Помоги проекту - поделись книгой:
Кислородное голодание
Коктебельские зарисовки в белом, черном и красном: по этапам герметического Великого Делания
Памяти замечательного русского ученого ВЛАДИМИРА ПЕТРОВИЧА КУПЧЕНКО (1938–2004)
«Дом Волошина в Коктебеле был одним из культурнейших центров не только России, но и Европы»
Albedo: Этюд в белом: кислород
2022 год предстает полностью волошинским: 28 мая (в День пограничника) 145 лет со дня рождения, а 11 августа 90-летия со дня смерти выдающегося русского поэта Серебряного века, теоретика символизма, литературной и художественной алхимии, эзотерика и франкмасона Максимилиана Александровича Кириенко-Волошина.
Излишне напоминать, что вся жизнь на земном плане Максимилиана Волошина связана с Коктебелем, великолепными голубыми горами и холмами, отразившими на себе память об античности, совершенной греко-римской культуре и первых христианах, откуда пришла спасительная православная греко-кафолическая вера на Русь, ставшую впоследствии Святой: урочище Тепсень в Коктебеле в своих черепках напоминает о большой древнехристианской базилике, и здесь погружаешься в особое состояние, а подняв черепок, кажется, что на его поверхности, уплотнившись, запечатлелось распевное эллинское звучание литургии Святого Иоанна Златоуста.
Из своих поездок и путешествий по России и Европе Волошин возвращался всегда сюда, но его присутствие здесь чувствовалось даже когда он надолго отрывался от побережья Восточной Тавриды и каменистых круч потухшего вулкана Карадага, образующего своими очертаниями нечто напоминающее лицо выдающегося поэта и художника: «И на скале, замкнувшей зыбь залива, | Судьбой и ветрами изваян профиль мой». Несомненно, фантазия, опрокидывающаяся в реальность, является одной из главных достоинств настоящей большой поэзии, что видно на примере блестящего венка сонетов Макса Волошина «Corona Astralis». В нем поэт выступает уже как творческий демиург и гений места, а Коктебель в его неповторимых утренних и вечерних пейзажах обретает поистине космическое значение в переливающейся вибрации своих красок и звуков, напоенных кислородом, морем и цикадами. До сих пор коктебельский гений места не безличностный, а сугубо персональный, напрямую отражающий запечатленную здесь под крымским небом творческую энергию поэта и художника и его эгрегор, вырастающий на духовном плане.
Я с детства помню ставший уже легендарным волошинский парк, саженцы для которого со всего мира привозили классики русской, а затем советской литературы, и в его тени утопали коттеджи Дома творчества Союза писателей СССР. Сам воздух в парковой зоне был таким, что в ней никогда не чувствовалось запаха и привкуса провинциализма, узости, ограниченности, и порождаемого этими явлениями раздора, зависти и иного злонравия в прямом и переносном смысле. Его деревья помнили Николая Гумилева, Марину Цветаеву, Мандельштама, Михаила Булгакова, Николая Бердяева, Сергея Королева, Александра Грина, Алексея Толстого, Максима Горького, ну и, конечно, многих более поздних советских классиков с одной шестой части суши и из стран социалистического лагеря.
Николай Гумилев и Максимилиан Волошин
Волошин поселился в Коктебеле в 1907 году, и с этого времени не прекращал благоустраивать свой садово-парковый участок. Будучи мистическим и даже гностическим поэтом и художником, он в своем парке видел отражение Эдемского сада, где должны были произрастать представители флоры разных стран и континентов, которые смогли бы приспособиться к благоприятному, но и весьма капризному климату восточного Крыма.
Основные работы над дизайном и разбитием садово-парковой зоны с насаждением деревьев завершились к 1917 году, и по сути в этот роковой для России год усадьба Волошина с его домом и домом «пра» (его матери Елены Оттобальдовны (1850–1923), урожденной Глазер), как и уникальным для той поры парком, по-настоящему приобрела вид Дома творчества писателей (к слову, дом Волошина был построен и заселен в 1913 году, а до того времени гости Волошиных, сына и матери, жили в доме «пра», расположенном в нескольких десятках метров сзади от дома Волошина и в глубине парка). Только сейчас по прошествии стольких лет понимаешь, что «чудаковатый Макс», как его с доброй иронией называли писатели, читавший в оригинале неоплатонических философов, в том числе Прокла и Герметический корпус, созидал поистине космическую резиденцию своей души, одним из главных элементов которой представал садово-парковый участок, изобильно украшенный цветущей реликтовой и экзотической растительностью: одних кипарисов было несколько видов, аромат которых опьяняюще воздействовал в знойные дни, а еще платаны, магнолии, ореховые деревья: их названия с трудом теперь припоминаются, хотя затем на протяжении десятилетий их существование поддерживали садовники Дома творчества Союза писателей СССР.
Между тем, Николай Гумилев, 100-летие расстрела которого мы отметили 26 августа 2021 года, с кем Максимилиан Волошин всерьез рассорился в конце 1909 года из-за разоблаченной интриги с поэтессой Черубиной де Габриак (Елизаветой Дмитриевой), в июле 1917 года написал выдающееся стихотворение «Эзбекие» с явной аллюзией, как нам представляется, на волошинский «зеленый космополис» в Коктебеле, вобравший в себя, по слову самого Макса, «благоухания миров»:
В своем стихотворении Гумилев вспоминает о парке каирского района Эль-Эзбекия, разбитом французскими садовниками в 1870-е гг., который он увидел в 1908 году (говорят, сейчас там… американский луна-парк, и былой гумилевской красоты буйного цветения давно нет: и в Египте янки со своей массовой культурой лишают людей своего культурного кислорода). Печаль его лирического героя обращена в прошлое, хотя сегодня очевидно, что она посвящена Анне Ахматовой и могла быть навеянной под впечатлением коктебельского парка экзотических цветов и растений Максимилиана Волошина, в благоустройстве которого он мог сам принимать участие, находясь в Коктебеле в 1909 году, делясь с собратом по поэтическому цеху увиденным в Эзбекие «благоуханием миров».
В Коктебеле Николай Гумилев жил в доме «пра» — в комнате, расположенной на втором этаже, где посчастливилось останавливаться и автору сих строк в 80-е гг. минувшего века: здесь же великий русский романтик Серебряного века, размышляя о подвиге генуэзца Христофора Колумба, а на самом деле сына франккардаша, то есть черкеса, выходца из соседней с Коктебелем Кафы (Феодосии), написал поэму «Капитаны», ознаменовавшую новый и более созерцательный новый этап творчества великого русского поэта, отсчитывающего свой последний срок с коктебельского волошинского парка: до чекистской пули ему оставалось двенадцать лет:
Разве что не Каир, познавший роскошь и сибаритство фатимидских халифов, и впоследствии, как бы опомнившись, давший миру выдающихся исмаилитских и низаритских интеллектуалов, а более аскетический и полностью иерократический Мемфис созидал на преображаемом им садово-парковом участке и в своем доме в Коктебеле Максимилиан Волошин: дух последнего брахманистический, в отличие от кшатрийского духа Гумилева, свойственного Ордену тамплиеров и исмаилитскому исламу. В главной зале своего дома, служившей художественной мастерской и писательским пристанищем, как бы на алтарном возвышении с северной стороны Волошин поместил слепок с древнеегипетской скульптуры якобы царицы Таиах, оригинал которой он увидел на выставке Гимэ в Париже в 1904 году, куда приехал с молодой женой Маргаритой Сабашниковой. В 1905 году он привез саму копию скульптуры из Берлина в Россию, которая позднее навеки поселилась в Коктебеле, с тех пор венчая собой садово-парковый и природно-ландшафтный ансамбль курортного поселка философов, литераторов и художников. Но к разгаданному, как нам представляется, образу царицы Таиах и его связью со стихотворением Николая Гумилева «Эзбекие» мы еще вернемся ниже в завершении нашего эссе, построенного на этапах герметического Великого Делания.
Царица Таиах в интерьере волошинской мастерской
Царица Таиах на фоне Кара-Дага и горы Святой в Коктебеле
Кажется, излишне говорить о том, что Максимилиан Кириенко-Волошин оказался в Коктебеле благодаря кислороду: он с детства страдал астмой, а потому в 1893 году «пра» Елена Оттобальдовна приобрела здесь в 1893 году вместе с Павлом фон Тешем участки земли под дачи у тайного советника, профессора, врача-окулиста Эдуарда Андреевича Юнге (1831–1898), по праву являющегося основателем курортного поселка Коктебель. Местный климат, сочетая горный и степной воздух с йодистым дуновением моря, благоприятствовал людям, страдавшим астмой и легочными заболеваниями. Так с конца XIX-го столетия постепенно, используя преимущества климатической здравницы, здесь стал образовываться особый кислород, обеспечивающий экологию культуры и духа. Иными словами, в России возникло новое место силы, кислород которого был с «привкусом бессмертия», как выразился бы знаменитый русский поэт-символист Андрей Белый, по-особенному влюбленный в Коктебель. И выработка этого воздуха вечности не прекращалась ни в лихолетье революций и Гражданской войны, ни в годы Великой Отечественной войны и немецкой оккупации Крыма.
И это чувствовалось даже в озорной и хулигански-саркастической песне Владлена Бахнова «Коктебля», написанной на мотив блатной песни «Как в Ростове-на-Дону»:
Владлен Бахнов (1924–1994) написал песню, пародируя статью лауреата Сталинской премии писателя и журналиста Аркадия Первенцева «Куриный бог» (газета «Советская культура» от 24 августа 1963 года), в которой тот жестко раскритиковал нонконформистскую молодежь, отдыхающую «дикарем» в Коктебеле. Автор песни личность известная: с 1946 года он ответственный секретарь «Московского комсомольца». Сотрудничал в журнале «Крокодил», в «Литературной газете», где был создателем знаменитой сатирической 16-й полосы «Литературки». В соавторстве с Яковом Костюковским Владлен Бахнов создавал интермедии для эстрадного дуэта Юрия Тимошенко и Ефима Березина (Тарапуньки и Штепселя). Кроме того, являлся сценаристом кинофильмов: «Штрафной удар», «Двенадцать стульев» и «Иван Васильевич меняет профессию». По воспоминаниям Юлия Кима, Бахнов сочинил песню в сентябре того же года и преподнес ее на день рождения Василию Аксенову, до своего отъезда в эмиграцию любившему отдыхать в Коктебеле.
Шли годы, и казалось, что многоликий, исполненный своим кислородом дух Коктебеля непреложен и вечен. Однако в одночасье все изменилось, и небольшое цивилизационное пространство Коктебеля, вырабатывавшее кислород творчества, стало заполняться углекислым газом. А энтропия замкнутой системы, которой оказался Коктебель перед лицом чуждого окружения, как известно, не может уменьшаться.
Nigredo: Этюд в черном: углекислый газ
Собственно, закономерная деградация Коктебеля была предопределена вхождением Крыма в состав УССР уже в 1954 году. Но пока центральная коммунистическая московская власть еще не сильно потакала украинским сепаратистам в Киеве, вовремя умеряя их бурную деятельность, до тех пор держался и Коктебель, распространяя вокруг защитный кислород «с привкусом бессмертия».
Слева — Б. Кустодиев. Портрет поэта М. Волошина, 1924. Справа — О. Делла-Вос-Кардовская. Портрет поэта Гумилева, 1909
Однако тревожные звонки прозвучали уже за несколько лет до развала СССР, ретиво сработали сотрудники территориального управления КГБ УССР по Крымской области, будущие патриоты незалежной Украины. В 1983 году их стараниями был проведен обыск у заведующего дома-музея М. А. Волошина Владимира Купченко[1] (1938–2004) на основании имеющихся связей последнего с диссидентскими кругами Москвы, в результате чего в 1984 году Купченко оказался снятым с должности, а его место затем на протяжении долгих лет занимали украинские номенклатурные назначенцы. Выпускника Уральского государственного университета Купченко, в 1961 году оставила при доме Волошина его вдова Мария Степановна, урожденная Заболоцкая (1887–1976), которую автор этих строк хорошо знавал в своем детстве. Полностью пришла в упадок всякая исследовательская деятельность в доме-музее выдающегося русского поэта, ну а дальнейшие шаги по деградации волошинского Коктебеля в угоду украинских товарищей стали уже вопросом техники. Так началось накопление удушающей углекислоты.
Обложка журнала
Обложка журнала
Обложка журнала
Дело не в том, что мастера слова незалежной, недолюбливали творческое наследие Максимилиана Волошина: просто они, почувствовав себя хозяевами Коктебеля к 1991 году, не понимали, зачем он нужен. И прежде всего, его величина и масштабность не вмещались в их в ту пору партийное, а на деле селянское сознание, очень живучее и гибкое, но опасающееся всего нового, чужеродного и не укладывающегося в прокрустово ложе его естественной узколобости. В лучшем случае настороженное или отчужденно молчаливое отношение выражали к Волошину и украинские классики: Олесь Гончар, Павло Загребельный и Борис Олейник. Показательный ряд лиц, определявших тогда тенденции развития украинской литературы.
Свою задачу украинские товарищи, выполнили четко: была сломана судьба замечательного исследователя творчества Максимилиана Волошина Владимира Купченко, какое-то время он работал в Коктебеле ночным сторожем, а затем, опасаясь дальнейших преследований, уехал со второй женой Раисой Хрулевой и сыном в гор. Ломоносов Ленинградской области, где и жил до своей смерти в 2004 году. С тех пор больше Коктебель он не посещал, хотя с не меньшим рвением продолжал заниматься литературным наследием Волошина уже в российских реалиях. Волошинский коктебельский парк, «зеленый космополис», познавший «благоухания миров» стал наполняться углекислым газом и болотными миазмами. Так совершалась гибель «острова Коктебеля», как сам Купченко называл этот уникальный культурный и природно-ландшафтный заповедник, выстроенный Максимилианом Волошиным.
Вскоре не стало ни русской, ни украинской, ни узбекской советских литератур, но задача по стиранию в Коктебеле памяти о Волошине продолжала исполняться уже с подачи нового киевского свидомого панства. Что, конечно, закономерно, ведь сам Крым превратился тогда из провинции большой провинциальной республики огромного советского государства в провинцию этой республики, вдруг получившей суверенитет и независимость. В Автономной республике Крым втихаря и не очень проводилась политика украинизации киевских властей. Не мог исправить ситуацию и проводимый здесь по инициативе телеведущего Дмитрия Киселева фестиваль «Джаз Коктебель», впервые прошедший в 2003 году, хотя, признаемся, этому мероприятию в условиях Украины В. Ющенко, а затем В. Януковича, удалось постепенно изменить парадигму существования Коктебеля, напомнив о его прежней значимости как всесоюзной летней культурной столицы. Так совсем ненамного показался из воды риф затонувшего «острова Коктебель». В воздухе с небольшим количеством кислорода возникла пока скромная и робкая надежда на воскресение.
Владимир Купченко с женой Розой
Владимир Купченко
Однако и сегодня Коктебель представляет собой жалкое и печальное зрелище. Еще с того украинского периода волошинский парк, «зеленый космополис», грубо разбит на делянки, на которых возведены новые гостевые дома, а все коттеджи сталинско-хрущевского времени бывшего Дома творчества Союза писателей СССР, помнившие многих знаменитых советских классиков, демонтированы. Одиноко и уныло смотрится огороженный со всех сторон дом-музей Максимилиана Волошина (он разделен забором даже с домом «пра»), являя собой образ «культурного гетто». Понятно, что вся русская культура Украины ныне пребывает в гетто, но почему до сих пор продолжает оставаться подобное гетто уже на территории Российской Федерации? Доходит уже до того, что многие местные жители Коктебеля, которых мне удалось расспросить, если краем уха и слышали о жизни и деятельности здесь Максимилиана Волошина, благо тому залогом выступает его дом, то о существовании здесь когда-то замечательного Дома творчества Союза писателей СССР вообще не знают. И это среднестатистические жители курортного поселка. Дошло до того, что о нем не подозревают и разные неформалы, со времен Аркадия Первенцева, Василия Аксенова и Владлена Бахнова, облюбовавшие побережье волошинского Голубого залива. Некогда уютная коктебельская набережная превращена в сплошной «Черкизон», а выходившая на нее писательская столовая с примыкающим к ней актовым залом, знававшим оперных звезд Большого театра первого порядка, так обезображена, застроена и залеплена, что о ее прежнем существовании могут догадываться люди, только хорошо знакомые с Коктебелем. Что же у нас получается в сухом остатке? К сожалению, экоцид паркового ансамбля Волошина и клиоцид (забвение истории) места; хотя гений места, как мы уже говорили, здесь сильный и для его пробуждения к нему достаточно будет осмысленно обратиться. В таком смраде болотных выделений и углекислого газа прояснить сознание, обострив его восприятие, способен только кислород, то есть его качественное увеличение в окружающей атмосфере.
Rubedo: Этюд в красном: защитный озонный слой
Это возможная отправная точка положительной трансформации, и мы пишем о ней со сдержанным оптимизмом. Она должна знаменовать собой выработку тонкого защитного слоя, предохраняющего свой кислород, распространяемый культурными местами силы на территории России и в первую очередь в Коктебеле, столь подвергнутом духовному и материальному разорению, а ныне влачащем, увы, ничтожное пост-украинское существование. Как известно, озон в больших количествах вреден и даже опасен для человека, а потому действия по вытеснению избыточно скопившегося углекислого газа и осушению сероводородных болот, духовно оставленных прежними хозяевами полуострова, должны быть поступательными и эволюционными без резких уклонений вправо или влево, но от этого не менее решительными и принципиальными. И тогда, несомненно, возродится «зеленый космополис» Макса Волошина, который сопричастен «благоуханиям миров». Ибо в едином порыве великим Николаем Гумилевым, столетие расстрельного огненного крещения которого мы чтим в этом году, высказана истина, сопрягаемая с судьбами прежних и нынешних посетителей волошинского места и дома, и призывающая их к действию Pro Deo et Patria:
Увы, у Гумилева это не получилось (что он, кстати, по-пророчески предвидел в последней строфе своего стихотворения!): чекистская пуля оборвала на взлете младую жизнь русского гения; но возможно, нам посчастливится довершить его миссию…
Однако эта гумилевская глубина и тайна жизни, оказывается, раскрываются в волошинском образе царицы Таиах:
Но в действительности царицы Таиах никогда не существовало в Древнем Египте, а само имя есть очередная ловкая мистификация Макса Волошина. С тех пор российские и зарубежные исследователи соревновались между собой, видя в скульптуре Таиах волошинского дома то царицу Тийю, то богиню Мут, то царицу Мутнеджмет. Справки, наведенные ими в крупнейших мировых собраниях египетских древностей, только больше запутывали картину, не имея возможности прояснить ситуацию. Но, как выясняется, у сложных мистификаций всегда простой ключ. И Таиах это не что иное, как анаграмма арабского слова Хайят — жизнь, стремительный и непрерывный поток непобедимой жизни, символизируемый красным или пурпурным цветом, обозначающим и нашу отправную точку трансформации Великого Делания, и трехатомную структуру активной молекулы озона как разрушающей, так и созидающей (где смерть, лишь одно из переходных проявлений вечной реки жизни). Итак, тайна жизни, раскрытая Гумилевым в каирском саду «Эзбекие» = волошинская царица Таиах = Хайят; все это разлитое во времени и пространстве движение жизни отсылает нас к библейскому эхие-ашер-эхие, то есть к Сущему, Первопричине бытия. Другую мистификацию «чудаковатого», но узнавшего вкус к криптографии Макса, мы видим на его рисунке, помещенном под скульптурой царицы Таиах, на котором изображена египетская ладья жизни, плывущая на Восток, куда, впрочем, уходят и души усопших в этом мире людей (вспомним, что и франкмасоны удаляются на Восток вечный); под ладьей арабская вязь, которая ничего не обозначает по-арабски (справа налево), но при обратном прочтении слева направо дает название города Каир, который Волошин посетил в 1897 году, несомненно, побывав и в разбитом французскими садовниками чудесном саду «Эзбекие», как теперь получается, прообразе «зеленого космополиса» Коктебеля… Отсюда становится понятным, почему Таиах ключевая замыкающая фигура всего волошинского садово-паркового и природно-ландшафтного ансамбля Коктебеля — с Кара-Дагом, мысом Хамелеоном, горой Кучук-Енишар, где находится могила Максимилиана и Марии Волошиных, и Тихой бухтой. Признаться, сам автор этих строк долгое время не мог связать гумилевское стихотворение «Эзбекие» с волошинским парком и его египтологией, но вдруг все само собой сложилось. В этой связи нам остается надеяться, что медленно, но верно запускается вокруг Коктебеля процесс трансформации, оживления или Rubedo, который, наконец, выведет это родное для меня место из состояния «кислородного голодания», и воскрешающий озон расчистит сероводородные миазмы и токсины архаизации и духовно-нравственного заболачивания, прорастающие здесь из недавнего прошлого. Тогда станет возможным разрушить в прямом и переносном смысле ограду тесного и до сих пор сужающегося культурного гетто, в котором оказался дом-музей выдающегося русского поэта Серебряного века Максимилиана Волошина.
Огороженный со всех сторон дом-музей Максимилиана Волошина сегодня
Со своей стороны, следует отметить, что для волошинской коктебельской ойкумены крайне необходимо восстановление авторитета и имени замечательного русского ученого Владимир Петровича Купченко, положившего всю свою жизнь на изучение многогранного творчества Максимилиана Волошина, пострадавшего от деятельности украинских чекистов, но не отказавшегося от своих убеждений, изгнанного и умершего вдали от ставшего ему родным Коктебеля. Собственно, это одно из звеньев работы в красном или Rubedo. Как выясняется, его личность до сих пор неудобна разным номенклатурным временщикам, до и во время незалежной руководившими домом-музеем Волошина. Посмертное восстановление и увековечивание имени Купченко станет залогом того, что Коктебель снова не скатится в еще недавно царивший здесь провинциализм с матерой местечковостью, загоняющий в гетто русскую культуру.
В завершении хотелось бы сказать, что автор намеренно и произвольно переставил местами этапы герметического Великого Делания, сочтя работу в белом, Albedo и белый цвет более достойным кислорода творчества, и, наоборот, обозначив процессы духовной энтропии, газового закисления — работой в черном, Nigredo. Поскольку подобным образом в авторском представлении сработал символико-ассоциативный ряд, благодаря которому и отобразилась здесь предложенная мной картина. Впрочем, людям, хотя бы чуть-чуть сведущим в ментальной алхимии и даже обзорно знакомым с Великим Деланием больше объяснять ничего не стоит…
И последнее, что необходимо знать о Максимилиане Кириенко-Волошине, и о чем в основном умалчивают многие источники. Во-первых, почему Крым? Дело в том, что Волошин по отцу происходил из рода запорожских казаков, породненных с крымскими ханами Гиреями, отсюда первая и главная часть его фамилии «Кириенко или Гиреенко», опущенная им для удобства в литературе. Во-вторых, его мать Елена Оттобальдовна — из рода русских служивых немцев Глазеров, а дед Оттобальд Андреевич Глазер (1809–1873) был инженер-полковником русской императорской армии. Когда-то в Крыму существовало готское германское государство, в позднее Средневековье сузившееся до православного княжества Феодоро. О крымских готах документы сообщали еще в начале XVII-го столетия, но затем они растворились среди местных татар, греков и армян. К слову, русские боярские роды Ховриных и Головиных ведут свое происхождение от крымских готов, а первые вообще от правителей княжества Феодоро. Памятуя об этом, многие дворянские немецкие фамилии, отслужившие России, переезжали на крымское побережье, а в степном Крыму по соседству возникали колонии немецких крестьян из Пруссии, Австрии, Богемии и др. мест. То есть более прочных связей с землей древней Тавриды, чем у Максимилиана Кириенко-Волошина, трудно представить, что бы ни говорили там разного рода украинские эксперты. Впрочем, он сам написал о них, этих узах, в 1907 году в своем великопостном стихотворении с безусловной аллюзией на некогда существовавшее в Крыму готское православное княжество Феодоро:
Похищение Европы. Византия vs Европа
Некоторые размышления по поводу манифеста Константина Богомолова в «Новой газете»
«Может быть, укрепляя внешний порядок и не думая о внутреннем, мы укрепляем стенки снаряда, начиненного порохом: чем крепче стенки, тем сильнее будет взрыв».
Опубликованный в «Новой газете» манифест режиссера Константина Богомолова без преувеличения первый программный документ, провозглашающий о разрыве российских мыслящих либералов с системой ценностей, ныне агрессивно продвигаемых на государственном уровне западным «либерализмом», по сути захватившем власть на уровне Евросоюза и в европейских институтах. Берем это понятие в кавычки, поскольку оно уже имеет мало отношения к исходному либерализму. Безусловно, манифест Богомолова носит скорее эстетический характер, а потому в нем все подчинено эмпирически-эмоциональному восприятию, что и понятно, ведь перед нами субъективное, но отрезвляющее преломление процессов, уже активно протекающих в Западной Европе, в сознании автора, его реакция на чудовищные энтропийные события, захлестнувшие так называемый цивилизованный мир и подаваемые под знаменем продвинутого либерализма. Пока манифест Богомолова, на наш взгляд, представляется уникальным явлением в современной истории отечественного политикума, своеобразной декларацией Великой Схизмы и отходом от новой шкалы «ценностей» вселенских учителей и менторов в лице США и Евросоюза. Конечно, и ранее некоторые российские публицисты и общественные деятели утверждали, что к России перешла миссия истинной Европы, например, тот же Сергей Кургинян (кстати, откровенный сталинофил), но все они никак не были связаны с нашими системными либералами, находясь далеко от них в идеологическом и духовном плане.
Итак, соглашаясь с главными положениями манифеста Константина Богомолова, умело и осмысленно набросанными крупными мазками, мы хотели бы несколько конкретизировать их, обратившись к этиологии вопроса, а в нашем случае — истории болезни.
«Долой стыд» и выдающийся австрийско-японский граф
Сразу же отметим: ту нравственно-гендерную пропасть, в которой сегодня оказались «либеральная» Европа с США, Россия (тогда в виде СССР) прошла еще столетие назад, то есть в 20–30-е гг. прошлого столетия. Особо стоит подчеркнуть, что спонтанно пришедшие к власти в октябре 1917 года большевики вполне себе лояльно относились к разного рода половым извращениям, и многие из революционеров-ленинцев первого призыва практиковали содомию (почему-то об этом неприятно вспоминать их наследникам — разного рода политическим деноминациям, оставшимся после распада КПСС, в том числе КПРФ). Между прочим, большевики одними из первых начали воплощать в жизнь методы социально-антропологического проектирования, желая создать нового человека. Их опыт потом был использован и в нацистской Германии. В 1922 году в Москве и других крупных городах европейской части страны стали появляться отделения общества «Долой стыд» как движения радикальных нудистов в поддержку ценностей, если выразиться на современный лад, гендерного равноправия и всех видов сексуального раскрепощения. Собственно, для любого человека, более или менее сведущего в европейском Средневековье, Ренессансе и Реформации, ничего нового: еретическая секта адамитов практиковала то же самое. Здесь-то как раз и встает вопрос о влиянии всего комплекса европейских религиозных ересей (а практически все они манихейского происхождения), выживших в подполье, на постепенное разрушение христианской ортодоксии (в данном случае римского католицизма) и формирование новой шкалы западных ценностей — «священного» гендера и вседозволенности. Полагаем, не стоит повторять о том, что последнее насаждается евро комиссарами именно в качестве религиозности, хотя, как показал большевизм, религиозность может обладать безрелигиозными и даже антирелигиозными формами. Впрочем, в статье, посвященной творчеству одного из интеллектуалов панъевропейского движения Дени де Ружмона, уже освещались психо-конфессиональные аспекты еретических вирусов и их негативное воздействие на протяжении столетий. Манихейскую сущность такого образования, как Евросоюз, мы раскроем позже, а сейчас вернемся к нити нашего повествования.
Плакат общества Долой стыд
Итак, участники движения «Долой стыд», впрочем, как и адепты средневековой секты адамитов, считали, что единственным олицетворением демократии и равенства может служить одна нагота; квази-коммунистическая ересь адамитов учила о том, что нагота является возвращением к состоянию Адама и Евы до грехопадения, из чего следовало фактическое равенство и обобществление не только имущества, но даже жен, — как тут не вспомнить о практике социализации женщин в раннем большевизме! Гностико-манихейская секта адамитов, идущая от еретика Продика, ученика Симона Волхва, до сих пор существует во многих странах Западной и Восточной Европы, включая Российскую Федерацию, и насчитывает немногим две тысячи лет своей истории, тогда как ее «частное» проявление в виде маргинального коммунистического движения «Долой стыд» было вскоре жестко упразднено большевистской верхушкой: в декабре 1925 года на XIV съезде ВКП (б) Н. И. Зиновьев в рамках кампании против оппозиции Г. Е. Зиновьева подверг критике моральное разложение молодежи, назвав в числе примеров подобной деградации деятельность движения «Долой стыд». Выдающийся деятель антибольшевистского сопротивления, офицер Вооруженных сил Юга России и будущий руководитель НТС Александр Рудольфович Трушнович (1893–1954) следующим образом свидетельствует об обществе «Долой стыд» в своих «Воспоминаниях корниловца (1914–1934)»: «В 1922 году я несколько раз присутствовал на выступлениях общества „Долой стыд“. Совершенно голый, украшенный только лентой с надписью „Долой стыд“, оратор на площади Краснодара кричал с трибуны:
— Долой мещанство! Долой поповский обман! Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха!
Проходя там вечером, я увидел поваленную трибуну, „сына солнца и воздуха“ избили. В другой раз мы с женой видели, как из трамвая, ругаясь и отплевываясь, выскакивает публика. В вагон ввалилась группа голых „детей солнца и воздуха“, и возмущенные люди спасались от них бегством.
Секта Братьев и сестер Свободного Духа, придерживавшаяся адамитских воззрений
Опыт не удался, выступления апостолов советской морали вызвали такое возмущение, что властям пришлось прекратить это бесстыдство».
Возникает вопрос: а разве не то же самое творится сегодня на различных гей-парадах в странах так называемого цивилизованного мира, когда представители победившего гендерного разнообразия совершают триумфальное шествие по площадям западноевропейских и североамериканских городов, а основная масса населения уже даже не в силах высказать свое негативное отношение из-за угрозы потерять работу и подвергнуться жесткому остракизму со стороны гендерной инквизиции, прослыв сексистами и средневековыми дремучими натуралами? Но смутное внутреннее предчувствие как будто говорит: перелом уже произошел, и мы присутствуем на заключительной фазе Заката Европы, которую не смог предугадать в своих удивительных прозрениях идеолог декадентного, но вполне еще маскулинного пруссачества Освальд Шпенглер. Впрочем, парадокс как раз и состоит в том, что Александр Трушнович вместе со всей русской военной, политической и культурной эмиграцией нашли пристанище на Западе, который, хотя не прошло еще и ста лет, накрыло смрадной волной пресловутого движения «Долой стыд».
Однако уже и в ту пору на Западе в интеллектуальной и элитарной среде появились идеи, определившие уже нынешний цивилизационный тренд «Долой стыд» и заложившие основы социально-антропологического проектирования и программирования целых обществ и государств. Иными словами, в СССР и на Западе запускались встречные процессы, вот только их созревание занимает ни одно десятилетие. И если мы, потеряв миллионы жизней в коммунистических репрессиях и на фронтах Великой Отечественной войны, а теперь уже и обжегшись в горниле дикого вороватого олигархического капитализма, постепенно, пусть и медленно продираясь через тернии, возвращаемся на свой традиционный христианский путь, то процессы, происходящие в Европе, уже вряд ли возможно удержать. Но ведь у каждой идеи есть свои автор, скажете вы. Разумеется, вот теперь мы к нему и обратимся.
16 ноября 2019 года незаметно для многих прошло 125-летие со дня рождения основоположника европейской интеграции и отца Панъевропейского союза графа Рихарда Николауса фон Куденхове-Калерги. Не так давно произнесенные перед парижскими студентами слова президента Эммануэля Макрона о том, что Франция должна сделать выбор в пользу метисации, невольно обращают нас к личности этого австро-венгерского графа и одновременно сына двух рас: белой и желтой. Он родился в Токио в семье австро-венгерского поверенного в делах в Японии графа фон Куденхове-Калерги (1859–1906) и японки Мицуко (Мицу) Аоямы (1874–1941), дочери крупного японского коммерсанта. По отцовской линии Рихард происходил из брабантского рыцарского рода Куденхове. Его дед Франц-Карл Куденхове женился на Марии Калерги (1840–1877), дочери русско-польской пианистки Марии-Луизы, урожденной фон Нессельроде (1822–1874), племянницы главы российской дипломатии Карла Нессельроде, вышедшей замуж за крупного торговца греческого происхождения Ивана Эммануиловича Калерги (1814–1863), наследника миллионного состояния. Однако Рихард был не просто кровно связан с Россией: его ясновельможная прабабка, периодически и подолгу пребывая заграницей, выполняла секретные поручения русского двора или, выражаясь современным языком, работала на российские спецслужбы. Она сыграла значительную роль при захвате власти Луи Наполеоном Бонапартом, впоследствии императором Наполеоном III, что описал Виктор Гюго в своем памфлете от 1852 года «История одного преступления», опубликованном лишь в 1877 году. Не правда ли, у графа замечательная генеалогия и с этой стороны. Вот только мало кто на это до сих пор обращал внимание в публичном пространстве. Интересно, что благодаря своему отцу, оставившему дипломатическую службу и посвятившему себя управлению своими чешскими имениями, Рихард выучил русский и венгерский языки. Он окончил епископскую школу в Бриксене в Тироле и Терезианскую академию в Вене, руководимую римско-католическим орденом пиаристов, получив достойное религиозное образование (что характерно для основателей идеологических доктрин или философско-религиозных направлений), а затем изучал философию в Венском университете. Впрочем, системность римско-католического образования, направленного на достижение конкретных проповеднических и прозелитических целей (а в случае с Куденхове-Калерги пропагандистских) помогала ему всю жизнь. Важно отметить, что именно религиозное образование воспитало его волю или, вернее, получился любопытный сплав двух воль: воспитанника католических заведений и потомка крестоносцев, а также самурая, — эту волю он получил по наследству от крови матери и воспитания, преподанного ей детям в домашних условиях, особенно когда в 1906 году она овдовела, а ее семья потеряла отца. Теперь по истечении стольких лет можно без преувеличения сказать, что Рихарду Куденхове-Калерги (в японской традиции Эйдзиро Аояме, — даже в этом присутствует некий дуализм) удалось спроецировать свою волю на грядущую европейскую историю и поколения будущих европейских политиков.
Граф Рихард Николаус фон Куденхове-Калерги
Поделиться книгой: