Убеди Меня Жить

– Здесь все, – горящими глазами проговорил он, – все. Моя любимая библиотека. Философия, романы, технические руководства. Запрещенная литература. Бери, что хочешь, читай, когда хочешь

Владимир слегка пошатывался. У того помутнело в глазах. Такое количество знаний! Он взял одно из изданий в руки. Книга была старше их обоих.

– У тебя хороший вкус! , – его взор, казалось бы, был готов по настоящему сжечь его, если тот не был бы готов принять его огонь в свою собственную душу. Он перехватил книгу, и, покрутив ее в руках, показал ему название, – Арман дю Плесси. Политическое завещание или основные принципы управления государством! Ах!

Тот вновь повернул ее обложку к себе, и, казалось бы, вновь ушел в необычные, – странные, – дебри собственного разума. Вдруг, опомнившись, тот встряхнулся, вновь передал ее своему соседу, и наказал:

– Не испорть и не потеряй. Не только эту книгу, но эту особенно. Ее не найдешь во всей России, а переведенную – подавно!

Владимир, казалось бы, все-таки принял это вдохновляющее пламя. Коли не все, так ее искру, и теперь огонь горел уже в его взоре. Он, прижав эту книгу ближе к сердцу, будто маленького малденца, поклонился своему соседу, пробормотав ласковые слова благодарности, и, присев на кровать, начал было бережно, ласковее, чем женщину, брать кончиками пальцев и перелистивать ее страницы.

С каждой минутой он все больше и больше погружался внутрь своих размышлений. Ему казалось, будто бы он бродит по лабиринтам своей мысли, и, рассматривая каждую полку, на которых висят факты, брал их, и обматывал тонкой нитью рассуждений, связывая их друг с другом, пока, в конце концов, не проводит через них ток вывода. Раньше, когда он брал в руки книги, он никогда не задумывался так глубоко о глубине понимания и мысли, но сейчас, встретившись с этим человеком, тот, казалось бы, повлиял на него так же необычно, как горный воздух на больных эпилепсией. Он вдохнул в него новый дух. Он открыл ему новый мир.

Но как? Как же возможно, что обычный человек, ничем не выделяющихся, – помимо своих странных и немного чудноватых рассуждений, – смог обычными словами так глубоко повлиять на себе подобного? За одно мгновение открыть абсолютно иную сторону человека? Именно эти вопросы остались у него после того, как он, перелистывая последнюю страницу «Политического Завещания», окунался в глубокую пустоту ночи.

Незаметно для него пролетел весь день, и, как будто бы зомбированный, он, ни отрываясь ни на что, прочитал книгу вдоль и поперек. Отставив ее, он нервно начал искать глазами своего соседа, но тщетно: от того будто бы и след простыл. Владимир, поднявшись, и, подобрав книгу с кровати, немедля подошел к шкафу, и, открыв его, вставил ее обратно в зияющую выемку. Позже, немного опринув, дабы восхититься столь уникальной и удивительной картине, как одна из древнейших библиотек мира внутри шкафа студенческого общежития, подумал, что теперь места для его собственных пожитков не осталось.

Не сильно взволнованный подобной мыслью, чем поиском своего нового вычурного соседа-оригинала, тот вышел в коридор. Ключ оказался внутри двери, Володя, повернув его на одну защелку, выдернул ее, и спустился вниз по лестничной клетке. По пути к посту охраны он не встретил никого, даже место дружелюбной старушки исполняющей роль охранницы пустовало. Он, судорожно, крайне импульсивно дернул за дверь, что даже будь там посторонний наблюдатель, тот бы сильно был бы взволнован, не оторвет ли он ее, или вместе с его рывком отлетит лишь ее ручка. Выйдя на крыльцо, тот спустился с нее, пока знакомый голос не окликнул его.

– Куда торопишься? – насмешливо процедил он.

Антон стоял на крыльце с трубкой наперевес. Из нее, компроментируя ее хозяина, и, казалось бы, упрямо желая его подставить, беспощадно валил дым. Владимир начал пожирать его своими глазами, его лицо приобрело снежную бледность, – для неопытного человека было бы неясно, от чего

– Не видел раньше курящих? – догадался Антон

– Да – широко раскрывая рот, будто от изумления, сказал он

Ах! Невинная душа.

Володя все еще стоял с открытым ртом. Пока его сосед затягивался, в его голове пыталась уместиться концепция такого человека: начитанного, казалось бы, даже щедрого, но при этом курящего! В конце концов, смирившись, тот поднялся у крыльца, и встал подле него

– Это…. – начал было он

– Очень интересная книга.

– Откуда ты знал? – повернувшись к нему головой, изумленным взором ответил Володя

– Я вижу такое не в первый раз. Сначала ты открыл книгу, а потом зачитался. Я решил тебя не прерывать. – вставляя в рот трубку, сказал Антон, – Ты ведь не в обиде на меня за это?

– Ни в коем случае! – слегка отпрянув от него, и воздев руки, заявил он, – это все так любопытно! Удивительно!..

– Хочешь еще? – с нитью хитрости в голосе спросил он

Володя, чутко и тонко прослушав его заявление, и, узнав в его замысле что-то необычное, скорее сатирическое, чем обидное, заявил:

– Давай

Антон, сделав еще одну завязку, и, повернувшись к Володе с такой скоростью, что тот прикрыл глаза, ожидая, что дым попадет прямо к нему в глаза, передал ему трубку.

– Держи, – настойчиво предложил Антон ему.

– Что?

– Затянись.

– Нет!

Тот, минуту просверлив его взглядом, наконец отпрянув, пробурчав что-то себе под нос. Через мгновение молниеносная рука Владимира отняла у него трубку, и, делая неловкую затяжку, что через пару секунд он уже начал откашливаться. Но, несмотря на подобную неопытность, боль в горле он не ощутил. Ноги его отнялись, он будто бы перестал их чувствовать, так же и голова. Он будто бы начал улетать куда-то, и, в конце концов, уже был готов вознестись, подставив руки соответствующим крестообразным образом, когда услышал, как где-то уже очень далеко слышится смешок.

Уже через пару секунд этот смех приблизился, и, по мере того, как он начал опускаться с небес на землю, смешок оказался подле него, выходящий из уст Антона.

Простояв с минут, собирая осадок этого необычного удовольствия внутри своих мыслей, Владимир полностью упустил из своего взора соседа. Тот же, не желая отвлекать своего приятеля и наблюдая за процессом, вскоре отвлек его.

– Я пойду, – протягивая ему зажигалку, заявил Антон, – сильно не увлекайся.

Володя, примерив на своем лице необычайную улыбку, холерично забрал зажигалку, и, прислонившись спиной к перилам, продолжал затягиваться.

Он обрадовался, как радуется ребенок, которому дали доселе невиданную им игрушку. Улыбка с его лица не сползала, а он сам, уподобляясь в подобии тому же ребенку, начал узнавать, на что способно это необычное приспособление: то вдыхал больше, то наоборот, старался выдохнуть все как можно более быстрее.

Он бы и продолжал делать это дальше, и, казалось бы, не останавливался бы вплоть до самого утра, до его первого учебного дня. Но, в момент, когда он вспомнил, что завтрашний день ни в коем случае не менее важный, чем сегодняшний, – и это знание на минуту насторожило его наблюдательность, – в кустах, что были близь крыльца, но полностью укутаны покровом тьмы, что-то зашевелилось. Через мгновение, из дерева, что стояло подле кустов, вырасла пара ног, чернейших из всех виданных Володей рук, и лица, казалось бы, покрытого то-ли углем, то ли еще какой невозможной краской, что довела ее до подобного очернения. Сначала удивившись подобному явлению, и, проморгав пару раз, не веря своим глазам, он, смертельно побледнев, не выпуская из рук трубку и в спешке заложив зажгалку в карман, бросился к двери крыльца. Его видение, казалось бы, нисколько не собиралось давать своему сопернику в игре «охотник-жертва» слабины, и, с нечелевоческой скоростью, буквально в два прыжка преодолело расстояние, отделяющее кусты от крыльца, и, оказавшись подле Владимира, который, уже открыв дверь, стремительно желал в нее окунуться и закрыть.

Когда он наполовину исполнил свое намерение, их взгляды встретились.

А дальше, как говорят классики, пустота.

Глава четвертая, или действие, в котором тяжело отличить сон от яви

Как дороги прекрасные рассветы! Один мудрец говорил, что каждый закат и рассвет, – уникален. Пропуская один, мы опаздываем увидеть его на всю жизнь. Мир погружался во тьму, природа засыпала, знаменуя собственную гибернацию спокойным, легким, но слегка учащенным дождем. В этом, казалось бы, мирном просторе, посреди поля располагалась маленькая хибара, стены и крыша которой были сделаны из старых проржавевших листов металла. Казалось бы, одно легкое дуновение ветерка, и эта лачуга, обетованная бродягами, сдастся под натиском природы и развалится. Но, несмотря на все ее старания, конструкция, что была сделана для выживания сама последними силами цеплялась за эту тонкую нить, и не собиралась сдаваться.

В совсем одинокой лачуги посреди совсем одинокого леса, в котором, казалось бы, совсем нет жизни кроме редкого проблеска птиц и диких животных, кипела жизнь, которой, казалось бы, было в разы больше, чем в самом густонаселенном городе. Чем больше дождь стучал по крыше, тем большим отзвуком этот шум доносился в голове Владимира. Он, понемногу пробуждаясь, чувствовал, как голова его раскалывается, тело в тело втыкалось тысячи ледяных иголок, и, казалось бы, не совсем понятно, от ужаса или от боли, и, вдобавок ко всему этому, крыша лачуги была не самым надежным приспособлением, обеспечивающим герметизацию помещения: редкие капли падали ему прямо на лицо, заставляя отходить от сна и посильно возбуждая ненависть к природе, что совсем не желает дать мученику отоспаться.

Как любой дремлющий, он представлял свое пробуждение внутри уже знакомого ему и почти полюбившегося здания общежития, но, когда тот открыл глаза, и, заместо приятной иллюзии, сладкого миража открылась нелицеприятная реальность, тот, поначалу закрыв глаза вовсе, думая, что он все еще во сне, но открыв их вновь, и, подметив, что картина никак не изменилась, он уже был точно уверен, что боль его тела приносит ему исходящий из него ужас.

Хотя он и ощущал полное бессилие, он попытался было встать на ноги. Облокотившись, он слегка подвинул солону, которая служила ему некоей приспособленной в кустарных условиях кроватью, и, добившись лишь того, что он смог перевернуться на живот, заныл. Тело, не ожидавшее столь резкой борьбы за поднятие на ноги, решило резко напомнить о себе своему хозяину, ударив силой всей боли своих мышц, нанося еще более сокрушительный удар сознанию, сравнимый только с набитым мешком песка.

С волевой силой подняв свою голову, и, мгновенно ее опустив, Владимир решил, что если лежать, так уж точно не на животе. Из последних сил тот, вновь оглашая маленькую комнату стоном, перевернулся на спину.

В таком положении, оглушенный от боли, он только и мог, что смотреть на протекающую крышу над ним. Но, оказавшись уже вне зоны полета капель на его лицо, он мог спокойно поразмышлять.

Перебирая в голове, смутно омраченной туманом головной боли, последние воспоминания, тот решительно осознал, что не понимает толком ничего, что с ним происходит. В один момент он решил предать сомнению знаменитое утверждение, что во сне боли не чувствуешь, ведь вся ситуация, происходящая с ним, была больше всего похожа именно на сон. Но вновь ударивший по его сознанию укол головной боли все-таки возвращал его от подобных размышлений, убеждая его, что он все-таки низвергнут в несчастную пучину реальности, и спастись обычным пробуждением у него не получится.

Так, решительно настроившись спланировать, что тому следует предпринять дальше, он столкнулся с проблемой, что сделать не может буквально ничего. Крик ему будет стоить многих сил и большей боли, лежать на голой земле, – ведь под ним не было даже пола, но лишь обычная засыпанная песком, сквозь которую пробираются редкие ростки травы, земля, – и ждать собственного хотябы частичного выздоровления, что подарило бы ему небольшой запас сил на последний рывок, бесполезно, – быстрее всего он схватит простуду или воспаление легких. Но Владимир, как человек неученый, – что довольно нормально для только поступившего студента, – не мог определить собственный анамнез, поставить диагноз и предупредить развитие собственного состояния, поэтому единственный выход, который он видел в собственном сознании заключался лишь в том, чтобы незамедлительно получить скорую помощь. А как?

Это уже совершенно другой вопрос.

Наконец, придя к выводу, что положение его полностью безутешно, он подумал, что если кто-то его сюда принес, при этом особенно сильно, – судя по американским боевикам, которые он смотрел, – не покалечив, значит. что кому-то он еще нужен. И этот кто-то уже вошел в проем, в котором должна была быть дверь, но, – вследствие бедности обители, – не имела, и твердым шагом подходил к Владимиру.

Володя, ни в коем случае не подозревавший, что его мысли вполне себе могли бы быть материальными и притянуть к себе объект его размышлений, был слегка смущен. В первую очередь, – казалось ему, – он должен радоваться, что ситуация наконец имеет шансы проясниться, но во вторую, он понимал, что чем дальше эта ситуация могла бы зайти, тем хуже она может обернуться, и, впрочем, лучше бы этой ситуации вообще не было бы. Закрыв глаза, толи от страха, хотя да, без сомнения, от страха, – ведь как все знают, неизвестность краше известности, так как она может подарить надежду, – не желая опознавать своего похитителя и надеясь оставить в своем сознании его лишь как мутный образ, что видел он на крыльце студенческого общежития, – ведь Володя думал в перспективу! Он все еще надеется, что чем меньше это событие приобретает реальные оттенки, так тем меньше оно становится похоже на сон, и, в последствии, он не сможет себя убедить в ее нереальности, и, как он считал, спасти свою психику, – он внимательно вслушивался в каждый отдаваемый звук внутри разделяемого ими пространства. Его похититель твердой, но неслышной, – если бы не песок, под тяжестью которого он давил почву под ногами, – продвигался к лежащему на спине Владимиру. В пару шагов, или, можно даже сказать, прыжков, ведь такую дистанцию нормальный человек не может пройти за столь короткое время, он склонился над своей жертвой, осматривая ее, и, заметив, что ее живот рефлекторно поднимается и сжимается, вдыхая и выдыхая, тот, нагнувшись, и громко хрипя, или даже точнее сказать, сопя, – звук этот Володя мог сравнить лишь с очень мрачным хрюканьем дикого кабана, – он начал слушать сердцебиение и дыхание своей жертвы.

Совсем не торопясь, и вслушиваясь, – если не поглощая своей ушной раковиной, – каждую молекулу воздуха, что выдавал при выдохе Владимир, и, казалось бы, удовлетворившись, он, совсем неожиданно для своей жертвы, схватил ее за ногу, и, никак не церемонясь, потащил ее за собой.

Володя даже слегка опешил. Никак в своем воображении он не представлял, что с ним, – столь почетным узником! – будут обращаться столь бесцеремонно, а, когда его тело начало доказывать ему, что его не просто везут, а к тому же и трут, да и притом об песок, оно решило, что не будет лишним добавить и прежнюю боль в мышцах, но довольно в усиленном формате для своего владельца.

Володе не оставалось ничего, кроме того, чтобы кричать. Его тело болело нисколько внутри, сколько снаружи, раздираемый поверхностью, что служит этой лачуге полом, а разум, терзаемый со всех сторон, наверняка решил, что в этой эстафете он занять почетное первенство, балансируя на грани потери сознания и безудержной боли. Наверняка он бы и в правду вырубился, но его безудержный и громкий крик, что не только раздирал его горло, но и глушил целевую боль, кипящую, сваривающую все его сознание изнутри.