Исшедшие

Сиренин вошёл вслед за Никитичной в разрисованный подъезд со сгнившей входной дверью. Глеб поморщился от кислого затхлого воздуха. Стены лестничных пролётов были окрашены в тёмно-зелёный казарменный цвет. Краска местами облетела, была исписана неприличными выражениями и непонятными знаками. Под ногами захрустела осыпавшаяся штукатурка, когда они поднимались по лестнице на второй этаж. Никитична принялась возиться с навесным замком, на двери болтался на одном гвоздике, покрытый зелёной коррозией бронзовый номерок «25».

Наконец они вошли в прихожую. В помещении было тепло, немного сыровато, пахло нафталином и кошачьими отходами. Пожилая женщина зажгла толстую свечу, стоящую в стеклянном стакане на трюмо.

– А что света нет у вас? – поинтересовался Глеб, снимая с плеч тяжёлый рюкзак.

– Да нету милок. Мы тут как до революции живём, – засмеялась Никитична.

– Но я видел линии электропередач вдоль дороги.

– Электричество отключили ещё в девяностых… Давай-давай сюда свои ботиночки, я их на буржуйку поставлю, в момент высохнут. Да и сам располагайся.

Как только Никитична унесла мокрые ботинки журналиста, из кухни показалась белая голова кошки, которая с любопытством смотрела на гостя.

– Привет, – слегка махнул ей рукой Глеб.

– Это Мурка. Иваныч несколько лет назад привёз котёнка с Намыра. Чтобы скучно старухе не было. Проходи-проходи в зал голубчик.

Квартира Никитичны была обставлена в стиле 1980-х годов. Дряхлый раскладной диван, пыльная винтажная стенка с мутными стеклянными дверцами, чёрно-белый телевизор на ножках в углу, комод и пара кресел. Обои на стенах выцвели и местами отклеились, на потолке висела бесполезная пятирожковая люстра, а на полу лежал плешивый палас.

Центральное окно в зале было наполовину забито досками, возле него стояла железная прямоугольная печка, боковины которой были обложены красным кирпичом. На ней стоял эмалированный голубой чайник. Возле буржуйки возвышалась куча деревянного хлама. Хозяйка присела возле печки и принялась закидывать в её прожорливую пасть деревяшки.

– А сколько в этом доме с вами проживают людей? – спросил Глеб.

– Только я и мой сосед с третьего этажа – Степан Степанович. Прихворал он малость, простудился. Сейчас пойду, позову его к чаю.

Сиренин расстегнул кармашек рюкзака, порыскал в нём рукой, достал несколько пакетиков антигриппина и протянул их Никитичне.

– Вот ему лекарство, только надо кипятком залить и горячим выпить.

– Спасибо, Глебушка. А ты иди, располагайся пока вон в той комнате.

5.

В Северотожске быстро смеркалось. За окном по подоконнику всё ещё барабанил ледяной дождь, но внутри было тепло от весело потрескивающей буржуйки. Они втроем пили уже по третьей кружке чая. Степан Степанович, пенсионер с ленинской залысиной был ещё тем весельчаком. Он весь вечер травил анекдоты, не забывая добавлять в свою кружку с чаем вино из бутылки для сугрева организма, как он выражался.

– Идёт Штирлиц по Берлину. Город весь окутан дымом от пожаров. «Опять забыл выключить утюг» – с досадой подумал Штирлиц.

– Аха-ха-ха-ха-ха…

Степан Степанович был настоящей энциклопедией советских анекдотов про советского разведчика Исаева, Брежнева, Чапаева, Шурика и прочих. Однако Глеб уже вдоволь их наслушался и решил сменить тему.

– Степанович, поведайте о ваших городских легендах, о черной волге… Говорят, много странного происходит в Северотожске.

Смех затих и в комнате наступила неловкая тишина. Пенсионер закряхтел и долил в кружку вина «Октябрьского».

– Расскажи ему Стёпа про шахту – предложила Никитична, поглаживая рукой мурлыкающую кошку, уютно пристроившуюся на коленях хозяйки.

Сиренин не торопил. И не потому что это был вопрос журналистской этики, просто рыбка могла сорваться с крючка у нетерпеливого рыбака. А наклёвывалось что-то интересное. Глеб достал и включил диктофон. Пенсионер осушил до дна свою кружку, потёр лысину и начал свой рассказ:

– Мой отец начал работать на шахте с начала её открытия в 1957 году. В конце шестидесятых глубина шахты достигла свыше шестисот метров. Тогда всё и началось. Однажды шахтёры наткнулись на сеть тоннелей древнего рудника. Ходили истории, что в старых приисках есть золото, о том, что там внизу был целый подземный город, а кто-то даже видел и самих подземных жителей. Много шахтёров тогда в шахте попропадало.

Вообщем руководство приказало перегородить вход в эти тоннели и запретило настрого горнорабочим приближаться к ним. Но именно тогда впервые в городе стали происходить странные вещи, в том числе стала появляться и таинственная волга.

Отец как коммунист-ударник, не верил всем этим побасенкам да посмеивался с их рассказчиков. А однажды сам что-то увидел и ходил мрачнее тучи, но так никому и не рассказал об этом. Только мне обронил как-то: «Не в хорошем месте построили мы город, не в хорошем…».

Я, как и отец, тоже устроился работать на угольнодобывающем производстве, только уже конторским служащим, в плановом отделе. В конце восьмидесятых шахту 40 лет Октября признали нерентабельной, зарплаты горнякам порезали. А наш покойный директор Шмах всё гнал планы, заставлял рабочих пахать за копейки. Поговаривали, что дочкам своим в столице по квартире купил, ну да суть не в этом.

Однажды, к концу рабочего зимнего дня, подъехала к нашей конторе чёрная волга. Мы с окон все видели эту машину. Из неё вышел какой-то тип одетый не по сезону, в лёгоньком осеннем пальто и шляпе. Он зашёл в здание и сразу же направился прямиком к директору. Мы зашушукались между собой, мол, наконец-то начальником-крохобором органы заинтересовались…

Визитёр представился секретарше Зое и заявил, что должен переговорить с директором по срочному вопросу, который не терпит отлагательств. Зойка нам потом рассказывала, что вначале всё было тихо, затем из-за двери послышался громкий смех директора, а вскоре и его возмущённые крики. Что потребовал посетитель никто не знает. Известно лишь, что его просьбу директор отклонил, а когда на следующий день Шмах лично решил проинспектировать шахту, а спускался он туда очень редко, случился взрыв…

– Ну а в журнале регистрации посетителей было записано его имя, фамилия, должность? – поинтересовался Глеб.

– Милиция потом всех нас опрашивала, особенно секретаршу. Интересовались и журналом, но записи в нём не оказалось. Зойка оправдывалась, что незнакомец мол её загипнотизировал. Ей влепили тогда строгий выговор за отсутствие данных о посетителе.

– А она сейчас в городе?

– Нет, давно уехала. А через несколько месяцев после несчастного случая шахту и вовсе закрыли.

Когда пенсионер закончил говорить, все почувствовали, что атмосфера в комнате изменилась. Кошка больше не мурлыкала, буржуйка не потрескивала, за окном ветер с завыванием гремел ржавыми кровельными листами.

– Ой, Степанович, расскажи нам лучше анехдоты, – первая нарушила тишину хозяйка.

– Пойду я наверное к себе, Марья Никитишна. Устал маленько, – прокряхтел Степанович, встал с кресла, взял с комода свечку и откланялся.

Сидя на кровати в своей маленькой холодной комнатке, Глеб недоумённо смотрел на диктофон. Прибор мигал красным огоньком и требовал подзарядки. Батареи смартфона также были на исходе. Как же быстро разряжается здесь электроника! Как будто их энергию что-то жадно высасывало. Благо он взял с собой блокнот с ручкой. Завтра он пощёлкает камерой местные пейзажи, а сейчас надо ложиться спать. Сиренин как в старину задул свечу, стоящую на тумбочке и в одежде лёг под пахнущее сыростью одеяло.

6.

Утро было солнечное и слегка морозное. Глеб почувствовал, что с души как будто упал невидимый груз и вчерашние мрачные впечатления развеялись. Не зря его бабушка говорила, что вся нечисть утром ложится спать и перестаёт терзать людей.

Сиренин, словно заново родившись, принёс охапку дров в квартиру, разогрел буржуйку, сбегал к механической водокачке и набрал два ведра воды. Затем выпил кружку чая, съел два бутерброда с колбасой и вылетел на улицу с фотоаппаратом.

Пожелтевшая листва вмёрзла в грязь и тонкий ледок звонко хрустел под ногами. Город уже не выглядел таким мрачным. Журналист вышел на широкую главную улицу, по которой стелилась лёгкая дымка. Многочисленные вывески выглядели уже без того жуткого постапокалептического привкуса, как вчера. Даже одиноко стоящий светофор переливался осколками трёхцветья. Фотоаппарат защёлкал, снимая улицу с разных ракурсов.

Щёлк, щелк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, щёлк, …

Недалеко от Глеба находилось старое фотоателье. Он вошёл внутрь, под ботинками заскрипело разбитое стекло. На розовых стенах были развешаны выцветшие и пожелтевшие плакаты звёзд эстрады и кино восьмидесятых. В маленьком вестибюльчике со вспучившимся паркетом находился трухлявый диванчик для посетителей. Перед ним стоял журнальный столик со вздувшимися лаковыми пятнами. В углу лежала поржавевшая стойка-вешалка. В центре находилась обитая чёрным потускневшим дерматином дверь в помещение фотографа. Она была раскрыта, но за ней была темнота. Как только Сиренин взглянул в неё, на него сразу же нахлынуло какое-то жуткое и неприятное чувство чьего-то присутствия. Чувство самосохранения пересилило журналистское любопытство и Глеб решил не испытывать судьбу. Он сделал пару снимков вестибюля и направился к выходу. Даже спиной, он чувствовал на себе чей-то взгляд…

Когда он приоткрыл стеклянную дверь, уличный шум машин и городской суеты застал Сиренина врасплох. По тротуару ходили люди, по дороге фыркая, проехала хлебовозка, навстречу ей промчался жёлтый москвич комби и вдруг, завизжав тормозами, остановился у светофора, который засиял красным глазом.

– Вы что-то хотели? – пробасил чей-то голос за спиной.

Журналист вздрогнул и медленно повернулся. На него смотрел бородач в толстом сером свитере.

– Ого, хороший аппарат, – кивнул он на фотик, висящий на груди – импортный?

В ярко-розовом вестибюле в этот момент на диване сидела молодая пара. Они держали в руках какие-то журналы и были одеты немного старомодно. Услышав последнее слово они тоже уставились на фотоаппарат Глеба.

Сиренин ничего не ответил и закрыл за собою дверь. Рядом находился галантерейный магазин. Он вошёл в его прохладный торговый зал и ощутил смешанный запах хлопчатобумажной ткани, лака и женских духов. У прилавка толпились покупательницы и о чём-то негромко переговаривались между собой. Взглянув направо, он заметил у витрины с мужскими одеколонами, кремами и бритвами типа в чёрном. Тот стоял неподвижно и сверлил Глеба колючим взглядом.

– Что ты тут делаешь? – зло прошипел он.

У Глеба пробежали мурашки по коже. Он попятился к входной двери и выскочил на улицу. Но с улицей было тоже что-то не в порядке. Через секунду журналист сообразил, что с ней не так. Здесь уже стояла мёртвая тишина… Улица была абсолютна пуста, и разбитый светофор тоже не работал.

Растерянный и дезориентированный, Глеб опять зашёл в галантерею. Затхлый запах отсыревшего дерева сразу же ударил в нос, а под ногами заскрипели цементные крошки. Пустой грязный прилавок, покосившиеся полки у стены, вместо люстр на потолке торчали провода. Всё кануло в лету и не выдержало испытание временем, кроме неприятного незнакомца, который стоял на том же месте и ухмылялся, глядя на журналиста.

Сиренин бросился бежать оттуда со всех ног. Только у светофора он остановился, отдышался и быстро зашагал к дому Никитичны.

7.

После обеда Глеб направился к соседним пятиэтажкам, взобрался на крышу одной из них и сделал несколько панорамных снимков города. Больше ничего необычного он не заметил.

Остаток дня журналист просидел в своей комнатке. Странные события пусть и были кратковременными, озадачили его и сбили с толку. Ясно было одно, что он смог каким-то образом прошмыгнуть в прошлое города и посмотреть на него не в телевизоре или интернете, а ощутить наяву. Труднее всего было определить роль незнакомца, который, как и он, находился сразу в двух мирах.

Вечером, Степанович не пришёл, Никитична сказала, что ему не здоровится. Глеб взял со стенки книгу Александра Дюма «Три мушкетёра», зажёг свечу на тумбочке и принялся читать роман. Он и не заметил, как уснул.

Журналиста разбудила мелодия звонка. Смартфон лежал на тумбочке и дребезжал. Сиренин спросонья не понял, что происходит. Звук мелодии нарастал, Глеб рукой дотянулся до телефона и начал энергично нажимать на боковую кнопку, чтобы приглушить звук и не разбудить хозяйку, спавшую в соседней комнате. Тут смартфон замолк. Сиренин протёр глаза и поднёс экран к лицу, номер звонившего не определился. Странно, кто мог дозвониться до него, когда тут нет сети?

Что это? Кажется, он слышит звук мотора возле дома? Глеб привстал и осторожно посмотрел в окно. У него замерло сердце, когда он увидел у подъезда два круглых светящихся глаза фар и округлые очертания волги. Машина, вдруг взревев двигателем, тронулась с места и сопровождаемая треском ломающегося льда уехала, растаяв в ночной мгле.

Сиренин ещё долго ворочался в постели и только под утро смог заснуть. Когда он проснулся, Никитичны дома не было. День за окном стоял серый и ветреный. Глеб подкинул несколько поленьев в буржуйку, закипятил чайник, открыл холодную банку тушёнки на завтрак, её остатками покормил кошку. Выходить сегодня ему никуда не хотелось…

Наконец, через час журналист всё же выбрался из дома. Ветер донёс до него скрип качающихся качелей. Звук исходил из дворов пятиэтажек. Побродив между серыми однотипными строениями, он, вышел на источник звука. На качелях, возле детской площадки каталась молодая светловолосая девушка в белой болоньевой куртке. Журналист подошёл поближе. Она его заметила и притормозила ногами о землю.

– Привет, – поздоровался Глеб.

– Я тебя здесь раньше не видела, – вместо приветствия произнесла девушка и нахмурилась. На вид ей было лет двадцать-двадцать два, у неё было милое круглое личико и приятный голос.

– А я несколько дней назад и приехал. В гости, – пояснил Сиренин.

– А-а, понятно, – сказала она и принялась опять раскачиваться.

– А ты не большая для этих качелей? – спросил, усмехнувшись, Глеб

– Нет! – засмеялась она, – мне нравится, когда в животе щекотит.

– Можно, я тебя сфотографирую?

– Конечно! – согласилась девушка.

Щёлк, щёлк, щёлк…

– Как тебя зовут? Меня Глеб.

– Хлеб? – переспросила она и опять звонко рассмеялась.

– Нет, имя произносится через Г. – поправил Сиренин.

– А мне нравится хлеб! – сказала она, – садись на соседние качели!

Глеб осторожно сел на деревянное пошарпанное сидение.

– Ну, давай же, смелее! – подбадривала его девушка.

Он начал раскатываться, как вдруг сзади послышались сигнальные гудки машины. Сиренин резко притормозил и соскочил с качель. Метров триста от них стоял джип.

– Будь здесь! Я сейчас вернусь, – сказал Глеб и быстро зашагал в сторону сигнала.

– Катя! – крикнула она ему вслед.

– Что? – журналист остановился и повернулся.

– Да Катей меня зовут! – повторила она и засмеялась.

– А-а, классное имя. Жди меня Катя!

Он подошёл к облезлому джипу цвета кофе с молоком. Оттуда вышел мясистый, лет пятидесяти пяти мужчина в коричневой дублёнке.

– Что, детство вспомнил? – спросил он.

– А вы кто собственно такой? – полюбопытствовал Сиренин.

– Я мэр и шериф этого города, если ты не знал. Слышал, что ты репортёр с какого-то там издания. Мне на это наплевать, парень. Будешь вести себя паинькой и всё будет норм. А станешь вынюхивать и копать под меня, у тебя появятся проблемы. Надеюсь, мы хорошо поняли друг друга?

– Думаю что да.

– Ну, тогда передавай от меня привет Никитишне, – сказал он, влез в свой старый рыдван, который покачиваясь из стороны в сторону развернулся и укатил.

Глеб повернулся к детской площадке, там одиноко покачивались пустые качели.

8.