Живая тьма

Мстящий, бескомпромиссный, ликующий Призрак, зависнув под козырьком подъезда, с упоением наблюдал за последним актом чужой, ненавистной жизни. Счёт смертям врагов был открыт. Успех мотивировал двигаться дальше.

Оставалось еще два виновных. Первый успех, предсмертными хрипами Ивана, вливал силы в мятежника, обманувшего саму смерть.

Вновь став привычным шаром и, спустившись к земле, Вадим играючи поднял тяжёлый камень и опустил его на место, проверяя свои новые силы. Новые способности воздействовать на материальные предметы, развлекали Таршина, хоть всё еще отнимали большое количество энергии.

Вадим изменился. Возможно, он сам не замечал происходящих метаморфоз. Всё меньше и меньше оставалось от прежней, человеческой личности, уступая место явлению столь страшному, что не ведала Сибирская земля со времён легендарных Шаманов. Прежний Таршин ни в коем случае не стал бы издеваться над поверженным противником. Новый Таршин проделал это с радостью!

Скорая помощь увезла изломанное тело мёртвого Ивана, однако его душа не получила столь сладостного высвобождения из измученной плоти. Уж тут-то Вадим постарался поиздеваться на славу, встав на пути естественного движения души вверх. Призрак легко принял форму свинцового одеяла расплаты, которое было немедленно накинуто на астральное тело бандита за страшное прегрешение.

Таршин давил и давил на душу Ивана, прибивая энергию к земле, пока с упоением не наигрался беспомощностью врага. Натешившись, как коршун со своей добычей, Вадим принялся поглощать чужую энергию, которая гибла, изменялась и уменьшалась в сполохах сине-зелёного огня.

Когда Иван окончательно ослаб, уже внутри своего сознания Вадим создал образ комнаты из кошмара свежего мертвеца. Кинув сознание Дуба в самое страшное его видение, запирая прореху туманом забвения, Вадим довольно прошептал на прощание:

– Тут тебе самое место.

Таршин безумно улыбнулся, чувствуя, как переходит на новую стадию развития.

Стадия 4. Полтергейст

Несмотря на ночное время, слухи быстро распространялись по Медведьевску. Едва Павел узнал о смерти товарища, как он поспешил на место самоубийства незамедлительно, наплевав на дела. Место смерти собрало много зевак. Тот факт, что знаменитый преступник добровольно расстался с жизнью, поднимало из кроватей даже самых ленивых горожан, поэтому, возле окровавленных, детских классиков, к моменту приезда Профессора, собралась большая толпа.

За суетой, возникшей возле тела, наблюдать пришлось издалека – Павел очень не хотел сталкиваться с сотрудниками правоохранительных органов, прибывших к месту происшествия. Выбранный уклад жизни запрещал принципиальному Профессору идти на какие-либо контакты с милицией. Павел свято чтил законы преступного мира, не отступаясь от них ни на йоту, поэтому понимал, что в смерти товарища придётся разбираться самостоятельно.

Только ближе к двум часам ночи последний представитель доблестной милиции – старый и седой, прожжённый и опытный участковый Андрей Романович Погодаев, которого Павел знал с детства, окончив опрос соседей, вышел из подъезда и, подняв воротник форменной куртки, пешком отправился в сторону своего отдела.

Милицейский УАЗ, из-за отсутствия бензина, давно выезжал только на самые важные вызовы. Рядовое самоубийство не входило в перечень уважительных причин, чтобы толстый водитель завёл своего проржавевшего коня, поэтому Андрей Романович, львиную долю рабочего времени, перемещался на своих двоих.

Всё время работы участкового, осторожный и наблюдательный Профессор просидел в своих чёрных, выхоленных «Жигулях», вдумчиво и глубоко размышляя о первопричинах столь странного, необъяснимого поступка близкого товарища.

На душе было гадко и грустно. Павел, всё еще не верил в реальность произошедшего события. Ему казалось, что стоило только войти в квартиру друга и Дуб, как ни в чём не бывало, выйдет навстречу, как всегда на ходу торопливо собираясь на запланированную попойку.

К третьему часу ночи, последние зеваки разбрелись по домам и спальный двор пятиэтажки, стоящей на окраине города, вновь стал по ночному пуст и тих.

– Эх, Ваня, Ваня… Что же ты наделал, братан? – тихо высказал свой вопрос вслух Павел и, докурив последнюю сигарету, негромко хлопнул дверью отечественного автомобиля.

Озираясь по сторонам, Профессор быстро пересёк двор, на минуту задержавшись у истоптанного кровавого пятна – всё, что осталось от старого товарища, после чего нырнул в затхлую темноту хорошо знакомого подъезда.

Павел точно знал от кого вышел участковый в последнюю очередь, и кто точно знал обстоятельства происшествия. Светлана Александровна – человек старой закалки. Она обладала самым удивительным качеством постоянной осведомлённости обо всём на свете, которое позволяло ей оказываться в нужное время в нужном месте. Благодаря этому качеству, старая женщина всегда знала самую достоверную информацию о происходящем в городе – будь то повышение цен в магазине, или странная смерть. И надо сказать, всегда была в авторитете у самой грозной группировки маленького городка.

Светлана Александровна не боялась никого, в том числе и своего знаменитого соседа, чем всегда доставляла массу неудобств молодым бандитам, стучась клюкой в дверь при малейшем шуме, который доносился из их квартиры-логова после десяти часов вечера. Тем не менее, несмотря на неудобства, все члены группировки уважали бабушку за её характер. К ней Павел и направился в первую очередь.

Стоит ли говорить, что Профессор не понимал поступка Ивана? Павел не любил слабость в людях. То, что совершил товарищ – было поведением совершенно несвойственным его бойкой, жизнелюбивой натуре. Профессор точно знал это. В противном случае они попросту не могли бы дружить.

Возле двери Светланы Александровны, под подошвой дорого, иностранного кроссовка противно скрипнул обломок чёрного пластика. С удивлением, даже столь в малом осколке, Павел узнал кусок японского телевизора, который стоял у Ивана в зале. Переборов острое желание первым делом кинуться в квартиру мёртвого подельника, он всё же постучался в квартиру к соседке Ивана.

Боевая старушка никогда не спрашивала: «Кто там?». Она прожила слишком долго и одиноко, чтобы бояться смерти. Как и всегда, Светлана Александровна широко распахнула обшарпанную дверь, покрытую серым дерматином на заклёпках, нисколько не удивившись личности человека, стоявшего перед ней.

– А… это ты. С чем пожаловал, друг любезный? – мрачно поприветствовала она молчаливого и напряжённого бандита, одной рукой держась за деревянную клюку, а второй зябко кутаясь в старый и застиранный, домашний халат.

– А то ты не знаешь, баба Света? – буркнул себе под нос молодой человек,– поговорить бы с глазу на глаз. И стены имеют уши.

На секунду Павел почувствовал робость перед глазами старушки. Настолько жёстким, прямолинейным и решительным был взор её карих глаз. Ростом, бабушка едва достигала груди высокого Профессора, но и в почтенном, семидесятилетнем возрасте, она легко могла ввязаться в драку, не сильно обращая внимания на молодость, статус и габариты соперника:

– Хорошо, – неожиданно, взор хозяйки квартиры потеплел.

Светлана Александровна отступила в сторону, тем самым давая молчаливое согласие на вход позднего гостя в квартиру.

Дождавшись, когда Павел войдет внутрь узкого и полутёмного коридора, который освещала тусклая, дешевая лампа накаливания, старушка, молча, отправилась на кухню, щелкнув тумблером электрической плиты:

– Что стоишь как истукан? Проходи сюда. Иди в кроссовках, тапок всё равно нет.

Из вежливости, Павел всё-таки разулся, аккуратно поставив обувь на небольшую, деревянную тумбу, предназначенную специально для этого. Он впервые был в этой квартире и был поражён спартанским бытом Светланы Александровны. Единственное, что действительно стоило внимание – это огромный книжный шкаф, видимый из коридора в единственной комнате квартиры, пестревший разнообразными корешками печатных изданий. Восхитившись начитанности старушки, Павел миновал коридор, осторожно ступая по пластмассовым, бело-синим плиткам и по скрипучему полу проследовал на грязную кухню.

Старушка жила одиноко, а поэтому не сильно заморачивалась о чистоте. Два полных ведра мусора и гора немытой посуды встретили Павла кислым ароматом протухших продуктов при вхождении на святую территорию каждой хозяйки. Грязно – жёлтый стол был неопрятен и усыпан крошками. Кухонный гарнитур рассохся от времени, отчего, не закрывался сразу в нескольких местах. В довершение всей печальной картины, напрягая нервы, мерно капал на железную тарелку ржавый кран покосившейся мойки.

Павел знал, что у одинокой женщины имелось довольно много детей и еще более внуков. Никто не ходил к Светлане Александровне. Данное обстоятельство было следствием неуживчивого, скверного характера старушки, еще более испортившегося после смерти единственного супруга. Родственники всячески избегали визитов к собственной матери или бабушке, предельно редко собираясь только в момент наступления самых значимых, семейных праздников, игнорировать которые не представлялось возможным:

– Чай будешь? – спросила ночного визитёра растрёпанная хозяйка квартиры.

– Нет спасибо, я ел, – не смог подавить собственную брезгливость бандит, понимая, что едва ли предложенная чашка будет чиста.

– Ну и зря. Только что заварила. Сама собирала за городом травы разные, чтобы заварку вкуснее сделать. Да ты садись. Не на ногах же разговор вести, – подавая пример гостю, Светлана Александровна с кряхтеньем опустилась на табурет, стоящий с дальней стороны стола, у занавешенного плотными шторами, небольшого окна.

– Да я ненадолго, баба Света, зашёл… Я… это…

– Да не мямли. Знаю я, с чем пожаловал, не дура.

– Ты всё видела, баба Света? – Павел осторожно присел на край шатающегося табурета, опасаясь, что старый предмет мебели попросту рассыплется под его немаленьким весом.

– И, даже, успела поговорить с ним перед падением. Он, надо сказать, какую-то ахинею нёс, но, как мне показалось, был трезв. Я пыталась его остановить Пава, однако Ваня был непреклонен в своем желании умереть.

Хозяйка квартиры отставила клюку, облокотив её о белый бок советского холодильника, и с наслаждением принялась растирать уставшие за день ноги.

– Много наговорил? – сурово, сощурив глаза, спросил Павел хозяйку квартиры, со скрипом облокотившись локтями о столешницу и грозно нависнув над поверхностью стола.

Он серьезно опасался, что в момент раскаяния, перед прыжком, Иван мог сболтнуть лишнего, например, об убийстве Алёны…

– Ты, на меня, волком не смотри. Не боюсь я вашего брата, – старушка бесстрашно улыбнулась беззубым ртом.

Она гордо распрямилась, насколько это позволяла сделать надорванная спина и полностью обернулась к молодому человеку:

– Я долгий век прожила, и смерти не боюсь. Мне он наговорил достаточно, но ментам я это пересказывать не буду. Что они, что вы – все теперь одним миром повязаны, не то, что раньше. Так ты за этим пришёл? Угрожать?

– Нет, баба Света, – резко сменил гнев на милость Павел, охлаждая свой пыл, – прости. Ты бабка авторитетная. Я в тебе уверен.

– Бог простит. Твой друг, кстати, про Бога и про привидения что-то нёс перед прыжком. Ещё про кару небесную, если память мне не изменяет. И наказал мне тебя предупредить, что следующим, к кому придёт призрак некоего Вадима – будешь ты. Чтобы ты к отцу шёл за советом ещё. Вроде всё, – старательно, как выученный урок, прилежной ученицей выложила всю информацию хозяйка квартиры, отчищая свою совесть от данного обязательства.

– Всё? – удивился Павел, с трудом переваривая информацию.

– Да. Я свой моральный долг выполнила. Последнюю волю мертвеца исполнила. Твоё теперь дело, как поступить с этой информацией. Я бы поверила. Телевизор сам по себе летать по лестничной клетке не может, – как будто бы между делом обмолвилась хитрая старушка об ещё одном фрагменте увиденного, и, улыбнувшись, ещё раз картинно включила своё напускное гостеприимство, – Так может всё-таки чаю?

– Нет, Светлана Александровна. Я пойду.

Последние слова старушки звучали столь невероятно и грозно, что растревожили и чёрствое сердце закоренелого скептика, коим, по своей натуре, был Павел.

Упоминание об отце было моральным эквивалентом удара под дых. Близкие родственники давно не общались, на почве предельной разности убеждений и взглядов на жизнь. Профессор давно ушёл из семьи, практически потеряв контакт и с матерью и с младшим братом Василием, но теперь, невольно вспомнил о словах своего родителя, брошенных напоследок:

– Жизнь прижмёт, и ты вернёшься! И ко мне и к Богу, – густым басом, как на проповеди, вещал вслед уходящему сыну грузный, бородатый мужчина, – и ко мне и к Богу!

Для Профессора, который являлся закоренелым атеистом, наличие отца – священника являлось материальным отражением личного позора. Православный протоиерей был настоятелем Храма Николая Чудотворца и во всеуслышание, не раз осуждал общеизвестную деятельность своего старшего сына, выставляя его личность как самый яркий пример человеческого грехопадения. Естественно, эти проповеди не добавляли любви и уважения между ними.

Иван знал эти семейные дрязги, как никто другой. Слова, сказанные об отце Павла перед смертью, не были случайным бредом отчаявшегося человека. По всей видимости, товарищ по бизнесу был предельно напуган перед прыжком.

Этот логический вывод настолько запал в душу молодого человека, что в тот момент, когда за спиной Павла захлопнулась дверь Светланы Александровны, он с легким содроганием шагнул в темноту лестничной площадки между квартирами.

Дом спал. Житейские, бытовые звуки мирной ночи заполоняли подъезд. Железные, окрашенные в грязно-зелёный цвет, электрические щиты, скрывали в своём нутре провода и тихо шуршащие крутящимися барабанами, мигающие счётчики электроэнергии. Этажом ниже, в квартире глуховатого деда, работал старый, чёрно-белый телевизор, который Иван подарил ему два года назад, с таким пафосом, как будто скинул крестьянину соболью шубу с барского плеча.

Как говориться – хотел как лучше, а получилось как всегда. С тех пор старик приобрёл отвратительную привычку спать при включенном агрегате, чем доставлял немало беспокойств соседям, учитывая хорошую слышимость между межкомнатными плитами стен в типовой пятиэтажке.

Переборов страх, Павел спустился чуть ниже, аккуратно обходя куски разбитого телевизора. Своим богатым воображением он пытался представить то, что чувствовал Иван, перед смертью, отправляясь в последний полёт. Выходило плохо. Воображение отказывалось рисовать страшную картину. Чересчур часто Павел жил текущим моментом, не заглядывая даже в ближайшее будущее, чтобы представлять смерть.

Всё ещё борясь с вялостью собственного мышления, Павел подошёл к распахнутому окну, и крепко взявшись за раму, перегнулся через подоконник. Тишина двора завораживала. Словно несколькими часами ранее здесь вовсе не разыгрывалась драма последнего акта человеческой жизни.

Впрочем, в Медведьевске люди гибли часто – на перекрестках, в переулках, на лавочках возле подъезда или в местном клубе, во время пьяной драки. Никого не удивляла бы новая смерть, если бы личностью, канувшей в лету, не стал известный бандит. Подобное, массовое равнодушие являлось страшней особенностью потерянной страны и потерянного народа.

Что-то еле слышно звякнуло за спиной Павла. Инстинктивный разворот опытного бойца был стремительным. Натренированные рефлексы молодого человека работали даже быстрее разума. Он всегда ожидал вероломной атаки и в этот момент был готов встретить любого живого противника.

Живого противника.

Однако то, что он не видел, никак не входило в рамки устоявшихся убеждений материалиста.

Хорошо знакомое подобие телевизора, вновь собралось воедино, и летало пролётом выше, периодически касаясь плохо выкрашенных стен, отчего множество осколков, зрительно сжимаясь от удара своей массой, издавали довольно мелодичный звон. Телевизор не стал целостным. Даже в темноте подъезда было видно, что между собравшимися кусками смутно просматривается синева стены, виднеющейся за ними. Тем не менее, это не мешало новому, японскому аппарату, с каждым касанием стены, выдавать в тишину подъезда грозное шипение далёкого эфира.

Профессор был не из робкого десятка, но даже его ноги постыдно подкосились от того, что он видел в настоящий момент. Отказываясь адекватно воспринимать реальность, первым делом молодой мужчина протёр воспаленные глаза, справедливо полагая, что вид летающего телевизора – это просто галлюцинация.

Стало только хуже.

Прозрачная, призрачная, тёмно–зелёная, болотной мутности фигура возникла из мрака подъезда пролётом выше, распростёртой рукой направляя движение расколотого телевизора на расстоянии, не касаясь его. Полуразмытые черты лица призрака показались Павлу знакомыми. Еще раз, протерев глаза, он окончательно узнал потустороннее существо перед собой.

Таршин Вадим Михайлович собственной персоной. Пришёл с того света к своему обидчику, испытывая лютую жажду отмщения.

Павел убегал быстро, от ужаса чуть ли не выломав входную дверь подъезда. За ним никто не гнался, но бандиту казалось, что с секунды на секунду холодные, цепкие руки вопьются ему в спину и, не смотря на яростное сопротивление, живьём сорвут кожу.

К счастью для Павла всё обошлось. Бросившись к водительской двери, взопревший мужчина распахнул её, рухнув на старое кресло. Крутанув ключи, Профессор завёл еще не успевший остыть мотор.

Шестёрка взвизгнула покрышками, резко откатываясь назад. Задний бампер, любовно отполированный хозяином до зеркального блеска, грубо протаранил угол кирпичного гаража, сгибаясь вместе с частью багажника. В растревоженной тишине раздался звон. Задние сигнальные огни не выдержали удара, дождём красных осколков осыпаясь в жёсткую, зелёную траву.

Павлу было наплевать на повреждения автомобиля. Что было мочи, он вдавил педаль газа в пол, стараясь как можно быстрее убраться отсюда прочь. Немного побуксовав на старой, весенней траве, автомобиль рванул по узкой дороге, заложив крутой вираж при выезде со двора. Направление движение было выбрано им без лишних колебаний – Павел направился к частному, загородному дому, где уже давным-давно жила его семья, прямо напротив церкви, которой заведовал отец Профессора. Нужно было срочно предпринимать меры, чтобы не отправится на тот свет вслед за своим товарищем – это прекрасно понимал паникующий бандит.

Протоиерею Александру не спалось. Грузное тело требовало много воды, и священнослужитель встал с нагретой, большой кровати, отправляясь на просторную кухню, где в современном холодильнике его дожидался запотевший кувшин клюквенного морса. Лишь утолив первую жажду, отец Александр понял, что неожиданное ночное пробуждение – следствие не физических страданий, а душевных.

Внутри груди, рядом с сердцем, было явно неспокойно. Свербело так, будто откуда-то извне приближалась большая беда, которую невозможно было предотвратить усилиями простого человека. Ровно такое же чувство уже возникало у Александра на далёкой, Афганской земле, когда ночью его блокпост неожиданно атаковали со всех сторон воинственные моджахеды. Напоминанием о тех грозных событиях служил большой шрам, пересекающий волосатую, седую грудь и отсутствие трёх пальцев на левой руке.

Жена Анна мирно спала в спальне, в чём Алексей своими глазами убедился сразу после полночного пробуждения. Следовательно смутное беспокойство не касалось её личности.

«Может быть опять, несносный Василий, ищет лёгких денег среди ночи?» – подумал Протоиерей, направляясь в спальню младшего сына, – «а ведь я уже говорил, что оборву уши, если ещё раз узнаю хоть об одной вылазке на кладбище, вместе с его дружком-дурачком Ринатиком!»

Но нет. Василий, раскрывшись во сне, сладко спал, разметавшись по кровати. Крепкое, молодое тело сына внушало уважение. Младший рос настоящим богатырём и полностью соответствовал чаяниям отца. Что совершенно не скажешь о старшем сыне, мимо пустой спальни, которого медленно прошествовал священнослужитель. Дома, Павел, не появлялся уже несколько лет:

«Может быть, с ним случилось чего?» – помимо своей воли принялся гонять в голове негативные мысли святой отец, закрывая дверь в спальню младшего ребёнка, – «ведь дорог он мне, собака такая, несмотря на своевольный нрав, прости Господи!»

В гостиной, посмотрев в окно, отец Александр набожно перекрестился на купола собственной церкви, настоятелем которой он являлся. Крещение произошло именно в тот момент, когда деревянный потолок над ним, оцарапали жёлтые фары приближающегося автомобиля.

Сощурив глаза, бородатый и большой мужчина, с неудовольствием отметил тот факт, что неизвестная машина остановилась прямо напротив ворот в его дом. Времена настали тревожные. От ночных гостей можно было ожидать многого, поэтому опытный ветеран боевых действий, решил выйти предполагаемой опасности навстречу, чтобы ещё на пороге разобраться во всём, обезопасив мирно спящую родню.

С собой отец Александр взял дорогое, семизарядное охотничье ружье, которое всегда висело на стене в полной боевой готовности.

«Если начнётся стрельба, то Вася знает, где припрятан пистолет. Он сможет защитить мать», – с улыбкой подумал о сыне отец, выходя в прохладное пространство аккуратного, ухоженного двора с ружьём наперевес.

– Кто там? – басом спросил он, приближаясь к калитке.

– Папа, открой, – с трудом разлепил пересохшие губы Павел, только что окончательно наплевавший на свою гордость, – поговорить надо.

– Пава? – несказанно удивился визиту опального сына отец и осторожно приоткрыл калитку, звякнув цепочкой, ограничивающей зазор обзора.

Ружьё он не опустил. К сожалению, Александр прекрасно понимал, что и от родного сына можно ожидать самых опасных действий.

– Я с миром папа, у меня с собой нет ничего, – показал пустые руки Профессор, понимая замешательство отца, – поговорить надо.

– Ну, заходи, раз надо, – цепь звякнула, и калитка отворилась полностью, – только сам понимаешь, мы тебя не ждали и угощений не заготовили.

Священнослужитель, впуская сына, был слегка напряжён, подозрителен и хмур.

– Фирменный, мамин клюквенный морс есть? – спросил Павел, виновато глядя исподлобья

– Есть, – ответил отец.

– И этого достаточно. Пойдём на кухню.