Убеди Меня Жить

Конечно, со временем мы привыкнем к такому обстоятельству дел, но, пока есть возможность скучать по вам, дорогая матушка, я несомненно воспользуюсь ею, ведь это доказывает, что у меня все еще есть сердце, не смотря на то, что мы прошли вместе.

Возможно вы, мама, хотели бы, чтобы я все оставил позади, и прокляли бы меня за это письмо, что я вверяю в вашу душу, но нет, дорогая мама, этого никогда не произойдет. Осознавая, что вы так далеко от меня, не представляя в своем разуме даже того, что может произойти с вами без меня, и, не имея ни малейшей возможности быть вам в помощниках, я могу лишь горевать и надеяться, что у вас достаточно силы для того, чтобы быть опорой не только себе, но и моей дорогой сестре, Алисе.

Чтобы увести вас подальше от тоски, мама, расскажу вам о своем бытие. Живу обычно, соседи очень приличные и дружелюбные люди. Однокурсники мои ни в коем разе не отстают по подобным параметрам от моих соседей, и, опять же, я очень счастлив, что все сложилось именно так. Я очень сильно преобразился. Уверен, что встретив меня на улице, вы, дорогая матушка, вряд ли бы меня узнали. Я приобрел себе новых друзей, совершенно изменились мои вкусы, и, вы спросите меня: как же это так? Ведь прошло всего-лишь пару дней. А вот так, мама! Возможно, я лишь раскрываю свои крылья, и перья на них лишь начинают вырезаться…»

Вдруг, неожиданно для самого себя, он отставил письмо, что писал с такой страстью и болью в душе, и, перечеркнув все вышеизложенное, начал заново:

«Дорогая матушка!

Нет сил тебе больше врать. Завтра я умру. Нет, дорогая мама, даже не думай волноваться о этом. Каждый из нас идет свой путь, и, коли я оставляю свой так рано, так значит лишь то, что я имею право совершить что-то великое. Дорогая мама, пусть ты не узнаешь, что случилось, и почему я тебя оставляю, я бы возжелал, чтобы ты верила в величественность моего поступка, и только твоя вера сможет согревать мою душу, где бы она не оказалась.

Мама, пусть это письмо и станет моим завещанием. Пожалуйста, не пугайся от того, что будет приписано далее, и никогда никому о этом не распространяйся, но используй в строжайшей тайне ради себя и сестры моей Алисы.

Завещаю в твое полное распоряжение двадцать миллионов долларов, десять из которых выражены в золоте, а остальные – в государственных ассигнациях в десять процентов годовых. Зарыты они в двух ящиках, – один ты найдешь на заброшенной автобазе напротив моего университета, в первом доме справа от входа на втором этаже, а второй в государственном центральном банке в ячейке номером 322.

P.S. Возможно после моей смерти на пороге вашего дома окажется одна очень одиозная и визионерская личность. Прошу вас, не отвергайте ее, ведь она станет вашим величайшим покровителем.

Всегда ваш,

покорный слуга и верный сын,

Владимир».

Отпрянув от письменного стола, и вновь побледнев, он принялся перечитывать собственный некролог. В этот момент его глаза озарили слезы, а разум, что предрекал столь непривлекательное для его родных будущее, был омрачен печалью. Он был в ненависти, но ненавидел он только самого себя. Наконец, достав двойной конверт и печать из подстольного ящика, он для надежности запечатал конверт в два раза, и, подписав его, положил на стол.

Теперь же, нисколько не медля, и, не раздеваясь, он улегся на кровать, и вскоре заснув, нисколько не мучаемый мыслями, которые он уже преодолел, но охваченный полным покоем.

Взглянув на него со стороны, никто бы не поверил, что на следующий день этот молодой человек будет мертв.

Глава третья, или вторая встреча первого знакомства

Хотя вокруг и стоял всеобщий гул и гомон, Володя не слышал ничего помимо звука собственных шагов и пения птиц. Он шел посреди своих будущих одногруппников, увлеченно знакомящихся друг с другом и обсуждающих различные темы, пока сам донимался неуловимой для него мыслью. Кирилл и Семен, казалось бы, потеряв к нему интерес, уже отошли познавать новых людей, а остальные новоиспеченные абитуриенты пока не стремились подавать руку новому человеку не разобравшись чью он пожал до этого.

В таком внутреннем затишье он, следуя направлению толпы, и дошел до корпуса своего будущего университета. Коробочное здание, прямоугольно удлиненное в ширину, и, посередине которого имело пандус и крыльцо, – что служило входом внутрь, —приветственно встречало своих новых гостей, и, казалось бы, в величавой задумчивости спрашивая себя, надолго ли они задержатся в его обители. Именно здесь дороги студентов лежали в различных направлениях.

Формально учебный день был закончен, и те абитуриенты, что жили внутри города, устремившись назад, возвращались в свое обиталище, когда те, что были подобны Володе, приехали извне, должны были заселиться в общежитие. Быстро среагировав и уточнив у первого попавшегося студента, и, – как ни странно – не русской национальности, ему указали на выплюснутое в высоту здание параллельно институту. Взглянув на него, Володя вздохнул. Да, право. что можно ожидать от общежития среднеуровневого института? Никаких великих явлений. Хотя и его сердце строило высоких надежд на его структуру, он, находясь в эмпирической экзальтации и кураже от сегодняшнего дня надеялся, что и будущие его события поддержат его настрой.

Общежитие, или, вернее, старинное здание с облезающей краской, и, казалось бы, настолько непритязательным внешним видом, что, кажется, в один момент оно готово просто рухнуть, но, вопреки любому року и судьбе стоит и стоит, служило студентам верой и правдой. Зайдя в него, Владимир убедился, что за внутренним убранством здания руководство следило больше, чем внешним.

Войдя внутрь, его мгновенно окликнула консьержка, – седая старушка, снаряженная в специальную униформу, и, подсказав комнату коменданта, отправила к нему.

Кабинет находился на первом этаже. Углядев огромную толпу близь места назначения, и выяснив в ней очередь к коменданту, он занял свое место в длительном и томительном ожидании.

Через некоторое время, наконец, кончив со всеми формальностями и получив копию ключей от своей комнаты, тот, в импульсивной спешности найдя лестницу, и, взобравшись на второй этаж, быстрым, но нервным шагом с заметным волнением отправился на поиски собственной комнаты.

Конечно, неправильно будет утверждать собственной – нет, ни в коем случае. Боюсь, что общежитие подобного рода перестало бы быть общежитием и стало бы простым квартиранством. Конечно же он должен будет ее делить, и волнение Владимира исходило более из-за неизвестности и желания познакомиться со своим будущим сожителем, чем наконец разузнать, где он будет квартироваться. Его молодое и сильное воображение, кипучая кровь уже представляло себе образа своего соседа, расставляло планы и выстраивала стратагемы действий в случае определенных ситуаций. Конечно же не только положительных, он, в позитивном ключе рассматривал ситуации в которых он будет жить с человеком низкой моральной ответственности, для него, человека инициативного, подобный исход, казалось бы, был бы даже более приятен, – ведь как приятно подчищать угол души от смрада малодушия! В особенности, когда он ни в коем случае не твой.

Комната его, с номером 201, оказалась первой по левую сторону от выхода к лестнице. Владимира волновал вопрос шумоизоляции, но, опять же, в своем нескончаемом молодом и пылком оптимизме тот полностью забыл о всех невзгодах, возможных при жизни рядом с лестничной клеткой, и, проговорив под себя, что далеко идти не прийдется, он схватился за ручку собственной двери и с силой ее открыл.

Точнее, попытался открыть. Второпях он совсем забыл про ключ, что держал в соседней руке. Закрытая же дверь полностью отказалась подчиняться механическому воздействию, которым на нее пытались применить. Вконец опомнившись, и, опешившись, тот все-таки воткнул ключ в замочную скважину, повернув, открыл свою дверь.

Растерянная улыбка, возникшая на его лице после своей неудачной попытки войти в комнату, укрепилась уверенной и твердой. Комната не была чем-то необычным или отличным, вычурным, или же, наоборот, огульным, – нет! Она была самая простая, с двумя кроватями, столом, шкафом, – ковром! – и, самое главное, что могло бы быть для двух мужчин в общежитии, холодильником.

Как сладка юность! Владимир не был так закален жизнью, чтобы быть недовольным своим содержанием. Воистину, удивляться – дар детей!

Сосед Владимира лежал на одной из кроватей, приближенных к концу комнаты, и закрытые с одной стороны стенами. Стоящие параллельно друг к другу, они были разъединены подоконником с выходящим двойным окном, вид которого выходил прямо на подсобные помещения университета вкупе с помойкой общежития. Медленно подойдя к окну, и, сложив руки на подоконник, тот вздохнул, и, в этом быстром вдохе было скорее больше изумления, чем горечи.

– Да, вид не ахти, – неожиданно для него проговорил голос справа от него. – привыкнешь

Его сосед, про которого он вовсе забыл, лежал, читая книгу, что, по совместительству, некоторое время удачно закрывала его лицо. Сейчас, слегка отодвинув ее вбок, он полностью устремил свой взор на Владимира. Через пару секунд, отложив ее в дальний угол кровати, предварительно закрыв ее и обозначив страницу закладкой, он поднялся, и, протянув руку, проговорил:

– Антон

Тот, слегка опешив, и, казалось бы, полностью потеряв над собою контроль, будто бы оказавшись не в своей лодке, и, шагнув в неверную сторону, перевернул бы ее, осматривал своего соседа. Но, наконец, опомнившись, он пожал его руку, и сказал:

– Владимир

Тот, посмотрев на него взглядом, тем взглядом, который описать почти невозможно, тем, что проходит сквозь человека, казалось бы, напрочь его изучая, и, в конце концов, скорчив гримасу, что означала больше недовольства чем одобрения, кивнул ему головой, и, вернувшись на кровать в положение лежа, подстроив под себя удобнее подушку, вернулся к книге, и, сфокусировавшись, казалось бы, совсем в нее ушел.

Владимир стоял с удивленным видом. После знакомства со своими однокурсниками он совсем не ожидал, что существуют люди совсем необщительные и не стремящиеся познвать других людей в самом ценном что ни на есть предмете, – общении. Понемногу смирившись, и, уверив себя, что совсем скоро он разобьет этот камень преткновения, не дающий потоку слов и эмоций протечь, осмотрел комнату.

Пока Владимир был на торжественном мероприятии, семья его, заранее осмотрев его жилищное помещение, занесло внутрь сумки с его пожитками. Наконец найдя их, он приблизился к ним и, обретя желание их разобрать, его тело решило взбунтоваться против него. Заныв, показывая, насколько ему тяжело было переносить этот день, разум, награможденный колоссальным проявлением импульсивности, торопливости, и инициативности за этот день поддался, и, создавая усталость, порекомендовал Владимиру отдохнуть.

Тот ни в коем случае не думал заставлять себя делать то, что он сможет отложить на потом, и, усмехнувшись над своей нерешительностью, над тем, как подобными действиями он смотрится в глазах своего соседа, вернулся к постели, вскоре заняв место на свободной кровати.

– Критика чистого разума, – поворачиваясь на бок, и, открывая взору Владимира обложку книги, указывая на нее пальцем, сказал его сосед, – читал?

Тот, вздрогнув от неожиданного диалога, совсем не прогнозируемый им, ответил:

– Нет, – перенося взор с потолка на лицо Антона ответил тот

– Иммануил Кант, – с решительностью на лице и строгим, палящим взором, будто бы проверяя какую-либо теорию, настаивал тот

– Ага, – слегка изумленно ответил Володя

Тот, вновь заложив книгу в свои ноги, отвернулся от Владимира, и, с лицом полным безразличия заложил свои ладони под голову поверх подушки, и, устремив свой взор на потолок, – хотя Володя готов был поклясться, что, но уходит в разы дальше, чем просто на крышу, – принял маску полного безразличия и роль скучающего человека, изредка зевающего, и, казалось бы, сетующего на жизнь.

– А о чем она? , – желая растянуть нить, что выпустил из своих рук его сосед, и догадаться, какой длины его клубок, начал Владимир

– Ты меня не услышишь, – с выработанной дерзостью и грубостью, безразличием, которое, он, казалось бы, применял уже сотни раз до Владимира, сказал тот, – а если услышишь, так не захочешь понимать, а коли поймешь, так не пожелаешь делать. Знакомая цитата?

– Нет… – с небольшой паузой проговорил тот, казалось бы, перебирая всю свою память малопрочитанных книг

– Александр Дюма. Виконт де Бражелон, – с небольшой ноткой энтузиазма рассказывал тот. В его голосе послышалась та импульсивность, тот интерес, который возникает тогда, когда человек говорит о том, чем проникнулся настолько, что готов был поверить, что написал это сам, – Завершающая сага трех мушкетеров. Ах! Право, насколько эта книга велика и умна. А современные литераторы ставят ее в один ряд с детской литературой! А сейчас в наше время, когда те же люди сетуют о том, что современное поколение настолько тупое, что не способно прочитать даже самые отдаленные сказки, я вспоминаю, как они, в их юные обители, пытались засунуть огромные булыжники, но перед этим не расширили пещеру их познания. Глупцы! Не должно убийце стоять на могиле своей жертвы…

– Александр Дюма? , – невольно перебил его Владимир

– Да! , – подскочив и оперевшись на локти, с настоящим пламенем в глазах и огнем в душе проговорил и посмотрел на Владимира Антон, – а ты откуда знаешь? До…

– Догадался, – закончил фразу его собеседник.

– Как жаль! , – с полным огорчением, и, казалось бы. настоящим отчаянием, что можно было судить по тому, что он с силой упал на свою кровать, проговорил Антон. Но, через пару секунд, тот вернул свой взгляд к лицу своего собеседника, казалось бы вдохновленный каким-либо собственным умозаключением, – Нет! Ведь это не так плохо. Ты можешь понимать! А это уже настоящая половина.

Через мгновение тот поднялся, подошел к шкафу, и, молниеносно его вскрыв, жестом подозвал Владимира подойти.

Тот, не менее быстро поднявшись, встал подле своего соседа, и, устремив взор на убранство шкафа, был шокирован.

Он был полностью наполнен книгами. Быстрым взором тот определил, что они были категоризированы и рассортированы по неведомым ему признакам.