Город мёртвых птиц

— А что насчёт вашей очаровательной воспитанницы? Она не будет скучать по Лондону и лондонским друзьям? — спросила миссис Дрейзен, глядя на Астонцию, хотя, кажется, обращалась не к ней.

Астонция же смотрела куда-то в сторону, не обращая никакого внимания на остальных и, казалось, не слышала вопроса. Все проследили за направлением еë взгляда.

— Тебя беспокоит эта птичка? — спросила Лизелла, указывая на роскошное чучело павлина, которое она собственноручно сделала во время соответствующего периода своей жизни и общественной жизни всего Локшера.

— А? — встрепенулась Астонция. — Да, простите, пожалуйста, мне она не нравится. Я до ужаса боюсь птиц, даже мëртвых!

— И я тебе понимаю! — воскликнула миссис Олигем. — Тоже не выношу всех пернатых! Никогда не понимала этой странной моды на украшения из птичьих клювов, когтей и чучел!

— В таком случае, я прикажу его убрать, — заявила Лизелла.

— Нет-нет, — распахнула и без того огромные глаза девочка. — Я вовсе не хотела причинять вам неудобство!

— Ну что ты! — улыбнулась миссис Смаугер и приказала дворецкому вынести чучело из гостиной.

— Вы что-то у меня спрашивали, когда я… ну…, — Астонция покраснела.

— Ах да, — вспомнила миссис Дрейзен, — у тебя, наверное, осталось в Лондоне много подруг?

— Нет, что вы, откуда бы им было бы взяться? — кротко спросила Дульсемори.

— Тебя не отправляли в пансионат?

— Нет, — грустно покачала головой девочка.

— Что ж, надо полагать, мистер Шварцзиле такой же противник женского образования, как и мой муж! — заметила Лизелла. — Я тоже сама учу своих дочерей!

— Мы с ним так похожи, наверное, мистер Смаугер очень приятный джентльмен! — не к месту ввернул Шварцзиле.

— Только он намного приятнее вас! — заметил полковник и добродушно рассмеялся. Все последовали его примеру.

— Я совершенно необразованна, слишком глупа для этого! Кроме языков, в мою бедную голову не укладываются никакие знания! — виновато проговорила Астонция.

— Для такой очаровательной юной леди это скорее достоинство, чем недостаток! — улыбнулся лорд Джордж. — Особенно, если у неё имеется достаточное приданное, — и он бросил многозначительный взгляд в сторону Шварцзиле.

— А ещё я слишком застенчива, чтобы с кем-то сдружиться по-настоящему, — на этих словах отец Моррисон иронически улыбнулся, но этого никто не заметил.

— Да вы просто кладезь добродетелей, юная леди! — рассмеялся лорд. — Вы станете герцогиней, не меньше! Есть ли у вас какой-нибудь приятный талант?

— Лорд Джордж, вы говорите сущие глупости! — воскликнула миссис Олигем, бросив при этом в его сторону кокетливый взгляд.

— Астонция великолепно поёт! — вставил мистер Шварцзиле.

— Так пусть тогда она споёт нам! — предложила Лизелла. — Моя Джанетта отлично играет на фортепьяно, она будет аккомпанировать!

Все подхватили эту чудесную идею, и мисс Смаугер уселась за инструмент, а Астонция, заметно смущаясь, вышла в центр комнаты.

Пела она действительно изумительно, намного лучше дочерей Лизеллы, что та с досадой отметила про себя. Дульсемори исполнила несколько популярных в Лондоне арий и одну народную румынскую песню, уже а капелла. На этом месте миссис Дрейзен и миссис Олигем всплакнули.

— Браво, браво! — аплодировал полковник.

— Герцогиня, непременно герцогиня! — восторженно воскликнул лорд Джордж.

— Сейчас же прекратите! — засмеялась миссис Олигем, слишком уж близко придвигаясь к нему.

Ближе к окончанию вечера общество разделилось. Мистер Шварцзиле, обе подруги хозяйки и полковник уселись за карты, лорд Джордж и отец Моррисон затеяли жаркую религиозную дискуссию, Лизелла пристроилась за фортепьяно, а дети ушли в комнаты девочек Смаугер.

— Это наши куклы, это наши книжки, это наш кукольный домик, а это наши кролики! — с жаром представляли десятилетняя Мэрилл и шестилетняя Эленира обитателей детской. — А у тебя много кукол?

— Три комнаты сплошь ими уставлены, — рассеяно произнесла девочка. Она улеглась на пол и закинула на стену ноги, обутые в синие бархатные туфельки.

— Ух ты! — выдохнули сёстры.

— Да врёт она всё! — буркнул Хью Олигем, пухлый белобрысый мальчуган семи с половинной лет.

— Несомненно, — поддакнул его старший брат Александр. Он был весьма немногословен.

— Можете прийти и проверить в любое время, — с раздражением ответила Стония.

— И ты дашь нам поиграть со всеми ними? — распахнула глазёнки Эленира.

— Не со всеми, — с ещё большим раздражением ответила Астонция. Ей было скучно с этими скучными детьми также, как было скучно и с их нудными родителями.

— А мне к Рождеству сошьют бархатное платье! — похвасталась Мэрилл.

— А мне подарят настоящую шпагу! — надул и без того дутые щёки Хью.

Дульсемори поднялась с пола и подошла к сидящей в проёме окна с какой-то книжкой Джанетте. Девушке уже исполнилось семнадцать лет и все эти детские беседы её не интересовали.

— И кто же он такой? — вкрадчиво спросила Астонция, заглядывая в глаза собеседнице.

— Что, прости? — она оторвала взгляд от книги.

— В кого ты влюблена? — не смущаясь, спросила девочка. — С кем намереваешься бежать из дома?

— С садовником! — радостно выкрикнула Мэрилл. — Он её любит и хочет увезти в Лондон, чтобы тайно пожениться!

— Откуда ты… Да как ты смеешь! — задохнулась Джанетта и бросилась на сестру.

— Вот идиотка! — буркнула Астонция и под шумок выскользнула из комнаты. — Такую и обращать не стоит!

В гостиной тем временем почти ничего не изменилось. Теперь уже три дамы играли в карты со Шварцзиле, а полковник с лордом, сидя на диване, тихо переговаривались о чëм-то. Отец Моррисон стоял в стороне, следя глазами за миссис Смаугер. Астонция тихонько подошла и встала рядом.

— Как давно вы знаете Лизеллу? — спросила она, и Моррисон вздрогнул.

— Лизеллу? — рассеяно переспросил он. — С самого детства. Её мать была сестрой моей, мы жили на одной улице и были неразлучны, сколько я себя помню. Потом она вышла замуж за Смаугера, а я поступил в семинарию. А затем я получил этот приход, и она вскоре тоже переехала сюда. По моему совету. Мы с ней до сих пор очень хорошие друзья. А зачем тебе это знать?

— Вам скучно, — заметила Астонция.

— Нет, не думаю. Я привык проводить время в одиночестве, за книгой или размышлениями, — Моррисон даже сейчас не переставал перебирать пальцами чётки. Такая уж у него была профессиональная привычка.

— Каждая минута здесь — молчаливая пытка для вас, — проговорила девочка, пытаясь поймать взгляд священника. — Вы не можете выносить, что она принадлежит не вам. Ради Лизеллы вы готовы были бросить мечты о принятии сана, хотели сделать военную карьеру и жениться на ней. Но она любила другого — своего жениха. И вы отдали её сопернику, уверили самого себя, что смирились с поражением. Но это не так. Что-то внутри вас восстаёт против этого. Вы всё ещё любите её, верно?

Моррисон оторвал застывший взгляд от кузины, над которой нависла худощавая фигура шептавшего ей что-то почти в самое ухо Шварцзиле, вызывая у Лизеллы приступы заливистого хохота. Он странно посмотрел на Астонцию и спросил:

— О чём ты, девочка?

Дульсемори смутил этот взгляд. Но она всё же продолжила:

— Хотите, я помогу вам заполучить её? Бежать отсюда, не знать никакой нужды? Она станет вашей, и её не получит этот противный тип, мистер Шварцзиле. Вы хотите этого? Власти, бессмертия?

— Что же ты такое?

Он молча раскручивал чётки левой рукой, а потом вдруг резко ударил ими по пальцам Астонции, которые она в располагающем жесте опустила на его предплечье. Девочка вскрикнула и все обернулись на этот крик.

— Всë в порядке, — натужно улыбнулась Дульсемори, и разговоры продолжились.

Она разглядывала тонкие пальцы, которые чуть покраснели от удара серебряным крестиком.

— Прости, пожалуйста, — словно только что придя в себя, воскликнул Моррисон и, морщась, протёр носовым платком очки с тяжёлыми стёклами. — Тебе не больно? Не знаю, что на меня нашло!

— Всë в порядке, — машинально повторила Астонция.

— Так о чём ты говорила? — рассеянно спросил он, напялив очки на свой орлиный нос.

— Я просила вас передать благодарность миссис Моррисон за тот пирог и за куклу, — любезно напомнила Дульсемори. — Она теперь моя любимица, чудесная игрушка! У меня такой красивой никогда не было! Очень жаль, что я не смогла тогда принять вашу маму, надеюсь, она не сочла это грубость. с моей стороны? Пусть заходит ещё, в любое время. Мы будем ей очень рады, так и передайте! У меня ведь, сколько я себя помню, никогда не было настоящей матери, — тут девочка виновато потупилась.

— Обязательно передам, — слегка отстранённо, словно бы и не слушая, пообещал Моррисон.

— Вы знаете, я, наверное, пойду домой, что-то мне сегодня нездоровится. Так и скажите Шварцзиле, если будет спрашивать. Хотя он вряд ли заметит. За картами он всегда забывается. А мухлюет он, знаете ли, безбожно!

— Тебя проводить?

— Нет, я и сама дойду.

Моррисон не смог скрыть облегчения. Астонция тихо выскользнула из комнаты, ни с кем не попрощавшись, но в коридоре задержалась, подумала и решительно направилась в сторону кухни.

Бэт, милая маленькая Бэт! Бэт боялась всего, начиная пауками и заканчивая собственным её отражением, которое, по правде сказать, представляло собой картину если не страшную, то, во всяком случае, весьма неприглядную. Слегка косящие вечно испуганные карие глаза, тонкое лицо, в котором было заметно что-то беличье, прямые волосы оттенка «грязный блонд», синяки и ссадины, периодически появляющиеся то тут, то там по всему пространству её маленького тела. Голос девочки почему-то чаще вызывал у людей презрение, чем жалость, но она, увы, ничего не могла с этим поделать.

Когда с ней говорили, она начинала натруженными мозолистыми пальцами вытаскивать ниточки из дранного своего платья. Оно было старо и маловато для неё, это жалкое рванное платье, но кто бы купил ей новое, когда всем в доме и дела не было до одиннадцатилетней служанки. Вспоминала о ней только кухарка, но лишь в те минуты, когда нужно было отдать распоряжение или же просто старухе спьяну хотелось поколотить кого-нибудь. Кем-нибудь всегда оказывалась девочка, в независимости от того, провинилась она чем-нибудь или нет. Бить Бэт было можно было хотя бы за ужасную её неуклюжесть! Поэтому до готовки её не допускали, правда, это не мешало разворачиваться всей мощи её неловкости.

У девочки был свой угол в доме Смаугеров, там она выращивала цветы в остатках разбитых ею же горшков и чашек. Сажать их помогал садовник, в которого Бэт была влюблена, хотя паренёк отличался редкостной невзрачностью лица и невыразительностью характера. Но какое это имело значение для тонко чувствующей души!

Когда-то родители Бэт служили у Смаугеров, но это было давно, Бэт их даже почти не помнила. Они умерли оба буквально в одну неделю то ли от тифа, то ли от сглаза, а их единственной дочери разрешили остаться при доме, что, конечно же, было очень благородно и великодушно со стороны хозяев. Маленькая помощница кухарки работала за кров и еду, помогала на кухне, помогала в конюшне, помогала с цветами, с чисткой каминов, с беготнёй за покупками, с усмирением взбесившегося пса…

Больше всего на свете Бэт любила свои цветы. Она разговаривала с ними, давала умилительные имена, выхаживала самые, казалось бы, безнадёжные растения, находила в них почти что человеческие характеры. По ночам она шёпотом описывала им своего выдуманного возлюбленного, вязала на спицах воображения идеальный образ, который готовилась накинуть на плечи первого, кому он придётся впору. Пока подходил садовнику, но кто его знает, что же будет дальше!

Ей всегда хотелось любить, но не ради того, чтобы любить, а ради того, чтобы любили её, ведь её никто и никогда не любил, кроме родителей, хотя, кто же и тут может дать гарантию! Но любить просто так никто не станет, чтобы получить, нужно и отдать, и поэтому ей всегда хотелось любить, отдавать и получать. И пусть всё будет волшебно, как в сказке!

Но пока волшебно не было. Она получала всё новые побои, мечтательным взглядом провожала садовника, он благосклонно позволял чудаковатой девочке разговаривать с цветами в саду, а у Бэт не было ни надежд, ни перспектив в жизни, ни даже французских романов, которыми баловались девицы того времени и из которых она могла бы почерпнуть что-то интересное о любви.

Поэтому, когда на заднем крыльце, где она сидела холодным октябрьским вечером, по-мазохистски наслаждаясь тем, что она такая бедная, беззащитная, побитая и платье у неё в дырах, появилась темноволосая девочка в нарядном розовом платье с кружевами и рукавами-буфами, Бэт ужасно удивилась этой перемене в своей жизни. Незнакомка внимательно осмотрела еë с ног до головы, сделала какие-то выводы и обратилась к маленькой служанке:

— Хороша осенняя ночь, не правда ли?

— Нь-нь-не знаю, — слегка заикаясь и пришепётывая ответила Бэт. — Мне не слишком нравится, — вдруг сказала она и задохнулась от собственной наглости, поэтому прибавила после заминки: — мисс. Если мне позволено будет высказаться.

Гостья засмеялась, источая в ночь аромат лаванды. Бэт задумалась, сколько ей лет. Около десяти, решила она, уж точно младшее её самой, хотя держится достойней, потому что из господских.

— Полностью согласна, вечер никчёмный! Особенно там, — она кивнула на дом. — Эти смаугерские дочки такие нудные! Ни одной своей мысли, ни одного своего мнения. Нет, я не утверждаю, что у меня есть своё мнение, но я-то так явно не демонстрирую его отсутствия! А куклы у них прекрасные, правда, эти дуры не могут даже сказать у кого их заказывали.

Они замолчали.

— Я решила, что пора уходить. Шварцзиле пусть развлекается, пытаясь очаровать непорочную мать семейства, хотя вряд ли у него что-нибудь получится, а вообще-то жаль. Но, понимаешь ли, если он снова влюбится, то непременно захочет её обратить, а это, о Великая Тэрке, плохо закончится! Как минимум, я с ним не буду разговаривать несколько недель. Впрочем, ты, конечно, ни слова не понимаешь из того, что я говорю, но меня это мало волнует, — она замолчала.

Бэт, глядя ей в глаза, по одной вытягивала нитки из платья.

— Но я развлекусь по-своему. Знаешь, у меня тут созрел интересный план, предлагаю принять участие.

Она уселась на ступеньку, кажется, совсем не заботясь о чистоте своего прекрасного наряда, взяла Бэт за руку, заглянула ей в глаза и сообщила проникновенным шёпотом:

— Я ведь вампир, я пью человеческую кровь. Да-да, это сущая правда! А если бы я предложила тебе тоже стать вампиром и убить своих хозяев, ты бы согласилась?

— Когда я вошла, ты разговаривала с кустом. Ты любишь растения? Знаешь ли, у меня чудесный сад, правда, совсем зарос! Ты можешь навести в нём порядок, можешь же? Конечно, он весь твой! Доверяюсь твоему вкусу и чувству цветочного мира! Что в этом мешке? Обед! Да не жалей его, он пойдёт на праведное дело, моя дорогая. Ты умеешь убираться? Это хорошо, будешь мне помогать по дому, ведь будешь же? О, ты очень добра! Ни я, ни Шварцзиле в этих вещах ни черта не смыслим, а тебе я доверяю. А читать умеешь? Нет? Ну, это ничего, мы тебя ещё научим! Очень хороший навык и полезный! Будешь моей компаньонкой. Я разрешу тебе примерять мои платья и играть с моими куклами. Ты же не уронишь, ты же аккуратная? Нет? Ну, тогда, извини, не разрешу! Мне очень дорога моя коллекция. О Господи! Что это за дрянь? Терпеть не могу этих птиц, не понимаю моду на них!

Так приговаривала Астонция всю дорогу, ведя под руки полуживую Бэт, только что обращённую вампиршу. Диалог был совершенным монологом, Астонция с лёгкостью считывала мысли девочки, что было вполне удобно, кусочком сонного сознания решила Бэт.

Со всех сторон поддувал ветер и бросал в их стороны охапки листьев, то ли хвастаясь, то ли запугивая. Город выглядел мрачно и готично, как и любила Астонция. Луны видно не было, а очень жаль, хотя Бэт это нисколечко не волновало.

— Можешь даже это моё платье забрать себе, всё равно не люблю розовый, а тебе очень пойдёт! Если, конечно, отстираешь от крови, а ты, разумеется, сможешь! А, вот и дом. Добро пожаловать, Элизабет!

Перед ними вырос жуткий осенний призрак часовни. Свет из окон полосами резал сад.

— Добро пожаловать! — бодро повторила Астонция.

Элизабет, действительно, очень быстро научилась читать и открыла для себя волнующий мир стихов и романов. Научила её, как ни странно, маленькая надменная Лилит, которая уже оправилась после обращения и чувствовала себя прекрасно, постигая все прелести библиотеки Астонции, книги из которой до этого никто и никогда не читал.

Эдди задумчиво чертил что-то указательным пальцем на пыльной поверхности полки. Мысли его были далеко.

Вот и сбылась давняя мечта: наконец-то он стал чистым разумом, духом, почти независимым от прихотей тела. Теперь ему не нужно спать, не нужно есть и пить, не страшны болезни и люди. И всё это без досадного обстоятельства смерти. Правда, Астонция утверждает, что происходившее тогда с ним в гостиной: боль, кровавый пот и ощущение чего-то нового, неиспытанного — всë это и было смертью. Но Эдди так не думает. Впервые перед ним открылась настоящая жизнь и вот теперь-то уж он заживёт!