Пёстрые эскизы. Сборник рассказов

– Послушай, амиго Хосе, мне твои выходки бешено не нравятся, если ты взял кредит в банке и не можешь расплатиться, так это только твоя вин,а и строить из этого commedia del arte не стоит, дружище, всем сейчас нелегко.

– Раз я сказал, что занят, значит занят, – обрезал тореадор, сделав глубокую затяжку сигариллос, выпуская целое облако дыма, которое окутало его, многозначительно повиснув в воздухе.

– Ну как знаешь, старик, – с досадой ответил мэр, закрывая за собой дверь. Бормоча под нос ругательства, он пошёл вдоль коридора навстречу гостям. У входных дверей стояла шумная толпа во главе с местной знаменитостью, олигархом Ефимом Осиповичем, который недавно переехал в Испанию, купив огромную виллу на берегу моря. Они громко разговаривали между собой, смеялись, но при виде директора все умолкли и вопросительно уставились на него.

– Лиз, переведи, пожалуйста, нашим гостям, что я извиняюсь. Сегодня у нас суеверный тореадор, я совсем забыл, он ни с кем общается перед своим выступлением.

Переводчица медленно перевела слова мэра, и среди них пошёл глухой гул неудовольствия, олигарх хотел что-то сказать директору, но передумал и, лишь махнув рукой, пошёл вслед за всеми. Для них как для почётных гостей была приготовлена особая ложа, они все один за другим неторопливо прошли и расселись по местам на маленькие подушечки в ожидании представления. Рядом с Фимой, как называла его любимая тёща, сидели жена, тёща с двумя дочками от первого брака, обе были беременны, два шалопая племянника, шурин, компаньон по бизнесу, тоже с женой и детьми, и дальний родственник, приехавший из Германии в гости. Испытание плащами прошло без приключений, пришло время второй терции, рваный звук трубы оповестил о её начале.

Бык всё так же продолжал мотать головой, и зрители начинали терять терпение. На помощь тореадору вышли бандерильеро, шустрые ребята в задачу которых входит раззадорить быка, втыкая ему в холку бандерильи, небольшие заточенные копья. Зрелище не для слабонервных – смотреть на истекающее кровью животное, которое постепенно входит в раж и превращается в озверевшего от боли и людской прихоти дикого зверя. Занятие не из приятных, теперь бык был готов разнести в пух и прах всё движущееся вокруг, нет животного более свирепого, чем разъярённый, боевой бык, об этом очень хорошо знает тореадор. Теща, полуразвалившись в кресле, упёрто смотрела на арену непроницаемым взглядом. И тут Катя, старшая дочь, жена Ефима, прошептала:

– Мама мне плохо, тошнит что-то.

Но тёще было не до этого, она не слышала ничего вокруг себя, сама того не понимая, она вошла в дикий азарт и только шептала: «Ну давай, давай, касатик!» Было абсолютно непонятно, к кому это относилось – к быку или тореадору. Зинаида Дмитриевна в молодости не была красавицей, но у мужчин пользовалась успехом, сейчас, когда ей стало за пятьдесят, у неё появился солидный вид и твёрдый басок, не признающий противоречий сварливый характер. Первый муж, продавец в мясном отделе, скончался от инфаркта прямо на работе, оставив её одну с двумя двойняшками Наташей и Леночкой. Так как женщиной она была предприимчивой и энергичной, вдовой ходила недолго и вышла замуж за главного бухгалтера овощных складов, от которого родила Катю – будущую супругу Фимы.

Закончилась вторая терция, и трубадур оповестил о начале третьей, самой кровавой, с трагическим концом, где бык должен умереть, приняв величественную смерть из рук матадора. Это была большая честь для него, о ней он мог только мечтать – скончаться на арене как герой, а не быть банально заколотым на бойне мясником подобно простой скотине.

Но так думает человек: вряд ли бык способен мечтать, и не первое столетие он себе так представляет это убийство животного, доведённого до бешенства. Изящной походкой, не обращая внимания на окровавленное животное, готовое в любой момент сорваться и наколоть на рога любого у себя на пути, Хосе подошёл к ложе, где сидел президент арены, он же мэр города, скинул шляпу в песок, окроплённый кровью быка, и произнёс короткую браваду в его честь. Представление началось, дамы и господа! Теперь тореадор стоял прямо напротив правого рога с мулетой и шпагой в руке и ждал. Это был всего лишь миг, бык ринулся на него и слегка задел камзол матадора кончиком рога, арена ахнула, Катя вскрикнула и схватилась за руку мужа, но тот резко её отдёрнул и с недовольством посмотрел на неё. Непостижимым образом, который под силу лишь только хорошим тореадорам, извернувшись своим гибким телом балерона, хоть и был слегка оттолкнут, Хосе Альварес успел вонзить шпагу между передними рёбрами быка прямо в сердце, и тот упал как подкошенный. Арена исступлённо визжала от восторга! Катя рухнула со стула прямо на пол, под ноги мужа. Все вскочили и стали звать доктора. Родственник из Германии пытался сделать ей искусственное дыхание, произошёл страшный переполох.

– Доктора, доктора сюда! – визжала фальцетом тёща.

Ефим помог приподнять супругу и усадил её в кресло.

– Катя, Катюша, Екатерина, ты меня слышишь? Твою мать, что делать? – в сердцах сказал он.

– Ну конечно, как тут мать не вспомнить, – зашипела тёща.

– Так это ваша затея была, мамаша, на корриду сходить, да ещё и Катьку потащили за собой!

– Если ты такой мудрый, чего ж ты билеты покупал, умник! – продолжала шипеть Зинаида Дмитриевна.

– Да покупал за восемьсот евро за место, вот тебе и благодарность!

– Перестаньте, пожалуйста, ругаться, мне уже лучше, – пробормотала слабым голосом Катя.

А тем временем на арене происходили интересные события, Хосе подошёл к ложе, где сидел председатель корриды, мэр встал и с согласия публики присудил ему высшую награду – два уха и хвост. С агонизирующего животного, лежащего в луже крови, сразу же были срезаны трофеи и переданы счастливому матадору, быка же с арены утащили два крепких мула. Мотнув головой в сторону дорогих гостей и прищурив левый глаз, председатель намекнул ему, чтобы он показал их поближе приглашённым согласно традиции. В знак согласия Хосе грациозно кивнул и направился в их сторону. Подойдя к ложе, где сидели Ефим и его семья с друзьями, Хосе слегка склонил кудрявую, с чёрными, как смоль, волосами голову в их сторону. Все стали с недоумением смотреть на него, а он своим гордым видом как бы говорил: «Эту победу я посвящаю вам, дорогие гости!» Толпа скандировала: «Олей, олей!»

Несколько лет тому назад Хосе завязал роман с одной русской сеньорой, познакомившись совершенно случайно в одном из местных баров, куда он заходил пропустить стаканчик-другой водки. Он пил исключительно водку, потому что его друг Мартин как-то сказал, что водка – самый чистый алкогольный напиток, а остальные все подкрашены, и Хосе, который рьяно следил за своей спортивной формой, после этого разговора стал пить только её. Он подошёл к стойке, и бармен спросил «Как обычно?» и, не дожидаясь ответа, налил стакан холодной водки со льдом и лимоном. Рядом сидела очаровательная белокурая сеньора и с интересом наблюдала за ним. Хосе обратил внимание, что она тоже пьёт водку, но без льда и лимона, он улыбнулся даме, и она сказала:

– Балда, кто же в водку лёд кладет?

– You speak English? – спросил Хосе ради приличия, английский он не знал и вообще не владел никаким иностранным языком.

– Sprechen sie Deutsch? – спросила сеньора, Хосе отрицательно покачал головой, и они оба рассмеялись. Дальнейший диалог состоял из непонятных словосочетаний, восклицаний, эмоциональных жестов, но бутылку водки они успели опустошить, и, кажется, не одну. Утром он проснулся рядом с Таней, так звали новую сеньору, Хосе долго не мог понять, как он очутился здесь, а когда понял, ему очень захотелось сбежать, тем более что спал он в штанах. То есть ночью ничего не было, ничего не произошло. «Какой позор, – подумал он, – это я так напился, сколько раз зарекался не пить больше двух стаканов». Хосе тихонечко привстал с постели и понял, что голова увеличилась в весе килограмма три, не менее. Чтобы не шуметь, он направился к выходу осторожной походкой, когда мягкий женский голос сказал ему:

– Кофе в шкафу, милый, на первой полке.

Он понял только слово «кофе» и уныло поплёлся на кухню. Вот уже три месяца прошло, как он жил с Татьяной, она учила испанский, он решил приналечь на русский с немецким – так и разговаривали между собой.

Это была не первая авантюра матадора: он, конечно, пользовался успехом у женщин и любил предаваться любовным забавам, но такой знойной женщины с севера у него не было ещё никогда, иногда в порывах страсти она называла его сукой, он, конечно, не понимал значение этого слова, но оно ему нравилось почему-то, особенно звучание. Ему казалось, что это похвала, просто она его хвалит. В один из ненастных дней, после работы он зашёл по привычке в бар пропустить стаканчик-другой водки и застал там своего друга Мартина.

– Старик, что-то тебя давно не видно, куда ты пропал? – поинтересовался он. Хосе рассказал эту невероятную историю, что приключилась с ним, успев при этом похвастаться, что его иногда даже сукой называют. Придя вечером к себе домой, так как они не каждый день встречались с Таней, он лёг на кровать и стал читать свой любимый El Pais, когда раздался телефонный звонок, это был Мартин.

– Ещё раз привет, старик, я тебя не беспокою? Ты отдыхаешь, наверное?

– Нет, всё нормально, дружище, лежал с газетой.

– Хосе, после того как ты ушёл, я встретил моего одного хорошего знакомого Владимира, у него контора по переводу ценных бумаг, и спросил его что такое сука. Дружище, это совсем не то, что ты думаешь.

В эту ночь он не спал и всё думал, был ли корректен с сеньорой Таней – может, он обидел её чём-то или был неласков. Он пил и курил, заснул только под утро. Проснувшись, он позвонил Мартину и попросил номер телефона его друга Владимира и сразу же перезвонил ему. После короткого разговора он объяснил причину своего звонка и записал пару фраз на русском, одна из которых была «я не сука, я тореадор», и выучил её наизусть, чтобы вечером объясниться с Таней.

В тот день он был невнимателен и плохо тренировался, часто ошибался, его мысли были где-то далеко, он думал о ней. Наконец дождавшись долгожданного вечера, не забыв купить цветы, её любимые белые розы, он мигом взлетел на третий этаж Таниного дома и позвонил. Но дверь не открывали. Он звонил несколько раз подумав, что она заснула, но тщетно. Неожиданно открылась дверь соседки. Это была пожилая женщина лет семидесяти, она оглядела его с ног до головы и сказала:

– Если вы к сеньоре, то её уже нет, она съехала сегодня утром.

– А куда она поехала, вы не знаете? – поинтересовался он.

– Сказала: к себе домой, на Родину.

Отдав букет опешившей старушке, Хосе стал медленно спускаться по лестнице, погружённый в свои мысли, его снова стали терзать сомнения.

…Увидев окровавленные уши и хвост быка, Катя снова упала в обморок, её еле успел подхватить Ефим и со злобой стал смотреть на тореадора, на этот раз первой отреагировала тёща – протянув указательный палец в сторону матадора она стала ему кричать, как будто он что-то мог понять:

– Ты что это себе позволяешь, свинёнок, разукрасился, как петух, и ходит туда-сюда! Вы на этого красавца посмотрите, павлин разукрашенный!

Все вскочили и стали хором ругать матадора. На миг Хосе опешил, он не понимал, что происходит, почему на него все кричат, никто не аплодирует, не поздравляют? Может это защитники животных или из партии зелёных?

– Уйди отсюда, сал де аки! – кричал Фима, тараща налитые кровью бычьи глазами, даже племянники стали, выкрикивать что-то обидное тореадору, тёща не отставала от остальных. Поднатужившись и перекричав всех остальных, обозвала Хосе сукой. Тогда он всё понял. Кровь бросилась в лицо тореадору, его опять его обозвали сукой, за что? И в первый раз с Таней он так и не понял, за что, а тут за представление, за то, что он дарит людям незабываемое зрелище, рискуя своей жизнью и здоровьем, а это их благодарность. Как разъярённый тигр, Хосе кинулся к амфитеатру и стал кричать, как раненый зверь. Столько обиды и боли было в этом крике, за свою умирающую профессию, за потерянные молодые годы, потраченные на обучение, будущие пособия по безработице, неоплаченные банковские кредиты, но больше всего ему было обидно за сеньору Таню, которая его бросила, как последнюю бездомную собаку, и уехала, даже не попрощавшись. На арене воцарилась тишина, и тогда он чётко, чеканя каждое слово медленно произнёс:

– Я не сука, я тореадор.

А потом ещё и ещё раз без остановки он повторял им эту фразу, чтобы они поняли наконец эту простую истину. Все опешили от такой выходки тореадора, на арене воцарилась гробовая тишина, которую прервал один из племянников Николая:

– Бабушка, а он по-нашему заговорил.

Арена взорвалась гулом негодования. Полицейским из гражданской гвардии под свист и улюлюканье толпы пришлось вмешаться и развести конфликтующих. В участке он долго объяснял, как всё произошло, почему он кричал, где живет, имел ли судимость, всё до мельчайших подробностей было занесено в компьютер, и только тогда его отпустили. С отяжелевшей головой Хосе брёл по улице, еле волоча ноги. Он был опустошён, оскорблён, подавлен, не знал, куда идти. Ноги сами привели его в знакомый бар, где он с ней познакомился. На этот раз бармен ничего не спросил у него, он просто налил ему водки без льда и лимона и, улыбнувшись поверх головы Хосе кому-то, отошёл в глубь бара продолжая жонглировать бутылками, шейкером готовя коктейль. Выпив свой первый стаканчик, который обжёг его изнутри, но не успокоил, он попросил второй, потом третий, пил и не пьянел. Чьи-то мягкие руки сзади обвили его шею и закрыли ему глаза. Он сразу понял, кто это, только у неё такие нежные, тёплые руки, только они могут так ласкать, он снял её руки с лица и повернулся всем телом к ней.

– Вот и я, Хосе, вернулась. Ты мне рад, мой милый друг? Я тебя больше никогда не покину, обещаю, – сказала она, виновато смотря ему в глаза.

Он, конечно, не понял и половины того, что она сказала, но ему полегчало, стало очень приятно. Хосе посмотрел ей в глаза, и его смуглое суровое лицо андалузца дрогнуло, и из глаз выскочили две скупые слезы. Это был первый раз в жизни, когда он плакал.

Не в текиле соль

Это была уже их та встреча, когда приятное знакомство, переросшее в дружбу и привязанность, должно было превратиться во что-то большее, чем постоянное общение. Он пришёл в светлом костюме, с бабочкой на шее, букетом цветов, бархатная красная коробочка с кольцом внутри лежала в боковом кармане пиджака и жгла ему бок. Она была элегантна как никогда, скромно, но со вкусом одета, её хрупкое сердце тридцатилетней женщины было тревожно, оно чувствовало, что сегодня должно что-то произойти, и это что-то изменит её жизнь. Ей очень хотелось иметь детей, даже, может, много детей, ей казалось: это последний шанс в её жизни. Ему было за сорок, и он решился наконец создать семью, идти домой после работы, осознавая, что кто-то тебя ждёт, волнуется, спросит: «Как у тебя день прошёл, что ел сегодня? Ты не устал дорогой? Приляг, отдохни».

Они встретились у дверей ресторана, как всегда изысканно вежливо он подарил ей цветы. Зашли в зал, он вежливо отодвинул стул, чтобы она села, заказал вина и минеральной воды. По привычке пожаловался на погоду, рост цен, вспомнил страховку, поругал бездарных политиков, прокомментировал бедственное положении мексиканских крестьян в штате Халиско, где из-за засухи был неурожай голубой агавы и, как следствие, бешено подскочили цены на текилу. Она внимательно слушала его, хотя плохо понимала, какая может быть связь между засухой на западе Мексики и их уютным ужином в ресторане, но внимательно слушала его, ведь это отец их будущих детей. Через три часа она, еле сдерживая зевоту, вопросительно посмотрела на него, и тут он увидел в её глазах обручальное кольцо на среднем пальце, который медленно поднимался вверх, а за ним свадьбу, кучу детей, немытую посуду на кухне, бигуди на голове, ипотеку, старую машину, которая не заводится в холод, и даже поднятие цен на текилу, которую он никогда не пил, показалось ему просто ничтожной пылинкой по сравнению с тем, что его ожидает. Он встал из-за стола, извинился и пошёл в сторону туалета, не доходя, резко повернулся и вышел на улицу. Глубоко вдохнув свежесть ночного города, поймал первое попавшееся такси и умчался домой, даже не попрощавшись.

Как-то раз под Новый год в ликёро-водочном отделе супермаркета стоял небритый мужчина в потёртой куртке с пятнами на груди, в засаленных джинсах и выбирал портвейн подешевле, он увидел интересную женщину, которая с любопытством рассматривала бутылку с текилой, подошёл к ней и, поздоровавшись, сказал:

– А знаете, её надо пить с солью, а закусывать обязательно лимонной долькой.

– Вот иди и закуси, алкаш несчастный, – сказала женщина, поставив бутылку на место и развернувшись, ушла. Опешив от такого обращения с ним, он уже собирался сказать какую-то колкость ей вдогонку, однако промолчал, вспомнив о давлении. Он был по-прежнему одинок, начинал стареть, врач строго запретил ему волноваться. «А что стало с ней? – спросите вы. – С той элегантной молодой женщиной, которая осталась одна в тот вечер в полупустом ресторане с грустным лицом, с глаз которой капали слёзы под насмешливые взгляды перешёптывающихся клиентов». Её в тот день, сжалившись, подвёз до дома директор ресторана, который впоследствии стал её мужем. Она давно уже бабушка и с нетерпением ждёт детей и внуков к праздничному столу, раскладывая с супругом новогодние подарки под ёлкой.

Римские каникулы человека, абсолютно не переносившего шум

Автобус, пыхтя и сопя, лениво катился по узким улочкам Рима, в нём смирно сидели разморённые летним зноем пассажиры, которые с вялым безразличием смотрели в окно на произведения эпохи Возрождения – скульптуры, памятники, шедевры архитектуры. Всё это они видели уже тысячу раз, и температура воздуха за окном их интересовала куда больше, чем аллегории Лоренцо Бернини, олицетворяющие великие реки мира, и кто его знает, если бы не работа и дом, каждый из них с удовольствием плюхнулся бы в воду фонтана, чтобы немного охладиться, невзирая на правила приличия и поведения большого города, обязывающие своих граждан к благопристойной корректности.

Это был первый приезд Жан-Люка в Рим, и он с неистовым любопытством восторженного туриста вертел головой в разные стороны, стараясь ничего не пропустить вокруг, всё ему нравилось: город, люди, памятники. Двадцативосьмилетний почтальон из Альби, который как-то утром сидел в своём жёлтом Renault Kangoo с коробкой-бандеролью в руке со стёртым адресом после выпитой маленькой чашечки кофе у m-me Foche, где он всегда отдавал письма прямо в руки, услышал интересный вопрос из автомобильного радиоприёмника от своей любимой радиостанции:

«Как звали второго ударника Led Zeppelin?» Будучи фанатом легендарной группы, почтальон знал наизусть не только возраст и даты рождения музыкантов, но даже имена их жён, поэтому сразу позвонил на радиостанцию и выиграл бесплатную путёвку в Рим на целых три дня.

Автобус, всё так же неторопливо поскрипывая рессорами, продолжал катиться по городу. Рядом с Жаном сидела итальянская бабушка, по-старчески нервно сжимая ручку сумки-тележки на колёсах, жара вконец разморила старую женщину, и она, поклёвывая изредка носом, быстро подымала то и дело опускавшуюся голову. Над ней стоял худой мужчина лет сорока с надменным выражением лица римского центуриона и сверху ехидно посмеивался над старушкой. Прямо перед ними сидела пара молодых девиц, с наушниками на шее, дальше – две пожилые женщины, старик с внуком, пара американских туристов, группа рабочих из строительного управления в серой спецовке с названием фирмы на спине и, очевидно, студент с портфелем через плечо. Проехав пару остановок, Жан почувствовал, как пот катится жиденьким ручейком по позвоночнику вниз, к тому самому месту, откуда растут ноги, на лбу появилась лёгкая испарина. «Это сколько же градусов на улице, если так душно в автобусе? – подумал он. – Интересно, работает у него кондиционер?» И словно в ответ на его вопрос, обращаясь ни к кому, худощавый пассажир сказал:

– Сегодня обещали под сорок градусов.

Бабушка, очнувшись от дремоты, вскинула на него безучастный взгляд тусклых глаз и, не сказав ничего в ответ, уже традиционно погрузилась в дремоту под саркастическую улыбку худого. За окном автобуса кипела жизнь, по улицам шли горожане, туристы, дети, мелькали бутики с пыльными витринами, которые ловко мыли малайцы, кто-то менял рекламный плакат Coca-Cola, вытаскивая его из железного квадрата с подсветкой, женщина приятной внешности терпеливо ждала под городским платаном с пластиковым кулёчком в руке, когда наконец закончит испражняться её французский бульдог, чтобы убрать за ним. Улицы сменялись новыми улицами, мелькали лица прохожих, дома с лепными фасадами, группки прожорливых голубей, клюющих асфальт… «Как хорошо, что я не на работе, – подумал Жан. – Сейчас сидел бы в машине да письма считал, жаль только, что нет m-me Foche, кофе, наверное, заварила и ждёт меня с croissant au beurre», – вздохнул он и вспомнил, что ещё не был на площади Навона. Обернувшись, он огляделся по сторонам и решил всё-таки спросить дорогу у старушки рядом, которая уже окончательно отогнала сон и отрешённо смотрела в окно осоловевшими глазами.

– Синьора, не будете ли вы так любезны подсказать, где мне выйти, чтобы пройти до Piazza Navona?

– На следующей, – последовал неожиданно быстрый ответ

– Ну и что он будет делать на следующей? – спросил худощавый пассажир, ухмыляясь.

– Оттуда рукой подать, – не обращая на реплику, невозмутимо продолжала бабулька

– Сойдите и спросите у кого-нибудь дорогу на Navona, вам дальше объяснят, – вмешался студент в очках.

– Кто объяснит? Такие же гаврики, как и вы! – раздражённо воскликнул худой пассажир. – Не слушайте их, они ничего не знают, могут такое насоветовать, потом три часа по городу будете ходить в поисках Piazza!

«Очевидно, у него обострённое чувство собственной значимости», – подумал Жан.

– Надо пройти чуть по набережной к дворцу Правосудия, потом через Тибр к улице Via Giuseppe, a там рукой подать, – объяснил один из рабочих.

– Ты его ещё к Пантеону пошли, оттуда вообще два шага, – не унимался худощавый

– Ты кто такой, чтобы мне тыкать?! – возмутился рабочий.

– Не слушайте вы его! – возмущённо кричал старик с внуком, указывая пальцем на худого, даже девицы зашептались между собой и стали что-то возбуждённо обсуждать, косясь на бабушку. Буквально через какие то несчастные три минуты, после вопроса Жан-Люка, как пройти к Navona, автобус стал напоминать бурлящий котёл с топлёным маслом, готовым в любую минуту выплеснуться за края дозволенного. Встревоженный подозрительным шумом в салоне водитель резко затормозил, в результате чего худой скандалист оказался на коленках у девиц, успев при этом, чтобы не потерять равновесие, притянуть к себе одну из женщин в возрасте, на что та воскликнула:

– Ну, знаете, это уже переходит все границы!

Девушки закричали, и та, что была справа, упёрлась обеими руками в грудь наглеца, словно он собирался с ней целоваться.

– Что тут происходит? – сурово спросил водитель, вылезая из кабины. – Так, что тут происходит? – повторил он, жестикулируя. – Может мне тут, наконец, кто-нибудь объяснить, в чём дело?

– Синьор турист спрашивает, как пройти к Piazza Navona, – не вставая с коленок молодой девицы, но отпустив при этом пожилую, ответил худой.

– Ну и что, вы не можете объяснить человеку, как пройти к площади, тут что – нет ни одного римлянина, собралась одна глухая деревня?

– Сам ты деревня, когда я жила в Риме, ты под стол пешком ходил, деревенщина! – закричала бабушка.

Автобус мгновенно забурлил, теперь уже с прибавившимся водителем. Дабы избежать излишних эксцессов, Жан-Люк всё-таки решил выйти из автобуса и попытаться найти самому, без чьей-либо помощи злополучную площадь. За ним следом вышел водитель автобуса, который в течение пяти минут прилежно объяснял, выразительно жестикулируя, как пройти, не сворачивая на маленькие улицы, прямо по центральным . С распухшей головой, изнывая от жары, он дошёл наконец до какой-то уличной кафешки, решив присесть, отдохнуть немного. Сразу же наотрез отказался занять место на веранде под солнцем, которое ему вежливо предложил официант, и зашёл внутрь. Это было небольшое, приятное заведение, климатизированное, с изображениями артистов и чемпионов по боксу на крашеных стенах, которые фотографировались около стойки бара с одним и тем же человеком, очевидно хозяином заведения. Усевшись в глубине зала прямо под самым кондиционером, который обдал его полярным холодом, он обратил внимание, что таких, как он, спасающихся от жары было довольно-таки много, бар был полным. Официант принёс маленькую чашечку с микроскопическим количеством кофе, напоминающим по вкусу горькую отраву, и сразу же исчез, успев при этом засунуть чек под блюдце. Сделав небольшой глоток бурой жидкости с пенкой, Жан-Люк вдруг почувствовал, как появилось знакомое чувство дискомфорта. «Наверное, жара, – подумал он. – Или неужели опять началось?» И тут же поймал себя на мысли, что всё не так просто для него в последнее время. А вокруг стоял страшный галдёж, кругом всё шумело, говорило, смеялось, кричало, звало!

– Эндзо! Эндзо! Куда ты запропастился, бездельник, кто-то не заплатил за виски! – кричал человек с фотографии на стенке, неожиданно появившись за стойкой бара.

Жена громыхала посудой и орала с кухни на балкон, где баловались дети, и они ей отвечали тем же криком, телевизор изрыгал бездушную какофонию симфонического оркестра под руководством полоумного дирижёра со взъерошенными волосами, сосед сверху безжалостно, но с упорством сверлил бетонную стену, которая жалостливо визжала, не поддаваясь каленному сверлу. Он больше не мог терпеть этого шума, это было выше его сил. Схватив в руку куртку, которая затрещала по швам, сорвавшись с петли, выскочил в пыльный подъезд. В квартире напротив соседка громко отчитывала мужа за пустую бутылку виски, которую нашла в мусоре, и орала благим матом на него:

– За два дня прикончил, изверг, эгоист, я её на день рождения держала! – Муж в свою очередь не отставал от неё и вопил истошным голосом:

– Дура, истеричка!

Перепрыгивая по две ступеньки за раз по затертой лестнице, он оказался во дворе, где тоже кричали дети, не заводились машины, сплетничали две соседки-старушки, поглядывая искоса на прохожих, какая-то мать звала домой непослушного ребёнка, ей в унисон вторила чья-то жена, зовя супруга домой, который, ругаясь, играл в петанк с друзьями под тенью деревьев.

Шум везде вокруг нас, шум внутри нас, шум в голове, шум в ушах, даже сердце шумит и бьётся, неровно шумя. А город жил своей хлопотливой жизнью, люди спешили по делам, горбясь под тяжестью сумок и лет. Где-то, скрипя амортизаторами, протяжно голосил автобус, визжа тормозными колодками, этот душераздирающий звук изводил его до нервного срыва. Схватившись за голову, закрывая обеими руками уши, он бросился бежать, спотыкаясь на ровном месте, чуть не сбил с ног рабочего, стучащего молотком по булыжникам, стараясь вогнать их назад в мостовую, которая портилась каждую весну после зимних дождей. Люди удивлённо смотрели ему вслед, кто-то покрутил пальцем у виска, а кто-то хрипло засмеялся вослед. А он бежал по улицам, через город прямо в парк, наконец добежал, упал пару раз, встал, перепрыгивая кочки, влетел в самую гущу леса и сел, прислонившись спиной к огромной сосне, по шершавой коре которой, искрясь, тянулся янтарный ручеёк смолы. Измазал куртку, которая сразу прилипла к дереву, не обращая внимания, закрыл глаза, прислушался к тишине и почувствовал, как по телу полилась томная нега сонного блаженства, она дошла до темени, остановилась там, открыв перед ним чудную картинку сна.

Он подымается по блестящей звёздной тропинке в небо, в тишину, рядом пролетела огненная звезда с рыжим, как у лисицы, хвостом, она столкнулась с другой такой же звездой. Мирно улыбаясь, они разлетелись в разные стороны, рассыпая осколки блестящего золота, один из осколков выпал из космоса и скатился блестящей каплей в бездну. А он продолжал идти медленно и чинно, не смотря себе под ноги. Впереди, покачиваясь, висел красный Марс, смелый Юпитер со своими верными спутниками и шалун Сатурн озорно играл обручем из льда – всё это происходило в такой гробовой тишине, что стало жутко, начало сосать под ложечкой, тошнить, очень захотелось кушать, в груди бешено билось сердце, словно хотело выпрыгнуть наружу, он попытался глотнуть слюну, её не оказалось в пересохшем горле, он понял, что погибает, безвозвратно тонет в тёмной тишине своего страха.

…Вот уже скоро пять лет, как он оставил семью и живёт один. Как все больные люди, вначале прилежно ходил к психиатру, но тот ничего не нашёл и со словами «Вы здоровы, мой дорогой друг» на всякий случай всё-таки выписал пригоршню лекарств, посоветовав на прощанье хорошенько отдохнуть, съездить на море, например, или купить велосипед.

Подойдя к стойке бара, Жан вытащил мелочь, чтобы расплатиться по чеку и на каверзный вопрос бармена «Виски случайно не вы брали минут десять назад?» ничего не ответил, вышел на улицу, спросил у первого попавшегося прохожего:

– Будьте добры, не могли бы вы мне указать, как пройти на Piazza Navona? Прохожий ничего не ответил, пожал плечами, пошёл дальше, пройдя шагов пять, остановился, обернулся, смерив Жана с ног до головы пронизывающим взглядом, и не без сарказма заметил:

– Вы на ней стоите, синьор!

И впрямь – он был на площади, впереди, прямо перед ним, шагах в пятистах, виднелись фонтан Четырёх рек и храм святой Агнессы.