О животных, людях и нелюдях

– Хрена с маком! А вот манду-самоблудку выдам, чтобы больше царский двор не позорил!

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Отмахал Иван-царевич в поисках Козла почти восемь тысяч знаков-столбов приснопамятных и возвратился лишь в ночь новогоднюю. И вовремя. Родила лягушка в ночь то ли сына, то ли наследника. Уж уродился он и удаленький, уж и веселенький, уж и умненький, уж и грозненький.

И обернулась лягушка при родах Красной Девицей, да так и осталась красавицей. И стали в народе звать царевну-лягушку душевно и попросту – Гадушка. А супруга ее Ивана и того проще – Гад или чуть иначе, в зависимости от говора древнерусского в местностях разных. А Козла он так и не сыскал. Хитрее всех Козел оказался. Мало того, стал он о царе тексты слагать. Тексты озорные, греховные:

для власти – вздорные,

для критиков – спорные,

для народа – фольклорные.

***

Кошка

(Основано на реальных событиях конца 1980-х)

Эта кошка была по-особому подлой. Не той обычной равнодушной подлостью кошек по отношению к человеку, которой их наградил спьяну Господь на восьмой день Творения.

А особенной изощренно-изящной подлостью, направленной именно на него. И сейчас, когда она обвила его лодыжку своим хвостом, мурчала и терлась головой по ноге, ничего хорошего это не предвещало.

– Чего тебе, отродье? – хмуро спросил Панкратов, пытаясь стряхнуть кошку с ноги, – жрать не дам.

– Грубый ты, – ответила кошка, – хам солдафонский.

Она отошла в сторону, присела в позу богини Баст и уставилась на Панкратова своими неподвижными подлосделанными глазами.

Панкратов внезапно вспомнил, как они познакомились три года назад. Тогда в семь утра он собирался уже идти на работу, но в дверь забарабанила с криком соседка. Он открыл.

– Валера, слушай помоги.

– Не сейчас, на работу спешу.

– Пять минут, пойдем во двор, сам увидишь.

Раннее летнее солнце уже растопило верхушки деревьев. Листва фонила свежим запахом пробужденной природы. Красоту июльского утра портило только одно – злобное глухое урчание обезумевшей кошки, переходящее в омерзительный визг. На волейбольной площадке в сетке, которую сняли после вчерашней игры, да так и бросили лежать на земле, запуталась кошка. Она умудрилась стянуть полсетки в кокон подле себя, царапала землю и билась в истерике.

– Не фига себе, улов – озадаченно сказал Панкратов.

Он подошел поближе. Из грязного сеточного клубка на него с лютой ненавистью уставился глаз.

– Ладно, ты придержи сетку вот здесь, – обернулся Панкратов к соседке, – попробуем бедняге помочь.

Вместо пяти минут он провозился пятнадцать, распутывая клубок. Результатом освобождения кошки из плена стали не только в кровь исцарапанные руки, но и четыре шикарные царапины на левой щеке. Кошка, вырвавшись из сетки, на мгновенье застыла, сверкнула на них злобным взглядом, что-то прошипела и стремглав рванула в подвал.

– Вот сука, – не удержался Панкратов, почувствовав как кровь стекает по щеке и размазав ее еще больше.

Соседка наконец вышла из ступора, запричитала и увела его к себе домой замыть и унять кровь. На работу он все же пошел.

На утреннем совещании в отделе батяня-полкан, глядя на его исцарапанное лицо и руки, которые Панкратов прятал под стол, опять завел свою любимую волынку о том, что не надо появляться в женской общаге сталепрокатного завода. А если уж попался к горячим сталепрокатным бабам, то лучше сразу соглашаться на все их условия. А то, видишь ли, бывали случаи, когда и по две недели офицера найти не могли. А он там в общаге СПЗ, ленточкой в причинном месте перевязанный и к кровати привязанный, за всех козлов-мужиков отдувается. Да, бывали случаи, бывали.

– Ну и рожа у тебя, Валера, – напоследок удрученно сказал батя, – ладно, иди работай.

Вечером, возвращаясь домой, Панкратов во дворе вновь встретил бесхозную кошку. Она смирно сидела у ног соседки и уплетала сайру из банки. Он прошел мимо, еле сдержавшись, чтобы не дать ей пинка. И соседке тоже. Однако не заметил, как кошка неслышно поднялась вслед за ним на второй этаж.

С тех пор кошка стала гадить исключительно только перед дверью его квартиры.

– Собаку заведу, овчарку, – мелькнула тоскливая мысль. Панкратов поморщился, вспоминая события трехлетней давности и понимая, что с его командировками – завести собаку дело почти нереальное.

– Так чего надо? – опять спросил он у кошки.

– Дай валерьянки, – невинно промурлыкала та, положив лапку ему на тапок.

– Хрена тебе лысого, а не валерьянки! – оживился Панкратов.

– Прошлый раз дал, нажралась, и до трех ночи про меня матерные частушки на балконе орала. Забыла?

– И че? – ответило отродье невинно-подленьким тоном, – че? Обиделся что ли? Это ж я любя.

– Не обиделся. Меня дома не было.

– Выходит зря я ради тебя надрывалась. Ладно, хоть соседи послушали.

– Тоже мимо. Не понимают они твоего диалекта, – сказал Панкратов.

– А про частушки сам догадался? Ушлый ты, капитан. Даму угостишь за страдания?!

– Запись есть. Валерьянки не дам.

– Тогда все узнают про Люську из 27-й квартиры, к которой ты перепихнуться бегаешь, – томно вздохнула кошка.

– Вот уязвила, так уязвила, – он усмехнулся, – нашла чем испугать енота – речкой.

– Люська-то вчера в кожвендиспансере была. Положительный у нее, – отвернув голову вбок и зевнув, произнесла кошка, наслаждаясь произведенным эффектом.

В яйцах у Панкратова противно заныло. Он вспомнил, как позавчера Людмила ему позвонила. И предупредила, чтобы не приходил, типа простудилась на сквозняке, температурит.

– Врешь.

– Информация верняк. Сама у открытого окна сидела. Слышала, как доктор Люську диагнозом приложил.

– А диагноз какой?

– Валерьянки дай, скажу.

– Говори, тогда дам.

– Сходи в кожвен, проверься, – ухмыльнулась кошка, – и бате-командиру не забудь доложить.

– Вот тварь, – неизвестно про кого сказал Панкратов и полез в шкаф за припрятанной валерьянкой.

Закрыв плотно тяжелую дверь старого шкафа, он налил на разделочную доску для рыбы лужицу капель.

– На, но прежде чем ужрешься, давай говори.

– Да че ты жмешься-то? Наливай по полной, – нервным сопрано ответила кошка.

Панкратов добавил еще. Кошка выхватила у него доску из рук и метнулась к балкону. Ловко перемахнула на соседский балкон. И там, шурша языком по фанерной доске, тотчас предалась своему наркотическому угару.

– Ты слово-то держишь? – крикнул ей Панкратов.

– Не ссы, капитан. Насморк у Люськи, орз подхватила, – осклабилась кошка.

– Скотина неблагодарная, – сказал Панкратов и выдохнул. В яйцах у него отпустило.

Кошка, слизав все капли валерьянки, еще долгое время продолжала шоркать языком по доске.

Затем остановилась и, приподняв голову, взглянула сквозь капитана. Язык у нее распух и свешивался вбок, глаза блуждали по неровным орбитам.

Не фига ее торкнуло, подумал Панкратов. Хотел сказать вслух, но осекся.

– Слюшай, я тибе адын умный вэщь скажу, ты только не абыжайся, – голосом Фрунзика Мкртычана из "Мимино" вдруг произнесла кошка.

– В 91-ом году твой Союз развалится. Появится интернет. Жизнь людей сильно изменится и никогда уже не будет прежней, – продолжила она говорить уже другим, каким-то неживым голосом.

– Чего ты чешешь, кот Чеширский? – рассмеялся Панкратов, – какой Союз, какой интернет?

– Ты ж неглупый парень. И живучий. За речкой побывал и не скурвился.

– Было дело. И что?

– А то, что лет через пятнадцать начинай активно работать с интернетом, узнаешь, – уже с трудом шевеля языком, устало ответила кошка.

– Знатно тебя плющит, такую пургу гонишь, – торжествующе сказал Панкратов.

Он не поленился набрать полведра воды и выплеснуть на соседский балкон.

– Дурак, – фыркнула кошка и спрыгнула вниз.

Больше Панкратов ее не видел. А в 91-ом году у него появился щенок по имени Герда. И распался Союз.

Но это уже другая история.

***

Кот

(Все имена и события в данном рассказе вымышлены, любые совпадения с реальными людьми неслучайны)

– Гулять пойдешь? Или так и будешь тапки прованивать? – уныло спросил Бобыч у кота для проформы. Он открыл дверь на площадку и бросил туда кусок сервелата, особо не надеясь спровадить кота из квартиры.

Котяра по кличке Фуяндекс зафиксировал полет колбасы левым глазом, подсобрал лапки, фыркнул в угол, и снова вцепился в свои любимые тапки.

Дима, он же в сетевом мире Бобыч, тяжко вздохнул и открыл Heineken. До свадьбы с Аней оставалось два дня. Будущая благоверная согласилась расстаться с невинностью только при условии, что Бобыч до свадьбы спровадит кота вместе с тапками его усопшего хозяина, в прошлом раздолбая-приятеля димкиной разухабистой студенческой юности.

Кот достался Бобычу при очень странных условиях. Его в бозе почивший одноклассник, еще вчера успешный сеогуру и евромиллионер, завещал кота Бобычу по всем правилам юридической казуистики. Причем не просто так, а с подвохом, с условием, что он вступит в права завещания, если будет содержать кота до самой его котовидной смерти. Когда нотариус об этом известил Бобыча, а также о том, что ему по завещанию одноклассника-миллионера полагается банковская ячейка, Дима от неминуемой алчущей радости слегка ошалел. С надрывным саркастическим всхлипом – "Вот оно, буржуазное счастье!" – он, не глядя, подмахнул дополнение к завещанию и в момент нафуярился паленым коньяком до двухдневной заслуженной амнезии. Но от вожделенного еврособлазна будущей куршавельской жизни до горького облома всего лишь миг. Про эту подляну знают многие это читающие.

Тот день, когда Бобыч наконец-то получил право доступа к заветной ячейке, отпечатался в его памяти на всю жизнь черным квадратом Малевича.

В банке, оформляя доступ к ячейке, Бобыч старался изо всех сил хранить надлежащую скорбную мину, но щеки сами собой предательски расползались в меркантильно-похотливом предвкушении рябчиков и мажорной будущей жизни. Открыв банковскую ячейку, он обнаружил фото кота и приклеенную к нему, вырванную из блокнота записку, на которой корявым капслоком было начертано – "Береги кота, Дима!" И смайлик. Издевательский смайлик. И все. И кабздец. И никаких миллионов. И даже ни одного сраного Бенджамина Франклина.

Бобыч давно бы избавился от кота. Если бы не одно НО. В завещании было ясно указано, что в случае преждевременной или подозрительной кончины кота, или же его утраты, он обязуется возместить в фонд защиты животных 100 тысяч тех самых пресловутых Бенджаминов Франклинов. И поэтому с той поры кот жил у Бобыча, жрал, жирел и ссал в кашпо с денежным деревом когда был в дурном настроении. А еще очень даже любил допивать пиво Heineken, которое забывал выпить Бобыч.

Так прошел год, пока Дима не встретил Аню. В его 39 холостяцких лет, это случилось также внезапно и быстро, как Булгаков нарисовал убийцу из подворотни в том самом романе. Аня обещала прийти сегодня с утра пораньше; была еще масса дел перед свадьбой. А Бобыч все никак не мог решить проблему с котом.

"Ты у меня одна" – вспомнив ее, ласково хотел пропеть Бобыч, но осекся. Кот с подлой внимательностью наблюдал за его душевными муками. Затем он прыгнул на подоконник. Рассвело. За окном по-прежнему царило питерско-мартовское слякотное омерзение. Кот поежился, взглянул на часы и включил с пульта канал РБК. Как раз начались новости. Бобыч уже перестал удивляться.

Нельзя сказать, что у кота не было достоинств. Были, и довольно странные. Так, например, гадить кот ходил по-взрослому в унитаз и даже сливал за собой. Умел открывать двери, кириешки и пиво, но никогда не выходил из квартиры, даже если Бобыч делал для него книксен. Еще кот любил смотреть по кабельному каналы РБК, Hustler и Аnimal Planet. Фуяндекс, словно почувствовав мысли Бобыча, окинул его свирепым взором японского демона Сюнобона и вновь повернул голову к тапкам.

О, эти тапки! Когда кота забирали из загородного дома покойного, он так намертво в них вцепился и так мерзко орал, что Бобыч махнул рукой и перевез кота в свою квартиру вместе с этими уродскими тапками. Котяра стал спать только на них и по взаимному согласию тапки стали непререкаемым (с)котским фетишем. Бобыч даже зауважал кота за преданность к памяти почившего хозяина. Был еще момент, когда Дима решил простирнуть эти тапки и даже затолкал их в машину. Фуяндекс тогда заорал благим (с)котским матом, выдернул шнур стиралки из розетки и с яростью самурая перегрыз провод. Больше Бобыч к тапкам не прикасался.

Дима подошел и взглянул в окно. Во дворе показалась Аня. Грациозно перебирая каблучками среди мартовской слякоти, она летела навстречу своему счастью. Бобыч залюбовался было своей невестой и даже открыл фрамугу окна, собираясь ее окликнуть, но спохватился и стал прятать по квартире следы беспорядка холостяка-беспризорника. Кот с брезгливой неодобрительностью наблюдал за его непристойной возней.

Аня ворвалась в квартиру, запыхавшаяся и целеустремленная; она и в самом деле была красива, спортивна, и душой была еще счастлива.

– Привет, милый, – кивнула она Бобычу, демонстративно не замечая кота.

– Привет, – Дима принял ее сумку и плащ.