного. Ясно только, что сейчас началась обратная мутация из уткида в человека, однако непонятно, естественный это процесс или искусственный. Если мутация искусственная – тогда у вас существует хорошо законспирированная группа сопротивления, и ей надо помочь. Но мы не знаем, есть ли такая группа и (если она есть) как на эту группу выйти. Мы ничего не знаем! К нам теперь попадают только трупы, перекинутые через Стену. Или к Стене подходят потенциальные «отщепенцы», вроде тебя. Но это одиночки, и информации от них не больше чем от тебя сейчас. Ты меня понимаешь?

Оба помолчали, вспоминая те времена, когда они думали вместе. «Кажется, эти времена возвращаются», – подумал Магнц, – но теперь мы оба взрослые». Вспомнилось забытое слово из старинной книжки: разведчик. За эту книжку и арестовали отца – никаких человеческих книг в домах уткидов!

Он вспомнил и двух ребят из их группы, которые «уехали». С одним из них, с Ореллом, он дружил с детства. Тогда их было три закадычных друга: Магнц, Гхмырь и Орелл. Про себя он называл их троицу Атос, Портос и Арамис. Но только про себя: отец предупредил его, что о запретных книгах никому (даже друзьям!) говорить нельзя. Хитроумного Арамиса, наверное, уже нет. Жизнелюбивый Портос вполне приспособился. А он, Атос, остался один… Нет, не один! Оказывается, есть еще… люди, и их надо найти. Он улыбнулся отцу и кивнул головой:

– Да, понимаю. Начну с нашего городка. Только ты не оставляй меня, папа, ты приходи сюда, ладно?

– Конечно, я буду тут, только не каждый день. И вообще, встречаться будем нерегулярно, по договоренности. В следующий раз приходи через пять дней. Ты должен быть очень осторожен, сынок. Я-то в безопасности, а ты – нет. Не торопись, не зарывайся, и главное, я хочу знать, зачем тебе это? Чтобы помочь мне? Чтобы поиграть в разведчика? Чтобы отомстить за Орелла?

Магнц подумал и покачал головой, глядя прямо в глаза отца. Объяснять было не надо – они по-прежнему могли понимать друг друга без слов. Отец улыбнулся сыну и раскрыл ладонь. Там лежала, светясь белым мрамором, миниатюрная копия статуи древнего ваятеля: обнаженный юноша, слегка наклонив кудрявую голову и выставив ногу, готовится метнуть камень в невидимого противника.

– Тогда возьми с собой Человека. На счастье. Удачи, сынок!

Третий путь

Галилео уставился в дальний угол комнатёнки, отведенной ему Инквизицией из особой милости, по просьбе влиятельного друга. Там, в углу, на столике с библией одинокой звездой трепетало пламя тоненькой свечи. Галилео предпочел бы свой «Диалог о двух главнейших системах мира», чтобы укрепиться духом перед завтрашним испытанием. Первый допрос – это очень важно, потому что определяет конечный результат: он сразу же должен встать на путь защиты науки – или отречения от неё. Третьего пути нет. Либо еретик – тогда костёр, либо раскаявшийся, тогда оставят жизнь … Только вопрос: какую? В диапазоне от строгого увещевания и относительной свободы – до тюремного заточения до конца дней. Предсказать невозможно, и повлиять тоже: слишком много личных, неопределенных факторов… Его прежний друг, папа Урбан VIII, видите ли, обиделся на «Диалог». Ну да, не следовало писать Симпличио с Урбана, но как же он устал любезничать и полемизировать с глупцами и фанатиками, бесконечно уворачиваться от клыков церкви! Как хочется выплюнуть им в лицо правду! Но тогда – поражение. Его «Диалог», который он взращивал со всей своей хитроумностью 15 последних лет, выжгут бесследно, его усилия укрепить в общественном сознании прогрессивную – копернианскую картину мира пропадут втуне… Уложив поудобнее ноющее от ревматизма бедро, Галилео задремал.

Он проснулся от яркого света, заливавшего камеру. Значит уже утро, и надо идти на первое заседание Верховного Совета Инквизиции. Странно, что совсем не выспался, ведь уже утро. Стоп! Какое утро? В каморке нет окон, а факелы не дают столько света. Причём белого света. Что происходит?! Он вглядывается в светящееся овальное пятно. В центре сгущается что-то… Человек в слишком простой и странной одежде. Он тоже глядит на Галилея и говорит с едва уловимым акцентом:

– Не пугайтесь, Галилео. Вы не умерли и не сошли с ума. Сейчас я всё объясню. Надеюсь, как учёный вы сможете понять происходящее без привлечения сомнительной гипотезы о сверхъестественных силах. Вы исследовали пространство и движение материальных тел в нем, а мы – через несколько столетий после вас – мы исследуем время. И достигли некоторых практических результатов. Этот свет – капсула времени, из которой я могу общаться с вами. Только общаться. Но вы же не против?

– Конечно, не против. Вы правы, в сверхъестественные силы я не верю: я исследователь, а не святоша. Даже если я сошел с ума, это весьма приятный способ провести оставшееся мне время. Даже если я просто говорю сам с собой…

– Можем принять это как исходную гипотезу. Предлагаю так: вы задаете вопросы, я отвечаю. Только начинайте с главных вопросов – времени мало, я не знаю точно, сколько нам осталось.

– Зачем вы здесь?

– Правильный вопрос, можно сказать, центральный. Но ответить на него не могу, иначе возникнет временной парадокс, и ткань реальности пострадает, с неопределёнными последствиями. Задавайте следующий.

– Ваша реальность зависит от моих действий на Совете: отрекусь я или пойду на костёр?

– Зависит. Поверьте, мне очень трудно было добиться разрешения на это посещение, поэтому приходится действовать очень осторожно.

– Вы пришли подсказать мне правильный выбор? Пригодный для вас?

– Нет. Свобода выбора полностью за вами.

– Тогда зачем вы здесь?

– Первая петля. Дальше. Выходите за её рамки.

– Вам нужна реальность, которая реализуется в результате этого контакта. Таким образом, вы подталкиваете меня…

– Нет. Вы, мессир, свободный человек. И теперь спросите меня, наконец, как свободный человек со своей свободной судьбой!

– Да. Я сам выберу завтра. Оставим это. Я понимаю, что в вашей реальности я сделал такой выбор, который закрепил в истории мое имя – иначе вас здесь не было бы. Однако сомневаюсь, что выше появление связано с моей неудачной защитой копернианской картины мира: рано или поздно все признают, что Земля не центр вселенной. Наверное, и Солнце – не центр, но это уже докажут следующие поколения.

– Вы правы, мессир.

– Но вы пришли именно ко мне, и именно сейчас. Значит, дело не в защите теории Коперника, и даже не в моем имени и в моих собственных открытиях. Что-то ещё случится, чего я пока не знаю. Что-то связанное именно со мной.

– Да, мессир, хорошо, если это случится. Для всех нас, для человечества, и это напрямую связано с вами – с вашей личностью, с вашим страхом и слабостью, с вашей страстью к познанию и жаждой просвещения. Наука не безлична. Открытия – да, потому что природа объективна, но не наука, потому что её творят люди. Не знаю как ваше время, но моё истекает. У вас есть еще вопросы?

– О, масса вопросов! Как устроена Вселенная – она безгранична или нет? Какова её структура и законы развития? Когда человек выйдет за пределы Земли, и сможет ли он заселить другие планеты? Когда человек вырвется из оков религии? Видите, я уверен, что все это будет, вопрос только, сколько времени понадобится. И не истребит ли себя человечество на этом пути… Судя по вашему появлению, вроде бы нет, по крайней мере в ближайшее тысячелетие.

– Человек выйдет на околоземную орбиту в 1961 году от рождества Христова, а еще через несколько лет достигнет Луны. Межпланетные перелеты и космическая экспансия, в принципе, возможны, но не все биологические проблемы пока решены. Религия существует, и думаю, в той или иной форме будет существовать всегда, потому что всегда будут люди с иррациональным строем мышления. Наша задача – не допускать агрессивных проявлений, религиозного фанатизма. Наша тактика – терпимость и границы. Даже у Вселенной могут быть границы! Вот, смотрите!

Гость из будущего достает из кармана плоскую коробку и включает экран. Галилей жадно всматривается в разворачивающиеся галактики – и в спирали ДНК, в муравейники мегаполисов – и в пустынные лунные пейзажи с редкими куполами станций. Гость показывает ему кратер Галилея на Луне, астероид Галилея, книги Галилея, переизданные в течение последующих веков – их можно листать прямо на экране! Галилео всматривается в лица потомков и в пейзажи дальних планет, он спрашивает и выслушивает ответы, спорит и смеётся. Он совершенно счастлив!

***

Галилей просыпается от скрипа двери и тяжёлых шагов тюремщиков. Свеча погасла, но в открытую дверь сочится розоватый рассвет, обтекая алым контуром фигуры стражников. Факелы бросают жёлтые отблески на влажные стены. Галилей с трудом поднимается со своего жёсткого ложа (проклятый ревматизм!) и понимает, что будет отрекаться. Жизнь слишком ценная штука, чтобы терять её вот так, доказывая тупым святошам свою правоту. Эту его книгу уже контрабандой издали в Голландии – издадут и здесь, в Италии, и вообще везде. Может, не при его жизн, неважно. Он хочет жить, чтобы во всех подробностях вспомнить тот замечательный сон, который видел этой ночью. Он надеется, что ещё увидит подобные сны… Даже если и нет – сколько остается всего, что можно открывать и исследовать! Если он останется на свободе, конечно… «Пошевеливайся!» – толкает его в бок стражник, – «Святые отцы ждут тебя, поганого еретика!»

***

Ну, что ж. Вот оно и началось, последнее действие. Галилео зачитывает текст отречения – но не может заставить себя не комментировать мысленно того, что послушно произносят его губы.

«Я, Галилео Галилей, сын Винченцо Галилея, флорентинец, на семидесятом году моей жизни лично предстоя перед судом, преклонив колена перед вами, высокие и достопочтенные господа кардиналы Вселенской христианской республики, имея перед очами Святое Евангелие, которого касаюсь собственными руками, клянусь, что всегда веровал, теперь верую и при помощи Божией впредь буду верить во всё, что содержит, проповедует и чему учит святая Католическая и Апостольская Церковь [Извините, святые отцы, но слепая вера – не для меня. Я верю только своим глазам, и то с поправкой на их природное несовершенство]. Но так как от сего Святого судилища мне было давно уже сделано законное внушение, дабы я покинул ложное мнение, полагающее Солнце в центре Вселенной и неподвижным, дабы не держался этого мнения, не защищал его, не учил ему каким бы то ни было способом, ни устно, ни письменно, а я между тем сочинил и напечатал книгу, в которой излагаю осуждённое учение и привожу в пользу его сильные доводы [неожиданный комплимент], хотя и не привожу окончательного заключения [ещё бы я его привёл!], то вследствие сего признан я находящимся под сильным подозрением в ереси, то есть, что думаю и верю, будто Солнце есть центр Вселенной и неподвижно, Земля же не центр и движется [Насчет Солнца не уверен – нужны дополнительные исследования, но что Земля вращается вокруг Солнца – это доказано: расчётами Коперника и моими наблюдениями]. Посему, желая изгнать из мыслей ваших, высокопочтенные господа кардиналы, равно как и из ума всякого истинного христианина, это подозрение, законно против меня возбуждённое, от чистого сердца и с непритворной верою [два ложных утверждения взаимно уничтожаются] отрекаюсь, проклинаю, возненавидев вышеуказанную ересь, заблуждение или секту, не согласную со Святой Церковью [Ученому не пристало ненавидеть, но я нарушаю этот запрет: ненавижу насилие и невежество, которое, как зловоние, распространяет эта самая Святая Церковь!]

Клянусь впредь никогда не говорить и не рассуждать, ни устно, ни письменно, о чём бы то ни было, могущем восстановить против меня такое подозрение [а думать мне еще можно?]; когда же узнаю кого-либо, одержимого ересью или подозреваемого в ней, то о таком обязуюсь донести сему Святому судилищу или же инквизитору, или ординарию ближайшего места [Еще и доносчиком предлагаете стать? Нет уж, благодарю покорно]. Кроме того, клянусь и обещаю уважать и строго исполнять все наказания и исправления, которые наложило или наложит на меня сие Святое судилище [Попробуй я не исполнить! А всё-таки, попробовать стоит…]

В случае нарушения мною (да хранит меня Бог) чего-либо из этих слов, свидетельств, клятв и обещаний подвергаюсь всем наказаниям и исправлениям, назначенным Святым канонами и другими общими и частными постановлениями против преступлений сего рода. В этом да поможет мне Господь и святое его Евангелие, которого касаюсь собственными руками [Ну, мало ли чего я касался этими самыми руками, вспомнить страшно!].

Я, поименованный Галилео Галилей, отрёкся, поклялся и обязался, как сказано выше. В подтверждение прикладываю руку под сиею формулою моего отречения [от «формулы» проистекает «формально» – подходящий эпитет], которое прочёл во всеуслышание от слова до слова. Июня 22 дня [да ведь сегодня – самый долгий день в году! Солнце за меня, упыри!] 1633 года в монастыре Минервы в Риме».

********

Прошло девять лет, заполненных борьбой и трудами. И слежкой Инквизиции, бесконечной слежкой… Да, он зачитал требуемое «Отречение» – но в Инквизиции не дураки сидят. Видно, что-то учуяли. Не поверили в искренность покаяния. И началось всё очень паршиво, началось с тюремного заключения. Правда, влиятельный друг вымолил частичное прощение и домашний арест. Хотя и без права покидать дом и принимать посетителей. Даже врача, в коем необходимость с годами только возрастала. Потом врача частично разрешили, постепенно просачивались и друзья, и ученики. Главное, хотя надсмотрщики все время были поблизости, никто не мешал думать, писать и ставить простые опыты. В результате он пошел дальше – заложил основы научной механики. Ему даже удалось переправить книгу для печати! Все в той же Голландии, конечно. Неважно, его «Механика» уже не пропадет!

Галилей лежит и улыбается. Мысли чёткие и ясные, как всегда, но как-то истончаются… Похоже, он подошел к концу пути. Ну что ж! Он прожил хорошую жизнь, наполненную трудом и любовью. Он любил свою семью, друзей, учеников; но больше всего любил науку. Он вспоминает, как изобрел телескоп и в первый раз увидел звёздное небо во всём его великолепии. Тогда он понял, что держит в руках инструмент настоящего диалога – не с дураком Симпличио, а с самой Природой! «Да, мы славно поболтали с Тобой, – шепчет Галилео. – Ты была щедра ко мне, не таясь, показывала свои восхитительные секреты. Пусть сейчас я почти слеп, но сколь многое Ты открыла моим глазам, а потом – моему разуму». Галилео задремал.

Яркий белый свет заливает спальню Галилея. Он открывает глаза, но может видеть лишь размытое овальное пятно. Потом он узнаёт знакомый голос.

– Приветствую, мессир. Ваши надсмотрщики сидят в трапезной. У нас есть не менее часа. В какой-то степени это личный визит: мне пришлось пробивать его в нашем Совете Времени. Правда, не могу сказать, что Совет очень сопротивлялся: эта наша встреча уже ничего не меняет; кроме того, мы все – всё человечество – благодарны вам и хотим, чтобы вы это знали.

– Спасибо, мой друг. Но что такого я сделал? Я ведь отрёкся от научной истины. За что же потомкам меня благодарить? Похоже, мне надо стыдиться…

– А вы стыдитесь?

– Нет. Я добавлял свои кирпичики в здание храма науки, пока мог это делать.

– Именно так. Помните, мы говорили о пути, который Вы выберете на суде Инквизиции? Ведь над этим Вы думали в ту последнюю ночь?

– После вашего визита я вообще не думал. Я просто заснул. Счастливый.

– Да. Вот это и было моей задачей: показать будущее и тем самым дать вам силы для правильного выбора. Скорее всего, Вы и без нас сделали то же самое, и мы лишь немного увеличили вероятность. Но, помимо всего прочего, мне просто хотелось помочь вам пережить этот тяжелый момент. Именно вам, мессир. Корпоративная солидарность: я ведь тоже учёный.

– Спасибо, вы помогли. Но все же, почему мой выбор – отречение – оказался правильным? И почему вообще это имело значение для будущего?

– Давайте начнем с последнего вопроса. Так называемый «эффект бабочки»… Эффект скорее литературный, чем научный. В 20 веке будет такой фантаст, Брэдбери (кстати, очень хороший писатель), и в одном из рассказов он описал (для вас – опишет) ситуацию, когда путешественник во времени нечаянно сходит с безопасной тропы, проложенной над поверхностью древней Земли, чтобы ничего в прошлом не касаться – и под каблук ему попадает бабочка. Пустяк, казалось бы, но (по задумке автора) но от раздавленной бабочки круги изменений распространяются и усиливаются так, что по возвращении в своё время он попадает в совсем другую реальность. Очень плохую реальность.